Трагический оптимизм. Непрекращающийся диалог

Разговор с мудрецами

Краткость реплики – ее несомненное достоинство в глазах современного поглотителя информации, стремящегося сразу вникнуть в суть проблемы. Отсюда чрезвычайная популярность колумнистов, к которым, в силу сложившихся обстоятельств, относится и автор этих строк. Но постепенно авторские колонки сменяются репликами, которые еще короче. Лапидарность как достоинство – плохо это или хорошо?

Писатель Денис Драгунский высказал на первый взгляд парадоксальную точку зрения: современный текст должен быть таким, чтобы его можно было накрыть ладонью. Но это писатель, а что говорят по этому поводу философы и культурологи?

Мой добрый знакомый, серьезный философ, похвастался, что наконец написал маленькую книжицу. На смену моему замешательству и удивлению (серьезная философия и краткость – две вещи несовместные) пришло осознание того, что философское понимание жизни в форме реплик достаточно укоренено в культуре. Мастером точных и глубоких максим был наш выдающийся современник Сергей Аверинцев.

Яркий пример кратких высказываний – творчество В. Розанова, его «Опавшие листья». А Януш Корчак? Да, все его бесценные педагогические книги сплошь состоят из реплик, на первый взгляд никак не связанных между собой. Но это как посмотреть. На деле между ними существует глубинная нерасторжимая связь, суть которой – в предельной искренности и честности по отношению к самому себе, педагогу. В его острых репликах нет никакого самолюбования, ни малейшей попытки скрыть собственные ошибки и просчеты. И еще – они пропитаны самоиронией, без которой педагог немедленно превращается в занудного ментора. А дети всегда не терпели менторства – и во времена Корчака, и тем более сегодня. Причем не в современном понимании этого слова: «эксперт в своей области», а в ранее устоявшемся ироничном значении: навязчивый наставник, не терпящий от своих воспитанников ни малейших возражений. Диалог с таким ментором невозможен, а следовательно, воспитание подменяется муштрой.

Обратимся к В. Розанову, чье педагогическое наследие, я считаю, до сих пор недооценено. Он смог совместить в своих взглядах религиозность со служением науке и просвещению. При этом Василий Васильевич не тушил в себе эмоции, что свойственно адептам «чистой», бесстрастной науки. Во всех его утверждениях чувствуются переживание и порыв. Ну вот, например, в этом:

«Жизнь – неопределима, главное, чтобы она не сближалась, тем более не сливалась до неразличимости с бесцветностью, обескровленностью, нелюбовностью, бездарностью, казенной пошлостью».

Розанов понимал, что утверждающее начало не может быть сведено к однозначной конструкции, схеме или лозунгу. А мы до сих пор наступаем на эти идеологические грабли. Именно идеологические, в какой бы блестящей, конфетной упаковке они ни преподносились. И мы продолжаем и продолжаем путать идеологию и мировоззрение.

Розанов справедливо полагал, что жесткие разграничения позиций адептами той или иной идеологии не способствуют прояснению действительного положения дел, ибо подчеркиваемая апелляция к идеям патриотизма, почвенничества или, наоборот, толерантности и демократии всегда грешит «страстной односторонностью» (метафора Г. С. Померанца).

Но вернемся к цитатам – в данном случае не к розановским (хотя их будет еще немало), а как к явлению.

В своем «Разговоре о Данте» О. Мандельштам писал: «Цитата не есть выписка. Цитата есть цикада. Неумолкаемость ей свойственна». Предлагаемая читателю книга – не набор цитат. Это непрекращающийся диалог с теми, чьи голоса не были услышаны. Разговор с мудрецами, которым была открыта сокровенная суть бытия. Их краткие высказывания, что называется, не в бровь, а в глаз. Такие люди были, есть и будут всегда. Порой их разделяют десятилетия и даже столетия. Что с того? Выдающийся, недооцененный до сих пор русский философ В. Розанов или писатель, сценарист и блогер А. Житинский… И тот и другой успели подняться над злобой (в прямом и переносном смыслах слова) дня, преодолеть так называемую современность. Как им это удалось? Ответ находим снова у В. Розанова: «„Современность“ режет только пустого человека. Поэтому и жалобы на современность – пусты» («Сумерки просвещения»).

Отсюда возникает необходимость включить острые современные сюжеты в контекст этой книги. На поверку оказывается, что не такие уж они и современные. Взглянув на них глазами мудрецов, мы видим, как сквозь них проступает вечность.

Вступить в этот диалог я предлагаю и своим коллегам-педагогам. Помимо прочего, такой непрекращающийся разговор с мудрецами имеет мощное психотерапевтическое воздействие, ибо мы быстро убеждаемся в том, что острые проблемы и коллизии, выворачивающие нам душу, превращающие педагогов в невротиков, отнюдь не новы. Поэтому стоит успокоиться и приступить к разговору.

Путь к истине тернист

Все мы, находясь между отчаянием и надеждой, стремимся «…дойти До самой сути. / В работе, в поисках пути, / В сердечной смуте» (Б. Пастернак). На этом пути срывы в бездну неизбежны даже у гениев. Оторопь берет от прочтения некоторых страниц дневника Ф. М. Достоевского. Не случайно и не без основания он считался любимым писателем Геббельса, который, в свою очередь, старался влюбить в нашего классика Гитлера.

Но тот же Фёдор Михайлович прорывался к Истине, о чем свидетельствуют и его речь на открытии памятника Пушкину, и «Сон смешного человека». Короткое произведение – всего двадцать страниц, но это одна из вершин в его творчестве. Бесконечно жаль, что педагоги проходят мимо этого шедевра.

И наконец, надо отдавать себе отчет в том, что задача педагога состоит не только в том, чтобы научить мыслить по-другому, но и побудить жить по-другому. А это, пожалуй, самое трудное. Здесь не обойтись только работой ума. Ведь человек познает жизнь еще и сердцем. Христос проповедовал не фарисеям и книжникам, а людям неискушенным (рыбакам, мытарям, домохозяйкам), иными словами – простецам, которые сердцем почувствовали Его правду и последовали за Учителем. Эти люди посвятили свою жизнь стяжанию добра.

Отсюда целый раздел книги – «Стяжание добра», который на первый взгляд, как позже увидите, выбивается из ее контекста. В его основу положены малоизвестные эпизоды нашей недавней истории, которые документально свидетельствуют о том, что в годину суровых испытаний, перед лицом смертельной опасности обычные простые люди проявляли величие Духа.

Мои пять копеек в копилку консерваторам и либералам

Хоть убейте, но я не смогу ответить на вопрос: who вы, мистер Ямбург? Консерватор или либерал? Утешает только то, что не я один впадаю в ступор при такой категоричной постановке вопроса. Оказывается, вышеупомянутый А. Житинский задолго до меня испытал те же трудности самоидентификации.

«Я тут недавно выяснял – консерватор ли я? Выяснил, что нет. Думаю, что если бы спросил в такой же форме про либерала, получилось бы то же самое. Хотя с меньшим счетом.

Вопрос самоидентификации продолжает меня волновать, потому как хочется все же выяснить – в каком я лагере? Я же учил математику и знаю, что если А = В, а В = С, то это автоматически означает, что А = С.

А тут, понимаешь, я считал, что я в одном лагере с Быковым, а с Ольшанским – не в одном. Оказалось же, что Быков с Ольшанским в одном лагере, и я автоматически, как говорилось, попадаю в лагерь к Мите. Прямо за его колючую проволоку, „сядем усе“. Или лагерь все же поделен на зоны, объяснил бы кто.

Опять же Холмогоров и Крылов – куда их девать, в какой лагерь? Про Крылова ничего сказать не могу, а Холмогоров такой весь положительный из себя, его кредо русского националиста мне определенно по душе.

Не говоря о многих других моих френдах и просто знакомых – бывших и настоящих.

Я никогда не классифицировал их по партиям, так же как и по национальностям. Иными словами, поговорка „скажи мне, кто твой друг“ вряд ли ко мне применима».

(«Дневник maccolit’a»)

И Житинский и Розанов, по сути дела, говорят об одном и том же: об опасности фанатичного поклонения одной идее.

Лично меня успокоил и, как принято говорить сегодня, помог мне самоопределиться Розанов. Но начну издалека.

Путь Розанова к осмыслению жизни становится более ясным после прочтения его философской работы «О понимании», вышедшей в 1886 году. В ней он предвидит всю кровавую трагедию нового «века-волкодава» (О. Мандельштам) с его повсеместным отливом культуры и наступлением «грядущего хама» (Д. Мережковский).

Мало того, он вплотную подходит к опыту травмы, насилия и террора в XXI веке. До своей смерти, 5 февраля 1919 года, он успел непосредственно ощутить тяжелую поступь эпохи, которую гениально предвосхитил. Смею думать, что сбывавшееся пророчество не утешило философа. Его «Трактат о понимании» и завершающая работа «Апокалипсис нашего времени» – два запредельных открытия. Розанов – великий диагност.

«Мы довели историю свою до мглы, до ночи. Но – перелом. К свету, к рассвету! К великим „да“ в истории, на место целый век господствующим „нет“».

(«Идиллия на вулкане». Неизданная статья 1919 года)

И вот, наконец, та самая его мысль, к которой я так долго подходил:

«В жизненных силах и философских идеях могут сойтись в единении утверждающий консерватизм и открывающее жизненное творчество либеральные свободы. Главное, чтоб никогда не могла случиться утрата меры. Следовательно, задача мысли – сделать войну-вражду хотя бы в малой степени предотвращенной».

Вот какие советы к примирению русских и украинцев дает Розанов:

«Нужно друг друга беречь, и нужно беречь не только деловым образом, но и мысленно, т. е. не заподозривать, не приписывать худых мотивов и худых поползновений. Вопрос размежевания составляющих Россию народностей должен идти эпически и спокойно, а не лирически, страстно и с порывом. Если в наступающей эре государственных и этнографических отношений содержится какое-нибудь живительное зерно, какой-нибудь новый напиток, то не в вере ли он заключается, что есть же средство жить по любви, а не по закону подчинения и что привязанность и братство соединяет крепче, нежели страх и повиновение. Но все это – именно сказ <…> неторопливый и эпический. Не торопите нас, хохлы, – не торопите эти страшные дни, месяцы, годы: и вам все будет дано, будет дано больше и лучше, чем вы сами желаете».

Великий мыслитель, он верил в просвещение. Его «Уединенное» и «Опавшие листья» тому доказательство. Выходит, нам есть на кого опереться в наших исканиях. Не зря сказано от века: «И свет во тьме светит, и тьма его не объемлет» (Евангелие от Иоанна 1:5).

И еще одно предварительное предупреждение, основанное на реплике Розанова:

«Счастливую и великую родину любить не велика вещь.

Мы должны ее любить именно когда она слаба, мала, унижена, наконец глупа, наконец даже порочна. Именно, именно когда наша „мать“ пьяна, лжет и вся запуталась в грехе, – мы и не должны отходить от нее…»

(«Сумерки просвещения»)

На память тут же приходит стихотворение А. Тимофеевского «России»:

К слову сказать, у стихотворения есть не только бытовой педагогический пласт, но и сильный политический. Написано оно 21 августа 1968 года, в день, когда советские танки вошли в Прагу.

Мои опавшие листья

Золотая осень. «Весь день стоит как бы хрустальный, и лучезарны вечера» (Ф. Тютчев). Неторопливо бреду с внучками к метро по парку из Детского музыкального театра им. Наталии Сац после замечательного спектакля. Справа – здание Университета на Воробьевых горах. Ногами загребаю опавшие листья. Не то что внучки. Они собирают роскошные букеты из листьев роняющих «багряный свой убор» (А. Пушкин) деревьев. Дома они поставят опавшие листья в вазы.

Напрасное занятие? Листья скоро пожухнут и в лучшем случае пригодятся лишь для гербария. Но произнести это вслух, мимоходом сухо добавив, что нечего тащить грязь в квартиру, – значит, оскорбить девочек в лучших чувствах. В конечном итоге впечатление от только что увиденного и услышанного спектакля так же эфемерно. В чем-то оно улетучится, а в чем-то (самом главном!) останется. Следуя ложной прагматике, хождение в театр, чтение книжек с детьми лишено всякого смысла.

«Что могло быть счастливее города с цветущим университетом? Нужно воскресить учителя в школе, вот альфа и воскресение самой школы» (В. Розанов).

Сон смешного человека

У Ф. М. Достоевского есть «Сон смешного человека. Фантастический рассказ». Среди всех произведений классика я считаю этот небольшой (!) текст самым главным. Не только за то, что он короткий. Нет, не подумайте превратно об авторе этой книги. Я чту и перечитываю романы и повести гения, восхищаясь его бесстрашным проникновением в сущность человеческой натуры. Но здесь другое дело, сугубо личное. Суть «Сна смешного человека» поразительна.

«Я смешной человек. Они меня называют теперь сумасшедшим. Это было бы повышение в чине, если б я все еще не оставался для них таким же смешным, как и прежде. Но теперь уж я не сержусь, теперь они все мне милы, и даже когда они смеются надо мной – и тогда чем-то даже особенно милы. Я бы сам смеялся с ними, – не то что над собой, а их любя, если б мне не было так грустно, на них глядя. Грустно потому, что они не знают истины, а я знаю истину! Ох как тяжело одному знать истину! Но они этого не поймут. Нет, не поймут.

<…>

И наконец, я увидел и узнал людей счастливой земли этой. Они пришли ко мне сами, они окружили меня, целовали меня. Дети солнца, дети своего солнца, – о, как они были прекрасны! Никогда я не видывал на нашей земле такой красоты в человеке. Разве лишь в детях наших, в самые первые годы их возраста, можно бы было найти отдаленный, хотя и слабый отблеск красоты этой. Глаза этих счастливых людей сверкали ясным блеском. Лица их сияли разумом и каким-то восполнившимся уже до спокойствия сознанием, но лица эти были веселы; в словах и голосах этих людей звучала детская радость. О, я тотчас же, при первом взгляде на их лица, понял все, все! Это была земля, не оскверненная грехопадением, на ней жили люди не согрешившие, жили в таком же раю, в каком жили, по преданиям всего человечества, и наши согрешившие прародители, с тою только разницею, что вся земля здесь была повсюду одним и тем же раем. Эти люди, радостно смеясь, теснились ко мне и ласкали меня; они увели меня к себе, и всякому из них хотелось успокоить меня. О, они не расспрашивали меня ни о чем, но как бы все уже знали, так мне казалось, и им хотелось согнать поскорее страдание с лица моего.

<…>

…Мне, как современному русскому прогрессисту и гнусному петербуржцу, казалось неразрешимым то, например, что они, зная столь много, не имеют нашей науки. Но я скоро понял, что знание их восполнялось и питалось иными проникновениями, чем у нас на земле, и что стремления их были тоже совсем иные. Они не желали ничего и были спокойны, они не стремились к познанию жизни так, как мы стремимся сознать ее, потому что жизнь их была восполнена. Но знание их было глубже и высшее, чем у нашей науки; ибо наука наша ищет объяснить, что такое жизнь, сама стремится сознать ее, чтоб научить других жить; они же и без науки знали, как им жить, и это я понял, но я не мог понять их знания.

<…>

Знание выше чувства, сознание жизни – выше жизни. Наука даст нам премудрость, премудрость откроет законы, а знание законов счастья – выше счастья.

<…>

Но вот этого насмешники и не понимают: „Сон, дескать, видел, бред, галлюцинацию“. Эх! Неужто это премудро? А они так гордятся! Сон? что такое сон? А наша-то жизнь не сон? Больше скажу: пусть, пусть это никогда не сбудется и не бывать раю (ведь уже это-то я понимаю!), – ну, а я все-таки буду проповедовать. А между тем так это просто: в один бы день, в один бы час – все бы сразу устроилось! Главное – люби других как себя, вот что главное, и это все, больше ровно ничего не надо: тотчас найдешь как устроиться. А между тем ведь это только – старая истина, которую биллион раз повторяли и читали, да ведь не ужилась же! „Сознание жизни выше жизни, знание законов счастья – выше счастья“ – вот с чем бороться надо! И буду. Если только все захотят, то сейчас все устроится».

О личном. На взгляд менеджеров от образования, я не то что смешной человек, а прямо-таки клоун, поскольку всю свою профессиональную жизнь занимаюсь несерьезными вещами. Но обижаться глупо, ибо оказаться в одной компании с классиком для меня великая честь. Да и не с ним одним… В это веселое сообщество прочно прописался и Булат Окуджава.

Как видим, смешной человек Б. Окуджава воспевает любовь, что вечна, как жизнь. Улица, город и век не имеют значения.

Но мне в жизни крупно повезло. Дело в том, что я достаточно часто не во сне, а наяву вижу то, что Фёдор Михайлович прозревал в объятиях Морфея. Посему буду периодически перемежать реплики с явью смешного человека.

Первая явь смешного человека

Давно, еще в прошлом веке, завел я обычай празднования юбилеев нашей школы, которые отмечаются каждые пять лет. И традиция прижилась. Учитывая, что моим первым выпускникам уже 59 лет, нетрудно догадаться, что сегодня, когда школе 45, уже их внуки ее оканчивают. Но традиция есть традиция. Единодушно принято, что в празднестве принимают непосредственное участие все выпускники, невзирая на возраст, чины и звания. Так вот, поздно вечером, иногда за полночь, в школу слетаются возрастные птенцы гнезда Ямбурга.