Игра в правду

Глава 1. Комната №7

Дождь стучал по крыше старого особняка с таким упорством, будто хотел продавить ее и смыть в небытие всех, кто собрался здесь сегодня. Аня смотрела в запотевшее окно, следя, как капли растекаются по стеклу, словно слезы. Идеальная метафора для ее жизни – размытая, нечеткая, вечно плачущая по какому-то несуществующему идеалу.

«Анонимные лжецы». Какое пафосное и одновременно точное название. Она бы рассмеялась, если бы не боялась, что смех превратится в истерику. Вместо этого она сжала пальцы на коленях, ощущая, как дорогой шерстяной костюм, ее доспехи, вдруг стал невыносимо тесным. Здесь, в этой уютной, потертой гостиной, пахнущей старыми книгами и кофе, вся ее броня была бесполезна. Здесь требовалось обнажить душу. А она разучилась это делать.

– Аня, не хотите поделиться?

Голос ведущего, немолодого мужчины с мудрыми глазами, был мягким, но настойчивым. Она вздрогнула, словно пойманная на воровстве. Поделиться? Чем? Тем, что ее жизнь – это великолепно срежиссированный спектакль, где у каждой улыбки есть цена, у каждого слова – скрытый смысл? Что она, старший партнер в успешном PR-агентстве, днем продает сказки, а ночью не может уснуть от звона собственной лжи?

– Я… – ее голос прозвучал хрипло. Она откашлялась. – Я сегодня солгала трижды. До того как прийти сюда.

Она делала это каждую неделю. Начинала с малого. С будничной, бытовой лжи. Это было как разминка перед главным матчем.

– Первый раз – своему ассистенту. Я сказала, что задерживаюсь из-за важного звонка. На самом деле я просто сидела в кабинете и смотрела в стену. Просто… не могла заставить себя двигаться.

В комнате повисло понимающее молчание. Ее не осуждали. Здесь все были знаменитостями в мире неправды.

– Второй раз – матери. Сказала, что у меня все прекрасно, что проект идет по плану. А на самом деле…

Она замолчала, глядя на свои идеально отполированные ногти. Когти хищницы. Бесполезные в этой клетке с бархатными стенками.

– На самом деле я чувствую себя так, будто бегу по беличьему колесу. Быстро-быстро, а толку ноль. Только ветер в ушах и истошный визг от постоянного напряжения.

Она позволила себе этот кусочек правды. Маленький. Незначительный. Но от него перехватило дыхание. Словно она сняла с себя часть тяжеленного корсета, в котором ходила годами.

– А третий раз… – она потянулась за стаканом воды, чтобы выиграть время. Ее взгляд скользнул по дверному проему.

И тут мир остановился.

В дверях стоял он.

Игорь Орлов. Владелец «ОрбИТ Технолоджис». Ее заклятый враг. Человек, с которым они на прошлой неделе разрывали друг друга на части на совещании по поводу ребрендинга телеком-гиганта. Он был в темных джинсах и простой черной водолазке, без пиджака, без галстука – без своих привычных доспехов. Но от этого он не казался менее опасным. Напротив. Он выглядел… настоящим. И от этого было еще страшнее.

Их взгляды встретились. В его темных, почти черных глазах мелькнуло то же самое ошеломленное неверие, что и в ее. Шок. Паника. Быстрый, как вспышка, расчет – признать или сделать вид, что не знает? Но правило клуба было железным: никаких масок. Только правда.

Он медленно прошел в комнату, занял свободное кресло напротив нее. Воздух сгустился, стал тягучим и горьким, как дым после залпа. Аня почувствовала, как по спине бегут мурашки. Он видел ее. Видел ее безоружной. Видел ту самую трещину в ее броне, которую она только что продемонстрировала всем.

– Продолжайте, Аня, – мягко напомнил ведущий.

Она сглотнула ком в горле. Третий раз. О чем она говорила? Ах, да. О лжи.

– Третий раз… – ее голос дрогнул, и она возненавидела себя за эту слабость. – Я солгала себе. Утром. Глядя в зеркало. Я сказала себе, что я сильная. Что мне все нипочем. А на самом деле… на самом деле я устала. До костей. До самой глубины души.

Она произнесла это, глядя прямо на него. В вызов. В отчаянии. В надежде, что он сожжет ее своим презрением, и ей не придется чувствовать эту унизительную уязвимость.

Игорь не отвел взгляда. Он слушал. Внимательно. Без тени насмешки, которую она видела на их последней встрече. Его лицо было невозмутимым, но в глазах плавало что-то сложное, непонятное. Не сочувствие. Нет. Скорее… узнавание.

Ведущий кивнул и перевел взгляд на нового гостя.

– Игорь. Мы рады новым лицам. Не хотите рассказать, что привело вас к нам?

Все взоры обратились к нему. Аня замерла, сжавшись внутри. Сейчас. Сейчас он устроит представление. Начнет говорить общие фразы. Или, что хуже, воспользуется моментом, чтобы уколоть ее, выставив ее слабость на всеобщее обозрение.

Игорь откинулся на спинку стула, его поза была расслабленной, но кулаки на коленях были сжаты. Он на несколько секунд закрыл глаза, словно собираясь с мыслями.

– Я сегодня солгал один раз, – его голос был низким, глухим, без привычных деловых интонаций. Он звучал устало. По-настоящему. – Своему партнеру. Я сказал, что иду на деловой ужин.

Он сделал паузу, посмотрел прямо на Аню. Взгляд был тяжелым, гипнотизирующим.

– Я сказал, что встречаюсь с перспективным клиентом. Что это очень важно для компании. Что от этого зависит наше будущее.

Он медленно выдохнул.

– Все это было ложью. Я здесь, потому что… потому что моя ложь стала слишком громкой. Она заглушает все остальное. Даже мои собственные мысли. Я пришел сюда, потому что мне нужно услышать тишину. Настоящую. Даже если она будет болезненной.

Аня почувствовала, как что-то сжимается у нее в груди. Это была не та ложь, которую она ожидала услышать. Это не было про деньги, власть или контракты. Это было про что-то гораздо более глубокое. Про то же самое, что гложет и ее.

Ведущий предложил им стать партнерами на сегодняшнюю сессию. Правила были просты: задавать друг другу вопросы и отвечать на них честно. Только честно. Без уловок.

Они перешли в маленькую боковую комнату – бывшую кладовку, где стояли лишь два кресла и торшер, отбрасывающий мягкий свет. Дверь закрылась, отсекая внешний мир. Они остались одни. Враги. В ловушке вынужденной искренности.

Несколько минут они просто молчали. Аня изучала его лицо при этом приглушенном свете. Оно казалось моложе. Усталым. Без привычной маски холодного превосходства. Он делал то же самое – изучал ее. Его взгляд скользнул по ее лицу, заметил, наверное, следы усталости под глазами, которые она так тщательно маскировала тональным кремом.

– Зачем ты здесь? – наконец спросила она. Голос звучал резче, чем она хотела. – Это какая-то новая тактика? Узнать слабости противника?

Он усмехнулся. Сухо, беззвучно.

– Если бы это была тактика, я выбрал бы способ попроще, чем исповедь в комнате для неудачников, Аня.

Она вздрогнула от того, как он произнес ее имя. Без привычной язвительности. Почти мягко.

– Тогда почему? Ты же преуспевающий человек. У тебя все есть.

– Все? – он перевел взгляд на ее руки, все еще сжатые в замок. – А ты? У тебя разве не все есть? Успешная карьера, репутация, деньги. Чего не хватает тебе, чтобы по вечерам смотреть в стену?

Ее пронзило. Он использовал ее же собственную правду против нее. Быстро. Безжалостно. И абсолютно честно.

– Не хватает правды, – выдохнула она, сама удивляясь своим словам. – Ее нет нигде. Ни в работе, где я продаю воздух. Ни в отношениях, где я играю роль. Ни даже в зеркале. Я уже сама не знаю, где заканчивается ложь и начинаюсь я.

Игорь внимательно смотрел на нее, и в его взгляде было что-то новое. Не враждебность. Интерес.

– Я понимаю, – сказал он просто. – У меня то же самое. Ложь стала системой. Автопилотом. Я управляю компанией, людьми, проектами, а сам будто нахожусь в стеклянной коробке. Все видно, но ничего не чувствуется. И самое ужасное, что ты начинаешь верить в собственную ложь. Ты становишься ей.

Аня кивнула. Да. Именно так. Это было именно так.

– А на наших совещаниях? – не удержалась она. – Эта наша… вражда. Это тоже ложь?

Он помолчал, его взгляд стал пристальным, изучающим.

– Частично. Это преувеличение. Гротеск. Я не ненавижу тебя, Аня. Я… – он искал слово. – Я восхищаюсь твоим умом. И одновременно бешусь от твоей изворотливости. Ты заставляешь меня быть лучше. Острее. И да, это бесит. Потому что расслабляться нельзя ни на секунду.

Это было настолько честно, что у нее перехватило дыхание. Не ненависть. Восхищение. Признание в ней равного. Достойного противника.

– А твоя улыбка, – продолжил он, и его голос стал тише, интимнее. – Та, что ты даришь направо и налево на переговорах. Она красивая. Искренняя. И абсолютно фальшивая. Я это всегда вижу. В глазах у тебя остается холод. Как у меня.

Она смотрела на него, не в силах отвести взгляд. Он видел. Насквозь. Он видел ту самую пустоту, которую она прятала за блестящим фасадом. И это было страшнее любой ненависти. Потому что это было узнавание. Узнавание себя в другом.

– Почему ты решил прийти именно сегодня? – спросила она, пытаясь вернуть контроль над беседой.

Он откинулся в кресле, провел рукой по лицу.

– Потому что сегодня утром я подписал контракт. Очень выгодный. Тот самый, из-за которого мы с тобой спорили на прошлой неделе. И ты знаешь, что я почувствовал? Ничего. Абсолютно ничего. Пустоту. Как будто я просто поставил галочку. И тогда я понял, что я… болен. Моя ложь отравила даже вкус победы.

Он говорил, глядя куда-то в пространство за ее спиной, и в его словах была такая горечь, такая усталость, что Ане вдруг захотелось… протянуть ему руку. Коснуться. Дать понять, что он не один. Это было иррационально, безумно, но это было именно так.

– Я понимаю, – прошептала она. – После того как мы проиграли вам тот тендер, я пошла домой, налила вина и… расплакалась. Не из-за поражения. А потому что мне пришлось звонить клиенту и говорить утешительные слова. Лгать. Что мы сделали все возможное. А на самом деле я думала лишь о том, как же я устала. Как я все ненавижу.

Она никогда никому этого не говорила. Никогда. Это был ее самый постыдный секрет. Профессионал, плачущий не о работе, а о собственной исчезнувшей душе.

Игорь смотрел на нее теперь с новой, жуткой интенсивностью.

– Мы сошлись с тобой во мнениях впервые за все время нашего знакомства, – горько усмехнулся он. – Мы оба ненавидим ту ложь, которую сами же и создаем.

Они замолчали. Тишина в комнате была уже не неловкой, а насыщенной, густой, как мед. Они выложили друг другу свои самые уязвимые части. И не нанесли ударов. Это было ново. Это было страшно.

– Что будем делать? – спросила Аня, и ее голос прозвучал почти как мольба.

– Не знаю, – честно ответил Игорь. – Но я впервые за долгие месяцы почувствовал что-то настоящее. Этот разговор. Этот… дискомфорт. Он живой. Он настоящий. И он… ценный.

Он посмотрел на нее, и в его глазах было что-то неуловимое, какая-то искра, которой она никогда раньше не видела.

– Страшно, – призналась она, и ее плечи ссутулились под тяжестью этого признания.

– Знаю, – он кивнул. – Мне тоже.

И в этот момент, сидя в полумраке комнаты с выцветшими обоями, Аня осознала, что за все годы вражды они впервые увидели друг в друге не соперников, а людей. Со своими трещинами, страхами и усталостью. И эта правда была страшнее, опаснее и притягательнее любой лжи, в которой они жили.

Она смотрела на него, на его сильные, сжатые руки, на упрямый подбородок, на усталые глаза, и чувствовала, как в ней просыпается что-то давно забытое. Не вражда. Не ненависть. Жалость? Нет. Понимание. И что-то еще, тревожное и теплое, что заставляло сердце биться чаще. Что-то, от чего на душе становилось и страшно, и спокойно одновременно. Что-то, похожее на начало.

Глава 2. Первая искра

Тишина в маленькой комнате висела густая, звонкая, как натянутая струна. После его слов «Мне тоже страшно» говорить дальше казалось кощунством. Словно они обнажили друг перед другом самые уязвимые места, и теперь любое движение, любое слово могло причинить невыносимую боль.

Аня отвела взгляд, чувствуя, как жар разливается по щекам. Она смотрела на свои руки, все еще сжатые в белых узлах на коленях. Его признание эхом отзывалось в ней. «Мне тоже страшно». Игорь Орлов, человек из стали и льда, чей холодный расчет сводил с ума ее всю команду, боялся. И этот страх был тем же, что и ее собственный. Это было почти интимнее, чем физическое прикосновение.

– Что теперь? – ее голос прозвучал сипло, сорвавшимся шепотом. – Мы просто… выйдем отсюда и сделаем вид, что ничего не было?

Игорь медленно покачал головой, его взгляд был тяжелым и пристальным. Он изучал ее, словно видел впервые. Не соперника, а феномен. Загадку.

– Правила сессии еще не закончились, – напомнил он, и в его тоне появился знакомый оттенок деловитости, но сейчас он звучал иначе, без привычной язвительности. – Мы должны продолжать. Задавать вопросы. Отвечать честно.

– Прекрасная пытка, – горько усмехнулась Аня. – Придумали бы что-то попроще. Вроде дыбы.

Уголок его рта дрогнул. Слабая тень улыбки.

– Согласен. Но, похоже, это единственное место, где можно не лгать. Даже если больно.

Он помолчал, перевел дыхание.

– Хочешь задать мне вопрос? Настоящий. Не про работу.

Сердце Анны екнуло. Она хотела и не хотела одновременно. Ей было страшно услышать ответ. Еще страшнее – задать вопрос. Потому что настоящий вопрос требовал настоящего ответа. И она уже понимала, что Игорь не станет лгать. Не здесь.

– Хорошо, – она выдохнула, собираясь с духом. – На прошлой неделе, на совещании по проекту «Феникс». Ты сказал, что моя концепция – это «гламурное позерство, лишенное глубины». Ты действительно так думаешь?

Она ждала услышать оправдание, увидеть смущение. Но он даже не моргнул.

– Да, – ответил Игорь просто. – Я так думал. В тот момент.

«В тот момент». Эти слова повисли в воздухе.

– А сейчас? – не удержалась она.

– Сейчас? – он откинулся на спинку кресла, и его взгляд стал задумчивым. – Сейчас я понимаю, что это была не концепция. Это была твоя броня. Блестящая, отполированная, идеальная. Чтобы никто не догадался, что внутри сидит уставшая женщина, которая смотрит в стену. Ты не вкладывала душу в ту презентацию, Аня. Ты просто отыгрывала роль успешного креативщика. И я это почувствовал. И поэтому счел поверхностной.

Ее пронзило. Он был прав. До жути, до боли прав. В тот день у нее не было сил выдать что-то гениальное. Она просто собрала все свои профессиональные штампы в красивую упаковку. И он, черт возьми, это увидел.

– Почему ты никогда не улыбаешься? По-настоящему? – вдруг спросил он, перехватывая инициативу. – На всех фото, на всех переговорах – только дежурная улыбка. Как маска.

Вопрос застал ее врасплох. Она хотела ответить что-то колкое, отшутиться, но правило «только правда» висело между ними, как обоюдоострый меч.

– Потому что… – она замолчала, подбирая слова, чувствуя, как в горле снова встает ком. – Потому что настоящая улыбка – это слабость. Это открытость. А в нашем мире открытость – это приглашение ударить тебя в незащищенное место. Я… разучилась. Кажется, последний раз я улыбалась по-настоящему лет пять назад. Наверное.

– Когда? – не отпускал он. Его настойчивость была почти жестокой.

Аня закрыла глаза, пытаясь отыскать в памяти тот счастливый момент. Это было трудно. Словно копаться в завале пепла.

– Я тогда только начинала. У меня была собака. Такса, ушастая, нелепая. И вот я пришла домой после первого по-настоящему крупного заказа, который получила сама, без протекции. Сижу, считаю деньги, не веря своему счастью. А она… а она подошла и положила свою морду мне на колени, и посмотрела на меня своими глупыми преданными глазами. И я рассмеялась. Просто так. От счастья. От того, что меня кто-то любит не за что-то, а просто так. Вот тогда. Это была моя последняя настоящая улыбка.

Она открыла глаза, боясь увидеть в его взгляде насмешку. Но его лицо было серьезным. Задумчивым.

– У меня была кошка, – вдруг сказал он. – В детстве. Я тоже ей улыбался. Потом ее не стало. А потом… потом и улыбка куда-то делась. Осталась только деловая. Для галочки.

Они снова замолчали. Но теперь тишина была другой. В ней не было неловкости. Было понимание. Словно они обменялись не признаниями, а кусочками своей потерянной души.

– Твой ход, – тихо сказал Игорь. – Спроси что-нибудь. Что-нибудь… личное.

Аня почувствовала, как по телу разливается странное тепло. Страх уступал место чему-то другому. Острому. Запретному.

– Почему ты так зол? – вырвалось у нее. – Всегда. На переговорах, в редких интервью, которые ты даешь. В тебе сидит какая-то постоянная, сдержанная ярость. На кого? На что?

Он замер. Его лицо на мгновение стало каменным. Она уже пожалела о своем вопросе, испугалась, что разрушила хрупкий мост, который только что начал выстраиваться между ними. Но потом он медленно выдохнул, и маска спала, обнажив усталую, изможденную болью гримасу.

– На отца, – прошептал он так тихо, что она едва расслышала. – Он… он был блестящим предпринимателем. И тираном. Для него не существовало ничего, кроме успеха. Никаких слабостей. Никаких оправданий. «Чувства – для слабаков, Игорь. Любовь – для неудачников». Он сломал мою мать. Он пытался сломать меня. И у него почти получилось. Эта ярость… – он провел рукой по лицу, – это топливо. Оно заставляет меня двигаться, доказывать, что я чего-то стою. Даже ему, хотя его уже давно в живых нет. И эта же ярость… не дает мне быть нормальным человеком. Чувствовать. Жить. А не существовать.

Аня слушала, затаив дыхание. Перед ней был не тот Игорь Орлов, которого все знали. Это был раненый мальчик, запертый в теле успешного мужчины. И в этот момент она поняла, что их вражда, их язвительные перепалки – это всего лишь отголоски их личных, никому не видимых войн. Они сражались не друг с другом. Они сражались с призраками своего прошлого.

– Мой отец, наоборот, был слабым, – вдруг сама себе удивившись, начала она. – Он постоянно искал одобрения. Всех любил, со всеми пытался дружить. И в итоге его постоянно использовали. Предавали. И я… я дала себе зарок никогда не быть такой. Никогда не показывать слабину. Всегда быть сильной. Жесткой. Чтобы никто не мог подойти близко и… сделать больно.

Она посмотрела на него, и их взгляды встретились. И в этой встрече было все: и признание, и боль, и то самое, жуткое узнавание.

– Мы с тобой, как две стороны одной монеты, – горько произнес Игорь. – Ты бежишь от слабости своего отца, я – от тирании своего. И в итоге прибежали в одно и то же место. В комнату для сломанных кукол.

– Сломанных, но все еще блестящих, – с горькой иронией парировала Аня.

На его губах снова мелькнула тень улыбки. Настоящей. Крошечной, едва заметной, но настоящей.

– Да. Все еще блестящих.

Он помолчал, его взгляд стал пристальным, почти физическим.

– А что для тебя… секс? – спросил он, и вопрос прозвучал как выстрел в тишине.

Аня вздрогнула, почувствовав, как по телу пробежали мурашки. Это было уже за гранью. Слишком откровенно. Слишком интимно.

– Игорь… – начала она, пытаясь остановить его.

– Только правда, Аня, – мягко, но непреклонно напомнил он. – Только здесь и сейчас.

Она сглотнула, чувствуя, как горит лицо. Она не могла говорить об этом. Это было табу. Самое главное табу.

– Это… инструмент, – с трудом выдавила она. – Иногда – разрядка. Как пробежка или бокс. Иногда – валюта. Чтобы получить что-то. Расположить к себе. Никогда… – ее голос дрогнул, – никогда не было иначе. Никогда не было… честно.

Она ждала осуждения. Брезгливости. Но в его глазах она увидела лишь то же самое понимание.

– У меня тоже, – тихо сказал он. – Механика. Контроль. Еще один способ доказать свое превосходство. Никакой самоотдачи. Только взятие под контроль.

Он посмотрел на ее губы, и его взгляд был таким тяжелым, что она почувствовала его на своем теле, словно прикосновение.

– А тебе никогда не было страшно? – спросила она, чувствуя, как ее сердце колотится где-то в горле. – Что однажды ты проснешься и поймешь, что за всей этой ложью… тебя самого нет?

Он медленно кивнул.

– Каждый день. Это как смотреть в зеркало и видеть пустоту. И самое ужасное, что ты не знаешь, как вернуться. Как снова стать настоящим.

– Может, мы уже начали? – прошептала она, сама не веря своим словам. – Становиться настоящими. Здесь.

Игорь не ответил. Он просто смотрел на нее. И в его взгляде было столько боли, одиночества и… надежды, что у нее перехватило дыхание. В этом взгляде было больше правды, чем во всех их словах.

– Время, – раздался голос ведущего за дверью, заставив их обоих вздрогнуть, словно лунатиков, разбуженных посреди ночи.

Магия рухнула. Реальность ворвалась в комнату грубым и бесцеремонным вторжением. Аня мгновенно отпрянула назад, в свое кресло, чувствуя, как на нее снова наползает привычная маска. Игорь тоже изменился в лице, его черты снова застыли в привычной сдержанности.

Но что-то изменилось. Навсегда.

Они молча вышли из комнаты, не глядя друг на друга. Общее собрание подходило к концу. Аня слышала, как ведущий говорил что-то об «исцеляющей силе искренности», но слова доносились до нее как сквозь воду. Все ее существо было сосредоточено на мужчине, сидевшем в нескольких метрах от нее. Она чувствовала его кожей, каждым нервом.

Когда собрание закончилось, они поднялись одновременно. Их взгляды встретились на долю секунды. В его глазах она прочитала то же смятение, что бушевало в ней самой. И что-то еще. Что-то темное, горячее и обещающее.

Он молча кивнул ей, поворачиваясь к выходу. Это был не кивок врага. Это был кивок сообщника. Человека, с которым тебя связала опасная, шокирующая тайна.

Аня смотрела, как он уходит, его широкая спина скрылась в дверном проеме. Она стояла, ощущая на губах привкус чужой исповеди, а в груди – странное, щемящее чувство пустоты и… наполненности одновременно.

Они обменялись не словами. Они обменялись ранами. И впервые за много лет эти раны не болели. Они пели. Тихо, тревожно и так, будто только что начали заживать.

Глава 3. Поцелуй

Воздух на парковке был холодным и влажным, пахнущим мокрым асфальтом и осенней гнилью. Он обжигал легкие, возвращая Анну в реальность с таким жестоким простодушием, что она чуть не задохнулась. Она стояла, прислонившись к холодной двери своей машины, и не могла заставить себя вставить ключ в замок зажигания. Руки дрожали. Предательски, мелко, как в лихорадке.

Внутри все было разворочено. Словно пронесся ураган, сметая годами выстроенные баррикады, оставляя после себя лишь голую, израненную землю. Она слышала его голос. Чувствовала его взгляд на своей коже, жгучий и неумолимый. Он видел ее. Не Анну-специалиста, не железную леди с обложки Forbes, а ту самую испуганную девочку, которая боялась, что ее разоблачат, что увидят, какая она на самом деле – пустая, уставшая, одинокая.

«Секс – это инструмент». Она сказала это. Вслух. Самому опасному человеку в своей жизни. И он… он понял. Не осудил, не воспользовался. Он признался в том же. Это было хуже любой насмешки. Это была исповедь сообщника.

Стук каблуков по асфальту заставил ее вздрогнуть и резко обернуться. Из темноты, из-под редких фонарей, отбрасывающих длинные, искаженные тени, шел он. Игорь. Его фигура, высокая и прямая, казалась еще более монументальной в скупом свете. Он не смотрел на нее, уставившись куда-то перед собой, но она знала – он идет к ней. Так же, как она не могла уехать, он не мог просто уйти.

Они встретились взглядами у капота ее автомобиля. Несколько секунд они просто молчали, измеряя друг друга этим новым, невероятным знанием, которое теперь висело между ними, как заряженная молнией туча.

– Я не могу сесть в машину, – хрипло произнесла Аня, и ее голос прозвучал чужим, сорванным. – Я не могу просто поехать домой, сделать чай и лечь спать, как будто ничего не произошло.

– Я знаю, – его ответ был коротким, таким же обреченным. – У меня тоже.

Он остановился в паре шагов от нее. Так близко, что она чувствовала исходящее от него тепло, смешанное с холодом осенней ночи. Его лицо было освещено с одной стороны, и в его глазах бушевала настоящая буря. Все то, что он так тщательно скрывал за маской холодного превосходства, теперь было на поверхности – боль, ярость, усталость. И желание. Острое, животное, неуместное и неотвратимое.

– Что мы делаем, Игорь? – прошептала она, и в ее голосе слышались отчаяние и мольба. – Что это было?

– Правда, – отрезал он. Его собственный голос был низким, сдавленным. – Самая настоящая правда за последние десять лет моей жизни. И теперь я не знаю, что с ней делать.

Он сделал шаг вперед. Теперь их разделяли сантиметры. Она чувствовала его дыхание на своем лице – теплое, неровное. Запах его кожи, дорогого одеколона, смешанный с дождем и чем-то неуловимо мужским, диким, заставил ее голову кружиться.

– Я ненавижу тебя, – вдруг вырвалось у нее, но это была ложь, и они оба это знали. Это была попытка отгородиться, вернуться в привычные рамки вражды, которые вдруг стали такими тесными, такими фальшивыми.

– Врешь, – тихо парировал он, и его губы искривились в горькой усмешке. – Здесь, снаружи, ты можешь лгать. Но не мне. Уже не мне. Ты не ненавидишь меня. Ты боишься меня. Потому что я единственный, кто видит тебя настоящую.

Его слова обожгли, как раскаленное железо. Он был прав. Черт возьми, он был прав. Она боялась его больше, чем чего бы то ни было в этой жизни. Потому что он обладал силой уничтожить ее, не как конкурента, а как человека. Он знал ее слабости.

– А ты? – бросила она вызов, заглядывая ему в глаза, пытаясь найти там хоть крупицу привычного высокомерия. – Ты меня ненавидишь?

Он медленно покачал головой, не отрывая от нее темного, горящего взгляда.

– Нет. Я тебя хочу. С того самого дня, как ты вошла в переговорную комнату три года назад, с этой своей наглой, фальшивой улыбкой и умными, ядовитыми глазами. Я хотел тебя тогда. Хочу сейчас. И, кажется, сейчас это единственное честное, что во мне осталось. Это желание.

Признание повисло между ними, грубое, неприкрытое, лишенное всякой романтики. Это не было признанием в любви. Это было признанием в голоде. В жажде. И от этой откровенности у нее перехватило дыхание и похолодело в животе.

Она не помнила, кто сделал первый шаг. Возможно, они двинулись навстречу друг другу одновременно, повинуясь какому-то древнему, неосознанному импульсу. Его руки схватили ее за лицо, грубо, почти жестоко. Большие, сильные ладони, которые обычно сжимали дорогую ручку или клавиатуру, теперь впились в ее кожу, притягивая ее к себе.

Их губы встретились.

Это не был нежный, вопрошающий поцелуй. Это было столкновение. Битва. Акт агрессии и капитуляции одновременно. Его губы были твердыми, влажными, требовательными. Они не просили – они брали. Они выжимали из нее всю ложь, всю злость, всю накопившуюся годами боль и превращали ее в неистовый, дикий огонь.

Аня откликнулась с той же яростью. Ее пальцы впились в его волосы, дергая, притягивая его еще ближе, стирая последние крохи расстояния между ними. Она кусала его губы, отвечая на его жесткость своей собственной. В этом поцелуе не было ничего красивого. Он был мокрым, грубым, безрассудным. В нем была вся их исповедь, вся их вражда, все их вынужденное откровение.

Он прижал ее к холодному металлу машины, и лед на спине смешался с огнем на губах, создавая невыносимый, головокружительный контраст. Его тело, твердое и мускулистое, вдавилось в нее, и она почувствовала каждую его мышцу, каждую линию. Она чувствовала его возбуждение, жесткое и требовательное, и ее собственное тело отозвалось ему вспышкой влажного, стыдного жара.

Он оторвался, чтобы перевести дыхание, его лоб уперся в ее лоб. Дыхание срывалось, вырываясь клубами пара на холодном воздухе.

– Боже, – простонал он, и в его голосе было столько отчаяния и ярости, что ее сердце сжалось. – Что мы творим?

– Не знаю, – прошептала она, захлебываясь. Ее губы горели, распухшие от его поцелуев. – Не знаю. Только не останавливайся.

Это была мольба. Капитуляция. И он услышал ее.

Его губы снова нашли ее, но теперь поцелуй изменился. Он стал глубже. Медленнее. Более исследующим. Он не просто брал, он познавал. Его язык скользнул в ее рот, и вкус его был темным, пряным, совершенно чужим и до боли желанным. Одна его рука все еще сжимала ее щеку, а другая опустилась на ее талию, прижимая ее к себе так сильно, что она почувствовала каждый изгиб его тела.

Аня отвечала с той же безрассудной отдачей. Ее руки скользнули под его куртку, под тонкую ткань водолазки, нащупывая горячую, напряженную кожу его спины. Она слышала его стон, глубокий, гортанный, когда ее ногти впились в него. Это был звук чистейшей, животной правды. Никаких слов. Только звуки. Только тела.

Он оторвался от ее губ, и его горячий рот принялся исследовать ее шею, ее ключицу, оставляя на коже влажные, горящие следы. Она запрокинула голову, упираясь затылком в холодное стекло машины, и позволила ему это делать. Ее пальцы срывали с его головы его же куртку, жаждала прикоснуться к нему, ощутить его без барьеров.

– Аня, – прошептал он ей в шею, и ее имя на его губах звучало как проклятие и как молитва. – Ты… ты настоящая. Только здесь. Только сейчас.

Она поняла. Этот поцелуй, эта яростная, почти жестокая ласка, была продолжением их разговора. Еще одной главой в их книге правды. Они не могли выразить словами все то, что накопилось, и их тела взяли на себя эту работу. Они выплескивали друг в друга всю свою боль, все одиночество, всю ту страсть, которую годами подавляли под масками вражды.

Его рука скользнула под ее пиджак, под блузку, ладонь легла на ее обнаженную спину. Прикосновение его горячей кожи к ее вызвало у нее судорожный вздох. Это было слишком. Слишком реально. Слишком честно.

И так же внезапно, как началось, все закончилось.

Он отстранился. Резко. Словно его ударило током. Его глаза, еще секунду назад полные тьмы и желания, теперь стали широкими, испуганными. Он смотрел на нее, на ее распухшие губы, на растрепанные волосы, на горящие щеки, как будто видел призрак.

– Нет, – прохрипел он. – Это безумие.

Аня, опершись о машину, пыталась отдышаться. Ее тело кричало от протеста, требуя вернуть его тепло, его прикосновения. Но разум, медленно и мучительно возвращающийся, кричал о том же – это безумие.

– Да, – согласилась она, и ее голос дрожал. – Безумие.

Он отступил на шаг, потом на другой. Воздух между ними снова стал холодным и разреженным.

– Я не могу… мы не можем… – он не закончил, просто провел рукой по лицу, и в его движении была такая безнадежная усталость, что ей захотелось плакать.

– Знаю, – прошептала она.

Еще один взгляд. Долгий, мучительный, полный всего, что они не могли сказать и что только что сделали. В нем была благодарность за эту вспышку правды и ненависть за то, что она случилась. Потом он резко развернулся и зашагал прочь, его фигура быстро растворилась в темноте парковки.

Аня осталась одна. Прижавшись спиной к холодной машине, с губами, все еще горящими от его поцелуев, и с душой, перевернутой до самого основания. Дождь снова начал накрапывать, мелкими холодными каплями, но она почти не чувствовала его.

Она прикоснулась пальцами к своим губам. Они дрожали. Так же, как и все ее тело. Это не была дрожь страха или холода. Это была дрожь шока. От столкновения с абсолютной, неприкрытой правдой, которая пришла к ней в образе поцелуя ее злейшего врага.

Она села в машину, но не завела мотор. Просто сидела, глядя в темное лобовое стекло, по которому стекали капли дождя. Она чувствовала его вкус во рту. Чувствовала его руки на своей коже. Слышала его стон.

И понимала, что ничего уже не будет прежним. Их война перешла на совершенно новый, опасный и абсолютно неизведанный уровень. Уровень, на котором они знали друг о друге слишком много. Уровень, на котором они прикоснулись к самой сути друг друга. И это прикосновение было страшнее и желаннее любого сражения.

Она закрыла глаза, позволив волне стыда, возбуждения, страха и какой-то невероятной, щемящей тоски накрыть себя с головой. Это было послевкусие правды. Горькое, пьянящее и навсегда изменившее ее.

Глава 4. Ложь

Понедельник ворвался в ее жизнь с оглушительным грохотом будильника, резким светом из-за тяжелых штор и свинцовой тяжестью во всем теле. Аня открыла глаза и на несколько секунд забыла, кто она и где. А потом память накрыла ее с головой, как ледяная волна.

Поцелуй.

Его губы. Его руки. Его стон, пропитанный болью и желанием.

Она села на кровати, схватившись за голову. Сердце колотилось где-то в горле, бешено и беспорядочно. Это не был сон. Это был шрам, выжженный на ее губах, на ее коже, глубоко в душе. Она прикоснулась пальцами к губам, словно ожидая снова почувствовать ожог.

«Безумие», – прошептала она в тишину спальни. Это слово висело в воздухе, такое же тяжелое и реальное, как и она сама.

Душ не смыл с нее ощущение его прикосновений. Дорогой костюм, тщательно подобранный, ее доспехи, вдруг стал невыносимым. Ткань казалась грубой, впивающейся в кожу, напоминая о том, как его пальцы впивались в ее спину. Она смотрела на свое отражение в зеркале лифта – идеальная картинка: собранные волосы, безупречный макияж, холодное, отстраненное выражение лица. Ложь. Сплошная, тотальная ложь. Под этим слоем лака и самообладания бушевало что-то темное, горячее и абсолютно неуправляемое.

Офис встретил ее привычным гудящим многоголосием. Запах свежего кофе, стук клавиатур, голоса сотрудников. Ее крепость. Ее царство. Но сегодня стены казались хлипкими, а трон – шатким.

– Анна Викторовна, совещание по проекту «Феникс» через пятнадцать минут в переговорной номер три, – доложила ассистентка, появившись на пороге кабинета с планшетом в руках. – Команда уже собирается. И… – девушка замялась, – представители «ОрбИТ» тоже уже здесь.

Кровь с гулым стуком ударила в виски. Аня почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Холодные, противные.

– Хорошо, – ее голос прозвучал ровно, будто выточенным изо льда. – Я буду через минуту.

Она осталась одна, опершись о стол ладонями. Они дрожали. Предательски. Она сжала кулаки, до белизны в костяшках. «Соберись, черт возьми. Ты Анна Викторовна. Ты железная леди. Он – твой враг. Все как всегда».

Но ничего не было как всегда.

Она вошла в переговорную последней, как и полагается королеве. Воздух в комнате был прохладным, пахнущим озоном от кондиционера и дорогим кофе. За длинным столом сидели ее сотрудники. И напротив – он.

Игорь.

Он был в своем классическом темно-синем костюме, который идеально сидел на его широких плечах. Белая рубашка, галстук. Ни единого намека на ту ночь. Ни единой черточки, которая выдавала бы того раненого, страстного мужчину с парковки. Его лицо было маской холодной, почти скучающей вежливости. Он разговаривал со своим замом, не глядя на нее.

Аня заняла свое место во главе стола, прямо напротив него. Она чувствовала его присутствие каждым нервом, каждой порой. Как будто в комнату принесли заряженное устройство, которое могло взорваться в любую секунду.

– Начнем, – сказала она, и ее голос, к ее собственному удивлению, звучал твердо и властно. – Проект «Феникс» вступает в ключевую фазу. Нам необходимо согласовать итоговые макеты и медиаплан.

Она говорила, глядя на своих сотрудников, на экран с презентацией, куда угодно, только не на него. Но ее периферийное зрение было настроено на него с точностью лазера. Она видела, как он сидит, откинувшись на спинку кресла, его поза была расслабленной, но пальцы, лежащие на столе, были слегка сжаты. Она видела его руку, ту самую, что с такой силой держала ее лицо.

– Ваша концепция, как и прежде, грешит поверхностностью, – его голос прозвучал как удар хлыста. Ровный, холодный, без единой эмоции. – Все эти яркие цвета и броские слоганы не имеют глубины. Они не цепляют.

Его слова были точным повторением того, что он сказал ей в комнате для лжецов. Но тогда в них была горечь и понимание. Сейчас – только ледяное презрение.

Аня медленно перевела на него взгляд. Впервые с начала совещания. Их глаза встретились. И в его, темных и непроницаемых, она не увидела ничего. Ни тени того смятения, той страсти, что были там всего два дня назад. Только гладкую, отполированную поверхность. Ледяную пустыню.

Ее сердце сжалось от чего-то острого и болезненного. Это было хуже, чем если бы он смотрел на нее с ненавистью. Это было полное отрицание. Стирание.

– Глубину, Игорь Дмитриевич, – парировала она, и ее голос зазвенел сталью, – создает не только серьезность, но и эмоция. Наша задача – привлечь внимание, а ваша – обеспечить технологическую составляющую. Давайте не будем путать роли.

Она улыбнулась. Той самой, фальшивой, дежурной улыбкой, которую он так легко распознал. Улыбкой, которая не доходила до глаз. И она видела, как его взгляд на секунду задержался на ее губах. Быстро, почти неуловимо. Но она поймала этот взгляд. И в ее животе что-то екнуло.

– Эмоция должна быть уместной, – отрезал он, возвращая взгляд к экрану. – А не напоминать истерику.

Ее сотрудники заерзали на местах. Воздух накалился. Игра началась. Старая, знакомая игра во вражду. Но теперь правила изменились. Теперь каждый ее блеф, каждый его укол были отравлены памятью о той ночи.

Они спорили еще полчаса. Каждое его слово было отточенным лезвием, каждое ее возражение – ядовитым шипом. Они парировали, атаковали, отступали. И все это время под столом ее колени подрагивали от напряжения, а его присутствие ощущалось как физическое давление.

Он был беспощаден. Он оспаривал каждую мелочь, каждую деталь, выискивая слабые места с хищной точностью. И она делала то же самое. Они дрались с ожесточением, которого не было даже до их странного перемирия в комнате правды. Теперь это была не просто профессиональная вражда. Это была месть. Месть за ту уязвимость, которую они показали друг другу. Попытка затоптать в грязь то хрупкое, что едва успело родиться.

– В таком случае, мы настаиваем на изменении цветовой гаммы, – говорил он, глядя на ее директора по креативу. – Эти кислотные тона режут глаз и девальвируют продукт.

– А мы настаиваем на том, что именно эта палитра привлечет целевую аудиторию, – парировала Аня, чувствуя, как гнев пульсирует у нее в висках. – Или вы, как всегда, считаете, что только скучные, консервативные решения имеют право на жизнь?

Он наконец посмотрел на нее. Прямо. И в его взгляде на секунду мелькнуло что-то знакомое. Не злость. Не холод. Усталость. Та самая, глубинная усталость, которую она видела в комнате для лжецов.

– Я считаю, что решения должны быть эффективными, Анна Викторовна, – произнес он, и в его голосе вдруг прозвучала хрипотца. Та самая, что была у него тогда, на парковке. – А не просто красивыми картинками для галочки.

Эта фраза, произнесенная с той же интонацией, что и в ночь их откровений, сработала как удар ниже пояса. Она почувствовала, как краснеет. Не от злости, а от стыда. От воспоминания. Она видела, как его пальцы снова сжались. Он тоже поймал этот отзвук. Эту случайную искру правды, прорвавшуюся сквозь лживый диалог.

Наступила неловкая пауза. Их сотрудники переглядывались, чувствуя, что в воздухе витает что-то большее, чем просто профессиональные разногласия.

– Я предлагаю сделать перерыв, – сказала Аня, вставая. Ей нужно было выйти. Нужен был воздух. Она не смотрела на него. – Пятнадцать минут.

Она вышла в коридор, направляясь к кухне, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Ей нужно было воды. Опомниться. Прийти в себя.

Она стояла у кулера, наливая в стаканчик ледяную воду дрожащей рукой, когда почувствовала его присутствие за спиной. Она не оборачивалась. Знала.

Он подошел вплотную. Не касаясь ее. Но она чувствовала тепло его тела через сантиметры воздуха.

– Аня, – произнес он тихо, так, чтобы никто не услышал.

Она замерла, не в силах пошевелиться.

– Это не может повториться, – его голос был низким, напряженным. – То, что было… это была ошибка.

Она медленно обернулась. Они стояли так близко, что она видела мельчайшие детали его лица. Темные тени под глазами. Легкую щетину на щеках. Напряженные мышцы вокруг рта.

– Какая именно часть была ошибкой? – прошептала она, глядя ему прямо в глаза, бросая вызов. – То, что мы говорили правду? Или то, что мы перестали ее бояться?

Его лицо исказилось. В его глазах бушевала борьба. Он хотел сказать что-то резкое, оттолкнуть ее. Но не мог.

– И то, и другое, – выдохнул он. – Мы не можем этого позволить. Ни там. Ни здесь.

– Почему? – настаивала она, чувствуя, как в груди разливается странная, горькая смесь торжества и боли. – Потому что это опасно? Или потому что это единственное, что заставляет тебя чувствовать себя живым?

Она видела, как он сжимает челюсти. Ее слова попали в цель.

– Потому что это уничтожит нас обоих, – прошипел он. – Ты это знаешь.

Из переговорной послышались голоса. Перерыв подходил к концу. Игорь отступил на шаг, и его лицо снова стало гладким, непроницаемым.

– Нам нужно заканчивать, – сказал он громко, официальным тоном. – У меня еще одно совещание через час.

Он развернулся и ушел. Аня осталась стоять с недопитым стаканчиком воды в руке, глядя ему вслед. Его слова эхом отдавались в ее ушах. «Уничтожит нас обоих».

Возможно, он был прав. Но сейчас, чувствуя жгучую пустоту, которую оставило его присутствие, и ледяной холод его отстраненности, она думала только об одном. Что быть уничтоженной этой правдой было бы гораздо лучше, чем медленно умирать в этой лжи.

Она вернулась в переговорную. Их взгляды снова встретились через стол. Вражеские. Отстраненные. Но теперь под этим слоем льда бушевало море огня. Они снова лгали друг другу. Лгали с таким упорством и мастерством, каких у них не было никогда прежде. Потому что теперь их ложь была единственным щитом от той невыносимой, шокирующей правды, что связала их вместе.

И самая большая ложь из всех была та, что они произносили сейчас, глядя друг на друга с холодным безразличием, в то время как каждое их существо кричало о другом.

Глава 5. Правила срыва

Неделя растянулась в бесконечную череду серых, изматывающих дней. Каждое утро Аня просыпалась с одним и тем же ощущением – будто ее грудь сдавили тисками. Сжали в понедельник утром в переговорной и не отпускали. Она делала вид, что живет своей обычной жизнью. Проводила совещания, утверждала бюджеты, ужинала с потенциальными клиентами. Но все это было автоматом. Тело выполняло привычные ритуалы, а разум витал где-то в другом измерении. В измерении, где пахло дождем и его кожей, где губы помнили ожог, а в ушах стоял эхо его голоса, говорящего правду.

Она ловила себя на том, что в самые неподходящие моменты – во время разговора с бухгалтером или просмотра контракта – ее рука сама тянулась к губам. Память тела была упрямее разума. Оно не хотело забывать. Оно жаждало повторения.

«Это уничтожит нас обоих». Его слова стали навязчивой мелодией, звучавшей в ее голове без остановки. Он был прав. Это безумие. Эта связь, родившаяся из самых уязвимых и темных уголков их душ, не могла привести ни к чему хорошему. Они были как два химических элемента, которые при соединении давали взрывчатый, непредсказуемый состав. Они могли уничтожить друг друга. Или создать что-то совершенно новое. Но риск был слишком велик.

И все же. Мысль о том, чтобы отказаться от этого, причиняла почти физическую боль. Комната для лжецов и все, что случилось после, стало единственным местом, где она дышала полной грудью. Где она была жива. Все остальное – суррогат, подделка, яркая и бессмысленная мишура.

В четверг вечером она сидела в своем кабинете, глядя на ночной город за окном. Огни мелькали, словно призывные сигналы с другой планеты. Она взяла телефон, нашла в контактах номер того самого психологического центра. «Анонимные лжецы». Собрание завтра, в семь вечера.

Палец замер над кнопкой вызова. Не нужно звонить, чтобы записаться. Достаточно просто прийти. Но этот звонок был бы не записью. Это был бы акт самоопределения. Решение. Признание самой себе, что она не может не пойти. Что она хочет этого. Что она боится этого больше всего на свете и одновременно ждет этого со сбивчивым, стыдным нетерпением.

Она не позвонила. Просто убрала телефон. Решение было принято без слов.

Игорь стоял перед зеркалом в своей просторной, холодной спальне и пытался завязать галстук. Пальцы не слушались, делая движения неуклюжими, раздраженными. Он видел свое отражение – успешный мужчина, владелец растущего бизнеса, эталон контроля и целеустремленности. Ложь. Сплошная, тотальная ложь.

Он видел другого человека. Того, чьи руки дрожали, прикасаясь к ее коже. Того, чей голос срывался, когда он признавался ей в самом постыдном. Того, кто чуть не потерял голову на парковке, прижав ее к машине, жаждая впитать ее в себя, стереть границы между их болью, их гневом, их голодом.

«Ошибка», – сказал он ей. Самая большая ложь из всех, что он произнес за последнее время. Это не была ошибка. Это было падение в пропасть, о которой он даже не подозревал. И теперь он летел вниз, и единственное, что он хотел – это лететь быстрее.