Харуто. Том 1. Книга 1

Глава 1Там куда не долетает ветер

часть 1

Я сижу здесь, на самом краю скалы, где ветер перестает быть ветром и превращается в что-то другое. Не знаю, как это назвать. Может, тишина? Может, память? В нашем языке нет слова для того, что происходит там, где даже ветер сдается и уходит прочь.

Когда я был маленьким, я часто лазил сюда, к самому краю Кадзэно Хакуба. Наша деревня висела между небом и землей, как капля росы на паутине – готовая в любой момент упасть, но почему-то все еще держащаяся. Старейшины говорили, что здесь, на этих горах, ветер теряет память и забывает, куда ему дуть. Я не верил им. Я думал, что ветер просто устает от бесконечных гор и решает отдохнуть.

Мне было семь лет, когда я впервые увидел то, что изменило все.

Я сидел на своем любимом уступе, наблюдая, как осенние листья кружатся вниз, к долине, которую мы никогда не посещали. Отец говорил, что за горами лежит другой мир – мир, где люди не знают, что такое магия, и это делает их сильнее. Мама смеялась и говорила, что магия – это не сила, а умение слушать.

– Не становись мечом, стань щитом, – повторял отец каждый вечер, когда учил меня стоять в позе "корня дракона". – Меч разрушает, щит защищает. Но настоящий щит – это тот, который может стать мечом, когда нужно.

Я не понимал его тогда. Как может щит стать мечом? Это же бессмыслица.

А потом случилось то, что я до сих пор не могу объяснить.

Один лист, желтый, как солнце перед закатом, падал не так, как все. Он опускался медленно, слишком медленно, словно кто-то невидимый держал его за край. Я протянул руку, и лист замер в воздухе, всего в пальце от моих пальцев. В тот момент я почувствовал что-то странное – как будто мир на мгновение замер, а потом снова двинулся вперед, но уже немного иначе.

– Ты чувствуешь то, что другие не чувствуют, – сказала мама позже, когда нашла меня в таком состоянии. Ее голос был мягким, но в нем слышалась тревога. – Но помни: сила без понимания – опасна.

Она села рядом со мной у костра, где мы обычно проводили вечера. Огонь трещал, отбрасывая тени на стены нашей маленькой хижины. Мама любила рассказывать истории, но эта была другой.

– Давным-давно, – начала она, – люди и духи жили в гармонии. Мы уважали природу, а она дарила нам свою силу. Но со временем люди забыли, откуда пришла их сила, и начали использовать ее ради власти.

Я смотрел на ее лицо, освещенное огнем. В ее глазах отражались не только языки пламени, но и что-то еще – боль, которую я тогда не мог понять.

– Война закончилась, – продолжала она, – но раны остались. Некоторые раны видны, другие – нет. Но все они болят одинаково.

Я не знал тогда, что эти слова станут пророчеством. Не знал, что мама больна, что ее знания о древних тайнах платят ей жизнью. Я был слишком занят мечтами о том, что лежит за горами.

Старейшины говорили о Тэнсее – Небесном Святом, который спустился к людям и научил их жить в гармонии с пятью стихиями. Говорили, что он оставил следы в виде особых камней, которые светятся в полнолуние. Все считали это легендой. Все, кроме меня.

Я провел недели, ища эти камни. И нашел. В ту ночь полной луны я прикоснулся к одному из них, и мир перевернулся.

Видение было ярким, как сама луна. Я видел битву между людьми и духами, видел, как земля раскалывается, как небо горит. И я услышал голос, который звучал внутри меня:

– Свет и тьма разошлись, но вопросы в сердце остаются.

Когда я пришел в себя, камень был холодным, а луна уже клонилась к закату. Но что-то изменилось. Я больше не был тем мальчиком, который верил, что за горами лежит простой мир. Теперь я знал – за горами лежит правда. И я должен был найти ее.

Мама не удивилась, когда я рассказал ей о видении.

– Иногда, – сказала она, гладя меня по голове, – чтобы увидеть правду, нужно сначала потерять себя.

Ее слова остались со мной. Как и ее болезнь, которую я не мог понять в семь лет. Как и война с духами, о которой она говорила, но никогда не рассказывала до конца.

Сейчас, сидя на этом краю, я понимаю, что ветер не теряет память здесь. Он просто оставляет ее для тех, кто готов услышать. Для тех, кто не боится заглянуть за горизонт.

Если ветер может долететь туда, значит, и я смогу.

Горы скрывают путь,

Но сердце знает дорогу,

Ветер нес меня.

Там куда не долетает ветер

Часть 2

Отец всегда находил меня здесь, на самой кромке скалы, где земля обрывалась в бездну, а ветер переставал быть ветром и становился чем-то другим. Не знаю, как это назвать. Может, тишиной? Может, памятью? В нашем языке нет слова для того, что происходит там, где даже ветер сдается и уходит прочь.

Когда я был маленьким, я часто лазил сюда, к самому краю Кадзэно Хакуба. Наша деревня висела между небом и землей, как капля росы на паутине – готовая в любой момент упасть, но почему-то все еще держащаяся. Старейшины говорили, что здесь, на этих горах, ветер теряет память и забывает, куда ему дуть. Я не верил им. Я думал, что ветер просто устает от бесконечных гор и решает отдохнуть.

Отец никогда не ругал меня за эти восхождения. Он просто появлялся в самый неожиданный момент, когда я уже начинал думать, что остался один со своими мыслями. Его шаги были бесшумны, как у охотника, но я всегда чувствовал его приближение – воздух становился плотнее, как будто земля под ногами узнавала его.

– Почему ты всегда сюда лезешь, Харуто? – спрашивал он, присаживаясь рядом со мной, не обращая внимания на обрыв под ногами.

– Потому что здесь ветер говорит, – отвечал я, и он улыбался, зная, что я не шучу.

Его улыбка была редкой, как цветок сакуры в зиму, и я ценил каждую. Отец не был разговорчивым человеком, но когда он улыбался, в его глазах вспыхивало что-то теплое и знакомое, будто он видел кого-то, кого я не мог увидеть.

Он учил меня стоять в позе "корня дракона" – ноги упираются в землю, как корни старого дуба, руки раскинуты, словно ветви, готовые поймать ветер. Но я никогда не мог устоять больше нескольких мгновений. Каждый раз, когда я терял равновесие, он подхватывал меня, не давая упасть.

– Не становись мечом, стань щитом, – повторял он, ставя меня на ноги. – Меч разрушает, щит защищает. Но настоящий щит – это тот, который может стать мечом, когда нужно.

Я не понимал его тогда. Как может щит стать мечом? Это же бессмыслица. Но отец смеялся – тихим, глубоким смехом, который казался частью самого ветра.

– Однажды ты поймешь, – говорил он. – Когда придет время.

Он был воином, но никогда не носил доспехов в деревне. Его оружие – старый меч с потускневшей рукоятью – висело над очагом, и я знал, что к нему нельзя прикасаться. Однажды, когда мне было восемь лет, я спросил почему.

– Потому что мечи не для игры, – ответил он, и в его голосе звучала такая боль, что я больше не спрашивал. Но я видел, как его пальцы непроизвольно сжимались, когда он смотрел на меч, как будто рукоять все еще жгла его ладонь.

Иногда по ночам я просыпался от шепота. Отец стоял у окна, глядя на горы, и говорил что-то тихо, как будто обращаясь к кому-то невидимому. Я никогда не мог разобрать слов, но в его голосе слышалась тоска, которую я не понимал в те годы.

Однажды я спросил его о других детях в деревне.

– Почему нас так мало? – спросил я, считая в уме: Сора, Миюки, Такэру, Аяме, Рин и я. Шестеро на целую деревню.

Отец замолчал на долгое время, глядя на закат.

– Потому что не все дети остаются, Харуто, – наконец произнес он. – Некоторые уходят. Некоторые… находят других родителей.

– Куда они уходят? – спросил я, но он только покачал головой.

– Там, куда не долетает ветер, – сказал он, указывая на горы. – Там, где кончается наш мир.

Позже я узнал, что некоторые дети исчезали в ту ночь, когда рождались. Старейшины говорили, что духи забирали тех, кто имел "дар", и оставляли на их месте обычных детей. Но отец никогда не подтверждал эти слухи.

Однажды, когда я упал во время тренировки и расцарапал колено, он присел рядом и вытер кровь платком.

– Боль – это путь к пониманию, – сказал он, накладывая повязку. – Но не позволяй ей ослепить тебя.

– Почему ты всегда говоришь загадками? – спросил я, чувствуя, как слезы подступают к глазам от боли и разочарования.

Он посмотрел на меня, и в его глазах я увидел что-то новое – не просто мудрость, но и страх.

– Потому что мир полон загадок, Харуто, – ответил он. – И некоторые загадки опасны, если их разгадать слишком рано.

В тот вечер, когда мы возвращались домой, я заметил, что он несколько раз оборачивался, словно проверяя, не следует ли за нами кто-то. Но за нами шел только ветер, и он, как всегда, молчал.

Там куда не долетает ветер

Часть 3

В Кадзэно Хакуба было всего шесть детей моего возраста. Старейшины говорили, что это из-за гор – они не позволяют расти большому поселению, словно древние стражи, охраняющие нашу маленькую долину. Но я думал иначе. Мне казалось, что горы не ограничивают нас – они защищают. Как щит, о котором говорил отец.

Мы шестеро были как листья на одном дереве, каждый на своем уровне, но все связаны одной корневой системой. Сора, Миюки, Такэру, Аяме, Рин и я. Иногда я смотрел на нас со стороны и думал, что мы – как пять стихий, о которых рассказывала мама: земля, вода, огонь, воздух и эфир. Каждый из нас чувствовал что-то свое, но вместе мы были целым.

Сора был для меня больше, чем друг. Он был как брат, которого у меня не было. Высокий для своих лет, с волосами цвета спелой пшеницы и глазами, которые всегда смеялись, даже когда он пытался казаться серьезным. Он жил в доме напротив моего, и мы встречались каждый день, как только солнце касалось вершин гор.

– Ты просто мечтатель, Харуто, – говорил он, швыркая камешки в ручей, который струился через нашу долину. – Ветер не говорит. Это просто ветер. Ты слишком много слушаешь старейшину Химэко.

– Но я слышу его, – отвечал я, сидя на самом краю камня, где вода падала с небольшого уступа. – Он шепчет мне о том, что лежит за горами.

Сора смеялся, но я видел, как в его глазах мелькает сомнение. Иногда, когда мы оставались одни, он спрашивал меня о том, что я слышу, но тут же отмахивался, будто его это не интересовало.

– Неужели ты не чувствуешь? – спрашивал я его однажды, когда мы сидели под старым дубом у края деревни. – Иногда ветер замирает, и в этой тишине я слышу… музыку. Как будто кто-то играет на флейте из облаков.

– Это просто пение птиц, – отмахнулся он, но я видел, как его пальцы сжались в кулаки.

Он никогда не признавался, что тоже чувствует что-то странное. Но я знал. Потому что однажды, когда мы тренировались в позе "корня дракона", он потерял равновесие и упал. И в тот момент, когда он коснулся земли, листья над нами закружились в странном танце, хотя ветра не было.

– Это не я, – прошептал он, поднимаясь. – Я не делал этого.

– Я знаю, – ответил я. – Это была не ты.

Но мы оба промолчали о том, что видели.

Лето того года выдалось особенно жарким. Солнце палило так, что даже в тени становилось трудно дышать. Мы с Сорой сидели у источника, где вода всегда оставалась прохладной, несмотря на зной. Я рассказывал ему о камне Тэнсея, который нашел в горах, и о том, как он висел в воздухе.

– Ты все еще веришь в эти легенды? – спросил он, бросая камешек в воду. – Может, ты просто хочешь верить, что ты особенный?

– Не особенный, – ответил я. – Просто… чувствующий.

В этот момент вода начала подниматься вверх, формируя крошечный водоворот над поверхностью. Мы оба замерли. Воздух вокруг нас стал плотнее, как будто время замедлило свой бег.

– Это… это ты? – спросил Сора, его лицо побелело. Я видел, как дрожат его руки.

Я покачал головой. Я не делал этого. Я даже не думал об этом. Но вода продолжала танцевать, поднимаясь все выше, формируя крошечный фонтан, который искрился в лучах солнца.

– Может, это духи? – прошептал я, вспоминая рассказы матери о войне с духами.

Сора не ответил. Он только смотрел на воду, и в его глазах я увидел то, что раньше видел только у себя – страх и восхищение одновременно.

– Ты чувствуешь это? – спросил он наконец. – Как будто… как будто земля дышит.

Я кивнул. Я чувствовал. Это было как ритм сердца, бьющего под нашей кожей. Словно сама земля говорила с нами.

С тех пор Сора перестал смеяться над моими рассказами. Вместо этого он начал задавать вопросы, на которые я не мог ответить. Он начал замечать то, что раньше игнорировал – как листья падают неестественно медленно, как тени иногда двигаются против солнца, как ветер замирает в определенных местах.

Однажды он пропал на целый день. Вернулся с синяками на руках и лицом, бледным как снег. Мы остались одни у источника, и он начал говорить, не глядя на меня.

– Там есть что-то, Харуто, – прошептал он, его голос дрожал. – У подножия горы. Что-то живое. И оно знает, что мы здесь.

– Что ты видел? – спросил я, чувствуя, как сердце бьется в горле.

– Я не знаю, как это назвать, – ответил он. – Оно… двигалось. Но не как животное. Как будто само пространство искривлялось. И оно смотрело на меня. Не глазами… но я чувствовал его взгляд.

Он поднял руку и показал мне следы на ладони – пять маленьких кругов, как будто его коснулся кто-то с пальцами из света.

– Оно дотронулось до меня, – прошептал он. – И я услышал… музыку. Ту самую, о которой ты говорил.

Я не знал, что сказать. Но в тот момент я понял: я не одинок в этом мире. Сора тоже видел то, что видел я. И это делало нас не мечтателями, а… чем-то другим.

– Мы должны рассказать отцу, – сказал я.

– Нет! – резко ответил он. – Не сейчас. Сначала мы должны понять, что это. Может, это… это то, о чем говорила твоя мама. Духи.

Он посмотрел на меня, и в его глазах я увидел страх, который раньше видел только у себя.

– А что если они опасны? – прошептал он.

– А что если они не опасны? – ответил я. – Что если они просто… забытые?

В тот момент я не знал, что Сора уже начал видеть сны. Сны о горах, которые двигались, о камнях, которые светились в темноте, о голосах, звавших его в глубину. И я не знал, что через месяц он исчезнет, оставив после себя только следы на песке и крошечный камень, который светился, как тот, что я нашел у себя.

Но тогда мы только начинали понимать, что мир вокруг нас гораздо сложнее, чем нам казалось. И что некоторые тайны нельзя оставить без ответа.

часть 4

-–

Часть 6

Слухи в деревне распространялись быстрее, чем весенние ручьи после таяния снега. Сначала это были шепотки у колодца, потом – косые взгляды на улице, а вскоре даже старейшины перестали приглашать меня на совет. Я чувствовал это всем телом – как будто между мной и остальными выросла невидимая стена, сотканная из страха и недоверия.

Сора избегал меня первым. Не потому что перестал быть другом – нет, в его глазах всё ещё жила та же привязанность, что и раньше. Но теперь она смешалась с чем-то новым: с тревогой, с растерянностью, с тем, что он не умел назвать. Он больше не смеялся над моими историями о ветре, но и не верил в них всерьёз. Он ждал – ждал, что я объясню, что покажу, что докажу, что всё это не выдумка.

Однажды утром я нашёл у порога своего дома обломок глиняного горшка – тот самый, что стоял у нас на подоконнике. Он был разбит аккуратно, будто его не уронили, а разделили на части с намерением. Внутри лежала записка, написанная детской рукой: «Ты не наш. Уходи».

Я не стал показывать её отцу. Он и так слишком много видел. Вместо этого я положил записку в карман и пошёл к источнику – туда, где всё началось.

Сора уже был там. Он сидел на том же камне, где мы сидели в день, когда вода впервые поднялась в воздух. Он не обернулся, но я знал – он слышал мои шаги.

– Ты читал? – спросил я, не называя записку.

Он кивнул, всё ещё глядя в воду.

– Это не я, – сказал он тихо. – Но… я не стал их останавливать.

Я не ответил. Мне нечего было сказать. Вода перед нами была спокойной, как зеркало, и в ней отражалось небо – чистое, без единого облака. Я вспомнил, как она танцевала, как поднималась вверх, как будто хотела коснуться солнца. Тогда мне казалось, что мир открывает мне дверь. Теперь я понимал: дверь открыта, но за ней – не дом, а пустота.

– Ты знаешь, что говорят старейшины? – наконец произнёс Сора, всё ещё не глядя на меня. – Что ты можешь быть… не таким, как мы.

– Что это значит? – спросил я, хотя уже знал ответ.

– Говорят, что духи иногда похищают детей и оставляют на их месте своих. Что ты можешь быть таким.

Я засмеялся. Не потому что это было смешно – нет, в этом не было ничего смешного. Я смеялся, потому что не знал, как ещё ответить на боль, которая сжимала мне горло.

– Ты веришь в это? – спросил я, когда смех стих.

Он наконец повернулся ко мне. В его глазах не было страха – только усталость. Усталость от того, что он не может выбрать между дружбой и страхом других.

– Я не знаю, во что верить, Харуто. Но я знаю одно: если ты и правда связан с духами… тогда ты опасен. Не потому что хочешь зла. А потому что другие боятся того, чего не понимают.

Я кивнул. Впервые за всё это время я понял его. Не как друга, а как человека, стоящего на границе двух миров – одного, где он родился, и другого, куда я, возможно, принадлежу.

На следующий день всё изменилось окончательно.

Я возвращался с гор, держа в кармане камень Тэнсея, когда увидел их. Сора, Миюки, Такэру, Аяме, Рин – все они стояли у моего дома. На их лицах не было злобы, только напряжение, будто они выполняли приказ, который сами себе дали. Один из них – Такэру – держал в руках камень, но не бросал его. Он ждал.

– Уходи, дух! – крикнул он, и остальные подхватили: – Ты не принадлежишь этому миру!

Камни полетели в крышу, в стены, в землю у моих ног. Они не целились в меня – нет, это было не нападение. Это был ритуал изгнания. Как будто, если они достаточно громко скажут, что я чужой, я сам поверю в это и исчезну.

Мама вышла первой. Она не кричала, не угрожала. Просто встала между мной и ними, расправив плечи так, будто снова была той женщиной, что лечила всю деревню, а не той, чья кожа горела от внутреннего огня.

– Довольно, – сказала она, и в её голосе была такая сила, что дети замолчали. – Он мой сын. И этого достаточно.

Они разошлись, но я видел, как дрожали её руки, когда она закрывала дверь. В ту ночь я спросил её, правда ли я не такой, как все.

– Ты мой сын, – повторила она, обнимая меня. – И этого достаточно.

Но в её глазах я увидел то, чего не видел раньше – не страх за меня, а страх за них. За тех, кто не понимает, что мир шире их деревни, что магия – не проклятие, а дар, который требует ответственности.

– Обещай мне, – прошептала она, – что если однажды тебе придётся выбирать между ними и собой… ты выберешь себя. Не из гордости. А потому что только так ты сможешь остаться человеком.

Я не понял её тогда. Но запомнил каждое слово. Потому что через неделю она умрёт, и её последние слова будут: «Свет и тьма разошлись, но вопросы в сердце остаются».

А я останусь один – между двумя мирами, не принадлежа ни одному.

Там куда не долетает ветер

Часть 7

Мама заболела внезапно. Однажды утром она не смогла встать с постели. Ее кожа горела, как угли в очаге, но под одеялом она дрожала от холода, будто внутри нее бушевала зима. Я принес ей воду, но она не могла даже приподнять голову. Ее пальцы, обычно такие ловкие с травами и настойками, теперь лежали безжизненно на простыне.

Старейшина Химэко пришла на следующий день. Она вошла в нашу хижину тихо, как тень, и долго смотрела на маму, не произнося ни слова. Потом кивнула – не мне, не отцу, а кому-то невидимому – и ушла, не сказав ни «выздоравливай», ни «прощай». Просто ушла, оставив за собой запах сухих листьев и грядущей бури.

Я сидел у постели каждый вечер, держа ее руку в своих ладонях. Иногда она открывала глаза – не совсем, лишь на щелочку – и смотрела на меня так, будто пыталась запомнить каждую черту моего лица. Однажды ночью, когда луна стояла прямо над нашей крышей, она заговорила. Ее голос был тихим, почти шепотом, но каждое слово врезалось в мою память, как резец по дереву.

– Ты должен знать правду, – прошептала она. – Я не просто знахарка. Я была… связана с ними.

– С кем? – спросил я, хотя в глубине души уже знал ответ.

– С духами. С теми, с кем воевали люди. Я пыталась помирить их… но меня выгнали. Сказали, что я предала родных. А я лишь хотела, чтобы никто больше не погибал.

Она закашлялась, и на губах осталась кровь – алый след на бледной коже.

– Я вернулась сюда, чтобы родить тебя. Потому что ты… особенный. Ты можешь видеть то, что другие не видят. Но это дар и проклятие одновременно. Помни: сила без понимания – это как меч в руках слепого. Он ранит всех – и врага, и себя.

– Не говори так, – попросил я, чувствуя, как ком подступает к горлу. – Ты поправишься. Мы найдем лекарство. Старейшина Химэко поможет…

Она улыбнулась – слабо, но искренне.

– Обещай мне, – сказала она, сжимая мою руку с неожиданной силой. – Если я уйду… ты не станешь ненавидеть их. Ни людей, ни духов. Ненависть – это огонь, который сжигает того, кто его несет. А ты… ты должен быть щитом. Как учил тебя отец.

Я кивнул, хотя не понимал, как можно не ненавидеть тех, кто забирает у тебя мать. В тот момент мне казалось, что весь мир – лжец. Духи, люди, даже ветер, который раньше говорил со мной, теперь молчал.

Через неделю она умерла. Утром я вошел в комнату и увидел, что ее глаза закрыты, а губы сложены в ту же улыбку, что и в ту ночь. На груди лежал маленький камень – тот самый, что светился в темноте. Я взял его в руку. Он был холодным. Ветер за окном не шевелился.

Ее последние слова я услышал не устами, а в тишине, что осталась после нее:

«Свет и тьма разошлись, но вопросы в сердце остаются».

Часть 8

После смерти мамы я перестал ходить на скалу. Ветер перестал со мной разговаривать. Даже камень Тэнсея, который я носил в кармане, перестал излучать тепло.

Отец молчал. Он не обнимал меня, не говорил утешающих слов. Просто продолжал учить меня стоять в позе "корня дракона", как будто ничего не произошло. Его движения были точны, как всегда, но в них не было прежней мягкости. Каждый раз, когда он поправлял мою позу, его пальцы слегка дрожали – так тонко, что я замечал это только потому, что знал его лучше, чем самого себя.

Однажды я не выдержал.

– Почему ты ничего не говоришь? – закричал я, отталкивая его руку. – Почему ты не плачешь?

Он посмотрел на меня, и в его глазах я увидел такую боль, что мне стало стыдно за свой гнев. Это была не просто боль утраты – это была боль вины. Как будто он считал себя виноватым в том, что не смог защитить маму от её болезни, от её прошлого, от всего, что привело её к этому концу.

– Потому что слезы не вернут ее, – сказал он тихо. – А я должен быть сильным. Для тебя.

В ту ночь я впервые попробовал использовать магию по-настоящему. Я стоял у могилы мамы и вытягивал руки к небу, как учил меня отец. Я не знал, что делаю, но я чувствовал, как что-то внутри меня рвется наружу – не гнев, не отчаяние, а что-то глубже. Это была пустота. Та самая, о которой мама говорила в последний раз: "Ты можешь сам заполнить пустоту в своём сердце."

Воздух задрожал. Земля под ногами стала мягкой, как вода. И вдруг я понял: это не я управляю стихиями. Это они откликались на мою боль.

Листья вокруг меня закружились в беззвучном вихре. Камни на земле начали светиться мягким светом, как камни Тэнсея. А потом всё замерло – и в этой тишине я услышал голос, похожий на мамин:

– Не бойся пустоты, Харуто. Она – не конец. Она – начало.

Когда отец нашёл меня утром, я лежал без сознания, а вокруг меня была выжженная земля – круг идеальной формы, будто кто-то вырезал его из мира. Но странность была в другом: внутри этого круга всё было целым. Цветы не завяли, трава не обуглилась, даже роса на лепестках осталась нетронутой. Как будто сила, что вырвалась из меня, уничтожила всё, что было вне меня, но сохранила то, что было внутри.

Он не спросил, что случилось. Просто поднял меня и отнёс домой. Но на пороге остановился и тихо сказал:

– Ты пошёл по её пути. Но помни: сила без понимания – это не дар. Это проклятие.

Я не ответил. Я не мог. Потому что впервые за всю свою жизнь я понял, что мама не просто лечила травами и знала легенды. Она была частью чего-то большего. И теперь это "что-то" коснулось и меня.

А ветер всё ещё молчал.

Там куда не долетает ветер

Старейшины собрались через три дня после того, как я впервые использовал магию у могилы мамы. Я не знал, что они заметили выжженный круг вокруг меня, но, видимо, слухи разнеслись быстрее, чем ветер с гор. Я сидел в углу хижины, притворяясь, что читаю старый свиток с травами, но на самом деле прислушивался к каждому слову за стеной.

– Он слишком силен, – говорил старейшина Такахаси, его голос дрожал, как будто он боялся, что я услышу. – Слишком рано. Такая сила в таком возрасте… это неестественно.

– Его мать была связана с духами, – добавил старейшина Мори, женщина с лицом, изборожденным морщинами, как кора древнего дерева. – Она пыталась примирить два мира, но за это поплатилась жизнью. А теперь это проклятие перешло к сыну.

– Мы не можем держать его здесь, – сказал третий, старейшина Судзуки, самый молодой из них, но с глазами, полными усталости. – Он не контролирует свою силу. Вчера утром у Ито пропали все куры – просто исчезли в воздухе. А у Кавасаки цветы в саду расцвели черными. Это не совпадение.

Отец молчал. Он стоял у очага, спиной к ним, глядя на пламя. Я видел, как его плечи напряглись, как сжались кулаки, но он не сказал ни слова. Только кивнул – один раз, коротко и тяжело.

– Это лучшее, что мы можем сделать, – наконец произнес он, не оборачиваясь. – В долине он будет в безопасности. Там есть монахи, которые поймут его. А здесь… здесь он будет только напоминанием о том, чего мы боимся.

Когда старейшины ушли, я вышел из укрытия и подошел к отцу. Он все еще стоял у очага, и в его глазах отражалось пламя – не теплое и уютное, как обычно, а холодное, как зимний рассвет.

– Ты тоже хочешь, чтобы я ушел? – спросил я, стараясь, чтобы голос не дрожал.

Он медленно повернулся ко мне. В его взгляде не было гнева, не было раздражения – только усталость и что-то еще, что я не мог понять тогда. Позже я узнал, что это была вина.

– Я хочу, чтобы ты выжил, – сказал он тихо. – Здесь ты не сможешь. Не сейчас. Люди боятся того, чего не понимают. А твоя сила… она пугает их. И чем больше ты будешь здесь, тем сильнее станет их страх. А страх, Харуто, – это семя ненависти.

– Почему? – спросил я, хотя уже знал ответ. – Почему я такой?

Он положил руку на мою голову, как делал, когда я был маленьким. Его ладонь была шершавой от работы, но теплой.

– Потому что ты – не просто мальчик, Харуто. Ты – мост между мирами. И некоторые мосты слишком опасны для тех, кто их строит… и для тех, кто по ним идет.

Он подошел к сундуку в углу и достал оттуда меч – тот самый, что всегда висел над очагом. Я никогда не видел его вблизи. Рукоять была потемневшей от времени, но на ней все еще можно было разглядеть узор – ветвь сакуры, оплетающую клинок. Огонь отразился в металле, и на мгновение мне показалось, что меч дышит.

– Возьми это, – сказал он, протягивая мне оружие. – Оно защитит тебя в пути.

– Но ты же говорил, что мечи не для игры, – прошептал я.

– Это не игра, – ответил он. – Это начало. И помни: меч – это не только оружие. Иногда он становится щитом для тех, кого ты любишь.

Я взял меч. Он был тяжелее, чем я ожидал, но в его тяжести чувствовалась не угроза, а обещание. Обещание, что я вернусь. Что я найду ответы. Что я пойму, зачем ветер говорит только со мной.

А может, просто обещание, что я не забуду, откуда пришел.

Там куда не долетает ветер

Часть 10

Я уходил на рассвете. Отец проводил меня до края деревни и остановился у границы – там, где тропа уходила вниз, к долине, а за спиной оставались горы, будто стражи, что веками оберегали Кадзэно Хакуба от чужого мира. Ветер был тихим, почти незаметным, но я чувствовал его – он касался моих щек, словно прощался.

– Помни, что я тебе говорил, – сказал отец, не отводя взгляда от моего лица. Его голос был твердым, но в нем слышалась дрожь, которую он пытался скрыть. – Не становись мечом, стань щитом.

– Но ты же дал мне меч, – возразил я, прижимая рукоять к груди. Она была теплой, будто жила собственной жизнью.

– Потому что иногда щит должен стать мечом, – ответил он. – Ты поймешь, когда придет время.

Он обнял меня – впервые за долгое время. Его объятия были крепкими, как корни того самого дуба, под которым я с Сорой проводил детство. И в этот момент я почувствовал, как дрожат его руки. Не от страха. От боли. От того, что он отпускал меня в мир, который сам когда-то покинул ради защиты нашей деревни.

– Я вернусь, – пообещал я, хотя сам не знал, правда ли это.

– Я буду ждать, – сказал он. – Но помни: ветер говорит не только здесь. Он говорит везде. Ты только научись его слушать.

Я пошел по тропе, ведущей в долину, не оглядываясь. Я знал, что если обернусь, то не смогу уйти. Каждый шаг отдалял меня от дома, от детства, от всего, что я знал. Но в груди горел огонь – не гнев, не страх, а что-то большее. Жажда понять. Жажда увидеть. Жажда услышать то, что молчало за горами.

И все же, когда я добрался до поворота, где тропа исчезала за выступом скалы, я остановился. Сердце стучало так громко, что, казалось, заглушало даже шелест листьев. Я обернулся.

Отец все еще стоял на том же месте, смотря мне вслед. Он не махал, не кричал – просто стоял, как будто впитывал мой образ в память, чтобы хранить его, пока я не вернусь. И ветер, поднявшись с гор, донес до меня его слова – тихие, но четкие, как колокольный звон в утренней тишине:

– Свет и тьма разошлись, но вопросы в сердце остаются.

Я не знал тогда, что это были его последние слова ко мне.

Я не знал, что через месяц придут вести о том, что отец погиб в стычке с духами, пытаясь защитить деревню от того, что он называл «тенью, что вернулась».

Я не знал, что меч, который он мне дал, поглощает эмоции и требует цену за каждую каплю силы – цену, которую я еще не был готов платить.

Я знал только одно: если ветер может долететь туда, значит, и я смогу.

Горы скрывают путь,

Но сердце знает дорогу,

Ветер нес меня.

Глава 2: Когарэби

Часть 1

Я шёл по тропе, не оглядываясь. Ветер за спиной шептал что-то, но я не хотел слушать. Каждый шаг отдалял меня от дома, от детства, от всего, что я знал. В кармане тяжелел меч отца – не просто оружие, а обещание, которое я ещё не понимал.

Тропа вела вниз, к долине, где, по словам старейшин, жили монахи, способные научить контролю над силой. Я не знал, верить ли им. Всю жизнь меня учили бояться того, что не понимаешь, а теперь просили идти к незнакомцам и довериться им.

Солнце поднялось выше, и тени от деревьев стали короче. Я вспомнил слова матери: "Сила без понимания – это как меч в руках слепого. Он ранит всех – и врага, и себя." Тогда я не понял её. Теперь – тоже.

Но что-то изменилось. Внутри меня будто образовалась пустота – не от горя, не от страха, а от осознания, что я больше не принадлежу тому миру, который остался за спиной. Даже ветер, который раньше говорил со мной, теперь молчал. Или, может, это я перестал слушать.

Тропа уходила вглубь леса, где деревья стояли так близко друг к другу, что их кроны сливались в единый зелёный свод. Воздух здесь был плотным, насыщенным запахом хвои, влаги и чего-то древнего, что не имело названия. Я шёл медленно, ощущая каждую ветку под ногами, каждый камень, каждую перемену ветра. Это было не просто путешествие – это было испытание. Испытание моей решимости, моей веры, моей способности идти вперёд, даже когда путь неясен.

Иногда мне казалось, что за мной кто-то следует. Не человек – что-то большее. Тень, которая не отбрасывает света. Я оборачивался, но за спиной была только тишина. Только шелест листьев и далёкий крик птицы. Но чувство не исчезало. Оно росло, как корни под землёй, незаметно, но неумолимо.

К полудню я добрался до первого перевала. Здесь тропа раздваивалась: одна ветвь уходила вглубь леса, другая – вдоль скального уступа. Я остановился, не зная, куда идти. Ветер здесь стих, и тишина была такой густой, что я слышал собственное сердце.

Именно в этот момент я почувствовал – не боль, не страх, а странное напряжение в воздухе, будто сама реальность задержала дыхание. Я обернулся. Никого. Только деревья и камни. Но чувство не исчезло.

Я достал меч отца. Его рукоять была тёплой, почти живой. Когда я коснулся пальцами потускневшего узора на ней, в груди вспыхнуло странное ощущение – как будто кто-то позвал меня по имени.

– Кто здесь? – спросил я, хотя знал, что ответа не будет.

Но ответ пришёл. Не словами, а ветром. Он поднялся с гор, тихий и настойчивый, как голос из прошлого. И в этом ветре я впервые услышал не шёпот, а предупреждение.

"Он голоден", – казалось, говорил он.

Я не знал, что это значит. Но я знал одно: путь, на который я вступил, уже не имел возврата.

––

Глава 3: «Лунный цветок»

Часть 1: Приказ в тишине

Раннее утро окутало академию Кадзэно Хакуба тонкой дымкой тумана, будто сам мир затаил дыхание в ожидании чего-то неотвратимого. Солнце ещё не поднялось над горизонтом, но его первые лучи уже касались вершин холмов, окрашивая небо в бледно-розовый оттенок. Воздух был прохладен, наполнен запахом влажной земли и свежескошенной травы – всё, как обычно. И всё же… что-то было не так.

В главном зале тренировочного корпуса, где обычно звенели клинки и раздавались команды, царила неестественная тишина. Ни одного ученика на площадке. Только пятеро – Харуто, Аяме, Такэру, Миюки и Рин – стояли в строю перед высокой деревянной дверью, за которой их ждал Сэнсэй Такэда.

Он вышел без предупреждения. Его шаги не слышались – только лёгкий шелест ткани его чёрного мундира. На плече – знак Кураторского Совета: серебряный глаз, смотрящий сквозь завесу времени. Но взгляд Такэды был не холоден, как у чиновников. В нём читалось нечто большее – тревога, скрытая под маской спокойствия.

– Подойдите ближе, – произнёс он, и голос его прозвучал тише, чем обычно.

Герои переглянулись. Такэда никогда не вызывал их в таком порядке. Обычно задания раздавались на площадке, при всех, с громкими объяснениями и демонстрациями. Сегодня же – секретность. Изоляция. Это уже говорило само за себя.

Он развернул свиток. Бумага была плотной, пропитанной благовониями, края опечатаны воском с символом Совета. Герои узнали его – печать «Сердца Деревни». Такую использовали только в чрезвычайных случаях.

– Ваше задание, – начал Такэда, – защитить редкий Лунный цветок в Запретном Ущелье. Цветок – не просто растение. Он – символ надежды для деревни. Его утрата приведёт к эпидемии. Без его энергии наши целители не смогут исцелять лихорадку, которая уже унесла десятки жизней на южных границах.

Он замолчал. И в этой паузе каждый из героев почувствовал, как что-то внутри сжалось.

Харуто опустил взгляд на Когарэби, который висел у него на поясе. Меч, обычно тихий и спокойный, теперь слегка вибрировал – не громко, но ощутимо, как пульс. Лезвие мерцало тусклым оранжевым светом, будто откликаясь на невидимую угрозу. Харуто знал: меч не ошибается. Он чувствует то, что люди скрывают даже от самих себя.

– Запретное Ущелье? – тихо повторила Аяме. Её пальцы машинально коснулись лука Цукихана, прислонённого к спине. – Это же зона, закрытая после инцидента с духами два года назад…

– Именно, – кивнул Такэда, не глядя на неё. – И поэтому задание поручено вам. Вы прошли все базовые испытания. Вы – лучшие из новичков.

Но Аяме не сдавалась. Её глаза, обычно мягкие и задумчивые, теперь стали острыми, как лезвие.

– Задания такого уровня не дают новичкам, Сэнсэй, – сказала она, и в её голосе прозвучала не дерзость, а тревога. – Даже старшие отряды не ходят туда без сопровождения магов-хранителей. Что-то не так.

Такэда медленно поднял на неё взгляд. На мгновение в его глазах мелькнуло что-то – сожаление? Стыд? – но он тут же скрыл это за маской командира.

– Совет считает, что вы справитесь. И я… верю в вас.

Но Харуто услышал паузу между «считает» и «верю». Он знал Такэду слишком хорошо. Сэнсэй не верил. Он надеялся. И это было страшнее любого приказа.

– Мы выдвигаемся через час, – закончил Такэда. – Возьмите всё необходимое. Травы, оружие, защитные амулеты. И… не задавайте лишних вопросов.

Он развернулся и ушёл, оставив их одних в зале, где тишина теперь казалась гнетущей, почти живой.

Миюки первой нарушила молчание:

– Травы я соберу. Но… если духи вернулись, обычные зелья не помогут. Нужны редкие – те, что растут только под полной луной.

– Я создам иллюзии для маскировки, – добавила Рин, её голос был спокоен, но пальцы дрожали. – Но если там… то, о чём ходят слухи… мои техники могут не сработать.

Такэру молча проверил щит Сэйтен. Руны на его поверхности слабо светились – признак того, что магия вокруг напряжена.

– Мы должны идти, – сказал он наконец. – Если деревня в опасности, выбора нет.

Харуто не ответил сразу. Он смотрел на Когарэби. Меч всё ещё вибрировал. И в этот момент он вспомнил слова отца, сказанные много лет назад, в ту ночь, когда ушёл из деревни:

«Не становись мечом. Стань щитом.»

Но что, если щиту придётся стать мечом? Что, если приказ – ловушка? Что, если их посылают не спасать цветок… а проверить, насколько они готовы умереть?

– Мы пойдём, – сказал Харуто, поднимая голову. – Но будем готовы ко всему. Даже к тому, что Сэнсэй не сказал.

Аяме кивнула. В её глазах не было страха. Только решимость.

– Потому что если мы не вернёмся… никто не узнает правду.

За окном ветер усилился. Туман начал рассеиваться, но небо оставалось тяжёлым, будто нависшее над землёй. Где-то вдалеке, за горами, начиналось Запретное Ущелье. И в его глубине, под светом луны, распускался цветок, который помнил каждую душу, коснувшуюся его лепестков.

Цветок, который знал: не все, кто приходит за надеждой, достойны её.

Часть 2: Дорога сквозь туман

Туман накатывал не как утренняя дымка, а как живое существо – плотный, липкий, с запахом прелой земли и гниющих корней. Он не просто скрывал дорогу; он переписывал её. Каждый шаг героев отзывался эхом в неправильном направлении, будто пространство вокруг них дышало, сжималось и растягивалось по чьей-то злой воле.

Лес, в который они вошли, больше не был лесом. Это было нечто между мирами – место, где природа сдалась под натиском древней тьмы. Деревья извивались, как кости мертвецов, вытянутые из земли и застывшие в агонии. Их кора была покрыта чёрной плесенью, а ветви, вместо листьев, несли на себе каменные наросты, похожие на запечатанные глаза. Иногда, если прислушаться, казалось, что эти «глаза» шепчут – не словами, а воспоминаниями чужих страхов.

– Не смотри на них, – тихо сказал Харуто, заметив, как Рин замедлила шаг, заворожённо глядя на одно из деревьев. – Они не просто искажены. Они помнят.

Аяме шла впереди, лук Цукихана напряжённо покоился на её плече. Её пальцы то и дело касались тетивы – не из тревоги, а как будто проверяя: ещё ли он отвечает. В этом месте даже магия могла предать.

– Воздух… слишком холодный, – произнесла она, выдыхая пар. – На дворе лето. Даже в горах не бывает так холодно.

– Это не погода, – ответил Такэру, держа щит Сэйтен перед собой, будто ожидая атаки. – Это магический дисбаланс. Тьма здесь не просто присутствует – она питается. Поглощает тепло, свет, надежду.

Миюки шла чуть позади, опустив голову. Её руки, обычно уверенные и быстрые, теперь двигались медленно, почти робко. Она собирала травы – не те, что росли в академии, а дикие, искажённые растения, выросшие из трещин в земле. Их листья были серыми, как пепел. Некоторые даже не шелестели на ветру – будто мёртвые.

– Обычные зелья не сработают здесь, – прошептала она, разминая в пальцах листок. Он рассыпался в прах. – Природа больна. Или… предупреждает.

– Предупреждает о чём? – спросил Харуто.

– О том, что мы не одни.

В этот момент туман сгустился ещё сильнее. Звуки исчезли. Даже их собственные шаги больше не отдавались эхом. Только тишина, густая и давящая, как вода на дне озера.

Рин остановилась. Закрыла глаза. Вздохнула.

– Нам нужно света, – сказала она. – Не магического. Не боевого. Просто… света, который напоминает, что мы живы.

Она подняла руки. Пальцы её дрожали, но движения были точны – как танец, выученный в детстве. Вокруг неё закрутились нити воздуха, переливаясь, как шёлк. И вдруг – закат.

Не настоящий, конечно. Но достаточно настоящий, чтобы сердца героев сжались от тепла. Небо над ними окрасилось в золотисто-розовый оттенок, тени удлинились, а туман на мгновение отступил, будто ослеплённый красотой, которой не должен был видеть.

– Это… иллюзия, – сказал Такэру, но в его голосе не было упрёка. Только усталая благодарность.

– Да, – кивнула Рин, не открывая глаз. – Но иногда иллюзия – единственная правда, которую мы можем вынести.

Харуто посмотрел на неё. В свете её заката лицо Рин казалось спокойным, почти детским. Но он знал: каждая такая иллюзия забирает у неё часть души. Потому что чтобы создать свет в тьме, нужно вспомнить, каково это – быть в свете. А в этом мире таких воспоминаний становилось всё меньше.

– Мы не должны терять цель, – вдруг сказал Такэру, и его голос звучал твёрже, чем раньше. – Сила без цели – это путь к разрушению.

Фраза повисла в воздухе, как пророчество.

Аяме кивнула, не глядя на него.

– Цель у нас есть. Цветок. Деревня. Люди, которые ждут нас.

– А если это ложь? – тихо спросила Миюки. – А если нас послали не спасать, а проверить, насколько мы готовы умереть?

Никто не ответил. Потому что все думали об этом.

Туман снова начал сгущаться. Закат Рин медленно угасал, как свеча в бурю. Но даже в его последних лучах герои увидели друг друга – не как солдат, не как орудия, а как людей.

– Тогда пусть это будет наша цель, – сказал Харуто, кладя руку на Когарэби. Меч отозвался слабым пульсом – не тревогой, а согласием. – Вернуться. Всем. Живыми.

– Даже если это нарушит приказ? – спросила Рин.

– Особенно если это нарушит приказ.

Туман сомкнулся вокруг них. Но теперь они шли не в неизвестность. Они шли вместе.

А где-то впереди, за завесой искажённого пространства, Лунный цветок ждал.

И он не был тем, за кого себя выдавал.

Часть 3: Поляна с цветком

Туман не просто рассеялся – он отступил, как живое существо, уступив место чему-то древнему и неизмеримо более опасному. Герои замерли на краю поляны, будто переступив невидимую черту, за которой начиналось нечто, не подвластное ни времени, ни законам мира.

Перед ними простиралась небольшая поляна, словно вырезанная из самой ткани реальности. Здесь не было ни ветра, ни шелеста листьев – только глубокая, почти священная тишина, нарушаемая лишь редким дыханием земли. Воздух был плотным, почти вязким, пропитанным запахом озона, пепла и старой пыли – как будто здесь когда-то произошла битва, чьи эхо до сих пор не осмеливалось покинуть это место.

В самом центре, на возвышении из чёрного базальта, рос Лунный цветок.

Его стебель был тонким, почти прозрачным, будто сотканным из света и тумана. Лепестки – десять, не больше – переливались мягким серебристым сиянием, неярким, но глубоким, как отражение полной луны в спокойном озере. Свет не рассеивался – он пульсировал, в такт чему-то невидимому, словно цветок дышал.

Но вокруг него, на расстоянии вытянутой руки, клубилась чёрная аура – не тьма, не дым, а нечто среднее: живая тень, которая не пыталась поглотить цветок, а, напротив, берегла его, как страж. Она не касалась лепестков – лишь окутывала их, как плащ, скрывающий тайну от непосвящённых.

Цветок рос в центре древнего круга рун, выложенного из обсидиановых плит. Руны были покрыты мхом и лишайником, но под пальцами Такэру почувствовал, как они пульсируют – слабо, но живо, как сердце, спрятанное под землёй. Щит Сэйтен на его спине отозвался: руны на нём засветились синим, отражая ритм древнего круга.

– Это он, – прошептала Аяме, не опуская лук Цукихана. Её пальцы слегка дрожали – не от страха, а от инстинкта. Глаза метались по краям поляны, сканируя каждую тень, каждый изгиб стволов. – Но что-то здесь не так.

Она сделала шаг вперёд, и трава под её ногами почернела, как будто её присутствие нарушило хрупкий баланс.

– Цветок… он светится, – продолжила она, голос стал тише, почти молитвенным. – Но тьма не отступает. Обычно свет прогоняет тьму. А здесь… будто они договорились.

Такэру опустился на одно колено, провёл пальцем по одной из рун. Под его прикосновением камень тёплый, несмотря на холод воздуха.

– Говорят, этот цветок – не просто растение, – сказал он тихо, почти шепотом, будто боясь разбудить что-то. – Он помнит каждую душу, которая к нему прикасалась. И он выбирает, кому довериться. Те, кто приходят с жадностью… исчезают. Те, кто приходят с болью… остаются навсегда.

Миюки медленно опустилась на колени в нескольких шагах от круга. Её травы в руках потемнели, перейдя от зелёного к серому – не от страха, а от признания. Она не пыталась собрать ничего. Просто смотрела.

– Он не хочет быть украденным, – сказала она. – Он хочет быть понятым.

Рин стояла чуть поодаль, её пальцы нервно перебирали веер Цуцуми. Вокруг неё мелькали иллюзорные бабочки, но они не светились, как обычно. Их крылья были серыми, как пепел.

– Он знает, что мы пришли не просто за ним, – прошептала она. – Он знает, что нас послали.

Харуто подошёл ближе всех. Когарэби в его руке не вибрировал, но не успокаивался – лезвие мерцало тусклым оранжевым светом, как угли в пепле. Меч не чувствовал угрозы. Он чувствовал вопрос.

– Он не хочет, чтобы его украли, – сказал Харуто, не отводя взгляда от цветка. – Он хочет, чтобы его поняли.

В этот момент всё замерло.

Ветер стих.

Птицы замолчали.

Даже пульсация рун на мгновение прервалась.

И тогда – из глубины леса – зашевелились тени.

Не просто тени деревьев.

Не просто игра света.

Это были формы – полупрозрачные, извивающиеся, с глазами, полными голода и боли. Они не спешили. Они наблюдали.

Ждали.

Аяме медленно натянула тетиву. Её голос, когда она заговорила, был тих, но твёрд – как сталь под шёлком:

«Свет не спасает тех, кто сам её боится… Но я не могу отпустить тьму.»

Слова повисли в воздухе, как пророчество.

И в этот момент Лунный цветок вспыхнул – один раз, ярко, как молния в ночи.

А затем – погас.

Тьма вокруг него сгустилась.

Битва начиналась.

Часть 4: Битва с отрядом Ворона

Тьма не просто сгустилась – она взревела.

Из земли, из стволов, из самой ткани воздуха вырвались темные духи – не призраки, не иллюзии, а живые сгустки боли, вырванные из памяти мира. Их тела были полупрозрачны, как дым над погребальным костром, но в них пульсировала плотная, голодная ярость. Глаза их горели не красным – они были пустыми, как колодцы, в которые упала надежда и больше не вернулась.

Они не кричали. Не рычали.

Они шептали – голосами тех, кого когда-то потеряли герои.

Голосом матери Харуто.

Голосом учителя Аяме.

Голосом сестры Такэру, погибшей в детстве.

– Отдайте нам цветок! – вырвалось из сотен уст одновременно. – Вы не имеете права владеть такой силой!

Харуто не ответил. Он бросился вперёд.

Когарэби в его руке вспыхнул оранжевым пламенем, не яростным, а голодным – как будто меч ждал этого момента с самого дня, когда вырвался из земли. Первый дух попытался схватить его за горло – Харуто вонзил клинок в его грудь. Дух не закричал. Он рассыпался в пепел, и трава под ним почернела мгновенно, будто выжженная молнией.

– Аяме! – крикнул Харуто, не оборачиваясь.

Она уже стояла на возвышении – на обломке древнего камня, покрытом мхом. Её лук Цукихана светился, как луна в полнолуние. Первая стрела пронзила второго духа насквозь, и тот взорвался вспышкой белого света, ослепив троих других. Но духи не отступали. Они восстанавливались, как дым, разорванный ветром, – снова и снова.

– Они не просто атакуют! – закричала Аяме, натягивая вторую стрелу. – Они питаются нашим страхом!

Такэру встал в центре, щит Сэйтен засиял синим, отражая поток тёмной энергии, направленный прямо в сердце команды. Миюки бросила на землю горсть трав – те взрывались ядовитым туманом, но духи проходили сквозь него, как сквозь воспоминание.

– Они не материальны! – крикнула она. – Нужно бить по их ядру – по глазам!

Рин, стоя в тени, подняла руки. Вокруг неё закрутились иллюзорные бабочки, но не для красоты – они врезались в духов, заставляя их увидеть собственные страхи. Один дух вдруг завыл и сам разорвал себя, увидев в иллюзии своё прошлое.

Харуто рубил без остановки.

Один дух – голова отлетает, тело рассыпается в пепел.

Второй – грудь пронзена, тьма вытекает, как дым из раны.

Третий – цепляется за его руку, но Когарэби поглощает его эмоции, и тот сжимается в шар боли, который Харуто разрубает пополам.

Но чем больше он убивает – тем сильнее пульсирует боль в его груди.

Меч не просто поглощает эмоции врагов.

Он возвращает их владельцу – как долг, который нельзя игнорировать.

– Харуто! – крикнул Такэру. – Ты бледнеешь!

Но Харуто не слышал. Он видел – в глазах последнего духа отражался он сам, но с пустыми глазами, как у мертвеца.

– Ты не герой, – прошептал дух. – Ты инструмент.

И в этот момент – все духи исчезли.

Не побеждённые.

Не уничтоженные.

Ушедшие.

Тишина накатила, как волна после шторма.

Трава дрожала.

Воздух пах пеплом и озоном.

И тогда – хлопок ткани.

Резкий, сухой, как удар крыла по лицу.

Из-за деревьев вышел отряд.

Не духи. Не тени.

Люди.

В чёрных доспехах, выкованных не из стали, а из затвердевшей тьмы. Лица скрывали маски с символами забытого королевства, чьё имя стёрли из летописей. Их шаги были точны, как удар сердца. Их дыхание – синхронно, как у одного существа.

А впереди – Ворон.

Его плащ колыхался, как тень на ветру, а в руке он держал клинок из чёрного обсидиана, пульсирующий живой тьмой. Маска ворона смотрела на них без эмоций – но в прорезях глаз мерцал холодный разум.

– Вы слишком наивны, – произнёс он. Голос был глухой, будто шёл из-под земли, но чёткий, как лезвие. – Этот цветок не ваш. Он принадлежит тем, кто знает его цену.

Харуто поднял Когарэби. Меч тускло вспыхнул – не от ярости, а от ожидания. Он узнал в этом воине не врага…

А предупреждение.

– Мы не отдадим его, – сказал Харуто.

Без предупреждения, без крика – отряд бросился в атаку.

Харуто рванул вперёд, его клинок рассёк воздух, и голова первого воина отлетела одним движением – чисто, точно, без лишнего усилия. Кровь не брызнула – она испарилась, превратившись в чёрный дым.

Аяме, стоя на возвышении, выпустила стрелу – та пронзила грудь второго, и вспышка света ослепила троих. Но враги не закричали. Они не запаниковали. Они перестроились, как единый организм.

– Они не демоны! – крикнула Аяме, натягивая новую стрелу. – Это солдаты. Настоящие!

Такэру встал в центре, щит Сэйтен заслонил команду от залпа тёмных кинжалов, которые вонзились в барьер и начали пожирать его магию. Миюки бросила травы под ноги врагов – те взрывались ядовитым дымом, но воины просто задержали дыхание и продолжили атаковать.

Рин создала иллюзию – десятки её копий окружили Ворона, но он не смотрел на них. Его глаза, видимые сквозь прорези маски, были прикованы к Харуто.

Клинки сошлись.

Искры не полетели – тьма и огонь поглотили друг друга.

– Ты сильнее, чем выглядишь, – прошептал Ворон. – Но сила без понимания – путь к гибели.

В этот момент земля задрожала.

Из-за холма, с мечом в руке и огнём в глазах, вышел Сэнсэй Такэда.

– Останьтесь в стороне! – крикнул он команде. – Это мой бой!

Но отряд Ворона уже окружил его.

И тогда – всё замерло.

Потому что приказ был ясен.

А выбор – ещё не сделан.

Часть 5: Появление духов – тени, что ждут

Тишина после боя с отрядом Ворона была обманчива. Она не означала покой – она означала паузу. Как вдох перед последним выдохом. Как замерший миг перед обвалом.

И тогда – земля задрожала.

Не от шагов. Не от магии.

От голода.

Из почвы начали подниматься чёрные фигуры – не тела, не призраки, не демоны в привычном понимании. Это были сгустки боли и страха, вырванные из памяти мира и скреплённые тьмой. Их формы были нестабильны: то они вытягивались в столбы дыма, то сжимались в клубки, то принимали очертания людей, которых когда-то любили герои – матери Харуто, учителя Аяме, сестры Такэру. Но лица их были пусты. Глаза – провалы, в которые уходила надежда и не возвращалась. Руки – клочья тумана, сотканные из шёпота тех, кто умер в одиночестве.

Их было десятки.

Они не спешили.

Они окружили поляну, как стена из теней, но не вмешивались. Просто стояли. Наблюдали. Ждали.

– Отдайте нам цветок! – прорычал один из них, и голос его был не его собственный. Он звучал как эхо, будто повторял слова, вырванные из чужого горла. Голос был многоголосым – в нём слышались крики погибших солдат, плач матерей, шёпот умирающих деревьев.

Харуто шагнул вперёд, Когарэби в его руке не светился, не вибрировал – он молчал, как будто и сам боялся нарушить хрупкий баланс.

– Не слушайте их! – крикнул он, не оборачиваясь к команде. – Они ждут!

И это была правда.

Аяме, не раздумывая, выпустила стрелу – не боевую, а световую, ту, что исцеляла союзников. Стрела вонзилась в грудь ближайшего духа… и прошла насквозь, как сквозь дым. Ни вспышки, ни крика. Дух даже не дрогнул.

Харуто рванул вперёд, рубанул мечом – лезвие не встретило сопротивления, будто резало пустоту. Дух не рассыпался. Он остался стоять, его пустые глаза смотрели сквозь Харуто, как сквозь стекло.

– Они не реагируют, – прошептала Рин, её иллюзии рассыпались в воздухе, не находя опоры. – Они… не здесь.

Миюки опустилась на колени, её пальцы коснулись травы у своих ног. Та почернела мгновенно, хотя ни одна тень не коснулась её.

– Они не хотят нас убить, – сказала она, голос дрожал не от страха, а от понимания. – Они хотят, чтобы мы уничтожили друг друга. Это испытание. Цветок выбирает – не по силе, а по намерению.

В этот момент Ворон, стоявший в стороне, отступил на шаг. Его чёрный клинок опустился, и впервые за всё время его поза стала не боевой, а предостерегающей.

Он подошёл к Харуто, так близко, что тот почувствовал холод его дыхания сквозь маску. И прошептал – так тихо, что слышал только Харуто:

– Они правы. Цветок – не угроза. Угроза – те, кто хочет его контролировать. Совет лжёт вам. Академия лжёт. Даже ваш тренер… он знает больше, чем говорит.

Слова ударили, как клинок в сердце.

Харуто посмотрел на Ворона – и впервые увидел не врага, а предупреждение в человеческой форме.

Но в этот момент один из воинов Ворона – молодой, с дрожащими руками – бросился к цветку. Возможно, по приказу. Возможно, из страха. Возможно, он просто хотел доказать свою ценность.

Он протянул руку к серебристым лепесткам.

И тогда духи отреагировали.

Один из сгустков тьмы взорвался вперёд, как молния, и вонзился в тело солдата. Тот не закричал. Он рассыпался в пепел – не медленно, не трагично, а мгновенно, как лист, брошенный в огонь. Даже доспехи не упали – они испарились, оставив после себя лишь горький запах гари и тишину, ещё более гнетущую, чем до.

– Никто не трогает цветок, пока баланс не нарушен, – прошептала Миюки, её глаза были прикованы к месту, где только что стоял человек.

Ворон медленно повернулся к своим. В его позе читалось не гнев, а скорбь. Он знал. Он всё знал.

Он посмотрел на Харуто – и в этом взгляде не было вызова. Было признание.

– Сегодня – не наш день, – сказал он, голос его звучал устало, как у того, кто слишком долго несёт чужую вину. – Но мы ещё встретимся. И в следующий раз… я не буду врагом. Или вы не будете героями. Это зависит от вас.

Он бросил на землю чёрное перо.

Оно не упало.

Оно зависло в воздухе, медленно вращаясь, как компас, указывающий не на север, а на истину, которую никто не хотел видеть.

Затем отряд Ворона отступил, шаг за шагом, не оборачиваясь. Их силуэты растворились в лесу, как тени на рассвете.

Но духи не последовали за ними.

Они остались.

Они ждали.

Потому что битва с солдатами была лишь разминкой.

Настоящее испытание начиналось теперь – когда герои ослабнут, когда сомнения вползут в их сердца, когда один из них решит, что ради спасения остальных можно пожертвовать правилами… или даже другом.

Миюки опустилась на колени, её пальцы коснулись увядшей травы. Она подняла ладонь – и на ней лежал пепел, оставшийся от солдата.

– Мы не можем исцелить всё… – сказала она тихо, почти шёпотом, но слова её пронзили тишину, как стрела. – Иногда боль становится частью нас.

Ветер не дул.

Лунный цветок не светился.

Даже Когарэби молчал.

Потому что в этот момент никто не был героем.

Все были людьми.

И это было самое опасное.

Часть 6: Вмешательство Сэнсэя

Воздух над поляной сгустился до предела – не от тумана, не от магии, а от напряжения, которое предшествует решению, способному изменить всё.

Сэнсэй Такэда стоял в нескольких шагах от своих учеников, его силуэт чётко выделялся на фоне серебристого сияния Лунного цветка. Он не смотрел на них. Не оборачивался. Просто стоял – как скала перед штормом. И вдруг, без предупреждения, сделал шаг вперёд.

– Останьтесь здесь, – произнёс он, голос его был твёрд, но в нём слышалась усталость, накопленная годами молчания. – Это мой бой.

И прежде чем кто-то успел возразить, он бросился вперёд, к краю леса, где тени ещё не рассеялись после боя с духами. Его меч, Курохана, выскользнул из ножен с тихим звоном – не боевым кличем, а предупреждением.

Герои замерли.

– Он… что делает? – прошептала Миюки, её пальцы инстинктивно сжали мешочек с травами. – Это же нарушение приказа…

В этот момент в воздухе раздался резкий треск – не грома, не магии, а голос по связи, переданный через кристалл на запястье Харуто:

«Команда «Сакура». Немедленно прекратите любые действия. Не вмешивайтесь. Это личная инициатива тренера. Повторяю: не вмешивайтесь.»

Голос был холодный. Без эмоций. Без сомнений.

Голос Куратора.

Харуто сжал кулаки. Аяме опустила лук, но не расслабила тетиву. Такэру перевёл взгляд с Сэнсэя на своих товарищей – в его глазах читалась борьба: долг против сердца, дисциплина против веры.

Они стояли, как статуи.

Не по приказу.

А потому что не знали, как поступить.

Перед ними – человек, который учил их всему: как держать меч, как дышать в бою, как слушать тишину между ударами. Человек, который говорил:

«Сила без цели – это путь к разрушению».

А теперь он шёл один – против того, что скрывалось в лесу.

Против того, что уже убило одного солдата, просто за то, что тот протянул руку к цветку.

– Он не выживет, – тихо сказал Харуто. – Там… не просто враги. Там система, которая не прощает ошибок.

– Но приказ… – начал Такэру, не в силах договорить.

Рин, стоявшая чуть поодаль, вдруг подняла голову. Её фаны Цуцуми, обычно шуршащие, теперь молчали. Но в её глазах горел огонь, не ярости, а понимания.

– Что кажется невозможным сегодня, – произнесла она, и голос её звучал не как у девочки, а как у той, кто видела будущее в зеркале времени, – может стать реальностью завтра.

Слова повисли в воздухе, как семя, брошенное в пепел.

Миюки первая сделала шаг вперёд.

– Если мы не поможем ему… кто поможет нам, когда придёт наш черёд?

Аяме натянула тетиву – не для атаки, а как клятву.

– Он не просто тренер. Он – наш щит, когда мир требует от нас быть мечами.

Харуто посмотрел на Когарэби. Меч не вибрировал. Он ждал.

Как будто знал: выбор уже сделан.

И в этот момент, когда ветер снова начал дуть, а Лунный цветок тихо вспыхнул, герои поняли:

Приказы могут быть нарушены.

Но доверие – никогда.

Часть 7: Выбор сердца

Тишина после боя с духами и отступления отряда Ворона не приносила покоя. Она была тяжёлой, как камень на груди. Герои стояли у края поляны, спиной к Лунному цветку, лицом – к лесу, где Сэнсэй Такэда один сражался с врагами, которых не должно было быть. В воздухе ещё витал запах пепла и озона, а в ушах звенел голос Куратора:

«Не вмешивайтесь. Это личная инициатива тренера.»

Слова, вырезанные из льда. Слова, которые не оставляли места для сомнений.

И всё же – сомнения были.

Харуто стоял впереди всех. Его пальцы сжимали рукоять Когарэби так, что костяшки побелели. Меч не вибрировал. Он молчал, как будто тоже ждал – не приказа, а выбора.

В этот момент перед его глазами всплыло лицо отца. Не в гневе, не в бою – а в ту ночь, когда он впервые взял в руки деревянный меч. Отец тогда сказал:

«Не становись мечом, стань щитом.»

Тогда Харуто думал, что это метафора.

Теперь он понимал: это был завет.

Не о том, чтобы не сражаться.

А о том, кого защищать.

Он медленно повернулся к своим товарищам. В их глазах читалась та же борьба – между долгом и сердцем, между страхом и верой.

– Мы не можем стоять здесь, – сказал он тихо, но каждое слово падало в тишину, как камень в воду.

– Приказ ясен, – возразил Такэру, не отводя взгляда от леса. Его щит Сэйтен всё ещё светился слабым синим, как пульс умирающего. – Если мы вмешаемся, нас могут исключить. Или хуже.

– А если он умрёт? – спросила Аяме, не глядя на него. Её пальцы нервно перебирали тетиву лука Цукихана. – Что тогда будет с нами? С нашими клятвами? С нашей честью?

– Честь – это не то, что записано в уставе, – вмешалась Рин. Её фаны Цуцуми лежали сложенные, но в её голосе звучала необычная твёрдость. – Честь – это то, что остаётся, когда все правила рушатся. А сейчас они рушатся. Мы это чувствуем.

Миюки опустилась на колени, коснулась увядшей травы. Её голос был тих, но пронзителен:

– Мои травы не лгут. Они чернеют не от тьмы… а от ложного выбора. Если мы останемся здесь – мы выберем ложь. Мы скажем себе, что это «правильно». Но наши сердца будут знать: мы предали того, кто учил нас быть людьми.