Конечная

Автобус неспеша катился по полупустым летним улицам областного городка. Алексей, бессменный водитель двадцать седьмого маршрута, уже в красках представлял, как оставит душную кабину автобуса, и вернувшись домой, первым же делом нальет себе ледяного пива.

МАЗ остановился на последней остановке, и открыл двери, выпуская немногочисленных пассажиров. И теперь Алексею оставалось лишь вернуться в парк.

Он медленно вырулил на пустую улицу, лениво щёлкнул тумблером кондиционера – тот тарахтел всё утро, хоть это особо не помогало. В зеркале заднего вида мелькнули последние фигуры – старушка с авоськой и парень в наушниках, оба уже спешили прочь от остановки.

В парке было тихо. Несколько автобусов стояли в ряд, как коровы в тени деревьев, обдуваемые ветром. Алексей припарковался, вытащил ключ, открыл дверь кабины и вдохнул сухой запах раскалённого асфальта.

– Лёха! – раздалось сбоку.

Из диспетчерской вышел диспетчер, по фамилии, кажется, Ковалёв, Леша никогда не пытался запоминать их имена. Он торопливо шёл, придерживая под мышкой папку. Лицо его было красное и вспотевшее, губы сжаты в линию.

– Выручай, а? – начал он с ходу. – Срочно надо сорок девятого карточку закрыть.

Алексей скептически поднял бровь:

– У меня смена закончилась, межсменный отдых совпадать не будет. Ты что, людей совсем не жалеешь?

– Некого простить больше, – коротко бросил Ковалёв. – Все, кто на сорок девятом ездят, либо в отпуске, либо больничный. Я уже всех обзвонил. Если ты не поедешь, меня без вазелина начальство, понимаешь?

Сорок девятый… Алексей слышал про него. Пригородный маршрут, длинный и нудный. Дорога разбитая, пассажиров мало, но тянут этот рейс в парке как чёрную метку – всегда с кислой физиономией.

– А почему меня? – не удержался он.

– Потому что тебе только могу ПАЗик тот доверить. Опыт у тебя большой, – отрезал Ковалёв.

Он полез в папку и достал смятый листок. Пожёлтевший, с выцветшими буквами, напечатанными на машинке. Сунул прямо в руки Алексею:

– Вот, правила. Ознакомься.

Алексей пробежался глазами:

"Не подбирать пассажиров вне черты города.

Смотреть только на дорогу.

Не разговаривать с пассажирами.

Останавливаться только на указанных в расписании остановках.

Не открывать двери после заката."

– Ты серьёзно? – Алексей фыркнул. – Это что, шутка такая?

Ковалёв замялся, потёр шею.

– Просто… сделай, как там написано.

Он развернулся и ушёл, оставив Алексея стоять с этим листком, на котором внизу кто-то когда-то нацарапал шариковой ручкой: «Не нарушай. Никогда».

– Бред какой, – Леша убрал лист во внутренний карман, и двинулся к рядам, где стояли автобусы.

ПАЗ стоял отдельное, почти в самом конце. Это был единственный старый автобус во всем парке, такую рухлядь уже давно заменили новенькими, желтыми МАЗами.

Металлический кузов с облезлой краской, вмятины по бокам, стёкла в лёгкой мутной плёнке. Даже номер маршрута в рамке выглядел чужеродно: выцветшие красные цифры на пожелтевшем пластике.

Когда Лёша подошёл ближе, ему показалось, что внутри пахнет иначе, чем в обычных машинах – не соляркой и пылью, а чем-то сладковато-затхлым, как в заброшенном доме. Он открыл дверь – петли жалобно скрипнули, и этот звук неожиданно разнёсся по пустой стоянке громче, чем должен был.

На водительском сиденье лежали чьи-то перчатки, замшевые, потемневшие на ладонях. Рядом валялся сложенный вчетверо обрывок газеты с датой десятилетней давности.

Лёша нахмурился, сунул перчатки в бардачок, завёл двигатель. ПАЗ закашлял, задрожал всем корпусом, но потом взял ровный ритм – тяжёлый и низкий, будто в глубине что-то гудело в такт.

Лёша тяжело вздохнул и сел на водительское сиденье, всматриваясь в пожелтевший листок с расписанием маршрута. Судя по всему, ему предстояло сделать всего-то один круг. «Посёлок Гурчин» – именно такую конечную остановку обещал ему машинописный листок. Лёша сверился с наручными часами: до выезда оставался ещё час.