Агенты гавани. До неба

Вступление к сборнику «До неба»

Есть места, где всё просто. Где есть враг, цель и приказ.

А есть другие – где нет правильных ответов. Только решения, у каждого из которых свой вес.

Туда и ходит «Гавань». Не ради славы и не ради мести – ради тех, кто остался между. Между шумом и тишиной, светом и тьмой, смертью и тем, что ещё можно спасти.

Они не ангелы и не герои. Просто люди, которые делают шаг, когда остальные стоят. Они умеют слушать, когда кричит мир, и держать, когда рушится всё вокруг.

Они знают, что спасают не всех. И всё равно идут. Потому что если не идти – не останется никого.

Каждая их операция – не только бой, но и зеркало. В нём видно небо, песок, воду, город, горы – и самого человека, который держится за жизнь, даже когда она режет руки.

Это истории о том, как выглядит надежда, если снять с неё красивую обёртку.

Это – «Гавань».

Шесть минут до неба

Горячий воздух дрожал над полосой, как над раскалённой плитой. Запах пыли и бензина въедался в кожу, будто это не воздух, а тонкая наждачка. В кабине старого C-47 «Дакоты» гудели двигатели – ровно, упрямо, как сердце упрямого старика, который не готов признать возраст. Лиам Коул сидел в грузовом отсеке, пристёгнутый ремнями, и ловил себя на том, что считает вдохи. На пятом вдохе ладони перестают потеть. На десятом перестаёт дрожать колено. На пятнадцатом перестаёт казаться, что вот-вот вывернет.

– Ну что, веселуха, – сказал в эфир Джей Валентайн, снайпер, чья веселуха всегда граничила с безрассудством. – Курорт «всё включено». Включена только пуля в лоб.

– Валентайн, – произнёс Рорк. Его голос всегда был таким, будто он говорит ровно на столько, сколько нужно, и не на слог больше. – Эйс, как видимость?

– Пыль. Садимся полуслепыми, – откликнулась Анна Чен, пилот, которой хватало взгляда на горизонт, чтобы понять, как падают ветки у ближайшего дерева. – Готовьтесь к жёсткой.

Лиам был врачом. Не солдатом. В учебниках смерть была формулой: причина – следствие – протокол. На практике – это запах: железо крови, сладковатая приторность распаренной плоти, йод, который никогда ничего не исправляет до конца. Сейчас к этому запаху добавлялась горечь горящего песка.

В эфире защёлкало: «Гавань», «Гавань», это «Альфа»… Они уже на окраине. Повторяю… – и треск, обрубленный, как нитка.

Рорк посмотрел на часы. Не потому что час нужен – потому что время любит, когда на него смотрят. Он поднялся.

– Меняем план. Садимся, грузим, уходим. Шесть минут на всё. Джей – холм справа от полосы. Периметр.

– Как скажете, папа, – буркнул Джей, но уже проверял затвор.

Самолёт провалился в марево. Колёса скрипнули о кочки, «Дакота» подпрыгнула и упрямо сцепилась шинами с землёй. Люк откинулся, и жар ударил в лицо, как будто кто-то развернул над ними раскалённый ковёр.

Пули, сначала редкие, потом частые, застучали по фюзеляжу. Металл «Дакоты» отзывался глухо, почти ворчливо. Джей, тонкой тенью, скользнул к дувалу и исчез за ним, как капля воды в трещине.

– Пошли, – сказал Рорк.

Лиам соскочил на землю. Песок скрипнул под ботинками. Он увидел красный крест на глиняной стене и – лица в окне: чьи-то испуганные глаза, слишком большие для лица, и ладонь, прижатую к стеклу.

Крупнокалиберный ударил слева, и воздух рядом с ухом Лиама словно вырвали. Он пригнулся, но Рорк не пригибался – шёл, будто по коридору своего дома, где он знает каждый скрип. Где-то далеко, на границе паники, прозвучал один лёгкий хлопок – выстрел Джея. Пулемёт замолчал.

Внутри госпиталя пахло потом, лекарствами и безнадёжностью, разлитой на пол. Две медсестры, мужчина в очках, стянутых резинкой, и ещё кто-то, кто держал за руку раненого – как будто хваткой можно остановить кровь.

– Я доктор Коул, – прокричал Лиам и понял, что голос у него выше, чем обычно. – Мы эвакуируем вас на самолёт. По двое. Самоходные – вперёд. Тяжёлых – на носилки, быстро!

Он говорил, и слова складывались в команду, как кирпичи – в стену. Каждый кирпич помогал ему самому не рухнуть. Рорк выстроил цепочку, перекрывая выход очередями из карабина. Стреляя коротко, экономно, с каким-то тихим уважением к каждой патронной гильзе.

Первый раненый – подросток с перевязанным бедром и бледными губами. Лиам глянул – турникет на месте, кровь сочится, но не льётся. Можно. Затем мужчина с простреленной рукой, мужчина с животом, откуда выпирало розовым выпуклость кишки. Это уже не «можно», это «сейчас». Лиам сунул ему в зубы бинт, прижал ладонью, и крик в горле мужчины перешёл в сдавленное рычание.

Снаружи кто-то крикнул. Лиам выглянул: трое с автоматами. Рорк поддержал стену огня, один упал, второй – удар прикладом, третий уже поднимает ствол. Хлопок с холма. Третий падает, мотнувшись, как кукла.

– Не зевай, шеф, – сообщил Джей в эфире, словно говорит из соседней комнаты. – Счёт открыт.

– Этот с прикладом – мой, – сухо ответил Рорк.

Анна в кабине вела свой маленький бой – короткие, злые выстрелы из пистолета из приоткрытого иллюминатора. Иногда она ругалась по-китайски, так быстро, что слова складывались в одну длинную шипящую верёвку.

Лиам обернулся на крик. У стены – маленькая женщина в выцветшем платке. На руках – свёрток. Нет, ребёнок. Ни года, горит лбом, глаза закатились. Он взял ребёнка: лёгкий, как пачка марли. Лоб жаркий. Судорога, маленькие пальцы, цепляющиеся за воздух. Он не знал, чей это ребёнок. Он знал только, что ребёнок.

– С ним? – спросил Рорк, уже прикрывая выход.

– С ним, – сказал Лиам, и внутри накатила тихая, непрошеная злость: на жару, на пыль, на пулемёты, на саму идею, что одному человеку можно сделали больно так сильно, что это становится сценарием, по которому живут другие.

Они вырвались к самолёту. Пули снова кололи воздух. Джей на холме молчал – значит, работает. Лиам передал ребёнка медсестре, на руках у неё уже была чужая кровь, и она сказала «спасибо», как говорят «пожалуйста», автоматически.

– Последние двое – и уходим, – бросил Рорк.

– Не уходим, – сказала Анна. – Смотри.

Из-за дальнего дувала выехал пикап. На кузове – спарка, чёрные дула, поворачивающиеся лениво, но без остановки: ЗУ-23. Лиаму казалось, что металл у дула блестит, как рыбий глаз. Он знал эту установку только по картинке в учебнике «медицинская эвакуация при огневом контакте». В учебниках всегда есть картинка.

– Взлетаем, – сказал Рорк.

– Если он дойдёт до сектора – не взлетим, – сказала Анна. Голос без паники. Просто факт.

Рорк глянул на холм. Там, где шевелилась пыль, поднялась фигура. Джей встал во весь рост и, казалось, снял с себя невидимость. Перезарядил. Подставился.

– Валентайн! – рявкнул Рорк.

– Отвлекаю, шеф, – ответил Джей. – Готовьтесь.

Время сжалось до трёх звуков: щёлк – предохранитель; стук – сапог по ступени; хруст – сухой песок под колесом. Рорк втолкнул Лиама внутрь, и «Дакота» рванула. Рорк задержался у люка. Видел, как стволы спарки провернулись к холму. Видел, как водитель пикапа, щурясь, повёл машину чуть левее – чтобы взять угол.

Рорк поднял карабин и выпустил очередь. Он не собирался пробить бронещит. Он собирался попасть в водителя в то самое место, где рефлекс сильнее защиты. Автоматическая дурь человека – закрыть лицо руками. Водитель дёрнулся. Джей выстрелил. Пуля вошла будто не в железо, а в слово между бронёй и механизмом. Спарка заклинила, дёрнулась и застыла, как зверь с зажатой лапой.

«Дакота» оторвалась от земли. Воздух стал мягче. Пули отстали. Люк захлопнулся.

-–

В грузовом отсеке всё ещё пахло порохом и горячим металлом. Кто-то стонал, кто-то ругался, кто-то молился – вполголоса, чтобы не мешать двигателям. Раненых уложили плотнее, Лиам присел между двумя – подростком и мужчиной с животом. У подростка дрожали губы. У мужчины глаза уходили в серое, но пальцы держали Лиама за запястье – так крепко, что кости ныли.

– Держитесь, – сказал Лиам. – Дышите. На вдох – три, на выдох – четыре.

Он говорил это им – и себе тоже. Пальцы глянули на часы. Дыши.

Анна отстегнула шлем, вышла из кабины – на секунду, чтобы бросить взгляд на всех.

– Живые? – спросила. Это не вопрос, это инвентаризация.

– Живые, – ответил Рорк.

Джей, заскочивший последним, присел, облокотился спиной на борт и закрыл глаза. На лице – пыль, на губах – соль. Он глубоко выдохнул, открыл глаза и, как ни в чём не бывало, щёлкнул языком:

– Ну что, док, как первое свидание с хаосом?

– Я женат на хаосе, – сказал Лиам и удивился, что нашёлся ответ. Голос вернулся на прежнюю высоту.

Он хотел улыбнуться, но в этот момент ребёнок на руках у медсестры захрипел. Небольшой, жалкий звук, как будто из него выдули весь воздух, и внутри остался только песок. Лиам подался к нему, принял. Лоб горел. На коже мелкая испарина. Язык сухой. Он проверил пульс: слишком частый. Запрокинул голову ребёнку, вдохнул. Считал. Сжал маленькую грудь – раз, два, три.

– Воды, – сказал он. – Немного. И прохладной ткани.

Медсестра подала флягу, ткань. Лиам смочил, протёр лоб. Руки перестали дрожать. В такие минуты всё лишнее отскакивает, как шелуха. Остаётся простая задача: дать дыхание – удержать жизнь.

На какой-то миг в голове настойчиво всплыло: «Ты не должен был брать его первым. Есть протокол». И тут же – другая мысль, как ладонь, положенная на плечо: «Есть жизнь». Он делал, как умел. Как умел – было достаточно.

Ребёнок кашлянул, вдохнул, и этот вдох прозвучал громче двигателей. Как будто самолёт набрал ещё сто метров высоты.

Мужчина с животом, ещё внизу – «сейчас» – теперь был «потом». Его ладонь разжалась. Серые глаза стали снова человеческими. Лиам наложил повязку плотнее, закрепил. Впервые за полчаса он позволил себе вдох без счёта и вдруг понял, что пахнет потом Джея, металлом карабина Рорка и шампунем Анны – каким-то простым, лимонным.

– Счёт, – сообщил Джей, открывая глаза. – У меня – пятеро. У шефа – два, ну ладно, три, если считать приклад. Но один у меня списали на «ЗУху». Нечестно.

– Нечестно – это когда неделями слушаешь, как ты считаешь, – буркнул Рорк, проверяя затвор, который и так был в порядке.

– Я бы сказал: у нас одна победа на всех, – вставила Анна. – С незначительными потерями нервных клеток.

Самолёт ровно шёл в сторону моря. Небо выше становилось светлее, как будто его кто-то мыл. Лиам присел, опёршись спиной о борт, и впервые позволил себе посмотреть на свои руки. Они были чужими. В чужой крови. Он провёл большим пальцем по костяшкам. Внутри что-то болезненно отпустило.

– Ты молодец, – сказала Анна, протягивая ему бутылку. – По делу. Без геройства. Люблю такую медицину.

– Смотри, привыкнешь, – ухмыльнулся Джей. – Главное – статистика. Статистика – это ручка, за которую тянешь мир, когда всё остальное откручено.

Лиам кивнул. Он думал, что чувствует облегчение. Но это было не облегчение. Это было… возвращение. Как будто его вынесло на берег, и он, лежа на камнях, вдруг понял, что море есть и в нём самом.

-–

Самолёт не пошёл на базу. Это было решено почти сразу. Не словами – взглядами.

– «Альфа» просила не только вывоз. Просила груз, – сказал Рорк. – У них в городке двое остаются – тех, кого не успели. Топливо, вода, антибиотики. Сюда —час туда-сюда по прямой. Мы везём.

– После «ЗУхи»? – подняла бровь Анна.

– После «ЗУхи». Она заклинена. Но там будут другие. Время – наш единственный шанс.

Джей потянулся, хрустнув спиной.

– У вас у всех, кажется, сильное чувство ответственности. Кстати, я за.

Лиам посмотрел на раненых. Подросток спал, губы чуть подрагивали. Мужчина дышал тяжело, но ровно. Ребёнок сопел, уткнувшись носом в ткань. «По протоколу, – сказал бы учебник, – эвакуируйте и передайте». А тут был не учебник. Тут были люди.

– Ещё лететь час, – сказал он. – Я справлюсь. Если что – справимся.

Анна посмотрела на Рорка. Тот кивнул. Решение – как выстрел: либо звучит, либо нет.

-–

Они вернулись в городок, когда солнце сдвинулось. Воздух стал тяжелее, тени короче. «Дакота» шла кругом, Annа держала её на плавной дуге, как будто ведёт ребёнка за руку через оживлённую улицу.

На окраине – тот же глиняный госпиталь, тот же крест. Но вокруг – пусто. Нет стрельбы. Тишина обманчивая, как улыбка торговца, который припрятал настоящий товар под прилавком.

– Быстро, – сказал Рорк. – Не задерживаемся.

Груз – канистры, коробки с медикаментами – ушёл в землю под шагами, будто исчез. Из госпиталя вышел врач в очках. Тот самый. Снял очки. Протёр. Посмотрел на небо и на людей. Сказал: «Спасибо». И это прозвучало так, как будто он сказал десять разных слов сразу.

– Где двое? – спросил Лиам.

Врач кивнул на заднюю комнату. Там лежали: старик, совсем лёгкий, как бумага, и женщина с животом – беременная. У неё были глаза того же цвета, что у неба после пыли – вымытые, чистые. Схватки. Ровно через паузы. Равнодушно ровные – как метроном. Её рука сжала пальцы Лиама: тонкие, прохладные.

– Мы не успеем, – тихо сказал врач. – Я один. У меня нет…

Лиам поднял руку. Вдох. Выдох. Это было не поле боя. Это был другой бой – тихий, требующий рук, которые не дрожат от адреналина. Анна принесла чистые простыни. Джей стоял в дверях, ладонью придерживая ствол – не как солдат, скорее как сторож пчёл. Рорк – у входа, глаза щурятся, уши слушают тишину, как если бы она тоже могла стрелять.

Роды приняли быстро – быстрее, чем язык успевал подобрать слова. Женщина дышала, цепляясь взглядом за потолок, как за спасательную верёвку. Крик – сначала её, потом ребёнка – разрезал комнату. Лиам уловил звук – звонкий, злой. Живой. Он положил новорождённого ей на грудь. Она посмотрела – и на секунду всё, что было до, оказалось по другую сторону двери.

В этот момент снаружи, за стенами, что-то коротко глухо хлопнуло. Джей посмотрел на Рорка. Рорк – на Анну. Анна – на часы.

– Время, – сказал Рорк. – Уходим.

Врач в очках держал ребёнка аккуратно, как держат стакан с кипятком. Он повторил «спасибо». Женщина молчала и только прижимала малыша ближе, так сильно, будто его могли отнять воздух или время.

Они вышли под солнце. Слева, на дороге, мелькнули двое на мотоцикле. Дальше – пыль. Рорк поднял руку, Анна уже бежала к кабине. Джей, будто родившись с этим движением, занял позицию у дувала. Лиам обернулся – на окно. Там – та же маленькая ладонь, прижатая к стеклу. Только теперь другая: женщина с новорождённым.

– Поехали, доктор, – сказал Джей.

-–

На обратном пути «Дакота» шла ниже. Воздух был плотным, как тесто. В грузовом отсеке стало тихо – все были слишком уставшими даже для шуток. Лиам сел, вытянул ноги и вдруг почувствовал, как над ним проходит какая-то мягкая тень. Это была не тень – это было облегчение, которое, наконец, нашло себе место.

– Итак, – сказал Джей, неожиданно мягко. – Статистика дня: один заклиненный «зверь», двадцать с хвостом спасённых, одна новая жизнь. Это, кажется, плюёт в физиономию любой «ЗУхе».

– Это не статистика, – сказала Анна. – Это курс валют, который держит мир.

Рорк молчал, как умеют молчать только люди, у которых слова всегда стоят на поводке. Потом сказал:

– Больше жизни – меньше смерти. Этим и живём.

Самолёт нёсся над пустыней. Песок внизу был как вода – сколько ни смотри, не увидишь, где у него начало. Лиам уставился в пол и увидел там своё отражение – расплывчатое, в пятнах масла. Чужое и своё.

Он думал, что изменился здесь. На полосе. В выстреле. В крике. Но изменился он там, где женщина прижимала к себе новорождённого и молчала. Потому что молчать, когда есть что сказать, – это тоже выбор.