Хранитель Тишины: Хор Разбитых Сфер
Хранитель Тишины: Хор Разбитых Сфер
СОДЕРЖАНИЕ:
Часть первая: Песнь Спящей Земли.
Глава 1: Шепот из-под пепла.
Глава 2: Охотники на эхо.
Глава 3: Дирижер без оркестра.
Глава 4: Первый мотив истины.
Часть вторая: Контрапункт Тени
Глава 5: Наследник безмолвия.
Глава 6: Искусство шумных теней.
Глава 7: Дуэль на руинах памяти.
Глава 8: Симфония расколотого стекла.
Часть третья: Кода Нового Начала.
Глава 10: Бремя дирижера.
Глава 11: Последний аккорд Ториана.
Глава 12: Ансамбль изгоев.
Глава 13: Адажио для бездны.
Эпилог: Тихая увертюра.
Пролог: Камертон для мира-призрака.
Ветер здесь не пел. Он не свистел в расщелинах скал, не шелестел высохшей травой – он тек, густой и немой, как вода в подземной пещере. Айлин шла по дороге, которой, казалось, не было конца и начала, и этот беззвучный ветер был единственным ее спутником. После оглушительного Роя Академии и грохота падающих стен ее прежней жизни здешняя тишина должна была бы стать бальзамом. Но это был не тот покой, что царит в библиотеке на рассвете, полный обещаний и спящих историй. Это была тишина после битвы, в которой не осталось победителей. Тишина опустошения.
Она назвала эти земли «Бесплодными звука». Магия здесь не просто ослабевала – она была вырвана с корнем. Ее внутренний слух, всегда настроенный на гулкий хор мира, улавливал лишь зияющую пустоту. Ни шепота духов земли, ни эха древних камней, ни даже слабого биения жизни в жестких стеблях полыни. Ничего.
И тогда она увидела город.
Он возник из марева пустыни не как мираж, а как призрак: низкие, серые дома, кривые улочки, колодец на площади. Ни стен, ни стражей. Ничего, что говорило бы о желании защищаться или привлекать к себе внимание. Он просто был. И так же, как и вся эта земля, он был безмолвен.
Айлин вошла в него, и ее охватило странное чувство – не страха, а глубокой, пронзительной жалости. Воздух в городе был неподвижным и спертым, словно в гробнице. Пыль лежала на порогах домов ровным, нетронутым слоем. На площади сидели люди. Они не работали, не разговаривали, не смотрели по сторонам. Они просто сидели на корточках или стояли, прислонившись к стенам, их взгляды были устремлены в никуда. Их одежды были серыми, лица – бесстрастными масками.
Она подошла к женщине, качавшей пустую люльку. В ее глазах не было ни скорби, ни надежды – лишь плоское, стеклянное отсутствие.
«Здравствуйте?» – тихо окликнула Айлин.
Женщина не повернула головы. Ее руки продолжали мерное, механическое движение.
Айлин сконцентрировалась, пытаясь услышать ее. Не голос, а саму ее суть, ту магическую ноту, что есть в каждом живом существе, даже в самом простом крестьянине. Но там была лишь… пустота. Не тишина, как у Айлин, которая была силой, потенциалом. А выжженность. Как будто невидимый палач провел здесь и выскоблил душу из всего живого.
Это не было работой Эхолисков. Она помнила описание Ториана – существа, пожирающие магию и тишину, оставляющие после себя абсолютное ничто. Здесь же ничто не было поглощено. Оно было… стерилизовано. Обеззаражено. Магия не была съедена – она была аккуратно удалена, как хирург удаляет больной орган, не трогая плоть вокруг.
Она прошла дальше, к колодцу. Заглянула внутрь. Вода была чистой, холодной и… мертвой. В ней не было жизненной силы, ни единой вибрации. Это была просто химическая формула, H2O, лишенная духа.
И тут ее слух, обостренный до предела, уловил нечто. Не звук, а его отголосок. Слабый, иссякающий трепет, исходивший из-под земли, с самого края города. Она пошла на этот зов, словно мотылек на угасающий свет.
На окраине она нашла источник этого трепета. Древний менгир, почти полностью ушедший в землю. Его поверхность была испещрена выцветшими рунами. Когда-то он был сердцем этого места, камнем силы, связующим звеном между землей и небом. Теперь он умирал. Его песня, которую он пел тысячелетиями, почти затихла, задавленная той же невидимой силой, что опустошила город. Но он еще боролся. Он испускал тот самый слабый, предсмертный зов, который она и услышала.
Айлин прикоснулась к шершавой поверхности камня. Она не пыталась его исцелить – она не знала, как. Вместо этого она сделала то, что стало для нее естественным. Она окутала его своей Тишиной. Не гася его последние вибрации, а создав вокруг него защитный кокон, щит от внешнего давления.
И камень вздохнул.
Еле заметная дрожь прошла по его поверхности. Предсмертный трепет сменился ровной, стабильной, хоть и невероятно слабой пульсацией. Он не исцелился. Он получил передышку.
И в этой передышке, в мимолетном контакте с угасающим сознанием камня, в ее разум просочился обрывок образа. Не слова, а чувство. Чувство чужого, безжалостного порядка. Металлический вкус навязанной гармонии. И тень… тень гигантского, непостижимого механизма, чьи шестеренки медленно перемалывали хаотичную музыку мира в безжизненную, стерильную монотонность.
Айлин отшатнулась, разрывая контакт. Сердце ее бешено колотилось. Она смотрела на безмолвный город, на его теней-жителей, на едва живый камень.
Теперь она понимала. Проблема Академии с ее пожиранием душ была ужасна, но локальна. Это же… это было системно. Кто-то или что-то не просто боялось тишины, как Эхолиски. Это нечто боялось самого звука – живого, непредсказуемого, хаотичного. Оно навязывало миру свою собственную, мертвую тишину. Тишину без потенциала. Тишину конца.
Ее миссия мести и спасения нескольких душ была окончена. Теперь начиналась другая война. И она только что нашла ее первое, молчаливое поле битвы.
Глава 1: Шепот из-под пепла.
Солнце в Бесплодных Звука было не светилом, а бледным, выцветшим диском, висящим в матовом, безрадостном небе. Оно не согревало, а лишь подсвечивало унылую, монохромную реальность, лишенную не только красок, но и полутонов. Айлин шла уже три дня, удаляясь от города-призрака, но ощущение той мертвенной стерильности не отпускало. Оно липло к коже, как тонкая паутина, и звенело в ушах настойчивым, тихим гулом – не магическим, а тем, что возникает в абсолютной тишине, когда собственное кровообращение кажется оглушительным водопадом.
Ее пузырь Тишины, ставший второй кожей, был активирован, но здесь ему почти нечего было гасить. Эта земля была похожа на тело с перерезанными нервными окончаниями – оно не чувствовало боли, но было мертво. Она шла, и ее собственные шаги по иссохшей, потрескавшейся земле казались кощунственно громкими.
Именно слух, в конце концов, вывел ее к признакам жизни. Сначала это был едва уловимый запах – сладковатый, химический, резко контрастирующий с чистым, пусть и безжизненным, воздухом пустошей. Затем, на горизонте, показалась дымка. Не белая, от костров, и не серая, от дождя, а желтовато-зеленая, ядовитая, клубящаяся над землей, словно гнойный нарыв.
И наконец, она услышала реку.
В былые времена, до того как ее дар стал проклятием и затем – оружием, она, наверное, описала бы этот звук как «шум потока». Теперь ее восприятие было иным. Она слышала не движение воды, а ее боль.
Это был не звонкий, жизнерадостный перезвон струй, а тяжелое, хриплое бульканье. Вода в этой реке не текла – она сочилась, преодолевая собственное сопротивление, ее «голос» был полон хрипов и спазмов. И сквозь этот гнетущий гул пробивался другой звук, тонкий и пронзительный, как крик раненого зверя, – шепот умирающего духа.
Айлин подошла к берегу, и ее охватило волнение отвращения. Вода была мутной, маслянистой, с радужными разводами на поверхности, словно от пролитого керосина. Берега представляли собой черную, липкую грязь, в которой тонули остатки чахлой, побуревшей растительности. Воздух над водой дрожал от зноя и испарений, которые обжигали горло едкой горечью.
Она присела на корточки, стараясь не касаться земли, и протянула руку над отравленной гладью. Закрыв глаза, она настроила свой внутренний слух, отфильтровывая физический шум течения и сосредотачиваясь на магической составляющей.
И перед ее внутренним взором разверзся ад.
Когда-то, давным-давно, дух этой реки был могущественным и свободным. Его песня была сложной, как симфония, – низкий гул подводных течений, серебряные колокольчики струй, омывающих камни, глубокий бас омутов. Теперь от этой симфонии остались лишь обрывки, искалеченные и изнасилованные. В магический «тела» духа были вплетены чуждые, искусственные ноты – резкие, визгливые частоты, которые рвали его естественную структуру, как крючья. Эти ноты не просто причиняли боль. Они перестраивали саму суть духа, заставляя его служить чему-то другому, извращая его природу. Он больше не был духом течения и жизни. Он стал духом яда, разложения и болезни. И он кричал об этом в немом, бесконечном ужасе.
Айлин отдернула руку, чувствуя, как тошнота подкатывает к горлу. Это было в тысячу раз хуже, чем стена в Академии. Там души были заперты и пожираемы, но их суть оставалась чистой, их страдание – ясным. Здесь же происходило нечто более чудовищное – изнасилование самой природы, насильственное перерождение.
Она не могла пройти мимо.
Встав, она последовала за течением реки вниз. Вскоре вдали показались первые признаки обычной, не призрачной жизни – убогие хижины с покосившимися крышами, чахлые огороды, обнесенные жухлым плетнем. Это была деревня, притулившаяся к мертвой реке, как младенец к иссохшей груди матери.
Воздух здесь был еще тяжелее. К химической вони примешивался запах безнадежности и гниющей рыбы. На берегу валялись тушки, их чешуя покрыта язвами. Люди, которых она видела, двигались медленно, апатично. Их глаза были тусклыми, а на коже у многих проступали странные, бледные пятна. Они не смотрели на реку с ненавистью или страхом. Они смотрели на нее с покорностью обреченных, принявших свой жребий.
Айлин направилась к группе женщин, полоскавших в мутной воде какую-то темную, грубую ткань. Их движения были лишены энергии, автоматичны.
«Простите, – тихо окликнула она их. – Эта вода… она больна».
Одна из женщин, самая старшая, с лицом, испещренным глубокими морщинами, подняла на нее взгляд. В ее глазах не было ни любопытства, ни надежды.
«Вода есть вода, – хрипло произнесла она. – Другой нет. А ткань красить надо».
«Но она отравляет вас», – настаивала Айлин, чувствуя беспомощность. Как объяснить им то, что она слышит?
Женщина лишь махнула рукой в сторону деревни. «Иди к Старейшине. Или к ним. Они все знают про воду». И снова погрузилась в свое бессмысленное занятие.
«Они» – это слово прозвучало с такой смесью покорности и затаенной неприязни, что Айлин сразу поняла: здесь есть иная власть, кроме власти Старейшины.
Она побрела по единственной улице деревни, привлекая на себя скупые, безразличные взгляды. Деревня называлась, как она позже узнала, Речной Узел. Ирония названия была горькой.
Старейшина оказался таким же угасшим, как и его люди. Он сидел на крыльце своего, немногим лучшего, дома и смотрел в пустоту.
«Дух реки умирает, – сказала ему Айлин, не тратя времени на предисловия. – Его перекраивают насильно. Это отравляет вашу землю и вас самих».
Старец медленно перевел на нее взгляд. «Дух… – он произнес это слово так, словно впервые слышал его. – Река всегда давала нам жизнь. Пока не пришли Они. Сказали, сделают ее… лучше. Сильнее». Он горько усмехнулся, и этот звук был похож на треск сухого сучка. «Теперь рыба дохнет. Дети болеют. Но… вода стала лучше красить ткань. Ярче. И Они дают нам монеты».
«Кто Они?» – спросила Айлин, хотя уже догадывалась.
«Алхимики, – прошептал старик, с опаской оглядываясь. – Из Лаборатории. На холме».
Его взгляд упал на что-то позади Айлин, и в его глазах мелькнул страх. Он резко замолчал, отвернулся и сделал вид, что дремлет.
Айлин обернулась. По улице к ней приближались двое мужчин. Они не были похожи на местных крестьян. Их одежда – хотя и простая, из добротной кожи и плотного полотна – была чистой и аккуратной. На поясах висели не ножи или топоры, а странные инструменты: стеклянные трубки, медные шары, щипцы неясного назначения. Но главное – их магический резонанс.
Он не был похож на резонанс магов Академии – мощный, шумный, основанный на прямом воздействии на эфир. Это было нечто более… техническое. Остроконечное, визгливое, состоящее из множества строго калиброванных, но неприятных для слуха частот. Они звучали как два идеально настроенных, но абсолютно бездушных механизма.
«Чужачка, – произнес один из них, мужчина с острым, лишенным эмоций лицом и светлыми, почти бесцветными глазами. Его голос был ровным, как стук метронома. – Ты задаешь вопросы».
Это не был вопрос. Это была констатация факта.
«Река больна, – ответила Айлин, не двигаясь с места. – Я слышу ее боль».
Второй алхимик, более коренастый, с руками, испачканными въевшимися пятнами неизвестных веществ, усмехнулся. Звук его усмешки был сухим, как шелест хитиновых крыльев.
«Боль – понятие субъективное, – сказал первый, тот, что с бесцветными глазами. – Река не больна. Она… оптимизирована. Ее природный, хаотичный поток энергии был неэффективен. Мы внесли коррективы. Теперь ее сила служит прогрессу».
«Прогрессу? – Айлин с трудом сдерживала ярость. Ее Тишина клокотала внутри, жажду вырваться и стереть эти визгливые, чужеродные ноты. – Вы превратили дух жизни в дух смерти! Посмотрите на людей! Посмотрите на землю!»
«Побочные эффекты, – парировал алхимик. – Незначительные и временные. Наша работа имеет глобальное значение. Процесс очистки и усиления природных магических потоков – ключ к будущему. Мы не можем позволить отдельным… аномалиям… мешать великому делу».
Его взгляд скользнул по Айлин, и в его глазах что-то мелькнуло – не интерес, а холодное, аналитическое любопытство, с каким энтомолог разглядывает редкий экземпляр насекомого.
«Ты та самая, да? – сказал коренастый алхимик. – Та, что гасит звук. Начальство предупреждало о возможном появлении подобного… феномена».
Айлин почувствовала, как по спине пробежал холодок. О ней уже знали. Ее дар, ее тишина, уже стала предметом обсуждения для этих… техников от магии.
«Вы не имеете права калечить мир ради своего «прогресса»!» – ее голос впервые зазвучал громко, сорвавшись с привычного шепота.
Алхимик с бесцветными глазами сделал шаг вперед. Его резонанс усилился, становясь еще более пронзительным.
«Право, чужачка, дает сила. И знание. Наше знание превосходит твои примитивные суеверия о «духах». Магия – это ресурс. И мы научились его добывать и перерабатывать с максимальной эффективностью. Твоя «боль» – это всего лишь шум устаревшего механизма, который мы заменили на более совершенный. Советуем тебе двигаться дальше. Речной Узел и этот поток находятся под нашей защитой».
Слово «защитой» прозвучало как откровенная угроза.
Айлин понимала, что слов здесь было недостаточно. Они не видели, не слышали и не чувствовали того, что чувствовала она. Их мир состоял из формул, выходных коэффициентов и «побочных эффектов». Ей нужно было показать им. Вернуть реке, хотя бы на мгновение, ее голос. Показать им, что они уничтожили.
Она закрыла глаза. Она не собиралась атаковать их. Ее целью был дух реки. Она собрала свою Тишину – не как таран, а как скальпель. Она мысленно вошла в тот клубок искаженных, измученных вибраций, что был духом, и нашла самые яркие, самые ядовитые нити – те самые «крючья», что впились в его сущность. И она прикоснулась к ним своей Тишиной.
Это было похоже на то, как если бы в оглушительном грохоте работающего механизма внезапно наступила тишина. Визгливые ноты, вплетенные алхимиками, на мгновение… смолкли. Их искусственный резонанс был подавлен.
И в образовавшуюся брешь хлынуло то, что осталось от истинного духа реки.
Это был не крик. Это был стон. Глубокий, полный невыразимой тоски и боли, стон утопленника, наконец сумевшего сделать глоток воздуха перед тем, как снова уйти под воду. Этот звук был настолько чистым, настолько насыщенным первозданной силой и страданием, что физический воздух вокруг задрожал. Вода в реке на мгновение остановилась, а затем забурлила, выплевывая на берег комья черной, зловонной тины.
Эффект для алхимиков был мгновенным и шокирующим. Они отшатнулись, как от удара током. Их лица, прежде бесстрастные, исказились гримасой боли и недоумения. Их собственные, строго контролируемые резонансы сбились, зафонили.
«Что ты сделала?!» – прошипел коренастый алхимик, хватаясь за голову.
Но для деревни эффект был иным. Люди, апатично бродившие по улице, замерли. Женщины у воды выпустили из рук ткань. Они поворачивали головы, вслушиваясь в тот стон, который прозвучал не в их ушах, а где-то глубоко в душе, в генетической памяти. На мгновение в их глазах вспыхнуло что-то давно забытое – узнавание. Связь с землей, которую они считали мертвой.
Это длилось всего несколько секунд. Сила Айлин была ограничена, а искусственные «крючья» оказались невероятно живучими. Визгливые ноты алхимиков вернулись, подавив ослабевший стон духа. Вода снова успокоилась, вернувшись к своему ядовитому, булькающему течению.
Но что-то изменилось. Тишина в деревне стала иной – напряженной, звенящей.
Алхимик с бесцветными глазами выпрямился. Его лицо снова стало маской, но в его глазах горел холодный, безжалостный огонь.
«Так значит, это объявление войны, – произнес он тихо, но четко. – Феномен проявляет агрессию. Протокол предписывает нейтрализацию».
Он сделал знак своему напарнику. Тот достал из-за пояса небольшую стеклянную сферу, внутри которой клубилась зеленая дымка.
«Ты не понимаешь, с чем играешь, чужачка, – сказал бесцветноглазый. – Ты видишь лишь маленькую речку. Мы же видим часть великой сети. И мы не позволим такой помехе, как ты, нарушить работу целого».
Айлин стояла, тяжело дыша. Она не хотела войны. Она хотела исцелить. Но ее первый шаг к исцелению привел ее на грань конфликта с силой, чьи масштабы и цели она даже не могла пока оценить. Она смотрела на алхимиков, на их готовые к бою инструменты, и понимала – отступать некуда.
Шепот из-под пепа только начинал обретать голос. И за этот голос предстояло заплатить куда большую цену, чем она могла предположить.
Глава 2: Охотники на эхо.
Бежать пришлось немедленно. Алхимики из Речного Узла не стали ввязываться в открытый бой – их протокол, видимо, предписывал что-то иное. Но Айлин видела в их холодных глазах обещание: это не конец. Они отметили ее, как болезнь отмечает организм, и теперь механизм ее отторжения был запущен.
Она ушла в Бесплодные Звука, туда, где ее Тишина сливалась с мертвой тишью земли, делая ее почти невидимой для магического слуха. Почти. Она шла без остановки весь остаток дня и всю ночь, двигаясь на юг, прочь от ядовитой реки и чадящих труб Лаборатории на холме. Ее тело горело от усталости, но внутри бушевала буря. Она не могла выбросить из головы стон духа реки – тот краткий миг освобождения, за которым последовало новое, еще более жестокое пленение. Она чувствовала себя хирургом, который на мгновение остановил кровотечение, лишь чтобы увидеть, как рана снова разверзается.
К утру она достигла края пустошей. Земля под ногами снова стала твердой, появились чахлые кустарники, а на горизонте зазеленел лес. И вместе с жизнью вернулся Рой – слабый, фоновый, но невыносимый после дней, проведенных в акустическом вакууме. Она сжала свой пузырь Тишины плотнее, создавая вокруг себя кокон диаметром не более трех шагов. Внутри него она могла дышать. Снаружи – мир снова оглушал ее своим магическим гамом.
Именно этот контраст – мертвая тишь пустошей и нарастающий гул жизни – и выдал ее.
Она сделала не больше дюжины шагов по опушке леса, как ее внутренний слух, всегда настроенный на аномалии, уловил нечто новое. Не визг алхимиков и не стон умирающего духа. Нечто… охотничье.
Это был звук, похожий на тихое жужжание. Не однородное, а составленное из множества отдельных, идеально синхронизированных нот. Он напоминал рой пчел, если бы пчелы были сделаны из хрусталя и льда. И этот рой был настроен на одну-единственную частоту – частоту ее Тишины.
Айлин замерла, инстинктивно прижавшись к шершавой коре старого дуба. Она затаила дыхание, пытаясь локализовать источник. Жужжание было повсюду и нигде одновременно. Оно исходило не из одной точки, а из самой ткани пространства, словно невидимая сеть, наброшенная на лес.
И тогда она их увидела. Вернее, сначала увидела искажения. Птица, пролетавшая между деревьями, на мгновение зависла в воздухе, ее магический, жизненный щебет оборвался, сменившись на долю секунды абсолютной пустотой, прежде чем она с чириканьем умчалась прочь. Лист, кружащий в воздухе, внезапно замер, словно врезавшись в невидимую стену. Эти аномалии были крошечными, точечными, и возникали они в разных частях леса, описывая вокруг нее невидимый периметр.
Охотники не просто шли по ее следу. Они уже окружили ее.
Сердце Айлин заколотилось в груди, посылая по телу приливы адреналина. Она сжала кулаки, чувствуя, как Тишина внутри нее сгущается, готовясь к удару. Но к удару по чему? Она не видела врага.
«Можно сэкономить время, аномалия, – раздался голос. Он был на удивление обычным, почти дружелюбным, но в его основе лежало то самое ледяное жужжание. – Мы знаем, что ты здесь. Твое молчание кричит в Рое громче, чем любое заклинание».
Из-за дерева в двадцати шагах от нее вышел человек. Он был одет в одежду из мягкой, серой ткани, которая сливалась с тенями леса. Ни доспехов, ни оружия. Его лицо было молодым и невыразительным, а глаза… глаза были странными. Зрачки мерцали, словно крошечные экраны, на которые проецировались невидимые данные. Он был первым, кого она увидела, но ее слух подсказывал, что их как минимум трое. Двое других находились где-то по флангам, их присутствие выдавалось лишь едва уловимыми провалами в магическом фоне.
«Я не аномалия», – тихо сказала Айлин, не покидая укрытия.
Человек улыбнулся. Это была быстрая, чисто механическая улыбка, не затронувшая его глаз.
«Все так говорят. Каждый сбой в работе считает себя уникальным. Но закономерность – вещь упрямая. Твое присутствие нарушает магический баланс. Ты – дыра в симфонии. А дыры имеют свойство расширяться».
Он сделал шаг вперед, и Айлин почувствовала, как воздух вокруг нее сгустился. Ее пузырь Тишины дрогнул, подвергаясь давлению. Это была не магическая атака в привычном смысле. Это было… наложение. Охотник испускал тончайшие, невероятно сложные вибрации, которые пытались «залатать» создаваемую ею пустоту, заполнить ее чужим резонансом. Это напоминало попытку заткнуть пробкой жерло вулкана.
«Мы – Гончие Роя, – представился он, как будто говорил о своей профессии бухгалтера или пекаря. – Наша задача – поддерживать чистоту сигнала. А ты – самый громкий шум тишины из всех, что нам доводилось встречать. Венценосная добыча».
Венценосная добыча. Слова прозвучали как приговор.
Айлин поняла, что разговаривать бесполезно. Они видели в ней не личность, не человека с трагедией и целью, а явление. Сбой. Помеху. Так же, как алхимики видели в духе реки ресурс.
Она не стала ждать, пока они завершат окружение. Собрав волю, она выпустила сгусток Тишины не в самого охотника, а в точку между ним и одним из его невидимых напарников. Это не была атака на их магию. Это была атака на их связь.
Эффект превзошел ожидания. Лесной гул в радиусе десяти ярдов просто исчез. Пение птиц, стрекот насекомых, шелест листьев – все смолкло. Но это была не ее знакомая, контролируемая тишина. Это был шок, разрыв. Двое невидимых Гончих на флангах материализовались из ничего, пошатнувшись, словно их ослепили яркой вспышкой. Их идеальная синхронизация дала сбой.
Охотник перед ней вздрогнул, его мерцающие глаза на мгновение погасли, а потом снова зажглись с удвоенной силой.
«Интересно, – произнес он, и в его голосе впервые прозвучала нотка неподдельного, научного интереса. – Не подавление, а разрыв связности. Спасибо за данные».
Он щелкнул пальцами. И лес ожил. Но не так, как прежде. Деревья вокруг Айлин затрещали, сгибаясь под невидимым напором. Ветви потянулись к ней, словно щупальца. Земля под ногами заколебалась, пытаясь схватить ее за лодыжки. Гончие не атаковали ее напрямую. Они атаковали мир вокруг нее, используя его как оружие. Они настраивали магический резонанс самой природы, заставляя ее отвергать аномалию в своей midst.
Это было гениально и ужасно. Она не могла погасить весь лес. Ее силы на это не хватило бы.
Айлин бросилась в сторону, уворачиваясь от хватающих ветвей и проваливающихся участков почвы. Ее пузырь Тишины работал на износ, постоянно гася локальные всплески враждебной магии. Она была как человек, пытающийся пересечь реку по шатким, постоянно исчезающим под ногами камням.
Один из Гончих, тот что справа, попытался преградить ей путь. Он возник перед ней, его руки были окружены сияющими геометрическими фигурами, которые испускали оглушительный, диссонирующий аккорд, предназначенный для разрушения ее защиты. Айлин не стала вступать в дуэль. Она просто… шагнула в него.
Она не ударила его. Она обняла его своей Тишиной, как когда-то обняла Ториана. Но на этот раз не для откровения, а для выживания.
Кристаллическое жужжание Гончего оборвалось. Его глаза закатились, и он рухнул на землю, не потеряв сознания, но полностью дезориентированный. Его мозг, привыкший к постоянному потоку магической информации, вдруг оказался в вакууме.
«Цена за данные оказалась высокой, – холодно констатировал первый охотник, не пытаясь помочь своему товарищу. – Аномалия обладает тактическим интеллектом».
Айлин прорвалась через образовавшуюся брешь, углубляясь в лес. Она слышала, как оставшиеся двое Гончих мгновенно восстановили связь и начали преследование. Их жужжание снова нарастало позади, неумолимое, как судьба.
Она бежала, не разбирая дороги, полагаясь лишь на инстинкт и свое восприятие. Она гасила следы своего магического отпечатка, делая себя невидимой для их «слуха», но они шли не только по магическому следу. Они шли по самой тишине, что она оставляла за собой. Она была черной дырой, движущейся по яркому, гудящему миру, и ее было слишком легко отследить.
Преследование длилось несколько часов. Она теряла их в оврагах, где эхо сбивало с толку, ныряла в ледяные ручьи, чтобы скрыть свой след, но они всегда находились. Они были подобны гончим псам, которые чуют не запах, а само отсутствие запаха.
К вечеру она выбежала на скалистый утес, с которого открывался вид на долину, прорезанную быстрой, чистой рекой. За ней лежали земли, где магия, судя по гулу, была еще сильна и не искажена. Спасение было так близко.
Но и Гончие были близки. Они вышли из леса и остановились в двадцати шагах от нее, перекрывая путь к спуску. Их было двое – лидер и третий охотник. Их серые фигуры на фоне заходящего солнца казались воплощением бездушной эффективности.
«Бегство окончено, аномалия, – сказал лидер. Его одежда была слегка порвана, лицо покрыто царапинами, но его голос оставался прежним – спокойным и уверенным. – Ты предоставила нам бесценные данные о своем поведении. Но дальнейшие эксперименты в полевых условиях сопряжены с неоправданным риском».
Он поднял руку. В его ладони замерцал сложный рунический знак, собранный из чистого света. Он испускал вибрацию, от которой у Айлин заломило зубы. Это была не атака, а… аннигиляция. Заклинание, предназначенное не для того, чтобы ее убить, а чтобы стереть. Стереть ее аномальную природу, растворить ее Тишину в Рое, вернув миру «баланс».
Айлин отступила к самому краю обрыва. Позади нее был стремительный поток, внизу – острые скалы. У нее не было выбора. Она не могла победить их в открытом противостоянии. Их сила была в синхронизации, в работе в команде, в поддержке всего мира вокруг. Ее сила была в одиночестве.
Она посмотрела на Гончих, на их бесстрастные лица, на готовый обрушиться на нее свет руны.
И тогда она сделала единственное, что могла. Она развернулась и прыгнула вниз, в ревущий поток.
Но перед тем как прыгнуть, она совершила последнее действие. Она не стала защищаться. Вместо этого она сфокусировала всю свою оставшуюся волю и выпустила один-единственный, невероятно мощный импульс Тишины. Но не на Гончих. Не на заклинание. А в мир.
Он пронесся по долине, не причиняя вреда, не гася магию надолго. Он просто… на мгновение выключил все. Пение птиц, шум реки, шелест травы, гул земли – все смолкло на одно-единственное сердцебиение.
Для Гончих Роя, чье восприятие было настроено на постоянный поток данных, это был акт абсолютной жестокости. Они вскрикнули – впервые издав по-настоящему человеческий звук – и схватились за головы, их системы восприятия перегрузились от внезапного, всеобъемлющего нуля.
Айлин не увидела этого. Ледяная вода сомкнулась над ней, унося ее вниз по течению, под скалы, в неизвестность. Ее последней мыслью перед тем, как сознание начало уплывать, было то, что она, возможно, совершила ошибку. Этот импульс был маяком. Он указал ее местоположение не только Гончим, но и всем, кто умел слушать. Охота только начиналась. И отныне у нее были не только алхимики, желающие ее нейтрализовать, но и профессиональные охотники на призраков, для которых она стала венценосной добычей.
Глава 3: Дирижер без оркестра.
Ледяная вода выплюнула ее на каменистый берег в полусотне ярдов ниже по течению. Айлин выползла на сушу, дрожа всем телом, ее легкие горели, а в ушах стоял оглушительный грохот падения. Она лежала на холодных гладких валунах, не в силах пошевелиться, и смотрела в серое, предрассветное небо. Ее последний импульс Тишины истощил ее до дна. Она чувствовала себя вывернутой наизнанку, пустой, как высохшая скорлупа. Ее пузырь Тишины, верный спутник, был тонок, как паутина, и едва спасал от нарастающего гула мира.
Гончие Роя, вероятно, все еще были где-то наверху, на обрыве. Или уже спускались в долину. У нее не было сил бежать. Она могла только лежать и слушать.
И мир, который она едва не покинула, звучал для нее теперь по-новому. После того всеобъемлющего, искусственного молчания, что она навязала долине, естественные звуки казались оглушительными. Но это был не тот болезненный Рой, от которого она бежала раньше. Это была… сложность. Шум реки был не просто гулом, а многослойной симфонией струй, водоворотов, ударов о камни. Шепот леса – это был не единый шелест, а миллионы крошечных голосов: насекомых, зверей, самих растений. Она слышала, как земля под ней дышит – низкое, мощное, почти неосязаемое биение.
Она всегда воспринимала магический гул как боль. Теперь, лежа на грани истощения, она впервые увидела в нем… жизнь. Хаотичную, неупорядоченную, порой болезненно громкую, но – жизнь. И ее Тишина была не просто щитом или оружием. Она была вмешательством в этот хор. Насильственным, пусть и с благими намерениями.
Эта мысль была настолько новой и пугающей, что заставила ее сесть. Голова закружилась, но она удержалась. Она была жива. И Гончие, скорее всего, все еще искали ее. Нужно было двигаться.
Она побрела вглубь долины, держась ближе к реке, чей шум маскировал ее шаги и сбивал с толку магические следы. Долина была дикой и прекрасной. Высокие сосны упирались в небо, а воздух был напоен запахом хвои и влажного мха. Но даже здесь, в этом, казалось бы, нетронутом уголке, ее слух улавливал странные ноты.
Сначала это было едва уловимо – легкая дрожь в земле, не от ее шагов. Затем – отдаленный, низкочастотный гул, который не принадлежал ни реке, ни лесу. Он был… механическим. Искусственным. Но в его основе лежала не визгливая точность алхимиков и не кристальное жужжание Гончих. Этот гул был грубым, мощным, почти яростным. Он напоминал стук гигантского, неуклюжего сердца.
Любопытство, всегда бывшее ее и слабостью, и силой, заставило ее свернуть с пути и двинуться на этот звук. Она шла осторожно, маскируя свое присутствие, пока не вышла на опушку леса, открывавшую вид на необычное зрелище.
Перед ней расстиралось каменное плато, усеянное гигантскими, поросшими лишайником валунами, как будто разбросанными рукой титана. А в центре этого плато стоял человек.
Он был высоким и тощим, его фигура казалась хрупкой на фоне массивных камней. Его длинные, седые волосы и борода были всклокочены, а одежды представляли собой лоскутья кожи и мешковины. Но не его внешность привлекла внимание Айлин. А его магический резонанс.
Он был… невероятно громким. Но не так, как маги Академии, черпавшие силу извне. Его гул исходил изнутри, это был чистый, ничем не сдерживаемый выброс энергии. И он был направлен на один из самых больших валунов.
Человек – геомант, как сразу поняла Айлин – расхаживал вокруг камня, размахивая руками, словно дирижируя невидимым оркестром. Он не произносил заклинаний. Он… пел. Вернее, издавал гортанные, разрозненные звуки, полные мощи и одержимости. Каждый его жест, каждый выкрик посылал волну резонанса в камень, заставляя его слабо вибрировать и отвечать глухим, басовитым гулом.
«Слышишь? Слышишь?! – кричал геомант, обращаясь к камню. Его голос был хриплым от напряжения. – Твое сердце бьется! Проснись! Восстань! Они все забыли, но я помню! Я помню твою песню!»
Айлин замерла, наблюдая. Она видела, что он пытается сделать. Он не вредил камню, как алхимики. Он не подавлял его волю, как Гончие. Он… будил его. Он слышал в этом валуне не просто глыбу породы, а спящего каменного духа, великана, и пытался силой своего резонанса заставить его сердце – ядро магической силы – снова забиться.
И он был близок к успеху. Айлин чувствовала, как под мощными, но неуклюжими ударами его воли древний дух внутри валуна начинал шевелиться. Но это было не пробуждение. Это была агония. Резонанс геоманта был слишком грубым, слишком несфокусированным. Он не ласкал и не убеждал. Он молотом вбивал жизнь в камень, рискуя расколоть его изнутри. Дух, дремавший тысячелетиями, просыпался в муках, его «песня» была не мощным гимном, а предсмертным хрипом.
Это зрелище было одновременно величественным и ужасающим. В этом безумном геоманте Айлин увидела искаженное зеркало самой себя. Он, как и она, слышал музыку мира. Он, как и она, не мог оставаться в стороне. Но где она искала тишину и исцеление, он жаждал громогласного пробуждения. Где она видела боль, он видел лишь нераскрытый потенциал. Он был Дирижером, мечтавшим вернуть миру его утраченную громоподобную симфонию, невзирая на то, что инструменты могли не выдержать натяжения струн.
Она не могла позволить ему продолжить. Еще немного – и дух камня либо умрет, не родившись, либо проснется безумным и разрушительным.
«Остановитесь», – тихо сказала Айлин, выходя из укрытия.
Геомант резко обернулся. Его глаза, горящие лихорадочным огнем, уставились на нее. В них не было страха, лишь раздражение помехи.
«Кто ты? – прохрипел он. – Уходи! Ты нарушаешь резонанс! Я почти нашел нужную частоту!»
«Вы убиваете его, – сказала Айлин, подходя ближе. Ее собственное истощение было забыто перед лицом этой надвигающейся катастрофы. – Вы не будите его. Вы ломаете его».
«Ломаю? – Геомант засмеялся, и его смех был похож на треск ломающихся камней. – Я возвращаю ему силу! Силу, которую этот мир забыл! Мы стали слабыми, тихими, жалкими! Мы закопали своих богов в землю и стали поклоняться шепоту! Но я помню! Я помню, как земля дрожала от их поступи!»
Он снова повернулся к камню и с новой яростью обрушил на него свою волю. Камень затрещал. Из его поверхности поползла тонкая, но зловещая трещина.