Репликант с Альфа Центавра
Редактор ChatGPT
Иллюстратор ChatGPT
© Алишер Таксанов, 2025
© ChatGPT, иллюстрации, 2025
ISBN 978-5-0068-4362-2
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
РЕПЛИКАНТ С ПРОКСИМЫ ЦЕНТАВРА
(Фантастический рассказ)
Кабинет врача-андролога Анвара Назирова был тесен, но обставлен с показной деловитостью, словно сам хозяин хотел подчеркнуть свою значимость и компетентность. На стенах – анатомические плакаты, изображающие сложные переплетения нервов, сосудов и органов, которые обывателю могли показаться чем угодно, но только не источником мужской силы. Под стеклом – выцветшие сертификаты, рамки с подписями и гербами, а на подоконнике, рядом с облупившейся геранью, стояли баночки с какими-то подозрительными растворами, давно утратившими этикетки. Воздух в кабинете был плотным, насыщенным смесью запахов дешевого антисептика, старой мебели и чего-то еще – похожего на неудачно замаскированную усталость. Табличка на двери гласила: «Врач-андролог Анвар Назиров» – и редко случалось, чтобы она висела без дела. Нынешняя жизнь не щадила никого, а уж мужчин тем более: многие искали здесь спасение жизни, здоровья, авторитета и чести, словно в этом квадрате пространства скрывался последний оплот их достоинства.
Вот и сейчас дверь, скрипнув, приоткрылась, и внутрь, предварительно постучав, втиснулся мужчина лет сорока пяти. Он был невысокого роста, плотный, с тусклым блеском в глазах и редкими волосами, неудачно зачесанными назад. Лицо его блестело от пота, словно он преодолел не просто коридор поликлиники, а горный перевал, а дрожащие пальцы выдали в нем человека, который вот-вот готов извиниться перед всем светом за собственное существование. Он явно смущался и растерялся – как и подобает тем, кого застала врасплох болезнь, о которой не принято говорить громко.
Врач Назиров, сидевший за столом, не поднялся ему навстречу. На его лице застыло выражение сосредоточенного раздражения, как будто он привык быть недовольным всем: погодой, пациентами, зарплатой и самим фактом необходимости работать. Лет тридцать пять, не больше; тонкое, нервное лицо с вечно поджатыми губами, глаза, в которых теплился то ли скепсис, то ли вечная усталость от человеческих слабостей. В поликлинике никто не знал, отчего он ходит такой хмурый – одни шептали, что из-за неудачного брака, другие, что из-за хронических долгов, а третьи просто пожимали плечами: мол, андрологу нельзя быть весёлым, профессия не располагает.
– Что там у вас? – спросил он, не глядя прямо на пациента. Голос прозвучал сухо, даже жестко. Будучи моложе вошедшего, Назиров, похоже, вовсе не страдал комплексом уважения к старшим: его интонация говорила ясно – здесь не место восточной почтительности. Он считал, что пациенты, приходящие к нему со своими щекотливыми проблемами, утратили право на особое обращение. Впрочем, не злость двигала им, а усталое презрение, граничащее с безразличием.
За окном моросил дождь, ленивый и серый, будто сама погода сникла от осеннего однообразия. По карнизу стекали тонкие струйки воды, а где-то во дворе жалобно тянули коты – мокрые, голодные, лишенные всякой надежды, кроме надежды на тепло. Их плач, глухо пробивающийся сквозь стекло, напоминал стоны тех, кто тоже чего-то ждет, но не верит, что дождется.
– Да вот… тут… – поеживаясь, промямлил пациент, суя врачу медицинскую карту, на которой четко значилось: «Решат Артмамбетов», далее следовали номер и домашний адрес. Назиров взял документ двумя пальцами, как нечто сомнительное, и, недовольно цокнув языком, сплюнул в урну, не скрывая отношения. Открыв карточку, он заметил между страниц две купюры – двадцать и десять долларов. Зелёная бумага, едва мелькнув, заметно смягчила черты его лица. Уголки губ чуть дрогнули.
– Понимаю, подцепили что-то, – кивнул он, откладывая карту на стол, а вознаграждение – в карман халата. Настроение мгновенно улучшилось, голос стал мягче, почти участливым. Побольше бы таких понимающих людей, думал он, которые не читают распоряжений министра здравоохранения о бесплатных услугах, а сразу понимают суть капиталистической медицины. Всё честно: ты – болезнь, я – лечение, между нами – доллар.
Со стены на пациента строго, но с оттенком благосклонности взирал портрет президента республики. В чертах его лица, напечатанных на дешёвой бумаге, будто читалось одобрение происходящему – как подтверждение новой эпохи, где за здоровье и совесть платят валютой. Глаза президента, нарисованные с неестественным блеском, словно говорили: эпоха социализма миновала, товарищи, теперь всё по справедливости – кто может, тот платит.
– Да, и ещё кое-что непонятное, – выдавил из себя Решат, внезапно покраснев. Он как-то непроизвольно прикрыл ладонями интимное место, будто оно не было и так спрятано под брюками. В этом жесте было всё – стыд, растерянность, отчаянное желание объяснить, не объясняя. Казалось, он просил не помощи, а прощения – за то, что вообще оказался в этом кабинете.
– Разберёмся, – сухо произнёс Назиров, едва заметным движением головы приглашая пациента к осмотру. Тот послушно подчинился, торопливо снимая одежду, и стоял перед врачом, весь съёженный от стыда и страха. Его половой орган оказался огромным, сантиметров двадцать пять, толстым, причем в неэрекционном состоянии, и было удивительно, как владелец такого «чуда» умел скрывать его в узких штанах. Кожа покрыта зелеными волдырями и синими линиями, словно какая-то в ярости художница расписывала кистью.
То, что открылось взгляду андролога, заставило его замереть. На миг он даже забыл дышать. В выражении его лица промелькнуло не просто удивление – смесь ужаса, недоверия и почти профессионального восхищения, будто перед ним стоял не человек, а живое нарушение всех медицинских законов.
– Вам это знакомо? – дрожащим голосом спросил Артмамбетов, и в его глазах светилось отчаяние, руки тряслись, а с губ капали слюни. Он не понимал, что происходит, и каждое слово давалось с усилием, словно горло сжимали чьи-то невидимые пальцы. – Вы же… вы же знаете, что это такое? У вас есть лекарства? Спасите, я… я заплачу! Тысячу, две тысячи долларов, сколько скажете!
Его голос срывался, переходя из жалобного шёпота в истерический визг. Казалось, страх прорвался сквозь кожу – в каждом движении, каждом вздохе чувствовалась паника живого существа, осознавшего, что в нём поселилось нечто чужое.
Назиров нахмурился, потер подбородок и медленно сел, продолжая смотреть на пациента так, словно пытался совместить увиденное с медицинской логикой.
– Так… так… – пробормотал он задумчиво. – Скажите, раньше… размеры были обычные?
Решат вспыхнул, словно мальчишка, пойманный на чем-то постыдном.
– Да, – выдохнул он. – Всё было… ну, как у всех. Даже меньше… семи сантиметров… жена смеялась…
– В эрекции, так?
– Так… – послышался сдабый ответ.
– А теперь, значит, резко изменилась форма, структура, да? – уточнил Назиров, включив лампу и направив её свет прямо на гигантского «червяка», выглядывавшего из-под полы рубашки. Белый круг лег на тело, выхватив странные переливы цвета, будто кожа подчинялась какой-то другой, не земной логике. Размеры действительно поражали, с таким можно прямо в порностудию идти…
– Так, – кивнул Артмамбетов. – Конечно, доктор, меня это радует, чувствую себя настоящим мужчиной и перед дамами не стыдно. Но не понимаю, почему он вырос, почему покрылся волдырями и линиями – что это?
Пациент дрожащим пальцем указал на это странное сияние.
– Вот… вот это, доктор, что это? Сначала – просто зуд, потом… всё начало меняться. Как будто что-то внутри просыпается.
Назиров молчал. Свет лампы, падающий на непонятные линии и пятна, казался почти мистическим. Они извивались, как живые, и на миг врачу показалось, что рисунок на коже… дышит.
Решат заметил взгляд врача и с ужасом посмотрел на плакаты, висевшие на стенах. На них изображались болезни и деформации – анатомические рисунки, грубые, безжалостные, с подписями вроде гангрена, лимфостаз, фиброзное утолщение. На фоне того, что происходило с ним, эти картинки выглядели почти детскими, и от этого становилось ещё страшнее.
Он судорожно сглотнул.
– Доктор… это ведь лечится?..
Назиров не ответил сразу. Он просто сидел, сжав губы, и в его взгляде читалось нечто такое, что Артмамбетов предпочёл бы не видеть вовсе.
– А чувство того, что внутри вас кто-то есть, не возникало? – спросил Назиров, подняв глаза от карточки. – Ну, где-то в области живота. Как будто вы беременны?
Решат удивлённо заморгал и похлопал себя по животу.
– Есть! Точно! – воскликнул он, будто только сейчас осознал очевидное. – С самого следующего дня после… э-э-э… – тут он запнулся, беспомощно глядя на врача. Он испытывал смущение, не зная, как обозначить происходивший процесс контакта с женщиной.
– Полового акта, – холодно подсказал Назиров.
– Да-да, именно. После этого. Словно кто-то внутри шевелится, – продолжал пациент, уже не замечая неловкости. – Что-то большое, тяжёлое… но ведь это же невозможно, доктор! Я же мужчина! Или… это паразит? Хотя таких паразитов не бывает – чтобы в желудок через… ну, вы понимаете… – и он даже выпрямился, гордо произнеся последнее, словно цитировал собственный научный труд. – Да и вырос член в тот же день. Не болит, не зудит, просто… страшно. И вот эти пятна, волдыри… Это венерическая болезнь?
Он бросил тревожный взгляд на плакаты, развешанные по стенам кабинета. На них яркими красками изображались уродливые последствия гонореи, сифилиса, ВИЧ-инфекции – лица без глаз, тела без форм, красные кружки, стрелочки и увеличенные до чудовищных масштабов возбудители болезней: сферические бактерии, похожие на ежей, спиралевидные паразиты, зловещие вирусы с иглами и щупальцами, как из фантастического фильма. От этих изображений веяло одновременно наукой и кошмаром, словно художник создавал их в бреду.
Назиров сдержанно кивнул.
– Гм… нет, на обычное заболевание это не похоже, – произнёс он, нахмурившись. – Но ничего приятного в том, что у вас происходит, точно нет. Нужно провести анализы. Я возьму несколько проб – из урерты и крови. У меня тут оборудование, – он кивнул на металлический столик, где тускло поблёскивали приборы. – Современное, германское. Всё будет быстро.
Решат молча кивнул, не споря. Врач действовал с профессиональной холодностью, почти безэмоционально, словно автомат. В комнате послышались звуки инструментария – звон стекла, шорох перчаток, приглушённое жужжание прибора. Пациент старался не смотреть, сцепив руки и напряжённо глядя в пол, пока Назиров проводил процедуры – брал слизь с урерты и потом кровь из вены.
Когда всё было закончено, врач предложил ему одеться. Артмамбетов повиновался с облегчением и сел в угол кабинета, на стул, покрытый серым, давно потёртым дерматином. Он сидел смирно, будто школьник у директора, глядя, как доктор склонился над микроскопом.
Назиров внимательно изучал образцы. Под ярким светом лабораторной лампы мелькали странные тени – то ли клетки, то ли нечто иное, что не попадало под обычное определение. Он капал на стекло реагенты из пипетки, время от времени сверяясь с толстой книгой с латинским заголовком, где среди диаграмм и таблиц виднелись рисунки микроорганизмов. Потом, не удовлетворившись, перешёл к анализу крови: жидкость под объективом переливалась странным цветом, будто отражала что-то живое, но чужое.
Минут двадцать в кабинете царила тишина. Только за окном всё так же монотонно барабанил дождь, а где-то далеко тянули коты свои унылые песни. Решат сидел, глядя в одну точку, время от времени вздыхая и стирая со лба пот. Его терпение граничило с паникой, но он не осмеливался нарушить молчание.
Наконец, Назиров медленно выпрямился. Лицо его было бледным, глаза – настороженными, словно он увидел нечто, чего не ожидал увидеть в живом человеке.
Пациент, всё ещё ёжась и глядя на врача с детским страхом, тихо спросил:
– Ну что, доктор… я буду жив?
Назиров не ответил сразу. Он сидел, задумчиво постукивая ручкой по столу, словно взвешивал что-то важное – не диагноз, а смысл сказанного. Потом поднял глаза, и голос его прозвучал неожиданно холодно:
– Как выглядела ваша женщина?
– С которой я… э-э-э… – Артмамбетов замялся, покраснев до ушей. Он словно снова переживал ту сцену, где страсть перемешалась с растерянностью и алкоголем. Пальцы его беспомощно мяли край брюк, а глаза метались – то к окну, то к полу, избегая взгляда врача.
– С которой у вас был половой контакт, – подсказал Назиров сухо, не давая пациенту улизнуть от сути. – Вы её знаете?
– Нет, – выдохнул тот, после паузы. – Проститутка, наверное. Я… точнее, она меня подцепила в баре «Президент». Я туда зашёл… ну, просто пропустить пару стаканчиков текилы. А она сидела рядом – красивая, черт побери, красивая! Я таких женщин только в кино видел. Смотрит прямо в глаза, улыбается, а запах… – Решат прикрыл глаза, будто вновь ощущая аромат. – Такой, знаете, будто цветы и дым, и что-то ещё… сладкое, горячее. Голова закружилась. Я уж не мог отказаться. Готов был всё отдать, лишь бы… – он осёкся и покраснел сильнее. – Лишь бы быть с ней.
Назиров слушал молча, но лицо его стало настороженным. Он чуть подался вперёд, вглядываясь в пациента, словно тот сказал нечто крайне важное.
– Но немногословная, верно? – вдруг заметил он.
Решат вскинул голову.
– Да… а вы откуда знаете? – удивление в его глазах было искренним. Зрачки расширились, дыхание сбилось, будто врач невзначай приоткрыл дверь в нечто пугающее.
– Не вы первый, – тихо сказал Назиров, и в его голосе прозвучало что-то почти сочувственное, хотя от этого стало только страшнее. – И, видимо, не вы последний в списке её жертв.
– Жертв? – повторил Артмамбетов, вскинувшись. В его голосе звенела тревога, граничащая с истерикой. – Что вы имеете в виду, доктор? Какие ещё жертвы?
Он резко встал, но тут же опустился обратно – ноги не держали. В голове мелькнули жуткие картины: похоронная процессия, венки, гроб с табличкой, скорбная музыка. Слово «жертва» прозвучало как приговор.
Назиров чуть наклонился, опершись локтями о стол.
– До вас уже были мужчины, пришедшие с теми же симптомами, – произнёс он негромко. – Один – водитель маршрутки, другой – военный пенсионер. Никто не помнил имени женщины. Только глаза, запах и… – он указал пальцем на область, где под одеждой прятался источник всех тревог. – Последствия.
– Она мало говорила, – прошептал Решат. – Почти ничего. Только короткие слова… будто не знала языка… или не хотела говорить.
Он вдруг побледнел, схватившись за живот.
– Ох… – тихо простонал он, – доктор… оно… опять… шевелится…
Живот под его ладонью будто дрогнул, едва заметно, как если бы под кожей проползла тень. Назиров, не изменившись в лице, поднялся и медленно подошёл ближе, глядя уже не на пациента, а на то, что происходило внутри него.
– Понимаю, – произнёс он глухо. – Кажется, мы имеем дело не с болезнью… а с внедрением.
– Вы о чём, доктор? – с трудом выговорил Артмамбетов.
Назиров посмотрел на него долгим, тяжелым взглядом.
– Это женщина… не человек.
– Простите, что? – не понял пациент, нахмурившись.
– То, с кем вы имели контакт, – не женщина, а биологическая форма инопланетного происхождения, – сказал Назиров, и в его голосе не было ни тени сомнения. – Она лишь похожа на человека, но не разумна. Её поведение инстинктивно, она действует как биомеханизм, созданный с одной целью – распространяться. Я бы сказал, это животное, имитирующее человеческий облик. Возможно, её разум не выше коровьего, но она способна запоминать и воспроизводить звуки речи, повторяя их, как попугай, чтобы вызывать доверие.
Он встал, прошёлся по кабинету, будто от избытка внутреннего напряжения.
– Она выделяет химические вещества – феромоны, которые подавляют волю. Мужчина теряет способность сопротивляться. Её цель – не удовольствие, а размножение. Уверен, что таких существ на Землю заслали. Возможно, с миссией – вытеснить человечество.
Решат побледнел.
– Доктор, вы… вы серьёзно? – пробормотал он, едва не падая со стула. – Какие ещё инопланетяне? Какие миссии? При чём тут я? Я же… просто водопроводчик! Не президент, не министр, не герой! – он нервно засмеялся, но смех быстро оборвался.
Назиров не улыбнулся.
– Ей нужен ваш генетический материал, – произнёс он с жёсткой уверенностью. – И она берёт его, а взамен внедряет в вас собственные вещества. Я проверил вашу кровь. У вас изменился метаболизм.
За окном дождь усилился. Стекло покрылось бегущими струями, превращаясь в мутный водопад. Вдалеке по двору метались тени – прохожие, спешившие домой под зонтами. Их шаги, приглушённые дождём, тонули в завывании ветра. Коты на дворе перешли от жалобных криков к тоскливому вою, и к ним неожиданно присоединились собаки – одинокие, бродячие, словно откликнувшиеся на некий тайный зов.
– У вас какая группа крови?
Решат вздрогнул, дрожь пробежала по спине.
– У меня… третья, отрицательная, – выдавил он.
– Была, – отрезал Назиров. – Сейчас – уже нет. Ваша кровь изменилась. По структуре она ближе к животной. Анализ показывает аномальные белки, похожие на те, что встречаются у псовых. Видимо, женщина, прибыв на Землю, имела первый контакт с псом, взяла его генетические характеристики, и теперь всем мужчинам вводит вещества, которые трансформируют вас в собаку. Поэтому и член у вас такой, и волдыри, и синие линии.
Пациент судорожно сглотнул.
– Это… вы шутите, да?
– Хотел бы, – мрачно ответил врач, держа в руке пробирку, где густая жидкость отливала странным бурым оттенком. – В этом образце – то, чего не должно существовать. Паразит новой формы, ни одна база данных его не распознаёт. Он развивается стремительно. Я уверен: внутри вас идёт процесс преобразования, возможно, мутации.
Решат схватился за живот, ощущая, как внутри будто шевельнулось что-то живое.
– Доктор… оно… двигается…
Назиров не отреагировал сразу. Только шагнул ближе и, понизив голос, произнёс:
– Если мои расчёты верны, часа через два процесс завершится. Тогда станет ясно, кем вы станете.
– Что начнёт? – выдохнул Решат.
– Пожирать вас изнутри, – тихо произнёс Назиров. – Ему нужны белки. Ваши ткани, ваш мозг – идеальная питательная среда. Женщина-животное устраняет конкурента, прежде чем появится новая форма жизни.
Решат обмяк и рухнул на пол. Его взгляд метался, словно у загнанного зверя.
– Доктор… о чём вы говорите?..
– Она использует ваше ДНК, чтобы вырастить репликанта – точную копию вас, – медленно сказал Назиров, не глядя на него. – Внешне, поведенчески, по голосу – один в один. Но это не человек. Это гибрид, несущий в себе чужой код. Та женщина, с которой вы… имели половой контакт, – всего лишь биоматка. Она создаёт подобных вам существ, шаг за шагом заменяя человечество. Это не болезнь, Решат, – это интервенция. И никто помешать этому не сможет.
Врач подошёл к окну. За стеклом бушевал ливень, в его шуме тонули крики собак и вой ветра. Казалось, весь город содрогается в лихорадке, как больной, заражённый тем же, что теперь жил внутри Артмамбетова.
– Полёты между звёздами занимают тысячелетия, – глухо проговорил Назиров, обращаясь к ночи, а не к пациенту. – Разумное существо не переживёт такую дорогу, длительную гибернацию. А вот примитивное – да. Заморозь его, сбрось на планету, и оно очнётся. Поэтому на Землю и падают они – идеальные маски человеческих желаний. Прекрасные, неотразимые, но бездушные и глупые. И спасения нет от этих женщин.
– Но вы… – Решат попытался подняться. – Вы же врач! Вы можете меня спасти?
Назиров повернулся. Его глаза сверкнули странным, тускло-металлическим светом.
– Спасти? – усмехнулся он. – Как может спасти тот, кто уже умер?
Он засмеялся. Смех был сухой, ломкий, будто кто-то рвал стекло. В нём слышалась истерика, отчаяние и нечто нечеловеческое.
– Год назад я тоже клюнул на красавицу в баре «Президент» и получил то, что и вы – полный набор чужеродных биохимических веществ… Большой член и его раскраска – это побочное действие этого процесса, так что не обольщайтесь!.. Настоящего Анвара Назирова, увы, сожрал червь, даже скелета не оставил, сам же червь сдох через сутки и сгнил – никаких следов «криминала» не сохранилось, так что беспокоиться некому. А я – репликант. И моя задача – защищать своих.
Решат застыл, не веря собственным ушам.
– То есть… вы хотите сказать…
– Да. Через пять часов она родит вас. Вашу копию. Она пойдёт домой. Ляжет рядом с вашей женой. Скажет вашим голосом: «Доброе утро». Поцелует ваших детей. Сядет в ваши «Жигули» и поедет на вашу работу. И никто, Решат… – он сделал шаг ближе, понизив голос до шёпота, – никто не заметит подмены.
– А я? – с дрожью спросил Решат, глядя на врача последним умоляющим взглядом.
– А вы умрёте, – спокойно произнёс Назиров. – Мучительно. Но я избавлю вас от мучений, потому что во мне ещё живо человеческое сострадание.
Он не колеблясь сунул руку в ящик, достал пистолет с глушителем и выстрелил в лоб. Звук был приглушённый, как будто его глотнул потолок. В коридоре никто не дернулся: врачи шуршали бумагами, санитарки возились в своей комнате, пациенты в очереди не подняли голов – ничто не нарушило ленивого ритма поликлиники. Капля крови упала на линолеум; всё произошло молниеносно и тихо.
Решат осел на пол. Его тело судорожно подрагивало в последних рваных движениях, а глаза, ещё живые, блуждали по комнате в растерянном недоумении. В его животе что-то произошло – неописуемое, чуждое и напуганное; из него вырвалось нечто, маленькое и неуместное в этой человеческой палитре, будто бы оно тоже не сразу поняло, зачем покинуло тёплое убежище. Существо было бледно, влажно на вид, слабо извивалось и остановилось, не зная, куда теперь идти.
Назиров равнодушно хмыкнул. Он знал, что червь сейчас начнет поглощать тело, и минут через десять ничего не останется. Нужно будет протереть пол, убрать следы, упрятать то, что выползло, в ведро – и пусть там гниёт, пока не останется никаких улик. Всё это в его голове было делом техники, бытовым налётом рутинной жестокой работы. Он аккуратно оттянул тубус пистолета в ящик, затем вынул медицинскую карту и поджёг её, наблюдая, как бумага чернеет и крошится.
– Не ты первый, не ты последний, Решат, – произнёс он, глядя, как угли падают на пол. – Планета будет нашей. Ты не знаешь, как скучна жизнь на нашей родине, что у Проксима Центавра… Даже он, – Назиров кивнул в сторону портрета президента на стене, – не устоял перед чарами этих созданий. Поэтому в государстве такие дела, такая античеловеческая политика, гы-гы-гы…
За окном сверкнула молния, одинокая резкая полоска света, и гром тут же захлопнул небо, словно перешёл в ладонь неумолимого дирижёра. Дождь, уже бурливший прежде, превратился в яростный поток; поток воды по стеклу превратился в струящийся водопад, и мелкие улицы города смывались под его рёвом. Прохожие спешили, прижимая воротники и держа зонты, силуэты их мелькали в свете фар; собаки на углах подвывали, а коты прятались в нишах и подвалах, где было хоть чуть-чуть тишины. Всё вокруг казалось предвестием перемен – не медленных и человеческих, а тех, что приходят со стуком космоса: холодных, решительных и бесповоротных.
Назиров бросил последний уголёк бумаги в мельчающие тени кабинета и, не проявляя больше ни жалости, ни сомнения, приблизился к ведру. Его лицо оставалось почти спокойным – в нём скользнула лишь тень грусти, но в основном возвышалась железная решимость репликанта, решимость, которая уже больше не знала пощады.
– Через пять часов, – сказал он почти шепотом, – ваша копия будет готова. Никто не услышит этого шороха революции; всё произойдёт тихо, как этот выстрел. И отправится она по вашей тропе – домой, к семье, к жизни, которую похитит.
Гром вновь раскатился, и молния, словно нож, отбросила на одну секунду чёткие тени предметов в кабинете: портрет на стене, стол, ведро с накрытой тряпкой. В этом свете мир казался одновременно и маленьким, и обречённым – планета менялась, и никто, кажется, уже не мог её удержать.
– Ты не первый, – повторил Назиров, и его голос, безутешный и равнодушный, остался висеть в воздухе, как приговор.
(25 мая 2015 года, Элгг,Переработано 24 октября 2025 года, Винтертур)
НЕ ПОПАВШИЙСЯ НА БЛЮДО
(Фантастический рассказ)
Трансатлантический рейс Москва—Нью-Йорк от 6 марта был рядовым для экипажа и безмятежным для пассажиров, и ничто не предвещало каких-либо неприятностей. Час назад мы покинули территорию европейского континента, и теперь под нами растилался величественный океан: внизу – бесконечное пространство синевы, в котором отражались последние отблески заходящего солнца. На горизонте тонкая линия заката – густо-оранжевая, как расплавленная медь, – медленно таяла в сгущающемся сумраке. Солнце клонилось за край мира, и его отблеск скользил по поверхности океана, разливаясь ртутными бликами, словно кто-то расплескал по воде жидкий огонь. В иллюминаторах отражалось это сияние, отбрасывая на лица пассажиров нежный алый свет, как отблеск далёкого пожара, и на мгновение всё вокруг – и салон, и люди, и даже сами облака внизу – казалось замерло в этом хрупком великолепии.
Стюардессы неторопливо катили тележку между рядами, собирая пластиковые контейнеры, смятые салфетки и наполовину допитые стаканчики. Их движения были плавны и точны, как у хорошо отлаженного механизма: звякала посуда, шелестели пакеты, и вся эта негромкая суета напоминала послепраздничный ритуал, за которым наступает тишина. Пассажиры, насытившиеся и уставшие, начинали клевать носом: кто-то уже спал, уронив голову на грудь, кто-то откинулся в кресле и глядел в потолок с полуприкрытыми глазами. Детский смех, ещё недавно звеневший в проходе, умолк; редкие голоса тонули в фоновом гуле двигателей. В салоне стало тепло, уютно и сонно. По внутренней связи раздался голос капитана – ровный, уверенный, с лёгкой улыбкой в интонации: «Уважаемые пассажиры, желаю вам приятных сноведений». И после этого наступила окончательная, почти домашняя тишина.
Двигатели работали ровно, с низким гулом, напоминавшим далёкий прибой, и всё это навевало странное ощущение покоя. Крылья самолёта мягко покачивались, будто подстраиваясь под дыхание ветра, и создавалось впечатление, что «Боинг» не летит, а покоится в воздухе, как колыбель в руках невидимого великана. Свет в салоне приглушили, и бледное сияние дежурных ламп отражалось на металлических поверхностях, делая пространство каким-то нереальным, почти подводным.
Я сидел у иллюминатора, на среднем ряду. Два кресла рядом со мной оставались пустыми – редкое везение. Впереди, через одно сиденье, развалился какой-то толстый мужик с лоснящейся плешью. Он был из тех, кого называют «солидными» пассажирами: расстегнутая рубашка, ремень, перетянутый на грани терпения, щеки, блестящие от пота. Его голова блестела в отблеске лампы, словно отполированный медный шар. От него тянуло жареным мясом – он, видимо, прихватил с собой кусок курицы из дома или из duty free, и теперь с хрустом, с наслаждением, пережёвывал добычу, не заботясь о приличиях. Каждый его укус сопровождался звуком, будто кто-то ломает сухие ветки.
Позади сидели две женщины – лет по сорок пять, аккуратно причесанные, в одинаково бежевых свитерах и с одинаковыми маленькими чемоданчиками у ног. Они листали глянцевые журналы, переглядывались, шептались, улыбались друг другу. Их разговоры были спокойными, беззлобными, почти мелодичными: обсуждали скидки, бутики, витрины Манхэттена, будто уже видели их перед собой. На их безмятежных лицах отражалось спокойствие тех, кто верит, что впереди – только приятные покупки и вкусный кофе на Таймс-сквер.
А я направлялся на международную конференцию по проблемам экологии. Сидел, уставившись в экран ноутбука, и пытался редактировать доклад о загрязнении водных экосистем, но буквы прыгали перед глазами, сливались в серую массу. Мы входили в ночную зону – за иллюминатором густел мрак, и там, внизу, в этой бездне, шли свои, неведомые ветра. Облака, освещённые последними отблесками заката, плыли внизу, словно горные гряды, погружённые в тень. Время от времени я ловил себя на том, что просто смотрю в темноту и думаю о чём-то неопределённом – о бездне под нами, о хрупкости этого металлического тела, о странном чувстве безопасности, которое мы себе внушаем, сидя на высоте десяти километров.
«Боинг-737» авиакомпании «Аэрофлот» был типичным представителем своего класса – двухрядный салон, узкий проход, мягкие серые кресла с вытертыми подголовниками, мерно мигающие лампы аварийных выходов, запах кондиционированного воздуха, в котором смешались аромат кофе, парфюма и лёгкий налёт пластика. Машина шла на автопилоте, и казалось, что живые пилоты где-то там, впереди, за толстой дверью, сидят с чашками кофе, глядят на экраны приборов и говорят о чём-то своём – о погоде над Нью-Йорком, о семьях, о том, как скоро смена.
Салон погрузился в вязкую дремоту, и когда самолёт слегка качнуло, никто даже толком не проснулся. Пара человек подняли головы, моргнули, огляделись – и снова утонули в сон. Всё стихло.
И только я почувствовал, как рядом кто-то пошевелился. Обернулся – и замер. На соседнем кресле, где ещё минуту назад никого не было, сидел парень – бледный, растерянный, будто только что очнулся от сна. Он озадаченно вертел головой, глядя то на спинку переднего кресла, то на потолок, словно не понимал, где находится.
Прямо над ним, на панели с сигналом вызова стюардессы и регулятором света, мерцал красный круг – не лампочка, а скорее некий отблеск, расплывчатый, тусклый, как след от нажатия на раскалённый металл. Он дрожал, таял, словно оставленное отпечатком в воздухе изображение. Я видел, не веря своим глазам: огонёк не горел, а именно исчезал, будто кто-то – или что-то – только что прошло сквозь металл и оставило после себя след тепла.
Что это было? Иллюзия света? Отражение? Или – фантом?
– Где я? – прохрипел парень, глядя на меня безумным взглядом. Его внешний вид сразу же давал понять: с головой у него явно не всё в порядке. Левая часть его головы была покрыта длинными, спутанными волосами, а правая – побрита почти до черепа, из которого торчали металлические стержни, образуя что-то вроде колючего ежа. На носу свисали массивные кольца, такие, что обычно насаживают на быков или носят панки, а из ушей выходили тонкие прозрачные шланги, которые слегка вибрировали при каждом его движении.