Джеймс

Глава 1

Эти маленькие негодники притаились в высокой траве. Луна, пусть еще и не полная, светила ярко и стояла как раз за ними, так что я видел их яснее ясного, хотя и было уже очень поздно. Возле черной холстины вились светляки. Я дожидался у кухонной двери мисс Уотсон, покачивая ногой расшатавшуюся ступеньку: завтра хозяйка наверняка велит ее починить. Я ждал, пока мисс Уотсон вынесет мне сковороду с кукурузным хлебом, который она испекла по рецепту моей Сэди. Вся жизнь для раба – сплошь ожидание: ждешь-пождешь и снова ждешь. Ждешь указаний. Ждешь кормежки. Ждешь скончания дней. И в довершение всего ждешь заслуженного и справедливого христианского воздаяния.

Эти белые пострелята, Том с Геком, наблюдали за мной. Они вечно выдумывали забавы, в которых я был то злодеем, то жертвой, но непременно игрушкой для них. Носились в бурьяне среди клещей, комаров и прочих кусачих мошек, но мне все-таки не докучали. Однако белым надобно потакать, так что я спустился во двор и выкрикнул в темноту:

– Енто кто еще там впотьмах?

Они захихикали, неуклюже закопошились. Эти мальчишки не сумеют подкрасться и к слепоглухому, даже если будет играть оркестр. Чем с ними возиться, лучше уж тратить время на пересчет светляков.

– Нешто сесть на крыльцо да пождать, вдруг опять чего и услышу. Не ровен час, там ведьма али нечистый. Побуду уж лучше тут, где меня, старика, не достанут.

Я уселся на верхней ступеньке, прислонился к столбу. И прикрыл глаза от усталости.

Мальчишки перешептывались увлеченно, я слышал их так же ясно, как церковный колокол.

– Никак уснул? – спросил Гек.

– Вроде да. Говорят, негры засыпают вот так. – Том щелкнул пальцами.

– Тс-с, – шикнул на него Гек.

– А давай его свяжем, – предложил Том. – Привяжем его к столбу, у которого он сидит.

– Нет, – возразил Гек. – Вдруг он проснется и поднимет шум? И тогда в доме узнают, что я на улице, когда мне положено быть в постели.

– Ну и ладно, – сказал Том. – Знаешь что, мне нужны свечки. Я проберусь на кухню мисс Уотсон и прихвачу свечек.

– А ну как разбудишь Джима?

– Никого я не разбужу. Спящего негра даже гром не разбудит. Неужели ты совсем ничего не знаешь? Ни гром, ни молния, ни львиный рык. Мне рассказывали об одном, он проспал даже землетрясение.

– Интересно, каково это, когда землетрясение? – спросил Гек.

– Это как твой папаша будит тебя среди ночи.

Мальчишки неловко двинулись в дом, по скрипящим жалобно половицам, и не то чтобы осторожно поползли на карачках на кухню сквозь голландскую дверь мисс Уотсон. Я слышал, как они шарят по ящикам и шкафам. Но глаза так и не открыл и не обращал внимания на севшего мне на руку комара.

– Нашел, – сказал Том. – Я возьму три.

– Нельзя просто так забрать у старухи свечки, – возразил Гек. – Это же воровство. А если подумают на Джима?

– Я ей оставлю пять центов. Этого более чем достаточно. И на раба никто не подумает. Где ему взять пять центов? Пошли уже, пока она не явилась.

Мальчики вышли на крыльцо. Вряд ли они отдавали себе отчет, сколько наделали шуму.

– Ты лучше оставь ей записку, – посоветовал Гек.

– Ни к чему, – возразил Том. – Пяти центов за глаза хватит.

Я почувствовал, что мальчики повернулись ко мне. Я не пошевелился.

– Чего ты? – спросил Гек.

– Да вот хочу подшутить над стариной Джимом.

– Ты разбудишь его, и все.

– Тише ты.

Том шагнул мне за спину и ухватился за поля моей шляпы.

– Том, – жалобно произнес Гек.

– Тс-с-с, – шикнул на него Том и снял с меня шляпу. – Я просто повешу шляпу на этот гвоздь.

– Чего ради? – спросил Гек.

– Он проснется и решит, что это проделки ведьм. Дорого бы я дал, чтобы это увидеть.

– Ладно, шляпа висит на гвозде, а теперь пошли, – сказал Гек.

Из дома донесся шум, мальчишки бросились наутек и, поднимая пыль, вприпрыжку умчались за угол. Я слышал, как их топот стихает вдали.

В дверях кухни кто-то стоял.

– Джим?

Мисс Уотсон.

– Да, мэм?

– Спал ты, что ли?

– Нет, мэм. Я умаялси, но не спал.

– Ты заходил ко мне в кухню?

– Нет, мэм.

– Кто-то еще заходил ко мне в кухню?

– Да я вроде как и не видел, мэм. – Что, кстати, была правда, поскольку я все это время просидел с закрытыми глазами. – Не видел я, чтобы кто заходил в вашу кухню.

– Вот твой хлеб. Скажешь Сэди, что мне понравился ее рецепт. Только я кое-что добавила от себя. Чтобы его улучшить.

– Да, мэм, всенепременно скажу.

– Гека не видел? – спросила она.

– Видел раньше.

– Давно?

– Порядочно, – ответил я.

– Джим, ответь мне на вопрос. Ты заходил в библиотеку к судье Тэтчеру?

– Куда к судье Тэтчеру?

– В библиотеку.

– Это комната с книжицами?

– Да.

– Нет, мэм. Книжицы-то я видел, а в комнате не бывал. А для чего вы спрашиваете?

– Да просто он обнаружил, что кое-какие книги стоят не на своих местах.

Я засмеялся.

– Чего бы мне делать с книгой?

Она тоже засмеялась.

Кукурузный хлеб был завернут в тонкое полотенце, и я перекладывал его из руки в руку, потому что он был горячий. Думал было откусить кусочек, поскольку проголодался, но мне хотелось, чтобы Сэди с Элизабет попробовали его первыми. Когда я вошел в дом, Лиззи подбежала ко мне, принюхиваясь, как гончая.

– Чем это пахнет? – спросила она.

– Думаю, этим вот кукурузным хлебом, – сказал я. – Мисс Уотсон испекла его по рецепту твоей мамы, и пахнет, конечно, славно. Правда, она сообщила мне, что кое-что изменила.

Сэди подошла и поцеловала меня в губы. Погладила по щеке. Сама нежная, губы нежные, а руки, как у меня, огрубели от работы в поле, хотя не утратили ласки.

– А полотенце я непременно ей завтра отдам. Белые о таких вещах не забывают. Сдается мне, они каждый день выкраивают время пересчитать чашки, ложки, полотенце и прочую утварь.

– Чистая правда. Помнишь, как я в тот раз забыл вернуть грабли в сарай?

Сэди положила хлеб на колоду – точнее сказать, на пенек, служивший нам столом. Разрезала. Дала нам с Лиззи по ломтю. Мы откусили. И переглянулись.

– А ведь так хорошо пахнет, – сказала малышка.

Сэди отщипнула кусочек, отправила в рот.

– Честное слово, у этой женщины талант плохо готовить.

– Мне обязательно доедать? – спросила Лиззи.

– Необязательно, – ответила Сэди.

– Но что ты ей скажешь, когда она спросит тебя про хлеб? – поинтересовался я.

Лиззи откашлялась.

– Мисс Уотсон, я отродясь не едала такого вкусного хлеба.

– Лучше скажи “не едывала”, это будет правильная неправильная грамматика.

– Я отродясь не едывала такого вкусного хлеба, – повторила она.

– Отлично, – сказал я.

На пороге нашей хижины показался Альберт.

– Джеймс, ты идешь?

– Я сейчас. Сэди, ты не возражаешь?

– Иди, – разрешила она.

Я вышел из дома и направился к большому костру, возле которого сидели мужчины. Меня поприветствовали, и я сел. Мы обсудили, что стало с беглецом с соседней фермы.

– На нем живого места не оставили, – сказал Дорис.

Дорис – мужчина, но работорговцев, которые дали ему такое имя, это ничуть не смутило.

– Всем им место в аду, – сказал Старина Люк.

– А с тобою сегодня что приключилось? – спросил меня Дорис.

– Ничего.

– Наверняка ведь что-нибудь да приключилось, – заметил Альберт.

Они ждали, что я расскажу им историю. У меня это явно получалось неплохо – рассказывать истории.

– Ничего, разве что меня сегодня унесло в Новый Орлеан. А кроме этого ничего и не приключилось.

– Куда унесло? – удивился Альберт.

– Туда. А дело было вот как: задремал я около полудня, да так сладко, опомнился – глядь, а я уж на людной улице, вокруг меня экипажи, запряженные мулами, и чего только нет.

– С ума ты сошел, – сказал кто-то.

Тут Альберт подал мне предостерегающий знак, что рядом белые. Я услышал, как в кустах кто-то возится неуклюже, и догадался, что это мальчишки.

– Дак я ж и говорю: сперва гляжу, шапка моя на гвозде. Эва, сказал я себе, а ить я ее туда не вешивал. Как она там очутилася? Я и смекнул, что енто проделки ведьм. Я-то их сам не видал, но как пить дать они. И одна из ентих, как их, ведьм, которая сцапала мою шапку, отправила меня в самый Норлеан. Хочете, верьте, хочете, нет.

Мое деланое просторечие предупредило остальных о близости белых. Вот так мой спектакль для мальчишек заложил основу истории. А история стала не столько выдумкой, сколько уловкой, чтобы отвести глаза мальчишкам.

– И не говори, – сказал Дорис. – С ведьмами шутки плохи.

– Вот уж в точку, – согласился другой.

Мы слышали, как мальчишки хихикают.

– Стою я, значица, в Норлеане, и догадайте что? – продолжал я. – Вдруг подходит ко мне ентот травник. Говорит: “Ты какого тут делашь?” Я ему, мол, понятия не имею, как я тут оказался. И знаете, что он мне сказал? Знаете, что он сказал?

– Что он сказал, Джим? – спросил Альберт.

– Он сказал, что мне, Джиму, будет волюшка. Сказал, мол, никто больше не назовет меня черномазым.

– Божечки, – крикнул кузнец Скинни.

– Нечистый сказал, я-де могу скупить все, чего душа моя пожелает. Даже и виски, коли приспеет охота. Что вы на это скажете?

– Виски – дьявольское пойло, – сказал Дорис.

– Начхать, – сказал я. – Начхать, и все тут. Он сказал, коли хочу, дак и получу. И все остальное. Ну да начхать.

– Это еще почему? – спросил кто-то.

– Да потому что я же не сам там очутился – нечистый меня зашвырнул. Не всамделе, а показалося. Да и монет у меня не было. Чего проще. И тогда ентот черт щелкнул своими нечистыми пальцами и отправил меня обратно.

– Зачем же бы это? – удивился Альберт.

– Экий ты бестолковый! Да потому что в Норлеане хучь во сне, хучь в яви, а без монет с тобою даже нечистый знаться не станет, – сказал я.

Слушатели рассмеялись.

– Вот и мне говорили, – сказал один.

– Обождите, – сказал я, – я вроде как слышу, что в кустах шебаршит нечистый. Дайте-ка мне огня, я подпалю кусты. Чертям да ведьмам к полымю не привыкать. Тают, что тоё масло на сковородке.

Мальчишки бросились прочь, а мы расхохотались.

Наступив вчера вечером на скрипучие половицы, я сразу понял, что мисс Уотсон велит мне приколотить их и починить расшатавшуюся ступеньку. Я выждал почти до полудня, чтобы не разбудить белых. Спать они все горазды и, в котором часу их ни разбуди, вечно жалуются, что их подняли в такую рань.

Гек вышел из дома и стал наблюдать за мною. Топтался поодаль, как всегда, когда что-то задумал.

– А вы чего не бегаете с вашим другом? – спросил я.

– С Томом Сойером, что ли?

– С ним самым.

– Он, наверное, еще спит. Наверное, всю ночь грабил банки и поезда.

– А он нешто грабит когось?

– Да вроде как. Деньжата у него водятся, вот он и покупает книги, все время читает про приключения. Иногда я не знаю, что и подумать.

– О чем вы?

– Ну вот нашел он эту пещеру, мы туда лазием, собираемся с другими мальчишками, но когда мы туда залазием, он хочет быть за главного.

– Да ну?

– А все потому, что начитался книжек.

– И вам это вроде как против шерсти?

– Почему так говорят? “Против шерсти”? – спросил Гек.

– Сдается мне, Гек, ежли погладить кого по шерсти, собаку там али кота, то он и не разъерепенится, а вот ежли против…

– Понял.

– А с друзьями надоть помягше. Уж какие есть, такие есть.

– Джим, ты ходишь за мулами, чинишь колеса повозки и теперь вот чинишь крыльцо. Кто тебя всему этому выучил?

Я остановился, посмотрел на молоток в моей руке, перевернул его.

– Хороший вопрос, Гек.

– Так все-таки кто?

– Потребность.

– Что?

– Потреба, – поправился я. – Потреба – это когда надобно что-то сделать, иначе…

– Иначе что?

– Иначе привяжут к столбу да вздуют аль сволокут к реке и запродадут. Ну да вам об том волноваться нечего.

Гек посмотрел на небо. Задумался над услышанным.

– Красиво – глядишь в небо, а там ничего, синее. Говорят, разное синее по-разному называется. И красное и прочее. Интересно, как можно назвать синее?

– Цвета яиц дрозда, – подсказал я. – Видели яйца дрозда?

– Твоя правда, Джим. Оно как яйцо дрозда, только не в крапушку.

Я кивнул.

– Потому и не стоит обращать внимания на крапушки.

– Синее, как яйца дрозда, – повторил Гек.

Некоторое время мы сидели молча.

– Вас еще что-то глодает? – спросил я.

– По-моему, мисс Уотсон сошла с ума.

Я промолчал.

– Только и разговору, что об Иисусе, молитвах и прочем. Один Иисус Христос на уме. Сказала мне, что молитвы помогут мне поступать бескорыстно. Что это за чертовня?

– Не чертыхайтеся.

– И ты туда же. Что проку просить и не получить, чтобы что-то усвоить “о том, что значит не получить” того, о чем я ее попросил? Что это за галиматья? Все равно что молиться этой вот половице.

Я кивнул.

– Ты кивнул, потому что это галиматья или не галиматья?

– Кивнул, и все.

– Кругом одни сумасшедшие. Знаешь, что отчебучил Том Сойер?

– Расскажите.

– Заставил нас поклясться на крови, что если кто-то из нас выболтает секреты шайки, то мы убьем всю его семью. Ну разве не сумасшедший?

– А как вы клялися на крови? – полюбопытствовал я.

– Вроде как надо полоснуть по ладони ножом и пожать руку всем, которые сделали то же. Ну, чтобы кровь соединилась и перемешалась. И тогда вы братья по крови.

Я посмотрел на его ладони.

– Но мы вместо крови взяли слюну. Том Сойер сказал, что это без разницы, и как нам потом грабить банк, если у нас все руки в порезах? Один мальчишка заныл, сказал, что все разболтает, и Том Сойер заткнул его пятачком.

– А вы сейчас разве не разболтали мне ваши секреты? – спросил я.

Гек примолк.

– Ты – другое дело.

– Потому что я раб?

– Нет, не поэтому.

– А почему тогда?

– Потому что ты мой друг.

– Эва как, спасибо, Гек.

– Но ведь ты никому не расскажешь? – он с тревогой уставился на меня. – Даже если мы пойдем и ограбим банк. Ты же не расскажешь?

– Я умею хранить секреты. И ваш секрет сохраню.

Тут к задней двери подошла мисс Уотсон и прошипела:

– Неужели ты до сих пор не починил ступеньку, Джим?

– Как не починить, мисс Уотсон, – ответил я.

– Не иначе как чудо, ведь этот мальчишка совсем тебя заболтал. Гекльберри, ступай в дом и заправь кровать.

– Все равно вечером расправлять, – сказал Гек, сунул руки в штаны и покачнулся, будто и сам догадался, что хватил через край.

– Не заставляй меня выходить, – пригрозила мисс Уотсон.

– Увидимся, Джим. – Гек убежал в дом, обогнув мисс Уотсон, словно опасался удара.

Мисс Уотсон проводила его взглядом.

– Джим!

– Мэм?

– Говорят, Геков папенька снова в городе. – Она шагнула на крыльцо и уставилась на дорогу.

Я кивнул.

– Да, мэм.

– Ты пригляди за Геком, – попросила она.

Я не понял, что именно она от меня хочет.

– Да, мэм. – Я убрал молоток в ящик. – Мэм, а почему за ним нужен пригляд?

– Да смотри, чтобы этот сорванец, Сойер, к нему близко не подходил.

– Для чего вы мне все это говорите, миссум?

Старуха посмотрела на меня, потом на дорогу, потом на небо.

– Сама не знаю, Джим.

Я задумался над словами мисс Уотсон. Том Сойер этот Геку не угроза – так, человечек, который сидит у него на плече и нашептывает ему всякий вздор. А вот то, что вернулся его отец, уже другое дело. Трезвый ли, пьяный, этот человек в любом состоянии избивал бедолагу Гека.

Глава 2

Тем вечером в нашей хижине я давал Лиззи и еще шестерым детям урок языка. Без этого не обойтись. Чтобы идти по жизни, не зная опасностей, нужно владеть языком, и свободно. Младшие уселись на утрамбованный земляной пол, я на один из двух наших самодельных табуретов. Дым от горевшего посередине хижины очага уходил в отверстие в крыше.

– Пап, зачем нам это учить?

– Белые привыкли, что мы разговариваем так, а не иначе, и лучше нам не обманывать их ожиданий, – пояснил я. – Если мы дадим им почувствовать их неполноценность, хуже будет лишь нам. Точнее, если мы не дадим им почувствовать их превосходство. Ну да хватит об этом, повторим-ка лучше основы.

– Не смотреть в глаза, – сказал мальчик.

– Верно, Верджил.

– Никогда не заговаривать первыми, – сказала девочка.

– Правильно, Фебруари, – подтвердил я.

Лиззи посмотрела на детей, потом на меня.

– В разговорах с другими рабами никогда не упоминать о чем бы то ни было прямо, – сказала она.

– Как мы это зовем? – спросил я.

– Намеки, – ответили дети хором.

– Отлично. – Они были довольны собой, и мне не хотелось их огорошивать. – Давайте поупражняемся в переводе на примере различных ситуаций. Для начала – крайние случаи. Вы идете по улице и вдруг замечаете, что на кухне у миссис Холидей пожар. Она стоит во дворе, спиной к дому, и ничего не видит. Как вы ей сообщите?

– Пожар, пожар, – ответила Дженьюари.

– Это прямо. Но почти правильно, – сказал я.

Самая младшая, тоненькая и высокая пятилетняя Рейчел, предположила:

– Божечки, миссум, вы ж поглядите!

– Великолепно, – сказал я. – Почему это правильно?

Лиззи подняла руку.

– Потому что мы должны оставлять за белыми право первыми замечать неприятности.

– И почему? – уточнил я.

– Потому что им нужно все знать лучше нас, – ответила Фебруари. – Потому что им нужно самим все замечать.

– Хорошо, хорошо. Вы сегодня отлично соображаете. Ладно, а теперь представим, что загорелся жир. Она забыла бекон на плите. Миссис Холидей собралась заливать его водой. Что вы скажете? Рейчел?

– Миссум, от воды бундет только хужей, – подумав, ответила та.

– Разумеется, так и есть, но в чем недостаток этой фразы?

– Ты указала ей на ошибку, – вставил Верджил.

Я кивнул.

– И как лучше сказать?

Лиззи уставилась в потолок и задумчиво проговорила:

– Не угодно ли вам, чтобы я принесла песку?

– Верный подход, но ты забыла перевести.

Она кивнула.

– Ой, Божечки, миссум, мэм, али принесть толику песочку?

– Хорошо.

– “Принесть толику” трудно произнести, – подала голос Глори, старшая из детей. – “-сть – т”.

– Так и есть, – согласился я. – Но тут можно и запнуться. Это даже лучше. Аль п-п-принесть то-то-толику пе-пе-песочку, миссум Холидей?

– А если они не поймут? – спросила Лиззи.

– Ничего страшного. Пусть поскрипят мозгами, чтобы понять вас. Иногда нужно мямлить – не отказывайте им в удовольствии произнести: “Не надо мямлить”. Они обожают нас поправлять и считать дураками. И помните: чем меньше им хочется прислушиваться к нашим беседам, тем больше мы можем при них сообщить друг другу.

– Почему Бог так устроил? – спросила Рейчел. – Что они хозяева, а мы рабы?

– Детонька, Бога нет. Религия существует, а этого их Бога – нет. Их религия учит, что в конце мы получим награду. А вот про их наказание не говорит ничего. Но в их присутствии мы верим в Бога. Ой, божечки-божечки, верим-поверим. Религия – это лишь средство контроля, которое они применяют и пускают в ход, когда им удобно.

– Но что-то же наверняка есть, – заметил Верджил.

– Прости, Верджил. Пожалуй, ты прав. Пожалуй, дети, и впрямь существует некая высшая сила, но это не их белый Бог. Однако чем больше вы разглагольствуете о Боге, Христе, рае и аде, тем им приятнее.

И дети сказали хором:

– А чем им приятнее, тем нам спокойнее.

– Фебруари, переведи.

– Чем им лучшей, тем нам тишей.

– Превосходно.

Гек застал меня за перетаскиванием мешков с куриным кормом из подводы в сарай на заднем дворе вдовы Дуглас. Гек над чем-то сосредоточенно размышлял, и я смекнул, что он хочет поговорить.

– Об чем задумалися?

– О молитвах, – ответил он. – Вот ты молишься?

– Да, сэр, молюся бесперечь.

– А о чем ты молишься? – спросил он.

– Да о разном. Один раз я молился, чтобы малютка Фебруари поправилася от хворобы.

– И сбылось?

– Ну, поправилася же. – Я сел на подводу, поднял взгляд в небо. – А однажды я молился о дожде.

– И тогда тоже сбылось?

– Полило, а как же. Не сразу, но чуть опосля.

– Тогда откуда ты знаешь, что его послал Бог?

– А пожалуй, что и не знаю. Но рази ж не Бог все спосылает? Кто же еще послал дождь?

Гек подобрал камень, повертел его в руке, рассматривая, а потом зашвырнул им в белку, сидевшую высоко на ветке вяза.

– Хочете знать, что я думаю?

Гек посмотрел на меня.

– Я думаю, молиться надо ради тех ваших ближних, которые хочут, чтоб вы молилися. Молитеся так, чтобы услышали мисс Уотсон и вдова Дуглас, и просите Иисуса о том, чего, как вы знаете, они хочут. И жизнь ваша станет куда как вольготнее.

– Может быть.

– И вворачивайте время от времени что-нибудь вроде новой удочки и протчего такого, чтобы вас не бранили.

Гек кивнул.

– Разумно. Джим, а ты веришь в Бога?

– А как же, верю. Если бы Бога не было, откудова бы взялася наша чудесная жизнь? Ну, бегите играйтеся.

Я проводил Гека взглядом: он скрылся за углом того здания, что стоит напротив большого дома судьи Тэтчера. Я изготовился было взвалить на плечо последний мешок зерна, как вдруг сзади ко мне подошел старина Люк.

– Ты меня напугал, – сказал я.

– Извини. – Люк подпрыгнул – росточком старик не вышел – и сел на подводу.

– Чего хотел этот маленький приставала?

– Он малец неплохой, – возразил я. – Просто хочет понять, что к чему. Наверное, как и все мы.

– Слышал, что случилось с братом этого Макинтоша в Сент-Луисе?

Я покачал головой.

– Он человек свободный. Светлокожий, как ты. Ввязался в драку в порту, явилась полиция и схватила его. Он спросил, что с ним сделают за мордобой. Один из полицейских ответил, что, скорее всего, повесят. И брат Макинтоша ему поверил. Почему бы и нет? Так вот он достал нож и прирезал обоих.

Подошел белый мужчина и отчего-то принялся рассматривать коня, впряженного в подводу. Люк замолчал. На белого мы старались не смотреть. Если уж мы разговаривали, значит, надо продолжать разговор.

– И что дальше? – спросил я Люка.

– Ну, значица, эта черномазая облизьяна нырк в проулок, что твой сатана, тут-то его и оглоушили пистолетом. Эти белые так и накинулися на него. Намылили ему холку по первое число.

Я кивнул.

– Эй! – крикнул белый.

– Сэр?

– Это лошадь мисс Уотсон?

– Нет, сэр. Подвода – та мисс Уотсон. А лошадка – от вдовы Дуглас.

– Не знаешь, она не думает ее продавать?

– Не могу знать, сэр.

– Как увидишь ее, спроси, – сказал он.

– Да, сэр, всенепременно.

Прохожий в последний раз оглядел лошадь, раздвинул ей пальцами губы и наконец ушел.

– Как думаешь, зачем такому дураку лошадь? Он же в лошадях ничего не смыслит, – сказал Люк.

– Этой кляче сто лет в обед, она и в вёдро-то еле тащит эту подводу, даже пустую.

– Любят белые покупать всякую всячину, – заметил Люк.

– Так что сталось с Макинтошем? – спросил я.

– Схватили, привязали к дубу, напихали под него хворосту и сожгли заживо. Говорят, он вопил, просил его пристрелить. Но присутствующие кричали, что пристрелят любого, кто попробует избавить его от мучений.

Меня замутило, но в целом эта история не так уж и отличалась от многих других, которые я слышал. И все равно меня бросило в жар, я вдруг ощутил, что весь липкий от пота.

– Какая страшная смерть, – сказал я.

– А хороших смертей, пожалуй, и не бывает, – ответил Люк.

– Вот не уверен.

– Это еще почему? – удивился Люк.

– Ну то есть все мы умрем. Может, не всякая смерть так уж плоха. Может, какая из них меня и устроит.

– Чушь ты несешь.

Я засмеялся.

Люк покачал головой.

– Но и это еще не худшее. Цветные мрут каждый день, тебе ли не знать. Хуже всего, что судья заявил присяжным: это было деяние коллективное, и поэтому они не вправе выносить какие-либо вердикты. Получается, если сделали всей толпой, то это не преступление.

– Боже милостивый, – сказал я. – Рабство.

– Это ты верно подметил, – согласился Люк. – Если тебя убивают толпой, они невиновны. Угадай, какая фамилия у судьи.

Я молча ждал.

– Лоулесс[1].

– Как думаешь, мы с тобой когда-нибудь попадем в Сент-Луис или в Новый Орлеан?

– Рази токмо в раю, – ответил Люк и подмигнул мне.

Мы расхохотались и заметили чуть поодаль белого. Ничто так не раздражает белых, как смеющиеся рабы. Подозреваю, белые опасаются, что мы смеемся над ними – а может, им невыносима самая мысль о том, что нам может быть весело. Как бы то ни было, а успокоиться мы не успели и привлекли его внимание. Белый услышал наш смех и направился в нашу сторону.

– Чего это вы расхихикались как девчонки? – спросил он.

Я этого типа видел и раньше, но имени его не знал. Он напыжился, будто хотел показать, что с ним шутки плохи. Меня это несколько напугало.

– Да мы вот дивилися, правда ли это, – ответил Люк.

– Что – правда? – спросил этот тип.

– Мы дивилися, правду ли говорят, что эти, как их, улицы в Новом Орлеане из чистого золота, – пояснил Люк и посмотрел на меня.

– И правда ли, что в наводнение по улицам течет чистый виски. Я-то виски отродясь в рот не брал, нет, сэр, но уж больно история хороша. – Я обернулся к Люку. – Правда же, хороша?

На мгновение мне показалось, белый сейчас смекнет, что мы над ним потешаемся, но он произнес со смехом:

– История хороша, потому что хороша, парни. – И ушел, хохоча.

– И сейчас он напьется, не столько потому, что может, сколько потому, что мы не можем, – заметил я.

Люк усмехнулся.

– И когда мы позже увидим, как он шатается и дурит, будет ли это примером иронии провидческой или иронии драматической?

– Возможно, той и другой.

– Вот уж была бы ирония так ирония.

Глава 3

Весенний снег всех захватил врасплох. По приказанию мисс Уотсон я целый день колол дрова, чтобы ей хватило надолго. Но дров было немного, и ни мне, ни другим рабам она не дала ни полена. Мы подобрали, что сумели, с земли и тайком срубили несколько невысоких деревьев неподалеку от наших хижин. Эти дрова, конечно, были сырые, горели плохо, жутко дымили, но тепло худо-бедно давали. Я ухитрился спрятать несколько сухих чурбачков под крыльцо мисс Уотсон. Ночью вернусь за ними. Старым рабам – Эйприл и Коттону – они пригодятся. Может, кто-то назвал бы мой поступок кражей. Я и сам так его называл, но меня это не смущало. Я упарился за работой и снял рубаху, невзирая на холод.

– Ого, сколько дров, – сказал Гек. Я вздрогнул. – Я тебя напугал? – спросил он.

– Разве что самую малость. Вы как здесь?

– Я только что продал все, чем владею, судье Тэтчеру. Он дал мне вот этот доллар.

Я присвистнул.

– Цельный доллар. Вот не знал, что вы такой богатей.

Я продолжил колоть дрова и заметил, что Гек на меня смотрит.

– А вы почему прогуливаете уроки?

– Наверное, по привычке.

– Я бы вот поучился с моим удовольствием. – Я расколол еще два полена.

– Между прочим, твоя кожа ненамного темнее моей.

– А все ж таки темная.

– Почему ты раб?

– Потому что моя мама была рабыней.

– А твой папа? – спросил Гек.

– Да вроде нет. Ну да какая разница. Если прознают, что у тебя в родне хоть один цветной, всё, ты цветной. И неважно, какой ты с виду.

– Я видел следы на снегу, – сказал Гек.

– Сдается мне, их сейчас вдосталь. Там, где народ похаживает.

– В одном из следов на каблуке крест.

– То есть как это – крест?

– Как у Иисуса, такой крест.

– И нечего тут пужаться, – сказал я.

На мальчишку жалко было смотреть: до того он разволновался. Я понял, о чем он думает.

– Значит, ты тоже считаешь, что это он. – Гек говорил об отце. – Ты тоже считаешь, что он вернулся.

– Я такого не говорил.

– Но ты так думаешь. Я же вижу, что ты так думаешь. Чего ему нужно, Джим? Ты ведь всякое повидал.

Я сунул руку в карман и достал волосяной шар, я держу его специально для белых детишек, я сделал его из хвоста мула.

– Знаете, что енто? – Я поднял шар повыше, к солнцу.

– Что?

– Волосяной шар из бычьего сычуга. А потому он знаете какой?

Гек помотал головой.

– Волшебный, – сказал я. – Ентот вот самый шар волшебный и говорит со мной.

– И что же он говорит?

Я поднес шар к уху.

– Да, слышу. Он говорит. Шар сказал, за вашим папашей всюду следуют два андела, белый и черный. Нашептывают ему всякое. Один андел хороший, а другой плохой, никто не знает, который одержит верх. Ему самому невдомек, что он будет делать дальше. Останется или уйдет. Ентот вот шар вроде как должен знать, да и он не знает.

– Толку-то от него.

– Обождите, вот шар опять говорит.

Гек прислушался вместе со мной.

– Как же, как же. Он говорит, все у вас образуется. Вам на пути встренутся две женщины. Вы женитеся сперва на бедной, а потом на богатой. И что бы вы ни делали, не приближайтеся к воде. Иначе речка-то вас приберет.

– Это все шар говорит?

Я кивнул.

– Он сейчас спит.

К двери подошла мисс Уотсон.

– Гек, – окликнула она, – иди в дом и умойся к ужину. – Она посмотрела на меня. – А ты все с дровами возишься?

– Их эть целая прорва, миссумс.

– Все равно перестань, у меня голова разболелась от твоей стукотни.

– Да, мэм.

Я шел домой, когда со мной поравнялся Люк.

– Помедленней, а то старику за тобой не угнаться, – сказал он.

Какое-то время мы шагали молча. Я понимал, что молчание затянулось, но разговаривать не хотелось. Я пнул камешек.

– Что тебя так беспокоит? – спросил Люк.

– Ничего, – ответил я.

– Ты переживаешь из-за дров, которые спрятал под крыльцом?

– Ты их видел?

– Видел.

– Нет, из-за дров я не переживаю.

– Ты переживаешь из-за этого мальчишки, – сказал Люк. Я посмотрел на него, и он добавил: – Из-за Гека. Из-за этого мальчишки, Гека.

– Да, отец у него пьянчуга и вечно его донимает.

– Тебе-то какая печаль? Это белых дела.

Я кивнул.

– Но Гек еще ребенок.

– Да, свободный ребенок. – Люк указал на меня. – Есть в этом мальчике что-то такое. И в нем, и в тебе.

– У него куча неприятностей, – сказал я. – Как ни печально, но я пока еще раб и ничем не могу ему помочь.

Глава 4

Погода оставалась холодной не по сезону, и я начал подворовывать дрова не только для Эйприл с Коттоном, но и для своего семейства и еще кое-кого. Я безумно тревожился, что дров хватятся, и однажды воскресным днем страх мой сбылся. Ко мне подошла Сэди.

– Что случилось? – спросил я.

Она выглянула из двери хижины, посмотрела на нашу девятилетнюю дочь, потом на меня.

– Что ты намерен делать? – спросила Сэди.

– Ты о чем?

– Я слышала, как мисс Уотсон разговаривала с судьей Тэтчером.

– Да?

Сэди шмыгнула носом.

Я обнял ее.

– Успокойся.

То, что она сообщила мне, захватило меня врасплох.

– Мисс Уотсон сказала судье Тэтчеру, что собирается продать тебя одному человеку из Нового Орлеана, – проговорила Сэди.

– Что это значит? – спросила Лиззи. – Папа, что это значит?

Я подошел к двери, выглянул на улицу.

– Джим, – позвала меня Сэди.

– Папа!

– Она сказала, нас всех или только меня? – уточнил я.

– Только тебя, Джим, – воскликнула Сэди. – Что нам делать? Нас разлучат, и мы не узнаем, где ты.

– Что? – выдохнула Лиззи.

– Не разлучат, – сказал я, схватил большой лоскут ткани, разложил на полу.

– Что ты делаешь? – спросила Сэди.

Я положил на лоскут хлеб и сушеное мясо, завернул в узел.

– Никто меня не продаст, если меня не будет.

– Бежать нельзя, – сказала Сэди. – Ты же знаешь, что делают с беглыми.

– Я спрячусь. Я спрячусь на острове Джексона. Все подумают, что я убежал на север, а я буду тут. А потом что-нибудь придумаю.

– Так нельзя. Тебя непременно найдут. И поступят с тобой как с беглым. Может быть, тебя даже… – Она осеклась.

– Даже что? – спросила Лиззи.

– Все равно я побуду там, пока не решу, что делать. – Я опустился на одно колено, посмотрел на Лиззи и крепко обнял ее. – Все будет хорошо. Слышишь, детонька?

Лиззи расплакалась.

Я выпрямился, поцеловал Сэди.

– Не говори никому, куда я подался. Даже Люку не говори.

– Ладно.

– Ты слышала, Лиззи? – спросил я.

– Да, папа.

Я направился к двери.

– Папа!

– Все в порядке, маленькая. – Сэди положила руку мне на плечо. Я поцеловал ее. – Я за вами вернусь.

Попрощавшись с домашними, я улизнул в лес. Наверное, глупо было пытаться скрыться среди бела дня, но я не знал, когда за мною придут. Я шагал не спеша. Бегать рабу нельзя, если, конечно, он не бежит. Никем не замеченный, я миновал задний двор вдовы Дуглас и по косогору спустился к реке. Устроился там, на подмытом берегу, и стал ждать. Днем на воду нечего и соваться. Слишком много паромов, прогулочных пароходов, рыбаков у реки. Мною владел столько же страх, сколько и злость, но что делать рабу со злостью? Друг на друга мы можем злиться сколько угодно: все мы люди. Но истинная причина злости остается неназванной: эту злость мы вынуждены глотать, подавлять в себе. Нашу семью собрались разлучить, а меня отправить в Новый Орлеан, где я буду еще дальше от свободы и, скорее всего, никогда уже не увижу родных.