Слегка за тридцать: Бывшие. Право на счастье

ПРОЛОГ

Пятнадцать лет назад

Солнце, ленивое и щедрое, словно перезрелый персик, заливало тягучим золотом тесную кухню съёмной квартиры на последнем этаже обшарпанной сталинки. Оно просачивалось сквозь мутные разводы на немытом окне, и в его косых лучах мириады пылинок вели свой сумасшедший, безмолвный хоровод – единственное по-настоящему хаотичное движение в этом застывшем, идеальном моменте времени. Воздух был густым, плотным, почти осязаемым; в нём смешались до пьянящей консистенции запах остывающей пиццы «Пепперони» из ближайшей забегаловки, нахальный аромат дешёвого игристого, которое мы с гордостью именовали «шампанским», и тот самый, ни с чем не сравнимый, эфемерный запах юности. Запах, в котором ещё не было горечи разочарований, а лишь безграничная вера в то, что весь мир – это огромный шведский стол, и тебе нужно лишь выбрать, чего ты хочешь, чтобы получить это немедленно.

– Долицына, прекрати соблазнять тостер, он всё равно не предложит тебе контракт с Vogue, – протянула Аня Сольцева, отрывая от общего пирога самый жирный, истекающий расплавленным сыром кусок.

Её голос, как всегда, был пропитан лёгкой, только ей присущей иронией, но в глубине умных карих глаз плескалось неподдельное, расслабленное веселье. Анна, наш мозг, наш вечный двигатель и самый надёжный якорь в бушующем море реальности, даже в день триумфальной защиты диплома оставалась верна себе. Высокая, поджарая, с копной тёмных волос, небрежно стянутых на затылке резинкой, она устроилась на скрипучем стуле, поджав под себя одну ногу в кедах. Вид у неё был такой, будто она не хвалебные оды от седовласых профессоров выслушивала, а в одиночку обрушила Уолл-стрит, просто развлекаясь.

– Не скажи, Сольцева, – тут же парировала Алиса Долицына, выгибая спину в совершенно неестественной, но оттого не менее эффектной позе, достойной обложки. – В отражении хромированной поверхности свет падает особенно выигрышно. Подчёркивает скулы и создаёт драматический блик. Ты ровным счётом ничего не смыслишь в высоком искусстве фотографии. И вообще, это не тостер, а винтажный образец промышленного дизайна. Я его на барахолке откопала.

Алиса, наша рыжеволосая бестия, наше ходячее произведение искусства, лениво поправила тонкую лямку шёлкового платья-комбинации, которое стоило больше, чем вся мебель в этой квартире, включая тараканов под плинтусом. Она всегда была такой: даже в декорациях студенческой нищеты умудрялась выглядеть как богиня, случайно сошедшая с Олимпа перекусить пиццей со смертными. Её роман с почти мифическим медиамагнатом Геной Ланским, который был старше её на целую вечность, был предметом наших бесконечных шуток и тщательно скрываемой зависти. Рядом с ним Алиса казалась райской птицей, по непонятной прихоти залетевшей в наш скромный курятник.

Я, Марина Горовая, или просто Рина, как звали меня подруги, лишь улыбнулась, разливая по разномастным бокалам остатки шипучего напитка. На мне было простенькое ситцевое платье в мелкий цветочек, но в эту самую минуту я ощущала себя королевой мира. Красный диплом экономиста лежал на подоконнике, а впереди простиралась целая жизнь с Вадимом Беловым – моим умным, амбициозным, безупречным Вадимом. Он уже делал первые, но уверенные шаги в молодёжной политике и клятвенно обещал, что очень скоро весь мир будет принадлежать нам двоим. Я была его тихой гаванью, его музой, его верной спутницей, и эта роль казалась мне самой важной и желанной из всех возможных.

– Девочки, не надо ссориться, – мягко вмешалась Ксюша Журская, наша общая совесть и неисправимая мечтательница.

Она сидела на широком подоконнике, обхватив колени тонкими руками, и смотрела на нас своими огромными, синими, как васильки во ржи, глазами. Ксюша была самой светлой, самой чистой из нас. Она искренне верила в настоящую любовь до гроба, в родство душ и в то, что добро всегда, без исключений, побеждает зло. Её волосы цвета спелой пшеницы светились в лучах заходящего солнца, создавая вокруг головы подобие нимба, и она казалась сошедшей со страниц какой-нибудь старой, доброй сказки о принцессах.

– Сегодня нельзя, – с торжественностью, на которую была способна только она, провозгласила Ксюша. – Сегодня день волшебный! Мы защитились! Мы теперь взрослые! Вся жизнь впереди!

– Если эта самая взрослая жизнь пахнет ипотекой, офисным рабством и прокисшим борщом, то я, пожалуй, вернусь в детский сад, – фыркнула Аня, но всё же подняла свой щербатый бокал.

– Ну почему сразу ипотекой? – картинно возмутилась Алиса, наконец оставив в покое несчастный тостер и грациозно опускаясь на табуретку. – У меня, например, в ближайших планах вилла на озере Комо. И личный причал. Гена обещал.

– Гена тебе много чего обещал, – не удержалась от шпильки Аня. – Включая вечную молодость и личного единорога. Ты, кстати, уже выбрала цвет для рога? Предлагаю платиновый, под твой новый браслет.

– Завидуй молча, Сольцева, – лениво отмахнулась Алиса, но в её зелёных глазах мелькнул озорной огонёк. – Пока ты будешь корпеть над бухгалтерскими отчётами в своей будущей мега-корпорации, я буду стоять перед мучительным выбором между бриллиантами от Graff и Harry Winston. И это, я тебе скажу, задачка посложнее твоих дебетов с кредитами.

– Моя будущая корпорация, между прочим, будет стоить столько, что ты сможешь скупать этих твоих Graff вместе с их алмазными копями в Южной Африке, – с ленивой уверенностью протянула Аня. Хищный азарт уже разгорался в её взгляде. – Игорь как раз дописывает код для нашего стартапа. Это будет не просто бомба. Это будет термоядерный взрыв на рынке IT.

Ах, Игорь. Гениальный и совершенно асоциальный программист, без пяти минут муж Ани. Мы видели его всего пару раз, и он произвёл на нас неизгладимое впечатление своим уникальным умением смотреть сквозь людей и общаться исключительно односложными предложениями, понятными, кажется, только ему и Анне. Но Аня смотрела на этого сутулого юношу в растянутой футболке с принтом из «Звёздных войн» так, словно он был не человеком, а божеством, творящим новую цифровую вселенную.

– А ты, Рина? О чём мечтаешь ты? – переключилась на меня Ксюша, и её взгляд мгновенно потеплел.

Я смутилась, как всегда, когда всё внимание было приковано ко мне одной.

– Я? Да ничего такого особенного… Я хочу большой, светлый дом. Чтобы в нём всегда пахло свежеиспечёнными пирогами и чистым бельём. Хочу, чтобы Вадим был счастлив и успешен. И… – я замялась на секунду, чувствуя, как предательский румянец заливает щёки, – …и много детей. Человек пять. Чтобы бегали по саду, громко смеялись, пачкали коленки…

Алиса картинно закатила глаза к потолку, на котором красовалось живописное жёлтое пятно от старого потопа.

– Господи, Горовая, какая вселенская скука. Пятеро спиногрызов, вечная стирка и аромат борща в качестве парфюма. Ты серьёзно готова променять на это лучшие годы своей жизни?

– Это и есть лучшие годы, – тихо, но с неожиданной для самой себя твёрдостью возразила я. – Для меня.

– У каждого своё представление о счастье, Алис, – мудро вступилась Ксюша. – Для тебя это – блистать на красных дорожках, для Ани – завоёвывать финансовые вершины, а для Рины – создавать очаг. И это всё одинаково важно и прекрасно.

– Ладно-ладно, мамзель Тереза, убедила, – усмехнулась Алиса, сдаваясь. – Только давай договоримся: когда я буду лежать у бассейна на своей вилле, а Анька – скупать острова в Тихом океане, ты, Рина, будешь присылать нам свои знаменитые булочки с корицей. Экспресс-почтой. В персональном джете.

– Договорились, – рассмеялась я, представив эту картину.

В этот самый момент Ксюша спрыгнула с подоконника с таким видом, будто ей в голову пришла идея, способная изменить ход мировой истории. Её глаза загорелись.

– А давайте! – воскликнула она, восторженно хлопнув в ладоши. – Давайте всё это запишем!

– Что именно запишем? – с плохо скрываемым подозрением уточнила Аня, доливая себе в бокал. – Протокол нашего учредительного собрания на тему «Кто быстрее и эффективнее угробит свою молодость»?

– Нет! Наши мечты! – глаза Ксюши сияли, как два сапфира. – Прямо сейчас! У меня есть гениальная идея!

Не дожидаясь нашего согласия, она подлетела к столу, схватила стопку дешёвых бумажных салфеток и первую попавшуюся шариковую ручку.

– Так, каждая берёт по салфетке и пишет свою самую-самую главную, самую сокровенную мечту. То, чего вы хотите больше всего на свете! Без чего жизнь не будет иметь смысла! А потом мы сложим их в мою старую шкатулку и откроем… нет, не через десять… давайте через пятнадцать лет! Представляете, как будет круто? Нам будет слегка за тридцать, мы соберёмся все вместе, уже взрослые, успешные, состоявшиеся, и посмотрим, что сбылось!

– Какая сентиментальная, душещипательная чушь, – пробормотала Аня, но салфетку всё-таки взяла.

– А мне нравится! – мгновенно оживилась Алиса. – Это так… кинематографично. Очень в духе французского кино. Я напишу что-нибудь по-настоящему грандиозное. Чтобы потом не было стыдно перед самой собой, успешной и знаменитой.

Мы расселись вокруг стола, и на несколько минут в кухне повисла сосредоточенная тишина, нарушаемая лишь скрипом ручек по тонкой бумаге. Я смотрела на белый, хрупкий квадратик салфетки и чувствовала, как внутри всё трепещет от нежности и предвкушения. Моя мечта была такой простой, такой ясной и такой настоящей. Я без малейших колебаний вывела своим неровным почерком: «Большая, дружная семья, любящий муж рядом и дом, всегда полный детского смеха». И даже нарисовала рядом кривоватое, но лучистое солнышко.

Алиса, кокетливо закусив кончик дорогой ручки «Parker», которую ей подарил Гена, выводила что-то длинное и витиеватое своим каллиграфическим почерком. Закончив, она с довольным видом продемонстрировала нам свой шедевр: «Стать иконой стиля. Чтобы моё имя было синонимом роскоши и безупречного вкуса, а мужчины падали к моим ногам штабелями, умоляя о внимании».

– Скромно и без лишних претензий, – хмыкнула Аня.

– А у тебя что, мисс Корпорация Всея Руси? – не осталась в долгу Алиса, выхватывая у неё салфетку.

Аня даже не пыталась сопротивляться. На её салфетке чётким, почти печатным, лишённым всяких эмоций почерком было выведено всего два слова: «Финансовая независимость». И ниже, припиской помельче: «Абсолютная».

– Как-то… сухо, – заметила Ксюша. – А где же про любовь? Про простое человеческое счастье?

– Счастье – это когда твои активы в разы превышают твои пассивы, а любовь – это временная химическая реакция в мозгу, мешающая трезво оценивать инвестиционные риски, – отчеканила Анна свою любимую мантру. – Деньги – вот единственная настоящая свобода. Всё остальное – лирика для бедных и пособие по безработице для домохозяек.

– А у тебя, Ксюш? – спросила я, чтобы сгладить неловкость, повисшую после Аниной тирады.

Ксюша густо покраснела и смущённо протянула нам свою салфетку. На ней было выведено всего одно предложение, написанное сентиментальным девичьим почерком с круглыми буквами и завитушками: «Найти своего единственного и прожить с ним долго и счастливо, умерев в один день, как в сказке».

– Ой, как это мило, – проворковала Алиса. – Твой Андрей, тот самый банкир, и есть сказочный принц?

– Он самый, – выдохнула Ксюша, и её лицо озарилось такой ослепительной, счастливой улыбкой, что у нас всех невольно потеплело на душе. – Он такой… надёжный. Сильный. За ним как за каменной стеной. Он говорит, что я его принцесса, и что он сделает для меня всё на свете, построит для меня замок.

Мы промолчали. Её роман с молодым, перспективным сотрудником банка казался нам всем идеальным воплощением девичьих грёз. Он дарил ей огромные букеты, водил в дорогие рестораны и смотрел на неё с таким обожанием, что это было почти неприлично. На фоне Анькиного гения-социопата и Алискиного возрастного покровителя он действительно выглядел сказочным принцем на белом коне.

Ксюша сбегала в свою комнату и вернулась с небольшой деревянной шкатулкой, обитой изнутри вытертым алым бархатом. Она была старой, с потрескавшимся от времени лаком, но Ксюша дорожила ей больше всего на свете – это был подарок от её покойной бабушки.

– Давайте сюда ваши мечты, – скомандовала она, открывая крышку.

Мы, смеясь и толкаясь, по очереди опустили свои сложенные вчетверо салфетки в бархатное нутро шкатулки. Ксюша аккуратно закрыла крышку и подняла её вверх, словно драгоценный Грааль.

– Клянусь этой шкатулкой, – торжественно, понизив голос, произнесла она, обводя нас горящим взглядом, – что ровно через пятнадцать лет мы откроем её. Все вместе. Где бы мы ни были и что бы с нами ни случилось. Клянусь.

– Даю слово будущего финансового директора корпорации «Vector-Z», – с абсолютно серьёзным видом поддакнула Аня.

– Клянусь своей будущей коллекцией сумок Birkin от Hermès, – с не меньшим пафосом добавила Алиса.

– Клянусь, – просто прошептала я, чувствуя, как по спине бегут мурашки от торжественности и необратимости момента.

Ксюша поставила шкатулку на полку, между потрёпанным томиком Цветаевой и фарфоровой фигуркой ангела.

– А теперь, – она снова схватила бутылку, в которой на дне ещё плескалось немного игристого, – за нас! За то, чтобы всё сбылось до последней буквы!

Мы снова чокнулись. Дешёвые разномастные бокалы издали неуверенный, дребезжащий звон, но в тот момент он казался нам самой прекрасной музыкой на свете – музыкой победы и безграничных возможностей.

– И ещё! – Ксюша не унималась, её синие глаза горели восторженным огнём. – За дружбу! Что бы ни случилось – разводы, банкротства, морщины, неудачные мужья…

– Эй! – возмутились мы почти хором.

–…что бы ни случилось, – упрямо повторила она, обводя каждую из нас долгим, серьёзным, любящим взглядом, – мы всегда будем друг у друга! Всегда! Обещаете?

– Обещаем! – выдохнули мы в унисон.

И в эту секунду я верила в это больше, чем в собственное счастливое будущее с Вадимом. Верила, что эти три девушки – моя настоящая семья, моя нерушимая крепость. Что наши пути никогда не разойдутся, а эта тесная, залитая закатным солнцем кухня навсегда останется местом нашей общей силы.

Позже, когда шампанское закончилось, а от пиццы осталась лишь пустая коробка, мы начали расходиться. Первой уехала Алиса – за ней прислал машину Гена. Огромный чёрный седан, беззвучно шурша шинами по разбитому асфальту нашего двора, выглядел здесь как космический корабль пришельцев. Он унёс её в другую, взрослую, недосягаемую для нас жизнь. Потом ушла Аня, которой срочно нужно было обсудить с Игорем какой-то «революционный алгоритм шифрования». Она уходила стремительно, по-деловому, уже мысленно находясь в совете директоров своей будущей корпорации.

Я задержалась дольше всех, помогая Ксюше убрать со стола. Вадим должен был заехать за мной с минуты на минуту.

– Ты так сильно его любишь, Рина, – вдруг тихо сказала Ксюша, когда мы мыли посуду в раковине.

– Очень, – просто ответила я, не видя смысла скрывать очевидное. – Он – вся моя жизнь. Всё, что я делаю, я делаю для него.

– Я тоже своего люблю, – мечтательно улыбнулась она, вытирая тарелку. – Знаешь, а Андрей сделал мне предложение.

Я ахнула и обернулась, едва не выронив бокал.

– Ксюш! Правда? Почему ты молчала весь вечер?

– Хотела дождаться подходящего момента, – она засмеялась своим колокольчиковым смехом. – Но с вами его никогда не дождёшься. То тостеры, то акции, то мировое господство…

Она показала мне тонкое платиновое колечко с россыпью маленьких бриллиантов на безымянном пальце. Оно было изящным и скромным, как и она сама.

– Я так за тебя рада! – я крепко обняла её хрупкие плечи. – Ты заслуживаешь самого большого счастья на свете!

– Мы все заслуживаем, – прошептала она мне в плечо. – Все четыре. Просто нужно быть осторожными со своими желаниями. Бабушка говорила, что они имеют свойство сбываться. Иногда совсем не так, как мы себе представляли.

Когда за мной приехал Вадим, Ксюша вышла нас проводить. Он был безупречен: в идеально отглаженной рубашке, с обворожительной улыбкой. Он галантно поцеловал Ксюше руку, сказал пару комплиментов её платью. Вадим всегда умел нравиться людям, особенно женщинам. Он обнял меня за талию, властно притянул к себе, и я, уткнувшись носом в его плечо, пахнущее дорогим парфюмом, почувствовала себя под защитой всего мира.

– Не пропадай, – сказала мне Ксюша на прощание, и в её васильковых глазах на долю секунды мелькнуло что-то странное, какая-то тень мимолётной, необъяснимой тревоги.

– И ты, – улыбнулась я. – Теперь ты невеста, дел будет невпроворот. Но на нас время находи!

– Обязательно, – кивнула она, но улыбка её была немного грустной.

Мы уехали. Я смотрела в окно машины на удаляющийся дом и махала Ксюше, пока её хрупкая фигурка в развевающемся на ветру платье не превратилась в точку.

А она ещё долго стояла на пороге, провожая нас взглядом. Потом вернулась в опустевшую, притихшую квартиру, где всё ещё витал запах нашей дружбы, наших дерзких мечтаний и дешёвого шампанского. Она подошла к полке и взяла в руки старую деревянную шкатулку. Провела пальцами по резной, потрескавшейся крышке, словно пытаясь заглянуть сквозь дерево на пятнадцать лет вперёд, в тот день, когда они снова соберутся вместе.

Солнце уже полностью село, и длинные, лиловые тени, словно щупальца, поползли по полу, поглощая остатки света. На одну страшную секунду Ксюше показалось, что шкатулка стала невыносимо, свинцово тяжёлой. Словно внутри лежали не лёгкие бумажные салфетки с девичьими каракулями, а тяжёлые, как могильные плиты, камни несбывшихся надежд, горьких разочарований и непролитых слёз. Ей вдруг подумалось: а что, если они заперли в этой коробке не свои мечты, а свои приговоры?

Она вздрогнула от этой мысли и поспешно поставила шкатулку на место, рядом с фарфоровым ангелом, отгоняя глупые, тёмные предчувствия.

Это всё усталость. И шампанское.

Ведь впереди была целая жизнь. Длинная, счастливая, сказочная жизнь.

Обязательно сказочная.

Другой она быть просто не могла.

ГЛАВА 1

МАРИНА ОРЛОВА (ГОРОВАЯ)

Идеальный мир пахнет запечённой уткой с яблоками, корицей и дорогим парфюмом мужа. Мой мир, выстроенный за пятнадцать лет по кирпичику, по шёлковой скатерти, по каждому начищенному до зеркального блеска бокалу, сегодня благоухал особенно пронзительно. Годовщина. Пятнадцать лет со дня, когда Вадим Белов, тогда ещё просто блестящий студент юрфака с горящими глазами, а не восходящая звезда политического небосклона, надел мне на палец тоненькое колечко и пообещал целый мир. И ведь почти не обманул. Он подарил мне вот эту огромную, залитую светом квартиру с панорамными окнами на Москву-реку, гардеробную размером с мою девичью комнату и статус, которому завидовали многие. Мне оставалось лишь поддерживать идеальный порядок в этом мире и быть его безупречной визитной карточкой.

Я скользнула взглядом по столу, сервированному на двоих. Фарфор Villeroy & Boch, фамильное серебро, свечи в тяжёлых подсвечниках, источающие тонкий аромат сандала. В хрустальном декантере рубиновыми искрами переливалось его любимое Бургундское. Всё было идеально. Как всегда. Я поправила складку на белоснежной скатерти, и в этот момент лёгкая, едва заметная волна тошноты подкатила к горлу. Третий день уже. Наверное, из-за волнения. Я так хотела, чтобы этот вечер стал особенным, чтобы мы снова почувствовали то, что было в самом начале – не партнёрство двух успешных людей, а трепетное, всепоглощающее чувство, от которого перехватывало дыхание.

Тихий щелчок замка заставил моё сердце подпрыгнуть и забиться чаще. Он пришёл. Я поспешила в прихожую, на ходу расправляя шёлковое платье цвета грозового неба, которое так шло к моим серым глазам.

– Вадим, любимый, я уж… – начала я, готовясь обнять его, но замерла на полуслове.

Он стоял на пороге, но был не один. Рядом с ним, чуть позади, словно дорогая породистая борзая рядом с хозяином, притаилась молоденькая девушка. На вид – едва за двадцать. Длинные, платиновые волосы, пухлые, капризно изогнутые губы, огромные синие глаза, в которых плескалось откровенное любопытство с толикой пренебрежения. Одета она была в короткое розовое платье, которое больше подошло бы для ночного клуба, чем для визита в семейное гнёздышко.

Вадим же, как всегда, был безупречен. Идеально скроенное кашемировое пальто, костюм от Brioni, туфли, начищенные до блеска. Он снял пальто, небрежно бросил его на банкетку и шагнул в гостиную, даже не взглянув в мою сторону. Девица проскользнула следом за ним.

– Рина, ты превзошла себя, – его голос, ровный и бархатистый, как дорогой виски, не содержал ни капли той теплоты, которую я ожидала услышать. Он обвёл взглядом накрытый стол, и в его глазах промелькнуло что-то похожее на скуку. – Очень… торжественно.

– Я старалась. У нас ведь сегодня…

Он поднял руку, останавливая меня. Этот жест, отточенный на сотнях совещаний, был мне до боли знаком. Жест, который означал: «Молчи, сейчас буду говорить я».

– Присядем, – он указал на диван, сам вальяжно опускаясь в кресло. – Лерочка, садись, не стесняйся.

Девица, которую звали Лерочкой, плюхнулась на диван, закинув ногу на ногу и демонстрируя бесконечные ноги. Она с интересом рассматривала интерьер, словно оценщик, пришедший описать имущество. Моё имущество. Мой дом.

– Вадим, что происходит? – мой голос прозвучал глухо, и я сглотнула вязкий ком, подступивший к горлу. – Кто эта девушка?

– Это Валерия, – представил её муж, будто речь шла о новом предмете мебели. – Моя невеста.

Время остановилось. Воздух в комнате загустел, стал тяжёлым, как расплавленный свинец. Я смотрела на него, на его спокойное, красивое, чужое лицо, и не могла поверить. Невеста? Какое дурацкое, нелепое слово. У него есть жена. Я. Марина Белова. Пятнадцать лет.

– Невеста? – переспросила я шёпотом, чувствуя, как холодеют пальцы. – Ты, должно быть, шутишь. Очень неудачная шутка, Вадим.

Он усмехнулся. Не улыбнулся, а именно усмехнулся – уголком рта, холодно и жестоко.

– Рина, давай без драмы. Ты же умная женщина. Всё понимаешь. Наш брак – это проект. И, к сожалению, этот проект исчерпал себя. Он больше не приносит дивидендов.

– Проект? – я медленно поднялась, чувствуя, как внутри разгорается холодная ярость. – Наша жизнь, наши пятнадцать лет – это, по-твоему, проект?

– А что же ещё? – он пожал плечами, демонстрируя полное равнодушие. – Вполне успешный проект, надо сказать. Ты была идеальной женой для начинающего политика. Тихая, скромная, хозяйственная. Создала мне безупречный тыл. Я тебе за это благодарен.

– Благодарен… – я истерически рассмеялась. Смех получился сдавленным, похожим на лай. – Ты приводишь в мой дом свою… невесту… в день нашей годовщины и говоришь, что благодарен?

– А когда я должен был это сделать? – в его голосе прорезались стальные нотки. – Завтра? Послезавтра? Я не люблю откладывать деловые вопросы. Мы разводимся, Марина. Это решённый вопрос.

– Я не дам тебе развод, – выплюнула я, сама удивляясь своей твёрдости.

– Дашь, – спокойно парировал он. – Куда ты денешься.

– Папочка Леры – губернатор, – подала голос девица. Её тон был сладким, как пересахаренная вата, но с ядовитой начинкой. – А Вадику для карьеры очень нужен такой тесть. Правда, любимый?

Она посмотрела на него с собачьей преданностью, а он благосклонно кивнул, словно поощряя умного щенка.

– Лера права, – подтвердил Вадим. – Мне для дальнейшего роста нужна другая партия. Жена с перспективой. Семья с весом. Ты же понимаешь, это просто бизнес. Ничего личного. К тому же, будем откровенны, ты так и не смогла подарить мне наследника. А для политика это важно. Семья, дети, традиционные ценности. У Леры со здоровьем всё в порядке. Мы уже были у врача.

Этот удар был ниже пояса. Он знал, что тема бесплодия – моя самая страшная, самая незаживающая рана. Пятнадцать лет врачей, анализов, унизительных процедур и слёз в подушку. Пятнадцать лет он утешал меня, говорил, что мы со всем справимся, что главное – это наша любовь. И теперь он швырнул мне это в лицо, как грязную тряпку.

– Ты… мразь, – прошипела я, чувствуя, как к глазам подступают злые, горячие слёзы. Я не заплачу. Не при них. Никогда.

– Эмоции, Рина. Это непродуктивно, – он достал из внутреннего кармана пиджака конверт и положил его на журнальный столик. – Здесь немного денег. На первое время хватит. Квартира, как ты знаешь, оформлена на меня. Машина – тоже. У тебя есть неделя, чтобы собрать вещи и съехать. Мои юристы подготовят все документы. Тебе нужно будет только подписать.

Неделя. Он давал мне неделю, чтобы я исчезла из его жизни, которую я строила пятнадцать лет.

Я смотрела на этот белый конверт, потом на его холёное лицо, на самодовольную ухмылку его кукольной невесты. И в этот момент что-то внутри меня сломалось. Не с треском, а тихо, почти беззвучно. Словно тонкая фарфоровая чашка, которую я так любила, просто рассыпалась в пыль. А на её месте образовалась холодная, звенящая пустота.

– Убирайтесь, – мой голос был тихим, но твёрдым, как сталь.

– Что? – Вадим удивлённо приподнял бровь. Он явно ожидал истерики, слёз, мольбы. Чего угодно, но не этого ледяного спокойствия.

– Я сказала, убирайтесь из моего дома, – я сделала шаг вперёд, глядя ему прямо в глаза. – Оба. Вон.

– Рина, не глупи. Это мой дом, – начал он, но я его перебила.

– Сегодня – ещё мой. «У тебя есть неделя», помнишь? Так вот, эта неделя началась. Пошли вон.

Лерочка испуганно пискнула и вжалась в диван. Вадим поднялся. В его глазах впервые за вечер мелькнуло что-то похожее на злость. Он не привык, чтобы ему перечили. Особенно я.

– Пожалеешь, – бросил он, направляясь к выходу.

– Я жалею только о пятнадцати потраченных на тебя годах, – ответила я ему в спину.

Он остановился, обернулся. Его лицо исказила гримаса.

– Неблагодарная, – процедил он сквозь зубы. – Я вытащил тебя из твоей хрущёвки, сделал из тебя человека. А ты…

– Ты сделал из меня удобную мебель, – отрезала я. – Но срок эксплуатации вышел. Можешь забирать свою новую куклу и проваливать.

Он молча развернулся и вышел. Лерочка, подхватив свою сумочку, засеменила за ним. Дверь захлопнулась, и в наступившей тишине я услышала, как на кухне жалобно пискнул таймер духовки. Утка приготовилась.

Я стояла посреди гостиной, в своём красивом платье, в своей идеальной квартире, и чувствовала себя абсолютно голой. Холод пробирал до самых костей. Я медленно подошла к столу. Взяла в руки тяжёлый хрустальный бокал, наполнила его до краёв терпким Бургундским. Выпила залпом, не чувствуя вкуса. Потом взяла второй.

Руки дрожали. Я посмотрела на своё отражение в тёмном панорамном окне. Там стояла бледная, испуганная женщина с огромными серыми глазами, в которых застыл ужас. Это я? Неужели это я?

Я подошла к белому конверту, который лежал на столике, как ядовитая змея. Внутри были деньги. Не так много, как я ожидала. Насмешка. Пощёчина. Цена десяти лет моей жизни.

Я снова подошла к столу. Мой взгляд упал на сервировочный нож для мяса. Тяжёлый, с серебряной ручкой. Я взяла его в руку, ощущая приятную тяжесть. Потом, с размаху, одним движением, смахнула со стола всё. Бокалы, тарелки, свечи, декантер с вином – всё полетело на пол с оглушительным звоном. Алая жидкость, похожая на кровь, растеклась по светлому паркету.

Я смотрела на этот хаос, и мне не становилось легче. Пустота внутри лишь разрасталась, поглощая всё. Я опустилась на пол, прямо в лужу вина и осколков, не чувствуя, как острые края впиваются в кожу. Слёзы, которые я так долго сдерживала, хлынули из глаз. Я рыдала беззвучно, сотрясаясь всем телом, оплакивая не мужа-предателя, а себя. Ту наивную девочку, которая пятнадцать лет верила в сказку.

Сколько я так сидела, я не знаю. Может, час, а может, и три. Телефон, забытый на диване, завибрировал. Я тупо смотрела на светящийся экран. «Анька». Моя лучшая подруга. Анна Воронцова. Резкая, циничная, финансовый гений, которая всегда говорила, что мой Вадим – слишком скользкий тип, чтобы быть настоящим. Как же она была права.

Я с трудом поднялась, подошла к дивану. Пальцы не слушались, но я всё же смогла принять вызов.

– Привет, Рин! – бодрый голос Ани ворвался в мёртвую тишину моей разрушенной жизни. – Ты как? Готовишься принимать поздравления? Небось, твой благоверный опять подарил тебе какую-нибудь безделушку от Картье? Ты только посмотри, что мой удумал…

Её голос звенел, она явно была чем-то взбудоражена, и я не могла вставить ни слова.

– …представляешь, вызывает меня на совет директоров, я думала, бонус обсуждать будем, а этот гений кода…

Я слушала её и не слышала. Все звуки доносились словно сквозь вату. Внутри меня была только одна мысль, один крик, который рвался наружу.

– Аня… – мой голос был хриплым, чужим, словно я не говорила целую вечность.

Она мгновенно осеклась. Аня всегда умела чувствовать чужую боль.

– Рина? Что с голосом? Что случилось?

И тут меня прорвало. Я уже не плакала, я выла. Страшно, отчаянно, как раненый зверь.

– Он… он меня бросил, Анька… Он привёл другую… Сказал, что я… что я бракованная…

– Так, – в голосе подруги лязгнул металл. – Адрес. Быстро.

Я продиктовала адрес, хотя она его и так знала.

– Еду, – отрезала она. – Ничего не делай. Не пей больше. Слышишь меня, Рина? Просто сядь и жди.

Связь прервалась. Я опустила телефон и снова посмотрела на себя в отражение. Внутри, на фоне звенящей пустоты, начало зарождаться новое, незнакомое мне чувство. Холодное, острое, как осколок бокала в моей ладони. Это была не боль и не отчаяние.

Это была ненависть.

И в тот самый момент, когда я осознала это, меня снова накрыла волна дурноты, на этот раз такая сильная, что пришлось опереться о стену. Что-то было не так. И это был не только стресс. Что-то изменилось во мне самой. Но понять, что именно, я смогу гораздо позже. Пока же я просто ждала. Ждала подругу, которая, я знала, никогда не предаст. Не понимая, что её идеальный мир в эту самую минуту тоже летит в пропасть. Мы ещё не знали, что это только начало. Начало нашей войны. И первый выстрел уже прозвучал. Прямо мне в сердце.

ГЛАВА 2

АННА ВОРОНЦОВА (СОЛЬЦЕВА)

Цифры не лгут. В этом их кристальная прелесть и их беспощадная жестокость. Они – скелет мира, выверенная до сотых долей процента, неприкрытая правда, лишённая всей этой эмоциональной шелухи, в которую люди так любят кутать свои промахи и предательства. В отличие от людей, которые лгут постоянно, ежеминутно: словами, бездействием, молчанием, лицемерными взглядами. Мой мир всегда был построен на цифрах. Чётких, предсказуемых, послушных моей воле. Я могла заставить их петь, складываясь в симфонию квартальной прибыли, или кричать благим матом, обнажая финансовые дыры и серые схемы конкурентов.

Сегодня цифры на шести моих мониторах пели о триумфе. Акции «Vector-Z» ползли вверх с упорством одержимого альпиниста, штурмующего Эверест в непогоду. Наш новый алгоритм предиктивного анализа рвал рынок, как голодный питбуль – плюшевого мишку. Наш. Я мысленно усмехнулась этому короткому, но такому лживому слову. Конечно, наш. Игорь писал гениальный, запутанный, как клубок змей, код, а я превращала его гениальную абракадабру в хрустящие пачки купюр, растущие активы и довольное урчание инвесторов. Мы были идеальным тандемом. Две стороны одной медали. Мозг и деньги. Инь и ян цифровой вселенной, где богом был тот, у кого сервер мощнее и финансовый рычаг длиннее.

Мой кабинет на двадцать пятом этаже стеклянного колосса «Vector-Z-Tower» был моей крепостью, моим персональным Олимпом. Панорамное окно во всю стену открывало вид на суетливую, задыхающуюся в пробках Москву, которая отсюда, с высоты птичьего полёта, казалась всего лишь сложной, но упорядоченной микросхемой под увеличительным стеклом. Я обожала это ощущение власти и контроля. Я видела город, а он меня – нет. Я была серым кардиналом в этом царстве стекла, бетона и больших денег, и меня это более чем устраивало. В отличие от Игоря, который обожал светиться на обложках Forbes с идиотскими заголовками вроде «Гений, изменивший будущее», я предпочитала оставаться в тени. В тени лучше видно истинное положение дел. И гораздо удобнее считать деньги, особенно те, что не должны попадать в официальные отчёты.

Тихий, мелодичный звонок интеркома вырвал меня из созерцания этой финансовой симфонии на экране. Голос секретарши Игоря, Лидочки, прозвучал приторно-сладко, как сироп от кашля, от которого мгновенно першит в горле и хочется запить его чем-то очень крепким.

– Анна Андреевна, Игорь Станиславович просит вас срочно зайти в большую переговорную. Весь совет директоров уже в сборе.

Я нахмурилась, откинувшись в кресле из белоснежной кожи Nappa, которое стоило как подержанный автомобиль. Странно. Внеплановый сбор совета директоров, о котором финансовый директор узнаёт последним? Это было не просто нарушением корпоративного протокола, который я сама же и писала. Это было вопиющим дурновкусием. Игорь, при всей его гениальной социопатии и эмоциональном диапазоне как у тостера, такие вещи понимал. Обычно он предупреждал меня за сутки, чтобы я подготовила нужные отчёты, выверила каждую цифру и была готова парировать любые каверзные вопросы от наших вечно голодных инвесторов, нюхом чующих любую слабину.

– Лида, будьте добры, уточните повестку дня, – мой голос прозвучал ровно и холодно, как всегда. Эмоции – непозволительная роскошь. В бизнесе за них расплачиваешься акциями, а иногда и всей компанией.

– Простите, Анна Андреевна, мне не сообщили, – пролепетала девушка, и я почти физически ощутила её растерянное пожатие плечами на том конце провода. – Сказали лишь, что это чрезвычайно важно и касается новой стратегии развития.

Внутри шевельнулось неприятное, липкое предчувствие, похожее на прикосновение медузы. Я его решительно проигнорировала. Предчувствия – это иррационально, сбой в системе. А я верила только цифрам, фактам и выверенным прогнозам. Поправив идеально сидящий на мне брючный костюм цвета штормового неба от Brioni, я бросила последний взгляд на графики. Что ж, раз «чрезвычайно важно», значит, речь пойдёт либо о новом, крупном раунде инвестиций, либо о враждебном поглощении мелкого, но перспективного стартапа. В любом случае, без меня они и шагу не ступят. Я была не просто финансовым сердцем этой компании, я была её кровеносной системой, её позвоночником и, чёрт возьми, её стальными яйцами.

Коридор, ведущий к переговорной, был похож на футуристический тоннель – матовое стекло, холодный диодный свет, беззвучно скользящие двери с сенсорным управлением. Сотрудники, попадавшиеся мне навстречу, опускали глаза. Слишком почтительно. Слишком… виновато? Я снова отмахнулась от дурных мыслей. Паранойя. Профессиональная деформация. Когда постоянно ищешь подвох в цифрах, начинаешь видеть его и в людях.

Дверь в переговорную открылась передо мной сама, словно приглашая на эшафот. За огромным столом из чёрного вулканического стекла уже сидели все. Пятеро мужчин в одинаково дорогих костюмах – наш совет директоров, которых я знала как облупленных. Семён Маркович, вечно потеющий и трусливый, но с мёртвой хваткой, когда дело касалось его дивидендов. Братья Одинцовы, наглые выскочки из девяностых, не до конца отмывшие свой первоначальный капитал, но отчаянно пытающиеся казаться аристократами. И остальные – безликая массовка, всегда голосующая так, как скажет Игорь. Их жадность, их амбиции, их тайные страхи – всё это было отражено в финансовых документах, которые я держала в своей голове, как в швейцарском банке.

Во главе стола, разумеется, сидел Игорь. Мой муж. Вечный подросток в дизайнерском худи, которое стоило больше, чем средняя зарплата в этой стране, и кроссовках, за которые иной коллекционер продал бы душу. Его лицо, обычно выражавшее лишь скуку или гениальное озарение, было непроницаемо, как забрало рыцарского шлема.

Но не он привлёк моё внимание. Рядом с ним, на месте, которое по негласному правилу всегда, все эти годы, принадлежало мне, сидела девушка. Юная, свежая, с пухлыми, явно подкачанными губами и огромными глазами, в которых плескался восторженный идиотизм выпускницы курсов по личностному росту. На ней было обтягивающее розовое платье, которое, казалось, вот-вот лопнет от натуги на её силиконовой груди третьего размера. Я знала её. Ева. Наша новая SMM-щица, которую Игорь нанял месяц назад, заявив, что нам нужен «свежий взгляд на диджитал-пространство». Она ворковала что-то ему на ухо, кокетливо поправляя белокурый локон, а он, мой муж, который ненавидел, когда к нему прикасаются, и вздрагивал, если я случайно касалась его руки, благосклонно кивал.

Холодок предчувствия превратился в ледяной ком, застрявший где-то в солнечном сплетении. Я молча прошла к столу и остановилась, глядя на Еву выжидающе, не мигая.

– Кажется, вы заняли моё место, – проронила я, и в наступившей мёртвой тишине мой голос прозвучал, как треск ломающегося льда.

Девушка вздрогнула, как напуганная лань, и испуганно посмотрела на Игоря. Он медленно, словно делая мне одолжение, поднял на меня глаза. Пустые, холодные глаза программиста, смотрящего на устаревший, неоптимизированный код.

– Присаживайся, Аня. Вон там, с краю, есть свободное кресло, – бросил он, лениво махнув рукой в сторону самого дальнего конца стола, места для стажёров и провинившихся.

Я не сдвинулась с места. Я смотрела на него, на неё, на трусливо отводящих взгляды членов совета директоров, которые вдруг страшно заинтересовались своими дорогими часами. Пазл начал складываться. Отвратительный, уродливый, пошлый пазл.

– Игорь, что здесь происходит? – я всё ещё пыталась сохранить лицо, апеллировать к логике, к здравому смыслу. – Если это какой-то идиотский розыгрыш, то он крайне неуместен. У нас через три дня встреча с азиатскими инвесторами, и я ещё не закончила презентацию.

– Встречи не будет, – его голос был ровным и безжизненным, будто он зачитывал сводку погоды. – Точнее, она будет. Но вести её будет Ева. Она теперь наш новый вице-президент по коммуникациям и стратегическому развитию.

Воздух в моих лёгких закончился. Вице-президент? Эта кукла, которая на собеседовании путала дебет с кредитом и на полном серьёзе считала, что EBITDA – это порода собак? Я рассмеялась. Коротко, зло, без капли веселья. Смех застрял в горле, как осколок стекла.

– Ты серьёзно? Игорь, мы можем обсудить твои… увлечения, – я выразительно, с головы до ног, окинула взглядом девицу, которая вжала голову в плечи, – в другом месте. Но не надо смешивать личное и бизнес. Ты ставишь под удар всё, что мы строили пятнадцать лет.

– Мы? – он впервые чуть приподнял бровь, изображая искреннее удивление. – Аня, не будь такой наивной. «Vector-Z» – это мой проект. Мой код, мои идеи. Ты была… – он на секунду задумался, подбирая слово, как будто решал, каким именно ножом меня пырнуть, – хорошим финансовым менеджером. Не более.

Каждое его слово было обдуманным, выверенным ударом под дых. Он не просто предавал меня как жену. Он обесценивал меня как профессионала, как партнёра. Он стирал пятнадцать лет моей жизни, моей работы, моих бессонных ночей, проведённых над отчётами и бизнес-планами, пока он «ловил вдохновение», играя в приставку.

– Хорошим… менеджером? – прошипела я, наклонившись над столом и уперевшись костяшками пальцев в холодное стекло. Мой голос опустился до опасного шёпота. – Я вытащила эту компанию из долговой ямы, когда твои «гениальные идеи» чуть не привели нас к банкротству! Я договаривалась с банками, когда они хотели отобрать у нас всё, вплоть до офисных стульев! Я находила инвесторов, я отбивалась от налоговой, я рвала глотки конкурентам! Я построила эту чёртову империю, пока ты играл в бога в своей цифровой песочнице! – чеканила я каждое слово, словно заколачивала гвозди в крышку его гроба.

Члены совета директоров съёжились в креслах, делая вид, что изучают узоры на стеклянной столешнице. Они всё знали. Они помнили. Но молчали. Потому что их акции, их бонусы, их тёплые места зависели от него, а не от меня. По документам я не владела ничем. Глупая, наивная ошибка, совершённая по любви и слепому доверию пятнадцать лет назад. Я верила ему. Верила в «нас». Какая же я была идиотка.

– Эмоции, Аня. Я же всегда говорил, что это твой главный недостаток, – Игорь вздохнул с деланым, театральным сожалением. Ева тут же сочувственно погладила его по руке. – Именно поэтому я и собрал сегодня совет. В связи с новой стратегией развития компании и оптимизацией управленческих процессов, должность финансового директора упраздняется.

Он произнёс это так буднично, так обыденно, будто сообщал, что в корпоративной столовой сегодня на обед рыба.

Тишина. Густая, вязкая, оглушающая. Я смотрела на него и не узнавала. Нет, я узнавала. Это был тот самый Игорь, который мог неделями не разговаривать со мной, потому что был поглощён кодом. Тот самый, который забыл про день рождения нашего сына, потому что у него был «сложный дебаггинг». Просто раньше его холодная, аутичная отстранённость была направлена на внешний мир. А теперь её острие развернулось против меня.

– Ты… что? – переспросила я, хотя прекрасно всё поняла с первого раза. Мне просто нужно было выиграть секунду, чтобы собрать себя по частям.

– Твоя должность упразднена, – повторил он медленно, как для умственно отсталой. – Функции финансового контроля будут переданы на аутсорс. Так эффективнее. Мы больше не нуждаемся в твоих услугах, Анна.

Ева рядом с ним едва заметно, торжествующе улыбнулась. Улыбкой победительницы. Я посмотрела в её пустые глаза и всё поняла. Она была не просто любовницей. Она была функцией. Новой, улучшенной версией «жены». Моложе, сговорчивее, без лишних амбиций и дурацких претензий на общее прошлое. Идеальный аксессуар для гения.

– Понятно, – выдохнула я. Внутри бушевал ледяной пожар, но снаружи я была спокойна, как айсберг. Я не доставлю им этого удовольствия. Я не буду кричать, плакать или бить посуду. Это не мой стиль. – В таком случае, мне нужно зайти в кабинет, забрать личные вещи.

– Не стоит беспокоиться, – Игорь кивнул на дверь, и только сейчас я увидела двух амбалов из нашей службы безопасности, которые стояли там всё это время. – Ребята уже всё собрали в коробку. Они проводят тебя до выхода. Чтобы избежать… недоразумений.

Это было последней каплей. Публичная порка. Унижение, доведённое до абсолюта. Меня, построившую эту чёртову компанию, вышвыривали из неё, как провинившуюся школьницу, под конвоем.

Я обвела ледяным взглядом всех присутствующих. Мужчин, с которыми заключала многомиллионные сделки, с которыми пила виски после удачных переговоров, с которыми отбивалась от рейдерских атак. Ни один не поднял на меня глаз. Предатели. Трусы. Стадо.

– Хорошо, – мой голос не дрогнул. Я развернулась и пошла к выходу. Спину я держала так прямо, будто проглотила арматурный стержень. Каждый мой шаг на высоких каблуках отдавался гулким эхом в моей голове. Шаг – пятнадцать лет жизни. Шаг – бессонные ночи. Шаг – сын, который почти не видел отца. Шаг – вера в то, что мы команда.

Охранники, два молчаливых шкафа, двинулись за мной. Молчаливые тени. Я шла по коридору, мимо стеклянных стен офисов, где сидели мои подчинённые. Они видели. Все видели. Кто-то отворачивался, кто-то смотрел с плохо скрытой жалостью, кто-то – с откровенным злорадством. Я чувствовала их взгляды на своей спине, как клеймо. В холле у лифта один из охранников протянул мне картонную коробку. В ней лежали мои вещи: фотография Кирилла в рамке, моя любимая кружка с надписью «Королева чёртового всего», пара книг по финансовому анализу и маленький кактус, который я сама вырастила из семечка. Моя жизнь, упакованная в дешёвый картон.

– Спасибо, дальше я сама, – бросила я, вырвав у него коробку.

Лифт нёс меня вниз, и с каждым этажом я чувствовала, как рушится мой мир. Небоскрёб, который я считала своим домом, своей крепостью, своим детищем, выплюнул меня на тротуар, как ненужный мусор.

До дома я добиралась на такси, тупо глядя в окно на проплывающий мимо город. Он больше не казался мне упорядоченной микросхемой. Он был хаотичным, враждебным, чужим. Шок начал отступать, уступая место холодной, звенящей, как натянутая струна, ярости. Ярость была знакомым и комфортным чувством. Она была конструктивна. Она была как чистая, концентрированная энергия, которую можно было направить в нужное русло. И я уже знала, каким будет это русло.

Квартира встретила меня звенящей тишиной. Слишком правильной, слишком стерильной. Когда-то я называла это порядком, теперь – отсутствием жизни. Игорь почти не бывал здесь в последнее время. Теперь я понимала, почему. На диване в гостиной, свернувшись в огромный пушистый клубок цвета мокрого асфальта, спал Сарказм. Наш мейн-кун. Точнее, мой. Игорь его терпеть не мог, называя «бесполезным источником шерсти и аллергенов». Кот приоткрыл один янтарный глаз, лениво окинул меня взглядом, не обнаружил в моём запахе ничего криминального, и, демонстративно зевнув, снова заснул. Его королевское невозмутимость немного успокаивала. В его мире ничего не изменилось.

Я прошла в комнату сына. Кирилл сидел за компьютером, в наушниках, полностью погружённый в свой мир. Ему было пятнадцать. Сложный, колючий, язвительный возраст. Он унаследовал мой острый ум и игоревский талант к технологиям. И мой сарказм, конечно же. Я молча постояла в дверях, глядя на его сосредоточенный профиль. Как ему всё это объяснить? Что отец, его кумир, гений кода, оказался обыкновенным, банальным предателем?

Кирилл, словно почувствовав мой взгляд, снял наушники и обернулся.

– О, ты сегодня рано, – заметил он, скользнув взглядом по коробке в моих руках. Его брови чуть сошлись на переносице. В свои пятнадцать он был наблюдательнее многих взрослых. – Сократили рабочий день за ударный труд?

– Можно и так сказать, – солгала я, пытаясь изобразить улыбку. Получилось, должно быть, отвратительно. – Голова разболелась.

– Ясно, – протянул он, не сводя с меня внимательного, взрослого взгляда. Он не поверил ни единому моему слову. Но не стал допытываться. Мой сын. Он всегда чувствовал, когда нужно промолчать. – Тогда закажем пиццу? Ту, с двойным сыром и пепперони, которую отец терпеть не может, потому что она «нарушает его кето-диету».

В его предложении было столько молчаливой поддержки, столько тонкого понимания, что к горлу подкатил ком. Я кивнула, не в силах вымолвить ни слова.

Пока мы ждали курьера, я разбирала коробку. Выставила на стол фотографию Кирилла, кружку, кактус. Остальное – ежедневники, ручки, бумаги – свалила в мусорное ведро. Прошлое. Архив. Сжечь.

Мы ели пиццу прямо из коробки, сидя на диване. Сарказм тут же материализовался рядом, гипнотизируя кусок с пепперони взглядом удава, готовящегося к броску.

– Он звонил? – вдруг спросил Кирилл, откусывая огромный кусок.

– Кто? – я сделала вид, что не поняла.

– Отец, – уточнил он с лёгким нажимом. – Он обычно бесится, когда ты уходишь с работы раньше него. Говорит, что это «нарушает корпоративную синергию».

Я вздохнула. Дальше врать было бессмысленно и глупо.

– Меня уволили, Кир, – произнесла я тихо, глядя на кота, который всё-таки умудрился стащить кружок колбасы и теперь с чавканьем его поглощал.

Кирилл замер с куском пиццы на полпути ко рту. Он медленно опустил его обратно в коробку.

– В смысле… уволили? – переспросил он так, будто я сообщила, что Земля на самом деле квадратная. – Тебя? Финансового директора? Это же… невозможно. Ты же и есть «Vector-Z».

– Моя должность упразднена, – отчеканила я, повторяя слова Игоря. Сейчас они звучали ещё абсурднее. – За ненадобностью.

Сын смотрел на меня несколько долгих секунд, анализируя информацию. Его лицо, обычно по-подростковому насмешливое, стало серьёзным и жёстким. В нём проступили черты, которых я раньше не замечала. Черты мужчины.

– Это из-за неё? – спросил он тихо, без вопросительной интонации, словно констатировал факт.

Я удивлённо подняла на него глаза.

– Кого «неё»?

– Ну, этой… новой прошивки. Силиконовой. Которую он притащил в офис месяц назад, – пояснил Кирилл с холодным презрением. – Я видел её фотки в его закрытом инстаграме. Она лайкает каждый его пост через три секунды после публикации. У неё там вместо мозгов, наверное, чип с автолайкером. Он, видимо, решил обновить не только софт, но и железо.

Я не знала, смеяться мне или плакать. Мой ребёнок, мой маленький гений, видел и понимал гораздо больше, чем я предполагала.

– Да, – коротко подтвердила я. – Похоже, что из-за неё.

Он помолчал, переваривая это. Потом поднялся, подошёл ко мне и сел рядом. Совсем близко. Неуклюже, по-мальчишески, обнял меня за плечи. Его объятия были тонкими, но на удивление крепкими. От него пахло пиццей, озоном от монитора и чем-то ещё, неуловимо родным. И в этот момент вся моя броня, вся моя холодная ярость, весь мой напускной цинизм дали трещину. Я прижалась к нему, уткнувшись лицом в его футболку с изображением какой-то анимешной героини, и впервые за весь этот кошмарный день позволила себе почувствовать боль. Не унижение, не злость, а острую, режущую боль предательства.

Я не плакала. Слёзы – это вода. Бесполезный расход ресурсов. Я просто сидела, вцепившись в своего сына, как в спасательный круг в ледяном океане. Он молча гладил меня по волосам. И эта неловкая, молчаливая поддержка была для меня важнее тысячи слов. Она была настоящей. Она была тем, ради чего стоило жить и бороться.

– Он ещё пожалеет об этом, мам, – вдруг произнёс Кирилл тихо, но с такой стальной уверенностью в голосе, что я подняла голову и посмотрела на него. В его глазах горел холодный, недетский огонь. – Очень сильно пожалеет. Обещаю. Я могу обнулить его настройки. Для начала – удалённо отформатировать все его девайсы. А потом… потом можно и до серверов компании добраться.

Я посмотрела в глаза своему сыну и поверила ему. И в этот момент я поняла, что Игорь совершил самую большую ошибку в своей жизни. Он думал, что избавился от одной проблемы в моём лице. Но он создал себе две. И вторая была куда опаснее, потому что она знала все его пароли и уязвимости системы.

Я отстранилась и вытерла ладонью несуществующую слезу. Холодная ярость вернулась, но теперь она была другой. Сконцентрированной. Осмысленной. Это была уже не просто злость обиженной женщины. Это был бизнес-план. План мести.

– Нет, Кир, – усмехнулась я, ероша его волосы. – Форматировать – это слишком просто и неэффективно. Нужно действовать тоньше. И больнее. Цифры не лгут. И скоро они споют для твоего отца очень, очень печальную песню. Реквием по его империи.

Ночь я провела без сна. Ярость требовала выхода, мозг – конкретной задачи. Плакать в подушку и жалеть себя я собиралась в следующей жизни. В этой у меня были дела поважнее.

Когда первые серые лучи рассвета коснулись окон, я села за свой личный ноутбук, защищённый так, что Пентагон обзавидовался бы. Мои пальцы привычно легли на клавиатуру. Я не стала гуглить банальности вроде «как отомстить бывшему мужу» или «советы психолога при разводе». Это для дилетантов. Мой запрос был другим. Профессиональным.

«Лучшие специалисты по решению деликатных проблем. Москва».

«Частные силовые структуры. Рейтинг эффективности».

«Корпоративный шантаж. Юридические последствия и способы их избежать».

Поисковик выдавал тонны мусора: неумелые частные детективы, бывшие менты, готовые за десятку «пробить по базе». Всё не то. Мне нужен был не молоток, а скальпель. Хирургический инструмент для очень сложной операции.

И тут я наткнулась на ссылку на закрытом форуме, посвящённом корпоративной безопасности. Она вела на лаконичный, почти аскетичный сайт. Чёрный фон, белые буквы. Никаких фотографий улыбающихся сотрудников и фальшивых отзывов. Только название – «Бастион» – и короткий слоган под ним: «Мы не решаем проблемы. Мы их устраняем».

Я пролистала ниже. Услуги: «Конкурентная разведка», «Сопровождение сделок», «Обеспечение периметра», «Взыскание безнадёжных активов». И последняя, самая интригующая – «Нестандартные ситуации». Это было то, что нужно.

В разделе «Руководство» была всего одна строка. Глава агентства – Дмитрий Крылов. И одна-единственная фотография. Не студийная, а будто вырезанная из репортажа. Мужчина лет тридцати пяти-сорока, с коротко стриженными тёмными волосами и тяжёлым, пронзительным взглядом. Он смотрел прямо в объектив, и от этого взгляда становилось неуютно даже через экран монитора. У виска виднелся тонкий белый шрам, придававший его и без того жёсткому лицу вид окончательной беспощадности. Он не пытался понравиться. Он просто констатировал факт своего существования.

Я нашла пару сухих отзывов на том же форуме.

«Дорого. Очень дорого. Но они стоят каждого цента».

«Крылов – сам дьявол во плоти. Но если он на твоей стороне, можешь спать спокойно».

«Работают чисто. Эффективно. Без следов».

Я закрыла ноутбук. Пока это была лишь мысль, зерно, брошенное в промёрзшую почву моей души. Но я знала, что оно прорастёт. Чтобы бороться с монстром, который сожрал мою жизнь, мне нужен был другой монстр. Посильнее и пострашнее. И, кажется, я его нашла.

Игра только начиналась. И я собиралась установить в ней свои правила. А правила гласили: победитель получает всё.

ГЛАВА 3

АЛИСА ЛАНСКАЯ (ДОЛИЦИНА)

Кожа на скулах, натянутая до состояния тугого барабанного пергамента, приятно горела – обнадёживающее, горячее покалывание, предвещающее скорую и безоговорочную победу. Мою личную, затянувшуюся на добрый десяток лет беспощадную войну со временем, которое, словно самый назойливый папарацци, неустанно целилось в меня своим безжалостным объективом, пытаясь поймать в фокус каждую новую морщинку, каждую предательскую тень усталости под глазами. В элитной клинике доктора Райского, этого современного алхимика с ботоксом вместо волшебной палочки, меня заверили, что следующие полгода я могу смело посылать законы гравитации и мимических предателей куда подальше. Я заплатила за эту хрупкую иллюзию вечной молодости сумму, сопоставимую со стоимостью неплохого немецкого седана, и сейчас, направляя свой белоснежный «Мазерати» по извивающейся, словно шёлковая лента, дороге Рублёвского шоссе, ощущала себя обновлённой. Свежая прошивка для той идеальной версии Алисы Ланской, что обязана была блистать, восхищать и, самое главное, соответствовать.

Соответствовать статусу. Соответствовать дому, похожему на гигантский стеклянный айсберг, случайно заброшенный в заповедный лес вековых сосен. И, разумеется, соответствовать мужу. Геннадий Ланской, мой законный супруг и, по совместительству, медиамагнат старой закалки, ценил в активах ровно две вещи: безупречный внешний вид и неуклонный рост биржевых котировок. Я была его самым красивым, самым дорогим, но, увы, самым нестабильным активом.

Мой шпиц Шанель, восседавшая на соседнем сиденье в персональном автомобильном кресле от «Louis Vuitton», нервно и коротко тявкнула, когда я слишком резко заложила вираж, ведущий к нашим воротам.

– Тихо, моя крошка, всё хорошо, – проворковала я, нежно почесав её за шёлковым ушком. – Мама просто немного торопится порадовать папу своей вечной молодостью. Он ведь это так ценит.

Монументальные ворота из кованого железа, больше смахивающие на вход в средневековую цитадель, беззвучно разъехались, пропуская меня в мой личный, идеально выстриженный рай с молчаливой прислугой. Я оставила машину у парадного входа, и услужливый охранник, выросший будто из-под земли, тут же подхватил мою сумочку «Hermès» и пушистый, недовольно сопящий комок по имени Шанель. Внутри, в огромном холле с ледяным мраморным полом, по которому эхо от моих шпилек «Louboutin» разносилось, как сухие винтовочные выстрелы, царила непривычная, почти оглушающая тишина. Обычно в это время дом гудел, как потревоженный улей: повара на кухне священнодействовали над ужином, горничные бесшумно порхали с полиролью, садовники вполголоса обсуждали капризы редких сортов гортензий. Сегодня же – вакуум. Звенящий, давящий на уши вакуум.

И в самом центре этого вакуума, в исполинской гостиной с панорамными окнами во всю стену, стоял Гена. Не в привычном домашнем кашемировом кардигане, а в строгом деловом костюме от «Brioni», который, словно вторая кожа, обтягивал его грузное, крепко сбитое пятидесятидвухлетнее тело. В одной руке он держал пульт от стереосистемы, из которой лился тихий, меланхоличный джаз, в другой – высокий бокал с шампанским. Второй, нетронутый, запотевший, стоял на стеклянном столике рядом с серебряным ведёрком для льда.

Сердце сделало неприятный, болезненный кульбит и рухнуло куда-то в район желудка. Гена с шампанским посреди рабочего дня – это либо к заключению многомиллионной сделки, либо к катастрофе сопоставимого масштаба. Судя по ледяной атмосфере в доме, сегодня речь шла не о прибыли.

– Дорогая, – пророкотал его глубокий бас, едва я переступила порог. Он не повернулся, продолжая созерцать безупречный, выверенный ландшафтным дизайнером пейзаж за окном. – Ты как раз вовремя. Я тут решил устроить нам небольшой аперитив.

– Какой-то особенный повод? Ты, наконец, продал тот убыточный телеканал? – я изо всех сил старалась, чтобы мой голос звучал легко и игриво, пока шла к нему по бесконечному персидскому ковру, ощущая, как липкий холодок ползёт вверх по спине. Шанель, которую охранник осторожно опустил на пол, подбежала к ногам Гены и зашлась требовательным, заливистым лаем. Муж брезгливо поморщился, словно на его ботинок попала грязь.

– Убери это, – не поворачиваясь, бросил он. В его голосе прозвучал металл.

Я подхватила дрожащую собачку на руки, прижимая её к груди. Она тут же затихла, лишь мелко-мелко дрожала всем своим крошечным тельцем, словно чувствовала надвигающуюся бурю.

– Что случилось, Гена?

Он, наконец, медленно обернулся. Его лицо, обычно непроницаемое, как у профессионального игрока в покер, сегодня было абсолютно спокойным, даже каким-то отстранённо-торжественным, как у судьи, зачитывающего приговор. Он взял второй бокал и протянул мне.

– Давай выпьем, – предложил он, и в его серых, колючих глазах не было ни капли тепла. – За наше с тобой… плодотворное сотрудничество.

Слово «сотрудничество» резануло по ушам, как хирургический скальпель. Не «за нас». Не «за нашу любовь». Не «за нашу семью». За сотрудничество. Я взяла бокал, чувствуя, как леденеют пальцы, несмотря на пылающую кожу лица.

– Звучит так, будто мы закрываем какой-то важный проект, – усмехнулась я, хотя смеяться хотелось меньше всего на свете. Хотелось развернуться и бежать из этого стеклянного мавзолея.

– Ты всегда была проницательной девочкой, – кивнул он, делая медленный, смакующий глоток. – В некотором роде, так и есть. Наш проект, Алиса, подошёл к своему логическому завершению.

Я замерла. Бокал в моей руке предательски дрогнул, и золотистые пузырьки яростно зашипели, угрожая выплеснуться на шёлковое платье от «Valentino».

– О чём ты вообще говоришь?

– О нашем брачном контракте, дорогая, – терпеливо, словно объясняя неразумному ребёнку элементарные вещи, проговорил он. – Срок его действия истёк сегодня. Ровно десять лет. Помнишь, как мой старый адвокат настаивал именно на этой цифре? Десять лет – кризисный период для любых отношений. Очень мудрый был старик, царствие ему небесное. Он словно предвидел, что любой, даже самый привлекательный актив со временем… амортизируется.

Амортизируется. Это слово ударило меня под дых с силой боксёра-тяжеловеса, выбив весь воздух, все мысли, всё, кроме оглушающего звона в ушах. Я, его жена. Женщина, которая была его визитной карточкой на всех светских приёмах, его безупречной обложкой. Я… амортизировалась. Как старый автомобиль. Как прошлогодняя модель айфона.

– Актив? – прошептала я, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота, похлеще, чем после наркоза в клинике. – Я для тебя… просто актив?

– А кем же ещё? – он искренне, без тени иронии, удивился. – Не пойми меня неправильно, ты была великолепной инвестицией, дорогая. Очень хорошей. Твоя красота, твой шарм, твои уникальные связи в мире моды и глянца – всё это принесло мне немалые дивиденды. Я получил обложки, нужные знакомства, репутацию мужчины с безупречным вкусом. Ты отработала каждый вложенный в тебя рубль, до последней копейки. Я тобой очень доволен. Правда.

Он говорил это с таким невозмутимым видом, будто хвалил своего топ-менеджера за успешный квартальный отчёт. Спокойно. Обоснованно. Убийственно. Шанель в моих руках зарычала, почувствовав, как напряглось и окаменело моё тело.

– Заткнись, – прошипела я, глядя ему прямо в глаза, отчаянно пытаясь найти там хоть что-то живое, человеческое, кроме холодной деловой калькуляции. – Просто, твою мать, заткнись.

– Эмоции – плохой советчик в бизнесе, куколка, – снисходительно хмыкнул он, ставя свой бокал на стол. – Не переживай, я всё продумал. Ты ни в чём не будешь нуждаться. Согласно последнему пункту нашего контракта, при расторжении по моей инициативе ты получаешь щедрые отступные. Квартира на Остоженке, машина остаётся тебе, плюс на твой счёт в швейцарском банке упадёт сумма, которая позволит тебе ещё лет десять не вспоминать о работе и продолжать твои… процедуры по поддержанию товарного вида.

Он небрежно махнул рукой в сторону моего лица, и я инстинктивно прикрыла горящую скулу ладонью. Этот жест был больнее пощёчины.

– Но есть одно маленькое условие, – продолжил он, и его голос стал жёстким, как сталь. – Ты исчезаешь. Тихо. Без скандалов, без интервью для жёлтой прессы, без адвокатов и разделов имущества. Ты просто берёшь свои вещи, свою тявкающую принадлежность, – он презрительно кивнул на Шанель, – и испаряешься. Завтра утром сюда въезжает… новый арендатор.

Меня качнуло. Ноги, казалось, вот-вот подкосятся.

– Новый арендатор? – переспросила я, уже зная ответ, но отчаянно, по-детски надеясь, что ошиблась.

Гена усмехнулся. Взял со стола свой телефон. Несколько отточенных движений пальцем по экрану, и он развернул его ко мне. С экрана на меня смотрела юная, лет двадцати, девица с неестественно пухлыми губами, точёным носиком и абсолютно пустыми, стеклянными глазами. Она была в крошечном бикини, демонстрируя идеальный пресс и стальное, высушенное тело на фоне какого-то тренажёра. Подпись под фото гласила: «Кристи-фитнес. Сделаю из тебя богиню! Записывайся на персональные тренировки!» и миллион сердечек под постом.

– Кристина, – с нежностью, которой я не слышала от него уже много-много лет, представил он. – Прекрасная девочка. Амбициозная, целеустремлённая. У неё большое будущее. И, что немаловажно, её биологические часы тикают в правильном ритме. Мне нужен наследник, Алиса. А твой ресурс, как мы оба прекрасно знаем, в этом плане исчерпан. Пора двигаться дальше.

Он убрал телефон. Мир вокруг меня сузился до этой фотографии, до этого пустого взгляда и подтянутого живота. Я вспомнила все унизительные визиты к светилам репродуктологии. Все болезненные процедуры. Все надежды и горькие слёзы после очередного отрицательного теста. Всё то, что он сейчас хладнокровно назвал «исчерпанным ресурсом».

– Ты… гад, – выдохнула я. Голос был чужим, сиплым, надтреснутым.

– Я – прагматик, – поправил он, застёгивая пуговицу пиджака. – Я ухожу. У меня встреча с юристами, нужно подготовить документы для нашего цивилизованного развода. Мой водитель поможет тебе собрать вещи. Рекомендую взять только самое необходимое. Остальное… утилизируют. У тебя есть время до полуночи. Не разочаровывай меня, Алиса. Давай закончим наше сотрудничество так же красиво и достойно, как и начинали.

Он двинулся к выходу, даже не взглянув на меня. У самой двери он остановился.

– Ах, да, – обернулся он, и на его холёном лице промелькнула тень брезгливой жалости. – И не пытайся что-то предпринять. Все наши общие друзья, все твои светские знакомые… они останутся моими друзьями. Таковы правила игры в нашей песочнице. Ты выходишь из неё с очень хорошим выходным пособием. Не порть себе некролог.

Тяжёлая дубовая дверь за ним захлопнулась. Тишина, которую на несколько секунд нарушил его уход, обрушилась на меня с новой, оглушающей силой. Джаз из колонок теперь казался похоронным маршем по моим надеждам. Я стояла посреди огромной гостиной, в доме, который больше не был моим, с собачкой, которую назвали «принадлежностью», и с шампанским, налитым в честь моей официальной утилизации.

Бокал выпал из моих ослабевших пальцев и с хрустальным, пронзительным звоном разлетелся на тысячу осколков по безупречному мраморному полу. Золотистая жидкость растеклась унизительной, липкой лужей.

Шанель спрыгнула с моих рук и начала испуганно лаять на сверкающие осколки. А я не могла сдвинуться с места. Я смотрела на своё отражение в тёмном панорамном окне. Там стояла тридцатисемилетняя женщина с идеально гладким, но мёртвым лицом, в платье за несколько тысяч евро, которое через пару часов превратится в ветошь.

«Ты была хорошей инвестицией».

«Любой актив со временем амортизируется».

«Мне нужен наследник».

Его слова бились в моей голове, как обезумевшие птицы в тесной клетке. Я медленно, как во сне, побрела по дому. Вот спальня. Наша спальня. Огромная кровать, на которой я провела десять лет, каждую ночь стараясь быть идеальной. На туалетном столике в безупречном порядке расставлены мои баночки и флаконы – моя личная артиллерия в войне со старением. Я посмотрела на себя в огромное венецианское зеркало.

Кто это? Кто эта испуганная женщина с огромными, полными ужаса глазами? Это не Алиса Ланская, икона стиля, королева светских хроник. Это… списанный товар. Просроченный продукт.

Я подошла ближе к зеркалу, вглядываясь в своё отражение. Кожа натянута. Губы чуть припухли после уколов. Ни одной морщинки. Идеальная, дорогая маска. Но под ней… под ней была зияющая пустота. И дикая, всепоглощающая боль. Я коснулась своего лица, своих щёк, которые всё ещё горели. За эту гладкость я платила состоянием. За эту красоту я заплатила своей жизнью. А теперь мне выставили окончательный счёт, в котором было написано: «Не годна».

Слёзы хлынули из глаз. Бесшумные, горячие, злые. Они текли по моим «новым» скулам, смешиваясь с остатками дорогого крема. Шанель подбежала и начала скулить, тычась мне в ноги своим мокрым носом. Я опустилась на колени прямо на толстый шёлковый ковёр, обняла её и зарыдала. Некрасиво, беззвучно, сотрясаясь всем телом. Я плакала не о Гене. Я оплакивала себя. Ту глупую девочку из провинции, которая когда-то мечтала не о статусе, а о любви. Ту женщину, которая поверила, что красота – это самая надёжная валюта, способная купить счастье.

Сколько я так сидела, не помню. Может быть, час. Может, два. Слёзы высохли, оставив на коже противное чувство стянутости. Внутри образовалась холодная, звенящая пустота. Боль ушла, уступив место чему-то другому. Чему-то тёмному, острому и опасному, как осколок разбитого бокала. Ярость. Холодная, расчётливая, всепоглощающая ярость.

Я встала. Подошла к гардеробной – комнате размером с мою первую съёмную квартиру в Москве. Здесь висели бесконечные ряды платьев, костюмов, стояли стеллажи с туфлями и сумками. Моя коллекция. Мои трофеи. Моя броня.

Гена сказал, чтобы я взяла самое необходимое. Что ж…

Я достала самый большой чемодан от «Goyard». Открыла его на кровати. И начала методично, спокойно, с ледяным огнём в сердце, складывать в него не платья от кутюр и не кашемировые свитера. Нет.

Я подошла к огромной картине современного художника, висевшей в кабинете Гены. Безвкусная, но баснословно дорогая мазня. Я знала то, чего не знал никто из прислуги. За ней был сейф. Не тот, что для вида стоял в углу, а настоящий. Его «чёрный» сейф. Код я подсмотрела много лет назад, совершенно случайно. День рождения его первой собаки, давно умершей овчарки. Сентиментальность тиранов – их самое уязвимое место.

Пальцы не дрожали. Щелчок. Дверца поддалась. Внутри, в идеальном порядке, лежали не только документы. Оттуда пахнуло властью и грязными деньгами. Я достала туго набитую спортивную сумку. Открыла. Пачки евро. Свежие, хрустящие. «Неучтёнка» с последней медийной сделки, о которой шептался весь город. Я не стала считать. Просто бросила сумку в чемодан. Рядом с ней положила папку с документами на его оффшорную компанию на Кайманах, о которой он думал, что я не в курсе.

Мой взгляд упал на бархатный мешочек. Внутри – коллекционные часы «Patek Philippe», которые он собирался подарить какому-то министру на юбилей. Теперь их подарю я. Себе.

На его рабочем столе, рядом с компьютером, лежала флешка в платиновом корпусе. Та самая, которую он всегда носил с собой. Его «теневая» бухгалтерия, его страховка, его компромат на партнёров. Он оставил её впопыхах, уверенный в моей полной недееспособности и шоковом состоянии. Какая самонадеянность. Флешка отправилась в чемодан.

Я не брала деньги с его счетов. Я не брала украшения, которые он мне дарил. Я брала то, что было ему по-настоящему дорого. То, что было его силой. Его оружием. Я экспроприировала свою долю.

Когда чемодан был полон, я с трудом застегнула его. Окинула последним взглядом комнату, которая ещё утром была моей. Взгляд упал на прикроватную тумбочку Гены. Там лежал его второй телефон, для «особых» звонков. Я взяла его. Включила. Пароль был предсказуемо простым – дата рождения его новой фитнес-богини. Мужчины так примитивны в своей похоти.

Я открыла галерею. И тут же закрыла. Даже мне, с моими закалёнными светской жизнью нервами, стало дурно от тех фотографий и видео, что там хранились. Компромат на очень, очень влиятельных людей. Его страховка. Его власть. Мой джекпот.

Я быстро перекинула всё содержимое на облачный диск, доступ к которому был только у меня, а сам телефон бросила в чемодан. Всё. Пора уходить.

Я взяла Шанель на руки, выкатила тяжёлый чемодан в холл. Водитель Гены, угрюмый тип с бычьей шеей, уже ждал меня. Он молча взял чемодан, даже не удивившись его весу. Он – часть механизма. Функция. Ему всё равно.

Когда мы выезжали за ворота, я не обернулась. Я смотрела только вперёд, на дорогу, уходящую в серые ноябрьские сумерки. Телефон в кармане завибрировал. Сообщение от банка: на мой счёт поступила сумма с шестью нулями. Отступные. Плата за молчание. Гена всегда был пунктуален в финансовых вопросах.

Я горько усмехнулась. Он думал, что купил моё молчание. Глупец. Он только что купил себе войну.

Я достала свой телефон. Руки всё ещё мелко дрожали, но уже не от страха, а от предвкушения. Пролистала контакты. Вот Аня. Вот Марина. Пальцы замерли над их именами. Нет. Не сейчас. Я не могу позвонить им в таком состоянии. Не могу показаться им жалкой, раздавленной, выброшенной на помойку. Позже. Когда у меня будет план.

Мой палец нашёл другой контакт. Филипп. Мой старый друг, самый известный светский стилист и сплетник Москвы. Единственный человек в этом змеином клубке, которому я могла доверять. Он был циником, каких поискать, но он был преданным циником. И он был мне обязан.

Я нажала кнопку вызова.

– Алло, звёздочка моя, неужели соскучилась по гению стиля? Надеюсь, ты звонишь, чтобы записаться на примерку, а не чтобы спросить, как вывести пятна от красного вина с белого шёлка, – раздался в трубке его манерный, певучий голос.

Я сглотнула комок в горле, заставляя голос звучать ровно и даже немного весело.

– Фил, дорогой, мне нужна твоя помощь, – произнесла я, глядя, как огни рублёвских особняков остаются позади, превращаясь в размытые пятна света. – Мне нужно… исчезнуть на пару дней. И ещё мне нужен лучший в этом городе специалист по решению очень деликатных финансовых проблем. И нет, это не для того, чтобы составить модный образ.

В трубке на секунду повисла напряжённая тишина. Филипп был не только стилистом, он был умён и прекрасно читал между строк.

– Дорогая, – его голос стал серьёзным, в нём пропала вся игривость. – Судя по интонации, кто-то только что объявил Третью мировую войну. Мне приезжать с шампанским или с лопатой?

Я посмотрела на своё отражение в боковом зеркале. Там, в полумраке, на меня смотрели глаза женщины, у которой отняли всё. И которая теперь была готова на всё.

– Бери и то, и другое, Фил, – тихо, но твёрдо ответила я. – Похоже, нам предстоит сначала праздновать, а потом закапывать трупы. И я сейчас, чёрт возьми, не шучу.

ГЛАВА 4

МАРИНА

Тошнота стала моим новым будильником, безжалостным и точным, как швейцарские часы, которые Вадим дарил мне на десятую годовщину свадьбы. Каждое утро, ровно в семь, она выдёргивала меня из вязкого, тревожного сна и гнала в ванную, где мир сужался до холодного фаянсового овала и ледяного кафеля под босыми ногами. Третий день подряд я встречала рассвет на коленях, обнимая унитаз, словно единственного верного друга, оставшегося в моей новой, убогой реальности. Организм, привыкший к свежевыжатому апельсиновому соку и круассанам из частной пекарни, яростно бунтовал, отказываясь принимать эту жизнь, пропитанную запахом сырости и дешёвого растворимого кофе.

Когда очередной спазм, вывернувший наизнанку пустой желудок, наконец, отпустил, оставив после себя лишь звенящую слабость и привкус желчи, я кое-как поднялась на дрожащие ноги. Зеркало над раковиной, треснувшее в углу, как моя разбившаяся вдребезги жизнь, отразило незнакомку. Бледное, осунувшееся лицо, под огромными серыми глазами залегли фиолетовые тени, а спутанные светлые волосы безжизненно висели тусклыми прядями. Прежняя Марина Белова, холёная, безмятежная, безупречная жена перспективного политика Вадима Белова, умерла. Она осталась там, в прошлой жизни, в роскошной квартире с панорамным видом на Москву, и её сердце остановилось в тот самый момент, когда муж, улыбаясь своей фирменной белозубой улыбкой, произнёс: «Прости, Рина. Наш брак – это проект. И, к сожалению, этот проект исчерпал себя».

Бизнес. Господи, какое же точное и циничное слово он подобрал. Пятнадцать лет моей жизни, моей слепой любви, моей преданности и заботы оказались лишь статьёй расходов в его грандиозном бизнес-плане под названием «Карьера». Статьёй, которую пришло время списать за нерентабельностью. А на моё место пришёл новый, куда более перспективный «стартап» – юная, пышущая здоровьем дочка губернатора, с округлившимся животиком в качестве главного актива. В отличие от меня, «бесплодного придатка», как он однажды обронил в пылу ссоры, тут же извинившись и списав всё на стресс. Тогда я проглотила обиду, поверила. Дура. Нужно было уже тогда, в тот самый миг, собрать свои вещи и уйти, не дожидаясь, пока меня вышвырнут, как сломанную куклу, оставив на столе пачку денег – плату за годы безупречной службы.

Я плеснула в лицо ледяной водой, пытаясь смыть не только остатки сна, но и липкий туман отчаяния. Хватит себя жалеть. Хватит пережёвывать прошлое. Нужно жить дальше. Вот только как? Деньги, которые Вадим «великодушно» оставил, таяли с пугающей скоростью. Я механически пролистывала сайты по поиску работы, но что я умела? Быть идеальной хозяйкой светского салона? Безупречно подбирать галстуки к костюмам? Угадывать настроение мужа по изгибу его бровей? Такие навыки не требовались помощнику менеджера с зарплатой, которой едва хватило бы на аренду этой конуры на окраине вселенной.

На кухне, где капающий кран отбивал похоронный марш по моей загубленной жизни, я заварила себе дешёвый пакетированный чай – горький, как и моя судьба. Просто чтобы нарушить оглушающую тишину, я включила маленький телевизор, оставшийся от прежних жильцов. Бесконечная реклама средств от изжоги, глупое утреннее шоу с натужно смеющимися ведущими, а затем – выпуск новостей. Я обычно не смотрела их, слишком уж они напоминали о мире, частью которого был Вадим, о мире, из которого меня изгнали. Но сегодня пульт выпал из ослабевших пальцев, и я застыла, уставившись в экран.

– …трагедия в семье известного банкира Андрея Орлова, – бесстрастным, отстранённым голосом вещала дикторша, пока на экране сменялись кадры роскошного особняка на Рублёвке, оцепленного полицейскими машинами. – Сегодня ночью его супруга, Ксения Орлова, была найдена мёртвой в собственном доме. По предварительной версии следствия, речь идёт о самоубийстве…

Мир качнулся, накренился и поплыл, теряя чёткость. Чашка с чаем выскользнула из моих пальцев и с оглушительным звоном разлетелась на сотни тёмных осколков по выцветшему линолеуму, забрызгав мои босые ноги горячей, липкой жидкостью.

Ксения… Орлова…

Нет. Не может быть. Это ошибка. Просто совпадение. В Москве тысячи Орловых. Это не наша Ксюша Журская, после замужества взявшая фамилию Орлова. Не моя весёлая, нежная, романтичная Ксю Журская, которая пятнадцать лет назад, на замызганной кухне съёмной квартиры, заставила нас писать свои самые сокровенные мечты на бумажных салфетках и запечатывать их в старую деревянную шкатулку. Она верила в вечную любовь и настоящую дружбу больше, чем мы все, вместе взятые.

Но потом на экране появилось её фото. Свадебное. Счастливая, сияющая Ксюша в объятиях своего лощёного, самодовольного банкира. Та самая фотография, которую она присылала нам в общий чат много лет назад с восторженной подписью: «Девочки, я нашла его! Своего принца!»

Воздух кончился. Он просто исчез из комнаты, из моих лёгких, из всего мира. Я хватала ртом пустоту, как выброшенная на берег рыба, но грудь разрывала беззвучная агония. В ушах нарастал оглушительный гул, похожий на рёв реактивного двигателя, заглушая голос дикторши, которая продолжала бубнить что-то про предсмертную записку и возможные причины, связанные с финансовыми проблемами мужа.

Ксюша… Наша Ксюша… мертва. Её больше нет.

В голове, как битое стекло, замелькали обрывки воспоминаний. Вот мы, четыре девчонки, клянёмся в вечной дружбе над бутылкой дешёвого шампанского. Аня, как всегда серьёзная и язвительная, пророчит, что мужчины – временное явление, а мы друг у друга – навсегда. Алиса, уже тогда ослепительно красивая, мечтательно закатывает глаза и заявляет, что её «временное явление» будет как минимум олигархом с личным самолётом. Ксюша смеётся своим заразительным смехом и говорит, что главное – это любовь, а всё остальное приложится. А я… я просто счастлива, что они у меня есть. Что мы есть друг у друга.

Куда, чёрт возьми, всё это делось? Почему мы позволили этому исчезнуть? Почему перестали звонить друг другу, оправдываясь занятостью? Почему наша дружба свелась к редким лайкам в соцсетях и дежурным открыткам в мессенджерах? Сначала наши мужья невзлюбили друг друга. Мой Вадим презрительно называл Гену Алисы «нуворишем из девяностых», а Игоря Ани – «заносчивым ботаником-социопатом». Гена в ответ фыркал на «политическую шестёрку» Вадима. Игорь же и вовсе не замечал никого, кроме отражения в экране своего ноутбука. И мы, идиотки, поддались. Мы позволили их эгоизму отравить нашу дружбу. Мы променяли наше «всегда» на их сиюминутный комфорт.

«Не дайте им сломать и вас», – пронеслось в голове эхо из ниоткуда, как чужой, но властный голос.

Я опустилась на пол, механически собирая липкие осколки чашки, не замечая, как острые края впиваются в кожу. Мелкие капельки крови смешивались с чаем на моих пальцах. Физическая боль была ничем по сравнению с той бездонной, выжженной дырой, которая разверзлась в душе. Это я виновата. Мы все виноваты. Мы бросили её. Оставили одну в её золотой клетке, где, видимо, творился такой персональный ад, что она предпочла ему смерть.

Руки сами нашли телефон, валявшийся на диване. Пальцы, дрожащие и испачканные, судорожно заскользили по экрану. Кому звонить? Алисе? Она, скорее всего, сейчас на очередной спа-процедуре или выбирает наряд для вечернего раута. Услышав такую новость по телефону, она просто впадёт в истерику. Её мир слишком глянцевый, слишком далёкий от смерти и отчаяния.

Аня.

Только Аня. Она всегда была нашим стержнем. Циничная, резкая, язвительная, но единственная, кто мог посмотреть в лицо любой, даже самой уродливой правде. Я не говорила с ней почти год. С тех пор, как мы крупно поссорились. Она назвала Вадима «скользким, беспринципным карьеристом, который утопит любого ради места под солнцем», а я в ответ накричала, что она просто завидует моему счастью, потому что её собственный брак с гением-социопатом трещит по швам. Господи, как же она была права. Во всём. До последнего слова.

Палец завис над её именем в телефонной книге. А вдруг она не ответит? Или ответит холодно, бросит что-то вроде: «Белова? Какой сюрприз. Что-то случилось с твоим идеальным мужем?». Я этого не вынесу. Просто не смогу.

Но образ сияющей Ксюши на экране телевизора придал мне сил. Я была должна ей. Мы все были ей должны.

Я нажала на кнопку вызова.

Длинные, мучительные гудки. Каждый – как удар молота по обнажённым нервам. Раз. Два. Три. Я уже была готова сбросить, сдаться, когда в трубке раздался резкий, отрывистый, до боли знакомый голос:

– Да? Воронцова.

Голос был уставшим и раздражённым, как будто я оторвала её от решения как минимум уравнения Ферма. Я живо представила её: высокая, идеально прямая спина, в строгом домашнем костюме, волосы собраны в небрежный, но элегантный пучок. На коленях, скорее всего, развалился её огромный мейн-кун Сарказм, который смотрел на мир с таким же вселенским презрением, как и его хозяйка.

Я открыла рот, но из горла вырвался лишь сдавленный, похожий на мышиный писк хрип.

– Говорите, у меня цейтнот, – нетерпеливо бросила она в трубку.

– Аня… – мой собственный голос прозвучал чужим, жалким, дрожащим шёпотом.

На том конце провода на несколько секунд воцарилась тишина. Напряжённая, звенящая тишина, в которой я, казалось, слышала, как щелкают шестерёнки в её мозгу, пытаясь идентифицировать мой голос.

– Рина? – в голосе Анны прорезалось холодное недоумение, смешанное с плохо скрытой тревогой. – Это ты, Белова? Что случилось? Твой сокол ясный сжалился и, наконец, выпустил тебя из золотой клетки подышать воздухом?

Её сарказм, как всегда, бил не в бровь, а в глаз. Но сейчас он не ранил. Он был привычным, знакомым. Он был якорем в этом бушующем море ужаса и вины.

– Аня… – повторила я, и слёзы, которые я сдерживала всё это время, хлынули из глаз горячим, обжигающим потоком. – Ты… ты видела новости?

– Какие ещё новости? У меня тут своих новостей по самую макушку, – проворчала она, но в её тоне уже не было прежней ледяной жёсткости. На заднем плане послышался язвительный подростковый голос, без сомнения, принадлежавший её сыну Кириллу: «Мам, кто это? Опять коллекторы от папашиной новой Силиконовой прошивки?».

– Заткнись, Кир, – беззлобно рявкнула Анна. – Что за новости, Рина? Говори толком, у меня нет времени на ребусы.

Я сделала глубокий, судорожный вдох, пытаясь собрать остатки самообладания в кулак.

– Ксюша… – прошептала я, и мир снова поплыл перед глазами, а осколки на полу превратились в расплывчатое пятно. – Наша Ксюша… её больше нет.

Тишина. На этот раз она была другой. Не напряжённой, а оглушающей. Вакуумной. Мёртвой. Я слышала только собственное сбивчивое дыхание и стук сердца, бьющегося где-то в горле. Мне показалось, прошла целая вечность, прежде чем Анна снова заговорила. Её голос изменился до неузнаваемости. Он стал глухим, севшим, лишённым всяких эмоций, словно из неё выкачали весь воздух.

– Что… ты сказала?

– По телевизору сейчас показали… – я всхлипнула, не в силах продолжать. – Самоубийство… Её муж, этот Орлов…

– Канал. Какой это был канал? – её голос прозвучал как щелчок хлыста. Чёткий, требовательный, деловой. Это была та самая Аня, которая в любой критической ситуации начинала мыслить алгоритмами.

– Я не помню… Первый… или Россия… Какая разница, Аня?! Она мертва!

– Огромная, – отрезала она. – Нужно проверить информацию по разным источникам. Жёлтая пресса чего только не напишет ради рейтинга.

– Там была её фотография! Свадебная! Аня, это она! Наша Ксю!

Снова молчание. Я слышала, как она тяжело, прерывисто дышит, как на заднем плане встревоженно спрашивает Кирилл: «Мам, что случилось? Ты белая, как стена».

– Так, – наконец, произнесла она, и в её голосе зазвенела сталь, вытесняя шок и боль. – Адрес. Назови мне свой адрес. Быстро.

Я, всхлипывая, продиктовала название улицы и номер дома, нелепые и чужие слова, обозначавшие моё нынешнее пристанище.

– Я выезжаю, – её тон не предполагал возражений. – Ничего не делай. Слышишь меня, Белова? Не пей. Не трогай больше ничего острого. Просто сядь и дыши. Ты меня поняла?

– Поняла… – пролепетала я, чувствуя, как по телу разливается спасительное онемение.

– Алисе я позвоню сама. Её нужно подготовить, иначе она снесёт половину ЦУМа в истерике. Просто жди меня. Я буду через сорок минут. Максимум час.

В её голосе звучал приказ, властный и непререкаемый. И я, впервые за последние мучительные недели, почувствовала не панику и всепоглощающее одиночество, а что-то похожее на облегчение. Кто-то взял на себя ответственность. Кто-то сказал мне, что делать. Кто-то ехал ко мне.

Я так и сидела на полу, посреди осколков и разлитого чая, прижимая к уху телефон, в котором уже звучали короткие, отрывистые гудки. Мир вокруг рассыпался на части, надежды рухнули, прошлое было отравлено предательством, а будущее пугало своей непроглядной тьмой. Одна из нас была мертва. Но в этой бездне отчаяния, в этом ледяном вакууме, короткая, властная фраза Анны, брошенная в телефонную трубку, прозвучала как клятва. Как обещание.

Обещание, что я больше не одна.

– Держись. Я сейчас буду.

Я закрыла глаза, и земля окончательно ушла из-под ног. Телефон выпал из ослабевшей руки и со стуком упал на линолеум. Тело обмякло, и я медленно сползла по стене, проваливаясь в тёмную, вязкую пустоту, где не было ни боли, ни страха. Только оглушительная тишина и последнее, что я услышала перед тем, как сознание погасло – эхо её голоса в моей голове.

Она едет. А значит, ещё не всё потеряно.

ГЛАВА 5

МЫ

Промозглый ноябрьский ветер вцепился в меня ледяными когтями, едва я вышла из такси, и с остервенением попытался сорвать с головы тонкий шёлковый платок, повязанный скорее для проформы, чем для тепла. Он был единственным тёмным пятном в моём гардеробе, оставшемся от прошлой жизни, и сейчас казался неуместным и чужим, как и всё вокруг. Элитное Троекуровское кладбище встретило меня неестественной, вылизанной тишиной и изумрудными рулонами искусственного газона, спешно раскатанными по грязи вокруг свежевырытой могилы. Всё здесь кричало о деньгах и статусе, даже смерть. Фальшивая трава, фальшивые слёзы, фальшивые речи, которые скоро прозвучат над Ксюшиной могилой.

Я стояла немного поодаль, кутаясь в слишком лёгкое для такой погоды пальто, и чувствовала себя прозрачной, будто следующий порыв ветра мог унести меня вслед за сухими листьями, кружащимися в похоронном танце. Я не видела их почти год. Не звонила, не писала, запершись в своей идеальной золотой клетке с идеальным мужем, отчаянно убеждая себя, что у меня всё хорошо. А теперь мы должны были встретиться здесь, у последней черты нашей подруги, и я до тошноты, до спазма в желудке боялась этого момента. Боялась увидеть в их глазах осуждение, смешанное с брезгливой жалостью.

Первой я заметила Аню. Её невозможно было не заметить. Даже в строгом чёрном брючном костюме, который сидел на ней как вторая кожа, она выглядела так, словно пришла не на похороны, а на враждебное поглощение конкурирующей корпорации. Высокая, с хищной, отточенной грацией, она стояла, скрестив руки на груди, и её острый, аналитический взгляд сканировал собравшуюся публику с холодным презрением. Ни слезинки. Ни единого дрогнувшего мускула на безупречно вылепленном лице. Броня. Я знала эту её броню лучше, чем кто-либо. Чем толще слой закалённой стали снаружи, тем сильнее кровоточила рана внутри. Рядом с ней, вцепившись в её руку, стоял Кирилл – вытянувшийся, угловатый, с таким же колючим и не по-детски серьёзным взглядом, как у матери. Он был её единственным уязвимым местом, её ахиллесовой пятой, и сейчас они вдвоём выглядели как крошечная, но несокрушимая армия из двух человек, готовая дать отпор всему миру.

Алиса появилась, словно сошедшая со страниц Vogue в спецвыпуске «Траур-шик». Чёрное кашемировое пальто от Max Mara, шляпка с вуалью, скрывающей пол-лица, и тёмные очки от Tom Ford, в которых отражалось свинцовое небо. Она плыла сквозь толпу, кивая на сочувственные взгляды знакомых лиц, и даже её скорбь была произведением искусства. Но я видела, как плотно сжаты её губы, подкрашенные помадой нейтрального оттенка, и как неестественно прямо она держит спину, словно боится рассыпаться на части, если позволит себе хоть на миллиметр согнуться под тяжестью этого дня. Её шпиц Шанель, наверняка, ждал хозяйку в машине с личным водителем, дрожа от холода и вселенской несправедливости.

Наши взгляды встретились поверх голов скорбящих. На долю секунды время замерло, и в этой паутине повисло всё: годы дружбы, месяцы молчания, невысказанные обиды и общая, оглушающая боль, которая сейчас связывала нас крепче любых клятв.

Аня кивнула первой, коротко, по-мужски. Алиса медленно сняла очки, и я увидела покрасневшие, опухшие веки. Она сделала шаг ко мне, потом ещё один, и вот мы уже стоим втроём, образуя неловкий, холодный треугольник посреди чужого горя.

– Ты как? – голос Алисы был хриплым, надтреснутым, лишённым привычных бархатных переливов.

– Нормально, – солгала я, потому что правда была слишком длинной, уродливой и неуместной для этого места.

– Ложь, – констатировала Аня, даже не глядя на меня. Её взгляд был прикован к той точке, где из сверкающего свежим лаком лимузина выходил банкир Орлов, убитый горем вдовец и, как теперь шептались, причина Ксюшиной смерти. – Мы все здесь не «нормально».

И в этот момент они появились. Наши бывшие. Словно три всадника личного апокалипсиса, они материализовались из разных частей кладбищенской аллеи, но двигались с какой-то зловещей, отрепетированной синхронностью.

Вадим шёл первым. Мой бывший муж. В безупречно сшитом на заказ пальто, с лицом, на котором была скорбь, он выглядел как кинозвезда, играющая роль политика на похоронах национального героя. А под руку его вела она – дочь губернатора, юная, свежая, с широко распахнутыми глазами, в которых плескалось искреннее недоумение: как можно было покончить с собой, если у тебя такой муж?

Он увидел меня. Его шаг не дрогнул, но в глазах на мгновение мелькнул холодный, оценивающий расчёт. Он направился прямо к нам.

– Рина, – его голос был бархатным, сочувствующим, рассчитанным на публику, которая уже начала бросать на нас любопытные взгляды. Он осторожно коснулся моего локтя, и я отшатнулась, словно от удара током. – Какое горе. Ксения была такой светлой девочкой. Прими мои соболезнования.

– Убери от меня руки, Вадим, – прошипела я так тихо, что услышать могли только стоявшие рядом подруги.

Он не убрал. Напротив, его пальцы сжались чуть сильнее, почти незаметно для окружающих, но болезненно для меня. Демонстрация власти.

– Не устраивай сцен, – пророкотал он мне на ухо, пока его новая пассия смотрела на меня с ангельским сочувствием. – Люди смотрят. Мы должны держаться достойно. Ради памяти о Ксюше.

– Достойно? – в разговор вклинилась Аня, и от её голоса, казалось, иней лёг на плечи Вадима. – Это слово вряд ли есть в твоём лексиконе, Белов. Рядом со словами «совесть» и «порядочность». Тебе бы лучше помолчать. Ради сохранения остатков имиджа.

Вадим медленно повернул к ней голову. Его маска идеального мужчины дала трещину, и на секунду я увидела того холодного, расчётливого манипулятора, которого знала так хорошо.

– Воронцова, – процедил он, едва шевеля губами. – Всегда рада вставить свои пять копеек. Как там твой стартап? Слышал, у Игоря дела идут в гору после того, как он избавился от балласта.

Это был удар ниже пояса, точный и жестокий. Но Аня лишь криво усмехнулась, окинув его ледяным взглядом.

– Мой стартап, Белов, в отличие от твоей карьеры, был построен на мозгах, а не на удачно подобранной родословной жены. А что касается балласта… – она перевела взгляд на спутницу Вадима, которая испуганно вжала голову в плечи, – некоторым нравится балласт помоложе. Главное, чтобы не тонул раньше времени.

Девушка покраснела и потупила взор, а Вадим, поняв, что проигрывает эту словесную дуэль на глазах у потенциальных избирателей, отпустил мою руку и, бросив на Аню полный ненависти взгляд, отошёл.

Не успели мы перевести дух, как с другой стороны нарисовался Игорь Воронцов, бывший Ани. Вечный подросток в дорогущем, но нелепо выглядящем на похоронах худи под пальто, он неловко топтался на месте, пока его новая «Силиконовая прошивка», как её окрестил Кирилл, что-то щебетала ему на ухо. Увидев нас, Игорь сделал пару шагов в нашу сторону.

– Ань, привет, – буркнул он, глядя куда-то в сторону. – Соболезную. Жесть, конечно.

– Жесть, Игорь, это твой внешний вид, – отрезала Аня, не повышая голоса. – И твоя попытка изобразить человеческие эмоции. Не старайся, всё равно получается неубедительно.

– Я просто хотел…

– Ты просто хотел отметиться, – перебила она. – Можешь ставить галочку и идти дальше. Твоей SMM-щице, кажется, холодно. Смотри, филлеры в губах замёрзнут, придётся делать апгрейд.

Девушка рядом с Игорем открыла рот от возмущения, но Кирилл, стоявший рядом с матерью, сделал шаг вперёд и посмотрел на отца сверху вниз – он уже перерос его на полголовы – таким тяжёлым, презрительным взглядом, что тот сдулся.

– Пап, иди, а? Не позорься, – произнёс парень с убийственным спокойствием.

Игорь, униженный собственным сыном, развернулся и поспешил уйти.

Третьим актом этого театра абсурда стало появление Геннадия Ланского. В отличие от остальных, он не пытался изображать скорбь. Он был похож на мясника на рынке, который приценивается к товару. Его тяжёлый взгляд прошёлся по Алисе с ног до головы, задержавшись на её лице.

– Ланская, – рыкнул он, подойдя вплотную. – Неплохо выглядишь для своих лет. Скорбь тебе к лицу.

Алиса вздрогнула, но тут же взяла себя в руки. Она медленно, с королевским достоинством, повернулась к нему. Вуаль колыхнулась, приоткрыв её лицо, на котором застыла ледяная маска светской львицы.

– Гена, дорогой, – промурлыкала она, и этот мурлыкающий тон был опаснее любого крика. – А ты, я смотрю, совсем не меняешься. Всё такой же неотёсанный мужлан в дорогом костюме. Твоя новая фитнес-кукла не научила тебя манерам? Или у неё в программе только приседания и растяжка?

Ланский побагровел. Он привык, что Алиса трепещет перед ним.

– Язык прикуси, – прошипел он. – А то я тебе его укорочу.

– Попробуй, – улыбнулась Алиса одними губами. – Только учти, за последние пятнадцать лет я узнала столько твоих маленьких грязных секретов, что если я начну говорить, твой медиахолдинг превратится в тыкву ещё до полуночи. А ты – в посмешище. Так что иди, поскорби где-нибудь в другом месте. И передай своей пассии, что ботокс в лоб нужно колоть с умом, а то она скоро разучится выражать удивление. А поводов для удивления в её жизни с тобой будет предостаточно.

Она развернулась, взмахнув полами пальто, и отошла к самой могиле, оставив Ланского стоять с открытым ртом.

Мы с Аней переглянулись. Впервые за этот бесконечный день в наших глазах промелькнуло что-то похожее на боевой азарт. Они хотели нас унизить, втоптать в грязь даже здесь. Но они просчитались. Поодиночке мы были сломлены. Но вместе… Вместе мы всё ещё были силой.

Пока разворачивалась эта безобразная сцена, мой взгляд случайно зацепился за фигуру, стоявшую в стороне от основной группы, у ряда старых, поросших мхом могил. Высокий, широкоплечий мужчина в строгом тёмном пальто. Он был один. Он не смотрел на церемонию прощания, не выражал сочувствия, не принадлежал к этому фальшивому мирку. Он просто стоял, глядя на гранитную плиту перед собой, и от всей его фигуры веяло такой монументальной, застывшей скорбью, что она казалась единственным подлинным чувством на всём этом кладбище. В какой-то момент он медленно поднял голову, словно почувствовав мой взгляд, и наши глаза встретились.

Всего на секунду. Но мне хватило этого, чтобы утонуть. Его глаза – тёмные, почти чёрные, как грозовое небо перед бурей, – смотрели не на меня, а сквозь меня, словно видели всю мою боль, всё моё отчаяние, и узнавали в нём своё собственное. По моей коже пробежал ледяной озноб, не имеющий ничего общего с ноябрьским ветром. Это было ощущение, будто тебя просканировали, оценили и запомнили. Тревожное и необъяснимо притягательное. Он чуть заметно качнул головой, словно отгоняя наваждение, и снова опустил взгляд на могилу. Я поспешно отвернулась, чувствуя, как бешено колотится сердце. Кто он такой?

Церемония была короткой и фальшивой. Священник говорил общие слова о милосердии божьем, в которое Ксюша, я знала, никогда не верила. Её муж, Орлов, выдавил из себя пару слезинок на камеры репортёров, которых набежало неприлично много. Наши бывшие стояли чуть поодаль, изображая сочувствие и бросая на нас злобные взгляды. Я смотрела на комья мёрзлой земли, падающие на крышку дорогого гроба, и думала только о том, что Ксюша ненавидела бы весь этот цирк. Она любила жизнь, смех, дешёвое шампанское и наши дурацкие посиделки на съёмной кухне. Она не заслужила такой финал.

Когда толпа начала расходиться, к нам подошёл невысокий, седовласый мужчина в потёртом пальто и с видавшим виды портфелем. Он выглядел чужеродным элементом среди всей этой роскоши и лоска.

– Марина Белова, Анна Воронцова, Алиса Ланская? – уточнил он, заглядывая в свои бумаги.

Мы молча кивнули.

– Меня зовут Семён Аркадьевич, я адвокат Ксении… э-э-э… Орловой. Она просила передать вам это после… после всего.

Он протянул Ане, стоявшей ближе всех, плотный белый конверт. На нём каллиграфическим почерком Ксюши было выведено одно слово: «Девочкам».

– Что это? – голос Ани был резким, напряжённым.

– Письмо, – пожал плечами адвокат. – И ещё это. – Он извлёк из портфеля маленький ключик с брелоком в виде серебряной стрекозы. – Это ключ от банковской ячейки. Ксения просила передать его вам троим. Сказала, вы поймёте. Мои полномочия на этом всё. Примите мои соболезнования.

Он развернулся и быстро затерялся в толпе, оставив нас стоять втроём посреди кладбища с письмом и ключом в руках. Ветер стал ещё холоднее, он трепал ленты на венках и завывал так, будто оплакивал нашу мёртвую подругу и нашу разрушенную жизнь.

Мы сидели в огромном «Майбахе» Алисы, который Ланский забыл или не счёл нужным отобрать. Салон, пахнущий дорогой кожей и терпкими духами Алисы, казался сейчас неуютным, как склеп. Кирилл уехал с водителем Ани сразу после церемонии, и мы остались одни. Тишина давила, звенела в ушах. Конверт лежал на кожаном сиденье между мной и Аней. Никто не решался его вскрыть.

– Может, не надо? – вдруг шёпотом произнесла Алиса, глядя в окно на проплывающие мимо серые московские пейзажи. – Может, лучше просто… забыть?

– Мы не сможем забыть, – глухо отозвалась Аня, не сводя глаз с конверта. – Она хотела, чтобы мы это прочли. Мы ей должны.

Она взяла конверт. Её пальцы, длинные и тонкие, чуть дрогнули, когда она надрывала бумагу. Внутри оказался сложенный вчетверо лист из блокнота. Аня развернула его и начала читать вслух. Её голос, обычно твёрдый и уверенный, сейчас срывался.

«Девочки мои…

Если вы читаете это, значит, у меня не хватило сил. Не хватило смелости, или злости, или я просто оказалась слабее, чем думала. Не вините меня. И не жалейте. Жалость – это то, чего я боюсь больше смерти.

Я пишу это, сидя в нашем огромном доме, который стал моей тюрьмой. Смотрю на сад, который он разбил для меня, и понимаю, что это просто красивая клетка. Он сломал меня. Медленно, методично, день за днём. Он убедил меня, что я ничтожество. Пустое место. Просто красивое приложение к нему. И я поверила. Это моя главная ошибка.

Я знаю, что происходит у вас. Я всё знаю. Мир тесен, особенно наш мирок. Я вижу, как они ломают вас. Точно так же, как мой сломал меня. Они забирают ваши мечты, вашу гордость, вашу веру в себя, оставляя только выжженную пустыню в душе. Они думают, что имеют на это право.

Алиса, твоя красота – это не проклятие, это оружие. Не позволяй ему убедить тебя в обратном. Он боится твоей силы, поэтому пытается свести всё к оболочке.

Аня, твой ум – это скальпель. Он может вскрыть любой нарыв, любую ложь. Он выбросил тебя из твоей же компании, потому что понял, что ты умнее и сильнее его. Он в ужасе от тебя.

Марина… Моя милая, добрая Рина. Твоё сердце – это не слабость. Это твой компас. Он пытался заставить тебя поверить, что ты неполноценная, бракованная. Не верь ни единому его слову. Ты – целая вселенная.

В ячейке, ключ от которой у вас, есть кое-что. Мой страховой полис. Мой первый шаг к свободе, который я так и не успела сделать. Там достаточно, чтобы начать. Чтобы дать сдачи.

Я прошу вас об одном. Не повторяйте моих ошибок. Не позволяйте им победить. Они отобрали у нас всё, но они не могут отнять нас друг у друга.

Не дайте им сломать и вас. Не злитесь. Уничтожьте их».

Аня дочитала последнюю фразу и замолчала. Бумажный лист дрожал в её руке. Алиса беззвучно плакала, уронив голову на руль. Слёзы текли по её щекам, смывая дорогую косметику. А я… я сидела и смотрела на маленький серебряный ключик, который Аня положила на сиденье.

Он лежал на тёмной коже, крошечный, почти невесомый. Но в этот момент мне казалось, что ничего тяжелее и важнее этого ключа в мире нет. Это был не просто ключ от банковской ячейки.

Это был ключ к ящику Пандоры.

Это было завещание.

Это было объявление войны.

Алиса подняла голову, размазывая слёзы по лицу тыльной стороной ладони, и в её глазах впервые за много лет я увидела не светскую львицу, а ту отчаянную девчонку из провинции, которая приехала покорять Москву.

– Уничтожить? – прошептала она. – Ксюш, ну как? Как мы можем их уничтожить? Они… они как боги в этом городе. У них деньги, власть, связи… А у нас что? Разбитые сердца и овердрафт на кредитках?

Аня медленно, очень медленно сложила письмо и убрала его в карман своего пальто. Потом она подняла голову. Её глаза были сухими, но в их тёмной глубине полыхал такой холодный, яростный огонь, что я невольно поёжилась. Она посмотрела сначала на рыдающую Алису, потом на меня.

– У нас есть кое-что получше, – её голос был твёрд, как сталь. – У нас есть то, чего у них никогда не будет.

– И что же это? – всхлипнула Алиса. – Дружба, что ли? Сейчас это не самая конвертируемая валюта.

– Нет, – Аня взяла с сиденья маленький ключик. Серебряная стрекоза холодно блеснула в тусклом свете московских сумерек. – У нас есть ум, красота и сердце. И нам больше нечего терять. Злиться – непродуктивно. Это пустая трата энергии. А вот ненависть… Холодная, расчётливая ненависть – отличный источник топлива.

Она зажала ключ в кулаке.

– Пора составлять бизнес-план, девочки, – произнесла она с ледяным спокойствием. – У нас намечается очень крупный и очень рискованный проект по враждебному поглощению трёх отдельно взятых ублюдков. И провал в этом проекте не предусмотрен.

ГЛАВА 6

МАРИНА

Тошнота вернулась не тупой, изматывающей волной, привычной за последние дни, а хищником, который долго выслеживал жертву и теперь, наконец, вцепился в неё мёртвой хваткой. Резко, зло, с какой-то издевательской неотвратимостью. Я едва успела добежать до крошечной ванной своей съёмной конуры, рухнув на колени перед фаянсовым идолом, который за последнюю неделю стал моим самым молчаливым и понимающим собеседником.

Холодный, местами потрескавшийся кафель, похожий на карту чужой, несчастливой жизни, остужал горящую кожу. Я обхватила унитаз руками, и меня вывернуло наизнанку той горечью, что скопилась в душе после похорон Ксюши, после столкновения с Вадимом, после каждого сочувствующего взгляда. Это была не просто желчь. Это были слёзы, которые я не выплакала у могилы. Это был страх, который я прятала за маской спокойствия. Это был гнев на весь этот мир, который списал нас со счетов, как просроченный товар.

Когда спазмы отступили, я осталась сидеть на полу, прислонившись щекой к холодному бачку. В тусклом, агонизирующем свете единственной лампочки я смотрела на своё отражение в старом зеркале над раковиной, покрытом мутной пеленой времени. Огромные серые глаза на осунувшемся, почти прозрачном лице. Тёмные круги под ними, словно нарисованные углём. Я выглядела как призрак самой себя. Призрак той женщины, что ещё месяц назад порхала по идеальной квартире с панорамным видом, выбирая оттенок салфеток к ужину и наивно веря в сказку о вечной любви.

Стресс. Я твердила это себе как мантру, как заклинание, способное отогнать неудобную, дикую мысль. Конечно, это стресс. Тело бунтует против того, во что его окунула жизнь. Но где-то в самой глубине души, там, где ещё теплился огонёк женской интуиции, которую Вадим так долго и успешно высмеивал, называя «милыми глупостями», шевелилось другое, пугающее до дрожи подозрение.

Пятнадцать лет. Пятнадцать лет врачей, анализов, унизительных процедур и сочувствующих взглядов. Пятнадцать лет вердикта, вынесенного лучшими светилами медицины и звучавшего как приговор: «бесплодие неясного генеза». Красивая, наукообразная формулировка для простого и жестокого факта – я бракованная. Пустыня. Идеальный аксессуар для политика, не обременённый криками, пелёнками и прочими «неэстетичными» проявлениями жизни. Вадим никогда не упрекал меня прямо. О нет, он был слишком умён и расчётлив для грубых выпадов. Он просто вздыхал, глядя на чужих детей на светских приёмах. Просто дарил мне на годовщины бриллианты, а не мягкие игрушки. Просто молчаливо соглашался с врачами, что проблема во мне, ведь он, будущий столп нации, был здоров как бык. И я верила. Я несла этот крест, этот стыд, эту вину все эти годы, позволяя ей прорасти в меня, стать частью моей личности.

А теперь… Я с трудом поднялась, ноги дрожали. Руки сами потянулись к аптечке, где среди пластырей и таблеток от головной боли завалялась дешёвая картонная коробочка, купленная в порыве какого-то отчаянного самообмана ещё месяц назад. Просто чтобы ещё раз убедиться. Просто чтобы ещё раз ткнуть себя носом в собственную неполноценность.

Пальцы не слушались, разрывая упаковку. Инструкция казалась написанной на иврите. Я всё делала на автомате, как робот, следуя давно заученной программе унижения. А потом положила белую пластиковую полоску на край раковины и замерла, боясь дышать.

Три минуты. Целая вечность. Время растянулось, как расплавленный сахар, стало вязким и удушающим. Я слышала, как за стеной ругаются соседи, как на улице сигналит машина, как в трубах жалобно стонет вода. Мир жил своей обычной жизнью, не подозревая, что прямо сейчас, в этой убогой ванной на окраине Москвы, решается моя судьба.

Я зажмурилась так сильно, что перед глазами поплыли цветные круги, и заставила себя посмотреть.

Одна полоска. Яркая, чёткая, почти агрессивная в своей очевидности. А рядом с ней, медленно проступая из влажной белизны, начала наливаться розовым цветом вторая. Сначала бледный призрак, намёк, игра воображения. Но она становилась всё ярче, всё увереннее, всё наглее. Две. Их было две.

Я схватила тест, поднесла его к самым глазам, вглядываясь так, словно могла силой мысли заставить вторую полоску исчезнуть. Но она не исчезала. Она смотрела на меня. Как насмешка. Как чудо. Как катастрофа.

– Ошибка, – прошептал пересохший рот. – Тест просрочен. Или бракованный.

Я выскочила из ванной, на ходу натягивая джинсы и свитер, схватила сумку и вылетела из квартиры, не закрыв дверь. Круглосуточная аптека в соседнем доме встретила меня запахом лекарств и усталым, безразличным взглядом фармацевта.

– Мне… мне тесты на беременность, – прохрипела я, вцепившись в холодный прилавок.

– Вам какой? – равнодушно поинтересовалась женщина в белом халате, даже не подняв головы.

– Все.

Она удивлённо вскинула накрашенную бровь, оглядела меня с ног до головы и, кажется, поставила свой диагноз. Но молча выложила на прилавок пять разных коробочек – от самых дешёвых до дорогих, цифровых, обещающих точность девяносто девять и девять десятых процента. Я сгребла их, расплатилась мятыми купюрами и помчалась обратно, не разбирая дороги.

Следующие полчаса превратились в сюрреалистический ритуал. Я сидела на полу в ванной, окружённая вскрытыми упаковками и инструкциями, и смотрела, как на пяти разных тестах, один за другим, появляются две чёткие, безжалостные полоски. Последний, цифровой, бесстрастно высветил на маленьком экране: «Беременна. 3-4 недели».

Шок сменился тихой, оглушающей волной, которая поднялась из самых глубин моего истерзанного существа. Это была не радость в её чистом, незамутнённом виде. Это было что-то сродни облегчению узника, приговорённого к пожизненному, который вдруг узнал, что его помиловали.

Я не бракованная. Я не пустыня. Моё тело… оно не предало меня. Внутри меня зародилась жизнь. Настоящее, живое чудо.

Слёзы хлынули из глаз – горячие, освобождающие. Я прижала руки к плоскому животу, пытаясь почувствовать хоть что-то, какое-то подтверждение. И в этот самый момент меня накрыло осознание – острое, холодное и липкое, как кровь.

Вадим.

Этот ребёнок – его ребёнок. Наследник. Козырной туз в его политической колоде. Он построил всю свою предвыборную кампанию на образе идеального семьянина, который так трогательно заботится о своей «больной» жене. И вот теперь эта жена, которую он так удобно и своевременно списал в утиль, вдруг оказалась способна подарить ему то, что ему нужно больше всего – будущее. Продолжение рода. Идеальную картинку для глянцевых журналов: «Вадим Белов с новорождённым сыном на руках. Политик обретает новое счастье».

Он никогда не оставит меня в покое. Он не позволит мне уйти с его «главным политическим активом», как выразился бы его циничный адвокат. Он вывернет всё наизнанку. Он заявит, что я обманывала его, скрывала беременность. Он окружит меня врачами, юристами, журналистами. Он заберёт ребёнка. А меня… меня он уничтожит. Растопчет. Сотрёт в порошок, доказывая, что я невменяемая, нестабильная, неспособная быть матерью.

Чудо обернулось проклятьем. Надежда превратилась в смертельный ужас.

Я сидела на полу, среди этих пластиковых свидетельств моего счастья и моего приговора, и меня трясло. Не от холода. От панического, животного страха. Я была одна. В нищете. Беззащитная. Против него – человека с деньгами, связями и полным отсутствием совести.

Руки сами набрали номер. Я не думала, я просто действовала на инстинктах.

– Аня? – прошептала я в трубку, когда услышала её резкое «Слушаю». – Можешь приехать? И Алису… позови Алису. Срочно.

Они приехали через сорок минут. Вместе. Внушительный «Майбах» Алисы выглядел во дворе нашей убогой панельки как космический корабль, по ошибке приземлившийся в курятнике.

Первой в квартиру влетела Алиса, звеня браслетами и благоухая «Tom Ford». За ней, цокая коготками, впорхнула её шпиц Шанель, одетая в крошечный кашемировый свитерок со стразами. Собачка тут же принялась деловито обнюхивать мою съёмную мебель с видом санитарного инспектора.

– Рина, боже мой, что случилось? – Алиса сграбастала меня в объятия, оглядывая с ног до головы. – Ты бледная как смерть! На тебе лица нет! Тебя Вадим нашёл? Угрожал? Я вызову свою охрану! Хотя нет, Гена её уже отозвал, сволочь…

– Успокойся, – раздался за её спиной спокойный, заземляющий голос Ани.

Она вошла следом, решительно закрыв за собой дверь. Окинула квартиру быстрым, оценивающим взглядом, который, казалось, мгновенно подсчитал стоимость ремонта и уровень износа коммуникаций. В руках у неё была сумка-ноутбук и бумажный стакан с кофе. Она выглядела так, будто приехала не подругу в беде спасать, а проводить аудит проблемного актива.

– Что стряслось? – осведомилась она, поставив свой кофе на единственный стул и скрестив руки на груди. Её взгляд был острым, как скальпель.

Я не смогла ничего сказать. Просто молча кивнула в сторону ванной.

Алиса, нахмурившись, заглянула туда первой.

– О, господи… – выдохнула она, увидев разбросанные по полу тесты. – Рина… ты что, отравилась несвежими тестами? Или у тебя какая-то новая форма шопоголизма?

– Дай посмотреть, – Аня бесцеремонно отодвинула её плечом и вошла в ванную.

Она не ахнула. Не выдохнула. Она просто молча стояла секунду, потом присела на корточки, взяла в руки один из тестов, затем цифровой. Внимательно изучила, словно это был отчёт о котировках акций. Затем выпрямилась и посмотрела на меня. В её глазах не было ни удивления, ни радости. Только холодный, трезвый расчёт.

– Когда? – коротко бросила она.

– Цифровой пишет «три-четыре недели», – прошептала я, чувствуя, как снова подкатывают предательские слёзы.

– Отец – Белов? – продолжила она допрос с беспристрастностью следователя.

Я молча кивнула.

– Чёрт, – выругалась Аня. Негромко, но так веско, словно это слово весило тонну.

Алиса тем временем, кажется, наконец, осознала масштаб происходящего. Она медленно повернулась ко мне, её тщательно накрашенные глаза расширились до размеров чайных блюдец.

– Погоди… – пролепетала она. – Две полоски… это же… Рина! Ты беременна?!

Она бросилась ко мне, снова стиснув в объятиях, на этот раз с какой-то отчаянной, пронзительной радостью.

– Боже мой! Это же чудо! После всего, что ты прошла! Столько лет! Я так рада за тебя!

Её искренняя, незамутнённая радость на секунду отогрела моё заледеневшее сердце, но тут же ледяной голос Ани вернул меня в суровую реальность.

– Радоваться пока рано, – отчеканила она, выходя из ванной. – Алиса, прекрати тискать её, как плюшевого мишку. Сядьте обе. Нам нужно поговорить.

Мы сели на старый, продавленный диван. Шанель, недовольная тем, что всё внимание переключилось с её персоны, запрыгнула на колени к Алисе и демонстративно отвернулась, обиженно сопя. Аня осталась стоять, превратив мою крошечную кухню-гостиную в зал заседаний совета директоров.

– Итак, подытожим, – начала она, загибая пальцы, как будто перечисляла пункты бизнес-плана. – Факт первый: Марина беременна. Вероятность ошибки, судя по количеству улик, стремится к нулю. Факт второй: отец ребёнка – Вадим Белов, амбициозный политик, строящий имидж на семейных ценностях, который только что вышвырнул «бесплодную» жену ради более перспективной партии. Факт третий: этот ребёнок для него – нежданный джек-пот и одновременно огромная, репутационная бомба.

– Почему бомба? – не поняла Алиса, гладя свою собачку. – Он же хотел детей! Он будет счастлив! Может, он даже вернётся к тебе, Рина!

– Ты в своём уме, Ланская? – Аня посмотрела на неё, как на сумасшедшую. – Вернётся? Он её уничтожит. Ты хоть представляешь, какой скандал разразится, если всплывёт, что он бросил беременную жену? Его карьера, построенная на лжи, рухнет. Поэтому он сделает всё, чтобы этого не допустить.

– Что сделает? – шёпотом спросила я, хотя уже знала ответ. Мой собственный страх смотрел на меня её глазами.

– Варианты, – Аня начала ходить по комнате, словно рисуя в воздухе схемы. – Вариант А, маловероятный: он попытается тебя вернуть. Будет ползать на коленях, клясться в любви, чтобы ты родила в законном браке. А потом, когда ребёнок станет официальным Беловым, снова вышвырнет тебя, но уже с минимальными потерями для своей репутации. Вариант Б, более реалистичный: он попытается договориться. Предложит огромные отступные за молчание и право на ребёнка. Ты подписываешь все бумаги, рожаешь, отдаёшь ему дитя и исчезаешь с горизонта навсегда.

– Я никогда не отдам своего ребёнка! – вырвалось у меня так громко, что Шанель испуганно тявкнула.

– Именно, – кивнула Аня, даже не моргнув. – Что подводит нас к варианту В, самому вероятному и самому опасному. Он объявит тебя сумасшедшей. Нестабильной истеричкой, которая после развода выдумала беременность или нагуляла ребёнка на стороне, чтобы ему отомстить. Он подключит лучших адвокатов и продажных врачей, которые состряпают любые справки. Он будет давить, угрожать, шантажировать, пока не доведёт тебя до реального нервного срыва. А потом, когда ребёнок родится, он через суд лишит тебя родительских прав и заберёт его. И все ему поверят. Потому что он – уважаемый человек, а ты – брошенная, озлобленная женщина без гроша за душой.

Каждое её слово было как удар молотка по гвоздю, вбиваемому в крышку моего гроба. Она озвучила все мои самые страшные кошмары, облекая их в чёткие, безжалостные формулировки.

– Но что же делать? – Алиса смотрела на Аню с ужасом и надеждой. – Нужно уезжать! Прямо сейчас! У меня остались кое-какие деньги, те, что я из сейфа Гены вытащила. Мы купим тебе билет куда-нибудь в Аргентину! Будешь растить малыша на вилле у океана, есть авокадо и танцевать танго!

– И он найдёт её через неделю, – отрезала Аня. – У него достаточно ресурсов, чтобы пробить любую базу данных. Побег – это не стратегия, это агония. Мы не будем бежать. Мы будем нападать первыми.

Она остановилась и посмотрела на меня в упор. Её взгляд стал тяжёлым, почти физически ощутимым.

– Рина, ты должна это понимать. С этой минуты ты – не просто женщина. Ты – мать. Внутри тебя – его самая большая ценность и его самая большая уязвимость. И ради этого ребёнка ты должна стать из овечки волчицей. Ты готова?

Я подняла на неё глаза. Слёзы высохли. На их месте была холодная, звенящая пустота, которая постепенно начинала наполняться чем-то твёрдым и тяжёлым. Сталью.

– Готова, – твёрдо произнесла я.

– Вот и отлично, – кивнула Аня. Её губы тронула едва заметная, хищная усмешка. – Тогда первое, что нам нужно, – это защита. Немедленная. Абсолютная. Чтобы к тебе на пушечный выстрел никто не мог подойти без нашего ведома.

– Охрана? – переспросила я.

– Да. И я знаю, к кому обратиться.

Аня достала свой смартфон, открыла какой-то сайт. Чёрный фон, лаконичная надпись: «Агентство “Бастион”. Решение проблем любой сложности».

– Я нашла их, когда Игорь вышвырнул меня, – пояснила она. – Думала, пригодятся. «Бастион». Очень дорогие. Очень эффективные. И очень… специфические. Говорят, их шеф, Крылов, – сам дьявол во плоти, но свою работу делает безупречно.

Алиса вдруг вскинула голову, её лицо изменилось.

– Крылов? Дмитрий Крылов? Как-то видела его на одном закрытом приёме у министра. Он не ходил, он патрулировал. Взгляд такой, будто он не тебя разглядывает, а выбирает место на твоём теле, куда удобнее приставить нож. И рядом с ним всё время ходит не собака, а какой-то доисторический монстр. Огромный кавказский волкодав, похожий на ожившую горгулью. Бр-р-р. Ты уверена, что нам нужен такой… персонаж в нашей драме?

– Чтобы победить трёх драконов, нам нужен свой собственный. Посильнее и зубастее, – отрезала Анна. – Он обеспечит Марине такую защиту, что Вадим даже чихнуть в её сторону не посмеет.

Я сидела на диване и слушала их. Мой страх никуда не делся. Он просто трансформировался. Из парализующего ужаса жертвы он превратился в холодную, сосредоточенную ярость охотника. Вспомнился тот мужчина с кладбища. Высокий, в строгом пальто. С тяжёлым, пронзительным взглядом, от которого по коже пробежал мороз. Неужели это он? В тот момент он показался мне воплощением опасности. Теперь же эта опасность выглядела как единственное возможное спасение.

Они были правы. Ксюша была права. Хватит плакать. Пора заставить плакать их.

Я посмотрела на свой всё ещё плоский живот. Там, внутри, была крошечная точка. Новая жизнь. Мой ребёнок. И я вдруг с абсолютной, кристальной ясностью поняла, что сделаю всё, чтобы его защитить. Абсолютно всё. Я пойду на любую ложь, на любое преступление. Я перегрызу глотку любому, кто попытается его отнять.

Я положила руку на живот, словно давая безмолвную клятву.

Я столько лет молилась о чуде. И когда оно пришло, оно оказалось завёрнуто в смертельную угрозу. Оно оказалось проклятьем. Но это было моё проклятье. Моё чудо. И я никому, никогда его не отдам.

– Так, собирайся! – решительно заявила Аня в привычной манере не предлагать, а командовать. – Оставаться здесь нельзя. Эта конура не защищена. Если Белов решит нагрянуть, а нас не окажется рядом, тебе одной с ним не справиться.

– Но мне некуда идти… – было возразила я, но Аня отрезала:

– Пока поживёшь у меня. Моя квартира – крепость, Игорь постарался. Да и Кирилл будет под присмотром, если что. И Сарказм разгонит всех, кто ему не понравится.

ГЛАВА 7

АННА

Моя квартира – не дом. Это штаб-квартира, операционный центр и, по совместительству, крепость, возведённая на руинах одного неудачного брака и одного сверхудачного IT-стартапа. Здесь нет места ситцевым занавескам и фарфоровым статуэткам. Вместо них – серверная стойка, гудящая в кладовке, словно недовольный улей, три монитора на моём рабочем столе, показывающие биржевые котировки в реальном времени, и огромный, цвета мокрого асфальта, мейн-кун по кличке Сарказм. Он лежал сейчас на спинке дивана, свесив гигантскую пушистую лапу, и наблюдал за происходящим с видом древнего божества, которое уже видело падение Римской империи и не видит причин волноваться из-за локальных женских катаклизмов.

Напротив него, на диване, который стоил как подержанный автомобиль, сидели два моих главных актива и одновременно две самые крупные уязвимости. Марина, хрупкая, бледная, похожая на фарфоровую куклу, которую уронили, а потом кое-как склеили, сжимала в руках чашку с остывшим ромашковым чаем. Её взгляд был прикован к одной точке на персидском ковре, но я знала, что видит она не сложный узор, а бездну, разверзшуюся у неё под ногами. Рядом с ней – Алиса. Она уже успела смыть размазанную косметику, переодеться в один из моих кашемировых костюмов, который был ей безнадёжно велик, но даже в нём она умудрялась выглядеть как модель, отдыхающая между съёмками для Vogue. Её шпиц Шанель, утомлённый стрессом, свернулся клубком у неё на коленях и мелко подрагивал во сне, очевидно, видя в кошмарах жизнь без фуа-гра и персонального грумера.

– Итак, – я сделала большой глоток крепкого чёрного кофе из своей любимой чашки с надписью «Слёзы моих врагов», нарушая затянувшуюся тишину. – Добро пожаловать на первое учредительное собрание акционерного общества закрытого типа «Клуб бывших жён». Членские взносы – разбитые жизни и готовность идти до конца. Повестка дня – разработка бизнес-стратегии по враждебному поглощению трёх отдельно взятых ублюдков. Предложения? Замечания?

Алиса подняла на меня глаза, в которых ещё стояли слёзы, но уже разгорался опасный зелёный огонёк.

– У меня есть замечание. Формулировка «враждебное поглощение» звучит слишком сухо и по-деловому. Я бы назвала это «Священная инквизиция с последующим аутодафе». Звучит драматичнее.

– Мы не в театре, Ланская, – отрезала я, хотя и оценила её боевой настрой. – Мы на войне. А на войне главное не драматизм, а холодный расчёт. Начнём с ревизии активов. Алиса, твои «трофеи» из сейфа Гены. Какова сумма?

– Дорогуша, мои «трофеи», как ты выразилась, – это не просто наличка. Это инвестиции в наше светлое, мстительное будущее, – с неожиданным достоинством произнесла она. – Там чуть больше двухсот тысяч евро и пара часов Patek Philippe, которые можно толкнуть коллекционерам ещё за сотню. Это наш стартовый капитал.

– Неплохо, – кивнула я, мысленно делая пометку. – Это покроет операционные расходы на первое время. Включая аванс для «Бастиона». Мой актив – это информация. Я знаю всю финансовую подноготную «Vector-Z», все серые схемы Игоря, все его уязвимости. Мозги – тоже капитал, причём не менее ликвидный, чем твои часы. – Я перевела взгляд на Марину. – Рина. Твой актив – самый ценный и самый опасный.

Марина вздрогнула и подняла на меня свои огромные, полные страха глаза.

– Ребёнок? Ты называешь ребёнка активом?

– Я называю его козырным тузом, который мы пока держим в рукаве, – жёстко поправила я. – Пока Белов не знает о нём, у нас есть преимущество. Он – наша главная цель и наша главная мотивация. Мы строим крепость вокруг тебя и этого ребёнка. И из этой крепости будем вести артобстрел.

– Я не боюсь, Аня, – голос Марины прозвучал тихо, но в нём появилась новая, незнакомая мне стальная нотка. – Я в ярости. Той, о которой даже не подозревала. Он не получит моего ребёнка. Никогда.

– Вот это правильный настрой, – одобрила я. – Теперь о пассивах. Они же – наши цели. Игорь Воронцов. Гений кода, социопат, моральный урод. Уязвимость: репутация в мировом IT-сообществе и его новый проект «Прометей», который он, по сути, украл у меня. Цель: дискредитировать, лишить контроля над компанией, пустить по миру. Геннадий Ланский. Медиамагнат старой закалки. Считает, что всё продаётся и покупается. Уязвимость: его грязные сделки, связи с криминалом и патологическая боязнь потерять статус. Цель: вскрыть его финансовые махинации, разрушить его империю, превратить из короля в нищего. Вадим Белов. Самый сложный. Политик. Весь его образ построен на лжи. Уязвимость: любая трещина в его безупречном имидже станет для него смертельной. Цель: тотальное уничтожение. Не финансовое. Публичное. Мы должны не просто разорить его, мы должны стереть его с политической карты, превратить его имя в синоним позора.

В комнате повисла такая тишина, что было слышно, как гудит в кладовке сервер. Сарказм лениво открыл один жёлтый глаз, посмотрел на меня с одобрением и снова закрыл.

– Звучит… амбициозно, – наконец выдохнула Алиса. – Но как? С чего мы начнём? Нам нужен план. Пошаговая инструкция.

– Нам нужна информация, – поправила я. – Тотальная. Мы должны знать о них всё: с кем спят, с кем пьют, кому должны, кого боятся. И у нас есть первый ключ. – Я достала из кармана маленький ключик с серебряной стрекозой, который передал нам адвокат Ксюши. – Банковская ячейка. Ксюша написала, что там «страховой полис». Деньги – это хорошо, но я ставлю на то, что там не только они.

– Нужно ехать в банк, – решительно сказала Марина, впервые за весь вечер вставая с дивана. – Прямо сейчас.

– Правильно, – кивнула я. – Хватит рефлексировать. Пора действовать. Алиса, заводи свой танк.

В хранилище банка пахло деньгами, металлом и чужими тайнами. Стерильная тишина давила на уши. Молодой клерк в идеально отглаженном костюме смерил нас троих – заплаканную, растрёпанную и злую – подозрительным взглядом, но документы и ключ были в порядке. Он проводил нас к стене с ячейками и, вставив свой мастер-ключ, деликатно удалился, оставив нас наедине с последним приветом от Ксюши.

Я вставила маленький ключик в замочную скважину. Он повернулся с тихим, мягким щелчком. Я потянула на себя тяжёлую металлическую дверцу.