Возвращение к себе

Глава 1

Пыль пахнет временем. Анатолий стоял на пороге собственной прошлой жизни, и этот запах ударил в нос, заставив сглотнуть ком в горле. Семь лет. Две тысячи пятьсот пятьдесят пять дней его не было здесь, в этой трёхкомнатной хрущёвке, пахнувшей старыми книгами, яблочным пирогом, который пекла мать, и лаком для моделей. Теперь пахло только пылью и затхлостью.

Он бросил на пол рюкзак с жалкими пожитками, данными ему при освобождении. Звук получился глухой, бессмысленный. Такой же, как и всё снаружи. Город за окном изменился, вырос новыми стеклянными башнями. Он видел их из автобуса. Они были похожи на стерильные, бездушные кристаллы. А здесь, внутри, время остановилось. Замерло, как самолёт в зоне турбулентности, и не могло ни двинуться вперёд, ни рухнуть вниз.

Его взгляд упал на запертую дверь балкона. Там, за грязным стеклом, угадывался контур старого кульмана, накрытый полиэтиленовой плёнкой. «Мой командный пункт», – с горькой усмешкой подумал он. Целый мир помещался на этом листе ватмана. Мир, где всё подчинялось законам Ньютона и Циолковского, а не уголовному кодексу.

Он прошёл в свою бывшую комнату. Всё было так, как он оставил. Постер МиГ-29 с пожелтевшими краями. Полки, заставленные книгами по аэродинамике и сопромату. Он провёл пальцем по корешку, оставив на пыли жирную борозду. «Сопромат. Сопротивление материалов. А я не смог оказать сопротивления. Сломался».

Инстинкт выживания, отточенный за решёткой, требовал навести порядок, обжить территорию. Начать с хлама. С антресолей он стащил картонную коробку, надписанную его рукой: «Мои проекты». От неё пахло детством.

Сверху лежали старые фотографии, значок «Юный авиамоделист», а под ними – толстая тетрадь в чёрной клеёнчатой обложке. На ней был изображён стремительный контур самолёта, чьи крылья сливались с корпусом, а под ним было выведено с гордой небрежностью: «АТАКА-М. Многоцелевой высокоманевренный аппарат. Расчёты и чертежи. Анатолий Вершин, 15 лет.»

Он сел на пол, прислонившись к кровати, и открыл дневник. Страницы пожелтели, но чернила были всё ещё яркими. Сложные формулы, графики, эскизы крыла, расчёты нагрузки на фюзеляж. Это не были каракули мальчишки. Это была работа вдумчивого, педантичного инженера, одержимого идеей. На полях пестрели пометки: «Проверить по Циолковскому!», «Коэффициент лобового сопротивления – пересчитать!», «Спросить у Павла Сергеевича про вихреобразование».

И лозунг, его личный, детский девиз, выведенный на первой странице: «Истина – в расчёте!»

Анатолий сглотнул. В горле снова встал ком. Но на этот раз не от пыли. От стыда. Стыда за этого мальчишку, который верил, что мир можно описать красивыми формулами.

– Наивный идиот, – прошипел он, и его голос, грубый от семи лет молчания в шуме камеры, прозвучал оглушительно громко в тишине комнаты. – Ты думал, что мир держится на законах физики? Нет. Он держится на одной-единственной формуле: сила власти равна объёму лжи.

Он швырнул тетрадь на пол. Она шлёпнулась о линолеум, и из неё вылетела пачка пожелтевших чертежей, разлетевшись веером.

В этот момент лампочка на потолке померкла, моргнула раз, другой, и погасла. Комната погрузилась в серые сумерки позднего вечера. Анатолий вздрогнул, инстинктивно вжавшись в стену. В тюрьме внезапное отключение света всегда предвещало неприятности.

Когда зрение привыкло к полумраку, он увидел его.

Мальчик стоял посреди комнаты, спиной к нему, рассматривая тот самый постер МиГ-29. Он был в потёртых джинсах и спортивной куртке, из-под которой виднелась футболка с расплывшимся рисунком ракеты. В руке он сжимал металлическую линейку.

Мальчик обернулся. Его лицо было знакомо до боли. Худощавое, с упрямым подбородком и слишком большими, горящими серьёзной мыслью глазами. Глазами, которые ещё не научились врать.

– Ты кто? – спросил мальчик, и его голос, высокий и чистый, пронзил тишину. – И что ты сделал с моими чертежами?

Он указал линейкой на разбросанные по полу листы. Его взгляд был не испуганным, а оценивающим, изучающим. Как инженер изучает неисправный механизм.

Анатолий не мог вымолвить ни слова. Он смотрел на своего фантома. На себя в пятнадцать лет.

– Где, – мальчик сделал шаг вперёд, и его брови гневно сдвинулись, – где расчёт стреловидности крыла для «Атаки»? Я его вчера только закончил!

Хочешь продолжить и углубиться в их первый диалог? Мы можем написать следующую главу, где голос прошлого начнёт ломать стену цинизма, которую Анатолий выстроил за годы несвободы.

Глава 2

Тишина в комнате стала плотной, густой, как будто её можно было потрогать. Анатолий, прислонившись к стене, смотрел на мальчика, и его мозг отказывался верить. Галлюцинация. Срыв. Последствие стресса. Логичные, как ему казалось, объяснения проносились в голове и разбивались о реальность фигуры, стоящей в трёх шагах от него. Он видел каждую деталь: потёртость на левом рукаве куртки, царапину на линейке, яростный, недетский огонь в глазах.

– Ты… – начал Анатолий, и его голос прозвучал как скрип ржавой двери. – Ты не настоящий.

Фантом фыркнул, с лёгким презрением. Он ткнул линейкой в сторону Анатолия.

– Настоящий? Я – это я. А ты кто? Почему ты в моей комнате? И почему от тебя пахнет… больницей и подвалом?

«Больница и подвал». Детское чутьё угадало запах тюремной лазаретки и карцера. Анатолий сжал кулаки, чувствуя, как по телу разливается адреналиновая волна – та самая, что заставляла его выживать все эти годы.

– Это моя комната, – прошипел он. – Точнее, была. А теперь это просто помещение, где я отбываю срок до конца своих дней. Понимаешь? Меня выпустили, но я всё ещё в тюрьме.

Мальчик нахмурился. Он подошёл ближе, не испугавшись угрозы в голосе взрослого. Его взгляд скользнул по осунувшемуся лицу Анатолия, по дешёвой, помятой одежде, по потухшим глазам.

– Ты похож на моего отца, когда он пьян, – безжалостно констатировал он. – Только он от водки, а ты… от чего ты?

– От жизни, пацан! – сорвался Анатолий, с силой отталкиваясь от стены. – От людей! От системы, которая перемалывает таких вот… таких вот идеалистов, как ты! Ты веришь в свои формулы? В законы физики? А я тебе расскажу про главный закон: хочешь жить – умей вертеться. Хочешь быть честным – готовься к тому, что тебя сомнут.

Он сделал шаг вперёд, пытаясь запугать призрака своим взрослым, искажённым яростью лицом. Но мальчик не отступил ни на шаг. Наоборот, он поднял подбородок.

– Ты говоришь как мой одноклассник Колька, который уроки по алгебре прогуливает, – парировал фантом. – Ничего не понимает, поэтому и кричит, что это всё «ерунда». Ты просто не смог просчитать. Дал ошибку в расчёте.

– В РАСЧЁТЕ? – Анатолий задохнулся от возмущения. – Меня ПОСАДИЛИ! Ты понимаешь это слово? Лишили свободы! По сфабрикованному делу! Меня предали те, кому я верил! Это не ошибка в расчёте, это… это предательство тех, кому я верил!

– Значит, ты не учёл человеческий фактор, – невозмутимо заключил мальчик, словно решал задачу по физике. – Надёжность системы определяется её самым слабым элементом. Ты доверился ненадёжным элементам. Инженерная халатность.

Анатолий застыл с открытым ртом. Все его ядовитые слова, вся горечь, которую он копил годами, разбивались об этот холодный, детский логический аппарат. Его тюремный цинизм был бесполезен. Его попытка объяснить «правду жизни» натыкалась на непробиваемую стену веры в то, что мир устроен по законам разума, а не хаоса.

– Халатность… – сдавленно повторил он и неожиданно для себя расхохотался. Это был горький, надрывный, почти истерический хохот. – Да, я был халатен! Я поверил, что можно быть честным во лживой системе! Я думал, что, став частью власти, я смогу её изменить! Это и была моя главная ошибка!

Он схватил со стола свою старую, пыльную модель истребителя Су-27, которую когда-то клеил неделями.

– Я хотел конструировать такие же красивые и сложные машины! А в итоге… – он с силой швырнул модель об стену. Полистирол с треском разлетелся на десятки осколков. – В ИТОГЕ Я СТАЛ ВИНТИКОМ В ГРЯЗНОМ МЕХАНИЗМЕ, КОТОРЫЙ ВЫБРОСИЛИ НА СВАЛКУ!

Он тяжело дышал, глядя на обломки самолёта. Комната снова замерла в тишине.

Когда он поднял глаза, он увидел, что мальчик не смотрит на него. Взгляд фантома был прикован к осколкам на полу. Его лицо побледнело, губы сжались. В его глазах читалась не боль, а нечто худшее – глубочайшее, непреодолимое разочарование.

Он медленно поднял на Анатолия свой взгляд. И в этом взгляде уже не было ни гнева, ни любопытства. Только ледяная пустота.

– Ты сломал его, – тихо сказал мальчик. – Его можно было починить. Треснувшее крыло… всегда можно заменить. Но ты… ты его просто сломал.

Он посмотрел прямо на Анатолия, и его голос прозвучал как приговор:

– Значит, ты не просто ошибся. Ты СДАЛСЯ.

С этими словами фигура мальчика стала терять чёткость, расплываться, как изображение на старом телевизоре.

– Нет, погоди! – крикнул Анатолий, инстинктивно делая шаг вперёд. Внезапная паника сжала его горло. Он не хотел, чтобы он уходил. Не сейчас. Не после этого.

– Ты не ответил на мой вопрос, – голос фантома стал далёким, эхом из прошлого. – Где расчёт для «Атаки»? Ты обещал…

И он исчез. Лампочка на потолке мигнула и снова зажглась, залив комнату ясным, безжалостным электрическим светом.

Анатолий остался один. Посреди комнаты, уставленной обломками его мечты. И тишина, которая его так успокаивала всего час назад, теперь давила на уши, оглушая. Он опустился на колени перед осколками самолёта.

– Я не сдался… – прошептал он в пустоту. – Меня сломали…

Но эхо его собственных слов звучало жалко и неубедительно. Как оправдание.

Он потянулся к ближайшему листу из дневника. На нём была изображена сложная схема расположения стрингеров в крыле. И его собственный, юношеский почерк: «Вариант 4-Б. Нагрузка: +15%. Результат: УСПЕХ».

Успех.

Он сжал лист в руке. Бумага хрустела. Фантом ушёл, оставив после себя не утешение, а самую трудную задачу в его жизни. Задачу, которую нельзя было решить чужими руками, деньгами или связями. Задачу по имени «Анатолий Вершин».

И первый шаг к её решению лежал среди осколков на полу.

Глава 3

Тишина после него была особой. Звенящей. Она была не отсутствием звука, а присутствием чего-то иного. Словно в комнате осталось эхо его юного, негнущегося голоса. «Ты сдался». Эти слова висели в воздухе, как запах гари после взрыва.

Анатолий неподвижно сидел на полу, спиной к кровати, и смотрел на осколки модели. Раньше, в камере, любая вспышка гнева, любое разрушение тут же подавлялось охранниками или сокамерниками. Здесь не было никого. Не было даже его собственного внутреннего цензора. Только он, осколки и приговор, вынесенный ему его же прошлым.

Он потянулся к одному из обломков – части фюзеляжа с аккуратно наклеенным декалью. Он помнил, как выводил кисточкой клей, стараясь не оставить разводов. Та работа требовала бесконечного терпения. Того самого терпения, которого ему не хватило в жизни.

Медленно, почти механически, он начал собирать осколки. Не чтобы склеить – это было невозможно. Он просто складывал их в маленькую аккуратную кучку, как складывают личные вещи арестанта перед этапом. Каждый кусочек полистирола был свидетельством. Свидетельством того, что он только что совершил. Он не просто разбил модель. Он осквернил артефакт. Символ.

Его взгляд упал на дневник, лежавший раскрытым рядом. Страница пестрела формулами. N = (P * L) / (π^2 * E * I) – формула Эйлера для критической силы продольного изгиба. Он водил пальцем по значкам. Когда-то эти буквы и цифры были для него живыми. Он чувствовал, как по ним течёт ток, как они держат на себе невидимые конструкции. Теперь это были просто мёртвые знаки. Как иероглифы на стене забытой гробницы.

«Ты не смог просчитать», – сказал фантом.

Анатолий снова усмехнулся, но на этот раз беззвучно, про себя. Мальчик был прав. По-своему, чудовищно прав. Вся его политическая карьера была грандиозным просчётом. Он рассчитал траекторию взлёта, но не учёл сопротивление среды. Он спроектировал идеальный самолёт, но забыл про коррозию, которая разъедает металл в реальном мире.

Он поднялся с пола, его кости хрустели. Семь лет на нарах и работа в промзоне не прошли даром для спины. Он подошёл к запертому балкону, распахнул дверь. В комнату ворвался прохладный ночной воздух, пахнущий городом и свободой. Свободой, которая была ему теперь не нужна.

На балконе, под запылённым полиэтиленом, стоял кульман. Тот самый. Он сдёрнул плёнку. Стёршиеся чертёжные линейки, рейсшина, готовальня в футляре из искусственной кожи – всё было на своих местах. Как в музее.

Он провёл рукой по поверхности стола. Пыль лёгким слоем покрывала некогда безупречно белый лист оргстекла. Он увидел свое отражение – бледное, измождённое лицо с глубокими тенями под глазами. И сквозь это отражение проступали едва заметные, вдавленные в пластик линии. Следы. Следы от когда-то сделанных чертежей.

Анатолий взял с полки карандаш. Он был остро заточен, кто-то, видимо, сестра, позаботилась об этом. Он прижал ладонь к кульману, ощутив прохладную поверхность. Потом, почти не думая, взял карандаш и по старой памяти провёл линию.

Она получилась кривой, дрожащей. Рука, привыкшая держать ложку и выполнять однообразную работу, разучилась делать точные движения. Он сжал карандаш сильнее, и провёл ещё одну. Потом ещё. Это не пытался набросать эскиз и тем более чертёж. Это был нервный, хаотичный рисунок. Попытка заставить мышцы вспомнить то, что забыл разум.