Цветочки-Василечки папуле одиночке

Пролог

– Дети с кучей поведенческих проблем. Склонны к побегам и бродяжничеству. За те полгода, что они в нашем учреждении, они уходили в самоволку три раза. Мальчик агрессивный. Постоянно провоцирует драки. Девочка… Она просто молчит. За все время, что она тут, не произнесла ни слова. Мы консультировались с психологами, врачами. Скорее всего какая-то задержка в развитии. У близнецов часто такое бывает. Один, тот, что сильнее просто отбирает у слабого плода необходимые для развития вещества. В общем, эти ребята… Мы думали о переводе их в коррекционное учреждение.

– У детей нет имен? – приподнимаю я бровь. Если честно, я совсем не понимаю, какого черта делаю в кабинете директора “Детского дома № 5”. Воняет эта богадельня, как и все детские дома призрения: дешевой едой, хлоркой и детскими страданиями. И от чего-то все директрисы подобных “страдален” все на одно лицо. Ледяные мегеристые бабы, с камнем вместо сердца и встроенным калькулятором.

– Отчего же, есть. Но они на них не откликаются. Мальчик полностью игнорирует обращение к нему, может послать нецензурно. Девочка просто не слышит. Или делает вид, что не слышит. – кривит губы противная тетка с пучком на голове, в очках в дорогущей оправе. – Послушайте, я все понимаю. Но… Зачем вам проблемы? Вы богаты, успешны. Родите себе нормальных… Эти дети…

– Это дети. И если они мои, я не обойдусь без ваших советов. Сегодня приедет доктор. Возьмет у них анализ. А сейчас я бы хотел посмотреть на ребят.

– А если не ваши? – щурится чертова ведьма. – Это дети, вы правы. Не игрушки. Давать им пустую надежду… Хорошо, я сейчас попрошу воспитателя привести…

– Издалека, – перебиваю я цербершу. Глаза у бабы, как два крючка гарпунных. – Я не уверен, что они мои. Вы правы, зачем давать излишнюю надежду?

Иду, как под конвоем по противным, хоть и отремонтированным, коридорам. На стенах детские рисунки, поделки, доска почета импровизированная. С нее на меня смотрят угрюмые фотографии. У детей не бывает такого взгляда. У нормальных детей. Но, нормальные дети и не выгрызают себе путь к счастью острыми цепкими зубами. Морщусь, пытаясь не вспоминать, сколько лет я провел вот в таком же “счастливом” детстве.

– Васильковы где у нас? – спрашивает церберша у молоденькой девки, которая выскакивает нам навстречу, как чертик из табакерки. Ничего, такая. Глаза как плошки, волосы встопорщенные каштановые, грудь… – Т ася. Только не говори…

– Петр Михайлович Васеньку запер снова в дисциплинарной комнате. Он укусил Володю Репкина за плечо, и…

– У вас тут и карцер есть? – ухмыляюсь я. – Прелестно. И что, детка, часто Васильков в карцере, точнее в дисциплинарной комнате, сидит?

Директриса смотрит на девку так, что она не знает куда деться. Бедолага. Взгляд затравленный, щеки красные, глаза бегают. Тяжело девке живется, врать совсем не умеет.

– Ну, я жду ответа…

– Ну, он… Валентина Петровна. Ну Вася не виноват был в этот раз. Репкин у Василисы отобрал печенье. И вообще…

– Я не слышу ответа, – снова рычу я. Церберша молчит. Девку она сотрет в порошок, как только я уеду. К гадалке не ходи.

– Я вам говорила… – не дает и слова сказать взъерошенной Тасе Валентина Петровна. – Дети эти – волчата… У них нет понятия плохо-хорошо.

– Я спрашивал не вас, – перебиваю тетку. Не свожу взгляда с испуганной девчонки.

– Да каждый день он там. Хотя почти всегда ни за что, – лепечет несчастная смертница. Сегодня ее уволят, можно не сомневаться. Таких вот “барашек” не любят в стае волков. Точнее, любят, но только проглатывать с рожками и ножками. – Он за сестру заступается. Их нельзя разделять. Васюта страдает, когда брата нет рядом. Вася и Васюша хорошие. Им просто страшно.

– Не понял. Вася, Васюта. Это что вообще?

– Они Васильковы. Василий и Василиса, – улыбается смешная Тася. И в ее глазах столько тепла, когда она говорит про своих воспитанников. – Смешно, правда? Родители затейники у них… Ну… были. Дети сироты. А так они очень хорошие. И дружные. И держатся друг друга. Ой, простите. Мне пора. Я и так задержалась тут.

Мальчишку вижу через крошечное окошко в двери. Маленький, взгляд такой упертый, упрямый. Он похож на мать. Ужасно похож. Такой же несгибаемый. Такой же… Сидит на стуле, смотрит в одну точку. Он не мой. Не может быть моим. Поэтому мы и разошлись с Алькой. Вообще не понимаю, зачем я тут. Наврала мне несостоявшаяся теща. Ненавижу детские дома. Его мать. Свою слабость.

– Узнаю, что эту… Тасю уволили, устрою гвадалахару, – обещаю я мегере директору. Она в ярости, но молчит.

Откуда берется крошечная девочка, я и сам не знаю. Вырастает возле меня. Смотрит васильковыми глазами прямо в душу. У нее глаза мальчика из карцера, глаза Альки – ее матери. Платьице уродское на ней, серое какое-то, сиротское. Хочется сбежать. Просто и не оглядываясь. Они не мои. Не мои.

Они сироты. Ну и черт с ними. Права церберша. Я вообще не предназначен для отцовства. А уж чужие дети… Тогда, что я тут жедаю? Что?

– Не смогли удержать. К брату рвется. Мычит, – одышливо докладывает толстая бабища, похожая на самосвал, хватая девочку за тонкую ручку. – Ах ты негодница. Валентина Петровна. Может опять ее в дурку отправить? Ну спасу же нет от этих…

– Нестерова, ты совсем что ли? У нас посетитель? Не справляешься с работой… – косится на меня директриса. А мне кажется, что я снова маленький мальчик. Проваливаюсь в бездну какую-то.

Не могу оторвать взгляда от глаз, полных боли и мольбы. Девчонка вдруг меня хватает за штанину, показывает пальцем на дверь. И мне хочется всех тут разорвать. А еще, страшно хочется сбежать. Прямо вот физически яростно.

– Выпустите мальчика сейчас же. Врач приедет через час. Я завтра позвоню.

Глава 1

Восемь месяцев назад

Ярослав Розин

– Это что? – приподнимаю бровь, рассматривая тонкую дешевую папку, которую бросила на стол секунду назад женщина из прошлого. Моего прошлого, в которое возвращаться у меня нет абсолютно никакого желания. – Очередная попытка выманить у меня денег? Разочарую вас, дорогая моя бывшая, несостоявшаяся теща. Что на этот раз у вас случилось?

– Ничего. Просто я умираю. Месяца полтора осталось, – кривится мать моей бывшей супруги. – И меня не миновала сия чаша. Видно расплата за самый большой грех, который я совершила. Яр…

– Я так и знал. Денежек захотелось? А что же дочь свою ко мне не подослали? У нее бы лучше вышло меня развести на бабосики.

Черт, ну зачем? А вдруг и вправду явится моя девочка из прошлого. И что я буду делать? Что? Я до сих пор не женат снова только потому, что не смог оправиться от предательства Альки. Я ей верил, любил до умопомрачения. Я думал вообще не переживу. А потом стал козлом и жизнь стала проще и понятнее. И так мне сейчас отлично живется. Не нужно мне никого. Ну, может на разок, только. Просто убедиться, что все душевное и живое во мне давно отмерло и отвалилось.

– Аля умерла год назад, – слова Галины Николаевны я не сразу понимаю, потому что мне кажется, что меня смачно и с оттягом ударили под дых. – Похоронена на городском кладбище. Я тебе сообщала, но ты читать не стал сообщения. Наверняка в черный список кинул мой контакт. Я там рядом с ней лягу. Деньги свои засунь себе… Слушай, я понимаю, ты обижен и зол, имеешь право. Но… Моя дочь не виновата перед тобой. Меня казни, а ее отпусти. Душа ее там мается непрощенная. Это самое страшное для меня на краю.

– Не желаю ничего слушать, – я хриплю. Мне не нужно вранье очередное. А с Альки, что ж, теперь взятки гладки. – Думали пришли, разжалобили меня и все? Что я должен делать? Со слезами на глазах упасть на могилу, вопя, я тебя прощаю? Или вас проводить в Вальхаллу с почестями?

– Детей своих забери. Не позволь им пропасть в детском доме. Они беззащитные совсем. И у них нет больше никого. Ты слышишь? Разделят их, не переживут. Близнецы, Васька и Василиса. Ярослав, молю тебя, – лихорадочно блестит глазами Аллькина мать. А меня смех начинает душить? Она что, лоха нашла?

– Моих? Вы не попутали ничего? – отсмеявшись сиплю я. – У меня нет детей. И не будет. Вам как никому это известно. Вы же врач. Я ясно излагаю? А спиногрызов пусть забирают, разделяют. Плевал я. Лиза, посетительницу проводи. Уходит она. И на будущее, больше ко мне не пускать ни одного человека с фамилией Васильковы. Лиза, твою мать… Нет, это надо, наглость такую иметь, чтобы явиться ко мне, да еще сопляков чужих мне на шею повесить.

– Я и так проклята, Розин. А ты… Сам же детдомовский. Не бери грех на душу. Твои они.

– Грех? Да что ты о грехе знаешь? Ты… Пошла вон, – уже шиплю я. На пороге кабинета появляется испуганная секретутка и слава богу, а то я уже готов взорваться. – Лиза, что встала? Гони эту старую ведьму в шею. И еще раз если пропустите ее сюда, всех на хрен уволю.

Папка так и лежит на столе. Омерзительнее змеи ядовитой этот простой дешевый конверт из пластика. Ничего хорошего от этой семейки я давно не жду. Надо же…

А Алька умерла. Умерла. Ну не могла же ее мать мне так наврать? Это даже для меня, безбожника, слишком. Это… И дети? Она что же родила? А я и не знал. Ничего не знал. Да и не интересовался. У нее другая жизнь, другой мужик. Она предпочла все и сразу. А я…

Скидываю чертову папку в мусорную корзину. Надо позвать секретаршу. Пусть вынесет отсюда эту гадость. Дети у меня. Нет у меня детей. Не нужны. Семья делает человека слабым и уязвимым, я в этом имел возможность убедиться. Только я у себя есть. Только на себя я могу рассчитывать.

Только на себя. Не люб я был нищим и бездомным. А теперь и конные и пешие прут. И все, блин, обиженки. Да пошли все…

Вскакиваю с кресла. Нужно просто уйти отсюда. Все равно куда. Пожрать нужно вкусно, дорого и от пуза. Завалиться в кабак, снять бабу и все встанет на свои места. Все просто.

– Меня сегодня не будет, – бросаю я замершей по струнке секретутке. На ходу достаю мобильник. Набираю номер единственного человека из моего прошлого, с которым до сих пор поддерживаю связь. – Борька, пошли пожрем… – хриплю, борясь со вспышками в глазах. Тик у меня с детства. В детском доме не сильно озадачивались подобными мелочами. Сейчас проявляется только во время сильного нервного стресса. Давно не было, очень давно.

Чертова папка. Не знаю зачем, возвращаюсь. Достаю ее из корзины. Пластик жжет пальцы, словно ядовитая кислота.

– Выкинь, – бросаю на стол секретарше омерзительный конверт, даже не заглянув внутрь. – Сожги к хренам. Хотя… Проверь мне кое-что.

Жить хорошо. Ресторан, дорогая еда, Борька, его скабрезные шутки, веселые дорогущие эскортницы. Мне все это помогает забыться. Я научился выкидывать из памяти ненужное и противное. Я научился жить только для себя. Очень нужное умение.

Глава 2

Сейчас

Мила Цветкова

– Послушайте, Васильки не смогут жить в детском доме. Они домашние дети. Залюбленные. Пожалуйста, я справлюсь. Я им обещала, что не отдам, умоляю я, глядя в глаза работницы социальной службы. Уставшие глаза, и в них я вижу проблеск жалости, короткий как искра. Васятка угрюмо катает машинку по полу. Чертову машинку, которую я привезла неделю назад. Василиса молчит. Все время молчит. Неделя прошла уже…

– Они просто дети-сироты. Не щенки и не котята. Выражение “домашние” к ним неприменимо. Я все понимаю. Но вы детям никто. НИКТО. – припечатывает меня инспекторша. Даже сострадание ее не может перевесить рабочих инструкций. – Крестная – это не родство. Вы понимаете, что почти сутки дети сидели возле тела своей бабушки? Вы осознаете какая это травма для семилетних детей? Пока я вижу только эгоистичных безответственных взрослых.

– Я прилетела сразу, как смогла. Я не знала. Мне тетя Галя позвонила уже когда ей совсем плохо стало, и я сразу сорвалась к ним. Пожалуйста. Я умоляю вас. Я не знала, что их бабушка настолько больна. Если бы я знала…

– Ничего бы не изменилось. Детей у нас нельзя по наследству передать. Так что ничем не могу помочь. Попробуйте законно оформить все бумаги на опеку, но это займет время и… Хотите совет? Поезжайте домой. Дети-сироты. Возраст не малышковый. У вас есть жилье, семья, муж?

– У меня квартира однокомнатная, и… если нужно я выйду замуж. Если потребуется…

Социальная дама вздыхает. И во взгляде ее не жалость, а глухое осуждение. Она права во всем, кроме одного.

– Они не сироты. У них есть отец, – хватаюсь я за последнюю тоненькую соломинку.

– Отец-молодец. И где же он? Девушка, у меня нет времени на разговоры. Соберите детям вещи на первое время.

– Если их отец согласится забрать ребят?

– Он вписан в свидетельства о рождении детей? – теплеет женщина.

– Нет. Не знаю. Ну отчество то у них Ярославовичи. Значит… – я мямлю. Я дура. Но мерзкий Ярослав Розин, уничтоживший мою любимую подругу, выжравший ее до основания, мой последний шанс. Наш с Васильками последний шанс. – Я его найду. Просто мне нужно время. Есть у меня время?

Молчит дама социальная. Жалость теперь не во взгляде. Она написана у нее на лице. Она прекрасно понимает всю провальность моего плана. Если дети не были нужны отцу при жизни матери, если он после ее смерти даже не объявился, то… Но надежда же умирает последней.

Василиса тихо плачет, Васятка хмурится по-мужски. Уходят не оглядываясь. Их уводит за руку в неизвестность чужая тетя, а я ничем не могу помочь. И от бессилия хочется орать в голос.

А я ведь обещала. Я обещала Альке что ни за что в жизни не брошу крестников. Не позволю им страдать. И не могу сдержать чертово слово.

– Прости, – шепчу я фотографии, с которой на меня смотрит Аля. Она смотрит не мягко сейчас, как раньше, а строго и насуплено. И даже улыбка, застывшая на ее губах навечно, не спасает ситуацию. Смотрит мне за спину. И я, повинуясь какому-то странному наитию на ватных ногах иду к серванту. Не знаю что, но я уверена, там что-то есть, что поможет мне понять, как действовать дальше.

Простой, чуть желтоватый листок в линейку из школьной тетради лежит на самом виду. И я знаю, что послание не мне адресовано, но все равно некультурно бегаю глазами по неровным строчкам, написанным торопливым дрожащим почерком.

Я совсем не знала эту женщину, хотя думала, что она мне почти родственница. Мне страшно до глухоты. Мать моей лучшей подруги была… Чудовищем?

Нужно успокоиться. Выравниваю дыхание. Осматриваю письмо со всех сторон. В самом углу листа номер телефона. Сердце пропускает удары.

– Алло, – мужской голос в трубке звучит властно и жестко. Странно, что Ярослав Розин вообще ответил на звонок от неизвестного абонента. Обычно такие как он весьма избирательны в том, с кем общаться. Я позвонила наугад. – Я вас слушаю.

– Здравствуйте. – господи, как же жалко я звучу. Сейчас он пошлет меня на три веселых буквы, и будет прав абсолютно. И даже если он выслушает меня, и я смогу передать ему послание Галины Николаевны, скорее всего он просто рассмеется мне в лицо. Потому что то, что написано на клочке бумаги чудовищно, неправдоподобно. И скорее всего разрушит сразу несколько судеб. И самое страшное, что от этого уродливого клочка бумаги зависит, как будут жить два маленьких человечка, которых глупые взрослые уже обрекли. – Меня зовут Мила. Вы не вспомните меня наверное. Мы с вами давно… – я чащу, потому что понимаю, что скорее всего он уже сейчас бросит трубку… Даже в его молчании раздражение, презрение и брезгливость.

– Не интересует. Я не разговариваю с одноразовыми бабами после… Хм… Кстати, откуда у тебя мой номер?

– Я не… Да что вы… Как вы… – боже. Не нужно его злить. Нужно просто договориться о встрече, хоть как-то. Объяснить. Передать письмо. А дальше пусть сам решает. Точнее, не так. Я должна уговорить Ярослава Розина. Человека, который считается несгибаемым и злым. Я должна уговорить его помочь мне забрать его детей из детского дома.

– Странно, что я с тобой разговариваю вообще. – хмыкает трубка. Он благодушествует, или… Фоном несется развратный женский смех. Ну… Мне он кажется развратным и мерзким. У детей горе. У меня горе. А он развлекается. Он… Я всегда считала бывшего мужа Альки подонком. Так что же изменилось, кроме проклятого письма, жгущего мне руку, словно кислота. – У тебя минута.

– Ярослав, послушайте… Я звоню вам сказать, что ваши дети…

– Не интересно. Иди в жопу, у меня нет детей. Я бесплодный, – сказано это ровно и спокойно. – Еще раз позвонишь, мой начальник охраны тебя из-под земли выколупает и сделает больно.

В ухо несутся издевательские короткие гудки. Все таки он подонок и мерзавец. И не важно кто его таким сделал. Это в нем сидело всегда. Еще никто вот так меня не посылал. От ярости дышать нечем. Я его достану. Я его…

Оседаю прямо на пол. От слез щиплет глаза. От бессилия тело кажется ватным. Ничего я не смогу. Этот зверь меня сотрет в порошок.

Глава 3

Ярослав Розин

Это что же, поветрие какое? Еще одна дура пытается повесить мне на шею своих спиногрызов. Нет, я ничего не имею против милых карапузов, умильно пускающих пузыри. И, возможно, когда-нибудь я женюсь, возьму на воспитание несчастного сироту из детского дома и стану примерным папулей. Но… Обманывать меня я не позволю никому. При чем вот так обманывать – нагло и глупо. Это означает, что меня держат за идиота. А такого я не прощаю.

– Ты чего подвис, Яр? – радостно гогочет раскрасневшийся Борька. Эта традиция ходить по субботам в баню у меня давно не вызывает ни радости, ни удовольствия. В печенках сидит, честно говоря. Но обижать моего друга отказом от его любимого действа я не хочу. Тогда у меня не останется совсем никого. – Проблемы?

– Скорее веселый аттракцион. Вот скажи, Борь, почему бабы такие предсказуемые? Все, при чем.

– Денег хотят?

– Хотят меня, Боря. При чем всего и без остатка, естественно с деньгами и статусом. Зубастенькие глупые акулки думают, что я им по зубам. Только я на деле невкусненький. Обертка ничего так, а вот содержание… – ухмыляюсь я. Морщусь, сделав из запотевшего бокала глоток мерзкого детокс-коктейля. Борька повернут на здоровом питании и пытается меня втянуть в свою “ПП” секту. Думает, что если пить эту бурду и жрать пророщенную пшеницу он будет жить как будда вечно. Только вот радости от такой жизни… Хотя, даже понимание того, что ты король мира, перестает радовать очень быстро. В этой гребаной жизни должен быть смысл. И это совсем не деньги. В этом я убедился. – Самое интересное, что это уже второй раз за последний год.

– Что хоть сказала эта…?

– Что у меня двое детей, – хмыкаю я. В груди растет странный воздушный шар. А ведь я хотел семью. Хотел с Алькой… А потом… Потом она меня просто вышвырнула из жизни в полуподвальный дешевый офис. Да, я был неудачником. Зачем дочке шикарного врача был нищий сирота? Любовь… Быстро у нее прошла любовь ко мне. Осталось только презрение. Я достиг всего, чтобы ей доказать, что я могу все. А ей это уже не нужно все. Сидит там где-то, наверное, на черной тучке и плюет сверху на мои успехи. Даже тут она меня переиграла.

– Мало, – хохот Борьки кажется мне отвратительным.

Я очень хотел детей от Альки. Мы мечтали. Мечтали именно о двойняшках. Королевской паре – девочке принцессе и мальчике хулигане. А потом мой диагноз как приговор. Как там тогда сказала Галина Николаевна? “Такие, как ты, Розин, не должны размножаться. Бог то все видит”. Сука, что ж так мерзко то? Моя бывшая теща врач репродуктолог. Была врачом. Вот такая вот ирония. Надеюсь, что она выполнила свое обещание, и теперь делает мозг своим близким родственничкам рогатым. Думаю, там ей давно была приготовлена персональная сковорода, раскаленная до бела.

– Мне достаточно, – ухмыляюсь. Во рту горько, то ли от мерзкого кислородного коктейля, то ли от мыслей. – Борь, я домой поеду. Баня должна очищать душу, но сегодня она не справляется что-то. Не вставляет что-то сегодня.

– Ща девчонки приедут, – голосом змея искусителя тянет Борька.

– Нет настроения. Устал. Последняя сделка меня вымотала. Думаю, махнуть на недельку на острова. Чтобы никого… Даже тебя, чтоб не видеть, Боря, – кривлюсь в фальшивой улыбке. Типа пошутил. Типа. Бабы продажные вызывают у меня омерзение и брезгливость. А мне, от чего-то в последнее время везет только на таких. Разнится только цена вопроса. Их не интересую я. Или круг общения у меня такой? В глазах окружающих меня баб алчный интерес. Они ждут подарков. Они не умеют любить. Никто не умеет любить, мать его. И Алька… – Так что давай тут с девчонками сам выруливай. Это самое лучшее кардио, Борюсик.

Холодно. После жаркой парилки улица кажется ледяной. Машина припаркована близко, почти у входа, но я успеваю задубеть. Жму на кнопку брелока. Я зол. Ярость вихрится где-то в районе солнечного сплетения. Уже привык. Это мое нормальное состояние. Злость помогает мне держаться на плаву, и гнуть через колено конкурентов и партнеров. Она моя единственная настоящая родственница эта чертова слепящая ярость.

Я почти уже дохожу до джипа, когда передо мной вырастает мелкое взлохмаченное недоразумение. Назвать это существо женщиной язык не повернется. Нос красный, губы дрожат, глаза сияют, как изумруды в полумраке улицы. Девка трясется, по крайней мере мне так кажется. Как псинка тонконогая модная, которых таскают в сумочках соискательницы на мой кошелек.

– Я не подаю, – морщусь. От девчонки веет ненавистью и презрением. Я очень хорошо научился считывать чужие эмоции за годы этой гребаной жизни. Сытой, богатой, но лишенной человеческих чувств. Я их научился считывать и ими питаться. – Уйди с дороги.

– Ярослав Розин, – кривит она пухлые губы. Я ее, вроде, видел когда-то? Вряд ли, не мой типаж, совершенно. Не взглянул бы даже если бы в пограничном состоянии был. Мелкая, тощая, востроносая как птичка. И хохлится так же как воробей. Хотя, явно хочет казаться воинственной. – Я вас жду тут уже час. Надо поговорить.

– Кому надо? – приподнимаю бровь. Куртейка на ней тоненькая. Она и трясется потому что околела от холода. И это делает ее еще больше похожей на чихуахуа. – Мне не надо. Зря ждала. Кстати, кто тебя впустил на территорию охраняемого комплекса. Тут не место, таким как ты.

– Таким как я? – звенит она голоском.

– Ага. Нищим блаженным чистеньким малышкам. И, кстати, откуда ты вообще узнала мое имя и местоположение? Сама расскажешь, или мне позвать ребят из охраны. Поверь, они с тобой таким вежливыми как я не будут.

– Я за вами следила, – хлюпнула носом чертова птичка. Сморщилась, обожгла меня ненавидящим взглядом. – Я Мила. Мила Цветкова.

– Ни о чем не говорит, – морщусь. Знакомое что-то в ее фамилии. Знакомое. Но давно вычеркнутое из памяти за ненадобностью. Да нет, у меня точно с ней ничего не могло быть. Она же безликая, плоская, вся какая-то угловатая. – Слушай, следить за мужиками занятие отвратное. А за такими как я еще и опасное. Давай так. Я сейчас отворачиваюсь, а ты исчезаешь и больше не появляешься на моем горизонте, пока я совсем не осерчал. Договорились?

– Нет, – слишком твердо говорит эта дура. Мне, даже интересно становится.

Глава 4

Мила Цветкова

Он огромный. Похож на волка. Смотрит на меня сверху вниз. И мне все время кажется, что он вот-вот откусит мне голову. Даже пахнет от него зверем – распаренным, яростным, хищным.

– Нет, – говорю я твердо, но голос все равно дает позорного “петуха”. – Я не уйду.

Страшно мне. До жути страшно. Но отступать некуда. Васильки на меня надеются. Мои дети. Они мои. Я не могу их бросить. Я обещала Альке. Когда-то она меня спасла, теперь моя очередь. А Розин… Алька его любила. Всю жизнь любила. Значит, может он не совсем пропащий.

– Ну, говори, – он щурится, как сытый кот. Даже искра интереса мелькает в его глазах. Видно редко ему говорят “нет”. – У тебя минута.

– Помогите мне…

– Я уже сказал, что не подаю, – перебивает меня этот монстр. – Ты меня разочаровала, птичка.

Обходит, замершую меня, расслабленной походкой, направляется к огромной, похожей на похоронный автобус, машине. Наглый, нахальный, самовлюбленный павиан.

– Гад, – бессильно выплевываю я широкую спину, затянутую в дорогой драп. – И скот.

Замирает. Ну все, теперь мне точно крышка. Разворачивается резко, в один шаг оказывается возле меня. Брезгливо хватает меня за капюшон. Глаза, цвета грозового неба, мечут молнии.

– Что ты сказала?

– Я сказала, что вы скот. Только такой, как вы, может шляться по баням и сладко жрать, когда его дети в детском доме.

– Такой, как? А, так этот ты у нас мать героиня? Близнецы, вроде? Разочарую тебя, идиотка. Я бы на тебя не позарился даже если бы мне приплатили. Ну и так, вишенка на торте, дурочка. Я бесплоден. Так что вали ка ты, и постарайся больше не попадаться мне на глаза.

– Это ваши дети, – пыхчу я, пытаясь выбраться из захвата стальных пальцев. – Ваши. И я им не мать. Просто… Все очень сложно. Алька…

Он вдруг разжимает свой захват. И я вижу теперь в глазах зверя панику. Что-то человеческое, едва уловимое.

– Вали отсюда, – Розин рычит. Раздувает ноздри. Что с ним? Что это. – Пошла…

– Хорошо Просто выслушайте. Помогите мне, умоляю. Помогите забрать Васильков. Только забрать, а дальше мы сами. Честно-честно. Никаких претензий. Они маленькие. Будьте милосердны…

– Милосерден? Так же милосерден как Алька и ее мамаша? – он не рычит уже. Ревет. – Слушай меня, мать Тереза на минималках. Ты имеешь наглость явиться ко мне с этой чертовой просьбой? Ты не слышишь что ли? Я бесплоден. Я…

– Ярослав, Галина Николаевна поступила ужасно. Но вы же не она. И у вас есть шанс исправить ошибки… И… Вот… – протягиваю ужасное письмо взбешенному мужчине, у которого, кажется, вот-вот дым пойдет из носа. Лист бумаги осыпается на землю мелкими обрывками сразу же. Клочки бумаги на черной земле кажутся странными самолетиками.

– Передай Галине Николаевне, чтобы шла в ад. Свои грехи мы замаливаем сами. Это ведь она тебя сюда послала, старая ведьма?

– Она уже… Ну, то есть. Она умерла неделю назад.

– Вот теперь ты мне сделала вечер, который начинался погано. Праздник у меня сегодня, значится, – хохочет Розин. – Это что?

Я снова сую ему в пальцы письмо. Хорошо, что у меня хватило ума наделать копий.

– Пошла ты, – отсмеявшись говорит Яр. Очередная копия письма разлетается по ветру дурацкими конфетти.

Он идет молча к машине. И больше не остановится. Даже если земля разверзнется. Даже если я свершу чудо и…

Бегу за ним как собачонка. Только что не поскуливаю.

– Я правда справлюсь сама. Честно-честно. У меня зарплата приличная. Квартира однокомнатная правда, но в тесноте да не в обиде. Яр…

– Приличная? Это сколько? Судя по тряпкам ты нищебродка, – он что? Он в настроении сейчас. Это так на него подействовала новость о кончине бывшей тещи? Он монстр. Монстр. Каким бы не был человек, его нет больше и не будет. А он… И я пытаюсь воззвать к его совести напрасно.

– Эти вещи качественные и удобные, – господи, ну зачем я оправдываюсь? Он насмехается надо мной. Садится в машину. Заводит двигатель. Я успеваю просунуть еще одну копию письма в приоткрывшуюся щель окна. Машина срывается с места, обдав меня миллиардом грязных брызг, вылетевших из-под колес. Я ничего не добилась, кроме унижения. Стою, как оплёванная.

– Эй, мы договаривались на час, ты тут трешься уже полтора. Слушай, мне проблемы не нужны, – охранник, содравший с меня пять тысяч, только за то, что разрешил мне подождать Розина на парковке, появляется словно из-под земли. Смотрит на меня с жалостью. Я сейчас, действительно, выгляжу потеряно, мягко говоря. – Слушай. Мне проблемы не нужны. Если еще этот хмырь обожравшийся нажалуется хозяину. Тебе он зачем, кстати? Злой мужик, его тут боятся. А ты лезешь, глупая. Мало разве нормальных парней вокруг, подходящих тебе?

– На себя намекаешь? – хмыкаю я. – Прости, ты парень хоть куда. Но…

– Тебе нравятся богатенькие козлы, – щерится мой продажный помощник. – Только зря надеешься. Ты слишком серая, ну и не цветочек уже. Розин любит шикарных баб.

– Спасибо, что просветил. Мне пора.

На негнущихся ногах иду к выходу из чертова СПА комплекса, в который вход простым смертным просто не по карману. Что же делать дальше? Нужно купить вкусняшек, сходить к Василькам. Нужно попробовать собрать документы на опеку. Нужно…

Я понимаю, что это все бесполезно. Ну кто отдаст двух сирот мне с моими доходами и крошечной однушкой у черта на рогах? Как ни прискорбно, гад Розин прав. Я убогая дура, от чего-то решившая, что смогу свернуть упрямого мерзкого скота, убедить и получить то, что мне нужно больше жизни. Наивная я идиотка. Выхожу из кованых ворот, погрузившись в мысли свои невеселые. Даже по сторонам не удосуживаюсь посмотреть. Просто делаю шаг.

Не вижу ничего вокруг. Только слышу скрип покрышек по обледеневшему асфальту. Успеваю зажмуриться…

Глава 5

Яр Розин

Она выскочила под колеса из ниоткуда. Так мне показалось. Успел заметить только пестрое пятно, похожее на скомканный праздничный пакет для подарка. Зачем я вернулся, чертов дурак? Почему просто не выкинул гребаное письмо и не поехал домой? Эта проклятая Мила Цветкова умудрилась выкрутить мне душу, и кое-что существенно отличающее мужиков от мерзких противных, носатых, мелких баб, с глазами раненого щенка. А теперь валяется у меня на капоте, как сломанная кукла. И я вижу ее глаза распахнутые, сквозь стекло, пошедшее паутиной трещин. Девка здорово приложилась. По лбу стекает струйка крови. И именно эта алая капля кажется мне сейчас единственно настоящей в замершем воздухе. Я словно весь онемел. Не могу двинуться. Мой верный конь подвел меня. Тяжелый джип именно сегодня, от чего-то, решил меня ослушаться. Словно сам черт все это со мной творит.

Отмираю. По венам бежит, по ощущениям, фреон ледяной. Только бы жива осталась. Плевать на все остальное. Не хватает мне сейчас, в преддверии крупной сделки, еще и этих проблем. Ненавижу. Все, кто связаны с Васильковыми, приносят в мою жизнь одни беды.

– Эй, слышишь? Ты меня слышишь? – дотрагиваюсь до ноги Милы, затянутой в смешное нечто, что-то вроде гольфа, украшенного дурацкими котиками, кружащимися в хороводе. Усатые трогательно за лапы держатся, и словно обнимают тонкую женскую конечность.

– Как там тебя? Цветкова, ты жива?

Шевелится. От души немного отлегает. Откуда-то бегут люди. Охранник СПА, администратор. Как черти из табакерки. Вот только свидетелей мне сейчас не хватает.

– Голова болит, – слабо хнычет девка. Еще бы не болела. Лоб рассечен, придется швы накладывать. – Вы специально, да? Караулили меня, чтобы убить?

– Ты дура? Нужна ты мне. Хотел бы убить, сам не стал бы мараться. Цена тебе…

– Зачем тогда вернулись? – тихо шелестит, почти шепчет. Не нравится мне ее вид. Мало того, что доходяга, так сейчас она бледная, как лист чертовой бумаги, на котором написано уродское письмо от моей бывшей тещи.

Дурацкий вопрос на который у меня нет ответа. Зачем я вернулся? Ну зачем? – Ну уж точно не для того, чтобы снова увидеть тебя, – морщусь. Девка мне сейчас вот совсем не нравится. На улице дубак, а у нее над губой пот бисеринками, а на щеках проступают неровные красные пятна. – Портфель с документами я забыл в бане, поняла?

Господи, ну зачем я вру, изворачиваюсь, оправдываюсь перед этой пигалицей?

– Опять врете. Вы всегда врете? – шелестит это недоразумение. Ехидством в ее голове можно укрыться как одеялом. С головы до пят.

– Скорую вызывай, – рычу я на суетящуюся вокруг администраторшу этого чертова места.

– Уже вызвали, и полицию, – вместо глупой бабы рапортует стоящий рядом охранник. Чертовы инициативные идиоты. Злость во мне уже не вихриться. Она похожа теперь на яростный торнадо.

– Идиоты. Кто вас просил? – рычу я.

– Так положено так. ДТП же. Ну и мы подумали…

Подумали они, мать их. И скорая совсем не скорая. Мила Цветкова, раскинувшись, лежит на погнутом капоте. Перевернулась на спину и смотрит в небо распахнутыми глазами. И мне страшно так, что внутри все сжимается. – А что такое? Вы боитесь полиции? – вдруг хмыкает эта чертова заноза. – Совесть не чиста. Те у кого на душе грязь, все органов боятся. А вы…

– Я никого не боюсь, – она снова заставляет меня оправдываться. Да кто она такая, черт возьми? Неужели моя ожившая в виде бабы совесть. Так себе она у меня, конечно. Страшненькая и невзрачная.

– А хотите без полиции? Вы просто меня сейчас отвезете в больницу, и решим все миром.

– Сколько? – девка то не совсем потерянная. В ее глазах мелькает теперь жадный такой огонек. Алчный. Такая же, как и все.

– Вы мне денег предлагаете? Рубли?

– В любой валюте, – хмыкаю, глядя, как Цветкова сползает с моей покалеченной машины и пытается встать на свои тонкие конечности. Выходит плохо у нее. – Кстати это ты зря. Мало ли, что в тебе повреждено. Лучше не двигаться так активно.

– Вам то какое дело? И деньги мне не нужны.

– А чего ты хочешь?

– Просто прочтите письмо, – упрямо выпячивает губешку эта дура. Послушайте, просто прочитайте. и все тогда решите. Там написаны страшные вещи, но…

– Хрен тебе. Ты еще и письма не тебе адресованнве читаешь, шалунишка. Ай, как некрасиво. Мама не учила, что нельзя так делать?

– Тогда полиция. Я снова ложусь на капот и начинаю умирать, – она валится грудью на несчастный джип. Взвизгивает. Лицо из бледного в серое превращается. Губу закусывает. Вредная противная девка. Почему я с ней церемонюсь? А у нее и рука еще повреждена. Наверное перелом, судя по тому, как она качает ее, словно младенца. Левая рука, свисает плетью.

– Ты меня шантажируешь? – приподнимаю бровь. Этот дурацкий фарс утомил меня.

– Да. Играю по вашим правилам. Превращаюсь в козлиху, беспринципную и гадкую, – стонет Мила.

– Да пошла ты. Пусть приезжает полиция. Я разберусь со своими проблемами. А вот ты… Поедешь в травмпункт задрюченный, там тебе место. И детишки, о которых ты так печешься, останутся в богадельне. У тебя перелом срастется неправильно. Инвалидность. Никому не позволено играть мной. Поняла, козлиха? Или хорошая клиника, деньги, которые ты потратишь на свою мечту. Хорошие деньги. Купишь квартирку побольше. Там глядишь и жизнь наладится. И выкинешь из головы глупую идею взять опеку над чужими сопляками, или повесить их мне на шею.

– Мистер “Я все решу”? Можете все? Все, кроме умения быть человеком? Деньги свои засунь себе… Урод моральный. Это твои дети.

– Ого. Мы уже на ты. Это прогресс, я считаю, – я смеюсь натужно, наигранно. – Я не умею быть человеком. Драконом, зверем, кем угодно.

– Я уже поняла. Поэтому, просто уезжай… те. Я полиции скажу, что мы все решили на месте. Ой…

Она начинает оседать на землю. На личике крошечном страдание. На автомате подхватываю легкое тело. Черт, ну вот я мог же уехать. А сейчас…

Тащу дуру в машину.

– Где ближайшайя клиника? – ору администраторше, которая замерла как столб, от испуга или просто тупая, это уже не важно. Ору. Но сам себя слышу сквозь вату. Я просто отвезу идиотку в больницу и уеду. Уеду не оглядываясь.

– Они в пятом детдоме. В пятом, – шепчет горячечно мое персональное исачдье, почсланное мне за все мои грехи, которых бесчисленное множество. И замаливать их я не собираюсь. И… Они страдают. Васьки страдают.

Письмо лежит у меня в кармане. Надо будет сжечь.

Глава 6

Яр Розин

“Если ты читаешь это письмо, значит…”

Зачем? Почему я с упорством мазохиста читаю очередную ложь? У меня прекрасная жизнь.

Рядом, на диване, вытянув длиннющие ноги, словно кошка тянется Янка.

Она шикарна, и мне с ней удобно. Роскошь “любить” себе я больше не позволяю. Но эта женщина вполне может стать моей женой. Она такая же, как я – беспринципная и злая. И деньги мои для нее лишь приятный бонус, а не самоцель. Янка умная и зубастая. Пробивная как танк, и лишенная всяких моральных принципов. Работает баером в крутых бутиках. У нее и без меня всего вдоволь.

– Ну, Яр, и где же ты был? – капризно тянет эта шикарная стервь. – Я не люблю ждать.

– А я не люблю когда меня ставят в рамки, – морщусь. Она сегодня тоже меня раздражает, и не вызывает никакого желания, хотя из одежды на этой силиконовой кукле только прозрачное кружево и бусы. Идиотские бусы из муранского стекла.

А у меня перед глазами стоит полудохлая мелкая пигалица в кошачьих гольфах.

Черт, как же погано.

– Яр, ты где сегодня. И что ты там читаешь? Иди ко мне. Перед тобой шикарная баба, а ты…

– А я сегодня сбил лохушку. И теперь она в больнице. И мне сейчас вот совсем не до любовных утех. И вообще…

– Обидно, – дергает плечиком моя любовница. И все. Вся реакция.

– Ян, а ты бы осталась со мной, если бы оказалось, что у меня есть дети? Близнецы, – зачем я это спрашиваю? У меня нет никого. Я одиночка по жизни. Мне не нужен никто.

– Ты бесплоден, Розин, забыл? – морщится Янка. – Странные фантазии. Лучше посмотри какое я белье привезла из Милана, чурбан ты бесчувственный.

– Слушай, поезжай домой. Сегодня не будет клево.

– Скот, – беззлобно фыркает Янка. Ее не волнует, что стало с дурой девкой, бросившейся мне под колеса. Янка думает только о себе. Из нее получится шикарная спутница жизни. Лезть эта самовлюбленная красавица в мои дела не будет ни за что. Ей будет просто фиолетово.

– Это сегодня я уже слышал, – ухмыляюсь и теряю интерес. Письмо тянет меня словно магнит. Вздрагиваю, услышав, как с грохотом захлопывается входная дверь. Янка все же рассердилась, да и хрен с ней.

“Если ты читаешь это письмо, значит меня уже нет. И мне уже плевать, что ты, наверняка стреляешь пробкой от дорогой шипучки в потолок своего пентхауса. Ты как был ублюдком, Розин, так им и остался. Ничего не меняется в этом мире…”

А старуха то меня знает, как облупленного. Губы тянутся в улыбке, похожей на оскал. Да. Не мешало бы отпраздновать проводы в вечное пекло моей бывшей тещи.

“Знаешь, я жалею только об одном, что вообще допустила вашу с Алей связь. Ты как был нищим, так им и остался. Деньги не сделали тебя принцем. Я своей дочери желала счастья, а тут ты. Да, кстати, дети у вас не получались не из-за тебя…”

Она все врет. Врет. Пол уходит из-под ног. Бегаю глазами по отвратительным строчкам, мерзким, как переплетающиеся черви. Черт, да не бывает так.

Ощущение, что я попал в тупой индийский фильм. И того и гляди заиграет тягучая музыка, и мне придется пуститься в пляс, высоко закидывая одеревеневшие ноги. Точка на лбу красная еще нужна как мишень. Чтобы с первого слова-выстрела на повал.

Она все врет. Даже после смерти она пытается меня согнуть. Старая мерзкая ведьма.

“Аля пила противозачаточные таблетки. Я говорила ей, что они корректируют ее состояние, проходимость маточных труб и прочее. Моя дочь мне верила, не могла не верить. Я же врач. Отличный врач. Пока однажды не увидела название препарата. Она мне не сказала ни слова. Просто перестала пить то, что я ей давала. В тот день, Розин, она хотела сообщить тебе о беременности. Она любила тебя. Только тебя. Хотя для меня это странно и непонятно. Мне пришлось действовать. Ты не пара ей был, ты ведь понимаешь? Ты ублюдок, невесть кем рожденный и она… Алька была рождена быть королевой. И муж ей был нужен статусный. А ты ведь ее не любил, Розин, раз сразу поверил в ее измену. Так что я считала, что все сделала правильно.”

Я проваливаюсь в бездну. В тот день…

Статусный муж – сын главврача клиники репродуктивной медицины. Начальника тещи. Богатенький мажор с моей любимой в одной кровати. Боль была резкая и рваная. Я ослеп и чуть не сошел с ума. Моя Алька, чужие руки на ее теле, мерзкая татуировка на спине мужика, в виде свернувшейся змеи. Его резкие движения, механические и бесчувственные.

Глаза моей жены предательницы. Распахнутые и непонимающие. Стон слетающий с ее губ. Непонимающие. А я ведь как ни пытался не смог считать ее эмоции. Думал, что это просто страх. Хотя, чего ей было бояться? Это я был нежеланным в пыльном царстве Галины Николаевны, задрапированным бархатом, похожем на замок графа Дракулы. Тогда меня в первый раз захлестнула ярость.

Я тогда умер. А потом воскресал из пепла долгие годы.

“Ты ее не простил, хотя она ждала до последнего своего вздоха. Любила тебя, дура. Откуда ты взялся на нашу голову? Ненавижу. А прощать ее и не за что было. Моя это вина была. Я хотела сделать ее счастливой. Димочка очень любил Алю, согласился на мой план сразу. Ты увидел то, что должен был увидеть. И все шло как надо, если бы не…”

Старая сволочь врет. Даже на краю вечности. Она врет. Это не может быть правдой все. Это даже не индийская белиберда, это какой-то мексиканский сериал, неправдоподобный и идиотский. Так же не бывает в реальной жизни. Черт, у меня дома нет даже пресловутой шипучки, которая, кстати не прояснит мне разум и не поможет не провалиться в ужасную яму ненависти.

“Не вышло у моей дочери счастья. И виноват в этом ты. По иронии судьбы Димочка оказался бесплоден. Видно тут меня настиг бумеранг. Детей он принять отказался, никому не нужны чужие малыши. Аля осталась одна с близнецами. А потом я осталась с ними. Странно, но ребятишки от тебя удались. Хорошие дети. Мне даже удалось научиться не видеть в них тебя, иначе я бы не смогла… Они твои, Розин. И сейчас я умоляю тебя, не бросай их. Не бросай. На коленях перед тобой. В ногах валяюсь. Ты же мечтал об этом? Получи”

Не мечтал. Я просто хотел больше никогда не слышать о жене предательнице и теще, ненавидевшей меня до такой степени, что сломала жизнь единственной дочери, если все, что написано в мерзком письме правда. И что делать мне теперь с этими знаниями, которые выворачивают наизнанку то, во что я верил годами? И… А почему, собственно, я так вот сразу поверил этой старой аферистке? Она ведь в жизни своей не сказала ни слова истины. Но подложить дочь под чужого мужика, который просто воспользовался ситуацией. Никого Димочка не любил. Он просто… Просто получило то, чего желал. Попробовал, наигрался и свалил. Твою мать, как же мерзко, до изжоги, до вспышек в глазах. А я обожал Альку. Я… Черт, а ведь ведьма права, я поступил, как обыкновенный трус. Не поверил, не проверил. Просто ушел, чтобы доказать, что я вот такой вот весь из себя умный и крутой. Кому я что доказал? Даже себе не смог. Лелеял ненависть и обиду. Да уж. Зато у меня теперь пентхаус, бизнес, есть все, даже больше чем нужно. А то, что было на самом деле важно, я оставил в прошлом.

Пятый детдом.

– Алиса. Найди мне адрес детского дома номер пять, – с трудом ворочая языком, даю задание ассистенту.

Голова даже не гудит, она кажется сейчас рванет, как спелая дыня на солнце.

– Революционная тринадцать, – спустя секунду выдает мне желаемое всезнающая Алиса.

– Ты ведь не поедешь туда, Розин? – говорю я сам себе, уже прекрасно зная ответ.

Ненавижу. Ненавижу мерзкую пигалицу, которая ворвалась в мою размеренную жизнь со своими бреднями про несчастных близнецов. Ей то зачем чужие близнецы? Дура. Бывшую тещу ненавижу, старую лживую суку. Альку…

Хватаюсь за телефон. Набираю номер. Есть ведь анализ ДНК. Все просто. Просто убежусь, что дети не мои и все. И забуду как страшный сон эту дурацкую мыльную комедию с элементами хоррора.

Не могу находиться дома. Мне срочно нужно… Все равно куда.

Глава 7

Васильки

– Короче, когда Гаргалыга уснет, вылезем в окно и убежим. Сегодня ночью. Я все подготовил, ага. Фонарик у сторожа стырил, хлеба в столовой взял. Полны карманы. Оденемся уже когда выберемся со двора. Ты меня слышишь? – Васятка посмотрел на сестру. Ее молчание он научился понимать почти сразу. – Василис, ну чего ты? Мы пойдем искать Милу. Она точно нас не отдаст. Сбежим с ней на Северный Полюс. Там то нас точно не найдут. И не вернут сюда. А там медведи белые, как мама помнишь пела, про Умку?

Девочка кивнула и тихонько вздохнула. Подняла на брата синие глаза, в которых застыли прозрачные слезинки. У Васи в груди что-то сжалось, что-то не понятное ему еще. Василиса не любит, когда он обзывает воспиталок. А что, если они и вправду такие. И директриса ведьма самая настоящая. Ее все боятся. Но сестренка все еще ждет, что…

– Нет у нас папы, Вась. Если бы был, то давно бы нашелся. Ну, или мы ему не нужны, – нахмурился мальчик. Сжал кулачки как взрослый. Он и есть взрослый. И он должен защищать и оберегать сестренку. Она слабенькая и младше него на целых десять минут. Так мама говорила. Он запомнил. Хотя маму уже начал забывать. Только помнил песенку, которую она пела им с Васелисой перед сном, и как на волосы им дула. Было смешно и щекотно. А потом… – А если не нужны. То и он нам не нужен. Пусть идет на фиг, ясно? Значит он дурак и мразь, так бабушка говорила.

Девочка всхлипнула, отвернулась. Васе было стыдно, что он отнимает надежду у сестренки, но позволять ей верить было еще более неправильно. – Ничего, мы же есть друг у друга. А бабушка говорила, что это очень важно. Пошли, сейчас прогулка. А то рассердится воспиталка. Опять орать будет. Нужно до вечера постараться послушными быть, чтобы никто наш план не раскрыл. Тут уже немножко осталось. А там дядька какой-то приехал на тачке крутой. Пойдем, позырим? Он к Ведьме пошел зачем-то. Наверное спонсор какой-то опять. Значит у ведьмы новая шуба появится, или комп. А Вовка Репкин ему слово плохое нацарапал гвоздем на машине. Ша кино будет. Вовку сегодня запрут, ага.

Василиса безропотно пошла за братом, на ходу застегивая легкую, не по погоде, курточку, которую сняла с вешалки в раздевалке. Вовку Репкина она побаивалась, а Васька с ним всегда дрался. Потому что Вовка от чего-то с самого начала стал над ними смеяться и издеваться. А еще, из-за этого мерзкого Вовки их часто разлучали. Васю запирали в страшной комнате одного. А ее… Она просто в такие моменты оставалась одна. И мечтала, мечтала. О папе, о доме. От чего-то он казался ей красивым, высоким и очень сильным. И он мог всех, кто их с Васей обижал, как супер герой, раскидать в разные стороны.

– Какая падла это сделала? – громоподобный голос завхоза Михалыча, показался Василисе ужасно страшным. Она вся сжалась. Но Васька взял ее за руку. И ей стало спокойнее. – Вы не дети, вы… Сволочи малолетние.

Васятка протиснулся поближе к машине, и потянул за собой сестру.

– Кто нацарапал на машине это? – снова проревел Михалыч. – Вашу мать. Эта тачка стоит дороже этой богадельни. Вы совсем что ли? Сейчас вернется хозяин, и всех нас…

“кАзел”

Написанное на блестящем боку низкой гоночной машинки слово, показалось Василисе не смешным и неправильным. Она прочитала его по слогам. Разве можно было испортить такую красивую машину. Васька насуплено молчал, тоже, явно, недовольный таким безобразием.

– Ща всех обшмонаю. Не дай бог гвоздь найду у кого. Тот у меня сгниет в дисциплинарке.

– Да это Васильковы, зуб даю, – крикнул Володя Репкин, улыбнулся. У него нет зуба переднего. А уши большие-прибольшие. – В кармане Василиски посмотрите. Сто пудово она. Она же дурочка. Дурочка из переулочка. немая идиотка.

Василиса сунула руку в карман и застонала. Нащупала пальчиками острый железный гвоздь. Васька сразу все понял. Закрыл ее собой, глядя на надвигающегося на девочку Михалыча.

– Ах ты гад. Это же ты ей его подбросил. Ты же ведь, – Вася бросился на Репкина, размахивая кулаками. Василиса почувствовала, как по ее щеке текут огненные слезы. Обида, смешалась со страхом и болью, от того, что она ничем помочь не могла братишке. Она испугалась, а если бы у них был папа…

– А ну, пусти. Пусти меня, – затрепыхался в руках Михалыча Васька. Такой маленький и беспомощный. И Василисе так хотелось сказать хоть что-то. Но язык перестал ее слушаться в тот день, когда умерла бабушка, оставив их совсем одних. – Я его все равно отдубашу. Выйду и побью. Гад. Гад такой. И печенье… Еще раз этот ушастый скот отберет у моей сестры печенье, я ему это печенье…

Василиса вернулась в здание детского дома, сняла курточку и пошла туда, где заперли ее братика. Она решила сидеть там. Возле двери, пока Ваську не выпустят. Так она решила. Ей плохо одной. А дружить с ней никто не хочет. Все боятся Репкина. И плакать она не станет больше. И ждать папу. Потому что все не честно потому что только они есть друг у друга.

А потом появился этот дяденька. Высокий и сильный. Вышел из кабинета Ведьмы. И Василисе сразу показалось, что он ее спасет. И Ваську спасет.

– Вот они. Эти дети наказание. Машину они испортили вам. Вы действительно считаете… – как же сейчас Василиса ненавидела эту злую Ведьму. Она говорила плохо про нее и про ее брата. И Василиса не могла ничего сказать, возразить. Только стояла, смотрела на дядьку и старалась не зареветь.

– Это ты поцарапала машину? – спросил дяденька. Вася замотала головой, так сильно, что у нее перед глазами все поплыло, и полетели прозрачные мухи.

– Да вы не верьте. Эти дети не говорят правду. Он волчата, я же вам говорила…

Дяденька так посмотрел на Ведьму, что она замолчала сразу. Губы поджала. Он сильный. И его боится даже злая директриса. И вообще все. Вон как трясутся.

– Пойдем со мной. Почему у ребенка такая тонкая куртка? – приподнял бровь сильный дядька.

– Потому что такой бюджет нам выделили на одежду для воспитанников.

Ага, как же. У Ведьмы шубка теплая и сапожки. Вася все время мечтала потрогать мех Ведьминой шубки. Просто дотронуться и все.

– Ты читать умеешь? – спросил дяденька. Ему совсем и не жалко красивую машину, кажется. Ни граммулечки.

Вася кивнула. Да. Она умеет читать. Ее научила бабушка. И Ваську научила. Они и считать умеют. И знают столицы многих государств. И вообще, много знают. Больше чем злой и глупый Репкин. Но рассказать этого Василиса не могла сейчас этому странному дядьке.

– Тут ошибка. Видишь?

Она отрицательно помотала головой.

– Одна буква неправильно написана. Надо ее исправить на букву “О”. Дайте девочке гвоздь, – приказал супергерой. Михалыч тут же сунул в руку Василисы дурацкий гвоздь, тот самый из-за которого Васятка сейчас сидит в дисциплинарке и мучается.

– Иди и исправь?

Василиса удивленно посмотрела на дядьку. Зачем? Что он хочет? Чтобы и ее наказали? Он не герой? Он такой же злой, как и все.

– Ну же, смелее. Букву О, помнишь?

Василиса поджала губы. Ну и пусть. И так лучше даже. Лучше ее с Васькой запрут. И она не будет больше никому верить. И супергероев не существует. И…

Девочка вонзила гвоздь в краску, прислушалась к скрипу металла о металл.

“кАзОл”

– Теперь видно, что это не она нацарапала? – повернулся дядька к замершим вооспиталке и директрисе. – Что стоим. Мальчика выпустить. Разобраться с крысенышем, который других подставляет. Денег я оставил, купите ребятам все, чего не хватает. Я проверю. Завтра пришлю врача. И еще, узнаю, что вы снова заперли Васильков в дисциплинарку…

– Пойдем, Василиса!

Ведьма улыбается? Она умеет? Ее расколдовал волшебник? А дядька сел в машину и сейчас уедет. И от этого хочется плакать. Но ведь чудес же не бывает? И врача? Зачем врача? Врачи делают больно.

Ничего. Сегодня ночью они с Васькой сбегут, найдут Милу. А потом уедут с ней далеко-далеко. Вот бы Миле такого волшебника. Они бы обженились. И стали бы жить все вместе. Эх…

Глава 8

Мила Цветкова

– Что это? – смотрю на пакет, который бросил мне на ноги ужасный и злой Розин. Сейчас он выглядит уставшим и потрепанным. И я вдруг вижу, как Васильки на него похожи. Не абсолютная копия, много в них и от матери. Но Васятка так же кривит губы, а у Василисы ямочка на левой щечке, и когда она хмурится или улыбается, эта отметинка так же проступает. Только у малышки это выгляди трогательно, а у Ярослава сердито.

– Хрен его знает. Велел секретарше купить гостинцев для одноруких пираток, разрушительниц спокойствия, – ухмыляется Яр.

– Не стоило беспокоиться, – отворачиваюсь к стене лицом.

– Ты ужасно некультурная. Я так-то в гости пришел. С подарками. Хотя, чего можно ожидать от нахальной бабы, читающей чужие письма?

– А я не ждала гостей. Тем более в такое время. Как вас только впустили почти ночью?

– Это было несложно. Я всегда делаю то, что нужно мне.

– И пришли вы, чтобы убедиться, что я не насексочу в полицию? – бурчу я в белую, но потертую стену. – Не стоило утруждаться, я сделала так, как выгодно вам. Я сказала, что сама упала на вашу машину, а вы были великодушны, и даже с меня не потребовали возмещения ущерба.

– И зря не потребовал, между прочим. С твоим появлением в моей жизни, у меня уже две машины превратились в мусор. Придется покупать новые.

Он что? Он смеется? Я даже поворачиваюсь, чтобы посмотреть на это. Ярослав Розин, зло во плоти, смеется. Надо же.

– И не смотри на меня так, это нервное, – хмыкает этот мерзавец.

– Мы все решили? Теперь уходите, – почти стону. Рука болит ужасно, я пока вертелась на кровати ее потревожила. И теперь к лютому головокружению, добавились еще и радужные пятна в глазах.

– Ну, хорошо. Если тебе не интересно, как я съездил в детский дом, то тогда я пошел.

Он идет к выходу твердым шагом. Он вообще весь такой. Как ледяной айсберг, непоколебимый и равнодушный, топящий корабли и отнимающий жизни. Он Ярослав Розин, и я его ненавижу. Но… Он мне нужен. Только он может мне помочь, забрать несчастных Васильков и постараться дать им счастливое детство, по крайней мере.

– Подождите, – выдыхаю в пустоту. – Ярослав, вы хотите, чтобы я умоляла?

– Нужны мне твои мольбы, – он снова ОН. Злой, нахальный, бездушный. И смотрит на меня он как на таракниху – с презрением и насмешкой. – Ты ведь понимаешь, что ничего не изменилось? Завтра детям проведут анализ ДНК. И если они мои, в чем я сомневаюсь, близнецы отправятся на учебу в Англию. А если чужие… Значит их судьба детдом. Ничего, там неплохая школа выживания. Я прошел, как видишь жив.

– Ну вы и… Вы…

– Что я? Я даже великодушный. Денег отслюнил детдому номер пять.

– Они ваши. И вы просто их отправите в такое же бездушие. Дорогое, ледяное. Думаете просто откупится, чтобы не нарушать своего спокойствия? Они ведь там так же будут никому не нужны. Вы монстр.

– Ты предлагаешь их тебе отдать? Думаешь в нищете с тобой им будет лучше, чем в дорогом пансионе? Очнись, наивная ты моя рыбка. Кому нужна любовь в манной каше? Короче, ты меня утомила. Ешь гостинцы, поправляйся и постарайся больше не попадаться мне на глаза. Я ясно выразился?

– Да пошел ты, я бороться буду. Я не позволю тебе изуродовать еще и Васильков. Ты уродливый, проклятый…

– Скот. Да я такой. Я в курсе. А чего ты ждала? Что я буду белым и пушистым? После того письма, что ты приволокла мне в своем клювике, птичка, ты должна бы была понять, что я совсем не зайка. Скорее серый зубастый волчище. Ты мне тоже не нравишься, и я мог бы просто проглотить тебя и не заниматься ненужными мне хм… Проблемами. Но я решил все же быть честным, – ощерился Розин. Снова пошел к двери палаты. Я проиграла по всем фронтам. Анализ ДНК подтвердит его отцовство, и я больше никогда не увижу моих Васильков, которые для него всего лишь две “Проблемы”. Слезы сами брызжут из глаз. Хочется орать и биться об стену от бессилия и безысходности.

Яр почти доходит до двери, когда в его кармане начинает звонить телефон. Он сегодня уйдет или нет? Рингтон отвратительный, режет слух, кажется, что у меня лопнут барабанные перепонки, хотя музыка не такая уж и громкая.

– Слушаю, – он уверен в себе. Голос властный, с нотками недовольства. Его не беспокоят почти ночью никогда. Только он может вломиться в больницу, да куда угодно, потому что так надо ему, Ярославу Розину, королю этого несправедливого мира.

Меня все это не касается. Он больше не моя забота. И Васильки уже точно никогда не станут…

– Вы там все берега что ли попутали? – рык Розина громподобен. Я вся сжимаюсь на кровати и очень сочувствую тому, на кого так орет этот злобный мерзавец. – Я согну вас в бараний рог, вы это понимаете? Как это дети исчезли?

Сердце работает с пробуксовкой. Я все еще не осознаю, что дети, которые исчезли, мои Васильки. Точнее я не хочу в это верить.

– Я что вам сказал? Глаз не спускать. Сейчас приеду, натяну вас на руки, как гребаного Хрюшу и выверну мехом внутрь. Полицию вызвали? Буду через полчаса. Он бросает несчастный телефон в стену. Боже, теперь он точно дракон. Ужасный и яростный. Он… – Ох, ё… Ты какого хрена…?

Я сама не понимаю, как оказалась так близко к этому разъяренному чудищу, от которого веет огнем. Пространство пульсирует болью. И выгляжу я как самое глупое в мире привидение. В больничной сорочке и казенных тапках только искать пропавших малышей.

– Я с вами, – пищу, и снова сжимаюсь, когда понимаю, что он нависает надо мной всей своей громадой.

– Вот уж фигушки, – щурится. – Лежать, – отдает мне приказ, как собачонке.

– Вот у ж фигушки, – сжимаю кулак на здоровой руке. – Вы никто, чтобы мной командовать.

– Ну, тогда сама, – дергает плечом Яр. – Раз такая ты у нас гордая и самостоятельная. А я спать поеду. Баба с возу, кобыле легче. Совет тебе, директрисе сразу не говори, что ты бедолага. Старая ведьма очень любит тех кто при деньгах. С нищебродами не станет разговаривать. Но тебя она сразу раскусит. Чао-какао.

– Стойте, – я выкрикиваю отчаяно это слово. Он снова указал мне мое место. Я с трудом это терплю, но Васильки самое главное. – Пожалуйста. Помогите найти детей.

– Ну вот. С тобой очень легко договориться, – самодовольством он лучится. Но его движения выдают нервное напряжение. Розин нервничает? Ему доступна такая функция?

– Возьми меня…

– Детка. Ты не в моем вкусе. Но то, как ты себя предлагаешь.

– Пожалуйста.

– Я тебя ненавижу. Мила Цветкова. Ты меня заставила вернуться, туда, куда я пытался забыть дорогу. Детский дом – детское чистилище. Прошлое – мой личный ад.

– Это значит да? – я шепчу уже, боясь издать лишний звук.

– Да что б тебя.

Глава 9

Яр Розин

Сидит, надувшись, словно мышь на крупу. Губу закусила. Ей больно, это видно по испарине на лбу. Но молчит, только чуть поскуливает, когда машину подкидывает на кочках. И смотрит куда угодно, лишь бы не на меня. Злится?

– Я взял тебя с собой, только потому, что ты можешь быть полезна, – зачем я говорю ей это? Словно оправдываюсь. Терпеть не могу чувствовать себя вот так. Давно не чувствовал.

– А я думала из жалости, – дергает она плечом, даже не повернув головы. – Удивилась. Вам же это чувство незнакомо.

Незнакомо? Да, наверное она права. С тех пор как я умер, я жил не чувствуя жалости. Так что же такое со мной происходит сейчас?

– Жалость унизительна, не считаешь?

– Не считаю. Раньше не говорили “Люблю”, говорили “жалею”. Такое было у людей понятие. Сейчас от чего-то это стало постыдно, – шепчет она на стекло, которое покрывается легким туманом ее дыхания.

– Ты странная, Мила Цветкова, – ухмыляюсь я, швартуя машину возле ворот детского дома рядом с машиной полиции. Здесь запрещена парковка, но мне плевать. На все плевать, потому что душу раздирает непонятная тревога. Я же не знаю этих детей. Тогда почему мне так страшно? Так не должно быть. Они, скорее всего, не мои. Я уверен в этом почти на сто процентов. Был уверен. Да даже если и не мои, они Алькины. Алькины, черт бы их всех подрал. Я так долго забывал, чтобы в один миг снова стать слабым? Нет. Так не будет. Надо взять себя в руки. – Пойдем. Может эти бродяжки уже вернулись в стойло.

– Знаете. Я никак не могу вас понять, – морщится Мила. Дергает ручку дверцы, поскуливает от боли.

Я не помогаю ей. Не хочу. Я же скот и козел. А она сама напросилась, ее никто не звал. Только слышу, как хлопает дверца машины, на которой ясно написано, хоть и с ошибкой, кем является ее владелец.

В кабинете директора нас встречает хмурый полицейский, женщина с уставшим лицом и сама хозяйка, достаточно богатого для детского дома, помещения.

Валентина Петровна восседает в кресле, похожем на трон, и я морщусь. Она сидит как королева, всем своим видом показывая наносную тревогу, но глаза мерзкой бабы при этом остаются ледяными и пустыми. Ей плевать на близнецов, но нужно сохранить реноме.

– А что я могу сделать? Вот что? Детей уложили спать. У педагогов и нянь есть и другие обязанности и дела. Мы не можем стоять над кроватью каждого воспитанника как часовые. Нянечка отсутствовала минуту, не больше…

Она врет. Скорее всего нянечка гоняла чаи, а может и что покрепче, в компании своих коллег отнюдь не одну минуту. И судя по тому, как бегают глаза директрисы я совсем не далек от истины. Ничего в этом мире не меняется.

Мила стоит за моей спиной, сопит как еж. Зря ее взял с собой. Если бы не она, я бы уже не оставил камня на камне от этой чертовой бабы, которая наконец-то замечает, что я пришел.

– А, вот и Ярослав Розин. Он сегодня приезжал по поводу Васильковых, – радостно сообщает чертова баба полицейскому. – Ему девочка расцарапала гвоздем машину. Я вам уже рассказывала.

– Кто вы этим детям? – в голосе полицейского я слышу нотки подозрительности и с трудом сдерживаю смех. С тех пор как в моей жизни появилась, сопящая за моей спиной девка, я уже кем только не был. В основном скотом и козлом. Но вот в краже ненужных мне детей, меня подозревают впервые.

– Никто, – все таки хмыкаю я.

– Отец, – вот ведь мерзавка эта Мила. Ну куда она лезет? – Он их отец.

– Это еще не доказано, – перебиваю я эту глупую дуру. – Завтра, точнее уже сегодня, детям должны были сделать анализ ДНК. А пока эти дети для меня чужие.

– Чужих детей не бывает, господин Розин, – подает голос уставшая женщина, до этого молча стоявшая у окна. – Вы должны это знать. Вы же сами, вроде, воспитывались в детском доме? Или я что-то путаю? Тогда извините.

– Откуда… А, впрочем, страна знает своих героев? Позвони мне, куколка, потом. Телефончик дам. Я тебе еще расскажу про себя много веселого и познавательного.

Женщина смотрит на меня странно. Не могу ее эмоций считать. Она молодая еще. Хотя… От глаз лучиками разбегаются морщинки, на скулах залегли глубокие тени. Вид донельзя уставший у бабы. Под легким пальто полицейская форма, волосы скручены в неряшливый пучок.

– Не нужно. У меня есть ваш телефон. Но лучше я вызову вас повесткой, в случае необходимости. А мы с вами встречались. Помните, Толя Резаев сбежал? Ну из детдома, которому вы помогаете финансово? Я Диана Юрьевна, из ПДН.

– Повесткой даже интереснее. Я люблю ролевки.

Не помню. Ни черта я не помню. А Мила смотрит на меня распахнувшимися от удивления глазами. И надо было этой идиотке в полицейской форме языком молоть?

– Значит не родственник вы детям? – меня спасает от ненужных и лишних вопросов замученный жизнью капитан. – В таком случае, где вы были в период с девяти до десяти вечера?

– Ты серьезно хочешь сейчас это узнать, капитан? – приподнимаю я бровь, чувствуя. Как в душе снова начинает вихриться огненная ярость. – На улице дубак. Дети в тонких куртках шляются не пойми где, а ты будешь сидеть тут и заниматься крючкотворством? – я даже не рычу, как это со мной обычно случается в припадке плохо контролируемой ярости. На крик срываюсь. – Какого хрена ты сидишь тут? Детей надо искать.

– Это я и без тебя знаю, не отец. Таких, как ты “Не отцов” нужно наказывать статьей уголовной. Орет он тут. Строит из себя мачо, ролевки он любит. Тебе не то что детей, щенка бы я не доверил. Ты где был то, когда малышню забирали сюда? Жрал сладко да по бабам на тачке крутой шлялся? А теперь сидишь чистенький. И пытаешься прикрыться тем, что деньгами помогал? Анализ ДНК делаешь? Не дай бог же люди узнают, что тебя как дурачка обвели и детей чужих подсунули. А вдруг твои? Тогда вообще труба? Я ведь прав? Прав. Ну-ну. Пытаешься даже сейчас соскочить, потому что не нужен тебе никто, кроме себя любимого. И сейчас весь этот концерт только для того, чтобы никто тебя не осудил и не вынес на люди гниль твою, мистер Твистер, мать его. Хочешь остаться чистеньким.

Сука. Он прав. Бьет наотмашь словами, которые говорит тихо и вкрадчиво. Каждое слово выкручивает меня до капли.

– Зачем вы так? – звонкий голосок Милы развеивает морок, тьму в которую меня засасывает, словно в бочку со смолой. – Он же здесь. И он приехал сразу… А с девяти он был со мной. Я могу подтвердить. Ярослав Розин был у меня, привез мне фрукты. Он…

– Ищут Васильковых, – перебивает ее капитан, смотрит с жалостью на Цветкову. Он ее жалеет? Я даже знаю, о чем он сейчас думает. Как такая чистенькая малышка могла связаться с таким отродьем как я. – Сотрудники ищут, сейчас идут переговоры с волонтерами. Времени для масштабных поисков мало прошло. Может вы знаете, куда они могли пойти?

– Мы сами будем искать, – хриплю я. – Мила, пойдем.

– Я вас не отпускал.

– Слышь, капитан, не буди лихо, – я рычу, борясь с дурнотой. Сто лет я не чувствовал себя таким опустошенным.

– Детей если найдете, вернете в детский дом. Я проконтролирую. Смотри Розин, мне плевать, что ты у нас величина и олигарх. Я за деньги не продаюсь. Сделаю все, чтобы тебя засадить, если посмеешь ребятам сделать хоть что-то.

Ледяной воздух улицы врывается в мои легкие, даря облегчение. Мозг проясняется от мерзкого липкого заволакивающего тумана.

– Ты зачем влезла? – поворачиваюсь к бледной Миле, зябко ежащейся возле машины.

– Хотела помочь.

– Мне от тебя не нужно помощи. Ни от кого не нужно. Поняла? Что смотришь? Пожалела меня? Зря. Этот мент ведь правду говорил. Все сказал, что ты побоялась. Мне не нужен никто. Я сам по себе, ясно? Я скот и козел. И мне так отлично.

– И поэтому вы тут? Яр, я вас поняла. Все поняла. Просто… Надо найти Васильков. Вы сами сказали, холодно и… Мало у нас времени, понимаете?

Я понимаю. Понимаю, что с каждой минутой упускаю драгоценное время. А еще вспоминаю глаза девочки, смотрящие мне в душу. Черт. Очень холодно. Но меня будто вымораживает изнутри.

– Ты знаешь где они могут быть?

Она кивает, хватается озябшими пальцами за ручку автомобильной дверцы.

– Но я не уверена.

Глава 10

Васильки

– Пойдем. Нельзя тут оставаться. Замерзнем, – Вася взял сестренку за ледяную ручку и потащил ее в сторону светящегося вывеской ночного магазина. То, что они заблудились, он понял почти сразу, но не захотел пугать Василису. Хотя, она и так, кажется, все поняла, судя по покрасневшему кончику носа и подрагивающей ладошке. Ей очень страшно. Васе тоже было страшно. Но он же мужчина. А бабушка всегда говорила, что мужчина не должен бояться и плакать. И он никогда не плакал, даже когда ему в детском доме ставили болючие уколы, он не плакал. И когда их забрали от Милы, он тоже не заревел, хотя очень хотелось. А девочкам можно. Их надо защищать. Особенно таких слабых как Васюта.

Мальчик толкнул дверь круглосуточного магазина и зажмурился от резкого яркого света.

– Чего тут третесь? А ну пошли отсюда!

Васятка сжался. Тут так тепло. Василиса испуганно дернула его за руку. Тетенька, которая крикнула на них была очень большая. Очень-очень. И волосы у нее на голове были как у Урсулы из русалочки. Но в этом магазине так тепло. Ужасно тепло. Васька, все таки, чуть было не заплакал от обиды и страха. Но сдержался. Он же мужчина. Мужчина.

– Зоя ты чего? Это же дети, – вторая женщина появилась словно из воздуха. Тоже не маленькая, но у нее глаза добрые. И пахла она печеньями и кофе. В животе у Васьки заурчало. Так бабушка пахла. Она всегда пила кофе с молоком, и мазала им с Василисой печенье маслом и вареньем. И они вечером сидели за столом, болтали и запивали вкуснятину сладким чаем. И Василиса еще могла говорить. И Васька даже не представлял, что так будет не всегда.

– Дети? Вот сопрут у тебя эти дети конфеты те дорогие, будешь выплачивать, – хмыкнула “Урсула”. – Их и двое поэтому. Один отвлекает, другой тырит. Понарожают маргиналы всякие, а ты только и смотри… Думаешь у нормальных родителей дети по ночам будут по улицам шлындать? Ясно, что послали их на пузырь зашибить, или покрасть.

– Может в беде они? Потерялись.

Василиса, выступила вперед, замычала, кивнула. Да. Они потерялись. Просто потерялись. Им всего лишь и нужно было добраться до…

– Мы не воры. Погреемся и уйдем, – остановил сестренку Васятка.

– Голодные, наверное. – вздохнула добрая тетенька. – Пойдемте со мной. Я хоть накормлю вас. А там разберемся, как дальше быть. Да идемте, не бойтесь.

– Дура ты Лидка, – зло оскалилась страшная тетя Зоя. Васька, хоть и знал всегда, что нельзя с незнакомыми никуда ходить, его бабушка учила, пошел за доброй продавщицей, и Васюту поволок за собой. Она не сопротивляясь подчинилась, только подумала “А вдруг это пряничный домик”. Но девочка настолько устала, что даже на страхи у нее не осталось сил. – Вачик если узнает, что ты в подсобку всякую шваль таскаешь, останешься без премии. Учти, я прикрывать тебя не стану. Если деньги из кассы эти сопляки потянут.

– Зоя, они просто дети. Дети, которым помощь нужна.

Чай, который дала им тетя Лида оказался обжигающе горячим. А печенья… Васька блаженно зажмурился откусив кусочек. Ему сейчас казалось, что он в жизни не ел ничего вкуснее. Василиса свернулась клубочком в некрасивом кресле. Ее разморило от тепла и чая.

– Чьи же вы? – вздохнула Лидия. Глядя на детей, уплетающих дешевое печенье с таким блаженством, словно это пирожное было изысканное, а не списанный как брак товар.

– Милины мы, – прочавкал мальчик. – Мы ее ищем. Она нас в “Лукоморье” ждет. Заждалась, наверное. А мы заблудились с сестрёнкой.

– Что же Мила ваша за вами так плохо смотрит? – вздохнула добрая тетя. Васька насупился. Чего это она говорит. Да их Мила лучше всех. А она не знает, а говорит. Он даже печенье отложил, хотя совсем еще не наелся.

– Мила у нас лучше всех, – сжал Васька кулачки. Василиса тихонько замычала. Ну да, он прав. Тетенька же не знает ничего, зачем сердиться на нее? – Просто… У нее нас забрали. Тетенька, спасибо за вкусное печенье. Мы уйдем скоро. Чуть-чуть сестренка согреется и уйдем.

Лидия потрепала мальчика по непослушным вихрам, поднялась со своего стула. Детский центр “Лукоморье” она знала, внуков своих туда водила, когда ей их подкидывали. Он не очень далеко. А дети хоть и крошечные, шли правильно. И рассказ мальчика очень странный. Они не маму ищут. Не папу, а какую-то Милу. Девочка слабенькая, на щеках румянец лихорадочный, и судя по всему она температурит. Они точно в беде, и помочь им никак не получится, без полиции. Но как же она обманет ребят, они ведь ей доверились? Да что же это делается. Добротой можно навредить только. Но как быть? Как?

– Отдыхайте. Ночь тем более. “Лукоморье” то не работает до утра. А я поработаю пока, подумаю, чем помочь вам. Печенье ешьте. И можете поспать. Там есть раскладушка. Я покажу. А утром пойдем в Лукоморье.

Лидия вышла в торговый зал, в это время ожидаемо пустой. Бедные дети. Нужно что-то делать. Но что?

– Я в полицию позвонила, – Зоя стояла возле кассы, уперев руки в бока. Лидия вздохнула. Ей было ужасно жалко малышей, невесть откуда свалившихся на их с Зоей головы. Напарница приняла самое правильное решение. Так почему же тогда ей так омерзительно? Словно она предала этих несчастных детишек. – Чего смотришь? Ты права, это дети. И дети не должны по ночам шляться по улицам одни. И нам с ними вошкаться времени нет, надо просрочкой заниматься. Накормила, молодец. По божьи поступила, а дальше не наша печаль. Пущай менты занимаются.

– Васют, просыпайся, – Васька потряс сестренку. Она тихонечко застонала, открыла глаза. Она вся горячая, это мальчик ощутил сразу. Испугался. Вася всегда болела очень сильно, и бабушка ужасно боялась, что она снова заболеет. Даже всегда скорую вызывала. И Василису забирали в больницу. А они ее навещать ходили, и носили ей яблоки и компот. А теперь мальчик совсем не знал, что делать. – Вась, злая тетка полицию вызвала, я подслушал. Они нас отвезут обратно, понимаешь. А там Ведьма нам устроит ужас чего. Васют, пожалуйста, постарайся. Тебе плохо, да?

Василиса кивнула, виновато спрятала глаза. Ей было ужасно стыдно, что она подводит своего братишку. Но сил почти не осталось. Все тело горело огнем, и уже ее начало лихорадить.

– Васюш, немного же осталось. Там окно есть. Решетки на нем, правда но мы пролезем. Найдем Милу, она тебя полечит. И мы все уедем вместе.

Василиса с трудом поднялась на ноги. Пошла за братом, как и всегда. Она не могла его подвести. Не могла. Она ужасно не хотела, чтобы Ваську снова заперли в дурацкой темной комнате одного. А ей будут делать уколы, и Репкин снова будет издеваться. – Только курточки снять надо будет. В курточках не пролезем, я пробовал. Мы их выкинем на улицу, а там потом наденем. Не бойся. И это, я те печенья, что мы не доели в карманы положил. Это же мы не украли? Нас же тетенька свамам угостила? Но мы Миле скажем, она придет и денежки заплатит за печенья потом. Правда же?

Дети вылезли сквозь прутья решетки легко. Василису начала бить крупная дрожь, и она с трудом застегнула молнию на курточке трясущимися руками. Васька побежал, она бросилась за ним, не разбирая дороги. Ослепла от яркого света фар. Братишка закричал. А девочка замерла на месте, глядя на машину, которая ехала прямо на нее. Не могла двинуться с места. Только почувствовала, что у нее ноги подгибаются, то ли от страха, то ли от слабости. Увидела, как братишка бросился к ней. Глупый, бежал бы, нашел бы Милу.

Черная прриземистая машина с надписью "Казол" нацарапанной на блестящем крыле, резко затормозила. Васька застонал, их нашли. машину он узнал сразу.

Глава 11

Мила Цветкова

Яр подхватил Василису на руки, прижал к себе, так крепко, что мне показалось он ее переломит. А я как дура, пока отстегнула ремень безопасности здоровой рукой, подвывая от боли, пока открыла дверцу… Малышка повисла в его захвате, будто сломанная кукла. И у меня сердце пропустило сразу кучу ударов.

– Да держи ты его, – прорычал Розин. И я наконец увидела Ваську, вцепившегося в ногу несносного мужика. – Ну, он меня укусил, мать вашу. Меня… Черт. Бешеный мальчишка. Прививки придется ставить.

– Пусти. Пусти ее. Мы не хотим в детский дом. Не хотим к ведьме обратно. Ты дурак…

Васенька задыхаясь от крика не видел ничего и никого вокруг. Он спасал сестренку, цеплялся за свою мнимую свободу из последних детских сил. Мой бедный мальчик. Сокровище мое.

– Вась, Вася, это я…

Он и меня не услышал сразу. Ярослав зашипел, когда Васятка снова впился в его ногу зубами. Василиса в его руках застонала.

– Девчонке очень хреново. Ну, чего встала? Отцепи от меня этого волчонка зубастого. Если он отгрызет мне ногу, чем я на педаль газа давить буду? Нам в больницу надо. Блин, воробьиха, какая ты морально слабенькая оказалась. Отомри, мать твою. Как тебе детей доверять, если ты при первом же кипише в анабиоз впала?

Васенька сам разжал ручонки, посмотрел на меня растеряно, непонимающе. У меня душа сжалась от этого его взгляда. Бросился ко мне, обнял. Я сжала зубы, пытаясь не напугать его, не вскрикнуть от боли, прошившей мою сломанную руку.

– Мила? Ты с этим дядькой приехала? Он же Ведьмин друг. Я сам видел. Ему Репкин на машине накарябал слово плохое. А Михалыч сказал, что этот дядька всех нас по миру за это пустит. Значит он злой. Он… Ты тоже нас предала, да? Скажи, что не отдашь нас снова. Скажи. Поклянись. Тебя же просто обманул этот… Козел? Притворился хорошеньким? Мила, пожалуйста, скажи.

Я молчу. Отвожу взгляд. Не могу пообещать то, чего не смогу исполнить. Глаза раздирает от рвущихся наружу слез. Мой мальчик все понял. И от этого так безысходно. Но сейчас мне нужно собраться. Нужно быть сильной. Хотя, это невероятно сложно. Даже Васильки меня сильнее.

Васька как взрослый сжимает губы. Он так ужасно сейчас похож на, стоящего чуть поодаль мужчину – своего отца. И в тусклом свете уличного фонаря кажется его миниатюрной копией. Он все понимает, мой Васька. И теперь я тоже для него предательница. Больно. Больнее чем переломы в руке, и трещащая от ушиба голова.

– Мальчик мой, – шепчу я, путаясь пальцами в пшеничных волосиках Васьки. Холод такой, а он без шапочки. И нос его совсем ледяной.

– Мила, послушай, – голос Яра теперь звучит сейчас ровно и твердо. – Возьми себя в руки. Пожалуйста. Малышке совсем худо. Я не смогу вести машину и держать ее. Ты слышишь меня?

Киваю. Василиса… Господи. Малышка кажется совсем крошечной в лапищах своего… Он ее отец, и с этим ничего не поделать. Он их не любит, своих Васильков, хотя мне не понять, как вообще такое возможно. Они же чудесные.

– Иди к сестренке. Я этому дядьке не доверяю, – подталкивает меня маленький мужчина. – Мил, у нее температура. Я глупый. Надо было остаться у тетенек в магазине. Все равно же… Мы никому не нужны. А там хоть печенье было вкусное. И Василиса там спала. А сейчас она тоже спит? Мил, спит же?

Яр молча идет к машине. Он так уверен в себе. Айсберг, глыба льда. А я умираю от ледяного страха, сжавшего тисками мою душу. И от чувства бессилия. Поэтому, наверное, словно замерзла вся изнутри. Боюсь посмотреть на бесчувственную малышку. Боюсь, что…

– Васенька, родной, иди в машину. Иди. Нам все равно нужна помощь. А этот дяденька… Он… Не злой, понимаешь? Только он сейчас может спаси нас, понимаешь? Верь мне. Пожалуйста. Веришь?

Васька не отвечает. Молча идет к чёртовой приземистой машине, забирается на заднее сиденье. Я сажусь рядом с моим мальчиком.

– Держи ее. Под голову. Черт, у тебя рука сломана. Мила, смотри на меня. Девчонке нужно голову держать, чтобы она была выше. Вот так. Больно?

– Ничего. Ничего. Не больно, – лгу я. Руку простреливает токающими импульсами боли, настолько сильными, что я с трудом удерживаю себя на плаву.

– Вот так. Потерпите. Тут недалеко. Едем в больницу.

– А полиция? Надо же позвонить.

– В зад… То есть, облезут, потом буграми обрастут, станут некрасивыми. Мила, очнись, девочка вот-вот отдуплит.

Васька всхлипывает. Ну что за толстокожий бегемот этот Розин? Мне и самой страшно до чертиков. А он… он как айсберг в океане, холодный и равнодушный. Он…

– Так, теперь…

– Мила, ты нам снишься, да? – тихий лепет прерывает приказы Розина. Василиса смотрит на меня мутными глазенками. И я прикасаюсь губами к ее лобику, покрытому испариной. На ней две шапки. Две. Синенькая и грязно-розовая. – А мы с Васькой тебя искали. Искали-искали.

Нет, не моя девочка шепчет. Василек рядом говорит. Мне показалось. А я уж думала…

Машина срывается с места. И я все же вскрикиваю. Но боль эта физическая сейчас даже благо. Она позволяет мне наконец-то прийти в чувство. Страх не лучший помощник в критической ситуации. Яр прав. Я повела себя как слабачка.

– Цветочки- Василечки, блин, – хрипит Розин. Я ошиблась. Ему тоже страшно до одури.

– Мила, а Василисе будут уколы делать? – тихий шепот Васятки мне кажется спасительным. Помогает удержаться на плаву. – Ты точно доверяешь этому? Слушай, я его ведь укусил два раза. А ну как он разозлится? Знаешь, Михалыч когда злится какой ужасный. Обманет нас еще. Отвезет в плохую больницу. А там будут тетки с огромными шприцами.

– Точно. Отвезу вас в самую ужасную больницу. Там вам такие уколы наделают, забудете как бегать по ночам, – хмыкнул Розин, поглядел на нас в зеркало заднего вида. В голосе насмешка, в глазах тревожная напряженность. – А ты вроде за сестру переживаешь, а сам… Повел ты себя безответственно, Василий. И не смотри на меня так. Мужик должен прежде чем что-то сделать, сто раз подумать. А если бы мы вас не нашли?

Он воспитывает сына. Он… Мальчику нужно воспитание отца. Розин сильный и умный. Злой, да, но умеет мобилизоваться. Он был бы прекрасным отцом, если бы… Если бы, да кабы.

Он лишился огромного счастья. У него отняли его. Просто потому, что так решила мать Альки, он не познал радости и стал вот таким, какой сейчас. Дети остались совсем одни. И я ничего не могу с этим поделать, не вернуть прошлого.

– Приехали. Не дергайся, однокрылый воробей. Сиди. Я сейчас перехвачу девочку. Вот так. Василий, помогай Миле. Давай, ты же мужик.

Я смотрю на огромное здание дорогой клиники, и в душе разжимается острая тугая пружина.

– Ну, чего встала, Мила Цветкова? Кстати, я знаешь, что подумал?

Глава 12

Яр Розин

Да сам я чуть не рехнулся от страха. Да, я ядовитый и злой, конкуренты считают меня человеком без жалости и принципов, чуть не сошел с ума, взяв на руки крошечное тельце Алькиной копии. Смотрел на бледное личико малышки, ее заострившийся носик, и умирал от ужаса. И от горького позорного чувства идиотской радости, что мне не довелось увидеть, как ушла ее мать. Галина Николаевна подарила мне благо, избавила от оглушительной боли потери. Я жил и знал, что женщина, которую я любил до умопомрачения где-то рядом. Спит, ходит, дышит, улыбается, любит другого. Я учился ее ненавидеть, и какое-то время даже справлялся успешно, по крайней мере, я так считал.

Я держал в руках крошечную Альку, ее продолжение, и понимал, что так я ни хрена ничему и не научился. Только вот Альке там, где она сейчас уже не страшно. А я до одури боюсь что не успею ее сокровище спасти. И еще больше боюсь, что эта девочка и дикий пацан на самом деле мои. Эти дети могут всю мою устоявшуюся жизнь перевернуть с ног на голову. И я не уверен, что к этому готов. Точнее нет, я уверен – не готов абсолютно.

– Девочка стабильна. Взяли анализы, к утру станет ясно, что с ней. Возможно даже просто психосоматика. Визуально ни черта не понятно.

Петр Евгеньевич, главврач клиники, мой давнишний приятель. Мы с ним играем в бильярд по выходным. Я ему доверяю. Один из немногих, кому я доверяю. Наши отношения давно переросли из стадии пациент-врач, в дружеские. И сейчас я сижу в его кабинете, и наконец начинаю мыслить здраво и рационально.

– Сделай им анализ ДНК, Петь. Прямо сейчас. Можешь?

– Кому? Пацану и девочке? Или мадаме обморочной тоже? Кстати, зрачки у нее… Я так понимаю, она мамуля, пытающаяся повесить тебе на шею двух детишек. Розин, ты решил ее прикончить, таская с собой? У девки сотряс средней степени тяжести, к неврологу не ходи. Шаг до судорожных приступов. Плюс стресс. Признавайся, подлец, откуда дети? Судя по мед документам, которые ты мне показывал, они не могут быть твоего произведения.

– Ты мог бы и проверить, доктор, – ухмыляюсь я. Обвинения мои беспочвенны. Петр неоднократно пытался меня заставить переисследоваться только я…

– Ага, точно. Куда ты там меня посылал, вспомни ка? Яр, ты не ответил на вопрос. У детей нет документов. У бабы травмы очень интересные, я бы сказал весьма говорящие. По-хорошему, я должен сообщить в полицию.

– Сначала анализ. А я тебе за это какой-нибудь аппарат подарю шикарный, – снова скалюсь, хотя мне совсем не смешно. Но я играю на алчном желании моего приятеля, сделать его детище еще более элитным.

– А если они все же… Яр, что тогда?

– Да не знаю я, – почти рычу. Петр копается в том, о чем я совсем старался не думать до этого момента. Если ОНИ мои?

– Кровь сдай и проваливай. Анализ будет готов через три дня. Будет время у тебя подумать.

– Быстрее нельзя? – черт, за три дня я рехнусь.

– Нельзя. В кассе оплатишь все манипуляции. Бабу оставляем, или…

– Оставляй. Кому языком трепанешь, закопаю, – я улыбаюсь, но Петр мне верит. Верит и боится. – Да не ссы, с ментами я тоже вопрос решу.

Устал я страшно. Нет, не физически. Я давно привык к бессонным ночам, бешеному ритму. Я научился радовать себя всем, что можно купить за деньги. Перестал искать душу в дорогих развлечениях, покупных бабах, элитных вещах. И мне так было хорошо. Я не хочу ничего менять. Я привык к одиночеству. А может ну его к черту этот тест? Я просто снова сбегу в свою привычную пустоту. И что дальше?