Рождественский сказ про старика и старуху

Жили-были пан Гасиус и пана Обебанке. Жили не тужили. Без дела не сидели, без песни не могли, со смехом плакали. Красным летом в поле пахали, огород сажали, грибы ягоды собирали, плодородной осенью богатый урожай сохраняли, да дыры латали, зимой: снег убирали, дрова кололи, да капусту подъедали, весной выживали, ждали первого лука и землю к посеву готовили. И так день за днем, месяц за месяцем, год за годом, да и не заметили, как поседели, морщинами обросли, ссутулились и одряхлели. Лишь глаза их ясные оставались все такими же веселыми и озорными, может поэтому, и не заметили старости, оттого, что всю жизнь в глаза друг другу глядели. Они не заметили, а время не упустило: летом солнцем выжгло, осень дождями залила. Тут и молодым не сподручно, а старикам и подавно…

Вот и зима пришла, лютая до того, что последнюю курицу и петуха пришлось продать, чтобы зерна выручить, до того голодная, что единственная коза околела, а старикам пришлось с синицами в лесу рябину делить. Долго еще до первого росточка! Все дальше и дальше уходила пана Обебанке в лес за рябиной и хворостом, все тяжелее было пану Гасиусу рубить деревья, да колоть дрова. Из последних сил управлялись, напополам работу делили, которую раньше один сделать мог. А помочь им было некому, за всю жизнь им бог детей не дал, а родню, коли жива еще, раскидал по миру. Так и жили по-тихоньку, по-маленьку, помогая и подбадривая друг друга. До праздников дожили, слава богу! Не тужили о пустом столе, а спохватились, что нечем им угощать детей да молодежь, которые с колядками под Рождество придут.

Закручинилась Обебанке, слезу женскую пустила: «До чего годы доводят, людей привечать нечем! Как же теперь дверь отпирать? Чем людей угощать?» и долго бы она охала да головой качала, если бы Гасиус ее не угомонил.

– Пойдем, Банке, сами колядовать! – гаркнул пан, надев тулуп наоборот и, хлопнув в ладоши, побрел шарить по углам, мешки искать.

– Стыдоба! – заревела бабка воем и слезами умылась.

– Ты, Банке, не ной, не девица уже, чтоб так слюни распускать, а лучше мужа своего послушай.

Обебенке шмыгала носом, глотая слезы, а дед, найдя подходящий мешок, заткнул его за пояс.

– Колядовать пойдем не для себя, а чтоб детей угостить. Поняла? Стыдно будет, когда дверь не откроем людям. Собирайся, Беба, скорее!

Делать нечего, оттерла рукавом слезы с лица и, взяв еще мешок, за мужем последовала.

Обошли всю деревню вдоль и поперек, но никто им так дверь и не открыл, даже не отозвался.

– Видно, Беба, во всей деревне беда, раз все от страха за дверьми попрятались.

Старуха пригорюнилась, скрючившись посильнее, и тяжко вздохнула: – И нам придется спрятаться. – Махнув на старика рукой, она поплелась домой.

– Молодежь-то почему не открывает? Обычай не чтут? Или им только брать? – заскрипел старичок.

– Не ворчи, Гасиус! У нас голод, может и у других не ладно. – Оправдывала деревню Обебанке.

– Так у всех что ли? – запротестовал старик, а деревня у них была не маленькая, здесь даже фабрика стояла, которая деревню-то и поднимала.

– Ну, пошли на фабрику тогда! – ляпнул Гасиус.

– Прогонят! – безнадежно промолвила она

– Хоть живое лицо услышим! – сказал пан и с небывалым задором пошел вприпрыжку, радуясь своей задумке.

– Гасиус, у тебя уже ни волос, ни зубов, а ты как дитё резвишься!

– Эх, Банке, нет у тебя кос – натаскал бы! А так, что ли снега тебе за шиворот накидать? Чтобы у тебя в голове прояснилось.

И, набрав горсть снега, бросил в лицо старухи, которая увернувшись, чуть не пропустила обманный заброс снега за шиворот, подбежавшего внезапно старика. За что тот тут же получил мешком по голове раза три: – Вот тебе, пустым мешком по голове, проказник! – смеялась Беба.

– Мое счастье, пустой! – кричал старик. – Мое счастье, Банке! – и, смеясь, побежали они на фабрику.

– О, Банке, ты меня до смерти загонишь! – прокашлялся пан, переведши дух.

– Ты же сам! – глотнула воздух старуха. – Я еще и виновата! – еле как раздышалась она. – Я б тебе показала, где раки зимуют, да не знаю, как бы нам самим перезимовать, баламут! – прыснула она со смеха. – А если палками нас погонят, я тебе потом такой всполох устрою. Век не забудешь!

Возле хозяйского дома смелость и веселость их поубавилась. Тихонько постучав, Гасиус настороженно прислушался, но дверь не шелохнулась.

– Громче стучи! Дом же большой – расхрабрилась Банке.

– Сама стучи! – заелозил старик, струхнув, уж давно он так не переживал и не волновался.

Беба со всей своей бабьей беспечной удалью бахнула кулаком о дверь, да так, что Гасиус вздрогнул и шикнул на нее: – Ты что чудишь, Банке? – но за дверью никто не появился.

– Спят! – почему-то обрадовался старик и вздохнул полной грудью. – Ну, пора домой! – весело проговорил он.

Но раззадоренную старуху было уже не остановить, схватившись за дверную ручку, она с надеждой толкнула дверь и та, открылась.

– Сбрендила совсем баба! Вот за такое, точно побьют. – Поворчал дед и следом отправился за вошедшей в дом старухой. Получать, так вместе – у них в семье было так заведено! А что судьба преподаст – счастье или тумаки неважно. В доме было темно, но откуда-то издалека лился тонкой полоской блеклый свет. Туда и отправились старички: – Ой, Беба, доколядуемся мы до синяков.

Старуха отмахнулась: – Сам же позвал! – и поспешила к двери из-под которой пробивался свет.

Отворив дверь, Обебанке бросила горсть рябины на пол, больше у стариков ничего не было и запела колядочную песню, восхваляя хозяев и желая им хорошего урожайного года. Пропев куплет, Беба остановилась и старики поклонились хозяевам дома.

– Папа, кто это? – спросил сиплым голосом бледный почти невесомый мальчик.

Не ответив на вопрос, отец хмуро взглянул на вошедших: – Уйдите! У нас ребенок болен.

– Нужно им что-нибудь дать! – встрепенулась женщина, откладывая книгу, и потянулась за апельсином в огромной корзине с фруктами.

– Нет – строго проговорил отец. – Пусть уходят – сказал и повернулся к ним спиной.

Женщина в смущении опустила глаза, и лишь мальчонка с интересом глядел на стариков.

– С Рождеством Христовым! – еще раз поклонилась Беба и, радостно замахав мальчишке рукой, подхватила Гасиуса под локоть и увела его из дома.

– Жалко мальчишку! – погрустила Банке.

Все в деревне знали, что единственный сын хозяина болен с рождения и мучился уже семь лет неизвестной болезнью. И каких только лечений ему не прописывали, разные доктора, улучшений не наступало, лишь изредка мальчик мог сидеть и на мгновение встать, все остальное время он обессиленный лежал в постели.

– Нашла кого жалеть! – вредничал обиженный старик. – Да перед ним такие яства и угощения ставят, которых мы за свою жизнь не видели.

Обебанке улыбнулась и похлопала Гасиуса по плечу: – Не стыдно ли тебе Гасиус других осуждать? Был бы твой сын, разве не сделал бы ты для него все, что под силу тебе? Разве не поставил бы вкусностей разных, чтобы ребенка повеселить?– эх, и жила в ней эта червоточина: своего старика пристыдить, хоть и сама всю жизнь не божья дама.

– Не поставил бы! – заупрямился дед.

– Да ну? – с вызовом спросила Банке.

– Не поставил! – противоречил он. – Коль явно видишь, старушка, сам мерзлую рябину подъедаю и сын бы мой со мной едал. А в заморских яствах какой толк, кто знает чем они пахнут и для какого зверья растут?

Беба рассмеялась: – Что нищета пришла, так это со старостью дед, раньше-то мы с тобой хорошо жили! – преувеличила она. – А излишки диковинные не понимаешь, так это потому, что старик ты у меня совсем стал. – Ласково пробормотала Банке.

Гасиус отмахнулся: – Все бы тебе старость винить! Я такой же как есть от рождения и до самых… – хотел сказать до самых последних дней, но подумав, решил, что таких не настанет и продолжил, – до самых Беба твоих ушей. – И весело дернул ее за уши.

Расхохотались старики: – Причем тут мои уши? – прижала Банке руки к ушам, чтоб ненароком еще раз не дернул.

– А притом Беба, что они у тебя всегда торчат в разные стороны, а ты их не видишь!

– Я вижу, когда в воду гляжусь! – возмутилась Банке.

– А ты, не глядись, я тебе сам расскажу. Вода глядит всегда на небо и думает, какое оно разное красивое, а небо глядит в воду и думает: «как я красиво!» Ты, Беба, лучше в глаза мне смотри!

– А сыну, сыну я бы горку сделал зимой! – примечтался совсем он и тут же начал снег сгребать ногой.

– А я бы не пустила хворого ребенка на мороз! – запротестовала старушка, начиная помогать деду.

– А я бы и не спросил тебя! – запыхтел за работой дед, потом обнял свою бабку за плечи: – Один раз с горки прокатиться, ничего не случится! Помнится, одна Банке в детстве, так накаталась с горки, что чуть кончик носа у нее не отпал, а пальцы до слез закостенели. – Гасиус схватил ее за нос, потрепал во все стороны и рукавицей потер. – Опять побелел, того гляди и отвалится!