Личная горничная дочери короля

Личная горничная дочери короля

Пролог

Бывают ли у принцесс несчастья, беды, трагедии? Безусловно. Однако, в чем-то принцессы защищены – за обиду, нанесенную особе королевских кровей, даже не очень большую, запросто могут отправить в темницу, или даже казнить без церемоний. Потому, чаще беды принцесс другие, не такие как у простых смертных.

Принцесса, сбежав из дворца, отправила свою личную горничную домой, дав ей сто золотых, чтобы та ни в чем не нуждалась, а если захочет замуж – то будет выгодной невестой даже для мелкого купца. Максимум, на который может рассчитывать простая деревенская девушка. Вот только до своих родителей Моника добраться не успела. По ее следу идет один из дознавателей Тайной канцелярии, для которого личные интересы выше интересов государства, корысть выше чувства долга, а порядочность и вовсе отсутствует.

Глава 1. Находка

Микула торопил жеребца, желая проехать через Страшный лес как можно быстрее. Зимой темнело рано, хорошо хоть снега выпало столько, что сани легко скользили по дороге, довольно накатанной, несмотря на славящиеся хищниками места. Местные их не боялись, лишь опасались оказаться ночью посередине леса. Это был уж негласный вызов обитателям Страшного леса. Микула – местный кузнец, молодой детина с огромными кулачищами, тем более не имел права бояться. За поясом он носил собственноручно выкованный нож, чуть меньше меча – мчи простолюдинам носить запрещено, в санях лежал и лук с тугой тетивой и удобный топорик, самое привычное для местных мужиков оружие.

Ярмарка для Микулы вышла очень удачной. Он продал все, что повез на продажу в город, и по хорошей цене. И гвозди разного калибра, и подковы, и замки с ключами, и бляшки для ремней, и даже пару ножей, над которыми долго трудился и жаль было продавать дешевле задуманного. Из-за этого и подзадержался малость. Следовало выехать на пару часов раньше. Вороной жеребец, по имени Гром, бежал резво, желая, равно как и его хозяин, как можно быстрее очутиться дома. Грома ждал заслуженный овес и отдых. А хозяина, мясная похлебка и сдобные лепешки, но это так к слову.

Мороз стоял нешуточный, и Микула поднял ворот шубняка, и почти не смотрел по сторонам, только на дорогу. Но бдительности не терял и раздавшийся хруст, вероятно, крупной сухой ветки и женский вскрик услышал. Микула был отнюдь не рыцарь, не воин, просто деревенский кузнец. И не подвига ради, а из человеческой жалости к чужой боли и беде, не раздумывая, натянул поводья, с тихим окриком, останавливая коня. Привычно подхватил топорик из саней. Нож ножом, а топорик – самое удобное орудие для деревенского мужчины. Темную фигурку на белом снегу разглядел не сразу. В нескольких метрах от дороги лежала явно молодая женщина, в дорожной одежде, какую носят городские слуги. Она упала лицом в снег, так и не выпустив из рук дорожный саквояж, тоже городского вида. Это было странно. От города, конечно, не так далеко, но все же.

Микула, подойдя к женщине на мгновенье замер, стал оглядываться вокруг – нет ли кого. Преследователя или еще одно жертвы. Преследователи были. Вдалеке раздался волчий вой, а еще показалось, и на самом деле, Микула разглядел в гуще леса светящиеся желтые волчьи глаза. Нужно было торопиться. Быстро заткнул сейчас мешающий топорик за пояс, а потом нагнулся, подхватывая легкое для него женское тело. Шагнул было к саням. Через пару шагов спохватился – саквояж забыл. Вернулся и на снегу рядом с саквояжем увидел следы крови. Посмотрел на свои руки – кровь. Ругнулся про себя, не желая нарушать тишину Страшного леса посторонними звуками, и заспешил к саням. Уложил женщину в мягкое сено и мельком глянул на лицо. Девчонка. Совсем молодая девушка, бледная и без сознания. Пристроил небольшой саквояж, так, чтобы не выпал при быстрой езде и уже не мешкая ни секунды тронул жеребца. Тот понял хозяина сразу, тем более сам желал того же. И вот уже сани летят по дороге, пролегающей через страшный лес домой, в деревню.

Местоположение деревни было выбрано не случайно. Со всех сторон окруженная Страшным лесом, она была в безопасности от лихих людей, жадных сборщиков податей, и даже местный барон появлялся здесь обычно раз в жизни – когда объезжал свои земли, войдя в наследство. Узнав, что подати платит деревня исправно, присылая через старосту, больше не заезжали.

Микула и Моника

И еще один вариант, кроме представленного на обложке

Глава 2. Агафья

До деревни домчались быстро. Микула оглядывался по сторонам, опасаясь нападения хищников. Одно дело – когда ты один, а другое, когда взял на себя ответственность за жизнь молодой девушки без сознания. Жеребец бежал лихо, выдыхая пар с храпом. Но этот звук терялся на фоне волчьего воя, скрипа наста под санями и подбадривающих слов кузнеца. Успел о ночи. Хищники его не преследовали, лишь подгоняли протяжным воем, а светящиеся глаза может и мерещились со страху, кто знает. Во всяком случае ни свежих следов, ни самих зверей Микула не заметил.

Конь, остановился рядом с воротами родного дома, ожидая, когда хозяин откроет их, и наконец наступит отдых. На окрик ехать дальше недовольно покосился на хозяина. Дом кузнеца был крайним, а кузница стояла чуть в стороне. Рядом с ней не принято было строиться, только на расстоянии. Вот деревня если и росла, то в другом направлении, дом кузнеца так и остался крайним.

Микула собирался довезти девушку до местной ведьмы, какая деревня будет процветать без хорошей ведьмы? Да никакая. Вот и в Страшной деревне, как назвали ее по имени леса, была своя ведьма Агафья, сколько ей лет никто не знал, но пришла уже старухой, лет двадцать назад, да осела, оценив отношение к себе местных.

Микула начал было ругать коня, побуждая ехать дальше, к дому ведьмы, как за его спиной раздался ее хриплый голос. И правда ведьма, что подкралась так незаметно, так поздно оказавшись в нужном месте.

Агафья, составлено с помощью Шедеврума

– Микула, тащи девку к себе. Сам нашел, тебе и выхаживать. – «обрадовала» она кузнеца. Микула хотел бы поспорить, но одернул себя. Времени не так много, чтобы его на препирательства тратить, когда девчонка в любой момент помереть может. Кто же знает, что за хворь с ней, какие раны. Молча поднял легкое тело девушки на руки.

– Ворота открой сначала дурень! Чтобы на санях заехать, а потом как коня заведешь и потащишь свою находку в дом! – прикрикнула, вразумляя на кузнеца ведьма. Микула снова промолчал, только подивился, что ведьма девку, как и он, находкой назвала. Зашел через калитку, открыл ворота, конь сам завез сани во двор. Выполняя наказ ведьмы, Микула закрыл ворота, распряг коня, отвел его на конюшню, пообещав вернуться и обтереть его с дороги, задать корму и напоить. Конь скосил недовольны глаз на нервничающего хозяина, фыркнул.

Почти бегом Микула вернулся к саням за девушкой, потом спохватился, что дом заперт, но открыл замок, не спуская с рук свою ценную ношу. Для могучего кузнеца девушка была легкой настолько, что мог и одной рукой унести, если б нужно было. Ведьма, недовольно бормоча, вошла следом.

– Клади на стол, осмотреть нужно, да залечить рану. – вновь начала командовать ведьма. А Микула снова молча выполнил. Потом встал нерешительно рядом, внимательно вглядываясь в лицо.

– Микула, а Микула, ты совсем разум потерял? Чего встал как пенек на поляне? Лампу зажги, а лучше две. Воды согрей. Чистой холст неси. – распоряжалась ведьма. Микула смутился. Отвык он, чтобы его кто как ребенка ругал, а тут и не поспоришь, правда пенек пеньком – встал, когда каждая минута дорога. Кинулся к лампам, их было три – в горнице, в кухне, да в сенях. Быстро высек искру кресалом, зажег. По местным меркам он был зажиточным, да и в город ездил сам, покупал все, что нужно и просто понравилось. А так как грамоте разумел, то вечерком, бывало, почитывал какую книжицу на сон грядущий. Целая полка с книгами была у деревенского кузнеца.

Вода теплая была – в избе стояла, рядом с печью, не горячая, в самый раз. Когда принес все необходимое – таз с водой и чистый хост, новину, то ведьма снова посмотрела на него недовольно.

– Чего встал-то? Девку раздетой хочешь посмотреть? Али сам хочешь одежку с нее снять? – уперев руки в бока, произнесла деревенская ведьма нараспев. Микула смутился пуще прежнего.

– Нет, конечно! Что ж я подглядывать буду?! – возмутился он, – Скажи, что дальше делать мне.

– Ну, точно, как дитя неразумное! – всплеснула руками Агафья. – Рубашку чистую неси, а потом ступай во двор. Конем займись. Позову как нужен будешь, не боись.

Кузнец достал из сундука чистую рубаху, не новую, но крепкую. Новые-то на самом дне лежали, а начнешь копаться, ведьма опять засмеет. А Микула итак начал серчать от ее окриков да насмешек. Уважаемый в деревне человек, как никак. Второй или третий после старосты. Еще мельника только уважали так сильно.

Столкнувшись с насмешливым взглядом Агафьи, подал рубаху, и от греха подальше сразу вышел из горницы. Прошел через сени во двор, занялся делами, прислушиваясь, чтобы не пропустить, когда Агафья позовет. Привычная рутина расслабила. Даже забыл, что у него в доме две женщины, молодая, раненая, да старая ведьма.

– Идем. – хрипло позвала Агафья в дом. Кузнец развернулся, и пошел за ней. Все необходимое он уже сделал.

Девушка лежала на столе, по-прежнему бледная, лишь щеки немного порозовели.

– Она так и не пришла в себя? – спросил Микула.

– Не зачем ей пока. Пару дней будет ее лихорадить. Руку ей порезали, крови потеряла много, потом видно падала, и рана снова открывалась. Ногу вывихнула, вправила, повязку наложила. Так что ей ни вставать нельзя, ни рукой двигать, ни даже переворачиваться. На одном боку ноге будет плохо, а на другом – рану на руке откроет. Ты ее на кровать, да привяжи, чтоб не ворочалась. Бульон куриный через каждые четыре часа понемногу вливай, следи, чтобы жара не было. Жар снимать отваром будешь, сбор оставила. Заваришь. А лоб при жаре холодной тряпицей обтирать, капустки холодной лист можно. – Агафья все говорила и говорила, а кузнец только и спросил, когда та замолчала, видимо дав все рекомендации, да только прослушал он не меньше половины.

– Что ж девица у мен останется? Как же я людям-то объясню, почему у себя, у мужика оставил? Ведь плохо про нее думать будут… А девчонка-то молодая совсем, из города, наверное, может и жених есть… – от последней фразы Микула смутился, как отрок.

Агафья с прищуром смотрела на кузнеца.

– А ты хочешь на немощную старушку свалить все заботы о своей находке? Ты нашел, тебе и выхаживать. И ты хочешь ее отдать в семью, где дети малые орут, женка с мужем ругается, а какой старичок озабоченный и вовсе девицу невинную лапать начнет да слюни пускать? – мигом нашлась с ответом Агафья. Кузнец задумался. Ведьма была права. Кому чужая, да хорошенькая девица в доме нужна? Никому. Во всех домах были мужчины, женщина одна не оставалась. Вдовы жили с родителями мужа или своими, с сыновьями взрослыми, ну а девиц, понятное дело, никто отдельно и не селил. Куда бы он не попробовал определить девушку в ее состоянии, везде могут распри начаться, да и средства нужны на лечение. Агафья ведь плату всегда берет, с кого продуктами, с кого услугой. С него скорее всего замок новый спросит или еще чего нужное.

Подумал, и махнул рукой.

– Ладно, сам выхаживать буду. Если что женюсь, – выдал он совсем неожиданно для себя, потом смутился и добавил, – негоже, если девицу позором заклеймят из-за такого медведя как я.

– Вот и славно! – пропела хриплым голосом Агафья. – Не переживай. Заглядывать буду, переодевать не придется, а значит и … жениться – хмыкнула после паузы. Ведьма заметила, как кузнец смотрит на бледное лицо девушки, будто на любимую. А может и правда влюбился с первого взгляда, да только сам пока не ведает.

Агафья собрала свои лекарства и инструменты завернула в холст, положила в крытую корзину, которую кузнец только что заметил, хотя ведьма, наверняка, пришла с ней. Почувствовала, где ее помощь нужна.

Перед тем как выйти, осенила лежащую на кровати девушку охранным знаком, призывая в помощь богиню Мару. Потом повернулась к Микуле.

– Да, свою находку Моникой кличут. – произнесла она равнодушным голосом.

– В себя приходила? Назвалась? – опешил кузнец.

–Зачем мне что человек назвался? Его имя итак на лбу написано– насмешливо ответила ведьма. А Микула снова удержал себя от ответной колкости. Нельзя, ведьма ему помогает, а язвит не со зла, а по привычке. – И одежку ей не ищи женскую, пока и в рубахе твоей полежит, – потом после паузы добавила, – даже быстрее выздоровеет.

Микула удивился, но снова спорить не стал. Спорить с ведьмой смысла нет –она на то и ведьма, что лучше него многие житейские хитрости знает. Подкаблучником он не был, иначе бы давно женили видного парня, но сердце его ни к кому не лежало, а жениться, чтобы жена по хозяйству хлопотала не хотел. Тоскливо с нелюбимой-то жить.

Ведьма тихо ушла, а Микула сел в задумчивости на лавку. Моника, значит. Потом встрепенулся, загасил лишние лампы, оставив одну. Кинул на лавку старый шубняк, лег. Уснуть, может и не уснет, а вот отдохнуть надо, ему еще неизвестно сколько дней выхаживать свою Находку. Монику.

Глава 3. Болезнь

Дни потянулись друг за другом, похожие, как близнецы, впрочем, как и ночи. Утром приходила Агафья, Микула молча выходил из избы во двор, пока ведьма обтирала девушку мокрыми тряпицами, переодевала, обрабатывала рану, давала «отдохнуть» ноге, и вновь перебинтовывала лодыжку. Моника продолжала метаться в постели, жар, спадал ненадолго, а потом девушка снова горела, металась в бреду. Она была простужена, что задерживало выздоровление. Стройное тело превратилось в болезненно худое. Агафья давала наказ Микуле по поводу чего и когда дать девушке на ближайшие сутки, осеняла охранным знаком, призывая в помощь Мару, и уходила.

Микула днем варил отвары, удивляясь сам себе, жирный бульон для Моники, похлебку себе. Иногда ставил кашу и по-быстрому испекал лепешки. Возиться с хлебом было лень, а лепешки в самый раз, и лежать могут долго, не портились. Привык кузнец готовить себе сам. Крестьянская еда – не изыски королевской кухни, много сноровки не нужно для одного непривередливого мужика. Бывало читал какую книгу вслух. Казалось, что девушка, не приходя в сознание, постепенно привыкает к его голосу, и даже успокаивается немного, когда слышит его.

Микула изредка проверял жар, осторожно прикладывая свою большую ладонь ко лбу Моники, стараясь быть аккуратным, поправлял компресс на лбу, отводя в сторону глаза, возвращал на место сползающее одеяло. Вечерами девушке становилось хуже, жар усиливался, сон становился более беспокойным. Она не приходила в себя, но уже то, что спала, ведьма называла хорошим признаком. Именно вечером Микула и начинал тихо говорить с Моникой, что действовало на нее успокаивающие. Микула, по примеру Агафьи, начал просить Мару о выздоровлении своей Находки. По имени не называл, хоть ведьма и назвала его, но считал, как назовется сама, так и станет звать.

Через пять дней Моника открыла глаза и увидев себя в незнакомом месте, резко поднялась, села в кровати, однако голова закружилась о слабости, и она снова упала на подушку. Микула дремал, но проснулся, как только девушка снова упала на постель. Не веря свои глазам, вскочил, подбежал к кровати.

– Доброе утро! – хрипло, со сна, прозвучал его голос. Моника напряглась при виде огромного здорового мужчины, потянула к подбородку одеяло.

– Кто Вы? Где я? – только и могла она спросить. Вышло так себе. Голос слабый, едва слышно, но кузнец понял. Прочистил горло, и заговорил уже как можно мягче.

– Микула я. Нашел Вас в лесу, – обратился он к девушке тоже на Вы. – У меня дома. – потом добавил, – в безопасности.

Моника оглядела кузнеца внимательным взглядом. Его басок успокоил, видно привыкла за время болезни к голосу. Поняв, что лежит в деревенской избе, сказала, как в детстве говорила.

– До ветру мне бы. – проснувшись, организм явно заявил о насущных потребностях, и заслышав бурчание желудка, смутилась, – и поесть.

В это время и вошла Агафья. Микула выдохнул. Не, конечно, он донес бы легко тоненькую как тростинка девушку «до ветру», но растерялся, смутился от самой ситуации. Ведь удобства у него во дворе, там холодно, а укутывать девушку, и помогать ей справить нужду – она ведь сама на ногах не стоит, это совсем поставить ее в неловкое положение. Из любопытства приобрел он по дешевке как-то и женский роман, и знал из него, что девушки воспитанные сильно смущаются, даже кушать много, не то что нужду справить, если кавалер рядом. А за пять дней нафантазировал Микула много, и от кого бежала девица, и как бы хорошо было, если бы выздоровела, да у него осталась. Останавливал себя, но все равно размышлял о том, как девушка в городской одежде очутилась в их Страшном лесу.

Агафья с ухмылкой глянула на Микулу.

– Что ж ты милок, гостью-то свою не обиходил? Дай чего теплого на плечи накинуть, да неси. Сама-то не дойдет. – выговорила она кузнецу, потом посмотрела на девушку, – отвернется он, не боись, он хоть и ростом велик, да силач, а скромен как отрок.

Микула, не думая, подхватил старый шубняк, быстро завернул в него девушку, так что она только глаза от неожиданности распахнула, и вынес во двор. Глянул на ноги – босая. Вот же дурень! Подумалось про себя, надо было носочки какие приготовить для девчонки.

– Деревенская я – зачем-то пробормотала Моника, видно, чтобы мужчина не переживал об удобствах.

Присела, но покачнулась, и упала бы, но кузнец, не оборачиваясь, поймал за плечо, придержал. Потом занес раскрасневшуюся то ли от мороза, то ли от смущения, а может и от всего сразу девушку в избу. Агафья уже вынула все травки, да корешки на стол.

– Как чуяла я, что очнется сегодня. Значит укрепляющее с нынешнего дня зелье. Горькое, но пить надо, чтобы хвороба не вернулась. Бульон с яйцом вареным, рубленым давать, по половине лепешки в день, а как окрепнет маленько – через пару деньков, так и обычную пищу понемногу, что сам ешь. – давала она инструкции кузнецу, то и дело переводя взгляд на девушку. – Лапоточки у меня завалялись, в пору ей будет по избе ходить, да носок две пары захватила. Ботиночек да туфель у нас нет, уж сама понимаешь, – поддела она девицу.

– А почему Вы не спросите мое имя, да куда шла? – почему-то спросила Моника., – И когда мне уходить нужно?

Кузнец нахмурился.

– От кого бежала скорее, – ответила ей ведьма. – Ты ведь не сюда шла, Мару благодари, что жива еще. Имя свое правдивое не назовешь, так зачем спрашивать, тем более, что итак знаю. А уйти отсюда … рано загадывать. Еще судьба твоя на развилке стоит.

Агафья повернулась и вышла, не прощаясь, как обычно. Ведьма жила по своим правилам, захочет поздоровается, захочет попрощается, а нет – так никто и не обидится. Главное, чтоб не наказала легким проклятьем или еще чем. В деревне давно заметили, что Агафья за грубость да жадность могла запросто «наказать» – упадет грубиян в грязь, или хрюкает целый день, а жадный деньги терял – или монеты, или мыши чего сгрызут.

Когда Агафья вышла, Моника решила назвать имя, да не свое.

– Мари мня зовут, а Вас? – поинтересовалась она у кузнеца. Спрашивать о том, как ей благодарить за уход и лечение было неловко, решила потом.

– Микула меня зовут, а тебя, как ведьма сказывала, Моникой кличут – немного обиженный ложью Находки произнес кузнец. А девушка распахнула глаза. Может в болезни выдала себя, может и правда ведьма старуха.

– Зовите меня Мари, – попросил она немного упрямо.

– Находкой как звал, так и буду, а чужим именем не стану- отрезал Микула. Моника не нашлась, что ответить. О себе решила ничего не рассказывать. Ни к чему. Шла домой, к родителям, вот выздоровеет, и наймет какую телегу, чтобы отсюда выбраться.

И еще одно изображение главных героев, составлено с помощью Шедеврума

Глава 4. Гостья

Микуле с одной стороны стало проще – можно было не беспокоиться о здоровье его Находки. А с другой – намного сложнее. Девушка хотела быть самостоятельной, и хотя еще без помощи не могла выйти из избы, от слабости падала, смотрел на кузнец с подозрением, и даже порывалась заплатить за уход за собой, чем немало обидела мужчину.

Произошло это после того, как Моника вспомнила о своем саквояже, вернее наткнулась на него взглядом. Ее постель теперь находилась в светлице, чтобы соблюдать приличия, не лежачая больная, в сознании, взрослая девица. И девушка захотела проверить сохранность вещей.

– Можно я в свое уже переоденусь? – спросила она у Микулы, чему тот несказанно удивился.

– Ваши вещи все как были, я не открывал, не знаю, что там. – кузнец даже порадовался, что не стал открывать чужую сумку, как он про себя называл саквояж.

Моника понесла саквояж в светлицу, стала перебирать вещи. Наткнулась на мешочек с деньгами. Большая часть суммы находилась при ней, но в вещах оставался мешочек с тридцатью золотыми. Это тоже значительная сумма. Надев свое белье и одно из платьев, Моника почувствовала себя уверенней. Вернулась в горницу к Микуле, который накрывал на стол. Время обеда. Похлебка пахла вкусно, хотелось есть, а не спрашивать, но девушка решилась на неприятный разговор.

– А мои вещи, которые на мне были? Они все сохранны? – задала она вопрос.

Микула сначала не понял.

– Платье было все порвано, но я как мог постирал, зашивать не умею такую ткань, да и игл тонких нет, – пояснил он хмурясь. Не понимал, к чему этот разговор.

– Я не про платье, и не плащ, – уточнила девушка, – Там мешочка никакого не было? – спросила, опасаясь говорить про деньги.

– А с чем мешочек-то? Если не секрет? – отозвался кузнец. – Если тяжелый, то наверняка отвязался, да упал, а легкий ветром унесло, может когда на руках к саням нес. – намекнул, что Находка им спасена из Страшного леса, зимним морозным вечером, и вроде как спас он ее, а тут про какие-то мешочки интересуются.

– Деньги там были, большая сумма. – и видя, как каменеет взгляд кузнеца, торопливо добавила, – хотела расплатиться за помощь и гостеприимство. Микула сжал челюсти, сдерживаясь. Что же, его честного человека в воровстве заподозрили?!

– То есть я тебя ограбил, а, чтобы подозрения отвести, привез домой и выхаживал? – спросил он обманчиво спокойным голосом. Не позволил себе голос поднять, хотя хотелось кулаком по столу шарахнуть, выйти на улицу, хлопнув дверью, но сдержался, только глаза потемнели от несправедливой обиды.

– Я вовсе не это имела ввиду, – стала оправдываться Моника, ужаснувшись тому, как прозвучали ее слова о потере денег. – Там сумма была достаточная, чтобы оплатить мое лечение… – и замолчала, поняв, что так еще хуже звучит. – Простите. Не хотела обидеть.

«Но обидела» – висело в воздухе.

– Агафья живет лечением, а меня благодарить не нужно. Сделала как должен был. – нашелся, наконец, с ответом Микула, отодвинул недоеденную похлебку, аппетит пропал, и вышел на свежий воздух, чтобы успокоиться.

Монике было стыдно. Своими глупыми подозрениями обидела явно хорошего человека. Микула ей вообще был симпатичен, да только верила она гадалке, что мужа ее Микаэлем будут звать. А Микула совсем не Микаэль.

Агафья от золота, вопреки ожиданиям Микулы, отмахнулась.

– Не возьму от той, что на пороге стоит, и неизвестно куда шагнет. Вот как выполню все, так и приму благодарность. – ответила она девушке. Моника удивилась. В ее окружении таких людей давно не было. Все брали деньги, а уж за золото некоторые родного человека бы продали. А тут такое благородство. Микула тоже удивился словам ведьмы, но на его вопросительный взгляд ответила жестким отказом.

– Не нужно, тебе, соколик пока ничего знать. А вот время придет, обещайся каждого моего слова слушать, от этого жизнь и судьба не только твоя, но и всей деревни решится. Микула обещал, тем более, что Агафья и правда знала наперед будущее, и не только какой урожай ли приплод будет, но и жизнь спасала предупреждениями.

О себе Моника не говорила, только сказала, что добиралась к матери, а по дороге вынуждена была бросить застрявшую повозку, да идти пешком. Захотела сократить путь, да заплутала, попала в Страшный лес, а дальше сознание потеряла, когда оступилась и ногу прострелила боль. В остальном с кузнецом ей нравилось беседы вести, он хорошо рассказывал, немногословно, но так, что заслушаешься.

Микула видел, что Находка не хочет ничего рассказывать о себе, ну кроме того, что призналась, что до двенадцати лет жила в деревне с родителями, у нее есть два старших брата, уже женатых, и трое племянников. Про детство свое рассказывала охотно, вот разными забавными случаями они и обменивались. Ни слова Находка не говорила про жизнь в городе, ни одного вопроса не задал Микула. Девушка ему нравилась, но раз нет у нее доверия к человеку, что спас ее в Страшном лесу, от, пожалуй, страшной смерти, то он свои чувства загонял куда-то поглубже, так, чтобы ни по взгляду, ни по голосу девушка ничего не заметила. А та просто не хотела видеть. Одна Агафья смотрела понимающе на обоих, ухмылялась порой, но не вмешивалась. Ведут себя оба как дети, так это пройдет. Знала, что не сегодня, так завтра бед придет, и вот тогда будет выбор. А сейчас, так, игры.

Глава 5. Сборы

Настал день, когда Моника достаточно окрепла, и тогда она заговорил о том, что хочет продолжить путь домой.

– Микула, может есть кого нанять до тракта? – спросила она за завтраком. Микула посмурнел. Привык он к девушке за эти дни, и оставаться снова одному не хотелось, хотя понимал, что Находка никогда не собиралась оставаться с ним, романтических чувств к нему не испытывает. Хотя вот здесь кузнец ошибался. Моника не смогла остаться равнодушной к красивому молодому мужчине, напрочь лишенному недостатков, как она считала. Ну разве нелюдимый малость. За все время, что она жила у кузнеца, кроме Агафьи никто в дом не заходил. Если и нужно было переговорить с Микулой, то шли в кузницу, и ждали, пока он отвлечется для отдыха, чтобы попросить о чем, или заказ забрать. Но это ей было на руку. Не хотелось отвечать на вопросы любознательных соседей кузнеца.

А вот Микуле приходилось отдуваться за обоих. Агафью бы никто не посмел спрашивать о «пациентке», ведьма на то и ведьма, что лучше язык за зубами держать, чем получить от нее мелкий сглаз какой. Сначала кузнеца спрашивали, кого из лесу привез. Он отвечал, что девчонку нашел, да лечит Агафья ее, ничего не знает, ни как зовут, н сколько лет, в горячке валяется. Потом кто-то в окошко увидел, что по дому не только Микула, но и женина какая-то ходит. Микула признался, что выздоравливает больная. Потом уже и голос ее слышать стали, ведь со двора Моника не показывалась никому, не хотела. И снова пристали с вопросами, что голосок-то, девичий, тонкий, никак Микула невесту себе привез, да от людей прячет. И до того достали кузнеца, что тот брякнул, да, мол, невесту. Но на этом народ не успокоился, и стал уже спрашивать, когда свадьбу играть будут, на Новогодье или Весноприход, а том мол к лету и живот может быть заметен, ведь вместе живут, под одной крышей…

На такие слова Микула взъярился. Раз, другой отчитал, что по разным комнатам живут, и только за столом и встречаются, и что к девчонке, что ветром снесет, если дунет посильнее, он никак не может ни свататься, ни тем более с непотребными мыслями подходить к молоденькой девчонке, жизнь портить. Деревенские отстали. Любопытничали, конечно, лишний раз мимо окон проходили, дело находили к кузнецу, да только дом тот запертым держал, чтобы Находке спокойнее. Микула понимал, что от кого-то бежала девушка, да так боялась, что в лесу пряталась, а любому чужому в Страшном лесу жутко даже днем, стоит лишь в него на пяток шагов зайти. От того и жили деревенские спокойно, что никто чужой не рисковал ни охотиться в лесу, ни разбоем заниматься, ни ехать через него без сильной надобности.

Поэтому, когда Находка, то есть Моника, заговорила об отъезде, кузнец и загрустил, и облегчение испытал. Уедет девица – с глаз долой из сердца вон. Забудет, заживет как прежде, соседи с вопросами отстанут. А может посватается весной к Маришке – дочке старосты, тот рад будет, или Тарке, дочке соседа, и тот сено для его коня по-родственному будет запасать, покупать не придется. Хотя в глубине души знал Микула, что не посватается ни к Маришке, ни к Тарке. Одна трындит, не переставая, так что в ушах гудит, а вторая икает так громко, что даже в кузнеце, кажется, слышно. Ну а внешне все их деревенские девки упитанные, с любой платье бери, на Находку его надень, и как мешок будет. А Находка его точно тростинка, на руках как пушинка, тихая как летний вечер, а смеется как весенний ручей. Микула вздохнул.

–Микула, что молчишь? – спросила девушка, – можно кого нанять? Я ведь сама не дойду до тракта, заблужусь боюсь, или замерзну. – добавила она тише. Про хищников, чьи глаза мерещились в лесу, да волчий вой, который может тоже показался, а может и нет, она уже не говорила вслух. Храбрилась.

– Можно нанять. А могу и довезти. До тракта, да проследить, чтобы добрые, а не лихие люди взялись подбросить дальше, – ответил он после недолгих раздумий. Глаза Моники радостно вспыхнули. Микуле она доверяла больше чем остальным.

Начали собираться в дорогу. Решили, что выезжать послезавтра с утра, накормив получше коня ночью. А девушке надо обувь теплую сначала у деревенских подобрать, полушубок, да шаль. Ее накидка городская мало того, что для зимы была не предназначена, так и порвалась сильно, и ехать с заплатками – за попрошайку примут. Моника идею о том, чтобы одеться по-деревенски поддержала. Вслух из-за того, что теплее, а, про себя подумала, что так ее могут не опознать, те, кто ищут. Одно дело одежда и обувь явно городской прислуги, даже столичной, если честно, а другое – крестьянка, одетая в теплые и добротные вещи.

Микула попросил Агафью подобрать вещи для девушки. Та фыркнула, ухмыльнулась.

– Не пригодятся вещи пока. Но подберу. – ответила она непонятно.

К вечеру в распоряжении Моники был и теплый полушубок из овчины, и шерстяная темная юбка, и валенки, с вышивкой для деревенских модниц, и белый пуховый платок, глядя на который девушка вспомнила мать, та ходила всегда в таких. Семья у Моники, по крестьянским меркам, жила очень даже неплохо – свое хозяйство, конь, две коровы, куры, утки, индейки. Братьев, а заодно и дочь учили грамоте у местного служки. Тот повозмущался было, что девчонку пяти лет к нему привели учить, но матушка только зыркнула на него. И пояснила, что за обучение троих знамо денег больше дадут, чем за двоих. Тот почесал затылок, да согласился. Деньги карман не тянут. Поэтому девушка была обучена и счету, и грамоте, что среди деревенских редко.