ДЕД

Дед сидел за рулём "ЗИЛа" и смотрел на мониторе, как Малой разгружает снаряды. Монитором он очень гордился, так как собственноручно снял его и камеру заднего вида с брошенной "Тойоты", подшаманил электрику и сотворил комфорт.

В этот пыльный, солнечный августовский день он как никогда чувствовал себя человеком войны и немного космонавтом. За первое в ответе была вся его жизнь, за второе – монитор на передней панели. Дед блаженно щурился всей этой пыли и солнцу, мысленно перебирая всех своих нынешних неженатых сослуживцев, примеряя на них образ своего зятя для Анечки… Разве что балабол Андрюха. Есть в нём житейская смекалка, природная мужская стать, да и руки из правильного места, но таких любят все, а для семейной жизни это плохо. Опять же, война все это скоро изменит. Учитывая, что Малой разгружал вяло, а ребята-артиллеристы так же вяло таскали, никто из них на эту почётную роль решительно не годился, а Андрюху Дед вычеркнул ещё в начале списка. Дед вполне мог бы им помочь, но как лодочку назовёшь, так она и поплывёт. Назвали "Дед", да ещё и "глухой Дед", так и таскайте сами. Ну и безопасности ради водителю лучше не выходить.

"Вон у чеченцев тоже его ровесник, – думал Дед, – а они ему уважительно – Абу (Отец по-ихнему) – или Докку и горланить перестают в его присутствии". Русский Дед и чеченский Отец толком никогда не разговаривали, лишь пересекались взглядами и кивали друг другу. Однако в глазах этого самого Абу наш Дед видел такого же человека войны, как и он сам.

В миру наш Дед был Чепченко Михаил Григорьевич 1968 года рождения. А Абу – Мансуд Зелимханович Димаев, годом старше. "В сущности тоже Миха… Как быстро промелькнула жизнь, как быстро превратился Миха в Деда, а Мансуд в Абу", – расслаблено думал любитель комфортной жизни. В образе чеченца Деда все время что-то тревожило. В день их первой встречи, когда Дед только прибыл добровольцем в Мариуполь, по дороге вереницей шли мирные жители. "Электросталь" ещё осколками держала оборону, а большая часть батальона "Азов" была подавлена. Подразделение "Ахмат" работало на "просеивание" жителей. Среди чеченцев Абу сразу выделялся: возрастом, сталью в зеленовато-болотных глазах, редкой проседью в рыжеватой бороде. Миха проследил за взглядом этого человека и кожей ощутил будоражащую смесь тревоги, азарта и приятного волнения хищника перед прыжком на охоте. Два молодых чеченца тоже проследили взгляд, молча выхватили из толпы мужиков и приказали раздеться. "Не ошибся", – порадовался за себя и за чеченцев Дед. Ребята оказались сплошь в нацисткой показухе: рунах, свастике, черепах и портретах Бандеры. Дед даже, как сейчас говорят, "завис" минут на сорок: стоял и смотрел, как работает это человеческое "сито". Поймав себя на мысли, что он на часть этих людей не обратил внимание, залюбовался чеченцами, которые словно волки – точно понимали, кто их добыча.

Как мало надо человеческому роду, чтобы забыть прошлое. 30 лет назад он так же с лёгкостью выхватывал из толпы чеченцев и вдыхал смесь страха и азарта, витавших в воздухе, а теперь чеченец – твой друг, а славянин – враг. Опять война и снова гражданская. Мысли плавно перетекали одна в другую. С уважения они утекли на думы о судьбах Родины. А затем на вечно мучивший Деда вопрос: Жизнь – это череда хаотичных случайностей или ФФФ – фатум, фортуна, фарс?

ПРИЛЁТ

Смех смехом, но Дед реально был глуховат. Тихая речь иногда сливалась просто в шум, он периодически "акал" и переспрашивал, чем вызывал дружный хохот сослуживцев. Когда все закружилось, он кожей ощутил свою необходимость здесь. Штурмовиком не хотел, хоть и проработал по этой профессии не одну войну, а опыт передать – святое дело. Но молодость глупа и акающего деда всерьёз поначалу не восприняли, а тут у артиллеристов погиб водитель, ну и сложилось. Шуточки по поводу слуха продолжались, однако Дед лукавил про уважение: было оно, да ещё какое.

Вещей у Деда было немного, но все исключительно нужные. Даже если он что-то тащил в своего ЗИЛушу, ребята его не трогали, знали: Дед подумает-подумает, да и оснастит их маленький коллективчик чем-то полезным. Опыт его пригодился и в Мариуполе, когда премилая бабулька, называя их сынками, угощала пирожками да молоком, а Дед брать запретил, да ещё и лекцию прочёл про новое. "Новое, – говорил, – всегда воспринимается в штыки, ты для них враг, а не освободитель. Освободитель у них в телевизоре, добрый, свой, а ты за детьми и внуками их пришёл. Ты пока к ним в телевизор не пролезешь – своим не станешь". Через неделю эта бабка была задержана за массовую травлю наших бойцов крысиным ядом. А ещё через пару недель Дед притаранил дробовик, смешки игнорировал, но, когда пальнул в дрона дробью и сбил, стал местной легендой.

По весне случилась совсем удивительная история – хоть кино снимай. Дед с Максом и Андрюхой осматривали вновь освоенные территории для передислокации позиции и наткнулись на землянку противника. В ней оказались бойцы, завязалась перестрелка. Патронов с обеих сторон было не густо, а логический финал не просматривался. Свои были далеко, к ребятам из землянки тоже на помощь никто не торопился, да и не поторопился бы, укрепления эти перешли к нашим дней пять назад. И тут Дед вступил в переговоры, да так, как от него никто не ожидал.

– Сынки, пошли домой, вас дома живыми ждут, а вы тут в сырости впроголодь мёрзнете. Командиры ваши уже далеко, позиция наша, пошли. Ну кому будет хорошо, если мы вас покалечим или убьём? Родителям вашим, жёнам или детям?

– Сироты мы и никому ничего не должны! – дерзко прозвучало в ответ.

– Как же ты сирота, кто-то же тебя родил? А должен ты много чего, сынок, должен поколениям предков, которые смотрят на тебя сейчас с небес. Дед говорил обыденно, даже как-то примирительно и ласково, как с капризным ребёнком.

В ответ прозвучала короткая автоматная очередь. Андрюха ответил взаимностью, принимающая сторона ойкнула и разразилась матерной бранью. Попал. Вздохнув, Дед залез в бездонные карманы своих штанов и достал мобильник. Макс поднял брови. В тишине леса ужасной неотвратимостью разлилась песня Касты "Солдат":

Я накормленный кровью,

Наломал дров, дом кровный не помню.

Ведь у меня приказ – стоять ровно,

Так, чтоб ни один мой мускул не дрогнул.

Жизнь, как подстреленные штаны,

Подстрелены товарищи – разговоры, что мы

Не доживём и до завтра,

Смерть придёт к нам внезапно.

И меня зря ждёт дома семья,

Я – солдат,

Если б мог бы, то выбросил я свой автомат.

Я закрыл бы рукой от страха глаза,

Я бежал бы назад, но нельзя.

Я ползу по земле, как гюрза,

Без надежды на завтра.

Смерть на ты со мной, но я с ней на Вы,

Плесни-ка мне в стакан сто фронтовых.

Давай, поднимем за мир, брат.

Уж если жить не самим, так,

Пусть нашим детям не придётся стрелять.

Пусть, наконец-то, остынет земля,

Давай, поднимем за то, чтоб

Скорее осталось все в прошлом.

Больше мира нам хочется жить,

Больше жизни нам хочется мира.

Но нас с тобой на своих и чужих

Эта жизнь на войне разделила.

Больше мира нам хочется жить,

Больше жизни нам хочется мира.

Но нас с тобой на своих и чужих

Эта жизнь на войне разделила.

Мне б вернуться в родные края,

Мне б сказать детворе с порога:

"Папа – это я,

Нас, отцов, осталось немного".

Но мне не бросится на шею жена,

От счастья не зарыдает мама.

С тех пор, как дали оружие нам,

Вместо сердца – холодный камень.

Ой, мама, что с нами сделала,

Эта война.

Увидеть луч света белого

В этой кромешной тьме – пугает нас.

Убивая таких же, как я,

Мне героем не стать.

Мама, где все твои сыновья?

Мама, нам здесь не место.

Мы забыли про честь,

Эти пики про честь.

Мы забыли поспать и поесть,

Зато помним про месть.

И нами мёртвыми гордится страна,

И подвиг наш воспевают в песнях.

Да только мы не перестанем страдать,

Пока не оставим на земле живого места.

На припеве ребята вышли. Их оказалось трое, – два мужика за сорок и парнишка. Мужики шли, волоча на себе пацана, один из них плакал и трясся мелкой дрожью. Пацан сипел, а воздух при каждом вдохе со свистом втягивался в грудь через две дырки: одну – спереди, другую – сзади. Дед по-старушечьи запричитал: "Ну я же тебя предупреждал: старших надо слушаться". Достал из бездонных карманов скотч и булочку в целлофановом пакете, разорвал пакет на две части и начал приматывать пакет скотчем к дыркам. Свис прекратился.

– Ну что застыли все? Вы оружие забирайте, – кивнул Дед своим, – а вы пацана живей тащите. Сам не спеша наклонился поднял булочку, бережно отряхнул от набежавших муравьёв и с чувством выполненного долга принялся её есть.

– У нас там командира убило, похоронить надо.

– Не сейчас, придумаем к вечеру что-нибудь.

Завуч сельской школы, сама просидев под обстрелами в подвале школы с учениками, не утеряла смелости и чувства порядка. Она возглавляла похоронную команду. Пытала врага, так сказать, уважительным отношением к нему. Брала нескольких украинских пленных из не злостных и собирала трупы для ДНК-экспертизы. Именно к ней, дойдя до всех начальников, и пристроил Дед своих военнопленных. Парнишка выжил, а Деда медики ещё долго ставили в пример. В общем, была от него польза.

Дроны Дед слышал раньше остальных, как летучая мышь: какие-то частоты – отлично, а общедоступные – хуже. Он читал, что у глухих лучше костная проводимость, поэтому они могут хорошо танцевать – костями слышат. Вот и сейчас он услышал костями. Крикнул ребятам "воздух" и рванул со своим "ЗИЛушей" поглубже в кусты. Дрона он так и не увидел, но в зеркале заднего вида отражались почти напополам разорванный Андрюха и Малой, который так и застыл со снарядом в руках. Остальные ребята уже подбегали к "ЗИЛу". Отгоняйте поглубже, – крикнул Дед, легко спрыгнул и побежал в сторону Малого. Сколько таких Малых было за жизнь. Так себе позывной, невезучий.       Осколок попал Малому в живот повыше пупка, выходного отверстия Дед не нашёл. Легко¸ как ребёнка, Дед схватил Малого и лихо припустил к своим. Опасность в костях опять завибрировала. Что, "мопедов", ещё два? Даже не глядя в небо, Дед изменил траекторию бега – завис, скотина… Дед накрыл собой Малого и в последний раз подумал, что позывной – говно.

МАЛОЙ

Максим родился в Адеевке в 2000 году. Детство своё помнил одним солнечным пятном. Все воспоминания слиплись в ослепительно яркий ком счастья. Даже когда в 13 мать вдруг загадочно объявила, что будет новый ребёнок, он был достаточно взрослым, чтобы порадоваться. Родители будут заняты ребёнком, а у него будет дополнительный клок свободы.

Вся родня жила недалеко друг от друга. По меркам городка они были весьма зажиточными. Отец работал начальником цеха на коксохимическом заводе, мать была фельдшером в больничке. Жили они в частном доме, имели полгектара земли, да ещё помогали обрабатывать участки двух своих бабуль. Мать водила птицу, отец не пил. Рай.

В 2014, когда мать заранее положили в роддом, а отец был на работе, в дом прилетел снаряд, повреждения оказались небольшие, но вспыхнул пожар. Максим испугался, позвонил отцу и просто смотрел, как догорает их жизнь. Отец сказал о случившемся маме, только когда она родила.

Жили у бабушки, прилёты повторялись. Мать сказала, что надо уезжать, отец уступил, бабушки отказались. С парой чемоданов вещей, что собрали по соседям на уцелевшей "Реношке" убежали от войны в Белгород. Город оказался негостеприимным и дорогим. Жили в одной комнате в общаге, контингент соответствующий.

Мать осунулась, постарела и замолчала. Не совсем, конечно, но разговаривать стала потребностями: "Сыт, обут, одет, жив, хорошо". Лицо её немножечко напоминало радость, когда она смотрела на Машуню, но сестра, словно чувствуя общую атмосферу, упорно не хотела развиваться по календарному плану. Отец, напротив, отчаянно хотел нормальную работу и свою прежнюю жизнь. На "прижиться" ушло несколько лет. Продали "Реношку", взяли ипотеку, выкупили комнатку в общежитии. Отца повысили, мать вышла на работу по специальности, продали комнатку, получили гражданство и маткапитал, взяли вторую ипотеку и, наконец, переехали в "двушку".

Встал вопрос, что ЕГЭ Максим хорошо не сдаст. Нужны репетиторы, а денег – впритык. Долго решали, в какой техникум идти учиться. Макс совсем не представлял, чего хочет в жизни. Побыть маленьким… наверное. Мать разложила бумажки, где методично написала все плюсы и минусы профессий, – всё не радовало. Каждый разговор про выбор заканчивался скандалом. Отец спросил Макса, как он видит своё будущее, на что Макс накричал на родителей и сказал: "Никак – чистый лист!" и даже закрывшись в туалете пустил жалобную подростковую слезу: "Я мальчик, просто мальчик и не могу сейчас решать про целую жизнь!"

К середине девятого класса пришёл Андрюха – отчаянный раздолбай. Его вежливо попросили из прошлой школы, чтобы не разлагал коллектив. У Андрюхи были вполне состоятельные родители, которым было вечно некогда, огромная свобода выбора и полное отсутствие критики со стороны взрослых. К вредным привычкам Андрей был равнодушен, но все общение с ним было одной вредной привычкой. Он болтал без устали, все время что-то придумывал, обсуждал, шутил как получалось и нервировал преподавателей. Мальчишки считали его странным и пытались безуспешно буллить, половина девчонок демонстративно игнорировала, половина обожала. Уроки шли прахом, но пространство вибрировало и, наконец, задышало жизнью.

– А ты куда будешь поступать? – спросил Макс Андрюху.

– Как куда! В Рыльский авиационный колледж. Подальше от родителей, есть распределение. Работа всегда в интересных местах с интересными людьми, халявные билеты. А научусь самолёты ремонтировать – свалю в Китай, там специалистам в четыре раза больше, чем у нас, платят. Судьба Макса решилась этим же вечером. Родители выбор одобрили, и к концу недели они уже тряслись в автобусе на пути в город Рыльск Курской области, чтобы "посмотреть". Городок оказался очаровательным, педагоги сплошь пенсионерами, здание старинным, а во дворе учебного корпуса стоял настоящий вертолёт.

Первый год учёбы пролетел волшебно. Пенсионеры беспрерывно хвалили их с Андрюхой, да и всех мальчишек, что не учить было не вариант. Рыльские девчонки оказались чудо как хороши, и выходные проходили по месту. Родители приезжали раз в месяц, домой ездили только на каникулах. В конце года Макс удивился самому себе, когда им с Андрюхой вручили похвальные листы как круглым отличникам. Мать вначале не поверила, а потом обсморкала весь этот похвальный лист и водрузила его в Машкиной комнате.

Первый семестр второго года скомкался, учиться стало тяжелее. На новый год телевизор гудел про китайский вирус от летучих мышей, но они с Андрюхой долго были вдалеке от этого информационного мусора. По весне ждали распределительные смотрины для старшекурсников. Говорили, что курсантов второго года тоже негласно смотрят, особенно практические навыки. Андрюху было не узнать, Макс активно тянулся за ним. К апрелю 2020 "Ковид" докатился и до Рыльска, люди стали умирать семьями. Курсантов перевели на "дистант", распределение отменили. Призрачное будущее осталось только у целевиков. Милые старички в "онлайне" преподавать не смогли, практики не осталось. Образование свелось к формальности.

Андрюха уехал к себе домой, Макс – к себе. Родители ходили на работу, остаток учебного года Макс сидел дома с сестрой, делал вид, что учится, от тоски хотелось лезть на стенку. Позвонил Андрюхе – хотел поиграть "по сети", спросил: "Что делать собираешься?" "В армию схожу, – буднично ответил Андрюха, – а что, все инфекции имеют свойство заканчиваться, я молодой, умереть не должен, в армии, наверняка, вакцина хорошая есть, нужно же поддерживать обороноспособность страны! Плюс, когда все закончится, распределение восстановят, а у меня армия за плечами, в оборонке тоже техники нужны. Я, может, вообще аттестуюсь!"

Служить попали в пограничные войска в Калининград. Макс разом понял, что это его город. Балтика, море, вкусная еда, какая-то заграничная жизнь просто за окном каждый день. Вместо белого листа он вдруг увидел, как ходит на службу по этим улочкам, как летом дует ветер, а зимой моросит дождь, как растут здесь его дети – девочка Лиза и мальчик Илья, что у него есть маленький эллинг и лодка, что именно здесь он проживёт долгую и счастливую жизнь.

Служба в армии пролетела как прекрасный сон. Лето проболтался в Зелике1, подрабатывал официантом. Андрюха тоже не спешил восстанавливаться в колледже, вел праздники для взрослых по выходным и работал детским аниматором в будни. Иногда пересекались, Белгородская диаспора, как-никак!

– Планы? – спросил Андрюха.

– Хочу подписать контракт, – ответил Макс.

– Я с тобой.

Андрюху взяли сразу, а Макса мурыжили почти до декабря 2021. Всех смущало место рождения. Погранвойска, а тут родом из недружественной страны. Контрактники не выбирают. В марте 2022 Макс вновь оказался в Авдеевке. На месте родного дома был бурьян, владения бабушек были под контролем противника. Папина мама умерла, мамина переехала к матери в Белгород. Андрюха, как всегда, был в авангарде и к тому времени стал матерым артиллеристом, Макса выписали "по его рекомендации" после смерти предыдущего Малого.

МИХА

Миха родился и до школы жил в Молдавии. Потом родители переехали в Курскую область. В райцентре отцу дали не просто служебное жилье, а целый дом, построенный для привлечения молодых специалистов. С домом шли 20 соток земли в личное пользование, а больница, в которой работал отец, располагалась на противоположной стороне улицы. Детство Михи было беззаботным и радостным, оно пахло женской кожей, нагретой на солнце, и пылью – летом, прелыми листьями и костром – осенью, морозом – зимним утром, грозой, землёй и счастьем – по весне. Чаще всего детство Михи пахло счастьем и самим солнцем.

Алиса была первой настоящей Михиной любовью, недостижимой мечтой, Женщиной-Солнцем, Радостью и Вечной Весной его жизни. Высокая, тоненькая она трогательно пела патриотические песни на школьных праздниках, красиво вальсировала на линейках и завораживающе грациозно танцевала на дискотеках. Она отказала Михе и в восьмом, и в девятом классе, а в десятом вдруг разом обрушила своё женское и неукротимое на него. Алиса "залетела", пришлось скоропалительно жениться, вступительные экзамены в Сельскохозяйственную Академию на агронома Миха тогда провалил. Отец помогать принципиально не стал, и в ближайшую осень Миха ушёл в армию. После учебки оказался в Афганистане. Там узнал, что сам стал отцом.

В день убийства своего первого человека он ничего не почувствовал – ни боли, ни страха, ни тошнотворного послевкусия, ни победной радости, ни внутренней дрожи. Мужики вечером даже удивились и назвали Миху "человеком войны". Как точно отразила эта формулировка его последующую жизнь только предстояло узнать. Ещё в тот день он встретил Макса. Из-за Макса, впрочем, почин с убийством и случился.

Часть случилась хорошая. Субординация чёткая, но никакого стояния на подоконниках, поджигания межпальцевых промежутков, обливания холодной водой по ночам и прочих издевательств. Деды ограничивались дебильными шуточками и дополнительным перераспределением обязанностей на новичков. Картошка в армии редкость, а в душманской стороне роскошь. Поэтому, когда вертолётом с большой земли начальство осчастливливало несколькими мешками, – варить или жарить решали всем подразделением.

Дедами была поставлена боевая задача: "картошку добыть!". После чёткого инструктажа от старослужащих, Миха и новенький парнишка из Раменского Макс стырили из кухни полведра картошки. Старшие товарищи похвалили и узким кругом пошли жарить "шашлык из картошки", а попросту печь в костре. Макс с Михой за проявленную доблесть были допущены на вечеринку. Иваныч притаранил гитару и получилось душевно.

– А соль? Макс, сходи за солью, – обратился назад в темноту Иваныч, и не найдя отклика перераспределил задачу Михе.

– Малой, на повестке дня два вопроса: найди своего друга Макса, пока не зажопили. Куда провалился! И сгоняй за солью, а то какая картошечка без соли! А мы пока костерок раскочегарим!

Миха развернулся и припустил вначале за солью. Может Макс по нужде отошёл, а на обратном пути, глядишь, он сам найдётся. Соль взял у себя из тумбочки, ну не на кухню же за ней тащиться! Прихватил отцовский складной нож, с которым всегда на рыбалку ходил. Во-первых, хотел хвастануть не зарегистрированным личным оружием, во-вторых, чистить печёную картошечку ножом сподручней. Бежал обратно быстро. В тишине вечера услышал душманскую речь вперемешку с английским. И это в расположении части! Разулся, максимально тихо открыл нож. За сарайчиком стоял очень бледный и высокий Макс и что-то на ломанном английском пытался сказать афганскому парнишке. Собеседник отвечал на повышенных тонах, видно накручивал себя и размахивал коротким автоматом перед животом Макса. Миха сработал не раздумывая. С четырнадцати лет скотину забивал. Отец учил быстро, чтобы животное не боялось и мясо без кортизола.

– Стресса человеку и так с перебором, чтобы ему ещё его с мясом есть. Да и свинка достойна, чтобы умереть без мучений и страха!

А ещё отец учил бить первым, если драки не избежать. Одним прыжком Миха схватил левой рукой дуло автомата и прижал им к себе паренька. Пока тот разряжал автоматную очередь, густая коричневая кровь быстрыми толчками вытекала из в одно движение перерезанной почти до позвоночника шеи в сухую землю.

С Максом они с того раза и задружили. Вместе выжили, вместе уехали к Михиным родителям после дембеля, вместе не вписались в мирную, покорёженную 90-ми годами жизнь. Вместе научили местных, как из мака варить афганское зелье. Правда, Михе маковый дурман не зашёл. Водочка, долгие посиделки, песни под гитару нравились больше, чем ступор, грёзы и полная потеря контроля. Макс, напротив, пропагандировал "миллион оргазмов в одну секунду" и к водочке охладел. Алиса расцвела и превратилась из недотроги в экзотический цветок. От брака и совместной жизни она быстро устала. Раздражал быт, безденежье, дочь, раздолбай Миха и его безжизненная тень с вечно стеклянными глазами – армейский прихлебатель Макс. Оставив трёхлетнюю Анжелику Михе, Алиса укатила работать танцовщицей в Турцию. Больше о жене Миха не слышал и слышать не хотел. Мать Алисы вскоре умерла, а отец продал дом, уехал в город и прибился к бойкой бабёнке со взрослыми детьми. С тестем Миха с тех пор не пересекался.

Вначале Миха сильно пил и всем говорил, что жена его – проститутка, но после разговора с матерью вдруг резко прекратил все разговоры и даже пить стал меньше. Мать никогда ни в чём не обвиняла и не сдерживала сына. Ни слова не сказала по поводу отрешённого Макса, который жил в её доме, по поводу внучки, которую Миха даже не замечал, не пилила за отсутствие работы и безудержное пьянство, а вот за "проститутку" вдруг обиделась, взяла сыночку за грудки, да и двинула своим жилистым кулачком в кадык.

– Да, – как только твой поганый язык может такое говорить? Как ты можешь изрыгать всю эту мерзость на мать ТВОЕГО ребёнка? Ты только за одно – это чудо – должен ей ноги целовать! Умница и первая красавица у нас в городе мать её была, отличница, и ухаживал ты за ней всю жизнь, любишь до сих пор, а потому пьёшь, что не смог удержать. Кроме благодарности за счастье, которое она тебе подарила, да доченьку – свет наш с дедом в оконце – ничего не испытываешь. Она нам Ликочку из благородства своего оставила, чтоб не померли мы от тоски, а ты б не пропал от одиночества. Вот правда! Правду эту, ты, сыночек, назубок выучи и рассказывай всю жизнь! Да поправдоподобней! И фотокарточку Алискину со свадьбы на комод поставь, где она красивая и счастливая! Образ матери – это святое, это навсегда. Ты кого из неё растить собрался – проститутку или умницу и красавицу? Бабы, милок, приходят и уходят, а дети остаются". Сказала и не возвращалась больше к этому разговору. А Миха тогда будто маленькую щёлочку в другой мир приоткрыл, да так и не хватило сил войти.

Остро понял, что надо заработать денег. Союз разваливался на части, работы не было, образования не было, ценность знаний была не велика. Родители старели, Лика росла и как-то сами собой они с Максом оказались вначале на первой, а потом и на второй чеченской войне. Было всё. Именно тогда пришло осознание, что война – эта такая работа и делает он её хорошо. Убивать по-прежнему было не страшно, появился даже азарт и удовлетворение от хорошо сделанного дела. Макс первым открыл новый вид заработка: начал потихоньку подгребать ценности в брошенных, а потом и в неброшенных домах, подтянулся и Миха. От мародёрства Миху вначале коробило, как будто копаешься в чужой жизни, оценки выставляешь: сыто жил, зажиточно, – молодец, пять! Сдавай нажитое! Потом привык. Набрал полтора килограмма золота чистым весом, кое-что из техники, обменял всё на деньги и отдал сестре.

Матери стало тяжело с подросшей Ликушей, и сестра взяла её в свою семью, благо, жила с родителями на параллельной улице. Девчонка получилась и правда удивительная. В редкие приезды Михи домой поражала своей красотой, природной грацией, озорным нравом, выраженной договороспособностью, любознательностью и безграничной к нему любовью. Миха никак не мог понять, за что так неистово и всепоглощающе его мог обожать этот звенящий водопад счастья. Потом увидел на комоде у сестры фотографии его бабушки с дедушкой, второго деда в военной форме, своих родителей, подвыгоревшую фотку Алисы, себя после Афгана в аксельбантах и испытал чувство щемящей благодарности к матери и сестре.

Долго дома жить не мог, опять уехал на войну. К бабам не привязывался, в редкие загулы любил проституток почище, из города, славянской внешности. В командировках, в отличие от Макса, местных чеченских баб на войне не брал, брезговал, но Макса оправдывал – друг всё-таки. Бухать на войне не хотелось. Работа. Будучи хорошим сотрудником, часто мысленно прорабатывал зачистки и штурмы, пытаясь анализировать свои и чужие ошибки.

Ответственно Миха относился и к безопасности. С чеченцами надо было держать ухо востро, они оказались более жестокими и непредсказуемыми по сравнению с афганцами. Брали не просто в плен, а в рабство, убивали не просто, а с пытками, психологически давили так, что безотчётный страх вымораживал всё изнутри. Чего только стоила выходка с русским дозором! Ещё в 05:00 они все были на своих постах, а в 07:20 их отрезанные головы были надеты на палки и дружно размещены по периметру напротив окон части. Мародёрства Миха поначалу стеснялся, но вскоре начал относиться к этому тоже как к работе. Знал, где искать, что брать. Не коробили Миху теперь и сопутствующие потери среди местных. Сроднился он с войной, даже получал выраженное удовольствие от хорошо сделанного дела. Вот только баб чеченских по-прежнему не брал. Подходил к концу 97 год, когда вдруг умер Макс. Тупо обдолбался, пошёл покурить и словил пулю. Он так и не смог принять войну как работу. Без неё себя не знал и в ней себя не принимал. Может, и продолжал колоться все эти годы, трахать местных баб, спускать все заработанные и награбленные деньги, с тем что погиб нелепо и вдруг, потому что не принял себя.

Макс смотрел на Мишку, словно сквозь него: пустым, стеклянным взглядом, а кровь грязно, вязко и лениво текла на Михины коленки. Мишка горько и по-детски плакал, аккуратно придерживая и гладя мёртвую голову Макса. Когда Макс остыл и начал коченеть, а кровь превратилась в бурое липкое безжизненное месиво, Миха ощутил тотальное, всепоглощающее одиночество. Больше всего Миху удивили отросшие ногти с запёкшейся кровью под ними. Стащив труп Макса к укреплению, он лёг рядом с ним и уткнулся головой в шею. Так их утром и нашли: окоченевшего Макса и обнимающего его спящего Миху. Этот контракт Миха еле отработал. Одиночество стало его спутником, мысли уже не были подчинены работе. Пытался вспомнить всех убитых им людей, пытался думать: а могло ли быть по-другому. Мысли пугали. Получалось, он, Миха, – профессиональный убийца, наёмник и мародёр, а из хорошего у него только Анжелика, для которой он всего лишь фотка на комоде.

Надо завязывать, жениться, пусть и не по любви, забирать Лику у сестры и жить как все. Денег хватит и на дом, и на хозяйство. "Может Бог и простит", – думал тогда Миха, и дверь в другую реальность вдруг опять приоткрылась.

Это случилось за две недели до окончания контракта. Пытаясь поднабрать золотишка напоследок, Миха обшаривал дом. Слух у него граничил с интуицией. На какой-то миг Михе показалось, что за стеной с ковром есть простенок, а в нем кто-то спрятался. Чтобы проверить свою догадку, Миха тихо переместился в соседнее помещение и понял, что стена с ковром отходит примерно на 50-60 см. Резко сдёрнув ковёр, он обнаружил дверь, а за дверью потрясающей красоты женщину и мальчишку-подростка лет двенадцати-тринадцати. Волосы выбивались из-под платка и были не черными, а рыжевато-каштановыми. Прозрачные зелёные глаза мерцали, как у сказочной принцессы. Даже в этих длинных балахонах он разгадал, как прекрасно, крепко и сочно тело под ними. Она шагнула вперёд, закрыв собой мальчишку.

– Возьми меня сейчас, я умелая, ты останешься доволен. Он мальчик, он нам не нужен.

Она была удивительно спокойна, расслаблена, соблазняла его открыто, не боясь и разговаривала почти без акцента. Оттеснив мальчонку в тайную комнату, закрыла дверь простенка обратно ковром и медленно сняла платок. Нежно, обворожительно-трогательно, по-девичьи улыбнулась и распустила длинные, в крупных волнах волосы. Блик солнца загорелся золотом на тяжёлых прядях. Зелёные глаза засветились и стали ещё прозрачней. Балахон струящимся потоком обрушился к их ногам. В следующие несколько минут с Михой случился лучший секс в его жизни. "Да это и не секс, а именно любовь", – мелькнуло в голове у Михи.

Ничего особенно она не делала. Просто ласкала его, целовала в губы, шею, руки. Делала это нежно, мягко и с явным желанием. Ощущение было будто суженный он её, долгожданный, безгранично любимый, всевышнем посланный. Он отвечал ей тем же, со всей нежностью и страстью, которая накопилась и на которую он, оказывается, был способен. Кожа её была упругой, гладкой и необыкновенно приятной на ощупь. Женщина эта удивительно пахла: солнцем, пыльным чуланом, домом и счастьем. Миха даже успел подумать, что сейчас встанет и заберёт её с собой к маме, к сестре, к Лике вместе с этим мальчишкой и всем этим запахом счастья и солнца. Мир рассыпался на миллиарды звёзд. Куда там Максу с его "химическим оргазмом"! По её трепету и последовавшему взгляду он понял, что она сама удивилась своим ощущениям, испытав острое, яркое, неприкрытое и неподходящее к ситуации наслаждение с этим грязным, потным русским солдатом.

Зарёванный мальчишка смотрел на них. Увидев в его руке обрез, Миха на автомате поднырнул ему под руку и выхватил ствол. Обрез выстрелил почти в упор и разнёс мальчишке лицо. Зеленоглазая Ундина, так и не успев прикрыться, некрасиво поползла на карачках к ребёнку. "Нет счастья, всё химера", – подумал Мишка и размозжил ей голову прикладом. Выйдя из дома, Миха нашёл в гараже полканистры бензина, методично облил шторы, ковёр, остатки вылил в коридоре и на крыльцо. Облить бензином трупы не смог. Со словами, адресованными скорее судьбе, медленно выкурил сигарету, бросил окурок на крыльцо: "Вот и покурил после секса…"

То ли проклятие той чеченской ведьмы, то ли совесть, то ли божья кара, то ли "узел кармы", который завязала тогда сама судьба, по какой системе координат не посмотри, но с бабами везти перестало совсем.

ОЛЬГА

Время стало смутное и деньги пошли на миллионы. Красавицей Ольгу назвать было нельзя, но она была худощава, юна, смазлива и легка на подъем. С учёбой как-то не заладилось, в техникуме было скучно, а тут с подружкой придумали заработок: пару раз на трассу выйдешь – и копеечка всегда с тобой. Для этого, как оказалось, не надо было даже лишаться девственности. А дальнобойщикам что? И помылся, и профилактика от застоя в малом тазу – для здоровья, то есть! Во какая она умная без всяких таких техникумов!

Трасса затянула. Миллионы тоже. Появилась мечта съехать от родителей. Ольга завела сберкнижку, бросила техникум. Работала каждый день без выходных. Заработать надо было один миллион каждый день – и на сберкнижку, посмотреть на лицо этой грымзы из Сбербанка. Понятно, что деньги сейчас ничего не стоили, инфляция сжирала всё, но факт, что ты зарабатываешь один миллион в день в 18 лет, радовал безгранично. А девственность – это что? Тоже ценность – её для мужа прибережём. Накопить удалось прилично, но тут начались проблемы. Вначале аллергия не пойми на что, потом перхоть эта бесконечная. Вечно сыпалась проклятая на её красивое маленькое чёрное платье. Пришлось идти к врачу. Врач из поликлиники послал в Кожвен, а те кровь из вены взяли, и прямо бряк сразу: "У вас сифилис!"

"Какой такой сифилис!? Я же девушка ещё! Тут доктор этот мне вопросов про жизнь поназадавал, а я дурочка: возьми и всё ему расскажи, и про сберкнижку для статуса хвастанула. А он мне: "Вы, голубушка, не девушка, а проститутка, и не перхоть у вас, а сифилис!"

Денег на платное лечение было ужасно жалко, не с неба они же ей падают, да и мать всё равно узнала. У нас бесплатная медицина? Вот пусть и лечат бесплатно! Пришлось лечь в Кожвен. Вот там-то и снизошла на меня эта грёбаная любовь. Мишка тоже лечился от сифилиса. Был безумно красивый и мужественный. Карие глаза, мягкие волосы, ямочки на щеках и небольшая небритость – прям аж до мурашек! А какое тело – чистый камень, не то, что эти пузатые дальнобойщики с их потными хвостиками! Говорил, что собирался наёмником ехать в Югославию, пошёл сдавать анализы и не поехал. Вот залёг полечиться и подумать. А что думать, если я тут такая!

– Девственности я всё-таки лишилась. Так себе удовольствие, надо было, конечно, её продать. Особенно, когда кавалер мой сказал, что я не первая девственница в его жизни и не первая проститутка. А я не проститутка, я по любви. Обидно даже стало, но всё равно завертелось. Да так стремительно, что пару раз нас медсестры с подоконников гоняли. А чего гонять, когда любовь! Потом всё как в тумане. Нас уже выписывать собрались, меня раньше, его позже, ну как поступали на лечение, а у него какой-то вирус. Я тут под шумок по-быстрому слиняла, и так всю жопу искололи. В следующий раз, когда приходила отмечаться после лечения, на вирус этот стали брать у всех. Сказали, что у меня он тоже есть. Стали гонять в СПИД-центр какой-то, кровь брать. Лечить не лечат, объяснять не объясняют, врачей десять штук, а из пациентов я одна, как крыса подопытная. Каждый раз пытали, а я им: "Ничего не знаю, девушкой была, один мужчина-то и был, а заразили врачи ваши, когда опыты в прошлый раз ставили". Про Мишку все равно думала. Он хоть и подлец, позаразил меня не пойми чем, но мужик видный. И тут пожилая такая важная бабулька-врачиха, лет эдак 50-ти, не меньше, мне так в лоб и говорит: "А что ж, Ольга, знаешь ли ты Михаила Григорьевича?" А я ей: "Как не знать! Он же, подлец, причина всех моих проблем!" "Ну, если проблемы у вас общие, а жить дальше как-то надо, может рассмотришь его для жизни совместной?"

И всё… повелась я, значит, на эти разговоры. Встретились с Мишкой раз, другой, да и переехал он ко мне. Хорошо жили мало. Дома он оказался скучный. Пить не пил, как будто и впрямь больной, мать мою, за то, что самогон гнала, осуждал, братика дураком считал и лентяем. Деньги на книжку не складывал, но и на радости не тратил. Каждую лишнюю копейку отсылал либо матери своей – интеллигентке сраной, либо сестре, – откупался значит, что дочь его сиротку на себе волочит. А дочери даже платьишко никогда не купит или серёжек – уши вон до сих пор не проколоты. Или сестре своей денег даст, мол, она лучше в этом в вашем женском разбирается, либо головоломок ей накупит. А недавно шахматы малюсенькие на магнитиках купил, идиот. Зачем девчонке в деревне шахматы? По огороду он, конечно, был молодец. Землю любил, что не приткнёт – всё растёт. У матери всегда чеснок гнил, а он подшаманил что-то с землёй, и уродился чеснок – всем чеснокам чеснок! И развесил он его тогда сушить маленькими снопиками. Даже уютно как-то получилось. Но плохого было больше. Работать мне не давал, гнал доучиваться, а у самого за плечами десять классов, а у меня без года техникум! Кто из нас, спрашивается, умнее? С огородом своим, то есть нашим, задолбал! Агроном нашёлся! Сам работал много, а денег на книжке не прибавлялось. По глазам видела, что я ему тоже в тягость, но "от людей" жила. Через 3,5 года разбежались. После долгого перерыва на трассу летела. Пару дней провела в азарте, но вдруг поняла, что скребёт где-то в душе. А тут клиент (слово-то какое приятное! Заграничное прям!) спросил: "Ты чего такая тощая и сосёшь как работаешь? Мм? Спидозная что ли?" И заржал. В тот день не доработала. Пришла домой, да и накатила мамкиного самогона, хорошая, однако вещь".

А потом появилась непреходящая внутренняя тревога. Тревога росла и не давал спать, плохо снималась алкоголем. Мишка был тут не причём, хотя его тёплого мускулистого тела не хватало. Трасса изменилась, появилось много новых лиц, опять после реформы обесценились деньги. Её ценой здоровья и большого, кропотливого труда – мильёны! Правда, теперь эти лица и главное – тела отбирали её щедрого клиента! Уставать стала страшно, в СПИД-центр ходить перестала, лекарств всё одно никаких нет, а обезьянкой цирковой она не нанималась! Кто эти все люди ей, чтобы осуждать!