Каэль и Элисса. Регентша пепельных писем

Вступление

Легенда о создании Амуртэи

Я ведь не должен был чувствовать. Ничего. Я – Поднебесный Бес, двуликий дух, рожденный в горных туманах, где нет места слабости. Моя суть: игра, обман, легкая добыча душ, завороженных взглядом. Левый глаз – красный, как уголь в ночи, правый – зеленый, словно мох на древних камнях. Два цвета – две правды. Но ни одна из них не говорила мне о любви.

А потом была Она. Та, что смеется над кровью и ломает судьбы одним движением пальца. Та, что однажды взглянула на меня, как на равного. Как будто сквозь мою маску, сквозь бесовскую суть, она увидела что-то родное.

Я отдал ей глаз. Свой Небесный Глаз. Чтобы остаться. Чтобы быть рядом. Чтобы она могла смеяться, гладя мой торс, чтобы ее пальцы скользили по моей коже, а я… я мог дышать единым с ней воздухом.

Любовь? О, это не сладкие речи и не розы у порога. Это когда ты готов отдать часть себя, не требуя возврата. Это когда ты знаешь, что под Ее броней – рана, глубокая, как пропасть, и ты хочешь ее залечить. Даже если она тебя оттолкнет. Даже если в следующий миг прикажет убить.

Я не герой баллад. Я не рыцарь, воспетый в легендах. Я – присягнул ей на верность как шут, хоть был и не один в этой роли. Но в моем сердце теперь живет то, чего не должно быть у беса: нежность. Нежность к той, кто может разорвать меня на части и все равно останется единственной, кого я буду любить.

И если это проклятие, то я принимаю его с улыбкой. Потому что лучше гореть в ее огне, чем жить в вечной мерзлоте без нее.

Я так считал…

Да, я – Вееро, былой шут той самой королевы Риски. И моя любовь – это мой самый опасный трюк. Я убил королеву. Риска лежала на троне из обсидиана, и в ее груди зияла рана.

Я хотел лишь сказать правду:

– Я люблю тебя, – слова, простые и страшные, стали клинком.

Риска, владычица теней, повелительница запретных сил, не знала любви. Она знала власть, страх, одержимость – но не это. Не ту тихую, всепоглощающую нежность, с которой я смотрел на нее даже, когда она била меня хлыстом или заставляла исполнять драматичные танцы на битом стекле.

Риска от моих слов даже не вздрогнула. Лишь приподняла бровь, словно я выдал очередную глупую шутку. А потом. Потом ее лицо стало трескаться. Клянусь, я видел, как по коже пробежала тень разлома внутри. Ее сущность, сотканная из власти, тьмы и холодного расчета, не выдержала теплоты.

Моя любовь оказалась для нее ядом. Она не могла принять ее, не могла подчинить, не могла превратить в оружие. И потому – разбилась.

Ее сердце, темное, как ночь без звезд, раскололось на осколки. И каждый осколок светился – не злом, но возможностью.

Я собрал эти осколки. Голыми руками, не боясь порезов, которые кровоточили воспоминаниями о нас.

Осколок, где жила ее ярость – и превратил в площадь Бурных Страстей, где влюбленные будут кричат друг другу признания под грозой. Осколок, хранивший ее одиночество – станет аллеей Тихих Разлук, где зашелестят листья несбывшихся надежд. Из осколка с отголоском ее смеха я воздвиг театр Безумных Свиданий, где маски меняют лица, а правда прячется в шутке.

Самый маленький, самый темный осколок – тот, где таилась ее неспособность любить – я заковал в кристалл и поместил в сердце города, назвав это место Святилищем Невозможной Любви.

Так родилась Амуртэя – обитель, построенная на противоречиях, на осколках темного сердца, оживших благодаря моей безграничной любви. Теперь она – часть мира былой королевы Нави.

И я больше не шут. Теперь – страж собственного Создания, невидим для большинства. И лишь иногда появляюсь перед теми, кто стоит на пороге выбора. Я не даю советов, лишь спрашиваю у гостя: «Ты готов отдать часть себя? Не требуя возврата?» И если гость отвечает «да» – откроется дверь в Святилище. Если «нет» – он уходит, не помня встречи.

Мои правила таковы.

Первое. В Амуртэе нет окончательных разлук – только паузы.

Второе. Здесь ложь о любви страшнее любой правды.

Третье. Тот, кто ищет совершенства, не найдет ничего.

Четвертое. Сердце, разбитое искренне, становится осколком города.

Пятое. Я могу вмешаться в судьбу любого своего обитателя и дать ему шанс переписать неудавшуюся страницу в жизни.

Амуртэя – это место, где любовь не обязана быть счастливой. Где она может быть болезненной, безумной, даже разрушительной. Но всегда – настоящей. Здесь встречаются те, кто никогда не должен был. Клятвы даются под дождем из пепла. А в здешних водах отражаются особенно яркие звезды.

Моя Амуртэя живет и растет. И каждый, кто входит в нее, приносит с собой новый осколок – свой собственный, личный, темный или светлый. А я собираю их, складываю, превращаю в улицы, площади, фонтаны.

Иногда я размышляю. Где затаился мой собственный осколок? В какой части города спрятана моя боль? Наверное, в Саду Сердечных Тайн. Там, где всякий раз появляется новый цветок и распускается, когда оглашается чья-то невысказанная любовь. Моя – тоже цветет. Тихо. Незаметно. Но вечно.

Потому что любовь – это только начало. Волшебная обитель никогда не перестанет строиться и любовным историям, пусть даже если это темные романсы – не будет конца.

Амуртэя. Эпос любовных происшествий (цикл коротких историй)

Сюжетная ветка: Каэль и Элисса, регентша пепельных писем (или) Пламя в осколках сердца

Аннотация "Каэль и Элисса, регентша пепельных писем"

В Амуртэе – магической обители любви, где мысли становятся материальными, – оказывается Элисса, самопровозглашённая Регентша пламенных писем. Её скрытые страхи и слабости оживают, воплощаясь в облике соблазнительных мужчин. Эти создания становятся соперниками Каэля, Жнеца любви. Предстоит испытание‑отбор, но Каэль не стремится к победе в бою: он хочет договориться с личностями внутри Элиссы, чтобы завладеть её сердцем и исцелить израненную душу.

ГЛАВА 1. Договор на второй шанс

Амуртэя… Обитель любви, рожденная из боли на осколках сердца той, что была возлюбленной Поднебесного Беса – Вееро. Он стал судьей для всех, кто осмелился предать любовь. Ни происхождение, ни сила не спасут виновного: перед судом равны и боги, и люди. И лишь два исхода ждут осужденных: либо шанс на искупление через любовь, либо вечный холод Мерзлых Скал, где даже время застывает в безмолвной тоске.

…

[Вееро]

В сумрачных чертогах обители, где чувства обретают плоть, а любовь способна переписать саму реальность, Жнец стоял на пороге выбора, способного изменить его бессмертное существование. Его сердце, изъеденное болью собственного предательства, наконец отыскало то, что могло его исцелить.

Боль не утихала – она выжгла в груди алый рубцовый шрам в тот миг, когда он забирал ее душу.

– Хочешь вырвать эту часть себя? – спросил я.

– Забери. Избавь меня от этих мук. Хочу снова любить. Но не человека, – ответил Жнец.

– Отчего же? Я могу забрать твое бессмертие, – предложил я.

– Я рассчитывал отдать лишь воспоминания о той, кого предал. Хочу искупить это и полюбить снова.

– Тогда это точно должна быть человеческая девушка.

– Такова цена?

– Да. Любовь – это ведь самое прекрасное чувство, – произнес я с воодушевлением.

– А если я сделаю ее бессмертной? Чтобы вечно утопать в наших чувствах?

– Ты такой романтик, – хмыкнул я. – Все будет зависеть от ее выбора.

– В чем смысл?

– Знаешь, сколько бессмертных уже обращались ко мне с подобной просьбой? И не каждая девушка, а тем более смертная, готова принять бессмертие. Но все же…

– Все же?

– Есть у меня каталог интересных смертных девушек. Но такие, как правило, не от мира сего. Тебе придется нелегко, – предупредил я.

– Давай посмотрим.

– По внешности будешь выбирать? – усмехнулся я.

– Ни в коем разе, – покачал головой Жнец. – Меня интересует внутренний мир, то, что составляет саму ее суть.

Он выбрал ту, что восторгалась книгами о темных романсах. Прилагался приятный бонус: девушка была очарована музыкой той же тематики – музыкой, звучавшей как окрыляющий эпос о темной любви, местами романтично‑пронзительной и сердечно‑удушающей. Эпос, способный пробудить самые сокровенные чувства – те, что сам Жнец так жаждал ощутить вновь.

– Хочешь погрузиться в ее внутренний мир, в чувства, которые она испытывает прямо сейчас?

– Ты и так можешь?

Вместо ответа я протянул ему кристалл, переливающийся алыми и золотистыми всполохами. Удерживая его у сердца, Жнец погрузился в переживания избранной им девушки – в тот самый момент, когда она слушала песню. И, кажется, песня была о жнеце – таком же, как он сам.

То, что ощущала девушка, слушая ее, поражало пронзительной глубиной: неспособность летать, глубокая душевная рана, которую никто не понимал, необходимость выпустить наружу накопившиеся эмоции. В словах песни отражались глубокая печаль и отчаяние, гнев и протест, решимость и сила, принятие и возрождение. Музыкально‑эмоциональная динамика строилась на контрасте между мрачным началом и мощным финалом, создавая эффект преодоления трудностей и победы над собой.

– Это словно обо мне, – заявил Жнец Любви. – Хочу эту девушку. Мне другая не нужна.

– Где она сейчас?

– На данный момент ее тело в ее мире пребывает в состоянии глубокой комы и находится под присмотром чутких членов семьи, подключенное к аппаратам. Но ее сознание и душа отчаянно искали того, кто ее поймет. И моя Амуртэя отозвалась. Девушка заблудилась на границах обители, потому я укрыл ее в одних из апартаментов.

– Лады.

– Прежде скажу, – произнес я, и собственный голос прозвучал неожиданно серьезно. – Я отниму у тебя некоторую часть воспоминаний. Ты будешь влюблен так, словно никогда ранее не испытывал этого чувства. Это, признаться, доставит тебе… немало новой боли. Душевной боли.

Жнец замер, удивленно приподняв бровь.

– Что ты имеешь в виду? – в его голосе проскользнуло настороженное любопытство.

– Твоя прошлая любовь, ее боль, ее предательство – все это будет скрыто от тебя, – пояснил я, и в его глазах заплясали озорные огоньки. – Ты начнешь с чистого листа. Как юнец, окунувшийся в нечто большее.

Жнец на мгновение задумался, затем медленно кивнул:

– И в чем подвох?

– Никакого подвоха, – я пожал плечами. – Просто… иногда слишком много знаний – это бремя. А любовь должна быть искренней, без оглядки на прошлое.

– Но… я же не забуду, кто я? – уточнил Жнец, и в его голосе промелькнуло беспокойство.

– О, нет. Ты останешься собой. Просто твое сердце будет чистым, как лист. Готов?

Жнец на мгновение закрыл глаза, словно взвешивая все «за» и «против». Затем решительно кивнул:

– Давай. Если это поможет мне завоевать ее сердце – я согласен.

Он отдал мне кристалл, в который заключил память о своей прежней любви и боль, испытанную от ее потери.

Перед тем как отправиться на поиски девушки, он снова уточнил:

– Она должна выбрать: умереть ли, будучи в коме, чтобы быть со мной в бессмертии? Или, если выберет жизнь, я должен решить стать смертным?

– Все так, – кивнул я.

Жнец замер на полушаге – рука, уже потянувшаяся к мерцающей арке перехода, повисла в воздухе.

– Эй! Постой!

– А? – Жнец лениво обернулся, словно нехотя отрываясь от мыслей о предстоящей встрече.

– Чуть не забыл! Ты еще кое‑что должен знать! – я сделал шаг вперед, и тени вокруг словно сгустились, подчеркивая важность момента.

– Говори, – голос Жнеца звучал ровно, но в глубине его глаз вспыхнул острый интерес.

– Прости, я немного слукавил. Но ты мне нравишься, и я должен признаться: твои соперники – плоды ее воображения и канонов, обретшие в Амуртэе реальный облик. Они словно шли с ней единым комплектом. Мне самому сложно поверить, но они стали полноправными обитателями Амуртэи. И, лично я склонен думать, эти ребята – олицетворение ее бурного нрава. Хотя истинная причина, по которой девушка попала в кому, – острая сердечная недостаточность. Иными словами, от переизбытка переживаний ее сердечко не выдержало. Переживаний другого рода. Не любовных.

Жнец на мгновение замер, затем хмыкнул, и в этом смешке прозвучала горькая ирония:

– А. Понял. Будет даже забавно.

– Верно. Но смотри, не обожгись пламенем этих ребят. Хоть они – и иллюзии, но с шансом на полноправное существование. Верю, ты сможешь что‑то предпринять.

– Хах, как же опасна магия твоей Амуртэи, – Жнец снова усмехнулся, но в его взгляде промелькнула тень задумчивости.

Я лишь кивнул и пожал плечами, словно снимая с себя ответственность за происходящее:

– Во всяком случае, как я уже сказал, ваши условия борьбы будут равны. Пока она будет пытаться «найти себя» в обретших плоть собственных иллюзиях, ты… ты укажешь ей на истину их происхождения.

– Так симпатизируешь мне, что даешь такую явную подсказку? – Жнец улыбнулся, и в этой улыбке промелькнуло нечто, напоминающее благодарность.

– Это будет непросто, – я слегка склонил голову; глаза напротив на мгновение вспыхнули живым азартом. – Но желаю удачи победить эхо ее личной драмы.

Тишина повисла между нами, наполненная невысказанными словами и скрытыми смыслами. Жнец снова взглянул на арку перехода, теперь уже осознавая, что ждет его по ту сторону: битва с призраками ее прошлого, с тенями ее разочарований, с болью, что едва не убила ее.

Он глубоко вдохнул, ощущая, как в груди разгорается странное тепло. Не от любви – нет, еще не от любви. От предвкушения. От осознания, что за вечность у него снова есть цель, достойная бессмертия.

– Что ж, Элисса, значит… – произнес Жнец имя избранницы, шагнув к арке. – Вееро и впрямь поехавший, и я вынужден ему подыграть? Посмотрим, кто из нас сильнее: ее фантазия или мое желание усыпить ее шизу.

И с этими словами он шагнул в переливы света, оставляя меня одного.

Он только что назвал меня поехавшим? Ну да. Я всегда таким был. А Амуртэя – отражение моей сути.

Я проводил Жнеца взглядом и, глядя ему вслед, не мог сдержать улыбки:

– Да начнется игра…

ГЛАВА 2. Регентша пепельных писем

[Каэль]

Я шел, ведомый зовом сердца, к апартаментам Элиссы. Не собирался вторгаться в ее личное пространство, лишь надеялся встретить ее неподалеку. И удача мне улыбнулась.

Но она была не одна.

Рядом с ней стоял незнакомец. Его облик приковывал взгляд: багровый шрам на правой щеке, похожий на знак анархии (или, скорее, клеймо), лишь подчеркивал хищную привлекательность. Левое ухо украшали шипы, а многочисленные серьги словно декламировали темную суть владельца.

Черные волосы – прямая челка, нависающая над глазами; сзади длиннее, прикрывают шею. Слева несколько высветленных прядей складываются в узор, напоминающий волчий оскал. Поджарый, как доберман, и заметно выше меня.

Будучи Жнецом любви, я невольно оценил его ауру: она излучала ту самую притягательность, что не могла не зацепить девушку с ее вкусом. Мелькнула мысль: возможно, все мы здесь, ее кандидаты, в чем‑то схожи – хотя бы этой темной харизмой.

Незнакомец мурлыкал, глядя на Элиссу:

– Обычно мое сердце холодно как лед, но что‑то глубоко внутри меня требует тебя. Позволишь влюбиться, или же я паду в немилость?

– Можешь попробовать, – ответила Элисса, и на губах ее расцвела кокетливая улыбка.

Они остановились. Незнакомец встал перед ней, глядя прямо в глаза:

– Я сделаю так, что это того стоит, и сведу тебя с ума, Регентша пепельных писем.

«Регентша пепельных писем»…

Я замер, пытаясь осмыслить услышанное. «Пепельные письма»… Вероятно, метафора сожженных посланий, невысказанных признаний, утраченных связей. Пепел – символ необратимости, письма – ностальгии. А «регентша»… Хранительница руин этих чувств? Богиня забытых любовных исповедей? Образ отзывался эхом эпистолярных романов эпохи романтизма, где страсть всегда граничит с гибелью.

И тут незнакомец сделал шаг вперед, схватил ее за руку и уже тянулся губами к ее коже.

– Стоять! – вырвалось у меня. – А ну отошел от нее!

Он разомкнул пальцы, медленно повернулся ко мне. В его глазах вспыхнул нескрываемый интерес, смешанный с вызовом.

– Кто ты такой, чтобы вмешиваться? – произнес он, слегка склонив голову.

Я шагнул ближе, чувствуя, как в груди разгорается незнакомое прежде пламя – чистое, незамутненное воспоминаниями о прошлых поражениях. Вееро лишил меня части памяти, и теперь каждое чувство казалось первозданным, острым, как лезвие.

– Тот, кто не позволит тебе обмануть ее, – ответил я, выдерживая его взгляд.

Элисса молчала, но в ее глазах читалось любопытство. Она переводила взгляд с меня на незнакомца, словно оценивала, взвешивала.

– Обмануть? – он усмехнулся, и шрам на его лице исказился, придав улыбке зловещий оттенок. – Я лишь предлагаю ей то, чего она жаждет. Разве не видишь? Она – хранительница утраченных слов, а я – тот, кто вернет им голос.

– Она не нуждается в том, чтобы кто‑то говорил за нее, – возразил я. – Ее голос итак звучит громче всех.

Элисса слегка приподняла бровь, будто удивляясь моей дерзости. А может, ей было приятно услышать это?

– Громче всех? – незнакомец рассмеялся. – Тогда почему она молчит? Почему позволяет нам спорить за ее внимание?

Я не ответил. Вместо этого шагнул к Элиссе, не отводя взгляда от ее глаз. В них плескалось нечто неуловимое – то ли вызов, то ли ожидание.

– Потому что она выбирает, – тихо сказал я. – И выбор ее будет истинным.

На мгновение воцарилась тишина. Только ветер, пробирающийся сквозь арки Амуртэи, шелестел, словно перелистывал страницы невидимых писем.

Элисса улыбнулась – на этот раз по‑настоящему, без кокетства. И в этой улыбке было больше, чем просто благосклонность. В ней читалось обещание.

– Ты смел, это похвально, – раздался голос незнакомца. Он сделал шаг вперед, протягивая руку. – Меня зовут Дамиан. А тебя?

Я посмотрел на его ладонь, затем снова в глаза.

– Каэль.

Дамиан усмехнулся, но руку не отвел.

– Значит, Каэль. Посмотрим, кто из нас сумеет услышать ее настоящий голос.

В тот самый миг, когда Дамиан еще держал руку протянутой, а между мной и им повисла немая схватка взглядов, пространство вокруг дрогнуло. Воздух сгустился, будто перед грозой, и из мерцающей дымки выступил новый соперник.

Он двигался так, словно пространство само расступалось перед ним. Пепельно‑русые волосы отливали серебром в свете Амуртэи, а осанка выдавала в нем благородного льва – величественного, уверенного, привыкшего к восхищенным взглядам. Но взгляд… Взгляд хищной кошки – острый, пронизывающий, будто он видел не только внешность, но и самые темные уголки души.

Его пиджак был небрежно расстегнут, бесстыдно обнажая тренированный торс, словно вызов всем условностям. На шее – массивная цепь, тяжелая и блестящая, будто не украшение, а оковы, кричащие: «Я узник своих чувств к тебе».

Он не стал медлить с приветствиями. Шагнул прямо к Элиссе, игнорируя нас с Дамианом, и произнес голосом, в котором смешались бархатная убежденность и дерзкий напор:

– У меня нет стереотипов. Я переосмысливаю судьбу. Ты – биение моего сердца, ты – моя логика, ты – мой путь. Вперед, Элисса, – он протянул руку, – давай шагнем в это совершенно новое пространство. Нельзя зацикливаться на прошлом.

Элисса чуть отступила, но не от страха – от изумления. Ее глаза расширились, будто она пыталась прочесть в нем что‑то, недоступное нам.

Дамиан первым нарушил молчание. Его губы скривились в холодной усмешке:

– И кто же ты, смельчак, ворвавшийся без приглашения?

Новый соперник даже не взглянул на него. Все его внимание было приковано к Элиссе.

– Меня зовут Верон, – наконец произнес он, не отрывая взгляда от ее лица. – И я знаю, что ты чувствуешь. Ты устала от полутонов. Ты хочешь огня, который не просто греет, а сжигает все лишнее.

Я почувствовал, как внутри закипает раздражение. Этот Верон говорил так, будто уже владел ее сердцем. Будто имел право заявлять, что понимает ее лучше.

– Ты говоришь красиво, – я шагнул вперед, закрывая Элиссу собой. – Но слова – это лишь ветер. Что ты готов дать ей, кроме красивых фраз?

Верон медленно перевел взгляд на меня. Его глаза сверкнули, и в этот миг я понял: он не просто соперник. Он – стихия.

– Я готов дать ей все. Даже то, чего она сама не смеет желать.

Ветер в Амуртэи усилился, взметая невидимые вихри.

Элисса молчала. Но в ее глазах уже разгоралось пламя – не страх, не растерянность, а интерес.

Я стоял, чувствуя, как напряжение стягивается в тугой узел между мной, Вероном и Дамианом. Воздух дрожал от невысказанных вызовов, от столкновения трех разных истин о том, что есть любовь.

И вдруг все замерло.

Ветер стих. Шум мира словно приглушили невидимой рукой. В этой внезапной тишине возник аромат – мха, дождя и чего‑то неуловимо нежного, будто лепестки сакуры коснулись воздуха.

Из мерцающей дымки выступил незнакомец. Он двигался так, что сам простор Амуртэи словно расступался, давая ему дорогу. Ни пафоса, ни вызова – только спокойная уверенность того, кто знает: ему не нужно доказывать свое место.

Я сразу отметил странную двойственность этого облика. В чертах лица читалось что‑то японское – тонкий изгиб бровей, чуть раскосые глаза, в которых переливался золотистый свет, словно в лесной реке на закате. Но волосы – мягкие, пшеничного оттенка, слегка вьющиеся – придавали ему образ странника, привыкшего к долгим дорогам.

А еще – его губы. Пухлые, чувственные, будто созданные для шепота. В их спокойном изгибе таилась сила, которую я не мог сразу определить. Не страсть Верона, не дерзкая решимость Дамиана – что‑то иное.

Он не стал подходить к Элиссе с протянутой рукой, не бросил громких слов. Просто встал рядом – так естественно, будто всегда был частью ее мира.

– Еще один? – голос Верона резанул тишину, как клинок. – Сколько вас тут, желающих переписать ее судьбу?

Дамиан лишь усмехнулся, но я видел: его задевает, что внимание Элиссы дрогнуло. Он привык быть центром, а не одним из.

А я… я молчал. Что‑то в третьем сопернике тревожило меня – не угрозой, а иной природой силы. Он не пытался завладеть моментом, он был в нем.

Когда он заговорил, голос его звучал тихо, но проникал глубже любых речей:

– Ты устала. Я вижу это в твоих глазах. Но ты не одна. Позволь тишине стать твоим союзником.

Элисса замерла. Я видел, как ее взгляд изменился – впервые за долгое время в нем не было настороженности. Только интерес.

– Кто ты? – наконец, подала голос Элисса, будто вспомнила, что все еще обладает даром речи.

Он чуть склонил голову, и в этом движении была такая естественная грация, что даже Верон на мгновение умолк.

– Меня зовут Сильван, – произнес он, не отводя взгляда от Элиссы. – Я не пришел бороться за тебя. Я пришел… услышать тебя.

Его слова повисли в воздухе, словно капли утренней росы. В них не было ни вызова, ни обещания – только тихая уверенность, будто он знал что‑то, недоступное нам.

Верон фыркнул:

– Услышать? В любви не нужны слушатели. Нужны действующие лица.

Дамиан скрестил руки:

– Тишина – это просто отсутствие звука. А я предлагаю действие.

А я вдруг понял: в словах Сильвана была сила, которой не хватало нам всем. Не страсть, не революция – присутствие. Он не стремился победить, он хотел услышать.

И в этот миг я осознал: он опаснее их обоих. Потому что если Дамиан пытался зажечь в Элиссе пламя, а Верон звал разорвать прошлое, то Сильван… он предлагал ей то, чего она, возможно, искала больше всего. Право быть.

Ветер снова поднялся, но теперь он нес не угрозу, а шепот начала отбора.

ГЛАВА 3. Условия отбора

[Каэль]

В тот миг, когда ветер, кружившийся вокруг Элиссы, достиг своей высшей точки, пространство дрогнуло, словно невидимая завеса разорвалась – и в центре круга возник Вееро.

Его появление не сопровождалось ни вспышкой света, ни раскатом грома. Он просто был – как факт, не требующий доказательств. Длинный плащ-безрукавка, капюшон, надвинутый на лицо, полы переливчатой ткани струились вокруг него. Внешность – юное, почти ангельское лицо, тонкие черты, безмятежная улыбка. Но стоило ему заговорить – и контраст стал ошеломляющим.

– Ну что ж, – произнес он грубым, хриплым голосом, словно горло его годами терзали крики или дым пожаров, – наконец‑то вы все познакомились.

Мы невольно отступили на шаг, образуя широкий круг вокруг Элиссы и Вееро. Даже Сильван, сохранявший невозмутимость, слегка склонил голову в знак уважения.

Вееро медленно обвел нас взглядом – каждого по очереди, словно взвешивая в уме наши достоинства и слабости. Его голос, низкий и скрежещущий, резал тишину, будто ржавый нож:

– Вы стоите перед Регентшей пепельных писем, – начал он, – и каждый из вас видит в ней что‑то свое. Но прежде чем вы продолжите свой путь, я должен обозначить правила.

Он поднял руку, и в воздухе вспыхнули три символа: пламя – пульсирующее, переменчивое; лист – тихий, но стойкий; молния – резкая, разрывающая тьму.

– Эти знаки будут сопровождать вас, – пояснил он, и каждое слово вырывалось из его горла с тяжелым, почти звериным рыком. – Они напомнят о сути вашего стремления. Но есть и запреты, которые никто не вправе нарушить.

Он сделал паузу, и в тишине прозвучали его слова – четкие, как высеченные в камне, но при этом звучащие так, будто их выталкивали из глубины израненной души:

– Нельзя принуждать. Ни силой, ни магией, ни хитростью. Ее выбор должен быть свободным. Нельзя стирать память. Прошлые чувства – часть ее пути. Вы можете предложить новое, но не вправе уничтожать старое.

Нельзя лгать. Не о себе, не о своих намерениях, не о прошлом. Правда – единственное оружие, которое здесь дозволено.

Нельзя покидать пределы Амуртэи, пока испытание не завершится. Это место – арена вашего соперничества.

Нельзя касаться ее без ее позволения. Даже случайное прикосновение будет считаться нарушением.

Вееро опустил руку, и символы растаяли в воздухе, оставив едва заметный след – словно призрачные тени.

– Каждый из вас получит ключ – символ вашего права участвовать. Он будет гореть ярче, когда вы приближаетесь к истине ее сердца, и тускнеть, если сбиваетесь с пути.

Из ладони Вееро вырвался свет – четыре луча, каждый из которых нашел своего адресата:

Верон получил алый кристалл, пульсирующий, как сердце в лихорадке; Дамиан – серебряный клинок, мерцающий холодным огнем; Сильван – зеленый лист, светящийся изнутри, будто живой; Я, Каэль, – лазурный камень, переливающийся всеми оттенками утреннего неба.

– Помните, – продолжил он, и хрипота в его голосе вдруг стала еще заметнее, будто он сдерживал рвущийся наружу рык, – ваша цель не в том, чтобы победить друг друга. Ваша цель – помочь Элиссе найти ее собственную истину.

Он обвел взглядом пространство, и на миг показалось, что стены Амуртэи задышали, отзываясь на его слова.

– И еще одно. Вы должны понимать суть этого места. Амуртэя – не сад розовых грез. Здесь любовь не обязана быть счастливой. Она может быть болезненной, безумной, даже разрушительной. Но всегда – настоящей. Здесь чувства обнажены, как нервы. Здесь нет места притворству.

Вееро повернулся к Элиссе. Его взгляд смягчился, но голос остался таким же грубым, будто даже нежность не могла сгладить эту хрипотцу:

– А ты, Регентша, помни, тебе не обязательно говорить вслух. Ты можешь молчать – и все равно быть услышанной. В Амуртэе даже безмолвный зов достигает тех, кто умеет слушать. Ты можешь не произносить ни слова, но твое сердце будет звучать громче любых речей.

Элисса кивнула, не сводя взгляда с Вееро. В ее глазах читалась смесь тревоги и решимости.

– Я готова, – произнесла она.

Вееро улыбнулся – тепло, но с оттенком грусти. А потом, уже тише, с тем же грубым, надтреснутым тембром, добавил: