Велесовы Внуки: Шёпот Теней

ГЛАВА 1. ШЁПОТ В МЕТРО

Ворон на подоконнике смотрел на Матвея с немым укором. Не просто сидел, а именно что смотрел – жёлтым, пронзительным глазом, в котором плескался целый океан чужого разума. Матвей отвёл взгляд, притворившись, что разглядывает трещину на потолке своей комнаты. Он давно понял: стоит поддаться панике, и эти… контакты… только учащаются.

«Всё нормально, – судорожно глотая, подумал он. – Птицы не могут так смотреть. Это просто игра света. И они не могут… шептать».

А шёпот не умолкал. Не в ушах, а где-то в самой кости, в затылке. Тихий, шелестящий, как ползущие по бумаге сухие листья. Неразборчивый, но оттого ещё более жуткий.

Мать с утра хмурилась.

– Опять не спал? Выглядишь, как поганка после дождя.

– Учу, – буркнул Матвей, отодвигая тарелку с омлетом. – Контрольная по алгебре.

Ложь была горькой на вкус. Как он мог сказать, что его ночь украли тени за окном, которые двигались чуть быстрее, чем должны были? Или что соседский кот, пробегая мимо, ясно и членораздельно прошипел в его сторону: «Бе-е-е-ги…»?

Московское метро в час пик было законным адом. Матвей, зажатый в душной толпе в вагоне кольцевой линии, пытался уцелеть в этом хаосе. Он вжался в угол, наушники оглушительно играли тяжёлый рок, но даже сквозь рёв гитар пробивался тот самый шёпот. Теперь в нём слышались отдельные слова, обрывки, от которых стыла кровь.

…скоро…

…проснёмся…

…найди…

Он зажмурился. «Этого нет. Я просто устал. Перегрузился. Надо выспаться, и всё пройдёт».

Внезапно музыка в наушниках захрипела и умерла, а свет в вагоне померк, на секунду погрузив всё в полумрак. В эту секунду тишины шёпот разом стал оглушительно ясным.

…МАТВЕЙ…

Его имя. Они знали его имя.

Ледяная игла страха вошла в самое сердце. Он рванулся к двери, на следующей же станции, не разбирая пути, вылетел из вагона и почти бежал по бесконечным, похожим на лабиринт коридорам станции. Ему нужно было на улицу. На воздух. Где нет этой давящей толщи бетона, где не шепчут тени.

Он свернул в старый, плохо освещённый переход – тот, что всегда был пустым и пах сыростью и временем. И тут понял, что заблудился. Он был здесь сто раз, но сейчас стены сдвинулись, а знакомая лестница куда-то исчезла. Он бежал по кругу, и с каждым шагом воздух становился гуще, холоднее. Фонари мигали, выхватывая из тьмы искажённые тени на стенах – тени, у которых не было хозяев.

Из мрака впереди выползла… капля. Капля живой, густой темноты. Она пульсировала, росла, из неё вытягивались тонкие, костлявые щупальца. Шёпот превратился в оглушительный визг, вбивающийся прямо в мозг. Пустота в центре существа потянулась к нему, обещая не смерть, а нечто худшее – полное, безвозвратное растворение.

Матвей отшатнулся, прижался к холодной кафельной стене. Сердце колотилось так, что вот-вот выпрыгнет из груди. Он был в ловушке.

– Отойди от пацана, нечисть.

Новый голос. Не шёпот, а низкий, твёрдый бас, прозвучавший прямо у него за спиной. Голос был полон такой немыслимой силы, что визг тут же стих, а тень перед ним отпрянула.

Матвей обернулся. В проходе стоял мужчина. Не просто высокий, а исполинского роста, в длинном проре́женном плаще, из-под которого виднелась старая кожаная куртка. Его лицо, испещрённое морщинами, не выражало ни страха, ни удивления – лишь спокойную, почти профессиональную усталость. В одной руке он держал нечто, похожее на старый посох из коряги, на конце которого тускло мерцала вмороженная в дерево янтарная бусина.

– Я с тобой, – коротко кивнул незнакомец Матвею, и его взгляд, светлый и острый, как лезвие, на секунду задержался на нём. – А ты, – он повернулся к твари, – убирайся в свою трещину. Здесь тебе не рады.

Существо из тьмы издало звук, похожий на скрежет ломающегося стекла, и ринулось вперёд. Незнакомец даже не сдвинулся с места. Он просто вынес вперёд посох и буркнул что-то короткое и гортанное. Слово было незнакомым, но Матвей почувствовал его силу – оно сжало воздух, как ударная волна.

Янтарь на посохе вспыхнул ослепительным золотым светом. Луч, тёплый и густой, как мёд, ударил в тварь. Та завизжала уже по-настоящему, по-звериному, и начала рассыпаться, как комок пепла, исчезая в потоках невидимого ветра. Через секунду от неё не осталось и следа. Шёпот прекратился.

В переходе снова было тихо, грязно и пусто. Мигал только один фонарь.

Матвей, всё ещё дрожа, медленно сполз по стене на пол. Его трясло.

Незнакомец подошёл, перекрыв собой весь мир. Он внимательно, изучающе оглядел Матвея с ног до головы.

– Ну что, – сказал он без предисловий. – Понравилось представление? Или, может, хочешь анкор?

Матвей только молча качал головой, не в силах вымолвить ни слова.

– Меня зовут Аркадий, – продолжил мужчина, его голос стал чуть мягче. – Но для своих – Лесничий. А тебя, я так понимаю, Матвей. И у меня для тебя, пацан, есть два варианта.

Он присел на корточки, чтобы быть с Матвеем на одном уровне. Его глаза были невероятно старыми для его, в общем-то, крепкого лица.

– Вариант первый: я тебя отпускаю. Ты идёшь домой. И пытаешься забыть этот случай, как страшный сон. Но они уже почуяли тебя. Шёпотки, тени, голоса зверей – это только начало. Следующий раз я могу не успеть.

– А… а второй? – с трудом выдавил из себя Матвей.

Лесничий усмехнулся в усы. В его глазах вспыхнула искра.

– Второй… Ты идёшь со мной. Прямо сейчас. И ты узнаешь, кто ты на самом деле. И почему эта нежить так жаждет до тебя добраться. Решай.

Он протянул Матвею руку. Не чтобы помочь подняться. А как равный равному. Как предложение.

И тут Матвей заметил на своей собственной куртке, прямо над сердцем, тусклый блеск. Он потянулся к ней и нащупал в кармане маленький, холодный металлический предмет. Старый амулет в виде стилизованной буквы «В», который, как он думал, он потерял ещё в детстве. Сейчас он горел тихим, уверенным синим светом.

Он посмотрел на руку Лесничего. Посмотрел на амулет. Весь его мир, вся его «нормальная» жизнь, которую он так отчаянно пытался сохранить, треснула и рассыпалась в прах, уступая место чему-то пугающему, невероятному и… единственно верному.

Он сделал выбор.

Медленно, всё ещё не веря себе, он поднял руку и взял Аркадия за запястье. Ладонь мужчины была твёрдой и шершавой, как кора старого дуба.

– Второй, – тихо, но чётко сказал Матвей.

– Ну что ж, – Лесничий коротко кивнул, и в его глазах мелькнуло нечто похожее на одобрение. – Тогда пошли, внучок. Покажем им, что Велесов род ещё не вымер.

Он повёл Матвея вглубь перехода, туда, где не было выхода. Туда, где за обычной дверью с табличкой «ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЁН» начинался совсем другой мир.

ГЛАВА 2. ДВЕРЬ В АЛАТЫРЬ-СЛОБОДУ

Дверь, к которой подвёл его Лесничий, была самой обыкновенной – серая, металлическая, с потёртой табличкой «Служебное помещение. Посторонним вход воспрещён». Она должна была вести в какое-нибудь заброшенное техническое помещение метро, заваленное старыми тряпками и сломанными механизмами.

Но когда Аркадий приложил к замочной скважине свой посох-корягу, Матвей почувствовал, как по его коже пробежали мурашки. Воздух задрожал, зазвенел, словно натянутая струна. Вместо скрежета железа послышался мягкий щелчок, и дверь бесшумно отъехала в сторону, открывая не пыльный чулан, а тёмный, уходящий вниз каменный проход. Оттуда пахло не плесенью и машинным маслом, а влажной землёй, свежими травами и чем-то древним, невозможным – словно дыхание самого леса, запертое в каменных объятиях подземки.

– Заходи, не задерживайся, – коротко бросил Лесничий, шагнув в темноту.

Матвей, сжимая в кармане кулак, в котором всё ещё пылал странным теплом амулет, послушно последовал за ним. Дверь закрылась за его спиной с тихим шелестящим звуком, и последняя связь с привычным миром оборвалась.

Они шли по узкому коридору, вырубленному в скальной породе. Стены были не грубо обработаны, а словно выточены гигантскими корнями; они изгибались, образуя причудливые узоры, в которых при свете мерцающих камней, вмурованных в потолок, угадывались лики зверей и птиц. Тишина стояла гулкая, насыщенная, но не мертвая. Она была полна звуков: где-то капала вода, шуршало что-то маленькое в трещинах, доносился далёкий, едва уловимый гул, похожий на песню.

– Где мы? – прошептал Матвей, и его шёпот был поглощён мягкой акустикой тоннеля.

– Между, – не оборачиваясь, ответил Лесничий. – Между Явью, что ты знаешь, и тем, что скрыто. Это один из путей-жил. Они опутывают город, как корни дерево. Но немногие могут по ним ходить.

Впереди показался свет – не электрический, а тёплый, живой, похожий на отблеск костра или на солнечные блики сквозь листву. Они вышли из тоннеля, и у Матвея перехватило дыхание.

Он стоял на каменном уступе, а перед ним открывалась огромная подземная пещера, невероятных размеров. Её своды терялись где-то в вышине в дымке, подсвеченной тем самым золотистым светом. Посередине пещеры, уходя мощным стволом в каменный пол и теряясь вершиной в невидимой высоте, стояло Дерево. Нет, это было не просто дерево. Его кора напоминала полированный камень с прожилками малахита и яшмы, а листья на немногих видимых ветвях были из чистого серебра и золота, и они тихо позванивали от дуновения невидимого ветра. От Дерева исходило ощущение такой древней, безмятежной силы, что Матвею захотелось плакать.

Вокруг Дерева, ярусами, лепились по стенам пещеры постройки. Деревянные терема с коньками-охлупнями в виде конских голов и птиц соседствовали с каменными башнями, увитыми живым хмелем. Мостики, похожие на радугу, перекидывались через подземные речушки, с шумом низвергавшиеся вниз водопадами. В воздухе витал густой запах прели, мёда, дыма и сушёных трав. И повсюду двигались люди. Одни были в обычной городской одежде, другие – в длинных рубахах, подпоясанных кушаком, или в кожаных доспехах. Кто-то нёс охапку свитков, кто-то точил на точильном круге меч, причём искры от клинка были не красными, а синими. Две девушки, сидя на заборе, что-то оживлённо чертили в воздухе, и линии света на секунду складывались в сложный узор, прежде чем рассыпаться.

– Это… это что, подземный город? – выдохнул Матвей.

– Алатырь-Слобода, – с гордостью в голосе провозгласил Лесничий. – Последний вольный оплот. Сердце, что ещё бьётся в груди у спящего мира. А это, – он кивнул на исполинское Древо, – наше сердцевина. Древо-Камень. Осколок мироздания.

Они спустились по вырубленным в скале ступеням вниз, на главную улицу Слободы. На Матвея косились. Взгляды были разными: любопытными, настороженными, а иные – откровенно враждебными. Он почувствовал себя голым, чужим, пятном грязи на чистой рубахе.

Внезапно их путь преградила группа молодых людей. Трое парней и девушка. Они были одеты в хорошую, дорогую городскую одежду, но на шее у каждого висел замысловато сплетённый из серебряных нитей оберег. Они держались с таким видом спокойного превосходства, что это было почти осязаемо.

– Аркадий Львович, – произнёс тот, что был впереди. Высокий, светловолосый, с холодными серыми глазами и идеальной осанкой. Его голос был ровным и вежливым, но в нём не было ни капли тепла. – Привели новичка? Из глубинки?

– Станислав, – кивнул Лесничий, и его собственный голос стал твёрже. – Это Матвей. Он будет с нами.

Станислав медленно, оценивающе оглядел Матвея с ног до головы. Его взгляд задержался на потрёпанных кроссовках и простой куртке.

– Понятно, – сказал он, и в этом «понятно» было столько презрения, что Матвея бросило в жар. – Очередной «дичок»? Надеюсь, у него хватит сил пройти Тест у Древа. А то в последнее время к нам какая-то… разбавленная кровь потянулась. – Он бросил взгляд на своих друзей, те сдержанно усмехнулись.

– Кровь – не водица, Стас, – спокойно парировал Лесничий. – Она не разбавляется, а смешивается. Иной раз давая новую силу. Не забывай.

– О, я и не забываю, – парировал Станислав. – Просто за чистоту традиций беспокоюсь. Нашему Древу с бледнокровными, как говорят в народе, не по пути. Оно чахнуть начнёт от слабости.

Слово «бледнокровный» прозвучало как пощёчина. Матвей сжал кулаки. Он хотел что-то сказать, что-то резкое, колкое, но слова застряли в горле комом унижения и гнева.

– Не твоё дело, что Древу по пути, а что нет, – отрезал Лесничий. – Проходи, Станислав. Дела у нас.

Светловолосый парень на секунду встретился взглядом с Матвеем, и в его глазах Матвей прочёл ясное послание: «Ты здесь чужой. Ты не достоин». Затем Станислав с лёгкой, насмешливой улыбкой отошёл в сторону, пропуская их.

Они пошли дальше, к подножию Древа-Камня. Теперь восхищение Матвея сменилось тяжёлым, давящим чувством.

– Не обращай внимания, – сказал Лесничий, не глядя на него. – Старородные. Думают, что мир вертится вокруг чистоты их крови. Скучно это.

– А… а что такое Тест? – с трудом выдавил Матвей.

– Сейчас увидишь.

У самого подножия Древа-Камня их ждала женщина в длинном платье цвета спелой сливы, подпоясанная вышитым поясом. Её волосы были убраны в строгую косу, а лицо, несмотря на возраст, сохранило мягкие, добрые черты. Рядом с ней стоял мужчина богатырского сложения в простой холщовой рубахе, с руками, испещрёнными шрамами, как картой. Его взгляд был прямым и жёстким.

– Привела, Лесничий, своего найдёныша? – тихим, мелодичным голосом спросила женщина.

– Привёл, Матрёна Васильевна. Встречайте – Матвей.

– Всеволод Игоревич, – отрекомендовался богатырь, кивнув так, что его шея хрустнула. – Декан Стражи Алатыря.

– Ну, деточка, подойди поближе к Древу, – сказала Матрёна Васильевна. – Не бойся. Оно живое. Оно всё поймёт.

Сердце Матвея заколотилось с новой силой. Он сделал шаг вперёд, потом другой. Гигантский ствол нависал над ним, и Матвей почувствовал исходящее от него тепло, словно от раскалённого камня на берегу реки. Он медленно поднял руку, чтобы прикоснуться к гладкой, прохладной коре-камню.

В момент прикосновения мир взорвался.

Пещера исчезла. Он летел сквозь вихрь образов: древние леса, битвы с существами из теней, лики богов, строгие и величественные, шёпот предков… И сквозь всё это проступала тьма. Глубокая, холодная, бездонная. Тьма болот и лунных ночей, но в ней не было зла – была тайна. Была тишина. Была смерть, ведущая к новому рождению.

Древо-Камень под его ладонью вдруг вспыхнуло. Но не ровным золотым светом, а тревожным, переливающимся: от ярко-золотого до глубокого изумрудного и даже до тёмного, фиолетово-чёрного свечения, которое, казалось, впитывало в себя свет, а не источало его. Свет пульсировал, боролся сам с собой.

Он услышал резкий вдох Всеволода Игоревича. Матрёна Васильевна ахнула и прикрыла рот рукой. Лесничий стоял молча, но его лицо стало непроницаемой маской.

Свечение угасло так же внезапно, как и появилось. Матвей отшатнулся, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Лесничий крепко схватил его за локоть, не давая упасть.

Наступила тягостная пауза.

– Что… что это было? – прошептал Матвей.

Матрёна Васильевна обменялась многозначительным взглядом с Всеволодом.

– Раздвоение, – отчеканил Всеволод Игоревич. Его голос был холоден. – Свет и Тень. Оба начала в нём сильны. Редко такое вижу.

– Это потомок Велеса, Всеволод, – тихо сказал Лесничий. – Бог троп меж мирами. Ему и положено ходить по грани.

– По грани – одно дело, – возразил богатырь. – А колебать её – другое. Древо так не реагировало со времён… – он замолчал, не договорив.

– Мальчик мой, – ласково, но с лёгкой тревогой в голосе сказала Матрёна Васильевна. – Сила в тебе великая. Но… сложная. С такой силой нужно уметь обращаться. Иначе она сожжёт тебя изнутри.

Матвей смотрел на них, чувствуя, как на него снова накатывает волна чужого, враждебного внимания. Теперь он был не просто «бледнокровным» новичком. Он был чем-то странным, непонятным и, судя по всему, опасным.

Из темноты, откуда-то сверху, на него снова упал тяжёлый взгляд. Он поднял голову и увидел на одном из мостиков Станислава. Тот стоял, скрестив руки на груди, и наблюдал. И на его лице была не просто насмешка, а холодное, удовлетворённое понимание. Словно он только что получил все доказательства, которые ему были нужны.

Лесничий тяжело вздохнул.

– Ничего, пацан, – сказал он, кладя свою грубую ладонь Матвею на плечо. – Бывало и не такое. Главное – теперь ты дома.

Но глядя в испуганные глаза Матвея и на насторожённые лица окружающих, эти слова прозвучали как самая горькая и жестокая ложь. Его приключение только начиналось, и первое, что он приобрёл в новом доме, – это клеймо. Клеймо чужого, неправильного, того, кто несёт в себе не только свет, но и пугающую, глубокую тень.

ГЛАВА 3. СМУТОКРОВНЫЕ

Первые несколько дней в Алатырь-Слободе Матвей провёл в состоянии между сном и явью. Его поселили в маленькой келье в одной из дальних деревянных галерей, встроенных в скалу. Комната была аскетичной: кровать с грубым шерстяным одеялом, деревянный стул, умывальник с проточной водой, что само по себе казалось чудом. Из окна, вернее, из узкого проёма в стене, открывался вид на центральную площадь Слободы и величественный ствол Древа-Камня, который теперь пугал его своим двойственным свечением.

Его не оставили совсем уж одного. Лесничий, он же Аркадий Львович, наведывался пару раз в день, принося еду – странные, но невероятно вкусные похлёбки, коренья, мёд – и отвечая на вопросы. Вернее, он отвечал не на вопросы Матвея, а на те, что считал нужным.

«Слобода живёт по Уставу, но держится на воле. Старейшины – наши мудрейшие, но не всегда правы. Старородные… ну, ты уже видел. Считают, что их прямая кровь даёт им право вершить суды. Не слушай. Сила не в крови, а здесь, – он ткнул Матвею пальцем в грудь, прямо в солнечное сплетение. – И здесь», – добавил он, дотронувшись до его лба.

Но главным открытием стали не правила, а сама жизнь этого подземного мира. Матвей, прячась в тени галерей, наблюдал. Он видел, как подростки его возраста тренировались на площадке у подножия Древа. Они не фехтовали, как в кино, а отрабатывали плавные, круговые движения с посохами и даже голыми руками, словно сражались с невидимым противником. Иногда их движения сопровождались вспышками света или сгустками тумана. Это была «Стража Алатыря» под началом сурового Всеволода Игоревича.

В другом конце, у горящих горнов, которые, казалось, были вмурованы прямо в скалу, трудились «рукотворцы». Молодые люди и девушки под руководством старших мастеров ковали не просто железо, а нечто, вплетая в металл нити света и запекая в рукояти камни, что мерцали изнутри. Это было «Рукотворье Сварога».

Третьи, самые спокойные, сидели в тени Древа или у ручья, сосредоточенно плетя сложные узоры из разноцветных нитей, нашептывая что-то травам или вглядываясь в чаши с водой. «Ладовы Узоры» – искусство гармонии и исцеления, которым заправляла добрая, но теперь насторожённая Матрёна Васильевна.

А ещё были «Велесовы Следопыты». Их было меньше, и они редко задерживались в Слободе надолго. Они появлялись из тёмных тоннелей, молчаливые, с глазами, привыкшими к полумраку, и в их движениях была звериная грация. Их декан, Аркадий Львович, смотрел на них с молчаливым одобрением, которого Матвей пока был лишён.

И повсюду – взгляды. Быстрые, украдкой, полные любопытства и… опаски. Слух о его «раздвоенном» Тесте разнёсся мгновенно. Для Старородных он был подтверждением его неполноценности. Для остальных – загадкой, к которой боялись подойти слишком близко.

Одиночество стало его постоянным спутником. Оно было горше, чем в московской квартире. Там он был просто странным. Здесь он был изгоем.

На четвертый день, когда тоска стала невыносимой, он забрёл в самую дальнюю часть Слободы, где шум водопада заглушал все остальные звуки. Там, за каменным выступом, он наткнулся на маленький, скрытый грот. И застыл в изумлении.

В гроте было трое. Девушка с огненно-рыжими волосами, собранными в беспорядочный пучок, с яростным выражением на лице, водила руками в воздухе. Между её ладонями клубился и рос сгусток чистого, золотого пламени. Он пульсировал, то сжимаясь, то пытаясь вырваться из-под контроля. Воздух трещал от жара.

– Ярила, будь проклят со своей силой! – сквозь зубы прошипела она, и капли пота стекали по её вискам.

Парень, сидевший на корточках рядом, не отрываясь, смотрел на её руки. На его пальцах были защитные кожаные напёрстки, усеянные мельчайшими инструментами. Он что-то бормотал себе под нос: «…нестабильность в ядре… резонансная частота не выдержана… нужно переплести энергетические нити…»

– Может, просто дашь ему гореть, Ярина? – раздался спокойный голос. На камне у ручья сидела ещё одна девушка, с лицом невероятной доброты и спокойствия. В её руках был сложный узор из живых, нежных цветов и трав, который она сплетала, не глядя. – Бороться с огнём – всё равно, что бороться с самим собой. Он часть тебя.

– Легко тебе говорить, Любава! – огрызнулась рыжая. – Твоя сила – лечить и успокаивать! А моя… моя только ломать и жечь! Я вчера чуть не спалила всю библиотеку Сварожичей!

Пламя дёрнулось и рванулось в сторону, угрожая подпалить плащ парня. Тот отпрянул, но не испугался, а скорее раздражённо цокнул языком.

– Светозар, подвинься! – крикнула Ярина.

В этот момент её взгляд скользнул за спину Светозара и встретился с глазами Матвея. Она ахнула от неожиданности, и сгусток пламени взорвался тихим хлопком, осыпав грот золотыми искрами.

Все трое повернулись к нему.

Наступила напряжённая пауза. Матвей готов был броситься бежать.

– Ты, – сказала Ярина, тяжёло дыша. – Новенький. Тот самый… «с двойным дном».

Светозар поднялся, отряхивая с рукава пепел. Его взгляд был умным и изучающим. – Матвей, верно? Тот, чьё прикосновение заставило Древо-Камень светиться как новогодняя ёлка во время грозы. Феноменально. Я бы хотел изучить энергетический паттерн…

– Свет, помолчи, – мягко, но твёрдо сказала Любава, поднимаясь. Она подошла к Матвею первой. Её движения были плавными, успокаивающими. – Ты заблудился? Старородные не очень-то пускают сюда, своих мест у них предостаточно.

– Я… я просто шёл, – пробормотал Матвей.

– Видимо, не просто, – Ярина скрестила руки на груди. Её зелёные глаза сверкали. – Все от тебя шарахаются, как от прокажённого. А ты пришёл именно сюда. К нам.

– К вам?

– Ну да, – Светозар достал из кармана какую-то мелкую блестящую деталь и начал её нервно вертеть в пальцах. – Мы тут, в этом гроте, своего рода… неофициальный клуб. Клуб тех, кого Станислав и его шавки называют «смутокровными».

Слово повисло в воздухе, горькое и колючее.

– Смутокровные? – переспросил Матвей.

– Те, у кого кровь «не чистая», – пояснила Любава, и в её голосе впервые прозвучала лёгкая грусть. – У кого родители из разных родов. Или чей дар проявился слишком поздно. Или… слишком странно. Как у тебя. Как у Ярины, чей огонь сжигает не только врагов. Как у Светозара, который видит сердцевину вещей, но не может заговорить с девушкой без чертежа. Как у меня… – она запнулась. – Лада – богиня гармонии. Но иногда, чтобы исцелить, нужно принять чужую боль. И это не всем нравится.

Матвей смотрел на них. На Ярину, с её яростной, неуёмной силой. На Светозара, погружённого в мир механизмов и паттернов. На Любаву, чья доброта, казалось, делала её уязвимой. Они были такими же изгоями, как и он. Но они были вместе.

– Меня… меня назвали «бледнокровным», – тихо сказал он.

Ярина фыркнула. – О, это их любимое словечко для новичков. А вот «смутокровный» – это уже по-серьёзному. Это значит, что в тебе есть что-то, что они не могут контролировать. А что не могут контролировать – боятся.

– Так почему вы… не боитесь меня? – спросил Матвей.

Любава улыбнулась. – Мы видим не только свет или тень. Мы видим человека.

– И потом, – добавил Светозар, – твои показания на Тесте были аномальными. А я коллекционирую аномалии. С точки зрения энергетики, это невероятно интересно!

Ярина подошла ближе, в упор разглядывая Матвея.

– Ладно. Раз уж пришёл, значит, не просто так. Говорят, ты потомок Велеса. Лесничий за тебя горой. Это многое объясняет.

– Что объясняет? – не понял Матвей.

– Почему тварь из Нави на тебя напала. И почему Древо так среагировало, – сказала Ярина. – Велес – он и над светом, и над тьмой. Он ходит по краю. А ходить по краю – опасно. Ты и сам это чувствуешь, да?

Матвей кивнул. Он чувствовал это каждый миг – странное двойное дно в собственной душе. Страх и тягу к темноте, которая манила своей тишиной. И одновременно – тоску по свету и теплу, которые исходили от этих троих.

– А что вы здесь делаете? – спросил он.

– Тренируемся, – пожала плечами Ярина. – Вернее, пытаемся. Старородные на основных занятиях нас либо игнорируют, либо ставят в самые невыгодные условия. Приходится доучиваться самим. Любава помогает мне не спалить всё к чёртовой матери, Светозар пытается объяснить мою силу с точки зрения физики, а я… я пытаюсь их не ударить током, когда они меня бесят.

В её словах была шутка, но в глазах – горечь. Матвей вдруг осознал, что его одиночество закончилось. Его не приняла вся Слобода. Его приняли те, кого она сама оттолкнула. Это было не идеально. Это было колко, странно и по-своему больно. Но это было настоящее.

– Я… я могу остаться? – тихо спросил он.

Любава ответила тёплой улыбкой. Светозар одобрительно кивнул, уже что-то подсчитывая в уме. Ярина оценивающе посмотрела на него ещё раз, затем резко кивнула.

– Можешь. Но предупреждаю – с нами небезопасно. Особенно со мной.

В этот момент из-за поворота послышались насмешливые голоса. В грот вошли Станислав и двое его приспешников.

– Ну конечно, – растянул Станислав, окидывая их всех презрительным взглядом. – Нашёл свою стаю, бледнокровный? Сборище ущербных. Ярина, опять практикуешь поджигательство? Хочешь, чтобы Слобода вспомнила великий пожар?

Ярина вспыхнула, кулаки её сжались. – Убирайся, Стас. Твоё место в золотой клетке Старородных, а не здесь.

– Моё место там, где я захочу, – холодно парировал он. – А вот вам, смутокровным, пора бы понять своё. И особенно тебе, – его взгляд упал на Матвея. – Древо показало твою суть. Ты – угроза. Грязь в чистом источнике. И мы за тобой присмотрим.

Любава сделала шаг вперёд. – Станислав, хватит. Твоя злоба отравляет воздух. Уйди, пожалуйста.

Её голос был тихим, но в нём была такая сила убеждения, что Станислав на мгновение смолк. Но лишь на мгновение.

– Ладовы чары на меня не действуют, милая, – усмехнулся он. – Моя воля крепка. А ваша… ваша воля разбавлена, как и кровь. – Он повернулся, чтобы уйти, но на прощание бросил: – Повеселитесь, пока можете. Скоро Вече Стезей. Решим, что делать с теми, кто портит нам кровь.

Они ушли. В гроте снова воцарилась тишина, нарушаемая лишь рокотом водопада.

– Что такое Вече Стезей? – спросил Матвей.

– Собрание, – мрачно пояснил Светозар. – Где Старородные традиционно пытаются протолкнуть свои инициативы об «очищении родов». Обычно их останавливают Старейшины и деканы. Но в этом году… с твоим появлением… у них появился веский козырь.

Ярина пнула камень. – Просто словно сама Судьба подкинула им идеальный пример «опасной нестабильности».

Матвей почувствовал, как тяжелый камень лёг ему на душу. Он не просто был изгоем. Он стал разменной монетой в какой-то большой, непонятной ему игре.

Любава положила руку ему на плечо. Её прикосновение было тёплым и успокаивающим, как летний дождь.

– Не слушай его. Ты не грязь. И не угроза. Ты – это ты. И теперь ты с нами.

Матвей посмотрел на их лица – яростное, умное, доброе. Он был «смутокровным». Изгоем. Потенциальной угрозой. Но впервые за долгое время он почувствовал, что он не один. И это чувство было сильнее страха. Оно было горьким, трудным, но своим.

Его обучение в Алатырь-Слободе началось. И первый урок заключался в том, что самая большая сила рождается не в чистоте, а в умении принять свою сложность и найти тех, кто сложен так же.

ГЛАВА 4. ЧЕТЫРЕ СТЕЗИ

Идея «уроков» в Алатырь-Слободе оказалась столь же двойственной, как и всё в этом месте. Не было расписания, звонков или общих классов. Были Стези – четыре пути развития дара, возглавляемые деканами. И каждый новичок, а точнее, каждый, кого деканы сочтут готовым, должен был пройти через все четыре, чтобы «почувствовать вкус каждой силы», как объяснил Лесничий.

«Нельзя понять Путь, не ступив на тропу», – говорили в Слободе.

Для Матвея и его новых друзей это означало не возможность выбора, а череду испытаний, где они, «смутокровные», должны были постоянно доказывать своё право учиться наравне со «Старородными».

Первым для Матвея стал Путь «СТРАЖА АЛАТЫРЯ».

Занятия проходили на главной площадке у Древа-Камня. Всеволод Игоревич, похожий на высеченную из гранита глыбу, обходил строй учеников. Его серые глаза, холодные, как речная галька, выискивали малейшую слабину.

– Сила – не в мышцах, а в стержне! – его голос гремел под сводами пещеры, заставляя вибрировать листья на Древе. – Воля – вот ваш меч и щит! Бес вселится в слабого духом, а дух крепок яростью, что холодна, как сталь!

Он заставил их не махать посохами, а часами стоять в стойке, удерживая перед собой сгусток собственной энергии – шарик бледного света, что дрожал и пытался погаснуть от малейшей потери концентрации.

Станислав и его друзья стояли, как изваяния, их светильники горели ровно и ярко. Матвей же изнывал. Его собственный шарик пульсировал, переливаясь от белого к серому, и поддерживать его стабильность было мучительно трудно. Он чувствовал, как из тёмных уголков его сознания выползает усталость, раздражение, и они пытались поглотить хрупкий свет.

– Велесов, сосредоточься! – рявкнул Всеволод, проходя мимо. – Твоя сила пляшет, как пьяная мавка! Собери волю в кулак! Или ты хочешь, чтобы любая Навь могла тебя сломать?

Рядом с Матвеем Ярина пыхтела. Её светильник не гас, а, наоборот, периодически вспыхивал ослепительно, угрожая взорваться. Её сила рвалась на волю, и сдерживать её было для неё такой же пыткой.

– Ярилина! Убавь жар! Ты не в кузнице! – кричал на неё Всеволод.

Светозар же подходил к задаче с инженерной точностью. Он бормотал себе под нос, анализируя «энергетический поток» и «точки стабилизации», и его светильник горел ровно, но тускло – он тратил все силы на контроль, не оставляя ничего для мощности.

Любавы на занятии не было. Искусство Лады не требовало такой грубой силы.

В конце урока Всеволод заставил их попытаться оттолкнуть энергетическим импульсом подвешенный маятник – тяжелый камень, висящий на цепи. Станислав, сжав кулаки, послал импульс, и камень уверенно качнулся. Его друг сделал то же самое. Когда очередь дошла до Матвея, он сосредоточился, чувствуя, как внутри него копится странная, двойственная энергия. Он толкнул её.

Импульс был не прямым и резким, а вязким, волнообразным. Камень не качнулся, а завибрировал на месте, заставив цепь издавать странный, дребезжащий звук. Раздался смех.

– Что это было? – презрительно ухмыльнулся Станислав. – Ты решил его убаюкать, Велесов?

Всеволод Игоревич хмуро наблюдал. – Нестандартно. Но в бою с тварью у тебя не будет времени на такие вибрации, парень. Учись бить напрямую.

Матвей почувствовал жгучую обиду. Он старался изо всех сил, но его сила была «нестандартной» – словно ругательство.

Следующей была «ЛАДОВЫ УЗОРЫ».

Занятия проходили в тихой рощице у подземного озера, где воздух был напоен ароматом целебных трав. Матрёна Васильевна, с её бесконечно добрыми, но теперь печальными глазами, учила их не силе, а чувствованию.

– Сила – это река, – говорила она своим мелодичным голосом. – Можно построить плотину и пытаться управлять ею грубой силой. А можно стать лодкой и плыть по течению, направляя её ладонью. Ваш дар – часть вас. Не боритесь с ним. Услышьте его.

Она раздала им «сердечные свечи» – тонкие восковые цилиндры, реагирующие на внутреннее состояние. Нужно было, держа свечу в руках, успокоить ум, и тогда свеча начинала светиться ровным тёплым светом.

Любава, сидевшая рядом с Матвеем, добилась этого за несколько мгновений. Её свеча загорелась мягким, золотистым пламенем, наполняющим пространство умиротворением. Свечи других учеников тоже потихоньку загорались.

У Матвея же свеча дымилась, трескалась и никак не хотела гореть ровно. Внутри него бушевала буря. Стыд с урока Стражи, гнев на Станислава, страх перед собственным даром, тень, что шевелилась в глубине… Как можно было успокоиться с этим?

– Деточка, не пытайся задавить свои чувства, – тихо сказала Матрёна Васильевна, подсаживаясь к нему. – Страх, гнев… они тоже часть тебя. Признай их. Позволь им быть, но не позволяй им управлять тобой. Ты – не твой страх. Ты – тот, кто на него смотрит.