Странник

Пролог.

Города выросли высоко.

Так высоко, что забыли, на чём стоят.

На костях.

Камера скользит вниз, сквозь слои бетона, кабели, забытые тоннели.

Они тянулись к небу, врастали в облака стеклом и сталью.

Улицы сверкали. По проспектам летели машины.

Экраны отражали красивую ложь.

Люди верили, что покорили мир.

Но под их ногами – под каждым кварталом, под каждым фундаментом – ждали Тени.

Не рисунки в старых книгах. Не страшилки из детства. Настоящие.

Когда-то города были святыми местами.

Там, где линии магии и света пересекались в узлы.

Где боги шептали в ветрах, а звёзды пели на рассвете.

Но однажды один из богов отвернулся.

Он не захотел быть светом. Он захотел быть только собой.

С ним ушла Часть – гнилая, забытая, опасная.

Она осталась здесь: в улицах. В стенах. В сердцах людей.

Айла, богиня света, пыталась удержать баланс. Она не воевала. Она ждала.

Ждала, пока не родится Он.

Он был их сыном – светлой и тёмной стороны.

Мост между мирами.

И он сделал выбор.

Отвернулся от отца. Встал на сторону света.

И тогда всё рухнуло.

Мир раскололся.

Грани истёрлись.

Городские легенды стали явью.

Айла исчезла.

А он… был унесён. Скрыт. Стерт.

Память его – развеяна. Имя – забыто.

Но он остался.

Среди людей.

Тот, кто чувствует, где сгущается мрак.

Кто идёт туда, откуда бегут другие.

Он не знает, кто он.

Не помнит, зачем идёт.

Но каждую ночь видит женщину в белом.

И слышит, как города дышат страхом.

Он идёт.

Сквозь улицы, где отражения не совпадают с телами.

Сквозь переулки, где плачут стены.

Сквозь станции метро, где поезда приходят из несуществующих времён.

Он идёт – и очищает.

Пока Тьма ждёт.

Пока Айла молчит.

Пока все города сдерживают дыхание.

Потому что, когда он вспомнит…

мир уже не будет прежним.

Город, который дышал страхом

Город встретил его ворчанием ржавых фонарей и тяжёлым запахом мокрого бетона, будто только что вытащенного из утопленной могилы.

Здесь даже воздух казался старым – густым, пережившим слишком много зим и пожаров.

Первые, кого он увидел, были двое стариков на лавке у подъезда. Оба в одинаковых вязаных шапках и с одинаково подозрительными взглядами. Один держал в руках газету, но страницы были пустыми. Второй медленно ел семечки, бросая шелуху в лужу, где отражалась только половина его лица.

– Опоздал, – сказал первый.

– Или рано, – ответил второй.

Странник прошёл мимо. В этом городе с лавками всегда так – стоит заговорить, и услышишь либо пророчество, либо приглашение на похороны.

У перекрёстка две женщины спорили о том, что "трамвай №4 в этот квартал не ходит уже тридцать лет". Их спор был жарким, но обе стояли на остановке, терпеливо ожидая.

Мимо прошёл мужчина в длинном пальто и маске сварщика. Он катил тележку, полную свечей – все уже горели.

Дальше улица сжималась, дома придвигались ближе, как старые соседи, которые хотят подслушать. Фасады – облупленные, но с ещё видимыми фрагментами старины: плитка с узорами, витражи с выцветшими святыми, каменные балконы, на которых сидели кошки и смотрели вниз с видом владельцев.

Магазины здесь были странные.

"Сантехника и похоронные услуги" – вывеска на облезлой двери.

"Булочная и ритуал по снятию сглаза" – чуть дальше.

У третьего окна женщина в переднике жарила пирожки прямо на тротуаре. Каждому покупателю она шептала что-то на ухо и клала в пакет ещё один пирожок "от себя". Пахло вкусно, но Странник знал: иногда такие пирожки возвращаются к тебе ночью. Сами.

Уличные фонари то загорались, то гасли, будто спорили между собой, стоит ли высвечивать его путь.

Под ногами щёлкнул люк, из-под него донёсся чей-то смех – сухой, хриплый, как будто кто-то рассказывал анекдот о смерти, и очень смешной.

Он сделал вдох. Воздух здесь пах сырым железом, мокрыми газетами и… чем-то ещё. Привкусом магии – резким, как озон перед грозой.

– Воняет, – пробормотал он. – Значит, я на месте.

Он шёл дальше, и город, казалось, пытался его переварить.

Провода свисали так низко, что касались плеча. В подворотнях шуршали пакеты, которые явно были чем-то живым. А за каждым углом встречался кто-то, кто пытался продать то, что точно не продавали в магазинах.

– Купи карту города, – сказал подросток в красной кепке, протягивая потрёпанный листок. – Только дороги на ней другие.

– А зачем мне карта, по которой я заблужусь? – спросил Странник.

– Чтобы не найти то, что ищешь. Здесь это безопаснее.

Он прошёл мимо.

Через два квартала на облезлой стене красовалась нарисованная дверь с табличкой «Входи, если не боишься». Кто-то аккуратно поставил у этой нарисованной двери коврик «Добро пожаловать» и горшок с увядающим фикусом. Странник усмехнулся – город явно умел играть с посетителями.

Кофейня нашлась не сразу. Он заметил её только потому, что изнутри шёл запах корицы, перемешанный с чем-то… металлическим. Над дверью болталась вывеска: «Кофе & Пророчества». Буквы на слове «Пророчества» были разного размера и явно написаны рукой, которая дрожала.

Он толкнул дверь.

Внутри было тепло, но свет приглушённый, словно лампы здесь боялись работать на полную мощность. За стойкой стояла девушка лет двадцати, в фартуке, на котором красовалась надпись: «Сахар убивает, но я сладкая». Она вздрогнула, когда увидела его, и чуть не уронила кружку.

– Вам… э… кофе? – спросила она, но глаза её метнулись куда-то в угол.

– Если он не проклят – да, – ответил он.

– Что?..

– Шучу, – сказал он. И после паузы добавил: – Наверное.

Она попыталась улыбнуться, но это вышло так, будто ей внезапно стало холодно.

В кофейне было несколько посетителей. У окна сидел старик с газетой – и, как и те двое у лавки, читал пустые страницы. Только иногда он переворачивал лист и кивал сам себе, словно соглашаясь с какой-то новостью.

В дальнем углу мужчина в кожаной куртке что-то записывал в блокнот, поглядывая на Странника. На столе перед ним стояли два одинаковых стакана кофе, но он пил из обоих по очереди.

– Это нормально? – тихо спросил Странник у девушки, кивая в его сторону.

– Что именно?

– Два кофе. Для одного человека.

– Он утверждает, что второй – для его будущего "я". Чтобы тот не обижался.

В углу за пианино сидела женщина лет сорока, одетая в старомодное платье. Она тихо играла одну и ту же мелодию, но с каждым повтором убавляла по одной ноте. В итоге осталась только одна, и она ударяла её раз в минуту.

Странник взял кружку, попробовал. Кофе был горячим, крепким, без намёка на кровь или что похуже.

– Уже хорошо, – пробормотал он.

Вдруг с улицы скользнула Тень. Узкие пальцы. Плавные движения, как дым от костра. Она прошла мимо окна и на секунду замерла, словно рассматривая его.

– У нас часто так, – тихо сказала девушка, заметив его взгляд. – Иногда кто-то смотрит. Иногда… заходит.

Он поставил кружку и встал.

– Началось, – пробормотал он.

Тень отступила от окна и скользнула в сторону, растворяясь в туманном переулке.

Странник вышел из кофейни, чувствуя, как взгляд девушки жжёт ему спину – смесь любопытства и облегчения, будто она рада, что именно он, а не она идёт следом.

Сразу за дверью пахнуло сыростью и дымом. Переулок был узким, с облупленными стенами и бельём, которое почему-то висело только чёрного цвета. Капли с верёвок падали на асфальт с глухим звуком, будто там была не вода.

Он пошёл за Тенью, но уже через пару шагов город начал «мешать».

Первая преграда – лавка «Всё для ритуалов». Её хозяин, лысый мужчина с бородкой, выскочил прямо перед Странником, держа в руках клетку с вороном.

– Господин! Вам срочно нужен оберег от зеркальных взглядов! Сегодня скидка, всего половина вашей тени!

– Проходил как-то без оберега, жив-здоров, – буркнул Странник, обходя его.

– Это пока! – прокричал тот, но уже предлагал ворона какой-то бабушке с кошкой на плече.

Дальше дорогу перегородили дети.

Шесть или семь, все в одинаковых жёлтых дождевиках. Они стояли в круге, держа за руки куклы – такие же, как они, только с лицами, заклеенными бумагой.

– Дядя, – сказала девочка с косичками, – хочешь поиграть?

– Нет.

– А зря. У нас игра простая: кто первый моргнёт, тот уходит с Тенью.

– У меня плохое чувство юмора. Простите.

Он шагнул в сторону, но мальчик с пустыми глазами загородил путь.

– Она сказала, что ты её ищешь. И что она ищет тебя.

Детей отвлёк крик из соседнего окна – женщина в бигуди и халате начала поливать их из чайника кипятком, приговаривая: «Пошли вон, демонята!»

Странник этим воспользовался и ушёл дальше.

Тень мелькнула за углом.

Теперь он шёл по улице, где все дома были с закрытыми ставнями, но из-под каждой двери тянулся тонкий луч света – и внутри что-то шевелилось, будто там сидели люди и слушали.

На углу – маленький киоск, облепленный газетами. Продавец, худая женщина в тёмных очках, протянула ему газету, на первой полосе которой было его лицо.

– Новенький, – сказала она. – Долго не задерживайся. Здесь лица быстро меняются.

Он хотел ответить, но увидел, как Тень вошла в подвал через дверь, которой секунду назад не было.

Погоня привела его в тёмный двор-колодец. Окна смотрели вниз, и в каждом кто-то стоял, не двигаясь. Их было слишком много, и ни у одного не было лица.

– Вот и нашёл, – раздалось за спиной.

Он обернулся – старуха в зелёном платке, с глазами, как две капли молочной ртути.

– Она ждёт. Но ты не готов. И всё же идёшь. Почему?

– Потому что хуже, если ждать.

– Ошибаешься. Здесь хуже – если дойдёшь.

Она протянула ему яблоко, глянцево-чёрное, как уголь.

– Съешь – и забудешь, зачем пришёл. Это будет милосердие.

Странник не взял.

Старуха пожала плечами и растворилась в воздухе, оставив лёгкий запах гари.

Он повернулся к подвалу.

Дверь всё ещё была там.

– Ну что ж, – пробормотал он. – Пора

Дверь в подвал была тяжёлой, облезлой, но не ржавой – как будто кто-то каждый вечер её смазывал, чтобы она всегда открывалась легко.

Странник толкнул её, и запах сырости, плесени и чего-то сладкого, приторного, ударил в лицо.

Внизу было тусклое жёлтое освещение, словно лампочки не горели, а доживали. Ступени скрипели, но как-то… странно: не под ногами, а заранее, как будто предупреждали о каждом шаге.

На середине лестницы он услышал голоса.

– Я тебе говорю, это не твой – у него ботинки без шнурков, – сказал низкий мужской.

– А я тебе говорю, у него в кармане ключ от чего-то важного, – отозвался женский.

Внизу, в полутёмном помещении, стояли трое.

Первый – плотный мужчина в шляпе, с мешком картошки на плече.

Вторая – худая женщина с длинным шарфом, который тянулся за ней по полу, будто хвост.

Третий – парень лет двадцати, с глазами, которые бегали по стенам, будто он ждал, что они заговорят.

– Кто вы? – спросил Странник, не спуская руку с ножа.

– Мы соседи, – ответил мужчина. – А ты, похоже, новый квартирант у Тьмы.

– Вы здесь живёте?

– Иногда, – пожала плечами женщина. – Когда наверху слишком шумно.

Он собирался пройти мимо, но парень преградил дорогу.

– Ты за ней пришёл?

– Да.

– Тогда у меня к тебе совет: если она предложит посмотреть в глаза – смотри на колени. Так хотя бы вернёшься с половиной разума.

В этот момент лампы начали мигать. В воздухе стало холоднее, и из тени в дальнем углу поднялось нечто.

Сначала – длинные, тонкие пальцы, цепляющиеся за стены. Потом – силуэт, похожий на человека, но слишком вытянутый. Голова повернулась на непривычный угол, и там, где должно быть лицо, колыхалась дымная пустота.

– Поздно прятаться, – сказал мужчина с картошкой и шагнул в сторону, освобождая путь.

Тень двинулась к Страннику. Но не сразу атаковала – она будто изучала его.

– Ты изменился, – прошептал чей-то голос из темноты. – Но вкус… тот же.

Он достал костяной нож.

– Значит, попробуй ещё раз.

Она бросилась, но в тот же момент кто-то сверху крикнул:

– Лови!

С лестницы слетел мешок с картошкой – прямо в Тень. Раздалось глухое бух, и на секунду дымное тело отпрянуло, как от удара чем-то святой силы (или просто очень тяжёлым).

– Что? Картошка – лучший антидемонный снаряд! – гордо сказал мужчина в шляпе.

Странник воспользовался заминкой, ударив ножом. Лезвие вошло в дым, и Тень издала странный звук – смесь смеха и шипения.

– Не думай, что всё так просто… – прошептала она.

Тут женщина с длинным шарфом внезапно закричала:

– Я отвлеку её! – и кинула шарф прямо в лицо Тени.

Это сработало на секунду, но достаточно, чтобы Странник смог подойти ближе и вонзить нож глубже.

Тьма заклубилась, отступая. На полу остался лишь холодный след.

– Фух, – выдохнул парень. – Ну и развлечения у нас сегодня.

– Это для вас развлечения? – хмуро спросил Странник.

– Ну, знаешь… Тут скучно бывает. Магазины рано закрываются, кино нет.

Он убрал нож, глядя на место, где исчезла Тень.

Ему казалось, что это было не нападение, а проверка.

Когда Тень рассеялась, воздух в подвале стал чуть теплее, но пахло всё так же – смесью плесени, сырой ткани и чего-то, что напоминало запах старых игрушек.

– Ладно, – сказал мужчина с картошкой, поднимая рассыпавшийся мешок, – у вас тут весело, но я домой. У меня кот в духовке.

Странник нахмурился.

– Ты серьёзно?

– Ну… не прямо кот. Пирог с котом. В смысле, по имени Кот. Это рыба. – Он помолчал, потом добавил: – Ладно, это курица.

Женщина с длинным шарфом, который теперь был в пыли, отряхнула его и вздохнула.

– Опять стирать. Знаешь, сколько стоит стирать шарф длиной восемь метров? Ползарплаты, между прочим.

– Зачем тебе шарф восемь метров?

– Чтобы, если вдруг упадёшь в яму, можно было выбраться.

Парень, который до этого молча наблюдал, подошёл ближе.

– Ты вот ножом её… а ведь можно было просто крикнуть. Тени не любят, когда на них кричат.

– С чего ты взял?

– Моя тёща – Тень. В переносном смысле. Но метод работает.

Они разошлись быстро, оставив его одного в подвале.

Поднявшись наверх, Странник увидел, что улица изменилась.

Фонари теперь светили ровнее, а в окнах появились силуэты людей, которые до этого не показывались. На тротуаре двое подростков рисовали мелом контур человеческой фигуры – явно в шутку, потому что у фигуры было три руки и хвост.

С другой стороны улицы старушка продавала пирожки и громко зазывала:

– Пирожки с капустой! С мясом! С загадкой!

– Что за загадка? – спросил он, подходя.

– Купи – узнаешь.

Он взял один. Разломив, увидел записку внутри. На ней было написано: «Сюда не возвращайся».

Дальше по улице он заметил группу мужчин, спорящих возле киоска с надписью «Ремонт часов и судьбы». Один держал в руках огромные песочные часы, в которых вместо песка были мелкие металлические шарики.

– Ты их починишь? – спрашивал он мастера.

– Я всё чиню, – ответил тот. – Но судьбу дороже, чем часы.

Странник прошёл мимо, и один из спорщиков крикнул:

– Эй, незнакомец! Если увидишь парня в костюме клоуна – скажи, что мы его всё ещё ждём!

Он не обернулся.

У кофейни за стойкой снова стояла девушка, но теперь вместе с ней был кот. Огромный, серый, с одним глазом и обрубленным хвостом. Кот смотрел на него так, будто точно знал, где он был и что сделал.

– Вы вернулись, – сказала она.

– Город сам возвращает.

Он снова сел у окна, глядя, как жители неспешно идут по делам, будто всё, что произошло в подвале, – обычное дело.

Вечер в городе наступал быстро. Тени улиц густели, и фонари загорались не все – некоторые продолжали упорно моргать, словно спорили с электричеством.

Странник вышел на широкую улицу, где развернулся вечерний рынок.

Запахи били в нос сразу: жареное мясо, сладкая выпечка, копчёная рыба, приправленная дымом, и что-то, что он бы описал как «аромат воспоминаний, которые лучше не вспоминать».

Первый прилавок держал коренастый мужчина в кожаном фартуке. На столе лежали ножи – десятки ножей, но каждый продавался с бумажкой, на которой была написана… дата.

– Зачем даты? – спросил Странник, взяв в руки длинный охотничий.

– Это день, когда нож тебе пригодится, – сказал продавец. – Угадай, и он твой бесплатно.

– А если не угадаю?

– Тогда он сам тебя найдёт.

Он положил нож обратно.

Чуть дальше старуха продавала варенье. Каждая баночка была подписана: «Счастье», «Сон без кошмаров», «Забыть имя», «Вторая молодость».

– Попробуй, милок, – сказала она, протягивая баночку с надписью «Смелость».

– А есть без побочек?

– Это же рынок. Тут побочки – главный товар.

Он прошёл мимо, но краем глаза заметил, как её кошка, лежащая на подоконнике, моргнула ему… двумя парами глаз.

Дальше толпа шумела возле прилавка с одеждой. Продавец предлагал пальто, которые шептали.

– Оно расскажет тебе всю правду о тебе самом, – заманивал он.

– Не надо, – сказал Странник. – Я с собой и так едва уживаюсь.

За углом он наткнулся на лоток с книгами. Хозяйка – полная женщина в пёстром платке – улыбнулась и сунула ему в руки потрёпанный том.

– Это о тебе, милок.

– Не думаю.

– Ты ещё не дочитал.

Он поставил книгу обратно, но заметил, что на обложке имя автора было замазано, а вместо названия красовалось: «Глава ещё не закончена».

Чуть дальше рынок становился тише. Лавки стояли реже, а товар был всё страннее:

аквариум с одной каплей воды и крошечной лодкой;

свечи, горящие холодным пламенем;

корзина с «камнями для разговора» – продавец уверял, что если прижать их к уху, можно услышать советы от того, кем ты мог бы стать.

И тут, среди прилавков, он заметил её.

Тень.

Она стояла у продавца масок. Выбирала, как человек выбирает фрукт – неторопливо, разглядывая, прикасаясь длинными пальцами. Маски были разными: комические, трагические, пустые, звериные.

Когда Странник подошёл ближе, она подняла одну – белую, без глазниц – и медленно приложила к лицу.

– Хочешь примерить? – спросил продавец. Голос у него был слишком ровным, чтобы быть живым.

– Нет, спасибо.

– А зря. Она идеально сядет.

Тень развернулась и пошла между рядами. Странник двинулся следом.

По пути он врезался в прилавок с жареными каштанами, и продавец – бородатый парень с серьгой в ухе – с возмущением крикнул:

– Осторожнее! Эти каштаны пережили две осады и три нашествия крыс!

– Прошу прощения, – пробормотал Странник.

– Ладно, купишь мешок – забуду.

Он сунул продавцу пару монет, взял мешочек и двинулся дальше, жуя каштан, который оказался… сладким. Слишком сладким.

На краю рынка Тень исчезла за углом.

За углом рынок оборвался.

Здесь не было ярких витрин и запаха еды – только пустой переулок, заваленный ящиками, бочками и кучей старых вывесок, которые больше не светились. Слабый свет падал из единственного фонаря, который мотало ветром, и из-за этого тени прыгали по стенам, как живые.

Странник огляделся. Тени, которые раньше вытягивались в одну сторону, здесь двигались, как хотели.

– Не самое дружелюбное место, – пробормотал он.

Из-за бочек показался первый «житель» задворок. Мужчина в старом пиджаке, с длинным носом и руками, которые были по локоть в муке. Он держал в руках поднос с пирожками, но выглядел так, будто и сам не знал, откуда они у него.

– Кушать будешь? – спросил он хриплым голосом.

– Не сейчас.

– А зря. Они исчезают, если не съесть их в течение трёх минут.

На глазах у Странника пирожок, лежавший ближе к краю подноса, начал растворяться в воздухе, как пар.

– Видишь? – сказал мужчина. – А ты отказался.

Он исчез обратно за бочки, а Странник пошёл дальше.

Следующий обитатель задворок был совсем иного рода. На кривой лестнице, ведущей к двери с надписью «Выхода нет», сидел мальчик лет двенадцати, в пиджаке на два размера больше. Он чертил на стене мелом круги и цифры, что-то бормоча.

– Что ты делаешь? – спросил Странник.

– Считаю время, – сказал мальчик. – Оно тут теряется. Вот, хочешь, покажу?

Он ткнул пальцем в часы, висевшие над дверью. Стрелки шли в обратную сторону.

– И?

– А то, что если зайдёшь вон туда, – он кивнул на тёмный проход, – можешь выйти… например, вчера. Или год назад. Если повезёт.

– А если не повезёт?

– Тогда тебя ещё нет.

Мальчик улыбнулся, и Странник пошёл дальше, стараясь не смотреть на часы.

За углом был тупик, но не простой. Стены здесь были обклеены десятками старых афиш. На каждой – разные лица, но в подписи значилось одно и то же: «Он снова здесь».

Лица то были серьёзными, то смеющимися, то вовсе без черт.

– Красиво, да? – раздался рядом женский голос.

Из тени вышла высокая женщина в чёрной шляпе и перчатках до локтя. Она держала в руках трость с серебряным набалдашником в виде крыла.

– Это коллекция? – спросил он.

– Это предупреждения. Но никто их не читает.

– Ты ведь знаешь, куда она пошла? – прямо спросил Странник.

Женщина усмехнулась.

– Здесь все знают, куда все идут. Но не все знают, зачем.

Она протянула ему маленький конверт. На нём было написано: «Для того, кто всё ещё идёт».

– Откроешь, когда поймёшь, что потерял. Не раньше.

Он убрал конверт в карман и пошёл дальше, чувствуя, как её взгляд остаётся у него на спине.

Задворки вывели его к арке, из-под которой веяло холодом. Там, на ящике, сидел мужчина с лицом, закрытым маской сварщика, и крутил в руках старый фотоаппарат.

– Ты фотограф? – спросил Странник.

– Я ловлю куски времени.

– И что ты с ними делаешь?

– Продаю тем, кто хочет забыть, что сделал. Или тем, кто хочет увидеть, что будет.

Мужчина поднял фотоаппарат, щёлкнул – и мгновенно вынул снимок. На нём был сам Странник, но стоял он в каком-то другом месте – на мосту, в тумане, и рядом с ним была фигура в белом.

– Сколько? – спросил он.

– Не продаётся. Это твоя дорога.

Он оставил снимок себе и исчез вглубь арки.

Странник продолжил путь. Здесь улица снова сузилась, а стены стали выше, как в колодце. Вдалеке мелькнула Тень – она стояла и как будто ждала. Но между ними было ещё одно препятствие.

На тротуаре развернулся мини-рынок, который явно существовал только для «своих».

Лоток с глиняными кувшинами, из которых доносились голоса.

Корзины с перьями, каждое из которых светилось изнутри.

Мужчина, продающий шнурки, уверял, что если их завязать особым образом, можно «привязать» к себе человека.

Странник хотел пройти мимо, но к нему подошёл старик с мешочком в руках.

– Возьми. Бесплатно.

– Что это?

– Песок. Он шепчет ночью. Может, скажет тебе, куда идти.

Странник взял мешочек и двинулся дальше.

Тень ждала.

Когда он подошёл ближе, она медленно пошла прочь, но на этот раз – не убегала. Скорее, вела. Переулок вывел к огромным дверям, покрытым ржавыми знаками и отпечатками ладоней.

– Ты ведь знаешь, что за ними? – сказал кто-то сбоку.

На ящике сидел тот же мальчик, что чертил круги мелом. Он теперь жевал яблоко и смотрел на Странника так, будто знал конец этой истории.

– За ними то, что ты ищешь. Но и то, что ищет тебя.

Странник не ответил.

Он положил руку на дверь.

Дверь была тяжёлой и холодной, как лёд. Когда Странник толкнул её, петли не заскрипели – наоборот, раздался тихий вздох, будто сама дверь устала ждать.

За ней оказался зал. Огромный, но пустой. Потолка не было видно – только мрак, в котором что-то шевелилось. Пол был выложен плиткой, но плитка вся разного размера и цвета, словно её собирали из остатков других мест.

Вдоль стен стояли фигуры. Неподвижные, в масках, в длинных плащах.

– Ты вовремя, – сказал чей-то голос, и от стены отделился человек в полосатом костюме и цилиндре. Он улыбался слишком широко.

– А если бы опоздал? – спросил Странник.

– Тогда тебя бы встретили они, – он махнул рукой в сторону неподвижных фигур. – А они не умеют улыбаться.

Человек в цилиндре подошёл ближе.

– Тут есть правила. Нарушишь – останешься.

– Какие?

– Первое: не смотри вверх. Второе: не считай шаги. Третье: если кто-то предложит тебе своё имя – откажись.

– Зачем все эти правила?

– Чтобы ты мог уйти.

Он хлопнул в ладоши, и неподвижные фигуры ожили. Они начали медленно двигаться, расставляя по залу столы и стулья, словно готовили пир.

– Это ужин? – спросил Странник.

– Это проверка. Здесь все угощения – выбор. Съешь одно – получишь ответ. Съешь другое – останешься без вопросов.

На столах появились блюда: дымящиеся котлы, тарелки с фруктами, которые меняли цвет, и бокалы, наполненные жидкостью, в которой плавали маленькие серебряные ключи.

Странник прошёл мимо, не притрагиваясь.

– Мудро, – заметил человек в цилиндре. – Но она всё равно найдёт тебя.

Дальше зал сужался в коридор. Там было светлее, а стены покрыты рисунками – детскими, грубыми, но каждая сцена была жутковата: люди без лиц, дома с глазами, мосты, ведущие в пустоту.

Вдруг впереди показалась компания. Четверо мужчин и женщина, одетые как уличные торговцы, но каждый держал в руках не товар, а… предмет, который явно им не принадлежал.

– Что ищешь, путник? – спросила женщина с волосами, заплетёнными в семь кос.

– Прохожу.

– Тут никто не «просто проходит», – усмехнулся один из мужчин, держа в руках птичью клетку без дверцы. – Всё, что мы продаём, – память. Может, твоя у нас.

– Не думаю.

– А если проверим? – сказала женщина и достала из кармана маленький деревянный солдатик. – Знакомо?

Странник на секунду замер. В голове мелькнула картинка – комната, солнечный свет, детский смех.

– Нет, – сказал он.

– Лжёшь. Здесь все лгут. И это – нормально.

Они пропустили его, но один шепнул на ухо:

– Она ждёт тебя в конце. Но не та, о которой ты думаешь.

Коридор вывел его в маленький двор. Стены здесь были выше, чем дом, и всё пространство занимал фонтан. Вода в нём была чёрной, но на поверхности плавали белые цветы.

Возле фонтана сидела старушка, вяжущая длинный шарф.

– Не трогай воду, – сказала она, не глядя. – Она возвращает.

– Куда?

– Туда, где ты ещё не был.

Он прошёл мимо, и старушка добавила:

– Если встретишь его, скажи, что я всё ещё жду.

Дальше снова был коридор. На полу – следы, уходящие вперёд. Человеческие, но слишком большие.

И тут он увидел её. Тень.

Она стояла, облокотившись о стену, словно скучала.

– Ты идёшь слишком медленно, – сказала она. Голос был не шёпотом, а обычным, почти ленивым.

– А ты слишком много бегаешь.

Она усмехнулась – или это показалось.

– Здесь ты не сможешь меня тронуть. Здесь всё моё.

– Посмотрим.

Она пошла дальше, и он – за ней. Коридор вёл к огромным воротам с замком, но ключа нигде не было.

– Как откроешь? – спросила она.

– Найду способ.

– Я могу открыть. Но за цену.

– Я не торгуюсь.

Тень сделала шаг назад и растворилась, а из тени стен вышли двое в масках. У одного в руках был серебряный молоток, у другого – цепь.

– Ты не откроешь без нас, – сказал тот, что с молотком. – Но если мы откроем, ты должен будешь остаться.

– И что тогда?

– Тогда ты станешь дверью для кого-то другого.

Странник сделал шаг вперёд.

– Значит, открою сам.

Он достал нож, подошёл к замку и… услышал за спиной лёгкий смех. Оглянувшись, он увидел мальчика с мелом, который просто стоял и рисовал круги прямо на каменном полу.

– Ты всё делаешь сложно, – сказал мальчик. – Иногда дверь открывается, когда ты просто идёшь.

И он шагнул вперёд – прямо в замок. Тот растворился, как дым.

Ворота распахнулись.

За воротами не было улицы.

Сначала – тишина. Потом медленный гул, как будто кто-то огромный дышал под землёй.

Туман стелился по полу, цепляясь за ноги. Дальше, в серой дымке, вырисовывались силуэты домов, которые наклонились друг к другу, как старики, шепчущиеся о соседях.

В центре площади стояла Тень. Теперь она была выше, чем раньше, почти касалась верхних этажей. Лицо всё так же скрывала дымная пустота, но из неё тянулись десятки нитей – и каждая уходила куда-то в город: в окна, в двери, в людей.

Странник понял: эти нити – то, что держит город в страхе.

– Ты мог уйти, – сказала она, не оборачиваясь. – Но решил остаться.

– Я не люблю недоделанную работу.

По краям площади начали появляться жители. Те самые, которых он видел днём:

мужчина с картошкой;

девушка из кофейни;

продавец ножей;

старуха с пирожками и загадками;

мальчик с мелом.

Каждый держал в руках что-то своё – и каждый смотрел на Тень.

– Мы тебе поможем, – сказал мужчина с картошкой. – Но только один раз. Второй раз ты уже сам.

– Не подходите! – крикнул Странник. – Она цепляется за страх, а вы…

– А мы привыкли, – отозвалась старуха. – Это наш город. Мы тут живём, и бояться нам некогда.

Тень дёрнула нитями. Несколько жителей пошатнулись, словно их что-то потянуло вперёд.

– Она заберёт вас, – сказал он.

– Пусть попробует, – хмыкнул продавец ножей, вытащив лезвие с датой «завтра». – Вроде мой день.

Странник шагнул вперёд. Достал костяной нож.

– Отрежем нити, – сказал он. – Остальное – моё дело.

Мужчина с картошкой кивнул, закинул мешок на плечо и бросил его в сторону Тени. Мешок разлетелся, и клубы пара от горячей картошки закружились вокруг нитей, делая их видимыми.

– Вижу! – крикнула девушка из кофейни и швырнула в нити ковш кипятка. Там, где вода коснулась, дым пошёл рваный, как ткань, которую рвут руками.

Странник бросился вперёд. Нож резал нити с сухим звуком, будто лопались старые канаты. С каждой перерезанной нитью Тень вздрагивала.

– Ты не сможешь, – прошипела она. – У меня их сотни.

– А у меня – упрямство, – ответил он.

К нему присоединился мальчик с мелом: он чертил круги прямо на полу, и в них падали оборванные нити, исчезая, словно в воду.

– Держи её в центре! – крикнул он. – Если выйдет за круги, всё зря!

Тень метнулась к краю площади, но тут дорогу ей перегородили жители. Кто-то кидал в неё камни, кто-то – горящие тряпки, кто-то просто стоял, но так, что она не могла пройти.

Старуха с пирожками подошла совсем близко.

– Угостись, милая, – сказала она, протягивая пирожок с капустой. – Может, перестанешь голодать.

Тень замерла на секунду – и Странник перерезал последние нити.

Она закричала. Крик был низкий, рвущийся, как вой ветра в заброшенных домах. Её тело начало распадаться на дым и пепел.

– Это ещё не конец! – прошептала она, исчезая.

– Никогда и не бывает, – ответил он.

Когда туман рассеялся, город был другим. Дома выпрямились, свет в окнах стал теплее, фонари перестали мигать. Люди стояли в молчании, глядя на Странника.

– Ну, что, останешься? – спросил мужчина с картошкой.

– Нет. У меня ещё дороги.

– Тогда приходи, если что, – сказала девушка из кофейни. – Кофе – за мой счёт.

Мальчик с мелом подбежал и сунул ему в карман кусок мела.

– На случай, если опять придётся рисовать круги.

Странник кивнул, натянул капюшон и пошёл к выходу из площади.

Город шумел, жил, разговаривал – и на этот раз уже не шёпотом страха, а ровным голосом.

Он знал: ненадолго. Но пока – достаточно.

Город зеркал

Ласт встретил его скупым светом фонарей и тихим постукиванием капель, падающих с ржавых водостоков. Табличка у вокзала гласила:

"Добро пожаловать в Ласт – город, где ты встретишь себя."

Странник усмехнулся:

– Встретишь, да не узнаешь.

Он прошёл мимо щербатого шлагбаума, под которым скреблась лапами серая собака с одним глазом и биркой на ухе. Пёс зарычал и скрылся в переулке, словно знал, что Странник принесёт в город что-то, от чего не убежать.

Ласт был городом зеркал. Не в прямом смысле, но всё отражало: витрины, стеклянные остановки, даже лужи на асфальте. Он заметил это почти сразу. Его отражение иногда запаздывало… а иногда – опережало.

Прохожие улыбались, но губы при этом не двигались. Светофоры мигали, даже когда машин не было. А главное – его отражение не всегда делало то же, что и он.

– Определённо, не хочу здесь задерживаться, – пробормотал он.

У вокзала толпились местные – странная смесь нарядов и выражений лиц.

Старик в клетчатом пальто предлагал всем подряд стеклянные бусы «от сглаза», но в отражении его руки были пустыми.

Девушка с косой продавала газету «Зеркальный вестник» – в ней страницы были чистыми, пока их не поднести к зеркалу.

Мальчик лет десяти, держащий под мышкой чёрную курицу, громко кричал:

– Не смотрите на воду в канале! Она вас запомнит!

Никто не реагировал.

Он снял комнату в дешёвом отеле. Стены – шелушащиеся, воздух – с запахом дешёвого моющего средства, как будто им пытались стереть нечто большее, чем пыль.

За стойкой дежурила женщина с волосами, похожими на слипшийся веник. Она протянула ключ, не глядя.

– Одиннадцатый номер. Не смотрите в зеркало. Оно капризное.

– Как и я, – буркнул Странник.

В номере было одно зеркало – овальное, с облезлой позолотой. Он накрыл его покрывалом.

– Не в этот раз.

Утро началось с визита в кафе на углу.

Бариста – бледная, как лист бумаги, – смотрела мимо него.

– Чёрный. Без демонов, если можно.

– Уже поздно, – пробормотала она. – Они внутри всех, кто сюда приезжает.

– Очаровательно. Может, ещё круассан с экзорцизмом?

Она не улыбнулась.

Он выпил, заплатил и вышел. На выходе столкнулся с парнем в клетчатом пальто, держащим карманное зеркало.

– У вас нет минутки, чтобы поговорить о себе самом? – весело спросил тот.

– Я уже в пути на собрание с внутренними демонами. Без меня.

– Жаль. Сегодня день открытых отражений.

Парень подмигнул и скрылся в переулке. Его отражение задержалось на секунду дольше.

В Ласте встречались персонажи, которые казались вырезанными из чужих снов.

Старик Грин продавал очки без стёкол, уверяя, что через них видно правду.

Художница Эмири рисовала мелом круги на тротуаре и шептала: «Не вставай внутрь, если не хочешь вспомнить лишнего».

На площади выступала беловолосая девушка Нэй, читая зеркальные пророчества – слова исчезали сразу после произнесения.

Они все смотрели на него. Один мальчишка бросил:

– Ты уже был здесь. Просто снова забыл.

В тот же день он встретил Тала – подростка с рыжими вихрами и потрёпанным плащом.

Тал появился, когда Странник присел у сухого фонтана.

– Выглядите как человек, который не хочет, чтобы к нему подходили. Отличный способ завести разговор, – сказал он и плюхнулся рядом.

– Не сегодня.

– Никто не говорит «сегодня». Но потом всё равно начинается хаос, беготня и зеркала, шепчущие про папу.

– Ты местный?

– Не совсем. Я… застрял. Помогаю таким, как вы. Пока не вспомнят, зачем пришли.

Тал проводил его до Улицы Молчания и остался ждать в тени.

После встречи с Талом он пошёл по главной улице. Ласт умел врать отражениями – и делал это вежливо, но настойчиво.

В витрине магазина одежды манекены стояли в обычных позах… но в отражении они поворачивали головы вслед за прохожими. Один манекен приподнял руку, как бы приветствуя Странника.

Дальше, на остановке, женщина в синем плаще поправляла причёску, глядя в стекло. Он заметил, что в отражении её лицо моложе лет на двадцать и улыбается куда шире, чем сама женщина.

На перекрёстке подростки катали мяч. Мяч отскочил к ногам Странника. Один из мальчишек сказал:

– Не отдавай. В отражении он – чёрный.

Он бросил мяч обратно. В луже рядом мяч действительно был чёрным.

Рынок Ласта шумел тихо, как библиотека. Торговцы говорили вполголоса, а отражения на их прилавках продавали что-то совсем другое.

Один продавал яблоки. В отражении – те же яблоки, но надкусанные.

Женщина торговала перчатками, а её отражение – перчатками с когтями.

Старик в фартуке предлагал ножи, каждый с датой на клинке.

Тал догнал его у прилавка с книгами.

– Не берите ничего, что в отражении выглядит лучше, чем в реальности. Это не скидка, это ловушка.

В переулке он увидел Эмири, рисующую новый круг.

– Для кого этот? – спросил он.

– Для тебя, возможно. Но ты в него всё равно встанешь.

– А если не встану?

– Тогда он догонит.

Он усмехнулся, но не стал спорить.

Вечером они с Талом зашли в закусочную, о которой тот упоминал. Официантки действительно «читали по взгляду» – одна посмотрела на Странника и принесла кофе без спроса.

– Почему? – спросил он.

– У вас взгляд на того, кто пьёт горькое, но хочет, чтобы горечь была честной.

Тал ел картошку и наблюдал.

– Видите вон того? – кивнул он на мужчину у окна. – В отражении он – ребёнок. Если он допьёт чай, всё поменяется местами.

Мужчина допил. И в отражении за стеклом на его месте сидел мальчик лет восьми.

На следующий день город стал ещё более настойчивым. Отражение в луже подмигнуло. В витрине пустого магазина он увидел себя – но с ножом в руке.

Утром он снова встретил Грина. Старик сказал:

– Сегодня вы увидите то, что хотели забыть. Лучше бы вы купили очки.

Днём Тал привёл его к каналу. Вода была чёрной, но отражала яркое голубое небо.

– Здесь проще всего потеряться, – сказал Тал. – Взглянешь на своё отражение – и не заметишь, как останешься по ту сторону.

– Ты пробовал?

– Оказалось, что мне нечего там искать.

Они молчали, пока по мосту не прошла процессия – три человека в чёрных плащах, с зеркалами вместо лиц.

– Это они, – тихо сказал Тал. – Те, что будут на Улице Молчания.

Странник только кивнул.

Когда солнце стало садиться, город словно притих. Отражения в витринах замирали, даже если люди двигались. Вода в лужах становилась тёмнее.

Тал сказал:

– Сегодня в 23:00. Но до этого… Ласт ещё попробует с тобой поговорить.

Чем ближе к ночи, тем беспокойнее становился Ласт.

Отражения перестали быть просто странными – теперь они действовали на упреждение.

У витрины магазина посуды он заметил женщину, выбирающую чайник. В отражении она уже держала нож, прижатый к горлу мужчины за спиной. Женщина в реальности улыбалась продавцу, как ни в чём не бывало.

– Здесь вещи знают, куда ты смотришь, – тихо сказал Тал. – И иногда делают шаг первыми.

На автобусной остановке мужчина с чемоданом стоял неподвижно, глядя в стекло. В отражении он сидел на полу, уткнувшись лбом в колени, и тихо раскачивался.

– Ему лучше не трогать чемодан, – добавил Тал. – Я видел, как из такого достают не одежду, а руки.

У булочной на углу стоял старик, продававший зеркальца в деревянных рамках.

– Одно бесплатно, – сказал он, подсовывая одно Страннику. – Только глянь.

– Нет.

– Боитесь увидеть правду?

– Боюсь тратить время на рекламщиков.

Старик усмехнулся, но в отражении в зеркальце Странник заметил – губы старика не двигались, хотя смех был слышен.

В переулке у бара «Два Солнца» трое подростков перекрыли дорогу. У всех – одинаковые очки с треснутыми линзами.

– Ты из тех, кто ночью идёт на Молчание, – сказал один.

– И что?

– Не все возвращаются. Мы хотим, чтобы ты знал, как это – остаться.

Они отошли в сторону, показывая стену. На ней было зеркало, растрескавшееся по центру. В нём отражались не они трое, а десятки людей, стоящих в пустоте. Лица у всех были бледные, глаза – без зрачков.

– Это те, кто не вернулся, – сказал другой. – Они всё ещё смотрят.

На главной улице он снова увидел Грина.

– Вы ускорились, – сказал старик. – Это значит, что она тоже ускорится.

– Кто «она»?

– Ты и сам знаешь.

Грин отошёл, а на его месте в отражении витрины появилась Айла – женщина в белом, молча глядящая прямо на него. Когда он моргнул, её уже не было.

Тал шёл рядом, но молчал. Лишь у самого конца улицы сказал:

– Если зеркала начнут двигаться первыми – не пытайся победить. Уходи.

– Почему?

– Потому что это значит, что они уже выбрали, кого впустить.

– А кого?

– Тебя.

За полчаса до назначенного времени город будто затаил дыхание.

Лужи почернели, отражая только темноту.

Фонари перестали мигать – горели ровно, слишком ровно.

Витрины опустели: в них не было ни манекенов, ни мебели, только зеркальная гладь.

И тогда он увидел их – троих в чёрных плащах, с зеркалами вместо лиц. Они шли по улице, и отражения в стекле шли за ними, но чуть быстрее, будто торопясь добраться первыми.

Тал сжал плечо Странника:

– Если сейчас пойдёшь за ними – дойдёшь. Если подождёшь – они придут за тобой.

Странник усмехнулся:

– Тогда я выберу дорогу сам.

Они пошли.

Путь к Улице Молчания начинался с брусчатой арки, заросшей мхом. На кирпичах проступали тёмные пятна, похожие на отпечатки ладоней.

– Ещё можно повернуть, – сказал Тал, идя чуть сзади.

– Ты сам вернёшься?

– Я умный. Но не настолько, чтобы идти туда, куда мне не звали.

Первый переулок встретил его тишиной. Даже звук шагов здесь глушился, будто стены пили его.

В окнах домов виднелись силуэты людей – в точности повторяющие его движения. Один поднял руку, и в реальности Странник её не поднимал.

Он ускорил шаг.

На углу стояла лавка «Зеркальные услуги». За прилавком женщина с серыми волосами.

– Хочешь, я закрою твои отражения? – спросила она. – Чтобы они не вернулись за тобой.

– Сколько стоит?

– Полдня твоей памяти.

– Я сам справлюсь.

В отражении витрины женщина уже тянулась к его лицу, хотя он стоял в двух шагах.

Дальше улица сужалась, и пришлось идти между двумя стеклянными стенами. В них – он. Десятки его. Но каждый – с разным выражением лица: испуг, усталость, злость, радость, которую он не чувствовал.

На полпути один из «отражённых» версий повернулся к нему всем корпусом и ударил кулаком в стекло. Треснула паутина.

У второй арки сидела старуха с плетёной корзиной.

– Возьми, – протянула она небольшой медальон. – Если зеркала позовут по имени, ты не ответишь.

– А если не возьму?

– Тогда ты пойдёшь к ним сам.

Он взял медальон, но не надел.

С каждой улицей становилось темнее, хотя до ночи было ещё далеко.

На площади с фонтаном вода стояла неподвижно, как стекло. Он глянул – и увидел там не себя, а пустой Ласт. Без людей. Без света.

– Не задерживайся, – сказал кто-то за спиной. Он обернулся – там стоял мужчина в длинном плаще и с лицом, скрытым под зеркальной маской.

Странник инстинктивно положил руку на рукоять ножа.

– Ты из них?

– Мы все из них.

Маска отразила его – но в отражении за его спиной стояла Айла, молча глядящая прямо в глаза.

– Скажи ей, что я жду, – сказал масочник и ушёл, растворившись в тени.

Остался последний поворот. Улица перед ним была пуста, но по обочинам стояли зеркала в старых рамах, как выставка под открытым небом. В каждом – он, но в разном возрасте: подросток, мальчик, старик.

Когда он шёл, отражения шевелились на долю секунды раньше, чем он.

В конце улицы показалась вывеска: «Молчание. Вход без слов.»

Он шагнул под неё.

Первый шаг на Улицу Молчания дался неожиданно тяжело.

Камни мостовой были гладкие, словно их веками полировали не ногами, а взглядами.

Здесь не было звуков. Даже дыхание казалось громким, и Странник поймал себя на том, что задерживает его, идя всё быстрее.

Дома стояли высоко, окна были забиты изнутри, но в каждом отражалась улица… идущая в обратную сторону. В этих «зеркальных» улицах люди шли навстречу ему, и у всех были его глаза.

Через несколько шагов он понял, что за ним идут. Обернувшись, он никого не увидел – но в отражении витрины за спиной стоял силуэт в плаще. Ближе, чем хотелось бы.

На первом перекрёстке стояли двое в чёрных плащах, с зеркалами вместо лиц. Они не двигались, пока он не приблизился.

Один поднял руку, и в зеркале вспыхнул свет – в нём он увидел сам себя, но с ножом, занесённым над кем-то лежащим.

– Это не я, – сказал он тихо.

– Это ты, который уже сделал выбор, – прозвучало в ответ из зеркала.

Дальше улица сузилась, и по обе стороны стояли старые рамы, в которых отражений быть не должно. Но они были – и каждое отражение делало чуть больше шагов, чем он сам.

На одном из «зеркал» он увидел Тала.

– Поверни назад, – сказал Тал в отражении. – Здесь всё ложь.

– Ты и в реальности это говоришь.

– В реальности я уже ушёл.

Странник моргнул – и Тал исчез.

На повороте его встретила Эмири, та самая, что рисовала круги. Она сидела прямо на мостовой и выводила мелом белый овал.

– Пройди через, и останешься собой, – сказала она.

– А если обойду?

– Тогда останешься им.

Он обошёл.

Чем глубже он шёл, тем сильнее улица напоминала коридор. Дома сближались, тени сгущались, и в отражениях он всё чаще видел фигуру женщины в белом.

Она не двигалась, но казалось, что расстояние между ними уменьшается.

В конце улицы виднелось что-то вроде площади. На ней – вихрь из осколков стекла, кружащихся в воздухе. Вокруг стояли трое в плащах.

– Ты пришёл, – сказали они хором.

– У меня плохая привычка – приходить, куда не звали.

Они разошлись, открывая проход к вихрю.

– Смотри.

Стекло начало складываться в поверхность, и в ней отразилось то, что он видел раньше: мальчик, женщина в белом и силуэт в тени, с глазами, в которых нет ни света, ни тьмы – только власть.

– Кто он? – спросил Странник.

– Тот, кого ты вырезал из своей памяти. И тот, к кому всё равно вернёшься.

Вихрь дрогнул, и из него шагнула фигура – его собственное отражение, но искривлённое, с улыбкой, растянутой до ушей.

– Наконец-то, – сказало отражение. – Давай решим, кто из нас настоящий.

Отражение двинулось первым.

Оно двигалось так, как он мог бы – быстро, точно, без колебаний. Каждый удар ножа отражение парировало… потому что знало, когда он нанесёт его.

– Ты не сможешь победить себя, – произнесло оно с насмешкой, уводя клинок в сторону. – Я быстрее, честнее и… свободнее.

Странник отступил на шаг. Позади – стенка из зеркал, и в каждом отражении он проигрывал.

И тогда город вмешался.

Фонари на Улице Молчания вспыхнули ярче, осколки вихря взвились в воздух, и в отражениях мелькнули лица жителей:

Грин протягивал ему очки;

Эмири рисовала круг, в который падали осколки;

Нэй читала что-то, и буквы осыпались, превращаясь в острые стеклянные стрелы.

– Не один ты умеешь повторять мои движения, – бросил он отражению.

Отражение попыталось обойти его, но прямо из витрины вышел Тал. Он был чуть бледнее обычного, но глаза – живые.

– Я знаю твой ритм, – сказал он отражению. – И я умею сбивать шаг.

Тал бросил под ноги отражению мяч – тот самый, который был чёрным в луже. Мяч коснулся мостовой и взорвался облаком чёрного дыма, заслонив обзор.

Странник воспользовался моментом, перерезав одну из «зеркальных нитей», тянущихся от отражения в дома. С треском лопнула целая витрина, и в её отражении теперь был только он один.

Отражение зашипело.

– Думаешь, отрезав нити, ты избавишься от меня? Я в каждом окне, в каждой луже!

Но город уже был на его стороне.

Жители, вышедшие на улицу, делали странные вещи, но это работало:

Старик с ножами втыкал клинки прямо в зеркала, и те трескались;

Девушка из кофейни выливала кипяток на мостовую, и там, где падала вода, отражения отступали;

Старуха с пирожками бросала их в окна, и за стеклом гас свет.

Каждое разбитое или погашенное отражение ослабляло его двойника.

– Ласт, выбирай! – крикнул Странник, и впервые в жизни почувствовал, что говорит с городом как с живым.

Дома дрогнули. Витрины рассыпались. Фонари вспыхнули так, что ночь стала похожа на день.

Отражение закричало – звук был, как треск стекла.

Странник бросился вперёд, и в его руке оказался тот самый медальон, что дала старуха у второй арки. Он сжал его, и металл раскалился, излучая свет.

– Это моё место, – сказал он. – И ты туда не вернёшься.

Он ударил медальоном в грудь отражению. То закричало, и его тело пошло трещинами, как зеркало, в которое бросили камень. Через миг оно взорвалось осколками света и дыма.

Вихрь стекла рассеялся.

Молчание улицы сменилось шумом: скрипели двери, распахивались окна, слышался детский смех. Лужи снова отражали не тьму, а небо. На домах зазеленели плющи, в окнах засияли цветы, даже булочная на углу открыла двери, и запах свежего хлеба потянулся по улице.

Город расцветал прямо на глазах.

Жители смотрели на него. Грин кивнул, Эмири тихо сказала:

– Теперь этот круг не замкнётся. Пока ты не вернёшься.

Тал подошёл ближе, бросив взгляд на пустую мостовую.

– Ну, для человека, который «не хотел задерживаться», ты неплохо тут поработал.

– Ты останешься? – спросил Странник.

– Я? Я уже давно здесь остался. Но, может, теперь смогу ходить, куда захочу.

Он прошёл по улице, и город словно провожал его: фонари мигали мягко, а в витринах отражения больше не жили своей жизнью.

На выходе из Ласта он ещё раз оглянулся.

В окне самого высокого дома стояла женщина в белом. Но теперь она улыбалась.

– До встречи, – сказал он. И пошёл дальше.

Город, который не слушает

Саймора встретила его беззвучно.

Не тишиной – нет. Тишина бывает мягкой, как плед, или звонкой, как морозное утро. Это было что-то другое. Глухое. Будто всё вокруг было в закрытой стеклянной банке, и любой звук тут же вяз в невидимой плотной воде.

У вокзала – табличка, выцветшая и перекошенная:

«Саймора. Город, где слова умирают.»

Странник читал, хмурясь.

– Оптимистично, – пробормотал он вслух. И тут же почувствовал странное: его слова не отразились в воздухе, не разошлись эхом, а просто… растворились, как капля чернил в море.

На перроне стояли несколько человек. Они не смотрели на него прямо, а скользили взглядами, как будто он был чем-то вроде внезапного порыва ветра. Все двигались медленно, неторопливо, и – самое странное – рты у них почти не открывались.

Первым к нему подошёл мужчина лет сорока, в тёмном длинном плаще и с лицом, которое казалось… вымытым от эмоций. Мужчина остановился, приподнял руку в приветствии, достал из внутреннего кармана небольшой блокнот и быстро написал:

«Ты чужой. Здесь не говорят. Лучше молчи.»

Странник посмотрел на него, чуть приподнял бровь, кивнул и ответил жестом – ладонью вниз, будто успокаивая.

Дорога от вокзала вела через широкую площадь. Здесь всё казалось странно «впавшим» в себя: дома со шторами, за которыми угадывались силуэты, но ни одного слышимого голоса. Деревья с толстыми листьями, которые не шелестели даже от лёгкого ветра. Фонари, у которых свет был мягким, приглушённым, будто им тоже велели «не шуметь».

Он заметил лавку с вывеской «Хлеб и молчание». На прилавке сидела женщина в фартуке, перебирала буханки хлеба и беззвучно напевала – или, скорее, имитировала пение. Её губы двигались, но из них не рождалось ни звука. Когда он приблизился, она кивнула, разрезала одну буханку и подала ему. Вместо цены положила на прилавок маленький камень с вырезанным символом.

– Символ за хлеб? – тихо сказал он.

Она лишь улыбнулась и приложила палец к губам.

Дальше была улица с рядами мастерских. Здесь кузнец бил молотком по наковальне, но каждый удар был как мягкий толчок в грудь – без привычного звона.

На углу стоял мальчик с деревянной рогаткой, направленной в небо. Он не стрелял, а следил глазами за полётом птиц. Когда Странник проходил мимо, мальчик подскочил к нему и быстро вылепил из куска воска маленькую фигурку. Фигурка – его собственное лицо.

Мальчик вложил её ему в ладонь и шёпотом, едва слышно, сказал:

– Береги голос.

Странник хотел спросить, что это значит, но мальчик уже нырнул в переулок и растворился.

У городской ратуши он увидел странное действо: несколько человек в тёмных одеждах стояли в круге, держа в руках большие кувшины. Они поочерёдно подносили горлышко к губам, будто пили, но вместо жидкости из кувшинов вылетал дым – густой, белёсый. Дым поднимался и исчезал в воздухе.

Один из участников заметил Странника и жестом пригласил его.

– Нет, спасибо, я на строгой диете, – усмехнулся он.

В ответ – только лёгкий поклон.

Когда солнце клонилось к закату, он понял, что устал. Гостиницу он нашёл по указателю – стрелке с нарисованным ключом. Девушка на ресепшене – тонкая, как тень, с длинными тёмными волосами – молча протянула ключ. На мгновение их взгляды встретились. В её глазах было тревожное мерцание – как у того, кто хочет что-то сказать, но знает, что это опасно.

Номер оказался простым: кровать, стол, шкаф. Ни зеркал, ни часов, ни телевизора, ни даже ржавого чайника. Зато стены были плотные, обшитые чем-то мягким – он понял, что материал поглощает звук шагов.

Лёжа на кровати, он подумал, что в Сайморе молчание – не привычка и не вежливость. Это закон. И он пока не знал, кому оно выгодно.

Утро началось с прогулки по старой части города. Он заметил, что плитка под ногами была испещрена странными углублёнными письменами. Когда он задерживался на одном месте дольше нескольких секунд, узоры менялись – словно реагировали на его присутствие.

На маленьком рынке он жестами попытался купить фрукты. Старушка в синем платке вложила ему в руку яблоко и дважды хлопнула себя по груди. Он понял: жест означал «береги сердце».

В стороне он заметил здание театра – старое, выжженное, с поломанными колоннами. И всё же люди сидели на камнях в амфитеатре, глядя на пустую сцену. Никто не шевелился, но у многих на глазах блестели слёзы.

Странник сел среди них, закрыл глаза и… услышал. Не звуки, а тёплое, родное чувство, будто издалека к нему тянется голос. Его голос. Детский. Когда он ещё умел петь.

Он открыл глаза – и всё исчезло. Но ощущение осталось.

В библиотеке он нашёл хранителей – троих, в длинных серых одеждах. Они не писали, не говорили – общались через взгляды и жесты. Один, высокий мужчина с лицом, будто высеченным из камня, протянул ему старое перо и указал на карту города. Там была отмечена точка – зал под театром.

И он понял: туда он пойдёт ночью.

Ночь в Сайморе была ещё более глухой, чем день.

Не скрипнула ни одна дверь, не проехала ни одна повозка, не щёлкнул ни один замок. Даже шаги казались чужими – он ловил себя на мысли, что идёт как вор.

Театр возвышался над площадью чёрной тушей. Его фасад был треснувшим, мраморные колонны – с выщербленными краями, а внутри зияла пустота. Слева от сцены он заметил боковую дверь, которую днём охранял старик, но теперь она была открыта.

Он вошёл в коридор, который вёл вниз, под сцену. Стены были покрыты старыми символами – круги, спирали, знаки, похожие на человеческие уши, перечёркнутые крестом. Пахло пылью, старыми досками и чем-то ещё… сырым, как в пещере.

Внизу – массивная деревянная дверь, сплошь заклеенная полосками бумаги с нарисованными символами.

Это была печать молчания. Он не сомневался.

Он поднял руку, коснулся бумаги, и в тот же миг она стала холодной, как лёд. Символы на мгновение засветились – и потускнели.

– Я не нарушу. Я открою, – прошептал он.

Дверь дрогнула. Треск дерева – глухой, будто он слушал его через толщу воды. И створки медленно разошлись.

Зал был огромен.

В центре возвышался стеклянный резервуар – цилиндр, наполненный чем-то вроде туманной воды. Но внутри этой воды парили… голоса.

Он видел их: маленькие светящиеся шары, каждый с едва различимым узором, словно отпечатком чьей-то души. Они двигались медленно, касались стенок резервуара, но не могли вырваться.

И тут сверху, из темноты потолка, что-то зашевелилось. Сначала – тонкая чёрная струйка, похожая на дым. Потом – фигура. Чернильная, вытянутая, с длинными руками, а вместо лица – зияющий рот, в котором копошились тени.

Существо спустилось, как паук на нити, и замерло в трёх метрах от него.

Шепот ударил в уши, хотя в городе все звуки исчезали. Это был первый звук за долгое время – и он был отвратительным.

– Скажи. Один звук. Один крик. И ты мой.

Странник сжал нож.

– Ты забыл. Я уже отвечал. И не тебе.

Он сделал шаг в сторону, чтобы отрезать тварь от резервуара, но она оказалась быстрее. Сдвинулась, как ртуть, оказавшись у самого стекла. Её пальцы, длинные, как прутья, коснулись поверхности – и один из голосов внутри задрожал.

– М-м-м… этот твой. Мальчик. С рогаткой. Помнишь? – прошипела она.

Внутри шара он действительно увидел лицо мальчика с площади. Его глаза были испуганными, губы беззвучно шевелились.

В груди у Странника что-то щёлкнуло.

Он бросился вперёд, осколком зеркала ударил по одной из чёрных «рук». Та зашипела, но не отпустила. Тогда он резанул второй рукой – по самому стеклу.

Треск. Вода внутри резервуара начала светиться, пузыри голосов заметались. Существо завизжало – и этот визг не погас в тишине. Он прорезал зал, как нож, и в ответ голоса начали петь.

Пели по-разному: детские, старческие, мужские, женские. Слова были на десятках языков, но он понимал смысл – это было «Я здесь».

Существо попыталось ускользнуть, но он вонзил осколок прямо в тень, где должно было быть сердце. Вспышка белого света заполнила зал, и тварь рассыпалась, как сгоревшая бумага.

Голоса вырвались из резервуара и поплыли вверх, к потолку. Некоторые касались его лица, и он чувствовал, что вместе с ними в нём отзывается собственная память.

Когда он вышел из театра, в Сайморе уже начинался рассвет.

Сначала он услышал тихий шёпот – кто-то благодарил его. Потом где-то зазвенел колокольчик. Потом смех. Настоящий. Громкий. Радостный.

Люди выходили из домов, смотрели друг на друга, обнимались, говорили. Кто-то просто плакал.

На стене у выезда из города он заметил свежую надпись:

«Голос – это память. Не забудь, кто ты. И не молчи, когда наступит Час.»

Он коснулся шрама на ладони. И пошёл дальше.

Первый настоящий звук, который он услышал в Сайморе после победы, был самым неожиданным.

– Чих!

На крыльце дома напротив женщина в красном платке прикрыла рот ладонью и растерянно оглянулась, словно боялась, что нарушила что-то святое.

– Ничего, – сказал кто-то рядом, – похоже, теперь можно.

И засмеялся. Смех получился хриплым, как ржавая дверь, но люди вокруг подхватили его.

Через десять минут на площади уже было шумно. Кто-то пробовал петь, сбиваясь на кашель, кто-то кричал в пустоту, проверяя, как звучит его голос. Дети носились между лавками, визжали, будто им вернули ещё одну игрушку, которую они забыли.

Один парень с гитарой – инструмент явно был собран из чего попало – пытался сыграть аккорд, и от неожиданности так грохнул по струнам, что сам подпрыгнул.

– Громко, да? – крикнул он Страннику.

– Привыкай, – ответил тот.

В лавке напротив старушка, та самая, что дала ему яблоко, теперь стояла за прилавком и спорила с соседкой, кто громче скажет «доброе утро».

– Доброе утро! – рявкнула соседка.

– Ага, утро, чтоб тебе голос не охрип! – огрызнулась бабка.

Обе расхохотались, прикрывая рты, но не останавливаясь.

На углу мальчик с рогаткой, тот самый, теперь бегал по площади, выкрикивая названия птиц. Он заметил Странника и подбежал.

– Смотрите! – Он поднял к небу руку, сложил ладони рупором и крикнул: – Ворон!

Откуда-то с крыши действительно каркнул ворон. Мальчишка был в восторге.

В амфитеатре, который ещё вчера был беззвучным, теперь стояла толпа. На сцене человек пытался читать стихи, но его всё время перебивали возгласы:

– Громче!

– С выражением!

– Да дай спеть!

В итоге они все вместе орали куплет из какой-то старой песни, не попадая в ноты, но совершенно счастливые.

Он заметил, что на рынке снова зазвонили колокольчики, когда открывали лавки. Где-то вдалеке стукнули молотком по железу – кузнец, наверное, проверял, не забыл ли он за годы, как это делается.

– Ну что, герой, – окликнул его кто-то. Это был парень в кожаном фартуке. – Ты как нас покинешь, оставь себе память, – и сунул ему в руки маленький медный свисток. – Если захочешь услышать нас ещё – просто свистни. Может, и долетит.

Странник кивнул.

– Спасибо.

Он обернулся. Саймора жила. Город наполнялся звуком, как сосуд водой. И этот звук был не просто шумом – он был дыханием.

Он ушёл, когда солнце уже поднялось высоко. Сзади доносились голоса, смех, музыка, и даже чей-то крик:

– Эй, незнакомец, ты как там, не потеряй свой голос!

Он улыбнулся, но ничего не ответил. Иногда тишина – тоже нужный ответ.

Город, где говорят с тенями

Его встретила тишина.

Не такая, как в Сайморе – глухая и опасная. Здесь тишина была застывшей. Как если бы сам город затаил дыхание, боясь спугнуть то, что прячется под улицами. Даже воздух казался в сговоре – не скрипел, не колыхал, не намекал на жизнь. Просто стоял.

Это был мегаполис. Колоссальный. Окна небоскрёбов смотрели в пустоту, рекламные щиты висели над улицами без машин. Когда-то здесь жили миллионы. Теперь – только ветер, пыль и тени. Город уровня «конец цивилизации, спасибо, что зашли».

Он шёл по широкой аллее между мёртвыми зданиями. Не было запахов. Не было голосов. Только ощущение чужого взгляда, будто кто-то наблюдал изнутри стен. Отличное место, чтобы устраивать вечеринки. Или класть кирпич от страха.

На стене у станции метро кто-то написал мелом:

НЕ РАЗГОВАРИВАЙ С ПЕРВЫМИ. ЖДИ ТЕХ, КТО ВСПОМНИЛ ИМЯ.

Он не знал, что это значит. Но запомнил. Что уж там – звучит достаточно жутко, чтобы быть полезным.

Метро

Платформа выглядела обычной… если не считать людей. Они стояли, повернувшись лицом к стене, по одному. Молча. Невозможно было понять – живы ли они. Или просто ждали поезд с 90-х.

Он прошёл мимо, стараясь не дышать слишком громко. Один человек вдруг повернулся.

Это был старик. Глаза – как пустые угли. Но губы шевелились:

– Ты снова здесь, – прошептал он. – Ты вернулся.

– Мы знакомы?

Старик покачал головой, будто борясь с собственными провалами:

– Ты был… одним из первых. До Стирания. До того, как город стал Переходом.

– Переходом куда?

– К тем, кого мы оставили в темноте. К теням.

Он хотел спросить ещё, но старик дрогнул – и стал тенью. Вытянутой, чёрной, уводящей в глубину платформы. Классика: задал лишний вопрос – и оппонент испарился.

Тишина сгустилась. На табло мигнул несуществующий состав. Поезд прибыл из ниоткуда, проехал сквозь людей, как сквозь дым, и растворился. На путях остался холод.

– Ладно, – сказал он пустоте. – Будем читать вывески.

Сая

На поверхности у угла дома, в его тени, сидела девушка. Молодая. В руках – фонарь, из которого не лился свет. Просто стекло, внутри которого копошился сумрак.

– Ты разговариваешь с тенями? – спросил он.

– Нет, – ответила она. – Я слушаю их.

Она указала на стену. Там была тень – вытянутая, будто человек распластался по бетону, но не мог встать.

– Он раньше был врачом, – сказала она. – Спасал детей. Потом пришли Первые – те, что несли безмолвие. И он остался только в голосе. Я слушаю, чтобы он не исчез совсем.

– Как тебя зовут?

– Я была Сая. Сейчас… просто ухо. А ты?

– Я… не помню.

Она кивнула:

– Значит, ты тоже из забытых. Добро пожаловать в клуб. Без членских карт и с повышенным уровнем экзистенциального ужаса.

– Бонусная программа?

– Три слушания – четвёртое в подарок.

Он улыбнулся краем губ. Сая тоже. На секунду город показался менее враждебным.

Рин

С другой стороны улицы раздался резкий стук – каблук по металлу. Подросток, худой, в пыльном пальто и шляпе на бекрень, вышел из-за угла. Рюкзак за плечами звенел железками: флейта, жменя ключей, старые жетоны, что-то похожее на половину будильника.

– Свежее лицо! – воскликнул он, прищурившись. – Ну, или почти свежее. Видок у тебя такой, будто прошёл три мира и забыл, зачем пришёл в четвёртый.

– Кто ты такой? – насторожился он.

– Рин. Проводник на один раз. Ты вроде из тех, кто вопросы задаёт. Осторожнее тут с этим. Этот город помнит даже шёпот.

Сая кивнула:

– Он знает город. И у него всегда найдётся фраза, чтобы испортить момент.

– Спасибо за комплимент, ухо, – поклонился Рин. – Ладно, идёмте, пока тени не начали устраивать музыкальный номер.

Они шли втроём. Рин показывал развалины, где можно «потрогать эхо», выворачивал их из опасных дворов и упрямо болтал – тихо, но безостановочно, будто сам проверял, выдержит ли город звук.

– Тут был квартал антикваров, – шептал он. – Теперь – музей забытых отражений. Там осторожно: зеркала покажут, что ты потерял, даже если ты надеешься, что не потерял. А там был парк. Смотри под ноги – корни вытягивают голос из подошв. Не спрашивай как.

– Я и не собирался, – ответил он.

Архив

У входа в старый архив Рин остановился:

– Дальше вам самим. У меня здесь лимит. В прошлый раз ушёл с двумя тенями и одной чужой памятью. До сих пор не могу избавиться от воспоминания о свадьбе какого-то парикмахера.

– Как свадьба? – спросила Сая, неожиданно оживившись.

– Плакали все, включая гриль для шаурмы.

Рин протянул ему круглый жетон:

– Если что – бросай в тень. Только раз. Только честно. И – возвращайся. Я люблю счастливые концовки. Хотя бы иногда.

Он растворился в световой пыли, как будто его выключили.

В архиве пахло бумагой и озоном – странной чистотой, которая бывает после грозы. Стеллажи стояли рядами, и каждый ряд уходил в туман. На обложках не было названий – только царапины и символы. Он коснулся одной книги: под пальцами пробежал ток, и в голове вспыхнул чьей-то смех, детские шаги по плитке, горячий хлеб в руках.

– Осторожно, – тихо сказала Сая. – Эти книги читают тебя.

За столом лампы, которая не светила, сидел Мурза – всё тот же старик с платформы. На этот раз не исчез.

– Я знал, что ты придёшь, – сказал он. – Знал всегда. Потому что ты был первым, кто вошёл вглубь.

– Почему я?

– Потому что ты – сын двух миров. Света и Пустоты. Ты выбрал забыть. Чтобы выбирать заново. Каждый цикл.

Он положил на стол ещё один жетон. На нём было выгравировано: МОСТ ПАМЯТИ. ОДИН РАЗ ТУДА – БЕЗ ВОЗВРАТА.

– Это билет, – сказал Мурза. – Но билет не в место. В момент. Ты знаешь, какой.

Где-то в груди, как щепотка соли на ране, кольнуло слово, его давно забытое имя – и тут же ушло, как волна уходит из-под ног.

– Иди, – сказал Мурза. – Они ждут того, кто сможет назвать их.

– Кто – «они»? – спросила Сая.

– Те, кого город спрятал в собственных тенях, чтобы не сойти с ума.

Мурза поднял взгляд. Глаза его были не старческие – детские, светлые и очень серьёзные.

– Помни их, – сказал он. – Они помнят тебя.

И исчез, как падающая пыль.

Подъём

До крыши Центра они поднимались по лестницам бесконечно. На каждом пролёте – следы: ладони в пыли, надписи гвоздём на стенах («вернусь», «не смог», «простите», одна короткая – «громко»), детский рисунок солнца без лица.

Сая шла рядом, прижимая к груди свой темный фонарь.

– Почему он не светит? – спросил он.

– Потому что в нём не свет. В нём – то, что нужно услышать.

– И что там?

– Всё, что ещё не решилось уйти.

Она была спокойна. Спокойствие смешивалось с нежностью к этому городу – тихой, упрямой. Он подумал, что в каждом городе, куда он приходит, есть кто-то, кто держит узел. И почти всегда этот кто-то – женщина. Или ребёнок. Или старик, который помнит.

Дверь на крышу открылась без звука.

Крыша

Город лежал под ними, как карта пережитой беды. На соседних крышах сидели тени – тысячи. Они не ползали, не шипели. Сидели, как люди на концерте, и ждали первого звука.

Перед ними стояла Тень Женщины. Высокая, как рекламная башня, без лица, но с мягко очерченными плечами. И то, что окутывало её, было не мраком – памятью. От неё к домам тянулись ниточки – тонкие, как паутина, серебристые.

– Ты вернулся, – сказала Тень. Голос не ударил в уши – обнял. – Вновь. Как всегда.

Он хотел ответить «кто ты», но ответ был в горле раньше вопроса. Он закрыл глаза – и вспомнил.

Храм. Огонь в стеклянных куполах. Крылья из света и пепла. Крик – не её, а его собственного страха. И бег. Он бежал. Бежал так, как бегут те, кто бросил чужую руку.

– Я отрёкся, – сказал он, и голос встал. – Я испугался.

– Но ты вернулся, – ответила Тень. – Это – выбор. Город слышит выбор, а не прошлое.

Сая положила ладонь ему на локоть – коротко и тепло, как удар сердца.

– Мы начнём? – спросила она.

Он кивнул.

Тень Женщины подняла руку. Над городом качнулась сеть нитей – и впервые он понял, что это не путы. Это канаты колоколов, тянущиеся к каждому дому. К каждому окну. К каждому забытому имени.

– Назови их, – сказала Тень.

– Я не помню, – ответил он честно.

– Тогда услышишь.

Сая подняла свой темный фонарь. Стекло наполнилось шевелением – как если бы в нём закипал дождь. И он услышал: шёпоты. Не страшные, человеческие. Набор вселенных: «мама», «здесь», «я», «ещё раз», «пожалуйста», «не уходи», короткое упрямое «я сам», смешное «мы же успеем», сонное «потом». Голоса детей. Стариков. Женщин. Мужчин. Тех, кто когда-то обрывался на полуслове.

– Они ждут не тебя, – сказал он, понимая. – Они ждут собственные имена.

– Скажи, – попросила Сая. – Скажи первое, которое вернётся.

Он сжал в ладони жетон – МОСТ ПАМЯТИ – и почувствовал, как металл теплеет. Слово пришло, тихое, как нота на краю дыхания:

– Лея.

Сеть нитей дрогнула. Где-то слева от крыши, в окне, вспыхнул свет. Тень отделилась от подоконника и поднялась, как пылинка в солнечном луче. Сначала одна. Затем рядом – другая.

– Рахим, – сказал он. – Анара. – Пауза. – Юн.

Имена шли сами. Те, что он знал, и те, которых «не знал» никогда. Каждое имя было маленьким молотом по стеклянной стене. Сая шла рядом и повторяла за ним – негромко, чтобы не спугнуть. Тень Женщины держала сеть ровно, чтобы нити не рвались.

Город слушал.

Первые

С первыми было сложно. Они не были людьми. Они были привычкой молчать, жадностью тишины. Они держали углы и подъезды, замораживали звук шагов, гасили музыку в детских зубах.

Когда он произнёс: «Мурза», воздух перед ними уплотнился. Из тени вышли трое – высокие, в масках без прорезей. И пошли прямо, как идут по воде, где знают мелко.

– Не разговаривай с первыми, – всплыло мелом на стене памяти.

– И не буду, – сказал он.

Рин, как будто из ниоткуда, сел на парапет и скинул им вниз горсть жетонов.

– Я, конечно, обещал «один раз», – крикнул он, – но кого я обманываю?

Жетоны катились, звенели, срывали со стен пыль. Первые остановились. Они не любили память – в ней их не было. Тогда они раскрыли тишину, как рты, и город снова заныл. Но Сая подняла фонарь и выплеснула шёпоты в эту пустоту, как тёплую воду на лёд. Лёд треснул.

– Назови меня, – попросила Тень Женщины. Голос её на секунду стал совсем человеческим.

Он задержал дыхание. Слово было на языке, горчило, как пепел, но было сладким, как хлеб после голода.

– Айла, – сказал он.

Сеть вспыхнула. Канаты-колокола загремели. Первые закрылись – слишком ярко. Город двинулся, как огромный зверь, которому сняли ошейник.

– Не я, – улыбнулась Тень. – Но и я тоже.

Он понял: город не бог. Но в каждом боге есть город.

Первые отшатнулись. Он шагнул вперёд и разрезал их тишину ножом – не лезвием, а словом:

– Дом.

Это слово раскрыло окна. Из них, как птицы, вылетели имена. Они падали на мостовые и росли там цветами: чёрными, синими, янтарными, белыми. И каждый цвет пах по-своему: хлебом, дождём, молоком, горелой карамелью, детскими волосами, ночным железом.

Первые закрылись окончательно – в собственных масках – и осели пылью.

Волна

Пошла волна. Как в Сайморе – звук, как в Ласте – свет, но здесь это было третье. Воздух начал дышать. Рекламные щиты зажглись не рекламой, а стихами. На одном было: «Я помню». На другом – «Ты зовёшь меня по имени». Лифты поехали. Поезда встали, но стали играть на тормозах, как на струнах. Водостоки загудели. Фонтаны ударили, и вода пахнула детством. Кафе отворили ставни, и чьи-то руки поставили на витрины горячие чайники. Музыка появилась не с колонок – из стекла. Стекло пело.

Люди… Люди выходили из стен, как из курток. Они были не призраки – они были вернувшиеся. Кто-то тряс руками, проверяя, слышат ли пальцы. Кто-то кричал. Кто-то смеялся через слёзы. Кто-то спрашивал: «Правда?», и ему отвечали: «Да», и это «да» становилось мостом через всё, что было.

Сая стояла, держась за парапет, и плакала так, как плачут редко – когда звук переходит через край и становится смехом.

– Слышишь? – спросила она.

– Слышу, – ответил он.

– Это они благодарят. И друг друга, и тебя.

– Меня – позже. Сначала – друг друга.

Рин уже устроил маленький концерт: достал из рюкзака флейту, которая, казалось, пережила две войны и три пожара, и пытался сыграть «что-нибудь жизнерадостное». Получалось громко и ужасно, но толпа завыла от восторга, и кто-то кричал: «Ещё!»

На соседней крыше двое парней переругивались, кто громче крикнет «живём!», и, кажется, слышно было до окраины. На площадях застрекотали велосипеды – кто-то нашёл насос. На набережной загудели лодочные моторы – первый за многие годы неприятный звук, который захотелось целовать.

Город радостно вздохнул. Это не метафора – он действительно вздохнул. Звук прошёл по улицам, от центра к окраинам, как мягкая буря, и вся пыль поднялась и осела уже другой – полезной: пылью жизни.

После

Они спустились с крыши, когда солнце перевалило за стеклянные зубцы небоскрёбов и стало золотить бетон так щедро, будто он был медом.

– Ты больше не Странник, – сказала Сая, рядом с фонтаном, где снова текла вода. – Но пока не время выбирать новое имя.

– Согласен, – ответил он. – Я пока поживу без ярлыка.

– Ненадолго, – вмешался Рин. – Тебе идут имена. Особенно те, от которых другие бросаются обниматься.

– Ты просто хочешь ещё один концерт, – усмехнулся он.

– Ещё два. И без бисов.

Сая подняла фонарь. Теперь в нём мерцал не сумрак, а тёплое свечение – не свет и не звук, а их договор.

– Возьми, – сказала она. – Пусть слышит тебя там, где темно. Там легче зажигать.

– Он же твой.

– Он наш, – поправила она, и её улыбка была такой, которую города помнят.

Он оглянулся. На стене у выезда кто-то написал новой мелом:

НЕ РАЗГОВАРИВАЙ С ПЕРВЫМИ.

НО БЛАГОДАРИ ТЕХ, КТО ВСПОМНИЛ ТВОЁ ИМЯ.

Ему хотелось ответить ещё одной строкой. Он провёл пальцем по пыли и добавил:

ЖИЗНЬ – ЭТО КОГДА ЗВУК ВОЗВРАЩАЕТСЯ ДОМОЙ.

Ветер тронул буквы и не стёр.

– Кто следующий? – спросил Рин, подтягивая рюкзак.

Сая посмотрела на север, туда, где линия города постепенно ломалась в воду.

– Город под водой, – сказала она. – Они зовут оттуда.

Он кивнул. В ладони звенел жетон – не холодный и не горячий, а правильный.

– Пойдём, – сказал он.

– Ты же только что спас мегаполис, – удивился Рин. – Может, перекусим?

– По дороге, – бросил он, шагнув в длинную, но уже не злую тень ближайшего дома.

Сая засмеялась. Рин фыркнул и побежал вперёд, показывая короткую тропу к лестнице в метро.

Город проводил их шумом – не оглушительным, а живым. Где-то запела скрипка. Где-то заорали торговцы, споря о старой цене за свежие яблоки. Где-то ребёнок сказала своё первое «я», и его повторили десять раз – со смехом, с аплодисментами, с тем самым радостным вздохом, который умеют только города, вернувшиеся к себе.

Тень на ступеньках была прохладной. Под ней – следующая история. Он оглянулся в последний раз – и увидел, как над крышей Центра, где они называли имена, поднимается стая светлых теней. Не в страхе – в прощении.

Он шагнул – и исчез. Город дышал. И это было достаточно.

Город под водой

Он прибыл к берегу ночью.

Ночь была не просто тёмной – она казалась густой, как масло, и пахла солью, металлом и чем-то далёким, едва уловимым, словно старыми книгами, которые слишком долго пролежали в сундуке.

Перед ним простиралось море. Но море было странным.

Волны не шумели. Они не катились к берегу, не разбивались о камни. Они лишь поднимались и опускались, едва заметно, будто дышали. И в этом дыхании было что-то слишком ровное, почти неживое.

Вода была чёрной и гладкой, как зеркало. Но если присмотреться, в её глубине виднелось не отражение звёзд, а смутные очертания – башни, купола, арки. Целый город, спрятанный под толщей воды.

Он слышал о Зильмарах. Когда-то это был сияющий порт – место, куда стекались корабли из всех концов света. Здесь продавали пряности, которые пахли так сильно, что кружилась голова, и ткани, тоньше паутины. Здесь в тавернах моряки рассказывали истории, в которых правда и ложь так переплетались, что уже не имело значения, где кончается одно и начинается другое.

Но однажды город исчез. Не от бури, не от землетрясения. Говорили – от слов.

Слова перестали звучать. Сначала это было незаметно – просто пропала песня у рыбаков по утрам, потом торговцы перестали зазывать покупателей, потом смолкли колокола. И в конце концов город стал молчать так глубоко, что вода просто легла на него, как крышка.

Старый рыбак, которого он встретил днём в соседней деревушке, сказал ему:

– Зильмар не утонул. Его утопили. И не водой.

Теперь он стоял на причале.

Пристань была гнилая, доски – влажные и мягкие, словно их жевало море. На одном из столбов висела табличка, прибитая криво, и буквы на ней были вырезаны ножом:

"Чтобы войти, перестань бояться утонуть в себе."

Он провёл пальцами по надписи, и буквы были холодными, как камень.

Лодки нигде не было. Но он и не искал.

Он шагнул вперёд.

Вода не встретила его холодом или тяжестью – она приняла его, как воздух. Лёгкий толчок, и он уже не падал, а словно скользил вперёд, окружённый светом.

Зильмар встретил его мягким, сине-зелёным туманом. Он висел в воздухе, обволакивая здания, скользил по мостовым и колоннам. Здесь не было ощущения, что он под водой – наоборот, всё вокруг казалось сухим, но каким-то… безвременным.

Первые улицы были широкими, вымощенными плитами, на которых виднелись выгравированные узоры – то ли старые карты, то ли фрагменты стихов. Если смотреть на них слишком долго, казалось, что они двигаются.

На стенах домов, сделанных из мрамора и бирюзового камня, висели маски – каждая со своим выражением лица. Некоторые улыбались, другие плакали, третьи смотрели пустыми глазами. Он не сразу заметил, что глаза некоторых масок следят за ним.

Первые призраки показались ему издалека. Они были тонкими, почти прозрачными, двигались медленно, как туман.

Один сидел на ступенях старой таверны, в руках у него был кубок, из которого не лилась жидкость.

Другая, женщина в длинном платье, шла по улице и несла в руках книгу, страницы которой перелистывались сами собой.

Кто-то стоял у окна, глядя в пустой двор.

Ни один из них не издал ни звука. Но он чувствовал на себе их взгляды – мягкие, но настороженные.

Он остановился у площади. В центре был круглый бассейн с чёрной водой. Вода была неподвижна, как зеркало, и в отражении он увидел не своё лицо, а какое-то другое – старшее, с глубокими морщинами и глазами, в которых горел огонь.

– Не смотри слишком долго, – сказал голос за его спиной.

Он обернулся. Перед ним стояла женщина в сером плаще. Её лицо было размыто, как будто он смотрел на него сквозь туман, но голос был твёрдым.

– Почему? – спросил он.

– Потому что вода здесь помнит всех, кто на неё смотрел. И возвращает им то, что они боятся потерять.

– А если я ничего не боюсь потерять?

Она тихо рассмеялась.

– Значит, ты уже потерял.

Она исчезла, словно её и не было.

Он продолжил путь. В глубине города всё становилось тише. Даже собственные шаги он перестал слышать. Казалось, что его движения поглощает невидимая ткань.

В одной из узких улочек он заметил мальчика. Тот сидел на парапете и что-то вырезал из куска дерева. Когда он подошёл ближе, мальчик поднял голову и протянул ему фигурку – маленький кораблик с парусом.

– Это тебе, – сказал он.

Голос мальчика был тихим, но ясным, как звон колокольчика.

– За что? – удивился он.

– Чтобы не забыл, что отсюда можно уйти.

Он шёл всё дальше, и туман становился плотнее, тяжелее. Свет, казавшийся вначале мягким, теперь был холодным, как свет лампы в пустой комнате.

Дома здесь были выше, крыши – из тёмной черепицы, в которой застряла вода, сверкавшая, как жидкое стекло. На балконах висели флаги, но их ткань была застыла в каком-то одном движении, будто ветер коснулся их и замер.

Иногда он слышал… почти звук. Не музыку, не слова – скорее, дрожь в воздухе, как если бы под землёй билось огромное сердце. Каждый раз, когда он пытался прислушаться, дрожь исчезала.

У одного из домов он заметил лавку. Дверь была приоткрыта, и внутри горел странный свет – не жёлтый, как от свечи, и не белый, как от лампы, а бледно-голубой, будто в помещении горел лёд.

Он вошёл.

На прилавке стояли стеклянные банки, в каждой – крошечная фигурка человека. Одни спали, другие сидели, обняв колени, третьи стояли и смотрели в пустоту.

Из-за прилавка поднялась женщина в тёмном фартуке. Её глаза были прозрачными, словно их заменили осколки стекла.

– Ты не отсюда, – сказала она.

– Нет.

– Тогда тебе лучше уйти. Здесь продают то, что ты не хочешь купить.

– Что это? – он кивнул на банки.

– Оставленные воспоминания. Люди избавляются от них, чтобы не тонуть в собственных историях. Но… – она коснулась одной из банок, и внутри фигурка вздрогнула. – Всё, что выброшено, ищет, к кому прицепиться.

Он молча вышел.

Дальше улицы стали уже, а здания – плотнее. Каменные стены теснились, как зубы в слишком узкой челюсти. Где-то наверху что-то зашуршало. Он поднял голову, но увидел лишь движущиеся тени.

На перекрёстке сидел старик. Он держал в руках сеть и, казалось, плёл её из лучей света. Каждый узелок был сплетён из тонкой серебряной нити.

– Красиво, – сказал он, останавливаясь.

– Это не красота, – ответил старик, не поднимая головы. – Это капкан. Для тех, кто забывает, что они живые.

– Много таких?

– Здесь? Все.

На следующей площади он увидел фонтан. Но вместо воды изо рта каменной рыбы текли буквы – сияющие, переливающиеся, словно капли. Они падали в чашу и растворялись, испуская тихий звон.

Он коснулся одной из букв пальцем – и в голове раздался чей-то голос: "Я не успел вернуться…".

Он отдёрнул руку. Фонтан продолжал литься, и голоса множились – шёпот, крики, смех, рыдания, всё смешивалось в странную симфонию.

В глубине города воздух стал гуще. Он чувствовал, что за ним кто-то идёт. Оборачивался – пусто. Но шаги слышались в такт его собственным, как эхо, которое слишком близко.

На узкой улочке он встретил женщину в алом. Её лицо было скрыто вуалью, руки – в чёрных перчатках. Она остановилась напротив, не двигаясь, и произнесла:

– Ты идёшь туда, где нет пути назад.

– И что там?

– Там решают, останешься ты здесь навсегда или уйдёшь с теми, кто споёт твоё имя.

Она протянула ему ключ. Маленький, из серебра, с выгравированным словом "дверь".

– Это от чего?

– От того, что тебя встретит.

Она прошла мимо, исчезнув за углом.

н шёл за дрожью воздуха, за тем невидимым сердцебиением, которое время от времени накатывало, как глухая волна. Дорога вела вниз – к самому дну Зильмара.

Здесь улицы становились шире, но от этого не становилось легче. Всё пространство было пропитано ожиданием. Казалось, что сами стены наклоняются, чтобы лучше слышать, кто по ним идёт.

В конце длинного проспекта он увидел её – Площадь голосов.

Это было странное место. Каменная чаша, окружённая колоннадой, с широким кругом в центре. Когда-то здесь стояли сцены, и весь город собирался, чтобы слушать песни, истории, речи. Теперь сцены не было. Только круг чёрной воды посередине, словно озеро проросло прямо в сердце площади.

Вокруг стояли фигуры. Люди? Призраки? Он не был уверен. Их лица были размыты, как на старых фотографиях. Они стояли неподвижно, глядя в воду.

Он сделал шаг внутрь.

И туман над водой дрогнул.

Из глубины медленно поднялась фигура. Женщина в красном, стройная, с длинными руками и сетью из чёрных прожилок за плечами, напоминающих крылья. Её лицо было гладким, без черт, но он всё равно чувствовал на себе её взгляд.

– Ты пришёл, – её голос был как шелест сухих водорослей. – Чтобы увидеть, как мы умираем?

– Я пришёл, чтобы понять, почему вы всё ещё здесь.

– Мы здесь, потому что нас не отпустили. Нас забыли. А забытое всегда тонет.

Вокруг них, на краю площади, начали шевелиться другие тени. Они двигались как хищники, медленно и по кругу. Он понял – это не призраки.

Твари были похожи на людей, но их силуэты расплывались, будто вода текла по ним, стирая очертания. Внутри у них не было ничего – пустота, провалы вместо глаз, бездна вместо рта. Они шли медленно, но от их приближения камень под ногами становился влажным.

– Кто это? – спросил он.

– Те, кто кормится нашим молчанием, – ответила женщина. – Ты их не победишь.

– Это мы ещё посмотрим.

Он шагнул назад, но дорога уже закрылась. Тени перекрыли проходы. Откуда-то сверху, из проломов в крышах, сползали новые.

Он сжал рукоять клинка. Свет внутри оружия жил своей жизнью – тихо пульсировал, будто ждал приказа.

Один из демонов сорвался с места и бросился на него. Он ударил клинком, и существо разлетелось на капли чёрной воды, которые шипя впитались в камень. Но двое других уже обходили его с флангов.

Он нырнул в сторону, перекатился, отбил удар и встал в центр круга.

– И что, так каждый день у вас? – бросил он в сторону женщины в красном.

– Каждый день, пока нас не вспомнят.

В этот момент в дальнем конце площади мелькнула знакомая фигура. Сая. Она держала в руках что-то сияющее, и даже издалека он почувствовал силу этого света.

– Держись! – её голос прорезал туман, и демоны отшатнулись на миг.

За её спиной показался Кел, таща за собой верёвку, на конце которой билась гигантская рыба, излучающая яркое серебряное свечение.

– Я тут, как договаривались, – крикнул он. – Давай сделаем этим тварям больно!

Туман над Площадью голосов сгустился в стены. Они стягивались всё ближе, замыкая бой в каменной чаше.

Демоны шли со всех сторон. Теперь он видел, что их было не меньше двух десятков. Одни двигались низко, почти на четвереньках, как волки. Другие – высокие, вытянутые, шагали плавно, как под водой.

– Справа! – крикнула Сая.

Он развернулся, и клинок встретил когти. Вспышка света – и первый из нападавших разлетелся на рваные тени, которые втянуло в щели мостовой.

– Лови! – Кел бросил ему мешочек. Тот поймал, на ощупь почувствовал зернистую, солёную крошку.

– Что это?

– Соль памяти. Эти твари ненавидят, когда их помнят! – Кел, не дожидаясь ответа, метнул горсть в лицо одному из демонов. Существо взвыло так, что туман над ними на миг рассеялся.

Двое обошли его с тыла. Он упал на спину, скользнул по мокрому камню и рубанул снизу вверх. Свет полоснул обоих, и те отлетели к краю площади.

– Ещё! – Сая подбросила ему второй мешочек.

Она сама стояла у круга воды, держа обе руки над поверхностью. Слово, что она принесла, медленно проступало на глади.

Элеон.

Каждая буква сияла мягким золотом.

– Держи их, пока я не закончу! – её голос дрожал от напряжения.

Демон с крыльями метнулся к ней, но Странник в прыжке встал между ними. Удар когтей отразился от клинка, но сила была такой, что его отбросило на несколько метров. Он врезался спиной в колонну, и в глазах потемнело.

– Вставай! – Кел уже был рядом, отгоняя тварь ударом гарпуна. – Я один тут не вывезу!

Они встали плечом к плечу. Один рубил, другой колол. Камень под ногами вибрировал – Зильмар просыпался.

Слева раздался глухой удар, и из-под мостовой вырвался столб воды. Он ударил в группу демонов, разбросав их, как щепки.

– Видишь?! – крикнул Кел. – Город с нами!

И он был прав. Из фресок на колоннах начали сходить силуэты – призрачные фигуры людей. Рыбаки с сетями, женщины с чашами, дети с лентами. Они окружили демонов, и каждый их жест оставлял на телах врагов светящиеся ожоги.

– Готово! – Сая подняла руки, и слово Элеон вспыхнуло.

Он понял, что это его момент.

– ЭЛЕОН! – крикнул он, вкладывая в слово всю силу, весь гнев и всю память, что ещё хранил.

Волна света прошла по площади. Демоны начали растворяться – медленно, будто их выдувало из мира.

Туман рассеялся. Башни вокруг площади загорелись мягким светом. Из окон выглядывали лица – живые, настоящие. И город впервые за много лет вздохнул.

Свет от слова Элеон рос и становился плотнее, пока не заполнил каждый переулок, каждый пролом в мостовой. Он входил в дома, обнимал улицы, стекал по башням, как тёплый дождь.

Странник стоял в центре Площади голосов, сжимая клинок, и видел, как туман уходит прочь. Вместо мутной воды над головами – чистое небо. Сначала оно было бледным, но с каждой секундой насыщалось цветом, как будто кто-то рисовал его прямо сейчас.

Кел присвистнул:

– Ну… этого я точно не видел.

Город дрогнул. Не от страха, а как человек, который просыпается после долгого сна. Мосты заскрипели, башни чуть наклонились, потом выпрямились. По мраморным улицам пробежали первые ручейки воды, но они были чистыми, прозрачными.

И тогда Зильмар начал подниматься.

Ощущение было странным: не качка и не тряска, а лёгкое чувство полёта. Стены и дома уходили вверх, а вокруг – вода становилась всё прозрачнее, пока не осталась только блестящей плёнкой.

Внезапно город прорвал поверхность.

Солнечный свет ударил в купола, в стеклянные витражи, в крыши. С них сорвались брызги, разлетевшись в радугах.

Они оказались в долине, окружённой горами, на берегу огромного озера. Луга были усеяны цветами, ветер приносил запах травы и меда. Птицы кружили над башнями, словно ждали этого момента все годы.

Жители Зильмара, те, кто был призраками, теперь стояли на улицах – живые. Кто-то падал на колени, кто-то смеялся, кто-то пел. Дети бежали по мостам, ловили брызги и кричали от радости.

Сая тихо сказала:

– Он вернулся домой.

Кел поправил мокрые волосы и усмехнулся:

– Теперь это точно место, где я бы остался. Если бы не все эти ваши… судьбоносные походы.

Странник посмотрел на долину. Сердце билось в такт шуму реки, в такт шагам людей, которые снова были вместе.

Город дышал. Радостно. Глубоко.

Странник стоял на центральной лестнице, ведущей к озеру. Солнце отражалось в воде, в каждом отражении – новый Зильмар: сияющий, живой, полный голосов.

К нему подошёл седой мужчина в одежде старого мастера – тот, кого он видел в толпе призраков. В руках он держал небольшой камень, гладкий, с резьбой в виде волны.

– Это сердце Зильмара, – сказал он. – Оно будет помнить твоё имя, даже если забудешь его ты.

Странник взял камень. Он был тёплым, словно в нём билась жизнь.

Сая подошла ближе, её глаза светились, как вода под солнцем.

– Когда-нибудь, – сказала она, – мы снова встретимся. И, может быть, тогда у тебя будет имя, которое ты выберешь сам.

Кел, сидя на перилах моста, махнул рукой:

– Ладно, герой, хватит слюни распускать. Вперёд! Следующая остановка, наверное, будет в ещё более странном месте.

Странник посмотрел на город ещё раз. Башни отражали небо, улицы были полны смеха и песен.

– Прощай, Зильмар, – тихо сказал он. – Пой, пока небо слушает.

Он шагнул в тень под аркой моста.

Мир снова качнулся – и Зильмар остался позади, а впереди был новый путь, новые города и новые тени, которым предстояло увидеть свет.

Храм под автострадой

Он вошёл в город на рассвете.

Солнце здесь не поднималось быстро – оно как будто не хотело торопиться, лениво растекаясь по крышам, заползая в окна, выцарапывая свет из ночи. Улицы были узкими, в три-четыре этажа ввысь, дома стояли вплотную друг к другу, нависая так, что небо просматривалось тонкой полоской, как трещина в старом потолке.

В этом городе было тихо, но не пусто. Где-то хлопала ставня, кто-то тянул за собой тележку с мешками, вдалеке звенела цепь. Тишина была не мёртвой – просто вязкой. Как густой мед, в котором застряли все звуки.

Под ногами мостовая – плитка, треснувшая и выгнутая, с тёмными пятнами, похожими на старые кляксы чернил. На стенах – знаки, непонятные и разнообразные: круги с тремя точками внутри, стрелки, нарисованные вверх, слова на незнакомом языке. Кто-то явно оставлял их намеренно, но для кого – неизвестно.

В воздухе пахло мокрым камнем, металлом и пряностями – как если бы где-то рядом кто-то готовил еду, но запаху было уже несколько часов.

Он шёл медленно, разглядывая окна. Некоторые были заколочены, некоторые – открыты, но без стекла, просто с пустотой за рамой. Иногда он видел силуэты: тень на секунду возникала за занавеской, и тут же исчезала.

Под городом гудело. Не как метро или трубы – этот гул был слишком неровным, то нарастая, то стихая, как дыхание чего-то огромного.

Он прошёл мимо площади, где когда-то, видимо, был рынок. Теперь – лишь несколько старых ларьков, накрытых ржавыми крышами, и пара торговцев, молча продающих связки сушёных трав. Никто не зазывал, не выкрикивал цену. Один из торговцев просто поднял глаза и тихо сказал:

– Не спускайся туда.

– Куда?

– Туда. – Мужчина ткнул пальцем в землю. – Там они.

Странник не стал задавать лишних вопросов. В таких местах ответы редко бывают полезными.

Чуть дальше начинались мосты. Не высокие, через реку, а низкие, перекинутые через узкие каналы и каменные ямы. Мостов было много, и под каждым слышалось эхо капель, падало слабое, тусклое свечение.

Он остановился у одного из них. Внизу была тень, настолько плотная, что казалось – это не просто отсутствие света, а что-то материальное, густое.

– Плохое место для прогулки, – раздался хриплый голос сбоку.

Он обернулся.

Из тёмного проёма между домами вышел человек. Высокий, плечистый, в тяжёлой куртке, перепачканной маслом и пылью. На голове – старый мотоциклетный шлем без визора. За спиной – длинная сумка, из которой торчали рукоятки инструментов, металлические трубки и кусок цепи.

– Ты кто? – спросил Странник.

– Я? – Мужчина стукнул кулаком по груди. – Бульдозер. Потому что если я вхожу куда-то, там больше ничего не стоит.

Он снял шлем. Лицо было обветренным, с морщинами и шрамами, но глаза – живые, ироничные, как у того, кто видел достаточно, чтобы перестать пугаться.

– А ты кто? Путник? Охотник? Или один из тех, кто лезет в старые храмы ради острых ощущений?

– Что-то среднее.

Бульдозер хмыкнул:

– Ну, среднее тут долго не живёт. Слушай, раз уж ты тут, предупрежу: под этим мостом вход в одну… неприятную достопримечательность. И я туда иду.

– Один?

– Был бы дурак. Но, кажется, ты не дурак. А у тебя за спиной что-то, что может резать быстрее, чем я бью. Так что, может, пойдём вместе?

Странник прищурился:

– И что там?

– Что-то старое. И кто-то. Живой, но ненадолго, если мы не поторопимся.

Они стояли у края моста.

Сверху по нему проезжала телега с ящиками – колёса громыхнули, пыль просыпалась в щели досок, но вниз не упала. Как будто воздух под мостом не пропускал ничего лишнего.

– Тут надо знать, куда ступать, – сказал Бульдозер, нагибаясь. Он достал из сумки фонарь – старый, на керосине. Щёлкнул зажигалкой, и пламя в фонаре дрогнуло, вырвалось маленьким жёлтым языком.

– Электрический не берёшь? – спросил Странник.

– Электрический – это как чистая одежда на стройке. Модно, удобно, но через пять минут бесполезно. Здесь всё, что на батарейках, дохнет через пару шагов.

Он поднял фонарь, и жёлтый свет выхватил из темноты старую металлическую лестницу. Ступени были кривыми, местами съеденными ржавчиной.

– Ну, красавица, держи нас, – пробормотал Бульдозер и первым начал спуск. Металл скрипел под его весом, и этот скрип уходил вниз, в темноту, как предупреждение.

Странник последовал за ним.

Запах изменился. Наверху пахло пылью и камнем. Здесь – влажной землёй, железом и чем-то, что он не мог сразу определить. Как будто кто-то заварил чай из ржавых гвоздей и старых костей.

– Когда-то это была дренажная система, – сказал Бульдозер, не оборачиваясь. – Потом кто-то пробил глубже. Нашёл, что под городом… не совсем пустота.

– Кто-то?

– Городские копатели. Они же и исчезли первыми.

Внизу лестница упиралась в тоннель. Стены были из старого камня, кое-где он был выглажен, словно отполирован руками или водой. Потолок низкий, в некоторых местах приходилось пригибаться.

Фонарь выхватывал странные отметины на камне – не рисунки, а, скорее, зарубки, кривые линии, похожие на царапины когтей.

– Здесь не крысы, – сказал Странник.

– Ага. Тут всё крупнее, – отозвался Бульдозер, и в его голосе не было ни капли шутки.

Они шли по тоннелю, пока не вышли в зал. Зал был круглым, с шестью проходами, расходившимися как спицы колеса. В центре – колонна, вросшая в потолок и пол, с огромным железным кольцом, в которое было вплетено нечто вроде верёвок. Только это были не верёвки – слишком ровные, слишком гладкие, с чуть заметным биением.

– Живое? – спросил Странник.

– Если это верёвка живая, значит, мы в гостях у очень странного рыбака, – буркнул Бульдозер. – Нет, это корни. Но не дерево. Эти растут вниз.

Где-то в глубине одного из проходов что-то звякнуло. Лёгкий металлический звук, как капля по чаше. И за ним – еле слышный женский голос:

– Здесь…

Оба замерли.

– Слышал? – спросил Бульдозер.

– Да.

– Либо это она, либо что-то, что хочет, чтобы мы подумали, что это она.

– Пойдём.

Они выбрали проход, откуда шёл звук. Шаги отдавались глухим эхом. Стены здесь были из более тёмного камня, с глубокими трещинами, из которых сочилась вода. Иногда в воде отражались крошечные блики – но откуда брался свет, было непонятно.

– Я не люблю такие места, – сказал Бульдозер. – Здесь стены как будто слушают.

– Они и слушают, – ответил Странник. – И запоминают.

– Отлично, пусть тогда помнят, что я пришёл с кувалдой, – буркнул он и похлопал по ремню, на котором висел тяжёлый инструмент.

Впереди показалась дверь. Она была из металла, вся покрытая вмятинами и ржавыми пятнами, но замок блестел, как новый.

– Это… свежий замок, – заметил Странник.

– Значит, кто-то хотел, чтобы сюда не ходили. – Бульдозер вздохнул. – Придётся разочаровать.

Он размахнулся, и кувалда с глухим ударом врезалась в замок. Металл жалобно застонал, и через пару ударов дверь открылась.

За ней была комната.

Посреди – девушка. Молодая, бледная, в рваной одежде. Она сидела, привязанная к каменному столбу, глаза закрыты. Вокруг неё на полу был выложен круг из металлических пластин, на которых вырезаны символы. Символы шевелились, будто были сделаны из червяков.

– Живая, – сказал Бульдозер, присев рядом. – Но как будто спит.

– Не спит, – поправил Странник. – Её держат в каком-то сновидении.

И в этот момент стены вздохнули.

Стены вздохнули – так, будто кто-то приложил ухо к нашему разговору и решил прервать. Воздух похолодел. Пламя в фонаре Бульдозера легло набок, как трава перед бурей.

– Держи круг, – тихо сказала Сая. Она уже скользнула внутрь и ощупывала взглядом металлические пластины на полу. Символы шевелились, как живые, и это раздражало на уровне инстинкта. Хотелось наступить и раздавить. Странник не стал – некоторые вещи, если их «раздавить», выбираются наружу вдвое злее.

– Ты посмотри на эту красоту, – хмыкнул Бульдозер, приседая так, чтобы прикрыть плечом девушку. – Кто-то очень старался, чтобы хороший человек плохо поспал.

– Это не «плохо поспал», – прошептал Странник. – Это удерживающий сон. Внутри сна – дверь. За дверью – память. Если её вытащить силой – человека разорвёт.

– Спасибо, что объяснил так, чтобы я этого никогда не делал, – сказал Бульдозер и поднял кувалду чуть выше. – То есть аккуратно?

– Очень, – кивнула Сая. – И не трогай вот эти две пластины. Они сшивают сон. Если их сдвинуть – сон провалится.

– В моём ремесле, – вздохнул он, – «не трогай» – редкий совет. Но я постараюсь.

Темнота в углах комнаты стала гуще. Никакой мистики – просто ощущение, как когда заходишь в тесный чулан и понимаешь, что там, кроме бочек, есть чьи-то глаза.

– Ну наконец-то, – сказал голос. – Я уж думал, придут очередные поклонники антиквариата с обетовыми свечами и плохой латынью. А то вы – живые, свежие. И инструменты блестят. Мило.

Грим вышел из стены не как призрак, а как тень, на которую случайно пролили ртуть. Он был высокий и худой, лицо – слишком гладкое, а глаза – слишком пустые. На нём висела одежда жреца: когда-то белая, теперь цветом извести, испачканной пеплом. На горле – ожерелье из костяных пластин, на которых плясали микроскопические буквы, как мушки над болотом.

– Давайте, – продолжил он вполне учтиво. – Представьтесь. Я люблю знать имена тех, кого потом буду вспомнить в неприятном тосте.

– Мы не на приёме, – сказала Сая. – Мы забираем девушку.

– Отговорка столетия, – сочувственно вздохнул Грим. – И каждый раз одинаковая. «Мы забираем», «мы спасаем», «мы не думали, что выйдет так дорого». Учтите: я не монстр. Я – функция. Я держу врата там, где ваши милые города забыли поставить дверь.

– Функции не врут, – отрезал Странник. – А ты врёшь.

– Это не ложь, – обиделся Грим. – Это художественное преувеличение. Без него жизнь – скучная, а смерть – безвкусная.

Он отметил кувалду Бульдозера, тонкую сталь ножа Саи, тугую тень у рукояти клинка у Странника – и даже сделал учтивый жест, как дирижёр перед симфонией.

– Прелюдия закончена. Антрактов не будет.

Он щёлкнул костяшками пальцев. Потолок сел на нас тяжёлой звуковой волной – не громом, а глубинным «бух», как если бы где-то под ногами упало каменное сердце. Из стен выползли тени-псы: высокие, узкие, с головами, составленными из острых углов. У каждой пасти – по два ряда зубов, как у шестерён.

– Собачек – на меня, – сказал Бульдозер с счастьем рабочего, которому наконец-то выдали настоящий фронт. Он сделал шаг навстречу, подставил демону левую руку (на коже вспыхнули под кожу вбитые рунические шрамы – «держи», «стой», «не рви») и встретил пасть правым хук-кувалдой. Раз. Два. Три. Каждый удар отзывался в костях комнаты глухим аккордом. Одна тварь развалилась и распалась серым снегом. Вторая попыталась прыгнуть на спину – Сая прошла под ней, как под качелями, и разрубила связки на «коленях», оставив тень ползти, как сломанный паук.

Третья пошла на Странника. Он встретил её пламенеющим ребром клинка, но тварь не развалилась, а сцепилась с клинком, как липучка. Потянула. Клинок запел – низко, злым «эээ», будто его тянут в чужую колею.

– Не тяни, – спокойно сказала Сая, перехватывая у тени горло петлёй из чёрной тесьмы, которую вынула будто ниоткуда. – Она питается усилием.

Странник отпустил – не лезвие, а намерение – и ударил не силой, а пустотой, лёгким касанием. Тварь, потеряв «топливо», сползла и рассыпалась в пыль.

– У-у-ух, – Грим похлопал, как аристократ в опере. – Вы хотя бы читали наставления. Это приятно. Но пункт третий вы пропустили.

Потолок зашелестел. Из темноты посыпался чёрный дождь – вороний рой. Не птицы – глаза. Каждый глаз – чёрная капля с зрачком, каждая капля – игла. Они стремительно закрыли свет фонаря, и стало как в улье, только жужжание шло по нервам, а не по воздуху.

Сая прижала девушку плечом и накрыла её своим плащом, на который были нашиты крошечные зеркальца. Рой, натолкнувшись на зеркала, начал путаться в собственных отражениях и вязнуть. Глухой, довольный свист – и Бульдозер, как сено вилы, подцепил кувалдой клуб роя и вбил его в стену. Чернота расплылась пятном, потекла вниз густой смолой и замерла.

– У меня вопрос, – сообщил Бульдозер. – Если это «прелюдия», то что у нас будет на «кульминации»? Прошу – без фейерверков, я в шлеме.

– Бесит, когда вас трое, – признался Грим. – Всегда приходится импровизировать.

Он сделал шаг – нет, «шаг» был неправильным словом; мир сам подвинулся под него. Грим оказался рядом со Странником так, будто пространство лениво потянулось. Костяные пластины на его горле зазвенели – каждый звук неприятно царапал зубы. В воздухе появились цепочки звуковых «кляпок», и одна из них обвилась вокруг горла Странника: не давила, но украла тембр, намерение, голос. Движение стало тяжелее.

– О-о, – одобрил Грим. – Вот теперь мы разговариваем на моём языке.

Сая метнулась – ножом по звуку, как по ленте. Искра. Лента лопнула, и зал снова заполнился дыханием.

– Вам двоим, – протянул Грим, – стоило бы поменяться оружием: он – тонкий, вы – тяжёлая. Но вы упрямы. Люблю упрямых. Они делают всё долго, интересно и с трагической развязкой.

– Твоя развязка будет короткой, – сказал Странник.

– Возражаю, – легко ответил Грим и хлопнул ладонями.

Пол дрогнул. Круг из металлических пластин вокруг девушки закрутился – тихо, на полтона, как старый граммофон, когда кто-то прижал иглу. Символы на пластинах ожили – не ползли, а «читались», как бегущая строка: «Оставайся. Не уходи. Ложись спать и помни без боли. Боль – это шум.»

– Он втягивает её глубже, – прошептала Сая. – Ещё немного – и добраться сможем только с той стороны.

– Какой «той»? – уточнил Бульдозер.

– Где сон – это грунт, а реальность – воздух. Там не ходят с кувалдами.

– Тогда повезло, что у меня кувалда универсальная, – мрачно сказал он и опустил железо точно между двумя пластинами, где мерцали самые «сшивочные» знаки. Удар не разбил металл – только «сбил тон». Игла заскрипела. Запись дала трещину.

Грим отступил, и из его тени поднялись цепи – тонкие, как змеи. Одна метнулась к запястью Саи, вторая – к горлу Бульдозера, третья – к клинку Странника. Сая ушла вниз, цепь прошила воздух, и она перехватила её локтем, позволив обвиться вокруг ткани. Сдернула – и намотала на браслет, мгновенно нашёптывая на металл собственные слова. Цепь задрожала и превратилась в безобидный «поясок», упав к ногам.

Бульдозер просто схватил свою цепь рукой – кровь пошла моментально, металл был жадным – и, рыкнув, потянул на себя всем весом, как тащит упёртую корову. Цепь хрустнула, тень на секунду разлохматилась.

– Я терпеть не могу интрижки, – сообщил он. – Давайте уже честно. Ты – туда. Мы – сюда.

Он дёрнул из вороха инструментов короткий лом и, как скобу, «вынул» из пола один из сегментов круга. Символы завопили – настоящим звуком, неприятным, как скрип стекла по стеклу. Девушка дёрнулась, будто волна прошла по телу, и что-то в её лице ожило: складка у губ, едва заметный морщинистый лучик на виске.

– Ещё один, – сказала Сая. Голос – ровный, но глаза – в точке, где сон сцеплялся с реальностью.

Грим вдруг улыбнулся. Не «театрально», а по-настоящему – коротко и злорадно.

– Вы же не спросили, от чего этот круг защищает вас, пока вы его ломаете.

Из глубины алтаря поднялась рука. Тёмная, как недожжённый уголь. Потом – вторая. Потом – лицо, у которого не было черт, но была дырявая улыбка. Оно повернулось туда, где стояли они, и шевельнуло… не губами – отсутствием губ. В комнате пахнуло затхлой колодезной водой, в которой годами гниют слова.

– Стало веселее, – сухо сказал Бульдозер и поставил ногу на край круга, удерживая «пластинку» от нового поворота. – У меня три удара до того, как этот особенно обаятельный товарищ поднимется по пояс. Странник, придумай чудо. Сая, прикрой мне шею: если у меня её сейчас откусят, я буду долго жаловаться.

Сая уже была на месте: нож – выше ключицы Бульдозера, вторую руку она держала ладонью к монстру – там зажёгся её невидимый «звук». Это был не свет – вибрация, как струна. Когда существо попыталось шагнуть, ладонь Саи встретила его «ноздреватую» грудь, и оно словно налетело на невидимую перепону.

Странник встал напротив Грима. Тот разглядывал его с любопытством учителя, наблюдающего ученика у доски.

– Сейчас будет имя, да? – спросил Грим. – Честно, я не против. Мне надоело держать всё это бездарное великолепие. Только, пожалуйста, никакого «свет-свет-свет». Это так девятого века.

– Никакого, – сказал Странник и закрыл глаза. На секунду – не больше. Потому что имя, которое требовалось, было не снаружи – внутри. Не чужое и не богов – человеческое. Он вспомнил короткий шёпот из каменных ниш под мостом, тот самый забытый слог, что остался после встречи с Тенью Памяти. И понял: здесь нужен не гром, а шов.

Он вдохнул и произнёс почти неслышно: «Связь».

Слово не вспыхнуло – оно сомкнуло. Как если бы всё, что было оборвано – в нём, в девушке, в самом помещении – на секунду снова стало целым. Круг перестал вертеться, как пластинка, повернувшаяся на полутона назад. Символы сбились, как муравьи после дождя. Рука из алтаря, поднимающаяся на нас, на миг «запнулась», как если бы ступень пропала – и провалилась обратно.

– Что это было? – охрип Грим. – Нельзя так! Это нечестно! Вы должны кричать что-нибудь ослепительное и стыдное, а не… штопать реальность!

– Мы не в театре, – сказал Странник.

– Ещё как в театре! – завопил Грим, но в этом был смех, нервный, истеричный. – Хорошо. Тогда акт второй.

Он рванул ожерелье – костяные пластины рассыпались веером, как падающие ноты. В стенах заскрипели «шторы» – слои тени сползали, готовясь закрыться. Если закроются – не разожмёшь.

– Сейчас, – прошептала Сая. – Ещё один сегмент.

Бульдозер не ответил словами. Он сменил хват, отбросил кувалду, взял лом и, как хирург, поддел нужное место. Один рывок. Второй. Третий – с рыком, каким рычат те, кто поднимает на руки обрушившуюся балку. Металл сдался. «Запись» разомкнулась.

Девушка вздохнула. Настояще. Плечи дёрнулись. Глаза, ещё закрытые, заплясали под веками.

– Давай, давай, – бормотал Бульдозер, не замечая, что говорит вслух. – Возвращайся. Нам очень нужно, чтобы ты была.

Грим закружил руками – из пальцев пошёл «дождь» узких, как иглы, линий. Это были не лучи – «планки», которыми он пытался снова собрать тюрьму. Сая перекрывала их ножом, и от каждого удара воздух звенел. Странник держал «шов» – слово «Связь» – в груди, как удерживают тяжёлую дверь плечом, пока друзья выбираются наружу.

Алтарь загудел. Из трещин полезли те самые корни-сухожилия – теперь уже явно «нервы» храма. Они пытались связать всё заново. И тут Бульдозер сделал то, что делают люди, когда им не хватает «тонкой магии»: полез рукой туда, куда лезть нельзя.

– Бульдо… – успела сказать Сая.

– Не спорь, – отрезал он и ухватил «нерв». На мгновение его скрючило – ток прошёл от запястья к плечу, глаза побелели. Он ухмыльнулся – и потянул. Нерв хрустнул. Алтарь осел на полдюйма. Девушку отпустило – так резко, что она открыла рот и попыталась вдохнуть, как после долгого нырка.

– Теперь, – сказал Странник. И впервые за всю схватку позволил себе гром. Он поднял клинок, и тот не вспыхнул – загудел, как колокол. Этот звук не был «светом». Он был именем для тех, кто забыл, что такое звучать. Каменные стены отозвались, как барабаны. Металлические пластины перескочили на правильные места – не «оковы», а «контуры», по которым кровь должна течь, чтобы не разливаться.

Грим застыл. На секунду он выглядел очень уставшим человеком.

– Я держал это на одном упрямстве столько лет, – сказал он неожиданно тихо. – А вы пришли втроём и напомнили, что мир не обязан быть клеткой.

– Отпусти, – попросила Сая. – Это лучшее, что ты можешь сделать в этой роли.

– Роли… – он усмехнулся и сделал крошечный поклон, как актёр перед пустым залом. – Ладно. Шторы.

Тени осели, как пыль после огня. Алтарь перестал пульсировать. Девушка раскрыла глаза. В них была мутная вода и травинки берега – значит, вернулась издалека.

– Тихо, – сказал Бульдозер, сразу став мягче, чем можно было ожидать от человека с кувалдой. – Дыши. Мы… здесь.

– Кто «мы»? – прохрипела она.

– Те, кто стучится громко, – ответил он. – И иногда – туда, куда нельзя. Прости.

Грим стоял чуть в стороне, рассматривал собственные руки, как будто впервые их увидел.

– Я был неплохим жрецом, – сказал он. – Плохим тюремщиком. И отвратительным драматургом. Если вы уйдёте, храм либо умрёт, либо станет чем-то полезным. Я не знаю. И впервые мне это нравится.

– Закрой врата, – попросил Странник. – Не ключами – решением.

Грим кивнул. Поднял руки. Не было фейерверка, только усталый щелчок, как выключатель в доме старика. Воздух стал легче. Где-то далеко щёлкнули десять, двадцать, сорок замков – и перестали быть замками, превратившись в «места».

– Идите, – сказал он. – У вас – наверху дела. И у меня… минут пятнадцать настоящей тишины. Я хотел её всю жизнь.

Они вышли.

Под бетонными арками уже сгущались сумерки. Мир наверху жил своей жизнью – хлопали двери, звенели стаканы в чьей-то кухне, дети кричали перекидываясь мячом. Здесь, у воды, было другое время.

Бульдозер развёл костёр – сухо и уверенно, из тех, кто в любой щели найдёт щепки. Девушка сидела, завернувшись в куртку Саи, держала ладони к огню, время от времени глядела на своих спасителей так, будто не верила, что они настоящие.

– Имя есть? – мягко спросила Сая.

– Лила, – сказала она после паузы. – Кажется.

– Хорошее имя, – кивнул Бульдозер. – Лёгкое. Держится за язык.

Он протянул ей флягу.

– Спасибо, – Лила сделала глоток и закашлялась. Улыбнулась: – Живая.

– Извини, что не спросили разрешения ломать твою тюрьму, – сказал он. – Мы иногда так делаем. Потом извиняемся.

– Я не против, – сказала Лила и вдруг добавила: – Там, внутри… кто-то всё время говорил, что я должна «остаться». Что «так будет легче». А вы… вы сказали наоборот. Это было громко.

Странник слушал воду, слушал далёкие звуки над мостом и пытался поймать чувство, которое всегда приходит после, – не победы, не облегчения, а правильности.

– Мы уйдём на рассвете, – сказал он. – Здесь ещё много «под». Но вход закроется к закату – Сая предупредила. Мы успели.

– Я пойду с вами, – внезапно сказал Бульдозер. – На время. Пока вы не найдёте кого-то, кто лучше шутит. Или пока мне не надоест.

– Ты же совсем не знаешь, куда мы, – сказал Странник.

– Я знаю, откуда мы, – нахмурился он. – Оттуда, где оставлять незнакомых людей в ямах – плохая привычка. Я от неё лечусь.

Сая усмехнулась:

– У нас нет жалоб на такой диагноз. Только учти: опасно, шумно и без премий.

– У меня – кувалда, – отозвался он. – Она и есть премия.

Тишина под мостом стала мягче. Лила задремала. Сая что-то писала мелом на обратной стороне ржавой пластины, превращая её в «лист»: короткие знаки-узлы – «путь», «слушай», «не спеши». Бульдозер точил кувалду (!) об собственный характер (по звуку – сталь о сталь), а Странник смотрел на темноту под арками и думал о Гриме – о странном человеке-узле, который наконец позволил миру перестать быть клеткой.

– Куда дальше? – спросил Бульдозер, когда искры погасли и ночь улеглась поудобнее.

Странник поднял взгляд. Город наверху ворчал, как старый пес, которому, впрочем, нравится, что его гладят.

– В новый город, – ответил он. – Он дышит туннелями. У него подвалов больше, чем окон. Он зовёт. И под ним – ещё один храм. Не такой, как этот. Холоднее. Дальше.

Сая кивнула:

– Этот – был изгнанием. Тот – будет выбором.

– И снова без премий, – вздохнул Бульдозер, но улыбнулся. – Ладно. Утром – в путь. А пока… спим по очереди. Я первый.

Он натянул шлем на глаза, обнял кувалду, как плюшевого медведя, и заснул так внезапно, будто выключили рубильник.

Сая переглянулась со Странником:

– Он останется?

– Пока – да, – сказал Странник. – А дальше посмотрим. Люди – как города. Иногда возвращаются. Иногда – тонут. Иногда – плывут.

– Он из тех, кто плывёт, – сказала Сая, устроилась удобнее и закрыла глаза. – И громко машет руками.

Под мостом было тепло от костра. Сверху шуршала жизнь. Внизу спала темнота – уже не злая, просто темнота.

Утром они уйдут. Но сейчас – пауза. Та самая, без которой любая песня превращается в шум.

Город со шрамом

Ночь здесь наступала без предупреждения.

Не медленно кралась по крышам, не затягивала тучи – а просто опускалась разом, словно кто-то сорвал с неба покрывало и накрыл им город.

Ларкан никогда не был городом, который можно найти случайно. Карты его не показывали, а дороги, ведущие сюда, путались, словно лесные тропы, которыми давно никто не ходил. Тот, кто всё же попадал сюда, почти всегда искал что-то конкретное – или кого-то. И почти всегда уходил другим… если уходил вообще.

Город называли Ларкан, но само это имя произносили редко. Слишком часто оно оборачивалось бедой. Те, кто осмеливался сказать его вслух, иногда теряли голос. Иногда – исчезали. Чаще всего их находили через пару дней – бродящих по улицам, глядящих в пустоту, с лицом, на котором не было ничего, кроме неестественной улыбки.

Странник стоял на краю улицы, выложенной большими каменными плитами, каждая из которых глухо отзывалась под ногой, как крышка над пустотой. Дождь лил без звука – странное ощущение, когда ты видишь, как капли ударяются об асфальт, но не слышишь ни единого плеска. Зонтики здесь не раскрывали. Не потому, что их не было, а потому что местные… просто не хотели.

Фонари стояли по обеим сторонам улиц, но в них не горел свет. В некоторых стеклянных колбах вместо ламп висели крошечные зеркала. И если присмотреться, можно было заметить, что в них отражается не улица, а что-то другое – сцена с красным занавесом, фигура в фраке, аплодисменты в темноте.

Город дышал, но не ветром, а тихим гулом. Он казался где-то на границе слышимого – как шёпот множества голосов, наложенных друг на друга. Слов нельзя было разобрать, но тон был всегда один и тот же – настойчивый, тянущий внутрь.

Странник знал, что в таких местах опаснее всего – не демоны, а забвение. Здесь можно было остаться даже без боя – просто забыв, кто ты.

Он медленно пошёл по улице. Мимо – витрины старых магазинов, на которых давно облупилась краска. В окне старого парфюмерного салона стояло большое зеркало. Оно было мутным, но в нём что-то двигалось. Он сделал шаг ближе и понял, что зеркало не отражает его лица. Вместо него в отражении стояла тень, вытянутая, с размытыми краями, словно нарисованная углём в спешке. Она шевельнула рукой, коснувшись воздуха за его плечом.

Он обернулся – пусто.

Внизу зеркала кто-то нацарапал ногтями:

"Здесь всё – игра. Не забывай, кто ты."

Слова были свежими – осколки стекла ещё не успели осыпаться на пол.

Он собирался идти дальше, но в глубине переулка заметил фигуру. Старик, в длинном, пропитанном влагой пальто, стоял перед разбитым зеркалом и разговаривал с ним.

– Я сказал тебе, хватит! – голос его дрожал от злости и страха. – Я не буду больше играть твоего брата! Это было тогда, это прошло!

Трещины на зеркале чуть дрогнули. Изнутри, из отражения, высунулась тонкая костлявая рука, украшенная множеством тяжёлых колец. Она коснулась старика, и тот осел на землю, словно у него забрали все силы.

Странник бросился к нему. Старик ещё дышал, но его лицо… было чужим. Не искажённым, не изуродованным – просто не своим.

– Кто ты? – спросил Странник.

– Я… теперь тень, – прошептал старик. – Кто-то другой играет меня.

Странник поднялся и, не оборачиваясь, пошёл прочь. Он знал, что в таких случаях возвращаться бесполезно – тень не отпускает того, кого надела, как маску.

– Я думала, ты сюда не сунешься, – раздался за спиной голос.

Он обернулся – и увидел Саю. В капюшоне, с кинжалом за спиной и мешком, набитым странными предметами, она выглядела так, словно только что вернулась с разбойничьего рейда. Её глаза блестели – смесь усталости и азартного интереса.

– Кто-то должен, – ответил он.

– Здесь люди пропадают у зеркал, – сказала она, подойдя ближе. – А потом возвращаются… но уже не они. Улыбаются чужими ртами. Смеются не теми голосами.

Она достала из мешка театральную маску, выкрашенную серебром.

– Все пропавшие когда-то играли в одной труппе. Театр сгорел лет десять назад.

– Но что-то в нём осталось, – кивнул Странник. – Как всегда.

– Как всегда, – повторила она и вдруг напряглась, глядя за его спину. – А вот и наш третий.

Из переулка вышел Бульдозер. Промокший до нитки, с металлическим ломом на плече, он выглядел так, словно шёл сквозь бурю и драку одновременно.

– Ну конечно, – проворчал он. – Вы опять в эпицентре кошмара. Даже не удосужились предупредить.

– Мы думали, ты останешься в Зильмаре, – сказал Странник.

– Я предпочёл пожрать, выспаться, а потом догнать вас, – ответил он. – И да, сломать пару зеркал.

– У тебя есть лом? – прищурилась Сая.

– Не просто лом. Антиотражающий. Пьеро так сказал.

– Кто такой Пьеро? – спросил Странник.

– А вот и я, – раздался тонкий голос снизу.

Мальчишка лет десяти, в клоунском костюме и с нарисованной слезой под глазом, появился из тумана. Он поклонился, прижимая к груди хрустальный шар.

– Пьеро. Проводник. По совместительству – дублёр главной роли.

Странник ощутил, как воздух вокруг стал гуще.

– Проводник куда?

– В театр, конечно, – сказал Пьеро. – Режиссёр ждёт.

Ларкан не любил прямых дорог. Улицы то расширялись, превращаясь в площади, где стояли фонари с потускневшими зеркалами вместо ламп, то сжимались до узких проходов, в которых едва мог пройти человек. Каждый такой проход пах по-разному – один отдавал сладким ароматом прелых цветов, другой – гарью, третий – свежим хлебом, хотя пекарни поблизости не было.

Пьеро шёл впереди, легко перепрыгивая через лужи. Казалось, дождь его вовсе не касался – капли не задерживались на его костюме, а просто стекали, не намочив ткани. Он оборачивался каждые пару шагов, словно проверяя, что они ещё идут за ним, и время от времени отпускал комментарии, не к месту и не ко времени.

– Если встретите женщину в красном платье, не спрашивайте её имени, – сказал он, сворачивая в переулок. – Она всегда отвечает по-разному, а за третьим разом забирает ваш голос.

– Миленько, – буркнул Бульдозер, перехватывая лом. – А у вас тут есть кто-то, кто просто здоровается и идёт дальше?

– Нет, – искренне ответил Пьеро. – Тут все играют роли. Даже вы.

Сая шла рядом со Странником, молча оглядываясь. В витринах иногда мелькали фигуры, но стоило моргнуть – и они исчезали, как плохие тени. Однажды она резко остановилась и посмотрела в сторону старого книжного магазина.

– Видел? – тихо спросила она.

– Что?

– Там только что кто-то листал книгу, хотя магазин закрыт лет пять.

Бульдозер даже не повернул головы.

– Не трогайте их. Здесь такие – как мебель. Стоят и стоят. Пока не тронешь – не тронут.

Они прошли ещё пару улиц и вышли на площадь. Посреди неё стоял высокий пьедестал, на котором была… дверь. Обычная, деревянная, с облупившейся краской, но без стен вокруг.

– Декорация? – спросил Странник.

– Выход, – сказал Пьеро. – Но он не для вас.

Дверь скрипнула. На пороге появилась женщина в длинном сером пальто и с чем-то вроде бутафорского кинжала в руках. Её лицо было гладким, как маска, и совершенно лишённым эмоций. Она посмотрела на них и спросила:

– Какой сегодня акт?

– Второй, – машинально ответил Пьеро.

Женщина кивнула, закрыла дверь, и та исчезла вместе с пьедесталом, оставив лишь мокрое пятно на камнях.

– И это нормально? – спросила Сая.

– Это Ларкан, – пожал плечами Бульдозер. – Здесь ненормальное – это нормально.

Они снова двинулись дальше. Дома становились выше, а окна – темнее. Всё чаще встречались зеркала: в дверях, на фонарях, даже на бочках у стен. В одном из них Странник заметил своё отражение… и понял, что оно опаздывает. Оно двигалось на долю секунды позже, чем он.

– Они уже видят нас, – сказал он тихо.

– Конечно, – улыбнулся Пьеро. – Режиссёр никогда не пропускает момент, когда появляются новые актёры.