Кондитерша с морковкиных выселок

Глава 1

– Что ты переживаешь? Четыре часа – и мы в Цюрихе, там Масик заберёт. До Локарно – два часа на машине. Суббота вся наша, а в воскресенье вернёшься, – убеждала меня мама. – Отдохнёшь, свежим воздухом подышишь…

Я смотрела на неё – такую моложавую, подтянутую, с причёской и маникюром, в красивом брючном костюме песочного цвета, и поражалась, насколько она далека от реальной жизни. Раз – поехать в Москву, два – оттуда в Цюрих, три – куда там ещё?..

– Мам, не хочу отдыхать за счёт твоего… мужа, – я так и не смогла назвать отчима по имени. – А моих денег не хватит ни на Цюрих, ни даже на Москву.

– При чём тут его деньги? – возмутилась мама. – Я вполне обеспеченная женщина, и могу себе позволить съездить в отпуск с единственной дочерью.

– Какой отпуск? Ты не работаешь.

– Зато ты работаешь, бедолажка моя, – мама сочувственно покачала головой. – И тебе надо отдохнуть. Не понимаю, почему ты ушла из колледжа? Масику не так-то просто было тебя туда устроить. Но ты всегда поступала странно, как твой отец…

– Папу не трогай, – попросила я. – И я тебе говорила, что в колледже мне не нравилось. Там на учителей смотрят, как на прислугу.

– Можно подумать, в твоей нищебродской школе на них смотрят иначе, – огрызнулась она. – В колледже, хотя бы, зарплата достойная. Не сидела бы на моей шее…

– Никуда не поеду, – сказала я. – Не хочу сидеть на твоей шее.

– Полиночка! Ну что ты? – мама сразу переменилась и залепетала: – Я просто неудачно выразилась. Но мне, и правда, жалко, что ты так разбрасываешься. Ведь преподавать иностранные языки – это престижно, это поездки за границу, какие-то гранты… А теперь у тебя как? Сидишь в этом Урюпинске, – она раскинула руки театральным жестом, – и преподаёшь русский и литературу. Да кому это сейчас надо?

– Мам, не начинай, – сказала я, уже предвидя ссору. – Это не Урюпинск, и это надо моим ученикам.

– А ты у них спросила? Лишние это предметы, лишние. Особенно – литература. Зачем забивать детям голову этими убийствами бабушек, этой чернотой крепостничества, Катериной этой, утопившейся? Всё безнадёжно устарело, Полечка. Живи реальной жизнью, а не папиными мечтами.

– Папу не трогай, – опять повторила я. – Ты совершенно не права. И правильная литература способна творить чудеса.

– Дайте мне сил! – простонала мама, закатывая глаза, но потом спохватилась и пошла на попятную. – Ладно, Полинка. Хочется тебе работать в этом тараканнике – работай. Но поехали со мной. Это же только на выходные. К тому же, я и билеты уже купила. Не пропадать ведь им?

– Переоформи на Снежану, – посоветовала я, глядя в окно, где во дворе на лавочке сидели рядком старушки, греясь на апрельском солнышке, а чуть подальше уткнулись в сотовые телефоны две молодые мамаши с колясками.

– У Снежанки инфекция, – в сердцах сказала мама. – Умудрилась заболеть, когда у Масика переговоры…

Она резко замолчала, но я уже всё поняла.

– Так ты меня вместо неё взять хочешь? – я обернулась к матери, скрестив на груди руки. – Ну, мать, ты даёшь… Ты совсем совесть потеряла? Вы решили на переводчике сэкономить?

Жанна была секретарём моего отчима и, по совместительству, переводчиком. Обычно во все поездки брали её, потому что мама кроме русского знала лишь несколько фраз на английском. Вроде – «как пройти туда-то?» и «сколько это стоит?».

– При чем тут совесть? – тут же ощетинилась мама и перешла в активное наступление. – Билеты – за наш счёт, проживание и питание – за наш счёт. Тебе надо будет только в субботу с Масиком на переговорах посидеть. У него там какая-то важная сделка, а секретутка эта заболела, как назло. Неужели откажешь родной матери?!

– Мама, твой… муж вполне может нанять переводчика. А у меня своя жизнь, – попробовала я ей объяснить.

– Какая у тебя жизнь?! – изумилась она, вскинув брови. – Ни мужика, ни котёнка! Ты же всё равно просидишь выходные здесь, в этой дыре! – она снова раскинула руки. – А Масик не может нанять переводчика со стороны. Снежанка, хоть, проверенная баба! А кто ещё попадётся? А у него сделка на миллионы! Представляешь, если сорвётся? – голос у мамы задрожал, в глазах появились слёзы, она шмыгнула носом и произнесла, словно через силу: – Не жалеешь ты маму. Если мы друг друга жалеть не станем, кто нас пожалеет? Ведь мы с тобой только вдвоём на этом свете остались.

– Прекрати, – я никогда не могла видеть маминых слёз.

И хоть плакала она часто, всё равно не могла к этому привыкнуть. Понятно, что ломает комедию… Но всё равно не могла… И сразу сдавалась.

– У меня немецкий на среднем уровне, – сделала я последнюю попытку. – На переговоры лучше профессионала…

– Да всё хорошо, Полечка! – мама сразу передумала плакать и вцепилась в меня, закружив по комнате. – Они там мило посидят, почти в домашней обстановке… Ты, как раз, за Масиком приглядишь, и если эти буржуи что-нибудь подозрительное на своём будут лопотать – ему сразу скажешь. Они ведь хитрые, бюргеры эти. Поулыбаются, а за глаза такое наговорят!.. А Масик решил на Швейцарию выйти, бизнес у него растёт. Понимаешь? Ты нас очень выручишь, Полечка, ну не отказывай мамочке…

– Ладно, куда там едем? – я освободилась из рук родительницы и взяла телефон. – Погоду надо посмотреть.

– Да там с погодой всё нормально! – радостно защебетала мама. – Уже настоящее лето, просто рай! Локарно – отличный курорт! Масику очень нравится. Бери с собой джинсы, на всякий случай – курточку, а платье я тебе там прикуплю. Здесь всё равно ничего хорошего не найдём. Обещаю, мы очень приятно проведём выходные. Где твой загранпаспорт? Он у тебя не просроченный, надеюсь?

– Надейся, – проворчала я, понимая, что приятных выходных точно не будет.

Если бы я только знала, насколько оказалась права.

Но, «нам не дано предугадать, как наше слово отзовётся»[1]. Вот и я, ничего не подозревая, готовилась к поездке. После некоторых размышлений я пришла к выводу, что это очень даже неплохо – скататься в Швейцарию на выходные. Даже если придётся быть переводчиком при отчиме, всё равно посмотрю окрестности, в музей какой-нибудь успею сбегать, и заодно проверю, не просела ли я в немецком, а то давно практики не было.

Рабочая неделя закончилась быстро, на пятницу я попросила отгул, и прямо с утра мы с мамой на такси отправились в аэропорт Домодедово. Я настояла, что заплачу за такси, и мама только закатила глаза на этот принципиальный жест с моей стороны.

Я понимала, что для неё четыре тысячи – это так, в кафе на ланч сбегать, и впечатления на родительницу всё равно не произведу, но совесть хоть немного успокоилась.

От города, где я жила и работала, до аэропорта было километров девяносто. Город был небольшой, но красивый, с богатой историей, и хотя моя мама предпочитала уничижительно называть его Урюпинском, мне здесь нравилось. Переезжать в Москву я не собиралась, хотя мама часто об этом намекала, а иногда и прямо говорила, что в провинции живут только неудачники.

Себя она считала состоявшейся женщиной во всех смыслах. Она была уверена, что жизнь ей стопроцентно удалась, потому что мама могла позволить себе не работать, отдыхать на лучших курортах, и самым главным её занятием было – следить за собой, чтобы сохранить красоту и молодость. Те качества, за которые полюбил её тот самый Масик, который сейчас хотел расширить бизнес в район Швейцарии.

Я не могла осуждать мать. И не только потому что все наши знакомые в один голос говорили, как ей повезло, когда она вышла за коренного москвича, да ещё с деловой хваткой, да ещё с квартирами, машинами и неплохим капиталом на счетах. Я прекрасно помнила, как мама страдала, когда мы жили в двухкомнатной квартире вчетвером – я, родители, и бабушка. Мне ужасно хотелось собаку, но условия не позволяли, к тому же, у мамы была аллергия на шерсть. Отец работал в школе, брался за все уроки, за все кружковые нагрузки, чтобы мама ни в чём не могла себе отказать – ни в посещении парикмахерской и салона красоты, ни в поездках на курорт, «чтобы поправить пошатнувшееся здоровье», чтобы у мамы всегда было новое платье на сезон и новые туфли или сапоги. Я помнила, как мама плакала, когда увидела туфли-шпильки, но выяснилось, что денег на них в семейном бюджете нет. Поэтому я не сказала ни слова, когда через два года после смерти отца мама упорхнула в Москву с заезжим бизнесменом.

Мы с бабушкой остались в двухкомнатной квартире, и поначалу очень не хватало маминого щебета. Не хватало её рассказов, как она выбирала наряд нужного фасона или туфли в цвет сумочки. Потом воспоминания померкли, стали казаться не таким уж замечательными. И в редкие мамины приезды я всё больше ощущала разницу между нами. Она говорила про новую норковую шубу, а я про то, что участвовала в городском литературном конкурсе и заняла второе место на областном конкурсе декламации за художественное прочтение стихов Лермонтова. И насколько мне была неинтересна мамина шуба, настолько же маме было неинтересно, сколько времени я стояла перед зеркалом, снова и снова повторяя «Кругом меня цвёл божий сад»[2].

Какой был смысл осуждать её? Она измеряла жизнь совсем другой мерой, и наши жизни проходили в каких-то почти параллельных плоскостях, пересекаясь лишь по недоразумению.

Время шло, и с каждым годом моего взросления папа становился мне всё ближе, хотя его уже много лет не было в живых. К бабушке часто приходили бывшие папины коллеги, приезжали ученики, и все они подолгу сидели в нашей кухне, за крепким чаем и фирменным бабулиным вареньем вспоминая годы учёбы.

Нет, мой отец не мог быть неудачником, если столько людей помнили его, рассказывали, каким он был, как увлекательно преподавал, и что только благодаря Павлу Алексеевичу они полюбили литературу.

Я не могла представить, чтобы кто-то сказал нечто подобное о моей маме. О ней обычно говорили с лёгкой завистью, восхищённо, но никто не сказал, что благодаря ей он открыл для себя новый мир или стал писать стихи, потому что она объяснила, в чём феномен Пушкина и Шекспира.

И вот сейчас мы с мамой ехали в одной машине, сидели рядом на заднем сиденье, а мне казалось, что между нами расстояние гораздо большее, чем отсюда до Москвы.

– Вчера ходила на кладбище, – сказала мама, когда мы выехали из города. – Была у папы и Любови Абрамовны. Хорошо, что ты ухаживаешь за могилками.

– Кому-то надо это делать, – пожала я плечами, глядя в окно, на пролетающие навстречу автомобили.

Бабушку звали Любовь Абрамовна. Приятно, что мама этого не забыла.

– Помнишь, какие она варенья ваяла? – спросила вдруг мама. – Сейчас таких не варят. Я всё вспоминаю её вишню. Божественная вещь.

– Мы спорили, как лучше варить, – я тоже вспомнила бабушкино вишнёвое варенье, и на душе стало тепло-тепло. – Бабушка говорила, что с косточками вкуснее, а мне нравилось без косточек…

– И однажды ты предложила сварить для тебя варенье из вишни без косточек, а косточки пусть бабушка сварит для себя, – закончила мама.

Мы посмотрели друг на друга, и рассмеялись.

– Хорошо, что ты поехала, – сказала мама. – Мы так редко бываем вместе.

– Да, редко, – согласилась я. – Но всё-таки лучше бы мы встретились где-нибудь здесь или в Москве. А не… у твоего мужа.

– Ой, Поля, не начинай, – мама закатила глаза, и что-то связавшее нас тут же лопнуло и исчезло. – Масик хороший. Он, вообще – идеал мужчины. Что ты всё на него дуешься?

«Потому что он – не папа», – подумала я, но вслух ничего не сказала и снова отвернулась к окошку, глядя на дорогу.

Да, возможно, Масик был очень даже неплохим. Возможно, понимал маму лучше, чем папа. А уж деньгами точно баловал. Может и любил. Но мне всё равно второй брак матери казался предательством. Тем более, с этим Масиком! Вот уж никогда не думала, что толстый, даже жирный, лысый мужик с передним золотым зубом может быть идеалом. Особенно когда единственное, что он может сказать, это – «да, детка», «ты как всегда прелестна, рыбка», и не стесняясь никого пошлёпать мамочку пониже спины хозяйским жестом.

Всё во мне переворачивалось от такого обращения с женщиной, во-первых, а во-вторых – с моей собственной матерью. Каким контрастом с этим человеком казался мой отец – всегда сдержанный, всегда молчаливый, худощавый, с шапкой непокорных каштановых волос. Да, в жизни он производил не самое яркое впечатление. Но как папа преображался, стоило ему заговорить о стихах, о прозе Пушкина, о пьесах Шекспира или Максима Горького. Это был другой мир – красивый, яркий, совсем не похожий на мир Масика и его друзей. Да и были ли у Масика друзья? Что-то я очень сомневалась. В его присутствии мне всегда хотелось с выражением прочитать заключительную строчку из «Легенды о Марко»: «А вы на земле проживёте, как черви слепые живут. Ни сказок про вас не расскажут, ни песен про вас не споют».

– Масика обижать не смей, – сказала мама ровно и без выражения. – Он меня на руках носит. Он меня к морю три раза в год катает. С твоим отцом я к морю ездила только один раз. И жила там в развалюхе размером с курятник, с удобствами во дворе.

На это мне возразить было нечего. Таких денег, как у Масика, у папы никогда не было и быть никогда не могло. Ну не платят учителям столько, чтобы можно было ездить к морю хотя бы раз в год. Но не папа же виноват в этом?

До аэропорта мы добрались в дружном молчании, прошли досмотр, поднялись в самолёт и заняли свои места.

Папа не виноват. Да и жизнь тогда была другая. Сейчас можно на выходные в другую страну слетать. Как на автобусе в другой город съездить.

Летать я всегда не любила, и как только самолёт начал разбегаться по взлётной полосе, сразу закрыла глаза и постаралась уснуть. Мама мне не мешала, демонстративно углубившись в чтение какого-то модного журнала, на обложке которого красовалась девица с надутыми, как автомобильные шины, губами. Я и правда задремала, и во сне видела бабушку – как она стоит у плиты, методично помешивая варенье длинной ложкой, и приговаривает: «Что делать? Варенье варить».

– Полинка, просыпайся!

Сон рассыпался, когда мама двинула мне локтем под рёбра.

Я встрепенулась, зевая и потягиваясь. За стеклом иллюминатора был чужой аэропорт и чужие флаги чужой страны. Долетели без происшествий – и то замечательно. В конце концов, Масик – не вселенское зло. И не самое страшное, что случается в жизни.

И всё-таки, мне очень хотелось, чтобы мамин муж опоздал. Или совсем забыл нас встретить. И тогда я могла бы презирать его с особым удовольствием.

Но Масик не опоздал, не забыл, и уже ждал нас, чуть не подпрыгивая от нетерпения.

– Привет, рыбка! – он схватил маму за талию и притиснул к себе. – А я соскучился, между прочим.

Мама хихикнула и что-то зашептала ему на ухо. Масик заржал, как жеребец, и повёл нас забирать багаж.

Я уныло смотрела им в спины. Они так и шли – в обнимку, никого не замечая вокруг. Правда, забирая наши сумки, Масик соизволил меня заметить.

– Как дела? – спросил он без особого интереса и явно не ждал развёрнутого ответа.

– Всё хорошо, – ответила я сдержанно.

– Отлично! – кивнул он, закидывая огромный мамин чемодан и мою спортивную сумку на плечо. – Машину пришлось припарковать далеко, всё уже занято, какой-то слёт тут сегодня.

– Ничего, мы прогуляемся, – мама смотрела на него с обожанием, и я тайком покривилась.

Дома машина у Масика была такая же, как он сам – большая, яркая и шумная. Ярко-красная, с огромными фарами, которая так и кричала о силе и достатке хозяина. Здесь нас встретил чёрный седан и серьёзный, молчаливый водитель в строгом черном костюме.

– Грузимся, девочки! – скомандовал мамин муж, забрасывая наши сумки в багажник. – Полинка, садись вперёд.

Я села на переднее пассажирское и пристегнулась ремнём.

Ехать и слушать, как Масик и мама любовно воркуют, было не слишком приятно, и я сделала вид, что опять задремала.

– Полина! Посмотри! – мама довольно бесцеремонно потрясла меня за плечо. – Мы почти приехали!

Всё же я опять задремала. А ведь думала, что просто притворюсь.

Открыв глаза, я посмотрела в окно.

Автомобиль как раз выворачивал по серпантинной дороге, спускаясь с холма, и перед нами открылась долина. По ней бежала извилистая река удивительного бирюзового цвета. В бирюзовые волны гляделось синее, как васильки, небо, а вокруг были поросшие светло-зелёными рощами холмы и небольшие горы. Кое-где пролегали ровными тёмно-зелёными полосами виноградники, а довершал картину – великолепный старинный арочный мост. Солнце клонилось к закату и золотило красные крыши домов, сбегавших узкими извилистыми улицами прямо к воде.

– Что это? – спросила я с невольным восхищением, потому что картина была просто сказочная.

– Это Локарно, детка, – хохотнул Масик. – Вы же ещё не ели?

– Нет, и мы ужасно хотим чего-нибудь вкусненького! – радостно подхватила мама.

– Потом поужинаем, – заявил Масик и приобнял её за плечи. – Сначала я свожу вас на мост. Я договорился с этим, как его… ну, «тарзанка» которая.

– Банджи-дампинг, – машинально поправила я его.

Как можно думать о каких-то прыжках, когда рядом – такая красота? Краски природы были такими яркими, такими необычными, что казалось, и люди в этих краях должны быть необычными – такими же звонкими, прекрасными, похожими на южных птиц.

Пока Масик уговаривал маму сходить на «тарзанку», мы въехали в город, проехали по узким улочкам, вымощенным брусчаткой, и остановились у отеля «Роза». Набережная показалась мне уже не такой прекрасной, как вид с холма. Здесь росли пальмы и плакучие ивы, и было слишком много того, что есть в каждом современном городе – какие-то магазинчики, живые «скульптуры», аниматоры, фонари, молодые люди на скейтбордах… Сказочное впечатление таяло, тем более – мамочка согласилась отправиться на мост, чтобы прыгнуть с «тарзанки». Но всё равно набережная была очень, очень красивой. И так и манила прогуляться – не спеша, наслаждаясь красивыми видами и любуясь удивительным цветом воды.

– Вам понравится! – с энтузиазмом говорил Масик. – Падаешь с моста – и сердце в трусы улетает! Сейчас я вас оформлю, и сразу поедем!

Он забрал наши паспорта и умчался в отель, а мы с мамой остались в машине.

– Лучше пройдусь по набережной, – сказала я, глядя на бирюзовую воду, которая колыхалась совсем рядом.

– Почему это? – спросила мама как-то вымучено.

– На мне сегодня стринги, – сказала я очень серьёзно. – Боюсь, сердце из них вылетит. Потеряю.

– Что за ерунду ты говоришь! – рассердилась она. – Поехали! Я одна боюсь!

– Ты с Масиком, – напомнила я. – За ним – как за каменной стеной.

– Полинка! – взвизгнула мама, когда я взялась за дверную ручку. – Ты меня не бросишь! Не смей!

– Да не хочу я с моста прыгать. Зачем мне это? – изумилась я. – «Тарзанка» – она для Тарзана. А я даже на Джейн не потяну. Я дама нежная, цивилизованная, так что развлекайтесь без меня, тем более вы соскучились друг по другу…

– Я без тебя боюсь! – мама втиснулась между передними сиденьями и вцепилась в меня намертво. – Ты мне дочь или нет?!

– Тебе нравится – ты и прыгай, а я не хочу, упорствовала я, пытаясь разжать её руки.

– Веселитесь, девочки? – в машину залез довольный Масик. – Ну всё, поехали! Сейчас я вам тут всё покажу!

Автомобиль плавно тронулся, и я обречённо откинулась на сиденье, с сожалением провожая взглядом уютную набережную с такими обычными, совсем не сказочными людьми.

Мне совсем не хотелось прыгать с "тарзанки". Экстремальный отдых я тоже не любила. Хочешь пощекотать нервишки – поработай в школе. Вот там тебе устроят и «американские горки», и банджи-дампинг без страховки, и милую игру «догони меня, кирпич».

Но Масик прямо загорелся, и мама усиленно поддакивала ему, делая вид, что ей очень интересно сигануть головой вниз с моста. Тут я маме даже посочувствовала. Если муж моложе тебя на пять лет – волей-неволей надо соответствовать. Иначе найдёт даму, которая с удовольствием будет летать с ним на дельтапланах, кататься на сноубордах и прыгать с мостов.

Машина подвезла нас к самому краю набережной, Масик открыл нам с мамой двери, помог выйти из салона и потащил на мост. Я обратила внимание, что по набережной гуляли толпы туристов – слышалась и немецкая речь, и итальянская, и даже, кажется, китайская. А вот мост был пустым, и его даже преграждал шлагбаум.

– Тут закрыто, милый, – пискнула мама и не смогла скрыть радости по этому поводу.

– Они только до полудня работают, – объяснил Масик, подныривая под шлагбаум и протаскивая нас следом, – но я договорился. Там Влад главный – вот такой мужик! – он продемонстрировал нам большие пальцы рук. – Он для нас специально прыжки организует. Высота, драйв – и всё только для нас!

Мы с мамой переглянулись, и, судя по всему, «вот такой мужик» Влад нам обеим одинаково и заочно не понравился.

Мост был длинный, почти бесконечный, но мы дошли до середины и обнаружили там нечто вроде смотровой площадки, огороженной металлическим забором. На площадке стояла сложная конструкция вроде лебедки, лежали бухты троса и в сторону от моста уходил небольшой трамплин. Мне он сразу напомнил про любимое развлечение пиратов – «доску», и даже под рёбрами захолодило. Я вытянула шею, глянув через перила, и увидела далеко внизу бирюзовую воду и сквозь неё – серые камни, торчавшие острыми пиками. Вокруг них бурлила вода – взбитая до белоснежной пены, будто огромное чудовище притаилось под мостом и скалит клыки, выбирая, кого схватить. Наверное, Харибда из «Одиссеи» выглядела так же.

– Я прыгать не стану, – сказала я, отступая от перил мелкими шажками, но Масик только покрепче ухватил нас с мамой и потащил на площадку, где ждали трое парней.

– Не дрейфите, девчули! – с энтузиазмом приговаривал мамин муж, запихивая нас на площадку. – Тут каждый день пачками прыгают! Привет, братан! – он пожал руку одному из парней и познакомил нас: – Это – Влад, а это – мои красотки! Давай, я первый, чтобы они увидели, что ничего страшного.

Мама вцепилась в меня обеими руками, когда на Масика надели страховочные канаты, проинструктировали и завели на доску.

– Божечки, я уже в обмороке, – прошептала мне мама, стремительно бледнея.

– Давай сбежим? – предложила я и потянула её на берег.

– Как – сбежим?! – перепугалась она ещё больше. – А Масик?..

Ответить я не успела, потому что Масик с гиканьем и воплями рухнул с моста, раскинув руки.

Мы с мамой следили за его полётом, замерев и перестав дышать. Мне казалось, канат такой же бесконечный, как этот мост, и что сейчас Масик рухнет прямо на камни.

Но всё обошлось, и Масик полетел вверх так же упруго, как и вниз. Над рекой разносились его восторженные вопли, он сделал ещё пару качаний вверх-вниз, а потом канат постепенно остановился. Закрутилась лебёдка, и Масика начало медленно поднимать наверх. Мы с мамой одновременно выдохнули, и только тут я услышала, как смеются парни – работники этого чудовищного аттракциона. Я с трудом оторвалась от созерцания болтавшегося над бездной Масика, и увидела, что парни смотрят на нас и посмеиваются.

– Не бойтесь, дамы, – Влад подошёл к нам с улыбкой, такой уверенный, в майке, открывающей накаченные руки и бычью шею. – Здесь безопасно даже для пятилетнего ребенка. Раз в жизни это надо попробовать каждому, – тут он подмигнул мне. – Первый раз все нервничают, а назавтра девяносто процентов возвращаются. Прыгнуть второй раз.

– А десять процентов куда деваются? – хрипло спросила я, облизнув пересохшие губы.

Влад шутку оценил и засмеялся, мама помедлила и… засмеялась тоже.

– Ни за что не буду прыгать, – повторила я.

Масика затащили на площадку, он был красный и довольный, и шумно делился впечатлениями – куда улетело у него сердце и прочие органы в придачу.

– Мам, пойдём отсюда, – сказала я вполголоса.

Масик услышал и обиженно раскинул руки:

– Рыбка! Ну ты что? Это же так здорово!

– Лучше не надо, – забормотала я, но мама вдруг вскинула голову и посмотрела на меня с героическим отчаянием.

– А я прыгну! – сказала она и двинулась вперёд на подгибающихся коленках.

– Мам! – я схватила её за плечо, сделав ещё одну попытку остановить, но она только мотнула головой и вырвалась.

– Молодец! Красавица ты моя! – Масик облапал и расцеловал её. – Давай! Покажи класс! Можешь орать во всё горло! Это так расслабляет!

Самое время было удрать, но разве я могла оставить маму? Пришлось стоять и смотреть, как на неё точно так же, как на Масика, надевают страховочные тросы, как инструктируют, и понимала, что мама ничего не слышит из того, что ей говорят.

Вот она идёт по доске мелкими шажочками… вот становится на краю, точно так же, как Масик раскинув руки… Я опять затаила дыхание. Неужели – прыгнет? Да ладно… Постоит и передумает… Но мама вдруг оглушительно взвизгнула и начала падать.

Я зажмурилась, но продолжала слышать мамин визг. В какой-то момент он прервался, а потом возобновился – но уже не протяжно, а урывками. Открыв глаза, я обнаружила, что мама благополучно летает вверх вниз, а парни у лебёдки ждут, когда канат перестанет пружинить.

– Молодец! Я тобой горжусь! – орал Масик, сложив руки рупором.

Наконец, зажужжал моторчик, и вскоре мама стояла на площадке – красная, лохматая, но невообразимо счастливая.

– Полинка! Тебе тоже надо попробовать! – вопила она, пока её развязывали, а Масик лобызал в обе щеки. – Это как полёт! Как свобода!

– Ну нет, – покачала я головой. – Вы прыгнули – и хватит. Теперь давайте в отель. Я как раз в самолёте курицу ела. Вдруг вырвет?

– Полинка! Не трусь! – мама с неожиданным проворством подскочила ко мне и схватила за руку. – Это надо попробовать! Хоть один раз в жизни!

[1] Строка из стихотворения Тютчева Ф.И.

[2] Строка из стихотворения «Мцыри» Лермонтова М.Ю.

Глава 2

Не знаю, как я согласилась на это. Может, потому что мама сильно уговаривала, расписывая чувство свободы и полёта. Может, потому что Масик как-то очень удачно и обидно ввернул про трусость, и про то, что все учителя – малахольные. А может, у меня было временное помрачение, потому что когда я пришла в себя, то уже стояла в полной экипировке, обмотанная тросами, а Влад застёгивал ремни на моих лодыжках.

Тут я сделала последнюю слабую попытку остановить это безумие, но инструктор приобнял меня за плечи и сказал необыкновенно проникновенным голосом:

– Да ты посмотри, какая здесь красота! Здесь надо летать, как птице. Посмотри, вода прозрачная, как небо. Это ведь красиво.

Я невольно поддалась гипнозу этих слов и посмотрела вниз, на бирюзовую воду. Она, и правда, была прозрачной, как небо. И там, где белые бурунчики вились между камней, я вдруг увидела нечто, чего в воде видеть не полагалось. Там был сад – в кипенном белоснежном цветении, с изящным переплетением веток на фоне голубого неба… Отражение? Но до берега далеко… Я сморгнула, чтобы лучше разглядеть такое чудо, а инструктор нашёптывал:

– Расслабься, руки раскинь – и вперёд…

Сад в воде колыхнулся ветвями, будто звал меня к себе, и я, сама не зная, как и зачем, раскинула руки и полетела вниз.

По идее, падение должно было занять несколько секунд, но я летела и летела, вода с манящим садом как-то очень стремительно приближалась, а меня всё не подкидывало и не подкидывало вверх… Я услышала визг и сначала подумала, что это я кричу, но потом поняла, что это кричит мама откуда-то словно очень издалека.

Вода всё приближалась, от скорости падения у меня свистело в ушах, и за несколько мгновений до того, как врезаться в бирюзовую поверхность, я вскрикнула. Ещё я успела подумать, что этот инструктор Влад – дурак и халтурщик. Либо слабо затянул трос, либо не проверил верёвку, и она порвалась.

Ледяная вода хлынула в рот и уши, я захлебнулась и полетела куда-то дальше – в холод и пустоту.

Мне показалось, я отключилась всего на пару секунд, но когда открыла глаза, обнаружила, что я не в воде, а на самом солнцепёке. Солнце светило прямо в глаза, хотя ему полагалось спокойно клониться к закату. Но одежда на мне была мокрая, значит, меня только-только вытащили…

Заслонив солнце, надо мной склонились люди – незнакомые, с тревожными, испуганными лицами. Они переговаривались на итальянском, но так быстро и на каком-то странном диалекте, что я понимала через слово.

Наверное, туристы, которые гуляли по набережной…

Кряхтя, я приподнялась на локтях, желая сейчас только одного – нажать себе на живот, чтобы вся вода оттуда вылилась. Мне казалось, я выпила ведра два, не меньше.

Туристы были одеты как-то странно – в белые рубашки с широкими рукавами и в мешковатые штаны до колен. Кто-то был в странных деревянных башмаках на босу ногу, кто-то и вовсе без башмаков. И стояли эти башмаки и босые ноги не на камнях набережной Локарно, а на заросшем травой берегу.

Нет, берег был тем же… Бирюзовая вода, изумрудные холмы… Но где же мост? И где город? Неужели, меня унесло течением?

Я села, оглянулась и увидела молодую женщину, которая стояла немного поодаль, в длинном коричневом платье, мокром насквозь. С её тёмных волос жирными струями бежала вода, а сама женщина смотрела на меня с таким ужасом, будто я была выходцем с того света.

– Как вы себя чувствуете, хозяйка? – спросил меня один из мужчин, как-то странно окинул меня взглядом и хмыкнул.

Тут я поднатужилась и выплеснула из себя изрядную порцию воды. Желудок сразу стал пустым-пустым, а в животе заныло, как будто я качала пресс полчаса подряд. Меня затрясло, стало холодно даже на солнце, и совершенно не понятно, зачем называть меня хозяйкой…

– Надо сообщить моей маме, – сказала я, стуча зубами. – Она на мосту, мы прыгали… трос оборвался или развязался… – тут я посмотрела на свои ноги и увидела, что на ремнях болтается обрывок троса.

Ну точно – не проверил, как следует. А если бы я разбилась там в лепёшку?!. От злости я немного пришла в себя и первым делом расстегнула ремни, отшвырнув их в сторону.

– Дайте кто-нибудь телефон? – попросила я. – Я – туристка, из Локарно, мне надо позвонить матери…

Никто не бросился услужливо предлагать мне телефон. Мужчины переглянулись и выглядели озадаченными.

– Я заплачу! – сказала я, оскорбленная таким крохоборством.

Правда, мой кошелёк с картами и наличкой остался в машине… Но ничего. Попрошу маму, она переведёт на счёт.

Но даже за плату никто не торопился доставать телефон. Мужчины зашептались, поглядывая на меня, и я расслышала что-то про одежду.

Одежда им моя не понравилась? Да это они одеты, как чучела на огороде в деревне Гадюкино. И телефон им жалко дать человеку, попавшему в беду! Вот тебе и хвалёный цивилизованный рай!

– Где тут ближайший полицейский участок? – спросила я, теряя терпение. – Покажите, как пройти до полицейского участка.

– Так это в Сан-Годенцо, хозяйка, – с запинкой произнёс тот из мужчин, который спрашивал, как я себя чувствую. – Пять миль.

Пять миль? Неужели меня унесло настолькодалеко? И что это за город – Сан-Годенцо? Впервые о нём слышу.

– До Локарно далеко? – спросила я, вставая и отжимая волосы.

– Двадцать миль, – мужчина озадаченно почесал макушку. – А почему вы в такой одежде, хозяйка?

– А что не так с моей одеждой? – удивилась я. – Обычная одежда. И меня зовут Полина Павловна…

– Да она же не в себе! Вы не видите, что ли? – ко мне подскочила мокрая женщина и вцепилась мне в плечи. – Бедняжка! Совсем помешалась после смерти мужа! Видите, даже его одежду надела… Пойдём, Апо, тебе надо отдохнуть. Пойдём.

Женщина говорила со мной ласково, но я на всякий случай отодвинулась.

– У меня нет мужа, синьора, – сказала я по-итальянски, потому что все они тут лопотали на смешном итальянском. – Я из России, мне надо в полицию. Понимаете?

– Конечно, понимаю, – закивала она с таким сочувствием, что можно было расплакаться от умиления. – Идём со мной, Апо, всё будет хорошо. И не надо топиться, очень тебя прошу… Смерть мужа – это страшно, но лишать себя жизни грешно.

– Она сама прыгнула?! – ахнули мужчины и все, как один, перекрестились.

– Конечно, сама, – сказала я уже сердито, потому что хотелось поскорее переодеться, да и маму надо было успокоить – она ведь с ума там сходит. – И больше никогда такую глупость не сделаю.

– Вот и хорошо, – залепетала женщина, снова обнимая меня за плечи. – А теперь пойдём, пойдём… Ты меня не узнаёшь?

– Впервые вас вижу, – отрезала я, опять сбрасывая её руку. – И не цепляйтесь за меня, пожалуйста.

– Она меня не узнаёт! – воскликнула женщина горестно, обращаясь к мужчинам. – Она точно сошла с ума! – потом она обернулась ко мне и сказала, просительно заглядывая в глаза. – Апо, я ведь твоя дорогая подруга, Ветрувия Фиоре, я замужем за Джузеппе Фиоре, братом Джианне Фиоре, твоим дорогим мужем…

– Да это вы с ума сошли, – возмутилась я, чувствуя, что мне и без полуденного солнца становится жарко. – Я – Полина Павловна…

– А ты – моя дорогая подруга Аполлинария Фиоре, – перебила меня женщина. – И лучше бы нам вернуться поскорее, а то матушка будет недовольна.

– Так ты мошенница! – осенило меня. – Она – мошенница! – сказала я мужчинам, смотревшим на нас, как на рогатых кошек. – Никакая я не Фи… И не Аполлинария. И не замужем. Я упала с моста, меня ищут мама и отчим, и мне срочно надо в полицию.

– Боже мой! Всё очень плохо! – прошептала мошенница Ветрувия, прижав ладони к щекам. – Всё очень-очень плохо…

– Плохо будет вам, когда я заявление напишу, – сказала я сердито.

Конечно, было неясно, зачем я понадобилась мошенникам, но выяснять причины не хотелось. Вдруг это работорговцы какие-нибудь? Или охотники за органами?

Я почувствовала, как капельки пота противно поползли по вискам. Вдруг, я и правда, попала к бандитам? Но почему они все говорят на итальянском? Ведь это Швейцария…

– Апо, миленькая, – между тем уговаривала меня мошенница, – ну что с тобой? Давай я тебя отведу в холодок… в тенёк… Тебе, наверное, голову напекло?

– Вода в реке ледяная, – напомнил кто-то из мужчин.

– Может, ты головой о камень ударилась?! – ахнула Ветрувия. – Тогда тебе надо в постель, лёд приложить…

– Оставьте меня в покое, женщина! – повысила я голос, когда она снова попыталась обнять меня.

Может, закричать? Чтобы меня услышали и пришли на помощь? А вдруг тут кроме этих бандитов никого нет?

Словно в ответ на мои мысли, со стороны раздались возмущённые вопли и крики. Мы все обернулись в ту сторону и увидели трёх женщин, которые мчались к нам, как парусные яхты на полном ходу – на каждой был головной убор вроде тюрбана, и его концы трепыхались по воздуху, словно паруса.

Одна женщина была гораздо старше, две – совсем молоденькие. Но все – крепкие, упитанные, в смешных длинных платьях и корсажах на шнуровке. Корсажи дамы затянули так туго, что ткань на боках готова была разойтись по швам.

– Где она?! – вопила на бегу старшая синьора, размахивая руками, и каждая рука у неё была – с небольшую сковородку. – Где эта негодница? Подайте её сюда!

Требовательной даме подвизгивали обе девицы, и лица у всех троих были очень недовольные. Я бы даже сказала – злобные.

Появление этой троицы произвело впечатление, и несколько секунд мы все оторопело смотрели на них. А дамы уже подбежали к нам, и старшая без лишних объяснений вцепилась мне в волосы всей пятернёй.

– Бежать вздумала?! – орала эта сумасшедшая и лупила меня ладонью по шее и плечам. – Я тебе покажу – как бежать!..

– Помогите! – заорала я, пытаясь освободиться, но никто не пришёл ко мне на помощь, зато две девицы в тюрбанах тоже набросились на меня, щипая за что могли ухватить.

– Матушка! Матушка! Остановитесь! – голосила Ветрувия, бегая вокруг и заламывая руки. – Вы же её убьёте! Апо чуть было не погибла!.. Остановитесь!

– Чуть не погибла?.. – синьора «матушка» прекратила меня избивать, но волосы мои не отпустила, лишь пригнув меня ещё ниже.

– Апо упала с моста… – взахлёб бросилась объяснять Ветрувия, – она потеряла память… ничего не помнит, никого не узнаёт…

– То есть как это – не узнаёт? – строго спросила дама и потянула меня за волосы, заставляя приподнять голову повыше. – Притворяешься?!.

– Да помогите же мне! – простонала я, пытаясь оттолкнуть двух девиц, которые продолжали награждать меня щипками и тычками в рёбра.

Но все стояли столбами, и смотрели на нас даже не особенно удивлённо.

– Хозяйка Аполлинария упала в воду, – сказал тот мужчина, что раньше говорил со мной. – Хозяйка Ветрувия её спасла.

– Труви спасла? – дама поморщилась и встряхнула меня: – Ты зачем спрыгнула с моста? Думала, так легко от меня избавишься? А ну, быстро домой! У нас апельсины и так столько пролежали! Ложку в руки – и чтобы никаких глупостей!

– Отпустите меня! Я вас не знаю! – попыталась ещё раз объяснить я, но меня больше никто не слушал.

Синьора «матушка» поволокла меня за волосы прямо по зелёной травке, так что я едва успела переставлять ноги, а с двух сторон в меня вцепились девицы, завернув мне локти и подталкивая вперёд. Где-то рядом семенила Ветрувия и причитала, чтобы «дорогую сестрицу Апо не трогали». Или трогали не слишком сильно.

Тут я поняла, что дело реально плохо. Мало того, что я чуть не погибла, я ещё умудрилась заблудиться в чужой стране, и мама с Масиком понятия не имеют, что я жива-здорова, и не знают, где я нахожусь, так в довершение всего меня ещё и похитили.

Я пыталась вырываться, пиналась и даже укусила одну из молодых дамочек за руку, но три ведьмы держали меня крепко, и, визжа и ругаясь, волокли меня всё дальше и дальше. А когда мы свернули с дороги, и с берега нас уже нельзя было увидеть, синьора «матушка» отвесила мне несколько таких крепких затрещин, что в голове зазвенело, в глазах потемнело, колени подломились.

Мне повезло свалиться с моста в Лекорно и не разбить голову, а сейчас вполне могла бы получить сотрясение.

– Хватит! Хватит! – взмолилась я, и синьора с очень некрасивым ругательством, вспомнив о естественных собачьих отходах, опустила руку.

Девицы, державшие меня под локти, проволокли меня ещё метров сто, зрение у меня прояснилось, и я увидела синюю крышу дома, утопающую в зеленой листве. Ещё метров пятьдесят, и мы оказались на лужайке перед неуклюжим и обшарпанным двухэтажным домом с мезонином. Черепица на крыше была красивого синего цвета, но больше в доме не было ничего красивого. Столбики перед входной дверью опасно покосились и грозили уронить на кого-нибудь треугольную крышу портика, стёкла на втором этаже были разбиты, а на полуразвалившейся трубе торчало птичье гнездо.

Тащили меня прямо к этому дому, и я сделала последнюю попытку освободиться, изо всех сил задёргавшись в руках девиц.

– Мама! Она как взбесилась! – плаксиво заверещала одна из дамочек, которую я пнула по щиколотке.

– Я ей сейчас все зубы повыбиваю, этой бешеной! – чуть ли не зарычала синьора и угрожающе подняла пухлую мощную руку.

Ударить она не успела, потому что раздались голоса – мужской и женский, и мужской что-то требовал, срываясь на крик, а женский монотонно жужжал, не меняя интонацию.

– Помогите-е! – заголосила я. – Спасите-е!

Синьора очень быстро прихлопнула мне рот ладонью и для верности прихватила поперёк шеи, слегка придушив. Пока я пыталась глотнуть воздуха, потому что заодно мне прихлопнули и нос, голоса стали громче и отчётливей.

– …да оно же сгорело! – возмущался мужчина. – Вот, до углей!

– Сгорело, – подтвердила женщина. – Точно, угли.

– А за что я деньги заплатил?! – взревел мужчина. – Где синьора Ческа? Пусть сейчас же вернёт мне деньги! И за персики тоже!

– Вы правы, зря заплатили деньги, – поддакнула женщина без тени сожаления.

– Это синьор Луиджи, – пробормотала «матушка». – Что там случилось? Миммо! Жутти! Тащите эту бездельницу в сарай. Потом с ней поговорю, – она отпустила меня и заспешила куда-то сквозь кусты, на ходу поправляя тюрбан.

Я с жадностью хватала ртом воздух, а девицы резко развернулись и поволокли меня куда-то в сторону. Ветрувия бежала рядом и молитвенно складывала руки, бормоча что-то о милосердии и благоразумии.

Меня втолкнули в маленькую деревянную постройку, дверь за моей спиной закрылась, и что-то лязгнуло и заскрипело.

– Бегать она вздумала! Ничего, матушка ей быстро напомнит, кто тут хозяйка, – услышала я удалявшийся голос одной из девиц.

Потом стало тихо, и я огляделась.

Судя по всему, сарай использовался, как фруктовый склад. Здесь стояли корзины с апельсинами, и пахло сладковато и немного горько. Что ж, от жажды и голода не умру, если мне предстоит долго просидеть здесь. Но как сообщить моим, где я?

– Апо! Ты как? – в маленьком окошечке под самым потолком появилась, заслонив свет, голова Ветрувии.

– Хреново, – ответила я по-русски, до сих пор ощущая лёгкий звон в голове.

– Что? – переспросила Ветрувия.

– Говорю, что я – не Апо, – повторила я уже на итальянском. – И вы не имеете права меня здесь удерживать. Я – гражданка другой страны, у вас будут большие международные проблемы.

– Апо! – казалось, моя собеседница перепугалась по-настоящему. – Ты и правда ничего не помнишь? Ты не притворяешься?

– Сколько можно повторять! – я вспылила, но тут же взяла себя в руки и заговорила спокойнее: – Открой дверь, прошу тебя. Я просто уйду и никуда не буду жаловаться. Я завтра же уезжаю из страны, и делайте тут, что хотите.

– Куда ты поедешь?! – перепугалась Ветрувия. – У тебя никого нет на белом свете! Ты любовника нашла? Когда успела?

– Не говори глупостей, – перебила я её. – Выпусти меня, и забудем о нашей встрече.

– Я не могу тебя выпустить, – ещё больше перепугалась женщина. – Матушка с меня три шкуры спустит! А тебя поймает и поколотит! Апо, не глупи! Ты же знаешь её!..

Время шло, и я теряла каждую драгоценную секунду даром. Если эта дурёха не хочет помогать, ещё бы и не мешала.

– Точно, знаю. Ты права, лучше с матушкой не спорить, – схитрила я. – Кстати, чем там недоволен синьор Луиджи? Сходи, узнай. Потом расскажешь. Вдруг что-то важное?

– О, ты начинаешь вспоминать? – встрепенулась Ветрувия. – А что ещё помнишь?

– Больше ничего, – заверила я её. – Давай, беги. Послушай, что там такое, и как настроена матушка – простит меня или нет.

– Хорошо, – чуть помедлив ответила Ветрувия.

Голова её исчезла из окошка, и стало совсем тихо.

Так, времени у меня мало. Скорее всего – очень мало. Неизвестно, сколько там задержит эту мегеру-матушку горластый синьор Луиджи. А мне надо поскорее найти способ сбежать отсюда.

Я без особой надежды подёргала дверь. Сарай такой дрянной, а дверь крепкая. Даже не покачнулась. Вряд ли мне удастся ее выбить, даже если найду топор. Да и шум могут услышать…

Наскоро осмотрев сарай, я не обнаружила здесь ни молотка, ни топора, ни даже перочинного ножа, которые можно было бы использовать в качестве оружия. Видимо, настоящую Аполлинарию запирали здесь частенько, и позаботились, чтобы ничего тяжёлого под руку не попало.

Через дверь я точно не выберусь. Значит, остаётся окно… По размерам, вроде, подходящее – должна пролезть. Вот только расположено оно почти под самым потолком…

Прикинув расстояние от пола до окошка, я поняла, что не допрыгну. Я ведь не кенгуру. На что бы встать? Здесь не было ни стульев, ни скамеек, ни досок, ни ящиков… Только корзины с апельсинами…

Больше не сомневаясь, я принялась вытряхивать из корзин ароматные жёлтые фрукты, а сами корзины сбрасывать возле стены. Получилась приличная куча, и я осторожно полезла на неё. Прутья ломались, и корзины сплющивались под моим весом, но я умудрилась добраться до окошка и даже смогла подтянуться и пролезть в него до пояса. Лёжа животом на подоконнике, я осмотрелась. Вокруг были деревья, и не было видно ни дома, ни лужайки. Прекрасно. Меня тоже не видно.

Внизу лежали сложенные штабелями доски, на них-то и стояла Ветрувия, когда заглядывала в сарай.

Я попыталась просунуть в окно ногу, но сразу же поняла, что застряну. Ладно, другого выхода нет… Тот, кто сиганул с моста в Локарно, точно не будет переживать, если сиганёт из окна сарая… Надеюсь, шею я тут себе не сверну…

Оттолкнувшись, я бесстрашно повалилась вниз головой, выставив перед собой руки. Падать на доски оказалось не очень приятно – я засадила себе в ладони кучу заноз и скатилась на травку, пробороздив животом и чудом не расквасив нос. Ударилась коленом, но расслабляться было некогда, поэтому потерев ушибленное место я вскочила и, прихрамывая, побежала в противоположную от дома сторону. Неважно куда – главное сбежать. Там доберусь до Локарно или ближайшего полицейского участка… От реки мня вели так, что солнце светило в лицо, поэтому надо свернуть немного влево, там и должен быть город…

Я мчалась между деревьями, ныряя в заросли олеандра и не обращая внимания на боль от царапин. Только бы добраться до нормальных людей… Только бы сбежать от этой мафии…

Земля пошла под уклон, и я очутилась в саду – в заброшенном фруктовом саду. То, что он заброшен – было сразу понятно, трава тут выросла почти по пояс, но я бесстрашно ринулась в неё, раздвигая руками и надеясь, что змей в Швейцарии не бывает. Солнце припекало всё сильнее, я торопилась и обливалась потом, а сад всё не кончался. Часов у меня не было, поэтому я не могла определить, сколько времени бегу. Мне казалось, что около часа, если не больше. Надо было прихватить парочку апельсинов… Страшно хотелось пить…

На солнце внезапно набежала туча, закрапал мелкий дождик, и я с наслаждением подставила каплям разгоряченное лицо и даже попыталась поймать дождь, высунув язык. В рот попало совсем жалкое количество воды, хотя и это меня освежило. Стало не так жарко, но это меня не обрадовало. Вместе с долгожданной тенью нахлынуло чувство тревоги, и это не было связано с преступниками, которые похитили меня. Невольно я замедлила шаг, огляделась и прислушалась. Странно… Я ничего не слышала, кроме шелеста листвы, но почему-то этот звук пугал… Как может напугать шелест листьев? Ерунда какая-то…

Солнце снова выглянуло, заблестев всеми своими лучами на капельках воды, повисших на листьях.

Заросли олеандра закончились, и теперь я шла мимо грушевых деревьев, усыпанных молоденькими плодами – ещё зелёными, но уже полностью оформившимися, крепенькими. Грушевые деревья обвивали плети дикого винограда – тоже пока зелёного, с крохотными гроздьями, похожими не на привычные виноградные грозди, а на фигурные серьги.

И ещё были пахучие цветы белого олеандра, и розового лабазника, и розовой и белой вербены. Целый шквал ароматов, от которых кружилась голова. Настоящий рай красок и запахов… Но было что-то пугающее в этом раю. Я ускорила шаг и машинально зашептала стихи, чтобы было не так страшно. Из-за винограда и дождя вспомнился «Мцыри» из программы восьмого класса:

– Кругом меня цвёл Божий сад;

Растений радужный наряд

Хранил следы небесных слёз,

И кудри виноградных лоз

Вились, красуясь, меж цветов…

Шелест листвы усилился, и даже плети винограда затряслись качая серьгами-гроздьями, с которых алмазным дождём осыпались сверкающие капли.

И тут я остановилась, как вкопанная, потому что перетрусила ещё больше, чем когда меня заперли в сарае.

Ветки деревьев шевелились, но… они качались не так, как им положено качаться – одновременно, в одну сторону. Ветки качались на своё усмотрение – то одна, то другая, и каждая по своему – влево, вправо, поперёк… Но самым жутким было не это, а то, что ветра не было.

Ветра не было совсем.

Глава 3

– Мне это кажется, мне всё это просто кажется, – забормотала я себе под нос, чувствуя, как по коже побежали противные мураши страха, как перед прыжком с «тарзанки».

Взяв себя в руки, я продолжила идти, стараясь не смотреть на качающиеся без ветра деревья.

Снова выглянуло солнце, стало припекать. Дорога пошла вверх, и я совсем запыхалась.

Когда уже покажется Локарно или какой-нибудь магазин? Где там возле этого курорта такие заросли? А если меня унесло на противоположную сторону? Где одни виноградники?..

Я прибавила шагу, ориентируясь по солнцу. Если идти всё прямо и прямо, рано или поздно выйду к Лаго Маджоре. И если пойду вдоль берега, то рано или поздно выйду к какому-нибудь городу. Их тут куча по всему побережью. И Сан-Наццаро, и Вира, и Бриссага…

Но я шла и шла, а озера так и не было

Неужели я свернула в сторону и теперь иду вдоль берега?

Свернуть?..

Я заметалась, но сразу же взяла себя в руки. Последнее дело – бросаться из стороны в сторону. Тогда точно заблудишься. По солнцу – и прямо, только прямо.

Подъём закончился, теперь земля под ногами шла ровно, никто меня не преследовал, и я немного успокоилась. Может, полежать где-нибудь в тенёчке? А когда солнце спустится – пойду себе, по холодку…

Нет. Вдруг эти итальянские мафиози пустят по следу собак?

Поёжившись, я невольно пошла быстрее, опять углубилась в заросли олеандра, развела переплетные ветки и… вышла прямо к дому с синей черепичной крышей.

Это было невероятно, но я умудрилась сделать круг и снова вернуться на это же самое проклятое место!

Круто развернувшись, я бросилась бежать.

Под горку, через олеандр, потом под грушевыми деревьями, обвитыми плетями дикого винограда… Главное – добежать до озера… До озера…

Пот заливал лицо, страшно хотелось пить, но я бежала, не останавливаясь, поминутно проверяя, чтобы солнце светило справа.

Немного утешало, что деревья вокруг меня больше не махали ветками, а стояли смирненько, но в какой-то момент мне стало казаться, что они пристально наблюдают за мной. Деревья! Наблюдают!.. Так можно точно с ума сойти.

Я взбежала на взгорочек, вломилась в заросли олеандра, продираясь сквозь ветки и даже не пытаясь соблюдать тишину – чтобы не поймали. Мне хотелось просто убежать из этого сада, просто оказаться возле озера…

Кустарник закончился, и я опять – опять! – очутилась перед обшарпанным домом с синей черепичной крышей.

А солнце благополучно светило слева.

Как так?! Как так может быть?

Мне показалось, что я потихоньку съезжаю с катушек. Может, я головой ударилась, когда падала?

Из-за деревьев вышел незнакомый мне мужчина – тощий, в белой рубашке с закатанными до локтей рукавами, в соломенной шляпе с уныло повисшими широкими полями, и с таким же уныло повисшим длинным носом. Мужчина толкал тележку, полную круглых глиняных горшков, а заметив меня остановился и махнул рукой:

– Ты как и сарая выбралась, Апо? – крикнул он мне. – Иди лучше в дом, пока матушка тебя не хватилась.

Не ответив, я попятилась, пока кусты не скрыли от меня мужчину в соломенной шляпе, а потом развернулась и в третий раз бросилась бежать.

В этот раз я на каждом шагу ориентировалась по солнцу, чтобы точно не свернуть обратно к дому с синей черепицей. Я уже не обращала внимания на заросли дикого винограда, на живописные полянки с олеандром – просто бежала наугад, держа солнце с правой стороны.

В саду было тихо, и эта тишина нервировала больше, чем ветер, которого, вроде и не было.

Только бы добраться до озера…

Сад закончился, и я вдруг оказалась не у озера, как предполагала, а на широкой просёлочной дороге. Асфальта тут не было, и на сухой до пыли почве виднелись две вдавленные узкие колеи – то ли от велосипедов, то ли от мопедов…

Я заметалась вдоль дороги, не зная, куда пойти – налево или направо. Наверное, лучше налево… Кажется, Локарно должен находиться там…

Словно в ответ на мои мучения из-за поворота дороги вырулила конная повозка на огромных тонких колёсах, которые как раз вписались в колею. На повозке – неуклюжем корыте с низкими бортиками – сидели мужчина и женщина, а за их спинами торчали макушки шести или семи детишек. Все были в таких же нелепых костюмах, что я видела на людях у озера, и в широкополых соломенных шляпах с растрёпанными краями.

Но это было лучше, чем итальянская мафия, и я бросилась к повозке.

– Простите, не подскажете, как связаться с полицейским участком в Локарно? – спросила я на немецком. – Мне нужна помощь, я попала в аварию…

Договорить я не успела, потому что женщина завизжала, как резанная, детишки завопили кто дискантом, кто басом, а мужчина резко осадил лошадь и даже замахнулся на меня кнутом, но потом пригляделся и опустил руку.

– Тише! – прикрикнул он на странном итальянском на голосящих женщину и ребятишек. – Это же хозяйка с виллы «Мармэллата», Аполиннария Фиоре.

Вопли и визги сразу прекратились, и женщина подозрительно посмотрела на меня, окинув взглядом от пяток до макушки, а дети высунулись из-за бортиков, с любопытством тараща на меня глаза.

Опять эта Аполлинария Фиоре. И опять итальянский язык. А может, это сообщники тех итальянцев?.. Подрабатывают на полставки аниматорами…

– Добрый день, – сказала я, переходя на неуверенный итальянский, – подскажите, как проехать в Локарно? Мне срочно нужно в полицейский участок. Или разрешите позвонить? Я потом переведу вам деньги за звонок.

– Что? – мужчина и женщина переглянулись, а потом мужчина заговорил так же неуверенно, как я на итальянском: – Она только что потеряла мужа, наверное, немного не в себе…

– Это не повод, чтобы разгуливать в таком виде, – зашипела женщина, снова окинув меня взглядом с головы до ног.

– Где Локарно? – повторила я, теряя терпение. – Мне срочно нужно в полицию!

– Но в Локарно нет кондотьера, – очень любезно пояснил мне мужчина. – Солдаты есть только в Сан-Годенцо.

Зачем мне солдаты и какой-то Сан-Годенцо?..

– Как проехать в Сан-Годенцо? – спросила я уже в полном отчаянии.

Неужели, так трудно дать попавшему в беду человеку телефон? Или нормально рассказать, где тут ближайшая автобусная остановка? Или магазин, где точно есть телефон общего пользования?..

– Так это вам туда, – мужчина махнул рукой в ту сторону, откуда притащилась его повозка. – Но сейчас в город вряд ли кто-то поедет… А у меня, кстати, письмо для вас, как раз из Сан-Годенцо. От адвоката. Тина, где письмо?

– Вот, – женщина вытащила из-под передника помятый конверт и с недовольным видом протянула мне.

Я машинально взяла его и скользнула глазами по рукописным буквам, выписанным с такой тщательностью, словно кто-то сдавал экзамен по художественной каллиграфии.

«Синьоре Аполлинарии Фиоре» – прочитала я первую строчку, а потом увидела, что было написано дальше – Миланское герцогство, кантон Пьемонт, отправлено из Сан-Годенцо…

Ещё ниже шла дата отправления письма – несколько аккуратных циферок, которые подействовали на меня, как удар поварёшкой по голове.

«Отправлено 13 мая 1430 года».

Пятнадцатый век? Письмо отправлено в пятнадцатом веке? Тупая шутка… Или не шутка?!.

– Кто сейчас нами правит? – спросила я дрогнувшим голосом.

– Будто вы не знаете, хозяйка, – произнёс мужчина и пожал плечами. – Мы ведь уже восемь лет как освободились от этих германцев и подчиняемся герцогу Миланскому, Филиппо Висконти. Вы простите, что жена так заорала. Но я и сам перепугался… Принял вас за германского разбойника, – он усмехнулся, окинув меня взглядом с головы до ног. – Одеты вы…

Жена ткнула его локтем в бок, и посмотрела так свирепо, что мужчина сразу присмирел.

Но я думала совсем о другом.

Этого не могло быть, но это происходило. Я затравленно оглянулась, уже иначе воспринимая пышные зеленые окрестности, где не было ни одного столба электросетей или сетевых башен, где не было заасфальтированных дорог, и где люди разъезжали на телегах, запряженных лошадьми, и носили одежду периода Возрождения.

Об этом периоде я помнила только, что тогда жили и творили Данте Алигрьери, Петрарка, и Джакомо Бокаччо придумал своего «Декамерона». Это всё просто преотлично, но я-то здесь каким боком?!.

Я стояла посреди разбитой дороги, комкала в руках странное письмо, адресованное некой Аполлинарии Фиоре, с которой меня упорно путали, и совершенно не знала, что мне теперь делать и как поступить.

Разумеется, письмо читать я не стану. Читать чужие письма – это дурной тон, между прочим. Письмо адресовано не мне, я знать не знаю никакой Аполлинарии Фиоре. И знать не хочу, если честно.

Оставалась маленькая, очень хиленькая надежда, что это всё устроил Масик. Решил разыграть меня, нанял артистов… Но какие-то слишком смелые артисты – бьют и всё по голове. Так и убить можно. И это уже совсем не смешно.

– Вон она! Держите её! – раздались крики со стороны.

Теперь уже я чуть не завизжала, как только что – перепуганные чумазые дети в повозке. Потому что к нам со стороны запущенного сада мчались синьора Ческа и две её подручные ведьмы – Миммо и Жутти.

Следом за ними семенил, размахивая руками, тощий мужчина в соломенной шляпе – тот самый, который удивлялся, как это я выбралась из сарая.

Уже не было времени гадать, как они догнали меня так быстро. Я со всех ног бросилась бежать по дороге, в сторону какого-то Сан-Годенцо. Да просто бежать хоть куда-нибудь!..

Сзади летели крики и проклятия, я прибавила скорости, но тут из зарослей на дорогу выскочила Ветрувия, мы столкнулись на полном ходу и повалились на землю.

По сравнению с падением с моста это падение было – так себе. Но я всё равно потеряла драгоценные секунды, и не успела подняться на ноги, как синьора Ческа с сопровождающими меня настигла.

– Бежать вздумала?! – орала эта мегера, снова вцепившись мне в волосы.

– Мама! У неё письмо! – Миммо или Жутти (кто из них там кто – я не запомнила) подняла письмо, которое я уронила, и взвизгнула: – Это от адвоката!

– Дай сюда, – синьора Ческа перебросила меня в руки второй девицы (Миммо или Жутти, но мне было это без разницы), а сама выхватила письмо и впилась взглядом в надписанный адрес.

– От адвоката… – пробормотала она, и её раскрасневшееся от бега лицо мгновенно побледнело. – Что он там пишет?

В отличие от меня синьора Ческа вскрыла письмо без малейшего смущения.

Отломала красненькую печать, развернула конверт, который, собственно, и оказался письмом – с одной стороны адрес, с другой послание, это очень удобно и экономно – и начала читать, морща лоб и беззвучно шевеля губами.

– Адвокат приедет через три дня, – объявила она севшим голосом и обвела нас тяжёлым взглядом. – Джианне оставил завещание…

– Завещание? – тихонько переспросила Ветрувия, поднимаясь с земли и почёсывая ушибленное бедро.

– Когда это он успел? – изумился тощий мужчина.

– Я откуда знаю – когда?! – заорала синьора Ческа, обретая снова энергию и громогласность. – Это вы с ним два дурака – на двоих одна башка! Ты не знал про завещание, Пинуччо?! Лучше по-хорошему признайся!

– Откуда, мама?! – перепугался тощий и даже попятился. – Клянусь, Джианне ничего мне не рассказывал!

– Наверное, это когда они ездили в Сан-Годенцо варенье продавать… – кисло сказала девица, державшая меня.

Я тем временем с отчаянием наблюдала, как повозка скрывается за поворотом дороги. Теперь даже помощи попросить не у кого… Хотя вряд ли эти крестьяне заступились бы за меня… Так же, как и те, что на берегу озера…

– Вот гадёныш, – процедила сквозь зубы синьора Ческа, снова впиваясь взглядом в письмо. – Это он мне назло сделал.

– Как с этой поступим, мама? – девица держала меня за локти, пригибая к земле. – Может, когда адвокат приедет, мы её запрём? Из сарая сбежала, а из погреба не убежит!

Ветрувия испуганно вскрикнула и привычно забормотала о жалости и милосердии, и я сразу сообразила, что погреб – засада похуже апельсинового склада.

– Нельзя запирать, – синьора Ческа почти выплюнула эти слова и с ненавистью взглянула на меня. – Адвокат хочет видеть именно её. Пишет, что ей надо подписать согласие с завещанием, как законной супруге.

– А мы скажем, что супруга – это я, – с готовностью высунулась то ли Миммо, то ли Жутти, которая подобрала письмо. – А эту дуру запрём!

– Но не в погреб же, – залепетала Ветрувия. – Там ведь холодно…

– Заткнись, Труви, – без лишних нежностей приказала ей синьора Ческа, и Ветрувия покорно опустила голову.

– А если он её видел вместе с Джианне? – предположил Пинуччо. – Вы с ней, Жутти, совсем не похожи.

Теперь на меня с ненавистью посмотрела и девица Жутти, а я поняла, что если сейчас что-то не предприму, то точно пропаду в каком-то погребе.

– Конечно, он меня видел! – крикнула я, уже не пытаясь вырваться, потому что каждая попытка была неудачной, и всякий раз я получала крепкий пинок от Миммо.

И пинала она совсем не мимо.

– Так ты всё знала, – угрожающе начала синьора Ческа.

– Мама, наставите ей синяков, адвокату это не понравится, – быстро произнёс Пинуччо.

– А мы так наставим, что адвокат не увидит, – пообещала «мама» и приказала: – Тащите её домой, девочки. Там поговорим.

Возле дома с синей черепичной крышей мы оказались минут через десять быстрого шага. Оставалось только гадать, каким образом я умудрилась заблудиться здесь в трёх грушевых деревьях и проплутать несколько часов.

Хотя, синьора Ческа вела нас не через сад, а по самой его кромке, по тропинке, огибавшей сад за плетёной оградой.

Почему я не заметила эту тропинку раньше? Уже бы сбежала. Только… куда мне бежать? В 1430 году меня точно никто не ждал.

Но если я попала в это проклятое место, значит, есть шанс попасть из него обратно в нормальный мир. Надо только понять – как. А для этого надо, как минимум, остаться в живых рядом с такой особой, как синьора Ческа.

– Матушка, – позвала я умирающим голосом, – простите меня, очень вас прошу.

Синьора резко обернулась и уставилась на меня, подозрительно щуря глаза. Миммо и Жутти тоже остановились, продолжая, тем не менее, крепко меня держать.

– В голове что-то помутилось, – объяснила я и пару раз шмыгнула носом для достоверности. – Как подумаю, что мой дорогой Джианне больше не с нами, всё в глазах темнеет. И я понятия не имею ни про какое завещание… Джианне это всё сделал, я и не знала, что он задумал. Он сказал, что так надо… Если бы я знала, что это важно, сразу бы вам рассказала. Честно.

Не знаю, у кого был более потрясённый вид – у девиц, державших меня, у Ветрувии или у мужчины в соломенной шляпе, но у них у всех попросту отвисли челюсти.

– Не знала, говоришь? – после недолгого молчания переспросила синьора Ческа. – Ну-ну, посмотрим. Если соврала – забудешь, как ложку держать. Иди, переодевайся. Вырядилась, как продажная женщина! Где только нашла эти тряпки! Сними немедленно!

– Обязательно, матушка, – заверила я её. – Пусть только Ветрувия меня проводит… Мне нехорошо, голова до сих пор кружится…

– Мама, она врёт, – громким шёпотом сказала Миммо или Жутти.

– Пусть врёт, – огрызнулась синьора мама. – Главное, чтобы сидела тихо, как мышь. Труви! – окликнула она Ветрувию, и та услужливо засеменила вперёд, втягивая голову в плечи. – Проводи её в дом, пусть переоденется. А то людей пугает. И чтобы без глупостей!

– Да, матушка, – Ветрувия ещё сильнее втянула голову в плечи и потупилась, а Миммо и Жутти нехотя отпустили меня.

– Идём, дорогая Труви, – сказала я, взяв Ветрувию за руку, и сама повела к дому.

Когда мы оказались на лужайке перед домом с мезонином, я увидела в тени под деревьями женщину лет пятидесяти. Она сидела в кресле-качалке, уютно сунув руки под мышки, и мирно клевала носом.

Перед ней прямо на траве стояла трёхногая жаровня, в которой так же мирно и тихо плясали язычки пламени, а на жаровне стоял медный таз, из которого торчала позабытая ложка. К сладковатому запаху цитрусов примешивался стойкий запах гари, который всё усиливался.

– Тётушка Эа! – завопила Ветрувия, и я вздрогнула от неожиданности. – У вас опять варенье горит!

Женщина подняла голову, зевнула, протёрла глаза и невозмутимо поправила чепец, а потом вытянула шею, заглядывая в медный таз, не вставая с кресла.

– Сгорело, – подтвердила женщина в чепце, и я сразу узнала этот спокойный, монотонный голос.

Это она разговаривала с неким синьором Луиджи. И тогда у неё тоже всё сгорело.

– Там матушка идёт! – сказала Ветрувия сердито. – Сейчас опять раскричится.

– Раскричится, – согласилась тётушка Эа.

– Беда с ней, – всплеснула руками Ветрувия. – Такая ленивая! Всё время спит!

– Ладно, пойдем переодеваться, – напомнила я и пошла к дому.

– Стой! – воскликнула Труви ещё пронзительнее. – Ты куда?!

– Матушка же велела переодеться. Вот я и иду, – сказала я, указав в сторону дома.

– Апо, ты о чём? – Ветрувия приблизилась ко мне, почти с опаской заглядывая в лицо. – Мы живём вон там, во флигеле, – и она указала совсем в другую сторону, где стоял не менее обшарпанный одноэтажный домик, который я бы приняла за такой же сарай, в котором меня заперли в компании с апельсинами. – А это, – Ветрувия скосила глаза в сторону дома с синей черепицей, – это – дом колдуна. Там никто не живёт. Туда только Джианне заходил. Но ты же знаешь, что с ним потом случилось…

Глава 4

Разумеется, я этого не знала. Сообразила только, что Джианне – это муж той самой злосчастной Аполлинарии, за которую меня все принимали, и что он, вроде как, умер. А каким образом, при каких обстоятельствах… Кто же его знает?.. Но узнать надо.

– Боже, мне нехорошо, – пожаловалась я и приложила ладонь ко лбу, закрывая глаза. – Наверное, и правда ударилась головой о камень, когда упала в воду. Труви, дорогая, напомни, что случилось с моим дорогим Джианне? – и я тихонько развернула её к флигелю.

– Ты, действительно, не помнишь? – насторожилась Ветрувия, так и пожирая меня глазами. – Ты не притворяешься?

– Ничуть, – скорбно подтвердила я. – Как я жила до этого? Похоже, матушка меня очень не любит?

– А кого она любит? – выпалила Ветрувия и тут же опасливо оглянулась – не услышал ли кто. – Даже сыновей терпеть не может, хотя говорит, что их обожает, и что смерть Джианне её убьёт. Ага, убьёт… Она сама кого хочешь прикончит, – женщина поёжилась. – Лучше не спорь с ней, а то заморит голодом… Или точно голову проломит. И скажет, что так было.

– У синьоры Чески был сын Джианне, который мой муж, и есть ещё сыновья? – уточнила я.

– Ещё один, – кивнула Ветрувия. – Джузеппе Фиоре. Но все зовут его Пинуччо, хотя у него уже вся голова лысая. Это ничтожество ещё и мой муж.

– То есть мы с тобой – невестки? А та дама в кресле?

– Андреа Ликалепни. Тётушка Эа, – объяснила Ветрувия. – Родная сестра матушки. Ленивая, как сто коров. И постоянно сжигает варенье.

– Это я уже заметила, – пробормотала я. – А две драчливые девицы?

– Доминика и Джульетта, – с готовностью ответила Ветрувия. – Наши дорогие золовки-колотовки. Будь с ними осторожна – сразу обо всём доносят своей мамочке, шпионят, наушничают. Только и думают, что о парнях, танцах, и как бы поскорее выйти замуж. И… и тоже ленивые. Так что почти вся работа на нас…

– А что у нас за работа? – теперь уже насторожилась я.

– Так варенье же! – воскликнула Ветрувия. – Твой муж был кондитером. Раньше мы жили в Милане, и Джианне служил на кухне у герцога Висконти, а потом Джианне решил уехать. Мы купили эту виллу, Джианне обещал, что скоро мы разбогатеем и будем в золоте купаться, а потом он утонул.

– Утонул? Мой муж?

– Да, – печально понурилась Ветрувия. – Упал в воду и утонул. Все уверены, что это из-за того, что он заходил на проклятую виллу. Там жил колдун, и его призрак до сих пор там бродит. Джианне только смеялся над этим, а потом утонул… А ты так переживала, что плакала целыми днями, а потом тоже бросилась за ним. Я тебя спасла! Я тебя вытащила на берег! Хотя вода была жутко холодная!

– Благодарю, – рассеянно сказала я, пытаясь запомнить по именам и родственным связям всё странное семейство.

Уехать из Милана в это захолустье и надеяться, что заработаешь много денег? На чём? На варенье?

Я невольно оглянулась на тётушку Эа, которая снова задремала в своём кресле, совершенно забыв про жаровню и таз на ней.

– Варенье – это так доходно? – спросила я, когда мы с Ветрувией уже заходили во флигель.

– Ну-у… – замялась она, взяв меня за руку и ведя в конец коридора, в котором справа и слева были двери, – в Милане – да. Но Джианне зачем-то уехал сюда. Здесь одна голытьба… – тут женщина вздохнула. – Никто толком не заплатит… И тут так скучно…

– В Милане веселее, – согласилась я.

– Ты вспомнила?! – она резко обернулась ко мне, широко распахнув глаза.

– Немножко, только что в Милане весело. Мне там нравилось.

– Ты же не была в Милане, – возразила Ветрувия. – Джианне познакомился с тобой в Локарно, когда ты вместе с бродячей труппой путешествовала… А я вышла замуж за Пинуччо в Милане. Там у нас был большой дом. Правда, на три семьи… Но зато жалованье платили каждый месяц. У твоего мужа даже золото водилось. Но после его смерти матушка ничего не нашла. Наверное, он положил деньги в банк. Приедет адвокат и всё расскажет. Хотя, всё равно твой муж оставил деньги матери. Против неё никто слова сказать не осмеливается. И ты помалкивай, если не хочешь неприятностей. И слушайся меня. Ведь мы подруги.

– Подруги, – я с признательностью пожала Ветрувии руку. – Только ты мне подсказывай, как себя вести. А то меня точно в сумасшедший дом упекут.

– Не надо в сумасшедший дом! – перепугалась она. – Молчи и слушайся меня, и всё будет хорошо. Пойдём, я тебя одену. Где ты раздобыла эти тряпки? У цыган, что ли выменяла?

– Не помню, наверное, – ответила я.

В самой дальней комнате, куда мы зашли, стояла грубо сколоченная кровать, застланная шерстяным пледом, пара табуреток и колченогий стол, на котором я увидела небольшое засиженное мухами зеркальце, глиняную чашку и глиняный кувшин. Возле стены – сундук. В целом – убогость, пыль и даже грязь. Неприятное жилище.

Ветрувия пояснила, что это – наша с Джианне комната, открыла сундук и достала длинную рубашку из некрашеного полотна, кофту с широкими рукавами и корсаж на шнуровке. Ещё к этому полагалась юбка с тесёмкой, завязывающейся на талии, фартук и ещё кусок некрашеного полотна, чтобы намотать на голову.

Такое количество одежды меня озадачило. Носить по три одёжки в такую жару?!. Но Ветрувия ловко сняла с меня джинсы и майку, вытаращилась на моё нижнее бельё – легкомысленное красное, в кружавчиках, и набросила мне на голову рубашку.

Рубашка оказалась длинной – я сразу наступила на подол, но Ветрувия точно так же набросила на меня юбку, помогла затянуть тесёмки на талии, и рубашка чуть укоротилась. По крайней мере, теперь можно было ходить и не наступать на её край. Потом наступила очередь кофты, рукава на ней тоже затягивались тесемками, как и рукава рубашки, только немного повыше. И ещё пришлось надеть корсаж – из нескольких слоёв прошитой ткани, со шнуровкой впереди. Мне корсаж был не нужен – у меня грудь прекрасно держал лифчик, но Ветрувия сказала, что без корсажа я всё равно что голая, и сама затянула на мне шнуровку так, что дышать стало трудно.

Кусок полотна она намотала мне вокруг головы, сделав что-то вроде тюрбана, и пообещала:

– Так не будет жарко.

В этом я очень сомневалась, но решила не спорить и припрятала джинсы и майку под подушку. Снимать свои удобные кроссовки я отказалась, но Ветрувия и не настаивала, потому что переобувать меня было не во что. Оказывается, у моей предшественницы была всего одна пара туфель. В них-то она и пропала.

Тут я впервые задумалась, что же могло случиться с настоящей Аполлинарией. Ветрувия рассказала, что я (она) упала в реку. И что произошло дальше? Утонула? Или вылезла на берег и вот-вот явится домой? И что тогда делать мне?..

Но подумать об этом мне не удалось, потому что флигель так и затрясся от громогласного вопля синьоры Чески:

– Труви! Апо! Вы где, лентяйки? Живо работать!

– Лучше поторопимся, – сказала Ветрувия, втягивая голову в плечи, будто даже голос синьоры Чески мог влепить подзатыльник. – Матушка ждать не любит.

Мы вышли из флигеля и вернулись на поляну, где нас уже ждали зажжённые жаровни и медные тазы на них.

Синьора Ческа огромным тесаком методично рубила апельсины прямо с кожурой, крошево ссыпалось в тазы, и все мы – я, тётушка Эа, Труви, Миммо и Жутти вооружились длинными деревянными ложками и начали мешать апельсиновую массу.

Уже через десять минут у меня заболело плечо. Я переложила ложку в левую руку, но через пять минут снова взяла ложку в правую. Синьора Ческа бросила на меня мрачный и подозрительный взгляд, обозвала неженкой и занялась новой партией апельсинов, которые притащил ей Пинуччо.

Солнце припекало, жаровня раскалилась, апельсины в тазу булькали – было нестерпимо жарко, и страшно хотелось пить. Но никто не жаловался, все методично орудовали ложками, и мне ничего не оставалось, как тоже месить и помалкивать.

Через полчаса обе руки у меня уже отваливались, через час я готова была упасть в обморок, обливаясь потом.

Тут на моё счастье Пинуччо притащил огромный кувшин с водой и одну щербатую кружку на всех. Первой напилась синьора Ческа, потом её доченьки пили долго и жадно, выхватывая друг у друга кружку. Потом кружку передали тётушке Эа, и когда очередь дошла до меня, то я так и не смогла сделать хотя бы глоток.

– Вода кипяченая? – спросила я, поглядев в кувшин, где плавали какие-то соринки и травинки.

На меня посмотрели, как на сумасшедшую, и больше вопросов я не задавала. Пить тоже не стала, хотя очень хотелось. Вместо этого я умылась и ополоснула запястья, чтобы хоть немного охладиться. Потом передала кружку Ветрувии. Она, в отличие от меня, не побрезговала и от души напилась, вытерев потное лицо ладонью. На щеках остались грязные потёки, но Ветрувия спокойно вернулась к своему тазу, взяла ложку и продолжила мешать.

– А ты руки помыть не хочешь? – спросила я тихонько.

– Зачем? – искренне изумилась она, энергично орудуя ложкой.

В это время я увидела, как синьора Ческа подошла к тазу, над которым трудилась Жутти, отобрала у неё ложку, подула, облизнула, почмокала губами и вернула ложку дочери, коротко приказав подкинуть щепок и мешать получше.

Про себя я решила, что никогда не стану пробовать это варенье. А если тут ещё и кормят с такой же антисанитарией…

Как же мне поскорее вернуться обратно?

Стало тоскливо, одиноко, плечи ныли от однообразных движений с усилием, поясница уже раскалывалась… Вода немного освежила, но хотелось в тенёк, в ванну, даже в озеро – на худой конец.

На моё счастье небо вдруг нахмурилось, набежали облака, и заморосил дождь. Работа была тут же остановлена, тазы унесены в сарай, жаровни зашипели потухающими углями, а синьора Ческа принялась ругать прохудившееся небо, на чем свет стоит.

Мы с Ветрувией без сил свалились под деревьями, на траву. Я легла на спине, раскинув руки, и с наслаждением чувствовала, как редкие капельки дождя падают на лицо, пробиваясь сквозь листву.

– Хоть бы сейчас дождь на целый день, – тихонько сказала Ветрувия.

– Угу, – ответила я, понимая, что не смогу встать, даже если синьора Ческа с доченьками начнут месить меня, как то варенье.

Полежать спокойно не дала назойливая муха – она закружилась над моим лицом, а потом села прямо на лоб, противно щекоча лапками. Замахала руками, отгоняя её, и пробормотала известное стихотворение «нашего всего»:

– Ох, лето красное! любил бы я тебя,

Когда б не зной, да пыль, да комары, да мухи.

Ты, все душевные способности губя,

Нас мучишь; как поля, мы страждем от засухи;

Лишь как бы напоить да освежить себя –

Иной в нас мысли нет…

Дождь полил сильнее, весело ударив каплями по листьям старого платана, под которым мы с Ветрувией укрывались, и синьора Ческа разразилась новыми проклятиями по поводу упущенной выгоды. Я с кряхтеньем пошевелилась и легла так, чтобы дождь лился на лицо, и закрыла глаза, наслаждаясь. Как мало надо человеку для счастья, после того, как его отлупили, заперли, потом снова отлупили, а потом заставили работать в жару и у огня…

– Вечером можем сходить на озеро, искупаться, – предложила Ветрувия.

– Отличная идея!.. – сразу ожила я, и даже плечи перестали болеть.

Если я попала в этот мир через озеро, то, может, и обратно смогу вернуться тем же путём? Найти какой-нибудь мост и сигануть с него головой вниз… Ой, нет. Что-то это как-то слишком рискованно.

– Сейчас же! Купаться они пойдут! – рявкнула над нашими головами синьора Ческа, и мы с Ветрувией подскочили, переползая под ствол дерева, словно он мог нас укрыть. – Дома сидеть будете! Под замком! – пригрозила нам синьора, показав крепкий кулак. – И только попробуйте сбежать, лентяйки! Что разлеглись?! Ну и что, что дождь! Быстро перебирать апельсины! Гнилые в корзины, остальные – в кучи. Завтра доварим… – она посмотрела на небо, погрозила кулаком и ему, и, тяжело ступая, направилась в сарай, где суетился Пинуччо.

Остаток дня пришлось перебирать апельсины. Эта работа была не в пример легче, но гораздо противнее. Часть апельсинов сгнила до противной коричневой кашицы, и у меня все руки были вымазаны по локоть. У Ветрувии, Миммо и Жутти – тоже, но никто из них и не подумал помыться перед ужином.

Хотя, ужин тут был чисто символический – за грубым столом, вкопанным прямо в саду, расселось всё семейство, и синьора Ческа положила перед каждым ломоть серого хлеба и кусок сыра размером с ладонь. Посредине стояло блюдо с маринованными оливками и пучками свежей зелени, а ещё – миска с варёными яйцами.

Удивительно, но такой простой ужин показался мне кулинарным шедевром. Я уплела и хлеб с сыром, и варёное яйцо, и с аппетитом закусила оливками, не забыв про зелень. Чая, конечно, никто не предложил, но я вскипятила воду на жаровне и заварила апельсиновую корочку.

– Зачем ты это пьёшь? – с любопытством спросила Ветрувия, наблюдая, как я потягиваю свой «чай» из оловянной кружки, которую до этого три раза ополоснула колодезной водой.

– Так полезнее, – коротко ответила я.

– Раньше ты так не делала, – заметила женщина.

– Всё когда-то бывает впервые, – уклончиво ответила я.

После ужина полагалось отдыхать, но не нам с Ветрувией. Под присмотром синьоры Чески мы перемыли чашки и ложки, выскоблили стол, и только потом нам было разрешено умыться и отправиться по комнатам.

Вода в колодце была ледяная, но у меня уже не было сил, чтобы её согреть. Да и мыться не было сил. Я только ополоснула лицо, руки до локтя и ноги до колена. Так себе водные процедуры. Но остальные и об этом не позаботились. Видимо, в этой семье чистота не приветствовалась.

Когда я зашла в свою комнату, там было полутемно – сумеречный вечерний свет только-только проникал через небольшое окошко под потолком. Я села на краешек кровати, посмотрела на подушку с коричневой наволочкой – то ли такого цвета она была от природы, то ли от грязи… Подумала и положила на подушку сверху свою кофту. Кофта была, всё-таки, почище.

– И только попробуй сбежать! – раздался из-за двери голос синьоры Чески, а потом снаружи что-то лязгнуло.

Немного выждав, я на цыпочках подошла к двери, толкнула её…

Заперто.

Противная ведьма примкнула меня, как курицу в курятнике.

Я посмотрела на окошко под потолком и ещё раз вздохнула. Нет, тут я точно не пролезу. Повторить подвиг не получится.

Тело ныло от усталости, и я решила, что прежде всего нужно отдохнуть. Не известно что ожидает меня завтра, так что я должна быть в хорошей форме, а не развалюхой.

Сняв юбку, я осталась в одной рубашке, легла на постель, на спину, и смотрела в темнеющий квадрат окна, пока не уснула.

Снилась мне какая-то ерунда – я бежала по бесконечному лесу, пробиралась через заросли, но не убегала, а пыталась кого-то найти. И это казалось мне очень, очень важным. Я даже плакала, потому что этот кто-то не находился…

Когда я открыла глаза, то щёки были мокрыми – я, действительно, плакала во сне.

Было темно, даже окошка не было видно, и я собиралась спать дальше, но вдруг из темноты послышался то ли скрип, то ли шорох.

Ещё крыс тут не хватало!

Спать мне сразу расхотелось, я застыла и прислушалась.

Шорох повторился, а потом мне на лицо упало что-то мягкое, душное – подушка! – и кто-то с силой навалился на меня, закрывая мне подушкой рот и нос, и не давая дышать.

Я бестолково задёргалась, пытаясь сбросить с себя нападавшего и повернуть голову, чтобы глотнуть воздуха. Но кто-то перехватил меня за руку, продолжая давить подушкой на лицо, и я поняла, что не справлюсь. Лёгкие болезненно сдавило, сердце готово было лопнуть, я из последних сил взбрыкнула и попала пяткой по столу. Что-то упало с грохотом и звоном, и душитель вдруг соскочил с меня, утащив с собой подушку.

Широко открывая рот, я пыталась вздохнуть, надсадно кашляя, а в это время где-то раздался громогласный вопль синьоры Чески, которая грозно спрашивала, кто шумит ночью. Вернее, орала, как будто это её душили, а не меня.

Заметались по стене оранжевые блики, и вот уже грозная синьора со свечой в руке возникла в дверях моей комнаты.

Да, дверь оказалась настежь открытой.

– Сбежать хотела?! – накинулась на меня «матушка».

Я получила несколько затрещин, потом меня потаскали за волосы, а потом синьора Ческа увидела разбитый кувшин. Видимо, он упал, когда я толкнула стол ногой. Меня наградили парочкой затрещин ещё и за кувшин, а потом оставили одну, снова заперев снаружи дверь.

– Подождите… – запоздало прохрипела я, но синьора Ческа уже удалилась, на ходу обзывая меня неблагодарной гадиной и прочими нелестными словами.

Остаток ночи я просидела в углу, вздрагивая от каждого шороха, и с облегчением вздохнула, когда небо в окошке под потолком стало серым, и в комнату проникло хоть немного света.

Где-то закричали петухи, и флигель начал пробуждаться. Послышались сонные голоса, шарканье башмаков по каменному полу… Меня выпустили и велели разжечь огонь в уличном очаге.

Как это делается, я понятия не имела, но Ветрувия подскочила и помогла – положила под сложенные «шалашиком» поленья пучок сухой травы и тонкие щепочки, стукнула какой-то железкой о черный камень, и трава вспыхнула от снопа искр.

Я была настолько потрясена тем, что произошло ночью, что даже не поблагодарила Ветрувию. Только умывание холодной колодезной водой привело в чувство.

Значит, меня хотели убить. Придушить, как мышь.

И это, скорее всего, был кто-то из дома. Кто?

Я тайком обвела взглядом всех, кто сидел сейчас со мной за столом. Синьора Ческа читала молитву, чинно сложив ладони и закрыв глаза. Миммо и Жутти зевали, тётушка Эа сонно клевала носом, Ветрувия сидела прямо, как струнка, и молилась, кажется, совершенно искренне. Пинуччо тоже молился, но когда я посмотрела на него, вдруг поднял голову, улыбнулся и подмигнул, а потом опять опёрся лбом на сложенные руки, изображая молитвенное старание.

Синьору Ческу и Ветрувию я исключила сразу. Первой совсем не надо было нападать на меня под покровом ночи – хотела бы убить, давно бы убила кулаком, а вторая спасла меня из озера. Явно не для того, чтобы ночью придушить. Тётушка Эа? Что-то я не могла представить эту вечно сонную даму крадущейся в ночи с подушкой наперевес. Да и удерживал меня явно кто-то из молодых – если у меня не хватило силы сопротивляться.

Тогда остаются маменькины дочки и Пинуччо. Но им-то зачем от мня избавляться? И что мне делать следующей ночью?.. А ещё следующей?.. Не спать?.. Но рано или поздно я всё равно усну…

После завтрака, снова состоявшего из хлеба, оливок, яиц, зелени и сыра, мы снова всем семейством отправились варить апельсины. Тазы поставили на жаровни, разожгли огонь, и вооружились ложками. Сахар или мёд в это странное варенье никто добавлять не собирался, но я решила, что мне без разницы, что они тут варят. Мне надо выжить, а я ума не приложу, как это сделать.

Ночное покушение так меня потрясло, что я мешала ложкой, совсем позабыв об усталости.

Отпроситься в туалет и сбежать?

Так сбегала уже…

Попытаться ещё раз?

Не факт, что получится, только устану. Тогда точно усну ночью…

Рассказать обо всём Ветрувии? Попросить, чтобы ночевала со мной?

Да, это выход…

Пинуччо принёс очередную корзинку апельсинов, синьора Ческа заворчала, что апельсины гниют слишком быстро, и тут на поляне появился целый отряд людей – один всадник и девять человек пеших. Сидевший на лошади был мужчиной средних лет, полный, даже толстый, с круглым красным лицом с сальными редкими прядками, торчавшими из-под чёрной круглой шапочки. В руке он держал трость с резным набалдашником, а мой взгляд сразу остановился на его туфлях, торчавших в стременах – кожаных, с длинными острыми носами, с тяжёлыми пряжками, подозрительно похожими на золотые. Я уставилась на эти туфли, не понимая, зачем человеку в такой обуви заказывать варенье в захолустье.

– Кто здесь хозяйка? – спросил тем временем всадник высокомерно.

– Я – хозяйка, – синьора Ческа бросила тесак, которым крошила фрукты, и подбежала ко всаднику, на ходу вытирая руки фартуком. – Желаете прикупить вареньица? У нас всегда свежее и лучшее…

«Ну да, ну да, и даже ложки мы не облизываем», – подумала я, с трудом отрываясь от созерцания золотых пряжек и оглядывая сопровождавших всадника – все крепкие сильные мужчины, в каждого за поясом нож и палка длинной в локоть. Странные любители варенья.

– Ты – хозяйка "Мармэллаты"? – уточнил всадник.

– Франческа Фиоре к вашим услугам, – угодливо поклонилась синьора Ческа и тут же завизжала не своим голосом, потому что всадник приласкал её тростью поперёк спины.

– Где мои деньги?! – заорал он, снова замахиваясь. – Твой муж занимал у меня! Раз он сдох, то возвращай мне долг!

– Какой долг, синьор?! – вопила Ческа, пытаясь спрятаться от очередного удара за мордой лошади.

Двое мужчин, сопровождавших всадника, схватили «матушку» под белы рученьки и выволокли из-за лошади, поставив перед хозяином. Что касается нас – мы попросту позабыли о варенье, сейчас точно было не до него. Пинуччо оказался самым сообразительным и потихоньку попятился в сторону кустов.

– Какой долг, спрашиваешь? Ах ты, отребье! – всадник снова замахнулся, но ударить не смог, потому что лошадь под ним испуганно заплясала, и он вынужден был схватиться за узду, чтобы не вывалиться из седла.

Слуги придержали лошадь, кто-то подставил спину, и толстяк тяжело спустился на землю, отдуваясь и краснея ещё больше.

– Вот какие деньги, – он достал из седельной сумки пару исписанных листов и сунул под нос синьоре Ческе. – Твой муж получил их под расписку! А теперь ни мужа, ни денег! Значит, отвечать будешь ты!

Он замахнулся тростью, и «матушка» заверещала, пытаясь вырваться:

– Синьор! Я ничего не знаю про деньги! Джианне – не мой муж, он мой покойный сынок, а я – его бедная, безутешная мать! Через несколько дней огласят завещание, и мы выплатим вам все долги! Клянусь!

– Через сколько дней, говоришь? – немного поостыл толстяк.

– Через два дня, господин… э-э… – синьора Ческа замялась, – простите, не знаю вашего имени…

– Меня зовут Эсторре Занха! – толстяк подбоченился. – К твоему сведению, я – родственник герцога Висконти. Так что не советую со мной шутки шутить.

– Ну что вы, как мы смеем… – засуетилась Ческа.

Её отпустили, и она тут же бухнулась на колени, униженно кланяясь.

– Можно ли узнать, когда мой сын занимал у вас, и взглянуть на его расписки? – спросила она подобострастно, а я мысленно похвалила её за догадливость.

Правильно – прежде всего надо посмотреть расписки. Когда человека нет, всякий скажет, что покойник был ему должен.

Краем глаза я увидела, что Пинуччо уже скрылся в кустах, и подумала – не надо ли мне отправиться туда же. Осторожно положив ложку на край медного таза, я сделала шаг назад, потом ещё шаг…

– Вот расписки! – синьор Занха развернул перед Ческой бумажки, предусмотрительно не дав их ей в руки. – И, как видишь, чёрным по белому написано, что твой сын должен мне десять тысяч флоринов!

– Десять тысяч?! – взвизгнула синьора Ческа, впившись взглядом в расписки.

– И ни флорином меньше, – объявил синьор Занха, убирая расписки обратно в сумку. – Так что через три дня жду всю сумму. И никаких отсрочек.

Я сделала ещё шаг назад и нечаянно толкнула ногой пустые медные тазы, составленные стопкой и дожидавшиеся своей очереди быть наполненными апельсинами и оказаться над горящей жаровней. Тазы зазвенели, и все немедленно посмотрели на меня. В том числе и синьор Занха. Его красное хмурое и раздраженное лицо застыло, потом разгладилось, он прищурился, коснувшись указательным и большим пальцами уголков рта, и спросил:

– А это кто?

Синьора Ческа посмотрела на меня с такой ненавистью, будто это я была виновата в том, что её сынок задолжал кому-то деньги, и процедила сквозь зубы:

– Это вдова моего бедного сына, Аполлинария Фиоре.

– Красивое имя, – сказал синьор Занха и подбоченился.

Надо ли говорить, что мне это очень не понравилось, и я опять попятилась.

– Пожалуй, я заберу её, – синьор Занха махнул рукой своим слугам и указал на меня. – Чтобы время шло повеселее, пока не отдадите долг.

Глава 5

Сначала я подумала, что как-то неправильно поняла этот странный итальянский, но синьора Ческа выпалила:

– Простите долг – и забирайте её!

– Хо-хо-хо! – закатился от смеха синьор Занха. – Десять тысяч и за принцессу крови не дают.

– А она – не принцесса, – деловито заявила «матушка». – Она – комедиантка. Мой сын её из балагана притащил. А вы же знаете, что комедиантки в постели – то что надо. Огонь и лава. Мой бедный Джианне совсем от неё голову потерял.

– Да?.. – толстяк с ещё большим интересом взглянул на меня. – Ну тогда так и быть – тысячу прощу.

– Пять, – быстро сказала синьора Ческа.

– Две, – начал торговаться синьор.

– Четыре…

– Три…

– Идёт! – синьора Ческа прихлопнула в ладони. – Три тысячи – и она ваша, добрый господин.

– Эй, вы что это себе позволяете… – очнулась я. – Какое право вы имеете мною распоряжаться?! Ни за три тысячи, ни за десять…

– Берите её и едем, – велел синьор Занха. – Надоели мне эти репкины грядки, – он оглянулся и поморщился.

Разумеется, никакой репки тут не было, вокруг стояли фруктовые деревья, но я отчётливо поняла, что сильно сглупила, не дёрнув прочь, как умничка Пинуччо. Хотя, ему точно не грозило быть проданным богатому толстяку для любовных утех.

Всё-таки, я попыталась сбежать, но не успела сделать и трёх шагов, как слуги синьора Занха меня поймали и поволокли к своему господину. Я упиралась, но толку от этого было меньше, чем от комариных укусов.

– Пустите меня! Не хочу! – требовала я дрожащим голосом, но и от этого не было никакого толку.

Синьора Ческа провожала меня мрачной ухмылкой, Миммо и Жутти поджали губы и отвернулись, тётушка Эа безмятежно наблюдала, как меня волокут под ручки.

Помощь пришла внезапно, и с той стороны, с которой не ждали.

Ветрувия налетела на мужчин, державших меня, от души орудуя тонким сучковатым полешком.

– Беги, Апо! – заорала она, молотя слуг толстяка по чему попало.

Мужчины от неожиданности отпустили меня, прикрывая головы, и тут я уже я не растерялась – со всех ног стрельнула в кусты и помчалась по саду, не разбирая дороги. Мне были слышны вопли синьоры Чески и воинственный визг Ветрувии, и даже стало совестно, что я бросаю её одну, но тут позади раздались топот, треск веток и крепкие ругательства на пять мужских голосов, и совесть мгновенно утихла.

Минут пять я мчалась, просто спасая свою жизнь… Или, вернее – честь. Потому что сбивать долги синьоры Чески ублажая кого-либо – пусть даже самого герцога Висконти – в мои планы не входило.

Больше всего я боялась споткнуться, но мне везло – холмы тут были ровными, как ладони, и даже трава не особенно высокая, так что бежать было совсем нетрудно.

Я снова услышала громкие проклятия за спиной – кажется, кому-то попало веткой по лицу, и он громко костерил «проклятый сад» и «проклятую девку». Рассудив, что про девку – это про меня, я припустила ещё быстрее, задрав юбку чуть ли не до пояса, чтобы не запутаться в подоле.

Только спустя ещё пару минут я сообразила свернуть, чтобы запутать преследователей.

Нырнув под ветки олеандра, я пробежала метров сто и затаилась.

Слуги толстяка промчались мимо, а я на цыпочках покралась в противоположную сторону. Самое время спрятаться, а потом сбежать… Главное не заблудиться, как в прошлый раз…

– Она здесь! – заорал мужской голос где-то совсем рядом, справа, и я рванула влево, прямо через кусты.

Теперь я выдала себя с головой, и меня догоняли уже с двух сторон.

Я заметалась, не зная, куда бежать, и, вильнув из стороны в сторону, встала под грушевым деревом, стараясь дышать не слишком громко, и прислушиваясь.

– Чёрт! Я ногу пропорол! – крикнул кто-то впереди меня. – Догоним чёртову девку, я её вперёд синьора Занха распечатаю!

– Потом синьор тебя распечатает! – засмеялись в ответ.

Парочка крепких ругательств – и мужчины снова принялись искать меня.

Они шли цепочкой, безжалостно ломая кусты и шаря по всем зарослям.

Я оторвалась от дерева и, пригнувшись, рысцой побежала туда, где было тихо. Сердце бешено колотилось в груди, воздуха не хватало, и я с тоской вспомнила о всех прогулах по физкультуре в университете, и обо всех неслучившихся пробежках по утрам. Сейчас умение спринтерского бега мне бы очень пригодилось…

Деревья расступились передо мной, и я оказалась перед домом с синей черепичной крышей. Покосившаяся развалина – того и гляди рухнет. Окна без стёкол, прогнившее крыльцо, и дверь полуоткрыта, повиснув на одной дверной петле. Здесь и прятаться-то опасно… Ветрувия говорила про призрак колдуна, и Джианне лазал сюда, а потом утонул…

– Себастьяно! Ты здесь? – окликнули совсем близко, и я, пригнувшись ещё ниже, метнулась к дому, взбежала на крыльцо и юркнула в приоткрытые двери.

Внутри было полутемно и прохладно. Я прошла по коридору наугад, стараясь не попасть ногой в дыру в полу, зашла в какую-то комнату, где было пыльно, грязно и стояла какая-то не менее грязная мебель.

Окно закрывали ставни, но один ставень висел косо, и я подошла, заглядывая в щёлочку.

Я вовремя убралась из сада, потому что кусты олеандра перед домом шевелились, как живые. И из них то и дело высовывалась чья-нибудь голова, окликая друзей и спрашивая, нашли меня или нет.

Прижавшись спиной к деревянной стене, я несколько раз глубоко вздохнула, стараясь отдышаться. Сейчас они уйдут в другую сторону, я вылезу из окна и убегу…

– Да залегла она где-то!..

– Ищите, парни! Ищите!..

– Вы не орите, тогда услышим, где прячется!

Невольно я задержала дыхание, как будто по нему меня и могли обнаружить.

Спокойствие, Полина, только спокойствие. Сейчас они уйдут, ты выберешься в окно и…

Стоять и выжидать не хватало никакого терпения. У меня зачесалось всё тело, и я почувствовала, что начинаю паниковать. Хотелось завопить и броситься куда-нибудь, сломя голову – неважно куда, лишь бы бежать, бежать, бежать…

Но я усилием воли взяла себя в руки и зашептала стихи, чтобы хоть немного успокоиться.

Почему-то на ум пришёл Жуковский с его «Лесным царём». Наверное, потому что мне, как и тому бедному малышу, угрожала нешуточная опасность.

– …«Родимый, лесной царь в глаза мне сверкнул:

Он в тёмной короне, с густой бородой».

«О нет, то белеет туман над водой»…–

я начала читать второй столбик, и, правда, чуть успокоилась. По крайней мере, теперь не собиралась бежать, как испуганная курица, напролом.

Надо выждать…

– А-а-а-а! – раздался вдруг истошный крик, да такой, что я подпрыгнула, и сердце застучало ещё сильнее, чем когда я убегала.

– А-а-а-а! – захлёбывался кто-то криком. – Чудовище! Чудовище-е-е!..

– Это девка, дурак! – крикнули в ответ.

– Какая девка?! Там страшилище! С бородой!!.

Послышались ещё испуганные крики, а потом дружный треск кустов – похоже, мои преследователи отважно удирали.

Осмелев, я опять приникла к щёлке.

Олеандровые кусты колыхались уже где-то далеко, потом по лужайке между двумя рядами деревьев пробежали слуги толстяка – все в одном направлении, не оглядываясь, и стало тихо.

– Фух… – выдохнула я и села прямо на пол, на секунду закрывая глаза.

Тихий скрип заставил меня снова вздрогнуть, я встрепенулась, оглядываясь, и увидела, как дверь в смежную комнату медленно качнулась, приоткрываясь. Словно приглашала войти.

Признаюсь, в этот момент у меня волосы зашевелились. Может, не просто так сбежали слуги синьора Занха? И не просто так погиб Джианне?

Я продолжала сидеть на полу, не зная, что делать дальше – пойти в ту комнату, остаться здесь и прятаться, выпрыгнуть в окно…

Пока я раздумывала, дом тоже словно замер в ожидании – стало тихо, только было слышно, как щебетали птицы снаружи, да шумела листва апельсиновых деревьев.

Всё-таки я решила бежать и начала осторожно подниматься с пола. Так же осторожно подошла к окошку, стараясь не скрипеть расшатанными половицами. Осторожно взялась за ставень…

– Вот ты где! – рявкнул кто-то за окном.

Ставень распахнулся, и в окно до половины всунулся один из слуг синьора Занха.

Получается, не все убежали!..

Он попытался схватить меня за руку, но поймал только рукав. Я заорала ещё громче нападавшего, дёрнулась, и каким-то чудом освободилась от цепкой хватки.

Бросившись в открытые двери, я слышала, как мужчина лез в окно, грязно ругаясь.

Однако, оказавшись в соседней комнате, я поняла, что попала в ловушку. Здесь не было даже окна, а значит, и бежать дальше мне было некуда.

Я обернулась как раз в тот момент, когда мой преследователь был на пороге. Никогда ещё я не видела такого ужасного лица – исцарапанного, злого, разъярённого!..

Дверь закрылась резко и совершенно неожиданно.

Раздался глухой удар, затем вопль, и новая порция ругани.

Прижавшись к стене спиной, я смотрела на дверь, которая снова медленно открывалась – медленно, но уверенно, хотя никакого сквозняка не было. По-крайней мере, я не чувствовала никакого дуновения ветра.

Через открытую дверь я увидела, что мужчина только-только поднимается на ноги, пошатываясь и прижимая ладони к лицу. На его физиономии к царапинам добавились ссадины от удара дверью, а из разбитого носа так и хлестала кровь.

– Вот я доберусь… Сейчас доберусь… – хлюпал носом нападавший, но получалось не грозно, а жалко.

Он сделал ещё одну попытку схватить меня – бросился за мной в комнату, и снова получил удар резко захлопнувшейся дверью.

Я затаила дыхание, не веря своим глазам, но одновременно понимая, что происходит что-то необыкновенное. Такое же, как мой прыжок с «тарзанки» с последующим попаданием в прошлое.

В этот раз исполнительный слуга синьора Занха не смог подняться так прытко, как в первый раз. И когда дверь опять открылась, он сидел на полу, подстанывая и ощупывая нос, который противно хрустел при каждом нажатии.

– Нос сломала, ведьма!.. – проныл слуга, но ловить меня уже не рвался.

– Всё правильно, – сказала я, после небольшой заминки. – Я – ведьма. Самая могущественная в этих краях. Так что лучше убирайся отсюда и помалкивай, если хочешь жить.

Он насторожился, позабыв про нос, и заскрёб ногами, когда я медленно пошла на него.

– Я тебя заколдую, – продолжала я, глядя ему прямо в глаза. – Наложу на тебя проклятие. Если хоть раз попробуешь навредить невиновному человеку, если ещё раз посмеешь сюда вернуться, то превратишься в жабу! – тут я вскинула руки, скрючив пальцы на манер когтей и начала читать мрачно и торжественно, по-русски, разумеется:

плохо?– Крошка сын к отцу пришел, и спросила кроха: – Что такое хорошо и что такое

Пожалуй, никогда ещё это прекрасное и доброе детское стихотворение не читалось в такой зловещей манере.

Но это подействовало.

Слуга смотрел на меня с таким ужасом, будто я, и правда, превратилась в чудовище, которое почудилось кому-то там в саду. А на строчках «если ветер крыши рвёт, если град загрохал», которые я произнесла с особым воодушевлением, оскалив зубы и раскатывая букву "р", мужчина подорвался с пола, прихрамывая бросился к окну, перевалился через раму, окончательно отломав повисший ставень, а потом помчался через кусты олеандра, следом за своими друзьями.

Выдохнув, я бессильно привалилась плечом к косяку.

В доме было тихо-тихо, но теперь эта тишина меня обмануть не могла.

– Какой ты интересный домик, – сказала я негромко, в пустоту. – Ты ведь меня защищаешь, верно?

Мне никто не ответил, а я на всякий случай огляделась – не вылезет ли откуда-нибудь призрак того колдуна, про которого мне рассказывала Ветрувия.

Но призраки… Они ведь появляются ночью, верно? Должны быть луна, темнота, звёзды… А тут всё было пронизано солнечными лучами, которые проникали через щелястые стены. В столбиках света весело плясали пылинки, и птицы так и заливались под окнами.

– Кто ты? Выдь и покажися, с нами честно подружися, – пробормотала я строчку из «Сказки о мёртвой царевне и семи богатырях», потому что несмотря на птичек и солнышко, мороз всё равно пробирал по коже.

Никто ко мне не вышел – ни чудище, ни заколдованный принц, но дверь в ту комнату, где я пыталась спрятаться, опять приоткрылась, приглашая войти.

– Хорошо, – сказала я, незаметно для себя полностью перейдя на русский. – Я захожу. Не хлопайте дверью, пожалуйста… – и я осторожно переступила порог, осматриваясь с любопытством и опаской.

Комната была небольшой, без окон, но сквозь щели хватало света.

В одном углу валялись остатки старой мебели, у стены наблюдался более-менее целый стол, на котором лежала какая-то книга и стояла оплывшая свеча в простеньком глиняном подсвечнике, зато у другой стены я увидела шесть больших сундука. Сундуки выглядели вполне себе презентабельно, и на них не было слоя пыли, как на всём в этом доме.

Замков на сундуках тоже не было, поэтому я, чуть поколебавшись, подошла и открыла один из них.

Сердце у меня дёрнулось и бешено заколотилось, потому что в первую секунду я подумала, что сундук до краёв заполнен золотыми слитками. Но почти сразу я поняла, что ошиблась. Это всего лишь солнце заиграло на гранях коричневых полупрозрачных камешках.

Что за камешки?

Я наклонилась, понюхала, но никакого особенного запаха не почувствовала, потом взяла один из камешков двумя пальцами и поднесла к глазам.

Да это же… сахар! Обыкновенный коричневый кусковой сахар. Я даже лизнула кусочек, чтобы убедиться.

Точно, сахар. Лучше бы золотые слитки. Или, на худой конец, янтарь какой-нибудь.

В остальных сундуках обнаружилось то же самое, и, закрыв крышку последнего, я задумалась – кому понадобилось тащить сюда сундуки с сахаром. Чтобы спрятать? Но зачем? Кому понадобилось прятать сахар? Джианне? Да, скорее всего, это был Джианне. Может, собирался варить варенье и побоялся, что мамаша с сестрёнками всё слопают.

Сундуки перестали меня интересовать, и я перешла к столу.

Тут тоже почти не было пыли, а на столешнице возле свечи виднелись жёлтые пятна расплавленного воска. Кружочки были совсем чистые, яркие, и я сделала вывод, что кто-то был здесь совсем недавно, и читал книгу под покровом ночи. Иначе для чего понадобилась бы свеча? А если книгу читали ночью, то хотели сделать это тайком. Значит, и книга какая-то таинственная.

Я приоткрыла кожаный переплёт, на котором не было никаких надписей, а потом перевернула страницу.

Книга была старинная – страницы пожелтели, чернила местами выцвели, но можно было разобрать текст, идущий двумя столбиками. Как ни странно, текст был на старогерманском. Я изучала его в университете, и без труда разобрала название, которое было красиво выписано на первой страничке:

«Трактат о том, как продлить жизнь плодам жизни, составленный Гизелой, прозванной Делией, дочерью Хильдегарды, сосланной в город Медиолан своим братом Луи в год восемьсот четырнадцатый от Рождества Христова, переписанный Абрамом Соломоном, врачом великого короля…», – дальше чернила расплылись, и разобрать имени «великого короля» я не смогла.

Я понятия не имела, кто такая эта Гизела, прозванная Делией, кто такой Абрам Соломон, но из любопытства перевернула вторую страницу.

«Местность, которую римляне назвали Медиолан, – начиналась книга, – ранее принадлежала племенам тусков, которые пришли с севера, преодолев Альпы. Тусков потеснили галлы, а галлов победили римляне, которые и основали славный город Медиалан, в котором хранились все знания древних, пока архиепископ Анджильберто не приказал их уничтожить. Часть древних книг была уничтожена, но некоторые были укрыты и прочитаны Гизелой, дочерью Карла Великого, сосланной в Медиолан – город, где она родилась и где закончила свои дни. В своих трудах Гизела описала древние способы сохранения жизни, которые были известны ещё тускам…».

Это был какой-то алхимический трактат, потому что дальше шли рецепты – указаны ингредиенты, вес и пропорции, и способы приготовления.

Ну да, понятно. Средневековая одержимость продлением жизни. Эликсир бессмертия, философский камень… Да-да, наивные мечтатели…

Я перелистнула ещё несколько страниц, уже совсем без интереса, но тут взгляд мой наткнулся на очень интересный текст.

«Возьмите три сетье листьев мяты, мякоти апельсина, – советовал Абрам Соломон, – и плодов сидонии вместе с веточками и листьями, причем, плодов сидонии возьмите больше, чем апельсинов, а апельсинов больше, чем мяты, добавьте в сетье белого вина самый чистый толчёный мел, пока вино не перестанет шипеть, дайте отстояться, процедите через чистую тряпицу, затем смешайте вино с мелом, мяту, апельсины и сидонию и добавьте к ним три сетье самого лучшего мёда или столько же сахара, потому что и то и то прекрасно сохраняет жизнь и благоприятно воздействует при желудочных болях, а затем уваривайте столько времени, сколько нужно, чтобы осталось три сетье всего вещества».

Как-то это не очень походило на эликсир бессмертия. Скорее это походило на рецепт варенья. Что это за плод – сидония, я не знала, но ниже Абрам Соломон приводил другой рецепт, где все ингредиенты были мне понятны:

«Возьмите десять сетье самых свежих фиалок, собранных на лугах ранним утром, пока ещё не пала роса, и пусть цветки собирают юные девы, которые накануне причащались и исповедовались. Пять сетье цветов высушите в тени и истолките в порошок, остальные пять сетье залейте половинным количеством ключевой водой и оставьте на пять дней. По истечении пяти дней отожмите цветки как можно суше и выбросьте в огонь, чтобы они сгорели, а не гнили на земле. В оставшуюся воду добавьте порошок цветков и два сетье сахара, потому что мёд перебьёт запах. Некоторые добавляют сок, выжитый из двух лимонов, но тогда надо выбрать плоды внимательно, отдав предпочтение тем, чей запах будет таким тонким, что не заглушит природного аромата фиалок. Смешав всё, добавьте горсть лепестков дикого мака, чтобы усилить свойства. Уваривайте снадобье до тех пор, пока не останется полтора сетье, и пока средств не загустеет. Употребление сего снимает спазмы в горле и груди, устраняет кашель, способствует спокойному, ровному сну».

Это, и правда, были рецепты варенья. Самого разного – от сваренного из лепестков розы, заканчивая вываренным виноградным соком. Я с улыбкой перелистала книгу до конца и обнаружила на самой последней странице приписку:

«Гизела, ученица великого Алкуина, считала, что это – путь обретения бессмертия. Так как фрукты и ягоды сохраняются в меду и сахаре в первозданном виде, так и человек может сохраниться, потребляя то, что стало бессмертным».

Ну да, ну да.

Я усмехнулась и закрыла книгу, хлопнув ладонью по переплёту. Ешь варенье и обретёшь бессмертие. Наверное, варенье казалось средневековым людям чем-то вроде божественной амброзии, которой питались римские боги. Наивные мечтатели.

– …не будем мы ничего отдавать, ослиная твоя голова! – услышала я вдруг голос синьоры Чески, и сердце у меня ёкнуло сильнее, чем когда я решила, что обнаружила тайник с золотом. – Надо потянуть время, получить наследство и бежать отсюда!.. Да хоть в Геную!..

Бежать бросилась я – вон из комнаты, потому что прятаться в каморке, куда ведут лишь одни двери, было глупо. Выскочив в коридор, я подбежала к тому окну, через которое улепётывал слуга синьора Занха, но выпрыгнуть не успела, потому что как раз мимо окна проходила синьора Ческа.

Мне повезло, что она меня не заметила, и я мигом встала за окном, прижавшись спиной к стене. Через щёлку мне было видно, как синьора Ческа топает по лужайке, а следом семенит Пинуччо. Тётушки Эа с ними не было, зато Миммо и Жутти тащили за шиворот Ветрувию, время от времени награждая её зуботычинами.

Всё во мне перевернулось от злости и жалости, но я ничем не могла помочь бедняге. Даже если бы нашла подходящее полено. Поэтому я продолжала стоять, прижимаясь к стене, и надеялась, что «милое» семейство пройдёт мимо.

Увы, надеждам моим не суждено было сбыться.

– Эти развалины на помойке мира всё равно никто не купит, – заявила Ческа и остановилась, окидывая взглядом дом, в котором я пряталась. – Таких дураков, как мой сыночек, больше нет. Проверь, Пинуччо, – приказала она. – Проверь дом. Может, эта тварь там прячется.

Глава 6

– Матушка!.. – ахнул Пинуччо. – Вы меня посылаете?.. Туда?.. Я же ваш единственный сын!

– И что? – мрачно осведомилась синьора Ческа. – Ты им и останешься.

– Но… туда?!. – возопил единственный сын.

Миммо и Жутти даже притихли, и на время позабыли отвешивать Ветрувии подзатыльники.

Без лишних слов Ческа показала сыночку кулак

Пинуччо сразу сник, и было видно, как его ломает от страха. Но, видимо, страх перед кулаками мамаши оказался сильнее, и он мелкими шажками двинулся к дому.

Я следила за ними всеми, глядя в щёлку и затаив дыхание.

Поднявшись по крыльцу, Пинуччо потянул дверь на себя, но она не открылась. Он подёргал сильнее, потом даже упёрся ногой, но дверь словно заклинило. Хотя я прекрасно помнила, что влетела в дом безо всяких препятствий. И клинить на этой двери было нечему. Значит, дом снова защищал меня…

Не удержавшись, я похлопала ладонью по деревянной стене, благодаря колдовскую усадьбу, и выдохнула, а Пинуччо радостно сбежал с крыльца.

– Двери не открываются, так что Апо точно там нет! – выпалил он скороговоркой.

– В окно залезь! – рявкнула на него Ческа, и он аж присел, прикрывая голову.

– Вон там окно открыто, – подсказала Жутти и указала на окно, возле которого как раз стояла я.

Этого ещё не хватало!..

Пинуччо обречённо пошёл к окну, поплёвывая на ладони. Я застыла на месте, не представляя, куда сейчас бежать – только сделаю шаг, как выдам себя с головой, а если останусь, то всё равно выдам.

Тем временем Пинуччо взялся за подоконник, подтянулся на руках, взгляды наши встретились… Но забраться внутрь дома он не успел, потому что ставни захлопнулись сами собой, чуть не прищемив ему пальцы.

Пинуччо свалился мешком и на четвереньках отбежал в сторону, и только потом поднялся на ноги.

– Что такое? – загремела Ческа.

– Мам, ставни… ставни… – пролепетала Миммо, тыча пальцем в окно. – Они – сами?!.

Жутти ничего не сказала, она только таращила глаза и подёргивала головой.

С перепугу сестрёнки выпустили Ветрувию, и она сразу отбежала на несколько шагов. Потом повернулась, и я увидела хороший синяк у неё под левым глазом. Кто мог так ударить женщину? Слуги Занха? Или свекровка расщедрилась? Что за привычка распускать руки!

– Что там, Пинуччо? – повторила синьора Ческа. – Что-нибудь заметил?

Пинуччо молча вытирал ладони о штаны и смотрел на окно. Только я понадеялась, что он благородно промолчит обо мне, как он с запинкой произнёс:

– Апо в доме… Стоит возле окна…

– В доме?! – тотчас взбесилась Ческа. – А ну, выходи! Прятаться вздумала?

Отмалчиваться не было смысла, и я глухо ответила:

– Не выйду.

– Ах, не выйдешь?! Осмелела? Спорить начала? Ну я тебе покажу… Я тебя научу… – синьора Ческа бросилась к двери и принялась трясти её и дёргать, пытаясь открыть.

Что-то затрещало, дико завизжала Жутти, и мамаша едва успела спрыгнуть с крыльца, когда не выдержали и рухнули деревянные подпорки крыши-портика над входом.

– Мама, как вы? – Миммо подскочила к Ческе, поддерживая её под локоток. – Мама, вы не поранились?

– Отстань! – Ческа отпихнула её и с такой ненавистью посмотрела на окошко, за которым я пряталась, что взглядом вполне могла провертеть дыру в ставнях.

– Матушка, осторожнее, – забормотала Жутти опасливо пятятся. – Вы же знаете, что дом колдовской…

– Да они с Джианне сговорились! – крикнула синьора Ческа. – Убить меня задумала, да? Ну ладно, не хочешь выходить – я тебя оттуда выкурю. Тащите сюда огонь и солому. Я сожгу эту развалюху к чертям!

– Как – сожжёте? – не понял Пинуччо.

– Дотла! – взревела его «добрая» матушка. – Несите огня! Быстро!

– Не надо! Не надо! Не надо! – взахлёб закричала Ветрувия и бросилась к Ческе, хватая её за рукав. – Там же Апо! Вы же её погубите!

– Пусть сгорит, если не хочет выходить, – свирепо ответила Ческа, отпихивая Ветрувию, и повторила: – Где огонь?!

Миммо помчалась в сторону флигеля, а у меня холодок пробежал по спине. Неужели, подожжёт дом? Настолько свихнулась?

– Смотрите по окнам, – командовала тем временем синьора Ческа, энергично размахивая руками. – Пинуччо, ты оттуда! Жутти, ты оттуда! Как только эта дрянь выпрыгнет, тут же зовите!

Дело было совсем плохо. Я забегала по комнате, не зная, что предпринять. Прыгать в окно, пока не поздно? Но там дом меня не защитит, и я точно попаду в лапы этой ведьмы… А как дом защити себя от огня?

– Что делать, домик? – зашептала я, не соображая, что говорю по-русски. – Что будем делать? У тебя есть какой-нибудь план? Или какой-нибудь подземный ход?..

Дом мне ничего не ответил. Да и глупо было ждать ответа от дома. Я до конца не была уверена, что двери и ставни хлопали по чьей-то колдовской воле… Колдовства ведь не бывает, верно? Но и из настоящего в прошлое с моста не сигают…

Пока я бестолково металась туда-сюда, вернулась Миммо, волоча два факела – две палки, на концы которых были намотаны промасленные тряпки. Я сразу прекратила беготню и приникла к щёлке, наблюдая, что будет дальше.

Неужели, подожжёт?..

Факелы горели хорошо, под полуденным солнцем огня почти не было видно – только завивался черный дымок, и тряпки обугливались.

– Сейчас за сеном сбегаю, – с готовностью сказала Миммо.

Теперь она смотрела на дом с жадным любопытством.

– Давай сюда! – синьора Ческа выхватила один из факелов у дочери и решительно направилась к дому, где возле крыльца валялись плети засохшего дикого винограда.

Похоже, свекровушка бедной Апо всеми силами стремилась, чтобы невестка прожила как можно меньше – не утонула, так поджарилась. И мне надо было поскорее улепётывать отсюда, но я продолжала стоять возле окна, прильнув к щёлке, и смотрела на это сумасшествие – не веря, что такое может происходить на самом деле.

Но ведь сжигали же они тут ведьм пачками?..

Только это, кажется, было где-то попозже… Лет на сто, наверное…

Внезапно трава под ногами синьоры Чески заколыхалась, и в первую секунду мне показалось, что из зарослей вылезла змея. Но почти сразу я разглядела, что это была не змея, а корень дерева – гибкий, крепкий, он очень ловко выгнулся, подвернувшись под ноги синьоре Ческе, та споткнулась и чуть не упала, взмахнув руками.

Факел она благополучно уронила, и куст олеандра безо всякого ветра наклонился и прихлопнул огонь ветками, загасив его.

На небо неожиданно набежали тучи, и начал накрапывать дождь. Он усиливался, и вскоре факел, что держала Миммо, зашипел, тоже готовясь погаснуть.

Не я одна наблюдала за всем этим, раскрыв рот. Остальные тоже таращили глаза и застыли, словно статуи.

Синьора Ческа первой пришла в себя.

– Что это такое? Что за фокусы? – громко спросила она, но голос дрогнул, выдав её головой – свекровушке тоже было страшно, хотя она старалась не показать виду. – Прекрати немедленно! Ты, жалкая комедиантка…

Апельсиновое дерево, росшее рядом с домом, начало мерно раскачиваться, взмахивая всеми ветками одновременно, и вдруг сбросило на стоявшую возле дома компанию штук двадцать апельсинов – крупных, размером с два кулака.

Тут игра в «замри» прекратила своё существование.

Миммо и Жутти завизжали и бросились бежать, прикрывая головы руками. Пинуччо попятился, упал, поднялся и помчался вслед за визжавшими сестрицами – молча и так быстро, что вскоре обогнал их.

Ветрувия тоже споткнулась, запуталась в юбках, и скорчилась комочком, закрывая лицо ладонями, но подглядывая сквозь пальцы, а вот синьоре Ческе повезло меньше всех.

Я видела, как виноградная лоза захлестнула ногу синьоры, словно арканом, затянула петлю и потащила в кусты.

– На помощь! Помогите! – завопила Ческа, но новые и новые петли винограда захлёстывали её, как зелёные верёвки или… как зелёные змеи.

Ческу перевернуло на спину, и она никак не могла ухватиться хотя бы за траву, чтобы удержаться.

– Доченьки!.. Сыночек!.. – взвыла добрая матушка, когда до кустов оставалось шагов пять.

Разумеется, никто из «детишек» не вернулся, чтобы её спасти. Зато с грушевого дерева ей в лицо прилетела пригоршня дохлых цикад, и синьора вынуждена была замолчать, чтобы проплеваться и прокашляться. А кусты были всё ближе, и в них что-то вздохнуло и заворочалось, колыхая ветки.

– Отпусти её, – сказала я тихонько, по-русски.

Виноградная лоза сразу же распустила свои петли и зашелестела, возвращаясь к грушевому дереву, с которого раньше свешивались её плети.

Ческа вскочила и бросилась бежать вслед за своими детьми, а ветки олеандра заворачивались ей вслед и лупили по спине и ниже с такой силой, что синьора при каждом ударе подпрыгивала и взвизгивала ещё громче Миммо и Жутти.

Поляна перед домом мигом опустела, если не считать оставшейся Ветрувии. Стало тихо, деревья и кустарники мирно шелестели листвой, дождик постепенно затихал, выглянуло солнце, на небе раскинулась радуга, и только брошенный Миммо факел шипел, окончательно погасая.

Осмелев, я толкнула ставень и выглянула из окна.

– Как ты? – спросила я у Ветрувии.

– Как ты это сделала?! – воскликнула она в ответ, опасливо приподнимаясь.

– Сама не знаю, – ответила я. – Заходи! – и я протянула ей руку, чтобы помочь забраться в окно.

Ветрувия сделала шаг ко мне, но небо тут же потемнело из-за набежавших туч, налетел ветер, и деревья угрожающе качнулись, заскрипев ветками. Ветрувия охнула и съёжилась, втягивая голову в плечи.

– Всё хорошо, всё хорошо! – торопливо заговорила я, обращаясь неведомо к кому – то ли к дому, то ли к саду, то ли к небу над нашими головами. – Она моя подруга, она не желает никому зла! Она меня тоже защищала, и даже спасла…

Ветер постепенно утих, небо медленно, словно нехотя очистилось, и сад снова стал прежним садом – дивным, пышным, слегка диковатым, но садом, а не орудием возмездия.

– Иди сюда, – снова позвала я Ветрувию. – Не бойся!

Она оглянулась по сторонам, несмело взяла меня за руку, отдёрнула руку, подождала, потом опять взяла, и, благодаря нашим совместным усилиям вскоре моя подруга забралась в окно и стояла рядом со мной, со страхом оглядываясь.

– Зачем ты залезла сюда? – спросила она шёпотом. – Это же дом колдуна! Тебе Джианне мало?

– На самом деле, всё не так страшно, – успокоила я её. – Там, – я мотнула головой в ту сторону, куда скрылись Ческа и её семейка, – страшнее. Это тебя слуги Занха так отделали? – я взяла Ветрувию за подбородок, разглядывая её синяк.

– Не-ет, это матушка, – со вздохом протянула она. – Синьор Занха уехал, слуги почему-то сбежали, а один он не такой уж и храбрый, как оказалось, – она хихикнула, но сразу болезненно поморщилась. – А как ты сюда забралась? И как ты всё это устроила? Апо, ты… – она заколебалась и шёпотом закончила: – Ты продала душу дьяволу?!

– Не говори глупостей, – одёрнула я её. – Когда бы я успела совершить такую сделку, сама подумай?

– Э-э… – Ветрувия возвела глаза к потолку, наморщила лоб, действительно, подумала, а потом покачала растерянно головой.

– Дело не во мне. Похоже, дом меня защищает, – сказала я, тоже посмотрев в потолок. – Он прогнал слуг синьора Занха, ты сама видела, что случилось с Ческой и компанией. Почему-то я ему понравилась…

– Дому?! – изумлённо выдохнула Ветрувия.

– Как видишь, ничего дьявольского здесь нет. Просто старый дом. Никаких колдунов, – впрочем, это я сказала не очень уверенно.

– Ага, ага… – пробормотала Ветрувия. – Но что будем делать дальше?

– Пока понятия не имею, – честно призналась я. – Ясно только одно – тут мы в безопасности.

– Будем сидеть здесь? – поразилась она. – Но мы же с голоду умрём…

– Да, – вынуждена была признать я, – на апельсинах долго не проживёшь. Похоже, надо идти на переговоры с нашей семейкой.

– Как с ними можно договариваться? – хмыкнула Ветрувия и, осмелев, прошлась по комнатам. – Смотри, здесь была кухня… Даже посуда стоит… А вот здесь была кладовая, – она сунула голову в комнату без окон, но тут же отскочила, потому что дверь угрожающе скрипнула, повернувшись на петлях. – Что там такое? – спросила Ветрувия дрожащим голосом.

– Ничего особенного, – пожала я плечами. – Никаких сокровищ или колдовских книг. Есть одна старая книга, но она не про колдовство, а про варенье. Была написана германской принцессой. Наверное, она была той ещё сладкоежкой.

– Как ты это узнала? – поразилась Ветрувия. – Про варенье и принцессу?

– Прочитала, – опять пожала я плечами.

– Апо, – она уставилась на меня с ещё большим ужасом, чем смотрела на оживший сад, – но ты ведь не умеешь читать!

«Я – не Апо, говорила ведь», – чуть было не сказала я, но передумала.

Как объяснить Ветрувии – женщине из итальянской глубинки пятнадцатого века – что меня закинуло из будущего? Из другого мира, где умение читать – это не нечто из ряда вон выходящее, и где не полагается раздавать зуботычины тем, кто от тебя зависит, и похищать кого-то для личного удовольствия. Я пыталась сказать об этом сразу, и на меня смотрели, как на сумасшедшую. Ветрувия – мой единственный друг в этом враждебном и непонятном мире. Если ещё и она станет смотреть на меня, как на сумасшедшую… Или как на ведьму…

– Когда упала в воду, ударилась головой о камень, и что-то переменилось. Я вдруг научилась читать на многих языках, ещё и счёт знаю, и так… получше стала соображать. Не иначе – божественная благодать осенила, – выдала я несусветную чушь. – Кстати, спасибо, что защитила меня от синьора Занха.

– Да брось, не могла же я позволить, чтобы тебя продали, как свинью, – Ветрувия немного расслабилась и даже улыбнулась, но тут же снова поморщилась и прикоснулась к ушибленной скуле пальцами.

Видимо, объяснение с ударом головой и божественной благодатью было ей более-менее понятно, потому что новых вопросов не последовало.

– Ты сама могла пострадать, – сказала я ей с благодарностью – ещё и за то, что не расспрашивала меня больше ни о чём. – А вдруг бы он захотел забрать тебя?

– Меня? – Ветрувия расхохоталась. – Да кто захочет меня забрать? Вот ты – другое дело. Всегда была милашкой, а теперь так и вовсе красотка. Не пойму, то ли волосы у тебя стали гуще и блестят сильнее, то ли кожа стала белее… В озеро ты упала обыкновенной, а вынырнула… прямо фея какая-то. Может, мне тоже в озеро прыгнуть? Хотя, для моего остолопа без разницы, какие у меня волосы, – уныло протянула она, но сразу встрепенулась: – Так что теперь будем делать?

– Ночевать точно буду здесь, – сказала я, оглядываясь. – Не хотела тебе говорить, но ночью во флигеле меня чуть не придушили.

– Придушили? Тебя?!. – всплеснула руками Ветрувия. – Зачем?! И кто?

– Увы, он мне не объяснил, – мрачно ответила я.

Ветрувия снова наморщила лоб, подумала, и убеждённо сказала:

– Эта Ческа. Дай ей волю – она всех передушит.

– Нет, не она, – возразила я. – Когда меня душили, упал кувшин, и Ческа заорала откуда-то из коридора.

– Тогда… тогда это Миммо или Жутти, – заявила Ветрувия. – Или Пинуччо. С него станется! Не смотри, что он с улыбочками и вроде как трус. Такие и душат по ночам. Эа тебя точно не станет душить. Ей только бы на солнце греться и дремать.

– Согласна, тётушка Эа не производит впечатление ночного убийцы, – согласилась я. – Но зачем бы Миммо или Жутти убивать меня?

– Они всегда тебе завидовали, – фыркнула Ветрувия. – Ты вон какая… А сейчас ещё и совсем такая… – она потрясла пальцами вокруг своего лица. – Ну или Пинуччо…

– А ему-то что от меня надо?

– Ой, Апо! Да что он, что братец его! – ответила Ветрувия со вздохом. – А уж после того, как этот дурак – мой муж, приставал к тебе…

– Ко мне?! – изумилась я. – Я же жена его брата!

– Кого это когда останавливало? – совершенно искренне удивилась Ветрувия. – Ты не помнишь? А, ты не помнишь… Ну, может быть, ты ему отказала, он обиделся и… – тут она возвела глаза к потолку, а потом помотала головой. – Нет. Если бы это был Пинуччо, он бы точно к тебе ночью не душить пришёл…

– Кошмар какой, – сказала я тоже совершенно искренне. – Тем более буду спать здесь. Дом меня защитит.

– Но здесь так грязно, – с сомнением произнесла Ветрувия.

Как будто у них во флигеле было чище. Я чуть было не напомнила ей об этом, но вовремя сдержалась, чтобы не обидеть.

– Ничего, – сказала я вместо этого, бодро посмотрев по сторонам. – Подметём, всё вымоем, и будет чудесный домик. Окошки застеклим – и вовсе получится прекрасная усадьба!

– Застеклим? На какие деньги? – переспросила Ветрувия. – Ты знаешь… вернее, помнишь, сколько стоит стекло? Да и его придётся в Милане заказывать. Перевозка обойдётся дороже стоимости заказа.

– Ладно, пока обойдёмся без стёкол, – так же бодро ответила я. – Затянем тканью какой-нибудь. Или досками забьём. А пока и так сойдет – достаточно тепло. Кстати, сколько тут ещё будет тепло?

– Ну-у… – протянула она, – лето будет жарким, скорее всего. Где-нибудь в октябре начнутся похолодания…

– До октября ещё дожить надо, – пробормотала я и громко сказала: – Вот и чудесно. Перебираемся сюда. Здесь нас точно никто не побеспокоит и душить по ночам не станет.

– Э-э… – только и протянула Ветрувия.

– Но надо кое-что выяснить, – я подошла к окну, возле которого росло грушевое дерево, и сказала медленно и чётко: – Домик, если ты меня понимаешь, пусть груша помашет ветками.

Ветер утих, но груша вдруг склонилась всей кроной к дому.

– Отлично! – обрадовалась я и задала новый вопрос. – Ты меня защищаешь?

Груша опять наклонилась.

– Почему? – спросила я, но тут же исправилась, потому что на такой вопрос груша ответить точно бы не смогла. – Я тебе нравлюсь?

В этот раз дерево не наклонило ветки, но листья на нём затрепетали мелко-мелко, словно задрожали от удовольствия. Мне даже показалось, что я слышу мурлыканье, как у кошки, когда её гладишь и чешешь за ушком.

– Чудесно! Ты мне тоже нравишься, – похвалила я неизвестно кого – то ли дом, то ли дерево. – А ты будешь меня защищать, если я выйду из дома?

Ветки снова ответили мне «да».

– А если дойду до флигеля? Это там, где живут те ужасные люди…

«Да».

– А в Локарно будешь защищать?

Дерево словно застыло, ни одной веточки не колыхнулось.

– Ясно. Значит в Локарно твоей силы не хватит? – задала я новый вопрос.

«Да».

– Только в пределах этой усадьбы? Виллы Мармэллата?

«Да».

– Послушай, дорогой мой, – задала я последний и самый важный для меня вопрос: – А ты знаешь, как мне вернуться туда, откуда я пришла? В свой мир?

Глава 7

На этот раз грушевое дерево не колыхнулось, и я подавила тяжёлый вздох. Что ж, лёгкий путь домой мне не светит. Надо было ожидать.

– Апо! Ты… разговариваешь с деревьями?!. – услышала я испуганный шёпот Ветрувии за спиной.

– Да так, перебросились парой фраз, – ответила я, с трудом скрывая разочарование.

Если волшебный дом не знает или не хочет сказать, как мне вернуться, то как же узнать об этом мне? Простой неволшебной женщине? И как вернуться-то? Потому что жить здесь я не хотела ни при каких обстоятельствах.

– Ты знаешь язык деревьев? – Ветрувия подошла ко мне и заглянула в лицо. – Язык деревьев ты тоже выучила, когда ударилась головой?

– О чём ты?.. – спросила я машинально, думая лишь о возвращении домой. – Какой язык деревьев?

– А на каком языке ты говорила? – поразилась Ветрувия.

Только тут я сообразила, что беседовала с грушей, говоря по-русски. Ещё один сюрпризик – вилла в Италии, которая говорит на русском языке. Но зато никто, кроме меня, её не поймёт. Эту виллу.

– Ты права, я говорила на языке деревьев, – пошла я по пути наименьшего сопротивления, чтобы не заставлять Ветрувию слишком напрягать мозги. – Тоже последствия удара головой о камень. Удачно ударилась, да?

– Удачно… – не слишком уверенно согласилась она, глядя на меня во все глаза. – И что теперь?

– Теперь мы пойдём и поговорим с матушкой, – объявила я. – Надо действовать, пока они там ещё все пуганные. Ковать железо, пока горячо!

– Ага… – растерянно согласилась Ветрувия.

Помогая друг другу, мы вылезли из окна, но прежде, чем отправиться к флигелю, я обошла дом. Он был деревянный, только основание сложено из крупных серых камней, грубо обточенных. Если заткнуть щели чем-нибудь, прибить ставни, крышу подлатать, и если печка работает – сиротскую итальянскую зиму вполне можно пережить. Потому что неизвестно, надолго ли я здесь застряла.

Наверное, можно найти кого-то, кто умеет делать ремонт… Вот только чем платить?.. А, там какое-то наследство будет. Может, его хватит, чтобы заплатить рабочим… Синьора Ческа сказала, что адвокат приезжает через три дня. Значит, это будет послезавтра. И значит, мне нельзя пропустить его приезд. Иначе «добрые» родственнички обдерут бедняжку Апо, как липку. В этом я даже не сомневалась.

– Пошли, – скомандовала я Ветрувии и смело направилась в сторону флигеля.

Она засеменила следом за мной, боясь забегать вперёд и боясь сильно отстать, и всё время оглядывалась на дом с синей черепичной крышей.

– Ты точно не ведьма? – уточнила она, когда мы уже подходили у флигелю.

– Конечно, нет, – сказала я ей. – Ты же меня столько лет знаешь. Какая я ведьма? Была бы ведьмой, вместо Джианне утонула бы синьора Ческа.

Ветрувия то ли всхлипнула, то ли икнула, а я тут же громко сказала по-русски:

– Если что – это шутка, а не руководство к действию! Топить никого не надо. Душить, закапывать и убивать прочими способами – тоже не нужно. Мы лишь пугаем. И защищаемся. Это понятно?

Неподалёку росло апельсиновое дерево, и я указала на него пальцем. Ветки дерева тут же склонились, показывая, что неведомый кто-то услышал и понял.

– Спасибо, – поблагодарила я и ускорила шаг.

Когда мы подошли к флигелю, то обнаружили синьору Ческу возле колодца – она полулежала, прислонившись спиной к каменной кладке колодца, а Миммо старательно брызгала водой матери в лицо. Жутти только что достала ещё одно ведро воды, а Пинуччо робко держался поодаль, и левый глаз его стремительно заплывал, так же, как и глаз Ветрувии. Одна только тётушка Эа невозмутимо восседала в своём кресле, умудрившись задремать и не уронить ложку. Зато над поляной растекался уже знакомый мне запах пригоревшего апельсинового варенья.

– Как себя чувствуете, синьора Франческа? – спросила я, подходя к колодцу, но на всякий случай держась на безопасном расстоянии в десять шагов.

Ческа подскочила, как ужаленная, а Миммо и Жутти завизжали, бросившись бежать. Ведро упало и холодная вода плеснула нам под ноги.

Пинуччо орать не стал и бежать не стал, но предусмотрительно попятился, держась поближе к дороге. Кусты его теперь не манили. Тётушка Эа встрепенулась и с любопытством уставилась на нас, сонным голосом поинтересовавшись, что происходит.

– У вас варенье горит, – подсказала я ей.

– Да, горит, – согласилась она и неторопливо поднялась из кресла, чтобы снять таз с жаровни.

– Так что? Вы всё уяснили? – продолжала я, обращаясь к синьоре Ческе. – Или повторить? – тут я многозначительно подняла указательный палец, и повинуясь этому простому жесту зашевелилась виноградная плеть, вьющаяся по плетёной изгороди.

Виноградная лоза зелёной змеёй проползла по траве, обогнала Миммо и Жутти и преградила сестрёнкам путь. Миммо сразу завыла, а Жутти сделала отчаянную попытку перепрыгнуть лозу. Ответ был жёстким – её прилетело лозой сзади по коленкам, ноги Жутти подломились, и она рухнула на землю, шлёпнувшись лицом. Миммо помогла ей подняться, и они испуганно обнялись, скуля и оглядываясь, но больше не осмеливались сделать ни шагу. Пинуччо оказался не в пример умнее сестёр и остановился сам, вытянувшись по стойке «смирно» и всем видом показывая, что всё уяснил и повторений лично для него не требуется.

– Итак, – я обвела всё семейство взглядом. – С этих пор жить мы будем по другим правилам. По моим. Возражения есть?

Возражений ни у кого не было.

– Вы живёте во флигеле, – начала я объяснять новые правила, – мы с Ветрувией переселяемся в дом. Кто к нам сунется… – тут я замолчала и выразительно показала кулак, на манер синьоры Чески.

Если у неё этот фокус прокатывает, то и у меня получится.

Снова никто не стал возражать, и я перешла к насущным проблемам.

– Где мы покупаем еду? – спросила я деловито, и так как мне никто не ответил, обратилась к Ветрувии: – Где мы покупаем еду?

– У нас курицы, огород, – пробормотала она, – рыбу покупаем на рынке… Мука и масло в кладовой…

– Возьмём всего, – распорядилась я. – А рыбу будете покупать для нас отдельно. И только попробуйте нас отравить… – тут я перешла на русский: – Надо что-нибудь такое устроить. Чтобы душа развернулась, – сказала я саду. – Но только без увечий и тяжёлых последствий.

Первые секунды две было тихо, а потом деревья зашелестели. Но не все разом, а вокруг нас. Словно ветер пробежался, закручиваясь воронкой. Сначала легко, лишь пошевелив макушки деревьев, потом сильнее, заставив уже заколыхаться кроны, а потом застонало всё – содрогнулись стволы, взметнулся сухой сор от корней. Я сама слегка опешила, когда увидела такое светопреставление вокруг – словно сад собирался вырвать корни из земли и двинуться на нас войной.

Что касается остальных – они попросту потеряли дар речи, упав на колени и прикрывая головы. Лишь одна тётушка Эа, кажется, ничего не заметила, с неторопливостью черепахи перекладывая верхний слой варенья в другой таз.

– Хватит, – попросила я, слегка струхнув, и буря без ветра сразу же улеглась.

Прокашлявшись, чтобы голос звучал потвёрже, я перешла на итальянский.

– Где документы на виллу? – сказала я строго, обращаясь к Ческе. – Все документы – сюда, немедленно. Ты, – я ткнула пальцем в Миммо, – собери нам еду в какую-нибудь корзину. Соль не забудь. А ты, – я указала на Жутти, – принеси какие-нибудь старые тряпки. Нам надо прибраться в новом доме.

Синьора Ческа первая тяжело и неуклюже поднялась и затрусила во флигель, а за ней потянулись её доченьки.

Вскоре передо мной стояла корзина с провиантом – лепешками, которые пекли утром, яйцами, мешочком муки и глиняным горшочком топлёного сливочного масла. Были здесь головка сыра, маринованные оливки, рис и соль. Жутти притащила тряпки и щётки, а синьора Ческа, вытянув руку, на расстоянии передала мне какую-то помятую и засаленную бумажку.

Развернув её, я увидела рукописную купчую на землю и постройки виллы «Мармэллата». Прежним хозяином значился какой-то Гвидо Гассон, и он продал виллу за триста флоринов. Учитывая, что долг Джианне составлял десять тысяч, виллу он приобрёл за копейки. Внизу документа стояли подписи продавца и покупателя, и дата – февраль 1430 года.

– Это останется у меня, – сказала я, аккуратно складывая купчую и убирая её для верности за отворот рукава. – На всякий случай.

Я хотела взять корзину с едой, но она оказалась слишком тяжёлой. Пришлось позвать Ветрувию на помощь. Я думала, мы потащим корзину вместе, но Ветрувия преспокойненько подняла её и поставила себе на голову.

Мне только и оставалось, что забрать щётки и тряпки и сердечно попрощаться.

– Не вздумайте разговаривать с адвокатом без меня, – напомнила я синьоре Ческе на прощание. – Узнаю – мало не покажется.

Когда мы с Ветрувией пошли в сторону дома с синей черепичной крышей, у молчавшего это сих пор Пинуччо прорезался голос.

– А что с апельсинами делать, Апо? – позвал он робко.

– Как что? – я на ходу обернулась через плечо. – Варить варенье, конечно. Что вы с ними до этих пор делали?

На это Пинуччо промолчал, а Ветрувия хихикнула.

– Посмотрим, как они теперь справятся без нас, – сказала она, когда флигель и его обитатели скрылись за деревьями, а впереди замаячил наш дом. – Эа постоянно спит, а Миммо и Жутти – так себе работницы. Придётся Ческе самой возле жаровни потеть. И Пинуччо с ней вместе.

– Не любишь мужа? – спросила я.

– А за что его любить? – озадачилась Ветрувия. – Мужичонка он – так себе. Трус и подхалим. Всё время мамочке в рот смотрел и поддакивал. А на самом деле, он её ненавидит.

– За это его трудно упрекнуть, – пробормотала я и сказала уже громко: – Если не любила, зачем вышла?

– Ой, Апо! Ты будто не из озера вынырнула, а с небес свалилась, – фыркнула она. – Как будто нас спрашивают, когда замуж выдают! За кого отец сказал, за того и пошла. Мой папаша с Пинуччо в Милане вместе работали – плотниками. Я, вроде как, Пинуччо приглянулась, вот он и договорился с папашей.

– Ты его до свадьбы не знала, что ли?

– Знала, – пожала плечами Ветрувия. – Ну, как знала? Видела пару раз, как какое-то чудо плешивое с моим папашей из одной бутылки пьёт. Кто же знал, что теперь придётся на его плешь до самой смерти смотреть.

– Разведись, – посоветовала я.

Ветрувия споткнулась и чуть не уронила корзину с провиантом.

– Осторожно! Яйца побьёшь! – перепугалась я.

Но Ветрувия смотрела на меня не менее испуганными глазами.

– Как это – р-развестись? – она даже начала заикаться. – Ты о чём говоришь? Нас в церкви венчали… Мы теперь самим Богом связаны… Да и куда я пойду? – тут заикаться она перестала и заговорила напористо, даже зло. – К папаше? Так он меня если не прибьёт, то на улицу вышвырнет – что семью опозорила, от мужа сбежала. А на улице мне что делать? Попрошайничать? Или подол задирать за кусок хлеба?

– Не злись, не злись, – успокоила я её. – Я просто забыла, как у нас с этим сложно.

– Забыла… – хмыкнула Ветрувия, уже успокаиваясь, и заворчала: – Про развод-то ты не забыла…

– Это – общие сведения, – ответила я уклончиво. – Такое не забывается. Я частностей не помню.

Ветрувия чуть снова не споткнулась, глядя на меня с благоговейным ужасом:

– Нет, ты точно странная… – произнесла она, таращась. – Даже говоришь, как наш священник! Слушай, Апо, – внезапно загорелась она, – а давай уедем отсюда?

– Куда, например?

– В Сан-Годенцо! Или в Милан! – она так и подпрыгнула, а я опять заволновалась за сохранность яиц. – Если ты читать и писать научилась, – продолжала Ветрувия, – то можешь устроиться в какую-нибудь корпорацию переписчиком книг, или письма писать по заказу! Или богатея какого подцепишь! Ты же красотка! Тебя только приодеть немного – и за графиню сойдёшь!

Идею подцепить богатея я отмела сразу, а вот насчёт остального задумалась. Фермерша или варщица варенья из меня была – так себе. А вот писать письма, если тут поголовно все неграмотные… Но нет. Дело не в работе и даже не в заработке. Пока я здесь, есть надежда как-то вернуться домой. Как говорится – где зашёл, там и выйдешь. А уехав в Милан я точно умру в пятнадцатом веке, в Милане. И хорошо, если от старости, а не от аппендицита, чумы или войны. Да и сад… Он защищает. Он живой. Я ему нравлюсь. Вот это и называется – подцепить богатея! А не в Милане… юбку задирать.

– Нет, Труви, – покачала я головой. – Ехать куда-то – это не вариант. Денег у нас с тобой нет, до Милана далеко, да и там ещё – как повезёт устроиться. А здесь, всё-таки, крыша над головой. Есть, где переночевать. Есть, что поесть. Да и дом нас защитит. А в дороге всякое может случиться.

– Ты права, – согласилась Ветрувия, уныло. – И всё-таки, в Милане интереснее.

– Кто же спорит? Милан – это… – я чуть не сказала «столица моды», но вовремя прикусила язык.

Но мы уже пришли к дому, так что продолжать этот разговор необходимости не было.

Мы собирались залезть в дом через окно, уже привычным путём, но обнаружили, что обвалившаяся крыша портика куда-то пропала. То есть крыльцо было в наличии, столбы-подпорки стояли на месте, а вот крыша исчезла.

Я посмотрела по сторонам, но нигде не увидела даже трухлявых досок. Крыша словно испарилась.

Ветрувия задрожала так, что я велела ей поставить корзину на землю, пока яйца не превратились в омлет досрочно.

– Кто-то здесь был… – зашептала Ветрувия, затравленно оглядываясь.

– Ну, кто бы он ни был, а дело он сделал доброе, богоугодное, – утешила я её, – помог двум слабым женщинам. И я даже догадываюсь, кто.

– Кто? – спросила моя подруга с придыханием.

– Домик, это ведь ты? – позвала я, переходя на русский.

Груша тут же закивала мне, и я приветливо помахала ей рукой в ответ.

– Видишь? Ничего страшного, – сказала я Ветрувии. – Это наш дом. Сам обрушил – сам убрал. Замечательное качество! Заходим.

И я смело поднялась на крыльцо и открыла входную дверь.

За работу мы взялись дружно – Ветрувия взяла на себя кухню, а я занялась жилыми комнатами.

На первом этаже были три комнаты – одна из них кухня, другая – кладовка, где стояли сундуки с сахаром. В третьей комнате, расположенной слева от кладовки, тоже было пыльно, везде валялась старая поломанная мебель, а в оконной раме уцелели стёкла всего в двух сегментах.

На второй этаж вела лестница, и я даже собралась по ней подняться, но посмотрела на состояние трухлявых ступеней – и передумала. Не хватало ещё закончить жизнь в пятнадцатом веке досрочно, свернув себе шею, если лестница рухнет.

Первым делом надо было устроить место для ночлега.

Я вытащила из комнаты всё ломьё, оставив пару стульев, у которых ножки хоть и шатались, но были вполне ещё крепкие. Потом щёткой обмела стены, вымела сор и пыль, потом мы с Ветрувией сбегали к колодцу за водой (решили, что вдвоём ходить безопаснее), и пока она мыла котелки в кухне, я вымыла оставшиеся в окнах стёкла и вымыла пол. Для этого пришлось сделать ещё четыре вылазки к колодцу за водой, и всякий раз мы с Ветрувией наблюдали одну и ту же картину – всё семейство Фиоре мрачно и методично мешало варенье в тазах.

События – событиями, потрясения – потрясениями, а деньги зарабатывать надо.

– Ты говоришь, варенье – это доходное дело? – спросила я у Ветрувии, когда мы в очередной раз прибежали к флигелю – на этот раз, чтобы забрать тощие матрасики и подушки с наших кроватей. – Но мы что-то не процветаем.

– Доходное! – в сердцах отозвалась Ветрувия. – Где-нибудь, но точно не в этой дыре! Кто здесь покупает варенье? Пара-тройка тупоголовых деревенщин. И те берут горшочек с кулачочек. Не знаю, о чём думал твой муж, когда затащил нас сюда.

– Тем более не знаю, – призналась я со вздохом. – А что он был за человек? Мой муж?

– Такой же, как Пинуччо, – Ветрувия сдула со лба выбившуюся прядь, потому что руки были заняты – мы несли постельные принадлежности. – Только поумнее, похитрее. Джианне был тот ещё проныра. И любил красивых девчонок. Так, однажды, тебя и подцепил. Увидел, как ты представляешь в уличной труппе, и уговорил тебя сбежать.

– Ах он, обольститель… – сказала я рассеянно.

– Да уж, обольститель! Наверное, тебе совсем несладко было с теми бродягами, если ты решила сбежать с Джианне.

Я промолчала, потому что совершенно не знала, что там Аполлинария нашла в своём Джианне. Если честно, мне и не надо было об этом знать. Сейчас хватало других проблем и забот, чем обдумывать – что там за человеком был мой покойный супруг… Вернее, не мой. Не мой, конечно, а бедняжки Апо. А вот куда, интересно, девалась эта бедняжка? Если её выбросило в мой мир… Меня словно током ударило от этой мысли. Мама решит, что я спятила. И точно отправит средневековую комедиантку, не умеющую читать, в психбольницу. Кошмар какой… Да как же вернуться обратно?!.

Но об этом можно было подумать, расстилая постели.

Спать на полу было ненамного жёстче, чем на досках кровати, но я всё равно долго лежала без сна, глядя в потолок. Ветрувия давно посапывала на своём матрасике, а я думала, что вторая ночь в этом странном и страшном мире такая же странная и страшная. Прошлой ночью меня хотели задушить, а эту ночь я провожу в заколдованном доме. Заколдованный дом, заколдованный сад… И они понимают русский язык…

Как-то совсем не к месту, я начала шёпотом читать стихи Пушкина. Они были совсем не из школьной программы, но бабушке очень нравилось это стихотворение, и мне тоже нравилось, я даже читала его на конкурсе чтецов.

– Храни меня, мой талисман,

Храни меня во дни гоненья,

Во дни раскаянья, волненья,

Ты в день печали был мне дан…

Там было несколько четверостиший. Я прочитала их все – до самого последнего, заключительного, особенного грустного:

– Пускай же ввек сердечных ран

Не растравит воспоминанье.

Прощай, надежда, спи, желанье;

Храни меня, мой талисман.

Я читала, и мне было тоскливо, горько и одиноко, несмотря на то, что Ветрувия была рядом. И дом словно понял мою грусть и затаился, затих. Даже ночная птица за окном перестала щебетать. Через разбитые окна потянуло пронизывающим холодком, я поплотнее завернулась в одеяло и свернулась клубочком, стараясь сохранить тепло.

– Ты что там бормочешь?.. – сонным голосом позвала Ветрувия, переворачиваясь с боку на бок, зевая и тоже натягивая одеяло до ушей.

– Молюсь, – ответила я ей коротко.

– Ага, а я не помолилась. Надо… – только и сказала она, и снова уснула.

Утром я проснулась оттого, что громко чихнула.

Ветрувия вскочила, как встрёпанная, тараща спросонья глаза.

– Доброе утро, – сказала я ей и села на постели, потому что несмотря на то, что уснула я поздно, спать уже не хотелось. Да и постель была не из тех, в которых хочется залёживаться.

Кряхтя и почёсывая онемевшие бока, я поднялась и принялась делать зарядку, как привыкла.

– Ты что делаешь? – тут же изумилась Ветрувия.

– Не обращай внимания, – ответила я ей, – это для того, чтобы кровь быстрее бежала.

– Ты замёрзла, что ли? – она тоже села на постели, позёвывая и закалывая шпильками растрепавшиеся за ночь волосы. – Да, сквозняком тут тянет изо всех щелей. Что там у нас за погода? – она выглянула в окно. – Ну так и есть. Подул северный ветер. Вон, уже тучи нагнал. Дождь будет. Опять у Чески апельсины протухнут. Под дождём-то варенье не сваришь.

– Кто будет готовить завтрак? – перевела я разговор с варенья на хлеб насущный.

– Я, конечно, – буркнула Ветрувия. – Ты даже умудрилась забыть, как разводится огонь. Пока вспомнишь – от голоду можно помереть.

– Тогда ты, – обрадовалась я. – Но я могу помочь. Например, собью яйца для омлета.

– Сначала лепешки надо испечь… – начала Ветрувия и вдруг замолчала на полуслове, с ужасом глядя куда-то в окно.

Рывком обернувшись, я увидела лишь грушу и кусты олеандра. Никаких чудовищ или Чески с тесаком в руках.

– Ты чего? – спросила я подругу.

– Стёкла… – прошептала она, поднимая руку и тыча куда-то дрожащим пальцем.

– Какие стёкла? – я снова посмотрела в окно. – Тебе приснилось что-то плохое?

– Стёкла целые! – взвизгнула Ветрувия.

Только тут я поняла, о чём она. Действительно, в оконной раме, где вчера торчали осколки, сегодня блестели стёкла. Чистенькие, целенькие.

Но вчера их не было. Я сама мыла окна… Стёкол не было. А сегодня…

На всякий случай я постучала по стеклу ногтем.

Настоящее.

– Домик, это твоих рук дело? – спросила я по-русски, и тут же исправилась, потому что никаких рук у дома не могло быть: – Это ты застеклил окно?

Груша затрясла листочками мелко-мелко, и я сразу перестала удивляться.

В самом деле – смысл удивляться появившимся стёклам, если у тебя под окном груша мурлычет от удовольствия.

– Всё хорошо, – успокоила я дрожащую Ветрувию. – Видишь, не придётся теперь тратиться на стекольщика и перевозчика из Милана. Мы везунчики, что у нас такой дом. Если бы он ещё и крышу мог сам починить…

– Апо! – раздался вдруг из сада истошный крик Пинуччо. – Аполлинария! Иди быстрее! Адвокат едет!

Глава 8

Мы с Ветрувией переглянулись и наперегонки бросились одеваться, забыв про умывание. Я лишь на ходу плеснула в лицо пригоршню воды, чтобы глаза окончательно открылись.

Когда мы выскочили из дома, Пинуччо трусливо приплясывал на поляне, явно опасаясь подойти слишком близко к деревьям.

– Прибежал мальчишка… – затараторил Пинуччо, пока мы быстрым шагом топали до флигеля, – адвокат уже на дороге! Что это раньше приехал? Завтра же обещал?

– Может, планы поменялись, – пожала я плечами.

Ветрувия семенила позади меня, и когда я оглянулась, то увидела, что лицо у неё было мрачным.

Ах да, Пинуччо ведь её муж. Но он не выглядел сильно уж расстроенным, что жена ушла из дома. Ну, то есть не совсем ушла, но куда-то ведь ушла. А муженек, кстати, жёнушке даже доброго утра не пожелал…

Возле флигеля уже маячили Ческа с дочками, а тётушка Эа с невозмутимым видом сидела в кресле, кутаясь от ветра в клетчатый шерстяной платок. Синьора Ческа, Миммо и Жутти, между прочим, тоже набросили платки.

Да, ветер дул, но уж в платках точно не было смысла. Мне, наоборот, было приятно ощутить эту свежесть. Жара надоела, хотя я пробыла на этой жаре всего два дня.

От флигеля была видна дорога, идущая с холмов, и по ней катила закрытая повозка, которую я про себя назвала каретой. Карету везли две потрясающе красивые лошади – будто нарисованные углём, но гривы и хвосты у них были светлыми, серебристо-серыми. Сама карета тоже была чёрная, с серебристой отделкой вокруг дверей.

Ческа покосилась на меня и предусмотрительно отошла подальше, за ней потянулись Миммо и Жутти. Пинуччо сделал шаг к сёстрам, подумал, сделал шаг в нашу с Ветрувией сторону. Опять подумал, опять шагнул к матери и сёстрам.

– Что ты болтаешься, как козья какашка в колодце? – зашипела синьора Ческа, и Пинуччо сразу остановился.

Место остановки он выбрал дипломатично – посередине. Вроде как и не нашим, и не вашим. Прирождённый подхалим.

Но карета приближалась, и дипломатические таланты Пинуччо я оставила в покое.

Лошади бежали дружно, помахивая светлыми хвостами, и вскоре так же дружно вступили на лужайку перед флигелем. Кучер натянул поводья, лошади остановились, и с запяток кареты соскочил маленький щуплый слуга в чёрном камзоле. Слуга распахнул дверцу кареты, ловко опустил лесенку, и вот мы увидели руку, которая взялась за бортик. Потом на ступеньку лесенки встал красивый кожаный сапог из красной кожи с крупной квадратной пряжкой и небольшим каблучком (тоже красным), а потом показался и сам адвокат – потрясающе красивая женщина в парчовой шубке до пят. Одежда чем-то напоминала наряды древнерусских бояр – трапециевидная, с длиннющими рукавами, отороченными тёмным мехом. В рукавах был разрез, поэтому руку можно было высунуть в районе локтя, а сам рукав свисал ниже колен. У женщины были густые кудри – чёрные, как смоль, спадавшие на плечи крутыми кольцами. На голове у неё красовалась маленькая высокая шапочка – чёрного цвета, вышитая золотистыми блестящими нитками, а на шее, пониже кокетливого кружевного воротничка, сверкала толстая золотая цепь в четыре ряда. К цепи крепилась подвеска в виде крестика с красным камешком, и камешек тоже ярко блестел. В целом, женщина выглядела ярко, нарядно, и я не сомневалась, что одета она была по последней моде пятнадцатого века.

– Адвокат Марина Марини, – представилась женщина приятным баритоном.

Она окинула нашу компанию взглядом, заметила меня, помедлила, а потом кивнула. Я машинально кивнула в ответ, хотя видела эту великолепную особу впервые. И сразу успела застыдиться своей потрёпанной юбки, дурацкого тюрбана на голове и нечищеных зубов. Одним своим видом красотка словно упрекнула нас – чумазых деревенщин.

Я подумать не могла, что в пятнадцатом итальянском веке адвокатами могут быть женщины.

Только вот – реальное подтверждение, что и женщина в эпоху всеобщей серости может сделать карьеру. И юбку для этого задирать совсем не нужно. Наверное. В этом я что-то засомневалась, глядя, как красавица выбирается из кареты и брезгливо оглядывается, крутя точёным носиком. На старинных портретах у всех аристократов такие носы – ровные, будто их по линейке делали.

– Здесь все родственники? – поинтересовалась адвокат и обращалась она именно ко мне.

– Вроде да… – промямлила я и вопросительно посмотрела на Ветрувию.

– Все! – пискнула она.

– Тогда не будем тянуть, – произнесла красотка, играя своим баритоном, как оперная певица.

Хотя, у певиц, наверное, должно быть контральто… Кажется…

Адвокат достала из рукава конверт, запечатанный красной печатью, показала нам всем эту печать, а потом сломала её и развернула конверт так, что он превратился в письмо. Такой фокус я уже видела, поэтому даже не удивилась.

– Воля покойного Джианне Фиоре, – начала красотка ровным, хорошо поставленным голосом, – заключается в том, что после смерти всё его имущество, а именно – дом, садовый участок, садовые постройки и банковские вложения в банк Медичи переходят во владение его любимой жены Аполлинарии Фиоре. Подписано при свидетелях двенадцатого апреля этого года.

Она свернула письмо и убрала его обратно в рукав.

Мне представлялось, что чтение завещания должно проходить в более торжественной обстановке и как-то подольше, что ли. Но, судя по всему, Марина своё дело сделала, потому что больше она ничего нам говорить не собиралась и велела кучеру развернуть карету.

– Подождите!! – опомнилась синьора Ческа, вскрикнув так пронзительно, что перепугала ворон на соседнем апельсиновом дереве. – Как это – всё ей? Всё – ей? Одной?!

– Джианне Фиоре выразил свою последнюю волю весьма ясно, – ответила красотка с лёгким раздражением. – Кроме жены в его завещании никто больше упомянут не был.

– А я?! – возмутилась Ческа. – Я его мать!

– Примите мои соболезнования, – отрезала Марина и снова кивнула мне: – Можно вас на пару слов, синьора Фиоре? Есть кое-что, что вам следует знать…

Я послушно шагнула к ней, но тут опять возопила синьора Ческа:

– Почему это всё ей?! – и выпалила, жадно потирая ладони: – А сколько денег на счету?

– Десять флоринов, – сказала адвокат, уже не скрывая раздражения. – Если не согласны с завещанием, можете оспорить его. Но предупреждаю сразу – дело это бессмысленное. Только потеряете деньги и время. Синьора Фиоре, можно вас…

– Десять флоринов?! – от крика Чески теперь взвились вороны и с соседних деревьев. – Как – десять?! Почему – десять? А где остальные?

– Успокойтесь, матушка, – оборвала я её вопли. – И десять флоринов – деньги. Они нам будут очень кстати. Когда можно их получить? – спросила я у адвоката, как можно вежливее.

– Вы их не получите, – объявила Марина Марини. – Десять флоринов я забираю себе в качестве оплаты моих услуг за этот месяц. Собственно, это и хочется обсудить. Если вы намерены продолжить договор о предоставлении услуг, который мы заключили с покойным, то я жду от вас десять флоринов в следующем месяце. Если вы готовы платить, то я вступаю в дело об истребовании долга, которое возбудили по жалобе синьора Занхи. Он предъявил расписку от покойного Джианне Фиоре на сумму десять тысяч флоринов.

Не сказать, чтобы это было такой уж неожиданной новостью, но я всё равно на секунду растерялась, а синьора Ческа сразу перестала вопить.

– Раз мой неблагодарный сын всё оставил этой вертихвостке, – объявила она, свирепо дёргая концы платка, наброшенного ей на плечи, – то пусть она и выплачивает долг!

– Это вполне справедливо, – согласилась адвокат. – Но меня больше интересует, будет ли госпожа Фиоре продлевать договор…

– Будет, – быстро сказала я. – Вы получите деньги в следующем месяце. Решайте там пока с синьором Занхой. Он, кстати, был здесь вчера, угрожал нам… лично мне угрожал, а его слуги без разрешения рыскали тут по саду. Можно как-то это прекратить? Я боюсь за свою жизнь, между прочим.

– Он угрожал вам? – заинтересовалась адвокат, которая сразу ко мне переменилась, стоило сказать о продлении договора. – Расскажите подробнее.

Я пересказала ей события прошлого дня, от души нажаловавшись на произвол, и Марина выслушала меня очень внимательно.

– Напишу жалобу, – сказала она. – И сразу уточним – в какое время вы готовы оплатить долг?

– Пока ни в какое, – честно призналась я. – Вообще, у нас есть основания думать, что расписки поддельные.

– Вот как? – адвокат заинтересовалась ещё больше. – То есть долг вы не признаёте?

– Ну как его признать? – всплеснула я руками. – Мы и расписок толком не видели, а синьор Занха не производит впечатления человека, которому стоит верить на слово. Поэтому договор с вами продлен, делайте там, что положено, о проделанной работе сообщайте… Ну или мы приедем…

Пока мы разговаривали с адвокатом, всё семейство стояло столбами и слушало нас в оба уха. Адвокат Марина поглядывала на них с недовольством, а потом сказала мне, вполголоса:

– Мне надо поговорить с вами наедине. Есть ещё более деликатное дело.

– Что стоим? – тут же обернулась я к Ческе и компании. – Работы нет? Хватит уши греть. Мне надо поговорить с адвокатом без вас.

Было видно, как трудно синьоре Ческе принять завещание, и то, что теперь здесь командую я. Но я аккуратно потыкала указательным пальцем в сторону виноградных лоз, и Ческа поторопилась скрыться во флигеле. Следом за ней, трусливо оглядываясь на меня, умчались Миммо и Жутти, а Пинуччо взял под руку тётушку Эа, уговаривая уйти, потому что скоро начнётся дождь.

– Конечно, мокнуть под дождём никому не нравится, – согласилась она с ним.

Ветрувия затопталась на месте, но я махнула ей, и она, нехотя, отошла к колодцу.

Кучер разворачивал карету, и мы с адвокатом смогли поговорить без свидетелей.

– С похоронами вашего мужа придётся повременить, – заговорила красотка таким тоном, словно сообщала вселенскую тайну. – Представляете, судья отказался отдавать его тело.

– Почему? – спросила я, ничуть не огорчившись, что Джианне Фиоре невозможно похоронить на днях.

– А вы не догадываетесь? – адвокат буравила меня пристальным взглядом.

Глаза у неё были особенно красивые – тёмные, блестящие, в окружении густых ресниц. С такими даже тушь не нужна. Хотя, тут туши всё равно нет.

– Не догадываюсь, – призналась я ещё честнее. – А вы догадываетесь?

Она прищурилась, будто пыталась понять – дурачусь я или, правда, не понимаю.

– Если тело не возвращено семье в положенный срок, – снизошла она, наконец, до объяснений, – это может означать только одно – начинается расследование об убийстве.

– Об убийстве? – вот тут я насторожилась. – О каком убийстве?

– Ведь ваш муж утонул? – требовательно спросила Марина.

– Да… Все так говорят, – ответила я чистую правду.

Ведь все так говорили. А они-то знали о смерти Джианне куда больше, чем я.

– Хорошо, – не стала она спорить. – Но когда ваш муж приехал составлять завещание, он настаивал, чтобы в нём было отражено, что всё имущество достаётся вам в обход матери синьора Фиоре, его тёти, сёстёр и брата, а потом попросил зачитать завещание вам. Когда же вы вышли, синьор Фиоре сказал мне, что скоро приедет переписать его.

– Завещание? – уточнила я зачем-то.

– Именно, – кивнула Марина.

Я изобразила недоумение, пожав плечами и захлопав глазами, и снова ничуть не солгала. Я ведь не знала, что там было на уме у Джианне, и при чём там была Аполлинария. А вот адвоката в этой истории что-то очень сильно смущало.

– Знаете, госпожа Фиоре, – говорила красотка приятным баритоном, встряхивая гривой смоляных волос и ещё выше задирая аристократический носик, – это было очень, очень странно. У вас есть какое-то объяснение?

– Понимаете, Мариночка, всё так непросто… – промямлила я, понятия не имея, почему покойный господин Фиоре вдруг решил оставить своей жёнушке всё имущество, фактически, вышвырнув остальное семейство на улицу. – Мы с супругом очень любили друг друга… Это страшная и неожиданная потеря… А тут ещё апельсины гниют… Надеюсь, вы поймёте меня, как женщина женщину, и позволите немного прийти в себя…

Пока я выдавала эту чушь, пытаясь подобрать нужные итальянские слова, дама слушала меня всё внимательнее, наклоняясь ко мне всё ближе с высоты своего двухметрового роста, и как-то подозрительно хмурила брови и раздувала ноздри.

– Простите! – резко сказала она. – Это вы меня обозвали женщиной? Меня?! Я, к вашему сведению, мужчина! Вы слепая? Или помешанная? Я – мужчина!

– О-ой, простите… – тоненько произнесла я, очень «вовремя» заметив вполне себе кадык, выступавший над кружевным воротничком «Мариночки».

Но мои извинения были уже не нужны.

– Это оскорбление! – бушевала красотка, оказавшаяся красавцем. – Меня зовут Марино Марини! У меня адвокатский кабинет в Сан-Годенцо! У меня свадьба через два месяца! Это неслыханно! – он возмущённо взмахнул рукой и, в довершение всех моих несчастий, наступил каблуком своего щёгольского сапога в коровью лепёшку.

Это стало последней каплей, и светило юриспруденции из Сан-Годенцо побледнел, побагровел, опять побледнел, и принялся шаркать ножкой, пытаясь хоть немного отчистить каблук.

– Снимите сапог, – предложила я после того, как некоторое время наблюдала за отчаянными попытками Марино Марини избавиться от продукта жизнедеятельности деревенской коровы. – Я вам водички полью, а вы…

– Благодарю, но не надо! – заявил адвокат с оскорбительным высокомерием. – Жду оплаты до пятнадцатого числа следующего месяца. И надеюсь, что до этого срока у нас не будет повода для встречи.

Он подобрал полы своего роскошного одеяния и направился к карете.

Я почувствовала угрызения совести, хотя ни в чём не была виновата.

– Синьор Марини! – окликнула я, когда он уже поставил ногу на подножку, а слуга аккуратно поддерживал его под локоток. – Синьор Марини, – я догнала адвоката, и он соизволил посмотреть на меня с высоты своего баскетбольного роста. – Мне жаль, что поездка в наши края прошла не совсем так, как вы запланировали, – начала я дружелюбно, – но, смею заметить, коровки – они такие твари Божьи. Где им вздумается, там и… гуляют. Мне бы не хотелось, чтобы мы с вами расстались на такой ноте…

Адвокат не дал мне договорить.

– Поездка на ваши морковкины выселки, – сказал он ледяным тоном, – не может радовать ни одного нормального, просвещённого человека. Всего хорошего, синьора Фиоре. Ещё раз приношу вам свои соболезнования по поводу смерти мужа. Хотя… – тут он ехидно прищурился, – хотя на убитую горем вдову вы не похожи.

Он занырнул в карету и плюхнулся на сиденье, а я увидела, что внутри карета обтянута бархатом, и возле окошка есть даже столик с выемками для посуды. В одной из таких выемок стояла изящная фарфоровая чашечка – белая, без ручки, расписанная синими китайскими драконами, а в другой выемке – стеклянная вазочка с чем-то полупрозрачным и золотистым, похожим на желе.

Мне сразу припомнилась одна из экскурсий в Венецию, когда гид рассказывал, что фарфор появился в Италии именно в этом городе, что первую фарфоровую мануфактуру создала местная семья Вецци и сказочно на этом обогатилась. Потому что до этого времени фарфор в Европу привозили контрабандой из Китая, и стоила такая посуда на вес золота.

Учитывая, что у нас пятнадцатый век на дворе, эта чашечка тоже оценивалась золотом по весу.

И этот человек, у которого в карете контрабандный драгоценный фарфор, обобрал бедную вдову, забрав у неё последние десять флоринов! Да ещё нос перед клиентом задирает! Адвокат, называется!

Все мои дружелюбные намерения тут же испарились.

– Если вы что-то имеете против коров и честного труда, синьор, – сказала я тоже с холодком, и придержала дверь, которую слуга порывался закрыть, – то, может, вам лучше поискать чистеньких городских клиентов? Мы тут, на морковкиных выселках, тоже люди, если вы не заметили. Если я не проливаю слёзы напоказ, это не значит, что я не страдаю. А вам никто не давал права так со мной разговаривать. Тем более, за мои же деньги.

– Ты как смеешь… – с угрозой надвинулся на меня слуга, но адвокат остановил его, резко взмахнув рукой.

– Ценю ваши принципиальность и красноречие, синьора, – произнёс он сквозь зубы, подавшись вперёд и глядя мне прямо в лицо, – и охотно променял бы вас на более богатого и беспроблемного клиента, но у Марини тоже есть принципы. Если не заплатите в следующем месяце, я с вами с удовольствием распрощаюсь. Но пока выполняю условия нашего договора и буду работать на совесть. Даже за ваши жалкие десять флоринов.

Он ещё больше подался вперёд, но вовсе не для того, чтобы посмотреть мне в глаза.

Взялся за край дверцы и захлопнул её, а потом рявкнул кучеру:

– Поехали!

Кучер подхлестнул лошадей. Слуга, придерживая шапку, вскочил на запятки, и карета поехала по дороге, через деревенские ухабы, попадая с кочки в ямку.

Жалкие десять флоринов! Для кого как!..

– Городской петух! – в сердцах сказала я вслед адвокату, и получилось немного громче, чем хотелось.