Операция «Ремонт»

Глава 1. В кинобудке

Он снова видел в темноте, как в свете дня, и заворожённо следил за странной игрой диковинных живых узоров, внезапно возникших и стремительно разраставшихся на полу, стенах и потолке небольшого служебного помещения, расположенного над двумя зрительскими залами старого кинотеатра.

Узоры множились, затейливо переплетаясь между собой под тихую приятную мелодию, доносившуюся откуда-то снизу. Их рисунок и структура постепенно становились всё более сложными и запутанными. Свет и краски играли с всё большей силой, вытесняя за границы видимого бесформенные чёрные пятна и странные пугающие тени.

А затем узоры упорядочились. Словно по команде, построившись в шеренгу по одному, они обратились в бесконечную киноленту воспоминаний, которая плавно поплыла у него перед глазами…1

«Да», это всегда только «да», а все остальные вопросы можно решить. Коммунист ты или экономист, какая, в итоге, разница?! Важно лишь направление твоего движения. Значение имеет только цель, к которой стремится твоя беспокойная душа и рвётся твоё горячее сердце.

Пронто пронто «Батя» и «Жменя» подготовили характеристики-рекомендации и созвали внеочередное партийное собрание. На повестке дня один единственный вопрос: «Обсуждение кандидатуры гвардии рядового NNN».

Вступительное слово командира.

– NNN служит в нашем полку с июля этого года. Соответствует требованиям, предъявляемым к соискателю. Более пяти лет состоит в рядах ВЛКСМ. Активно участвует в общественной жизни. В разведроте отвечает за подготовку и проведение еженедельной политинформации. Является примером добросовестного отношения к исполнению воинского долга и служебных обязанностей. Взысканий не имел. Неоднократно поощрялся командованием. Достойная кандидатура, – Батя берёт небольшую паузу перед тем, как подвести итог сказанному, а затем энергично завершает своё короткое выступление: – Рекомендую принять! А вы что скажете, товарищ парторг?

– Полностью поддерживаю предложение товарища полковника, – подхватывает эстафету у Бати и ставит жирную финальную точку в этом небольшом прологе заместитель командира полка по политической части и, по совместительству, секретарь полковой партийной организации подполковник «Жменя».

Сам же гвардеец сидит в первом ряду и ждёт команду замполита. Ужасно волнуется и нервно мнёт в руках застиранную и выгоревшую добела на злом афганском солнце солдатскую панаму.

– Твоё слово рядовой! Да не надо с места! Поднимайтесь сюда, на сцену!

Он не успел прочитать сценарий и вышел на публику, совершенно не зная своих слов. С минуту просто стоял и молчал. Те мгновения показались ему космической вечностью.

Его выручил парторг.

– Начните с биографии, рядовой! – подсказал Жменя.

Это просто. Его биография коротка и прозрачна.

Родился. Учился. Закончил. Поступил. Развёлся. Женился. Призвался.

– Наоборот! «Женился – развёлся»! – поправляют из зала.

– В сложившейся ситуации, товарищи коммунисты, последовательность событий никакого значения не имеет! – расставляет точки на «i» Жменя. – Продолжайте говорить, товарищ кандидат в кандидаты!

И он говорит про свою обеспокоенность сложной международной обстановкой. Про решения партии и правительства, которые горячо поддерживает и безоговорочно разделяет. Про непреодолимое желание находиться в авангарде передового отряда строителей коммунизма.

В конце обязательное:

– Полностью понимаю всю серьёзность предстоящего задания. Сделаю всё, чтобы оправдать доверие старших товарищей!

Твёрдо, уверенно и чётко. Инструкция и Канон.

– Снято!

Парторг с облегчением выдыхает:

– Вопросы по кандидатуре кандидата будут? Нет?! Голосуем!

– У меня есть вопрос! – неожиданно раздаётся откуда-то из глубины, с полупустой и плохо освещённой галёрки.

Собрание проводится в клубе полка, огромной палатке-шапито ПМГ, полевого мобильного госпиталя. Это голос его взводного, лейтенанта Абаева или попросту «Бабая».

«Бабай», здоровенный пятиборец-узбек, всюду таскающий с собой противогазную сумку с пятикилограммовой противопехотной миной, которую ласково называет «моя Гюльчатай». Одним словом, а точнее тремя словами, взводный Абаев настоящий стопроцентный сумасшедший.

Впрочем, сумасшедшими могут выглядеть и нормальные. Но до сей поры, ни одного полностью нормального он здесь не повстречал. Не довелось.

В полку Бабая обходили стороной. Другие офицеры и прапорщики в столовой или в клубе старались держаться от лейтенанта подальше. А в родной обезбашеной разведроте чокнутого узбека не считали каким-то особенным или странным.

Ведь совсем не важно, что видят твои глаза и слышат твои уши. Гораздо важнее то, что безмолвно нашёптывает тебе прямо в сердце потаённое шестое чувство. Оно никогда не обманывает и не поводит. И оно упрямо твердит, что с Бабаем всё в порядке.

Не следует обращать особого внимания на мину, в которую лейтенант влюблён и с которой не расстаётся ни на секунду даже ночью, когда перед отходом ко сну заботливо и нежно поудобнее устраивает её под своей подушкой.

У разведчиков есть одно самое первое и самое главное правило: «Доверять можно только собственному сердцу, а не голове». В головах у них у всех давно непорядок.

Командир полка бился с Бабаем месяц, требуя, чтобы тот вернул мину назад. Сапёрам. Но Бабай не уступил. За неисполнение приказа командира несговорчивый взводный угодил на дивизионную гауптвахту, где его накрыл тяжелейший нервный кризис. Бабай не выдержал вынужденной разлуки с любимой и слёг.

Целыми днями гвардии лейтенант лежал на заасфальтированном плацу «губы», раскинув руки и запрокинув лицо в жаркое афганское небо, и что-то невнятно и тихо бормотал на родном узбекском языке, время от времени то по-волчьи подвывая, то по-детски всхлипывая.

Спустя неделю этого стоического «лежания» Абаева на асфальте в «дивизионку» из Кабула были приглашены повидавшие виды военные психиатры. Строгие медики дотошно обследовали взводного, провели короткий, но очень бурный консилиум и настойчиво порекомендовали отправить странного «афганского пациента» обратно к месту постоянного прохождения службы. Дабы обеспечить больному знакомую и привычную обстановку в условиях тамошнего лазарета. И уже на следующий день, так и не отбыв до конца назначенное ему наказание, мятежный Бабай вернулся в расположение полка.

Батя долго вздыхал и матерно ругался. Страшно вращал глазами и выразительно вертел пальцем у виска.

– У меня в разведке все, без исключения, больные негодяи! Но ты, Бабай, особенный! Отдельный! Ты – больной в квадрате! – гневно брызгал во все стороны слюной и размахивал руками-крыльями гвардии полковник.

Покричав так с пол–часа, Батя вызвал дежурного офицера, приказал открыть полковую «оружейку»2 и выдал «гюльчатай» припадошному взводному. А вы что сделали бы на его месте?

Гвардии лейтенант Абаев – один из лучших младших офицеров дивизии. В прошлом месяце командование направило в штаб армии представление на награждение «Бабая» орденом «Боевого Красного знамени»: «За неоднократно проявленные мужество, героизм и прочее…»

Отличник боевой и политической подготовки. Мастер спорта-пятиборец. Участвовал в сцецоперациях. Хладнокровный и смелый. Меткий стрелок и лучший «рукопашник» среди командирского состава. А то, что мину с собой носит, так «это пустяки, дело-то житейское» (С).

Батя на войне всякого повидал. У него этого «всякого» в полку каждый второй. А в разведроте, посчитай, что и каждый первый будет.

Правда, другие, которые не из разведки, немного поспокойнее. Но это с какой стороны на них смотреть.

Так, у капитана Белова, главного и старшего полкового медика, в приёмном покое, в сейфе для лекарств, в отдельно запирающемся верхнем ящике хранится десять кило чистейшего первосортного «чёрного». Откуда полковник про это знает? А в чём, собственно, проблема?! Знает, и всё тут!

Белов врач от Бога. Живёт по Боевому уставу. Всегда немногословен и мило задумчив. Немного нелюдим. «Тихий».

Побольше бы таких «тихих», как Белов, и поменьше таких «громких», как Акрамов.

Акрамов, это командир полковых разведчиков. «Ниндзя» херов. Настоящий шайтан! Вот уж кто, действительно, является проблемой!

Батя его одного с удовольствием обменял бы на десяток «психических» Абаевых или «тихих» Беловых. Или даже на двадцать или двадцать пять! «Лёгкие» и пушистые, как зимние зайчики на январском подмосковном снегу. Никаких с ними особых забот и хлопот.

По сравнению с Акрамовым, «бабаевская» мина в противогазе, то есть, в противогазной сумке, это эскимо! Как в летнюю жару целая тележка доверху наполненная мороженным. И к ней стакан ледяной водки в придачу с хрустящими солёными огурчиками и крошечными подмосковными опятами. А следом за ним ещё один стакан «морозной». Второй-контрольный. Под свежезаквашенную молочную капустку.

Гвардии полковника уже до печёнок достала странная способность ротного неожиданно исчезать. Становиться прозрачным. Растворяться и пропадать. Нашёл, понимаешь, развлечение! И делает это, как правило, на середине серьёзного разговора со старшим по званию. Какое неуважение к командиру полка!

– Говорите свой вопрос, коммунист Абаев! – партийное шоу, как и полагается, ведёт секретарь парторганизации полка подполковник «Жменя».

Жменя здесь самый опытный и боевой «спец». У него за плечами вся Африка: Гвинея, Египет, Мозамбик, Ангола. Незабываемые тропические «лихие семидесятые». Прекрасное время интернациональной романтики и славной борьбы за свободу и справедливость. А почему подполковник из «краповых беретов»3 стал замполитом, это сложный вопрос. Один из многих, что ставит перед нами непредсказуемая жизнь. Видимо, мир Жмени тоже в какой-то момент перевернулся.

Своё прозвище, «Жменя», замполит-парторг получил за огромные, как вилы, кисти рук с ливерными колбасами-пальцами. Сила громадных ручищ замполита была невероятной. Одним простым и коротким движением Жменя был способен нанести немалый урон и непоправимый вред окружающим.

Если он «отвешивал фофана»4 перевёрнутой вверх дном армейской алюминиевой тарелке, то от мощного удара гигантским жменевским пальцем та жалобно вскрикивала и прогибалась до краёв. Сплющивалась и становилась совершенно плоской. А на поверхности стола оставалась глубокая вмятина. Словно после удара небольшой, но очень увесистой кувалдой.

Когда в нашем полку хотели кого-нибудь вежливо отослать «нах», то просто говорили «дай Жмене пять!» Типа «отсоси!»

– Ваш вопрос, лейтенант?! – ещё раз как можно громче повторяет Жменя.

На самом деле Бабай хороший и уже дал своё согласие на участие в Проекте на собрании командного состава полка. Но он был категорически против включения молодых «славян» из своего взвода в Группу.

«Да они же настоящей крови ещё не нюхали-не пили! Только лишней обузой будут. Обычный рейд, это обычный рейд. Никаких вопросов не имеется. Но здесь же полная ерунда получается! Ничего и никому абсолютно не понятно!» – весь день с самого раннего утра, не останавливаясь недовольно ворчал Бабай себе под нос.

Да, через год–полтора привыкаешь ко всему. И даже рейды становятся повседневной рутиной с обычными и страшными, а не кинематографическими и красивыми человеческими смертями.

«Масква, расскажи что-нибудь из кино», – просит Наби.

Вот интересно, сколько весной одна тысяча девятьсот восьмидесятого года, когда Наби призывался в советскую армию, было видеомагнитофонов в его родном городе Душанбе? Думаю, что немного. Редкая экзотика, являвшаяся привилегией партийной элиты и богатых «цеховиков».

На занятиях по политинформации, на привалах и во время перекуров он рассказывал пацанам сюжеты американских фильмов, просмотренных вместе с ней на видео год назад.

Волшебный мир кино. Взводный, вместе с остальными бойцами разведроты, слушал эти рассказы с открытым от удивления ртом…

Бабай, видимо, и сам не ожидал от себя такого «выхода». Просто с губ сорвалось. Совершенно позабыв, о чём хотел спросить, он медленно поднялся с места и стоял, неловко переминаясь с ноги на ногу.

– Мы все ждём ваш вопрос, товарищ гвардии лейтенант! – в третий раз воззвал к взводному Жменя.

Бабай упорный. Другой бы на его месте давно дал задний ход и всё переиграл. Мол, извините, дорогие товарищи коммунисты. Запамятовал. Погорячился. И так далее и тому подобное. С кем не бывает? И сел бы обратно на своё место, как ни в чём не бывало.

Другой, но только не Бабай.

Взводный упрямо стоял в полутьме палаточного пространства и трогательно прижимал к груди брезентовую сумку со своей «ненаглядной». Растерянно моргал большими узкими глазами и сосредоточенно старался вспомнить. Но интересовавший его вопрос словной пулей выбило из памяти.

– Эээ… Рядовой, а кто ваш любимый киногерой?! – обрадованно выпалил Бабай первое, что, наконец-то, пришло ему в просторную и светлую голову спортсмена-пятиборца.

Любимый герой его кино, это славный альбатрос революции товарищ Че!

– Че? Го? Кто это такой? Он что, молдаванин? – медленный и туго соображающий в небоевой обстановке «тормоз»-Бабай, как всегда, с первого раза ничего не понял.

Это на ринге или в бою взводный слетает с «катушек». Да так, что другим за ним не угнаться. А вот в мирной жизни…

В мирной жизни всё складывалось иначе. Например, единственные два слова на иностранном языке, кроме изученного в рамках обязательной школьной программы русского, которые знал и употреблял в разговорной речи лейтенант, были молдавские «пула квоки» или «член с глазами».

Их записал Бабаю на листочке в клеточку, вырванном из тонкой двухкопеечной тетради, полковой шеф-повар гвардии майор молдаванин Кобас. А за глаза так просто «Колбаса».

Бабай был настолько потрясён скрытой глубиной смысла, скромным обаянием и какой-то совершенно нечеловеческой буржуазной красотой открывшегося ему словосочетания, что целую неделю без перекуров заучивал его наизусть. А выучив, повторял на дню раз по сто или по двести, чтобы не забыть.

– Какой ещё молдаванин? – опешил замполит. Но тут же вернул себе контроль над ситуацией. – Не «Че? Го?», а легендарный товарищ Че! Белоснежный «альбатрос» мировой революции! Великий кубинский воин-интернационалист! Икона! А если, по-вашему, то Коран борьбы со всемирным угнетением и за всеобщую свободу! Вам всё понятно, коммунист Абаев?

Было ли Бабаю на самом деле всё понятно или нет, мы никогда не узнаем. Но он утвердительно кивнул головой и громко отчеканил:

– Так точно! Мне всё понятно, товарищ замполит!

– Товарищи, предлагаю вопрос коммуниста Абаева в протокол не включать. И садитесь, наконец-то, на своё место, лейтенант! – дал команду рассерженный комиссар-политрук и тихо добавил: – Мудак!

Не подумайте чего-нибудь плохого. Это он не про Че.

С легендарным кубинским воином-героем замполит-политрук был знаком с самого первого, строго засекреченного, визита команданте в Москву5. Тогда «товарищ Че Гевара» прибыл в столицу СССР для поступления в «московскую консерваторию»6.

Они встретились на торжественном концерте, оперативно организованном по случаю приезда дорогого гостя, где младший лейтенант Жменя исполнял свой коронный номер. С завязанными чёрным атласным шарфом глазами, он бросал «Мачете» под потолок и сбивал им многочисленных ворон и летучих мышей, круживших под сводами Кремлёвского дворца, под дружные, сплочённые аплодисменты собравшихся.

В качестве зрителей на том памятном действе присутствовали все члены и кандидаты в члены Политбюро, первые секретари пятнадцати республиканских парторганизаций и их заместители, а также руководители партийных организаций городов Москвы, Ленинграда и Севастополя.

После завершения официального мероприятия Че пригласил Жменю на закрытую вечеринку для своих. Команданте никогда не приезжал в гости с пустыми руками. Всегда вёз с собой сигары, хорошее вино и дорогой коньяк. Молодость, кристально чистое время…

В отдельном офицерском домике-контейнере, где проживает боевой подполковник, на стене висит большая, девяносто на сто двадцать, чёрно-белая фотография. На пожелтевшем от времени старом фото громадный Жменя держит в разведённых в стороны могучих руках Че и Мачете.

Команданте на том случайном снимке фотографа из службы кремлёвского протокола очень похож на себя настоящего. Интернационалист и финансист ещё не поменялись своими местами.

Ну и зажгли они тогда в солдатском общежитии, в которое к появлению непоседливого кубинца срочно перестроили «Националь»! Че, Мачете и он, Жменя! И отожгли по полной!

Молодой кубинский революционер ещё не был отягощён непосильным грузом сопутствующих центробанковской деятельности опасных привычек, вредных зависимостей и нездоровых наклонностей. Прибыв на месяц в Москву сдавать экзамены и повышать творческую квалификацию, он первые две ночи спал во дворе Гнесинки в своей походной палатке.7

Знаменитая на весь мир «палатка товарища Че»: туго натянутый на небольшие осиновые колышки, прочно закреплённые в грунте, старенький и повидавший виды плащ-болонья. Такой же бесценный и запатентованный на века дизайнерский продукт, как и зажигательная смесь «номер Че-тыре».

Простенько и со вкусом: масштаб метр на два и по колено в глубину. При прямом попадании не спасёт. Но от осколков надёжно защищает.

Многие предпочитают ставить подобные палатки в полный рост или даже выше. Но Че считал такой размер укрытия абсолютно непрактичным. Теряешь несколько драгоценных миллисекунд на старте, когда приходит время выкапываться из земли и идти в атаку. А вот по колено, это «самое оно»! Че привык всегда быть впереди, как Чапаев.

И экзотический для москвичей материал «болонья» стал резко входить в моду. Наиболее информированные и острые столичные щёголи разгуливали в плащах-«чегеварках» по Красной площади и по улице Горького уже на следующий день от начала исторического визита кубинского революционера в Москву.

Старый двор, где несгибаемый команданте разбил свою палатку, порос огромными деревьями и густым колючим кустарником. Следить за Че было неудобно. «Наружка» нервничала. Че – тоже.

Сидевшие в кустах «Че-кисты» курили невкусные советские папиросы «Беломор», громко шептались и, время от времени, противно шуршали в темноте старыми газетами, мешая целеустремлённому соискателю готовиться к экзаменам.

Никита Сергеевич Хрущёв боялся упускать непредсказуемого бородача из зоны прямой видимости и уговаривал его переехать с улицы в солдатское общежитие. В недавно отремонтированную пятиэтажную казарму в центре города. В бывший «Националь».

У Че имелся серьёзный пробел в революционном образовании. По теме «Бой в мегаполисе» у него не было ни одного практического занятия! И команданте согласился на переезд.

Утром следующего дня недоверчивый Никита Сергеевич, взобравшись на купол здания Совмина Союза, рассматривал свежезакопчёный фасад «общежития».

Над полуразрушенной крышей «Националя» вьётся весёлый дымок. Святая революционная троица (матёрый отец Че, его внебрачный сын «ма-Че-те» и ещё совсем юный безусый лейтёха «дух»8 Жменя) греется на раннем июльском солнышке.

Утомлённые бессонной ночью бойцы с наслаждением курят ядрёные кубинские сигары и готовят на костре в большом чугунном казане «завтрак бомбиста». Любимое блюдо из артековского детства бравого спецназовца. Сладкую манную кашу, сваренную в колбасе.

– Вы только посмотрите на них?! Ни одного целого стекла и зеркала в казарме не оставили! Эти «молодые альбатросы», что дети малые! Дети-солдаты Революции. Только стреляют не в живых людей, а по мишеням. Что немного утешает, – в сердцах ругается Никита Сергеевич.

Кряхтит, жалуясь самому себе на изнашивающиеся с годами суставы, спускается вниз.

Придерживая подмышкой старинную бронзовую подзорную трубу, скользит по перилам узкой металлической лестницы обратно в свой кремлёвский кабинет. В девять ноль-ноль важное селекторное совещание с руководителями стран Варшавского блока по проблемам «кукурузы». Товарищи из Европы сообщают, что есть важные новости с «полей»…

– Других вопросов нет?! Голосуем! Кто «за»? «Против» есть? Воздержавшиеся? Заношу в протокол – «принято единогласно»! – быстро сосчитал голоса и подвёл итог парторг. – Поздравляю, рядовой! Теперь вы – кандидат в члены КПСС! Несите с честью это высокое звание!

– Служу Советскому Союзу! – ни с того ни с сего вырвалось у него в ответ.

– Служи и дуй, что есть сил, к московскому «особисту» бумаги подписывать. Он тебя давно в первом отделе ждёт, – шепнул ему на ухо Жменя и одобрительно хлопнул ладонью по плечу: – Молодец, солдат!

От дружеского прикосновения руки замполита он чуть было не вылетел «за борт» в партер. Но смог удержаться на ногах и затормозил у самого края сцены.

– Есть дуть, что есть сил, товарищ подполковник! – отозвался он, и в соответствии с полученной командой побежал к двери служебного выхода.

– Сафар бахайр! – Жменя посмотрел ему в след, в прощальном приветствии приложив свою могучую великанскую ладонь к фуражке. Помедлив мгновение, повернулся к зрительскому залу. – Товарищи, партийное собрание окончено! Прошу всех покинуть помещение. А вы, лейтенант Абаев, посидите, пожалуйста, на своём месте! Дайте другим коммунистам спокойно выйти из клуба. Не создавайте панику!

Первый отдел, наряду с оружейной комнатой, располагался в единственном капитальном строении на территории полка. Маленький кабинет без окон, где едва помещались два стула, небольшой стол и сейф. Стены кабинета украшали три фотографии в одинаковых тонких деревянных рамках: чёрно-белый вечно живой вождь, генеральный секретарь и министр обороны, выполненные в цвете.

Почти половину тесного кабинетного пространства занимал весёлый седой майор, постоянно использовавший в своей речи присказку «ну и дела!»

На столе перед майором лежала куча серых картонных папок с личными делами военнослужащих полка. Особист внимательно просматривал их содержимое и без остановки дымил фирменной «Явой явской», прикуривая одну сигарету от другой.

– Дверь за собой не закрывай, а то задохнёмся. Присаживайся. Курить будешь? – протягивает ему пачку сигарет и зажигалку. – Угощайся.

– Спасибо, товарищ майор!

– Ну и дела! Как прошло собрание?

– Приняли в кандидаты!

– Это хорошо, что приняли. Вот, держи, – передает ему стопку бумаг с машинописным текстом, – читай. Здесь информационные материалы и инструкции. А это твоё согласие. Там, где галочки проставлены, надо расписаться. Подпись расшифруй. Укажи фамилию, инициалы и дату. Сегодня девятое октября одна тысяча девятьсот восемьдесят первого года. Ну и дела…

Через час, покончив с формальностями в первом отделе, он проходит мимо раскрытой настежь офицерской палатки. Там Акрамчик и Бабай готовятся в рейд. Взводный, продолжая недовольно ворчать, заворачивает в наволочку взрыватель от «Гюльчатай». Зачем ему это понадобилось? В дальнюю дорогу им разрешили взять из старой жизни что-то одно. Для себя он уже решил, что это будет его собственная фотография. Чтобы он мог вспомнить, когда придёт его время, кто он.

Ему больше не пригодится своё отражение. Как и зеркальце. Его лицо больше ничего не сможет ему рассказать.

– А ты говорил, что не разрешат! – обращается Бабай к Акрамчику, укладывая в коричневую трофейную сумку на ремне мину, бережно завёрнутую во вторую наволочку…

Как же давно это было! Самому не верится, что с той поры минула целая вечность.

Только ему всё кажется, что это случилось совсем недавно. Произошло вчера или неделю назад. И он снова и снова пытается вернуться в то время и в то место, чтобы всё изменить. Переписать и исправить.

Дни и ночи напролёт он безуспешно ищет решение для этой нарешаемой задачи. Но каждый раз оказывается здесь, в кинобудке закрытого на ремонт старого кинотеатра…

Кинотеатр «Темп» на Беговой улице располагался в жилой московской «сталинке». Два первых этажа в центральной части здания были объединены в одно просторное помещение, обеспечивавшее качественную демонстрацию и просмотр кинофильмов.

Основным украшением скучного серого здания девятиэтажки, сданной в эксплуатацию в год проведения ХХ-го съезда КПСС, служили многочисленные элементы гипсового декора. Характерная черта определённого этапа застройки столицы, когда стало модным проводить замысловатые параллели между радостным и жизнеутверждающим периодом послевоенного восстановления страны и давним прошлым человечества с его богами, титанами и героями. Но это был редкий случай, когда античные фигуры и театральные маски на фасаде оказались неожиданно уместны. Не вызывая отторжения, они выглядели естественно и органично.

Большой и малый кинозалы «Темпа» могли принять до полутора сотен зрителей. Фойе с высоченными потолками и строгими стройными колоннами. Огромные окна-витрины. Первый в его жизни утренний киносеанс, начинавшийся в девять тридцать утра в дни школьных весенних каникул, на котором крутили сборник советских мультфильмов.

Ему же было всего года три от роду. Или чуть больше. Такому маленькому не требовался отдельный билет. Даже детский. Ведь он мог спокойно разместиться на коленях у сопровождавшего его взрослого или поделить место с одним из своих друзей.

Малый зал показался ему бескрайним океаном с рядами волн – зрительских кресел. На каждом из них могли разместиться трое, а то и четверо таких же мелких, как он.

Всё было незнакомым, большим и интересным. Гулкое фойе. Тяжёлые тёмные портьеры, прикрывавшие массивные и величественные двухстворчатые двери. Светильники в затейливой бронзовой оправе. Яркие рекламные постеры на стенах. Не работавший в то утро буфет. Броуновское движение шумной вездесущей детворы, заполонившей собой всё свободное пространство.

A после окончания сеанса к их компании подошел старый усатый киномеханик:

– Как жизнь, мелюзга речная? Эй, карасик, хочешь посмотреть откуда кино берётся?

Он, поначалу, не догадался, кто здесь «карась», и что вопрос был задан ему. А когда это понял, то испугался и юркнул в сторону, спрятавшись за спины старших мальчишек.

– Да ты не бойся! Моряк салагу не обидит! – добродушно засмеялся усатый великан и махнул рукой, приглашая за собой всю их дружную дворовую компанию. – Айда за мной, пацаны!

И зашагал, прихрамывая, по узкой лестнице наверх…

Глава 2. Пробуждение

– Построиться в шеренгу по одному! Кру – гом! Спустили трусы! Нагнулись! Раздвинули «щёки»! – в этой нелепой и смешной позе его настигла боль. На призывной медкомиссии у него случился сердечный приступ.

Больше суток он балансировал на границе между светом и тьмой, застряв на узкой линии, разделившей игровое поле на две равные части, а потом провалился в бездонную прорву тягучего медленного времени…

Он плавно опускался в кромешную беспросветную темноту. Каждая секунда того погружения показалась ему бесконечной и длилась не просто годы, а целые десятилетия.

Ничем не объяснимое угасание дыхательной и сердечной активности. Отсутствие рефлексов и реакции на реанимационные процедуры. Он умирал, отчетливо осознавая это. Всё больше отдаляясь от проявлений и образов реального мира, он уходил в неведомую и пугающую область совершенного покоя и абсолютной тишины.

Его сердце почти перестало биться, а лёгкие отказывались наполняться воздухом. Но вечером следующего дня он неожиданно пришёл в себя. Снял с лица маску кислородного аппарата. Отсоединил от груди присоски и провода. Вытащил из руки иглу капельницы.

Внезапно, ему стало так хорошо, легко и свободно, как будто до этого момента он долго сладко и глубоко спал, а проснувшись, оказался в незнакомой волшебной комнате.

Он рывком отбросил одеяло. Птицей взлетел с кровати. Подбежал к окну. Раздвинул занавески и раскрыл раму, за которой находился сказочный сад.

Сад был полон летних цветов и мелодий, хоть на дворе значилось начало сентября. Это время, когда в Москве и Подмосковье к полудню воздух ещё способен на короткое время разогреться на солнце до июльских значений. Но только ночи становятся всё длиннее, успевая к утру налиться до краёв настоящим осенним холодом, который проступает «местами» белыми неровными следами первых заморозков на почве.

Не предпринимая дополнительных усилий, он органично вписался в смягчённую и разбавленную тёплыми солнечными лучами нежную прохладу. Растворился в весёлой песенке чудом сохранившегося маленького кузнечика и в натужном тяжёлом гудении последних сердитых шмелей. Утонул в огромных каплях росы, переливающихся всеми цветами радуги. Заблудился в прозябших, безвозвратно утративших былую свежесть жёлто-коричневых листьях травы.

Всё вокруг нежно звучало, светилось и пахло на все лады. Начиная с невесомой паутины, сотканной из игры тени и солнца, и заканчивая последней тихой нотой, сыгранной слаженным утренним оркестром многочисленных насекомых и птиц.

Тихий вкрадчивый шелест. Ярко-красный рассвет. Пряные ароматы влажной почвы и сброшенных деревьями листьев.

Он никогда не узнает, что с ним произошло в его старом мире. Удалось ли ему спастись? Получила та история продолжение или всё на этом закончилось? Его это совершенно не интересовало. Он перешёл на другой уровень.

Он заново выучился жить. Приспособился. Притёрся. Обошёл все хитроумные ловушки и вражеские засады, встретившиеся ему на пути. Нашёл и собрал все пасхалки. Справился с выпавшими ему квестами. Выдержал всё и сохранился совершенно целым и невредимым. Но стал каким-то другим.

Другое, проявившееся в нём, ускользало от любых попыток определения. Не поддавалось точной идентификации. Постоянно твердило ему, что бесполезно искать простые ответы на сложные вопросы. Уклонялось в стороны. Взлетало и падало. Играло с ним то в прятки, то в догонялки. Но всегда брало в этих играх верх. Сводило на нет его попытки зафиксировать случившееся в путевых дневниках и в журналах лабораторных наблюдений. Не давало последовательно, детально и скрупулёзно описать всё, что он испытал и переосмыслил.

Необратимые качественные сдвиги проявились не только в нём. Существенные перемены затронули всё, что его окружало. Они глубоко проникли во все поры и щели того мира. Заполнили собой и полностью преобразили подаренную ему реальность. И действительность ещё раз трансформировалась. Качнулась, зашаталась, а затем мелко задрожала и перевернулась с ног на голову. Всё смешалось и заняло другие, не свои, места. И он переродился, окончательно запутавшись и потеряв счёт происходившим с ним изменениям.

Он так привык к постоянным переменам в себе и вокруг себя, что ему не составило большого труда освоиться в новых координатах. Для него не стало проблемой то, что небо теперь находилось под ним, а на месте голубых небес расположилась твердь земная. Он воспринял это спокойно. Как должное. И стал усердно учиться.

Начал с того, что освоил важнейшую науку дыхания и сердцебиения. Это не заняло у него много времени. Две или три коротких пробных попытки. Тестовых «стучи – не стучи» и «вдох и выдох, выдох и вдох». И уже через минуту его тело полностью адоптировалось к такому, казавшемуся поначалу очень странным, перевёрнутому состоянию.

Кровь послушно отлила от головы к ногам. Прекратили противно слезиться глаза. Престало неприятно закладывать уши.

Он сделал один шаг. Потом второй. Следом третий. Искусство ходить далось ему так же легко, как основы сердечной активности и глубокого дыхания. С каждым новым шагом его поступь становилась уверенней и твёрже. Отбросив в сторону пустые сомнения и излишнюю осторожность, он побежал исследовать и познавать место, в котором оказался.

Наверное, главной его ошибкой было то, что он очень торопился. Так торопился, что потерял всякую осторожность. Ещё одна новая жизнь полностью увлекла его. Он был очарован и влюблён.

А разве могло быть иначе? Ведь здесь все говорили на дивном языке поэзии. И скоро он сам стал рифмовать мысли и слова. Постепенно усложнял размеры и формы стихотворений. Научился использовать ритм, игру образов и звуков. Он оттачивал мастерство и расширял свои возможности по обмену информацией и выражению эмоций.

Но у всего есть предел. Даже самый лучший и светлый мир обязательно имеет свою тёмную сторону. Противоположности необходимы. Как иначе мы сможем отличить день от ночи и свет от тени?

Мир, что наградил его удивительной способностью к стихорождению и дал ему редкую возможность увидеть невидимое, странным образом повлиял на его физическое состояние.

Он очень сильно изменился. Стал слабым, худым и тщедушным. Его глаза помутнели и утратили зоркость. Лицо осунулось, а нос удлинился, выступив далеко вперёд. Исчезли былые решительность и точность в движениях.

Одна из особенностей того мира заключалась в полном отсутствии зеркал и иных поверхностей, в которых можно было увидеть собственное отражение. Даже в воде он не отображался, поэтому был полностью лишён возможности наблюдать себя со стороны.

Но он, по-прежнему, мог чувствовать себя на ощупь, дотрагиваясь до своих, потерявших всю мышечную массу, конечностей. Прикасаясь к впалой грудной клетке и проводя пальцами по клавишам выпирающих рёбер. Поглаживая ввалившиеся щёки и обтянутые кожей скулы с недельной щетиной. Нажимая на распухшие и кровоточащие мягкие дёсны, в которых не доставало половины зубов. Ощупывая гладкий череп, лишившийся всех, некогда очень густых и длинных, волос.

Среди окружавших его запахов выделился и стал доминирующим гнилостный кисло-сладкий дух чужого больного организма. А в его вечно пустом животе поселилось пронзительное, до колокольного звона в ушах и космической черноты перед глазами, чувство голода.

Из всех желаний у него остались только самые простые и звериные: поесть, согреться и заснуть. И ещё было бы хорошо не чувствовать боли.

Той боли, что мучила и изводила покрытое гнойными ранами и зудящими болячками ослабевшее тело. Тело, что было завёрнутое в потрёпанную, в многочисленных дырах и заплатах, грязную одежду.

Одежда совершенно его не грела и не спасала от порывов пронзительного ледяного ветра. А ветер вызывал запоздалые горькие сожаления о добротном ярко-рыжем кожаном пальто.

Пальто он обменял на сахар. Глупый и недальновидный поступок…

Но это были не его воспоминания. Он никогда прежде не знал человека, которым стал.

Его постоянно преследовали чужие мысли. Чаще всего, это были мысли о свежем постельном белье, на котором ему хотелось умереть. Они день и ночь вращались в его голове: «Как бы я хотел умереть на белом. Я хочу умереть на белом, умереть на белом. Я больше ни о чём не попрошу, только дайте мне умереть на белом…»

От них невозможно было отмахнуться и избавиться. Перестать их прокручивать в голове, словно бесконечную киноплёнку.

Вечером, падая от усталости на нары, он думал только об одном. Он представлял в кромешной темноте и в тошнотворной вони тесного барачного пространства огромную гору постельного белья. Чистого. Белого. Со свежим запахом полевой лаванды.

Такова была цена, которую он заплатил за чужой поэтический дар. Дар огромный, не поддающийся измерению. Поэтому и стоил тот дар не малого…

Спустя годы, выдержав тысячи проверок и сдав миллионы экзаменов, он получил тайные знания и обрёл высшую мудрость. На него снизошли понимание жизни и её благодать. И вспоминая себя прежнего, он лишь снисходительно улыбался, по привычке прикрывая рукой старческий беззубый рот.

Господи, как же давно это было. Сколько воды утекло? И как всё изменилось.

Пропали горькие сожаления и назойливые пустые мысли. Даже самые большие и важные чувства и переживания стали выглядеть крохотными моделями. Уменьшенными, по сравнению с оригиналами, в сто или даже больше, чем в сто, раз.

Никчёмные бумажные копии. Безжалостно смятые, а затем полностью уничтоженные временем. Мелкие сухие листики в давно потерянной старой школьной тетради для гербария.

И все его печали и горести, боли и тревоги, сомнения и раздумья неожиданно разом исчезли. Словно кто-то взмахнул волшебной палочкой и произнес нужное заклинание.

Он сам не заметил, как прошёл уготованный ему путь до конца и оказался у границы тёмной стороны. Там он вернул подаренную ему много лет назад чашу. Когда-то та чаша была полной до краев. Но сейчас в ней не осталось ни капли. Он испил её до дна.

Испытание завершилось. И всё стронулось с места. Закружилось и побежало назад. Через миры, времена и пространства.

Он снова оказался в кромешной темноте. Только где-то далеко наверху маячило, покачивалось и пульсировало едва различимое светлое пятнышко. Пропадало. Вновь появлялось. И снова пропадало.

Изо всех сил оттолкнувшись ногами от достигнутого дна, он устремился к свету. Стал всплывать, преодолевая чудовищное сопротивление невероятной смеси ледяной пустоты и колючего мрака.

Он терял силы и надежду, но не сдавался и сохранял веру.

Постепенно вакуум, окружавший его, утратил агрессивную враждебность. Сила притяжения уменьшилась, и он полетел, каждой порой кожи ощущая всё более увеличивавшуюся скорость своего вознесения из темноты. И вынырнул на поверхность.

Задыхаясь и захлебываясь, он стал отчаянно работать руками и ногами. Старался снова не пойти ко дну.

И всё, что он желал прежде, пропало. Мечты о тёплом кожаном пальто. О белом чистом постельном белье. О сладком рассыпном сахаре и о крепком горячем чае. О душистом свежем хлебе и обо всём остальном. Его память полностью очистилась.

А затем скрипучая деревянная рама в растрескавшейся под натиском времени и непогоды краске затворилась и надёжно зафиксировалась проржавевшей металлической щеколдой. Чудесное окно исчезло. Пыльные выцветшие занавески плотно сомкнулись. Таинственный сад растворился, словно мираж, не оставив после себя никаких следов.

Волшебство закончилось. Он вернулся на койку реанимационного отделения в Боткинской больнице.

Некоторое время после возвращения он, не двигаясь, смотрел в потолок и пытался вспомнить… Кто он? Где он? Что с ним произошло?

Призывная повестка. Районный военкомат. Последняя медкомиссия. Ужасная боль в груди. А дальше чёрная пропасть. Бездонный провал в никуда.

Он приподнялся, ухватившись за удобные поручни по краю койки. Осмотрелся.

Палата на четыре места, но заняты только два. На кровати, что стоит ближе к двери, лежит ещё один пациент. Он хорошо запомнил его лицо, чистым белым пятном выделявшееся на серой больничной наволочке. Прозрачное, словно сделанное из тонкого стеарина. И абсолютно спокойное. Не живое. Как у Осипа Эмильевича Мандельштама в лагерном лазарете.

Словно по команде, в его памяти всплыли тексты инструкций, посвящённые вопросам выживания в больницах и госпиталях. Там говорилось…

А впрочем, совершенно не важно, что было написано в инструкциях. Его собственный опыт, внезапно пробудившийся в крови и в костном мозге, в нервных окончаниях и в мышечной ткани, подсказывал только одно: «Беги! На таких картах нельзя задерживаться!»

Как только вернулся, пришёл в себя, беги. Не тяни резину, не медли и не мешкай. Беги изо всех имеющихся у тебя сил! Собери волю в кулак. Дай хороший пинок себе под зад для ускорения. Не обращай внимания на незалеченные раны. На неснятые швы. На неправильно сросшиеся кости.

Это пустое. Ерунда. Всё пройдет. Зарастёт и залечится. Но только не дай себя обмануть.

Больничное спокойствие, убаюкивающая близость медикаментов, врачей и младшего медперсонала, это лишь хитрая уловка. Иллюзия. Стоит расслабиться и задержаться, чуть сбавить темп, и тебя догонят. Собьют с ног точно выверенным ударом в грудь или в голову. Затопчут. Раскатают и порвут на куски.

Единственное, на что можно полагаться и чему стоит доверять, это непрерывное безостановочное движение.

– Беги!

Запутывай следы и лови попутный ветер. Только так ты можешь получить шанс на спасение. Оторваться от преследователей. Уйти от погони.

– И не оглядывайся назад! Обернёшься, и ты пропал! – кричит ему кто-то из темноты.

От кого или от чего он пытается убежать? Кто гонится за ним? Что его преследует? Дышит в спину и наступает ему на пятки.

Слишком много вопросов. Слишком много отсутствующих, вырванных страниц. Уничтоженных записей в дневнике. В судовом журнале и в истории болезни. Слишком много белых пятен и чёрных дыр. Бездонных провалов и отсутствующих звеньев в логических цепочках. Глубоких колодцев и узких туннелей. Загадочных лабиринтов и неразгаданных головоломок.

– Беги! – это тревожные молоточки крови безостановочно кричат и стучат, стучат и кричат в твоих висках. Они ни на секунду не прекращают своей работы. Выбивают из головы остатки чужих воспоминаний.

Белое постельное бельё. Сладкий сахар. Горячий чай. Ярко-рыжее, почти красное, кожаное пальто, подаренное Ильей Эренбургом. Откуда это всё взялось?

Он внимательно рассмотрел лицо человека, лежавшего на соседней койке. Это лицо он уже видел.

Нет, не так. Он не мог его видеть. Там не было зеркал и отражений. Но ошибки быть не могло. К нему он миллионы раз прикасался своими пальцами и изучил до мельчайших морщинок в уголках глаз. До каждой щетинки на щеках и на подбородке. И оно, когда-то, принадлежало ему! Вернее, было дано ему на время. Предоставлено для краткосрочного пользования.

Невероятно! Вот чьи мысли вертелись в его голове!

А впрочем, совершенно никакой роли не играет то, кем он был. Где он был. С кем вместе и когда. Важен лишь текущий момент. Это основное правило. И он его очень хорошо усвоил.

Всё, что находится за рамками, не на игровом на поле, лишь отвлекает. Дезориентирует. Посылает ложные сигналы и вызывает тревогу. Порождает неуверенность, сомнения и страх.

Ему пора уходить. «Промедление подобно смерти».

Чьи это слова? Он не помнит, кому принадлежит авторство этой фразы, но сказано здорово. Ёмко и конкретно. И ещё там говорилось про мосты и телефон.

Память неспроста подбрасывает ему эти разрозненные осколки информации. Когда придёт время, они соединятся в правильном порядке и окажутся ключами к чему-то очень важному. Он в этом не сомневается. Интуиция никогда его не подводила.

«Мосты и телефон. Мосты и телефон. Мосты и телефон», – повторил он про себя три раза.

Этого достаточно. Воспоминание всплывёт в нужный момент. Напомнит о себе, возникнув из ниоткуда. Так работает система. А сейчас ему пора бежать.

Он собрался с силами и переместился на край своего больничного ложа. Решительно оттолкнувшись, резко поднялся. Постоял минуту-другую, чуть покачиваясь из стороны в сторону на ещё слабых ногах. Внимательно прислушался к себе. Привыкал к новым ощущениям.

Возвращение из пустоты небытия в земной мир и последовавшее за ним пробуждение всех пяти человеческих чувств, вызвало у него яркую вспышку эмоционального возбуждения. Оно прокатилось по телу высокой приливной волной. Гулко отозвалось в голове треском лопающихся сосудов и мягким тёплым шумом крови, хлынувшей из ноздрей.

Он дотронулся руками до носа и его пальцы и ладони запачкались красным. Но это его не испугало. Наоборот, вызвало ещё большее ликование и восторг.

Кровь, обильно стекавшая по губам и подбородку, моментально сформировала на полу маленькую лужицу, что объединила разрозненное многоточие отдельных капель в законченную и совершенную форму. Стала дополнительным подтверждением свершившегося. Выступила в качестве железного аргумента и неопровержимого доказательства того, что ему удалось вернуться.

Лужа крови на полу однозначно указывала на простую и ясную очевидность факта, который было невозможно отрицать или оспаривать: он восстал из пепла. Он возродился и снова участвует в игре.

Чтобы покончить с сомнениями и окончательно убедиться в том, что всё обстоит именно так, а не иначе, он немедленно приступил к тестированию тела в соответствии с Протоколом.

Сделал несколько глубоких вдохов и полных выдохов по системе индийских йогов. Затем, замедлив работу сердца, прислушался к возникшим ощущениям.

Все его внутренние органы звучали слаженно, звонко и весело, словно скрипка в виртуозных руках Гидона Рихтера. Гениальный скрипач в сопровождении Лондонского симфонического оркестра исполнял аллегро первого концерта восьмого опуса Вивальди.

Мелодия ми-мажорной «Весны», наполненная светом и радостью, поддерживала красивый и хорошо продуманный танец сердца, лёгких, кишечника, печени и почек: «Весна, весна…»

Только какая сейчас может быть весна? Ранняя московская осень уже вступила в свои права. А лето минуло и затерялось в складках прошедшего времени.

Паузы между ударами сердца становились всё продолжительнее. Оркестр смолк. Скрипичное соло, прозвучавшее в последний момент особенно пронзительно и глубоко, внезапно оборвалось. Провалилось в тишину замолчавшего, онемевшего и остановившего свою работу органа. В мелкую дрожь и в холод остывающих конечностей.

Довольно! Проверка закончена. Тестирование успешно завершено. Он дал команду «работать!» и запустил остывший «мотор».

Сердце послушно отозвалось ровными уверенными сокращениями. Быстро восстановило кровообращение. Кровь согрела тело до нормальной температуры. Озноб прекратился, а он приступил к проверке внешней оболочки.

Чтобы удостовериться, хорошо ли его держат ноги, привстал на мысочки. Мягко спружинил на стопах. Присел. Высоко подпрыгнул. Упал. Отжался.

Его реакции в норме. Тело в рабочем состоянии. Хорошо контролируется и управляется. Мозг и центральная нервная система не имеют серьезных повреждений. Он устойчив физически и эмоционально.

Где-то глубоко, под сердцем, ещё ощущалось слабое послевкусие невероятной, невыносимой боли. Боли, которую он успел почувствовать во время прохождения медкомиссии лишь на одну миллисекунду, прежде чем потерял сознание. Но это чувство таяло и исчезало с каждым новым мгновением. Пропадало и улетучивалось вместе с чужими воспоминаниями. А на освободившемся от боли и памяти месте возникло, разрасталось и ширилось яркое зелёное свечение.

Оно медленно заполнило его от головы до пят. Чуть повременило и выплеснулось наружу. В тёмной палате стало светло, как днём. Сильный и ровный изумрудный свет не обжигал, а наоборот, холодил, словно живой огонь полярного сияния из киножурнала «Наука и природа».

Подобное с ним уже происходило. И возможно, что не один раз. В этой игре очень запутанные правила.

Он чуть шевельнул, словно рыба плавниками, ладонями. Оторвался от пола и вознёсся к потолку. Задержался там на секунду-другую. Зависнув над умирающим поэтом ещё раз посмотрел ему в лицо.

Осип Эмильевич счастливо улыбался. Его мечты осуществились. Он встречал свой смертный час на чистых наволочках и простынях.

– Вот и хорошо, дорогой поэт. Прощай. Лёгкой тебе дороги, – он ещё раз пошевелил ладонями-плавниками и плавно спланировал вниз от потолка к полу. Мягко и бесшумно приземлился на босые ступни и пошёл к двери.

Удивительно, но все движения давались ему невероятно легко. Он не просто шагал, он парил. Пространство и время вокруг него настолько уплотнились, что он мог идти, ступая по воздуху. Воздух, неожиданно, стал прочной, надёжной и устойчивой основой, способной его держать.

Легонько толкнул дверь и она, чуть слышно скрипнув, приотворилась.

Он выглянул в больничный коридор. Одной своей частью это узкое и неуютное помещение уходило в непроглядную темноту и пропадало там. Другая его часть заканчивалась сферой света над столом, за которым сидела, погрузившись в чтение, дежурная медсестричка.

«Ну что, ты готов? Тогда пора начинать! – мысленно подбодрил он себя и добавил: – Не ссы, пацан. После тех мест, где ты уже побывал, бояться тебе больше нечего!»

Он был полностью подготовлен к любым поворотам и сюрпризам непредсказуемого земного бытия. Он не споткнётся на узких ступеньках крутых извилистых лестниц. Красиво пройдёт по скользким хлипким досочкам непрочных шатких мостиков. Уверенно пробежит по натянутым, как струны, канатам. Играючи перемахнёт через самые высокие заборы. Если потребуется, то просочится сквозь каменные стены.

Протиснется. Переплывёт. Доползёт. Не облажается и доберётся до финиша во что бы то ни стало. Чего бы ему это не стоило.

Сейчас у него есть легенда и он должен строго её придерживаться. Ему нужно идти в ту сторону, где мерцает свет лампы над столом и над раскрытой книгой склонилась девушка в белом халате.

Глава 3. «Старайтесь избегать подобных мест» (из Главной инструкции)

Дежурная медсестра подняла голову от толстой книги, раскрытой на середине в тёплом круге света допотопной настольной лампы, и испуганно «ойкнула», словно увидела приведение. Неловко перекрестилась и «цок-цок-цок» высокими лакированными каблучками, как заправский спортсмен-бегун вихрем пронеслась по тёмному туннелю гулкого больничного коридора. Старый потертый паркет заскрипел и заохал, удивляясь её неожиданной прыти.

– Ладимир Лич, Ладимир Лич! Здесь тот! Краул! Помгите! – от волнения медсестра путала слова и проглатывала буквы.

Он не сделал ещё и десяти шагов, а Владимир Ильич, широкоплечий бородатый здоровяк с красными от затяжного недосыпа глазами, уже выбежал из дежурного покоя. Бросился ему навстречу. Нежно приобнял и подхватил. Быстро и легко перенёс обратно в палату. Бережно уложил на койку.

– Не двигайтесь, голубчик! И не надо ничего говорить! Наденька, извольте тампончики, полотенчики и тёплой водицы!

Бородач ловко заклеил кусочком пластыря кровившую дырку от иглы капельницы на его руке. Лёгкими прикосновениями тщательно обтер ему лицо и ладони влажным полотенцем. Быстро скрутил и аккуратно вставил в ноздри ватные фитюльки.

– Готово! Как новенький! Хоть сейчас на первомайский парад!

Сосчитал пульс. Долго и внимательно вслушивался в стетоскоп. И снова считал пульс и слушал сердце.

– Наденька, сейчас не время замывать пол. Лучше подготовьте кардиограф!

«Наденька» и «Владимир Ильич». Архаические «извольте», «голубчик» и «водицы». Уменьшительно-ласкательные «тампончики» и «полотенчики». От всего этого ему стало так весело, что он громко рассмеялся.

Через полчаса Владимир Ильич, громко цокая языком, удивлённо и немного растерянно изучал длинную портянку свежеснятой кардиограммы. То низко склонялся над ней, то поднимал на вытянутых руках над головой и пристально рассматривал на просвет одинокой лампочки без абажура, что празднично вспыхнула высоко под потолком. То подносил к губам и чуть ли не пробовал на вкус, словно старался убедить себя в том, что кардиограмма существует на самом деле, а не является плодом его разыгравшегося воображения.

– Наденька, вы за ним присмотрите, а я Главному позвоню! – и выбежал из палаты.

Покрутив упругий диск телефона, стоявшего на столе дежурной, Владимир Ильич замер, считая гудки вызова и нервно покусывая нижнюю губу. Время шло к полуночи и Главный, вредный и въедливый старикашка, возможно, уже видит свой четвёртый сон.

Один гудок. Второй. Третий. Четвёртый. Пятый…

Наконец, на другом конце провода подняли трубку:

– Слушаю Вас.

– Покорнейше прошу меня извинить за поздний звонок. Ещё раз простите, но это просто невероятно! – тихо и виновато забормотал врач.

Но чем дольше он говорил, тем громче становился его голос. Тем чаще и сильнее в речи звучали нотки искреннего неподдельного восторга, вызванного встречей с чем-то необычным и из ряда вон выходящим. Почти что с чудом. Хотя Владимир Ильич и был опытным реаниматологом, давно и твердо уверовавшим в то, что никаких чудес на этом свете не бывает.

– Этот, который из военкомата! Нет, не умер! Я бы не стал вас по таким пустякам беспокоить! Всё, как раз, обстоит наоборот! Я бы сказал, что он живее всех живых! Ходит, как ни в чём не бывало и смеётся! Да, громко хохочет! Во всё горло! Ржёт, словно молодой здоровый конь! И кардиограмма у него, как у космонавта перед полётом! Кто? Я?! Да не пил я! Я же только недавно заступил! Я «сухой», как гербарий в кабинете природоведения! Ещё ни капли себе не позволил! Ни единой капли! Хорошо. Сделаем. Ждём.

Минут через сорок в палате появился Главный, мелкий хрупкий дедушка с копной жёстких седых волос, непослушно выбивавшихся из-под строгой докторской шапочки. В добротной, немного поношенной «тройке» при аккуратно повязанном галстуке, на которую был небрежно накинут белоснежный врачебный халат. Эдакий канонический дореволюционный «доктор Айболит».

«Айболит» посмотрел первую кардиограмму. Затем попросил дать ему вторую, повторную, что была снята Владимиром Ильичом к его приезду, и начал тщательно её исследовать. Отложив кардиограмму в сторону, старательно сосчитал пациенту пульс и внимательно послушал сердце.

Неожиданно Главный взял его руки, крепко сжал и надолго задержал в своих ладонях. Не выпуская рук, нагнулся и приложил ухо ему к груди:

– Не дышите! Дышите! Не дышите!

Он удивился, насколько холодными были у Главного чуть дрожавшие то ли от возраста то ли от волнения пальцы. И такая же ледяная и совершенно гладкая, словно специально подтянутая на щеках и скулах, пергаментная кожа лица.

Какое-то время «Айболит» неподвижно сидел, устремив взгляд в потолок и о чём-то размышляя.

– Да вы, дружище, настоящий феномен! – с ударением в слове «феномен» на последнем слоге, прервал затянувшееся молчание Главный. – Владимир Ильич, любезнейший, покажите-ка мне предыдущие записи.

Главный и дежурный вышли в коридор и плотно закрыли за собой дверь. О чём они говорили, разобрать было невозможно, как бы он не напрягал свой слух.

Минут через пятнадцать доктора вернулись в палату.

– Вы уж, дружище, – ласково, и словно извиняясь, начал Главный, – пока полежите у нас. Поспите. Отдохнёте. Торопиться вам некуда. Как в народе говорят: «Кто понял жизнь, тот не спешит». Наденька вам укольчик хороший поставит. Завтра решим, что с вами делать. Утро всегда мудрее, чем ночь… Хорошо, что напомнили. Я немедленно позвоню вашим родителям. Можете не беспокоиться. У нас накоплен огромный опыт общения с родственниками пациентов.

Про второго больного в череде тех ночных событий никто не вспомнил. Соседа по палате он больше не увидел. Ближе к полудню его разбудила громкая возня нянечки, менявшей постельное бельё на пустой кровати у двери. Ночью «Осип Эмильевич» сгинул. Растворился. Исчез…

За несколько дней до выписки его пригласил в свой кабинет заместитель заведующего кардиологическим отделением.

– Ты не понимаешь, насколько твой случай уникален в медицинской практике! У меня материала на «докторскую» накопилось! Да что там диссертация?! Это же никем ранее не описанный случай! Редчайшая возможность войти в историю медицины! Ты только вслушайся: «Синдром Савченко»! Звучит, словно ангельская музыка в небесах играет!

«Савченко» – это фамилия замзава, маленького и круглого как шар, лысого человечек с розовым детским лицом и пухлыми губами. И с холодными проницательными глазами кардиолога с огромным стажем.

– Зря смеёшься. Давай, и тебя увековечим? Через «тире»! Правда, прибавление твоей фамилии этому замечательному словосочетанию красоты не добавит. Но я готов пойти на всё ради науки. И не за что меня благодарить. Тоже мне, шутник нашёлся. Твоё «спасибо» в карман не положишь! Лучше послушай внимательно, что тебе старшие говорят. У меня есть интересное предложение. Я отмечу в заключении, что ты нуждаешься в дальнейшем лечении и наблюдении. Что тебе необходимы постоянные регулярные обследования и прочее. Не беспокойся, я своё дело хорошо знаю. Всё будет оформлено грамотно и по первому разряду. Комар носа не подточит. Будешь приходить к нам раз в месяц на тесты. По весне и осенью, перед призывом, милости просим, в стационар на недельку. Всё официально. С отрывом от производства. По больничному листу. А через два или три года получишь новенький военный билет с соответствующей записью! А? Что скажешь? Такая удача не каждому выпадает. Соглашайся!

– Нет. Я в такие игры не играю, Сергей Эдуардович, – вежливо, но твердо отказался он и вышел из кабинета.

– Сердце у тебя здоровое! А вот на голову ты, точно, совсем больной! – прокричал с досадой и отчаянием замзав ему вслед, схватил со стола историю его болезни и швырнул вдогонку. Но он уже успел закрыть за собой дверь.

Пухлая книжечка, прошелестев в воздухе многочисленными листами кардиограмм и анализов, выписок и заключений, громко стукнулась о возникшее на её пути препятствие и камнем рухнула вниз. Словно птица, насмерть влетевшая в толстое стекло магазинной витрины.

В Боткинской его продержали больше месяца. До середины октября. Пойти служить со своим годом и призывом шансов у него не было.

На повторной медкомиссии немолодой военврач и так и сяк вертел его медицинское заключение:

– Надо же, какая интересная формулировка: «Идеально здоровое сердце»! Абсолютно здоров! Не организм, а японские часы «Сейко»!

Эти часы не так давно появились в Москве и были чрезвычайно популярны у обладателей валютных чеков, на которые приобретались товары в магазинах торговой сети «Берёзка».

– И всё же, пацан, не будем спешить и подождём до весны.

В тысяча девятьсот восемьдесят первом году, в самом начале апреля, ровно через три дня после выхода приказа министра обороны СССР маршала Устинова о весеннем призыве на срочную воинскую службу, ему вручили повестку. А спустя неделю он обливался потом и кровью в учебном лагере в Туркменистане.

Каждый день в «учебке» тянулся как месяц, а почти четыре месяца пролетели как одна минута…

Его первая и последняя осень в афганских горах. Днём нестерпимо жарко. Бронежилеты и «лифчики», китайские подсумки на три «рожка» к «калашу», навешиваются на голое тело. А ночью так холодно, что без бушлата промерзаешь до костей.

– Бойцы, запомните первое и самое главное правило. Лучше гор могут быть только горы денег! – шутит его ротный, молоденький старлей-таджик.

За глаза ротного называют «наш Акрамчик». Сбрей он свои пышные чёрные усы, кто бы усомнился, что они ровесники?

– Денег я не обещаю. Но любить и понимать горы я вас научу!

Акрамчик здесь с самого начала кампании. С первых её дней. Не смотря на свой возраст, он один из самых опытных офицеров в дивизии. Да что там в дивизии? Во всей 40-ой общевойсковой армии! Или, вполне может быть и такое, во всей группе наших войск в Афганистане.

– Переходим ко второму правилу, – продолжает своё выступление гвардии старший лейтенант, – местное население, мирные декхане. Крепко-накрепко запомните, товарищи разведчики, что вы здесь гости. Правительство республики Афганистан попросило помощи в защите этой страны и её народа от бандитов-душманов!

Пауза. «Сlose-up»9. У Акрамчика очень подвижное лицо и чуть нервические резкие движения. Но это не от «нервов», а от обретённого на войне редкого дара предугадывать и опережать события. Быть на пол–мига быстрее остальных.

– Гость должен знать и уважать обычаи и традиции хозяина, пригласившего его в свой дом. За это у нас отвечает старшина Набиев. Два шага вперед, старшина!

Наби Набиев. Дорогой бача. Выпускник истфака. Знаток Корана. Кандидат в мастера спорта по альпинизму. На груди медаль «За отвагу», хоть и был представлен к ордену «Красная звезда».

– Вернусь домой в Душанбе и сразу же подам документы в аспирантуру. Ещё успею в этом году, – Наби мечтательно заводит к небу свои миндалевидные глаза, – а если сильно повезёт, то и в Москву могут направить. По квоте для национальных кадров. Знаешь, я до Афгана такое даже представить не мог. У меня родители обычные трудяги. Ни денег у них больших, ни нужных связей. Папа и мама очень хорошие. Но у нас без денег и связей ничего нельзя сделать. Всё только на них держится. Я же сам сюда напросился. Для меня, бача, это социальный лифт. Скажи, а красивый город Москва?

В педагогическом институте, который закончил Наби, не было военной кафедры. Из полутора положенных ему лет «срочной» он больше года служил с Акрамчиком. Сначала был командиром отделения в его взводе, а когда Акрамчик получил под командование разведроту, Наби стал его правой рукой и тенью.

Разговоры – разговорами, но горы ему не полюбились. Изматывающие ночные марш-броски напоминали о «жести», которую практиковали сержанты в «учебке», и не способствовали формированию нежного отношения к красивым пейзажам и сложным местным маршрутам. А вот теоретическая часть подготовки, проходившей под руководством старшины, пришлась ему по вкусу. Набиев соскучился по русскому языку и умным разговорам. Слушать его рассказы об истории возникновения и развития ислама и исламской культуры было делом интересным и полезным.

До той осени рота была укомплектована только «восточниками». Таджики, узбеки, киргизы. Простые ребята из жопы мира с названием «Средняя Азия». Из самой её невероятной, затерянной и удивительной части. Для них дари и пушту были ближе и понятнее, чем русский язык.

«Дикая рота», «черти», «золотоордынцы», «безбашкезы». Какие только прозвища им не придумывали в полку.

Хорошая была идея, сформировать разведывательное подразделение по национальному признаку.

Набор в разведроту проводил лично Акрамчик. В подавляющем большинстве, разведчики были малообразованными выходцами из труднодоступных горных районов, где они провели основную часть своей жизни. Если и учились в городских школах-интернатах для детей сельскохозяйственных тружеников, занятых в сфере отгонного пастбищного скотоводства, то на каникулах всегда возвращались домой. К папам и мамам, к бабушкам и дедушкам.

Горы были крышей их мира. Пастухи и охотники, вчера ещё самые обычные мальчишки из аулов и кишлаков Тянь-Шаня и Памира. Парни с другим составом крови.

На высокогорье они были своими и приходились близкими родственниками этому затерянному и холодному каменному миру. Могли за ночь пройти неприметными тропами двадцать, двадцать пять, а то и тридцать километров. Будто видели в темноте так же хорошо, как днём. Не чувствуя усталости. Не сбив дыхания. А с рассветом пропадали. Растворялись в прозрачном горном воздухе до наступления следующей ночи.

О чем думали отцы-командиры неизвестно. Какими соображениями руководствовались и на основании чего принимали решения знать нам не дано. Но после визита в дивизию командующего армией, Акрамчик получил от Бати к срочному исполнению приказ: «Немедленно пополнить роту военнослужащими других национальностей из последнего призыва!»

– Выбери десять человек. И не «муслимов»! Ты меня хорошо понял, гвардии старший лейтенант? Устроил в своей разведроте медсере!

– Медресе, товарищ полковник.

– Да какая разница, Акрамов!? Тоже мне, учитель нашёлся! Ещё раз тебя спрашиваю, ты меня хорошо понял?

– Так точно! Хорошо понял, товарищ гвардии полковник!

Так в роте появилось их «славянское» отделение…

После пристрелки оружие разобрано, почищено, насухо протёрто и собрано заново. Разведчики пригрелись на солнышке. Сегодня можно «загорать».

Готовятся в рейд. Неспешно пересыпают в рукава, оторванные от старых «хэбэшек», патроны из цинков. Двойная норма, это два цинка по семьсот пятьдесят на каждого. Плюс пять гранат «эф-один» и одна наступательная. Здесь же в гранаты вставляют запалы. Растягивают пружины магазинов к АК.

Световые и дымовые сигналы. Штык-нож. Фляжка на восемьсот миллилитров. Ещё две фляги по полтора литра, но они в «эр-дэ» не пойдут. Сухой паёк. Продукты россыпью.

Завтра его первый рейд. Не сказать, чтобы он очень волновался. Но он волновался.

Неправда! Он очень волновался и в ночь перед рейдом не спал, как и все остальные пацаны его призыва, для которых это был первый боевой выход.

А утром разведрота попала в засаду. Хоть старейшины и клялись, что людей Гадара нет поблизости и кричали им в след: «Сафар бахайр! – Счастливого пути!»

Они выступили на рассвете. Раньше гадаровцы действовали только ночью. Внезапно наносили удар и мгновенно исчезали в темноте. Но Гадар сменил тактику…

Если Аллах существует, то он любил Акрамчика. Через три месяца после того боя главнокомандующий исламским фронтом имам Гадар будет заблокирован в своём родовом ауле. Ночью ему удастся неприметной горной тропинкой выйти из окруженного селения. Но только командир мотострелковой роты Акрамов, спасибо шестому чувству, не позволит хитрому имаму ускользнуть. С десятью разведчиками-добровольцами Акрамчик опередит вражескую колонну. Внезапно атакует впятеро превосходящего по численности противника. И в рукопашной схватке сам убьёт Гадара.

– Акрамов, твою мать! – пенился, бушевал и матерился командир полка. – Ты почему не доложил мне о своих предположениях? Ты даже представить не можешь, какой был бы резонанс, возьми мы Гадара живым! И ты мог живым его взять, Акрамов! Мог, да только не взял! Такую выдающуюся возможность просрал! Сделал, как всегда, всё по-своему! А ведь это была бы не просто новая дырочка на кителе и погонах. Тебя бы к «Герою» представили! Твоя война ещё вчера могла закончиться. Почёт и уважение. Все дороги открыты. Безразмерные возможности! Академия имени Фрунзе. Красавицы девушки-москвички. Но ты всё это намеренно упустил. Пропоносил со свистом!

Комполка обречённо взмахнул руками-крыльями, но взлететь не смог. Крепко, ой крепко был прикован к этой земле гвардии полковник. Не оторваться ему. Не воспарить. Ещё рано. Небо подождёт.

– И скажи спасибо своему Аллаху, что обошлось без потерь личного состава! А не то бы я с тобой по-другому разговаривал. И прекратите улыбаться, товарищ гвардии старший лейтенант!

Акрамчик пытался спрятать улыбку в усы, но у него это плохо получалось. Ведь он был абсолютно счастлив. Сейчас он знал наверняка: когда придёт время их общей Встречи, пацаны не отвернутся от него и не спрячут руки за спину. Но он даже не догадывался, что эта встреча так не за горами близко…

Главный военный госпиталь в Кабуле.

– Здравствуй, солдат! Я Док, – доносится до него откуда-то сверху голос седого капитана медицинской службы. – Пришлось с тобой повозиться. А ты счастливчик! Столько железа ушло в «молоко»! Сердце, лёгкие, ливер – всё цело. Ничего серьёзного не зацепило! А что немного закоптился, так это не беда! И не бзди, солдат, что ты штопанный и перештопанный. Это пустяки! Главное, что ты живой! И запомни – на молодых раны заживают быстро.

– Штопают гандоны, товарищ гвардии капитан. А пацанов зашивают, – он тогда попытался пошутить в ответ, но только тихо застонал и закрыл глаза.

Последние месяцы его службы прошли в Ташкентском военном госпитале.

Где-то через год, с началом следующей осени, в лечении произошёл перелом. Он резко пошёл на поправку. Чёрно-красное выгоревшее мясо стало стремительно покрываться крошечными островками новой тонкой фиолетовой кожи. Эти островки с каждым днём становились всё больше. Постепенно превращались в целые материки.

В декабре одна тысяча девятьсот восемьдесят второго года он был признан негодным к дальнейшему прохождению срочной службы и уволен в запас.

Дембель. Со своим годом. Со своим призывом, на который он когда-то опоздал.

Он сложил в простенький портфельчик, купленный в местном военторге, нехитрые пожитки. Подарок для мамы, завёрнутый в старый апрельский номер газеты «Комсомольская правда». Больничные фото. Самоучитель английского и пособие по математике для поступающих в ВУЗы, которые были с ним ещё с Москвы. Новый Завет. Отпечатано в Москве в 1915 году. Так называемое «солдатское» издание, предназначенное для военных священников. Он выяснит это многие годы спустя. Настоящее сокровище, на которое он случайно наткнулся в госпитальной библиотеке, когда помогал разбирать коробки с книгами, собранными в Союзе для воинов-интернационалистов по школам и предприятиям.

Его главное и единственное приобретение за время службы. Кто положил Евангелие между двумя томами шолоховской «Поднятой целины», для надёжности перетянув книги бечёвкой? Он всегда будет благодарен тому доброму незнакомцу.

Незаметно опустив небольшую книжицу в глубокий карман коричневой больничной пижамы, он никогда больше с ней не расставался. Слово Божие изменило его жизнь. Помогло вернуться. Дало новые ориентиры. Никакую другую книгу он не перечитывал столько раз.

Евангелие он пристроил во внутренний карман свежей неношеной шинели, полученной утром в хозяйственной части вместе с такими же новыми ботинками и «парадкой».

Мрачный с похмелья старший прапорщик, ответственный за «коптёрку», оказался настоящим человеком, а не мерзкой «крысой». Всё выданное обмундирование было не только с «ноля» новеньким, но и полностью подошло ему по размеру и отлично сидело.

Прикрутил к кителю гвардейский значок. Пришил золотистую планку знака «За ранение». Приколол «ЗэБэЗэ», медаль «За боевые заслуги», которая догнала его уже в Ташкенте.

Вот и всё. Полтора армейских года закончились. Его анабазис завершился. Он жив и возвращается домой.

«мама и папа зпт все хорошо зпт через три дня буду дома тчк люблю вас»

В той телеграмме он не указал ни точной даты, ни номера рейса. Он очень боялся. Боялся, что увидит родителей и не сможет сдержать слёз. Прилюдно разрыдается в аэропорту. А настоящие пацаны никогда не плачут.

Только с годами он поймёт и примет другую правду.

В бою разведрота потеряла треть личного состава. По тем временам потери значительные. Да что там значительные?! Огромные. Колоссальные! К разбирательству подключилась Москва. Акрамчик две недели провёл в Кабуле, отвечая на вопросы проверяющих. Но всё обошлось.

«… Гвардии старший лейтенант Акрамов действовал в полном соответствии с требованиями Боевого устава… Передовой дозор. Тыловой дозор. Боковые дозоры… Информация ХАД и Царандоя10… В сложной боевой обстановке грамотно организовал оборону. Обеспечил связь и взаимодействие между подразделениями вверенной ему роты. Минимизировал потери личного состава и боевой техники. Перехватил инициативу… Целесообразно не применять мер взыскания.»

Несколько раз в госпитале с ним беседовал «особист»-дознаватель.

– Распишитесь. Вот здесь, где «с моих слов записано верно». И на каждом листе. А это подписка о неразглашении. Там, где расписались, обязательно поставьте дату.

В одна тысяча девятьсот восемьдесят первом году сведения о больших разовых потерях в ходе боевых действий в Афганистане не раскрывали, относя их к государственной тайне.

Ещё не прошло и двух лет от начала войны и такая правда была ни к чему для истории, как тогда казалось, простой и недолгой афганской компании.

Глава 4. Султанат

Он никуда не спешил. Стоял на тротуаре, широко раскинув руки, и с наслаждением вдыхал утренний воздух, наполненный ранней прохладой. Медленно привыкал к хмельной, пьянящей свободе открытого пространства, начисто лишенного унылых больничных стен.

Мир состарился за прошедшие тринадцать лет. А он, наоборот, стал моложе. Мир и он больше не ровесники в их коротком общем временном измерении.

Возможно, до сей поры они даже не были знакомы друг с другом. Не пересекались, существуя порознь. Каждый из них был сам по себе. Он находился в другом мире, о котором ничего не помнит. А этот мир служил пристанищем другому человеку, с которым, по странному стечению обстоятельств, он сейчас себя отождествляет.

Такие мысли постоянно преследуют его последние пол–года.

В дневные часы ему удавалось спрятаться от них за изнуряющими тренировками в спортзале. Отвлечься в долгих неспешных беседах с Сергей Эдуардовичем. Забыться в горячих спорах с «ЭсПэКа», своим куратором от новой гвардии. Но ночью он был совершенно одинок, беззащитен и полностью находился в их власти.

Когда он засыпал, они приходили к нему рука об руку с чужими воспоминаниями, а после пробуждения бесследно исчезали.

Это покажется странным, но он готов поспорить, что эти воспоминания принадлежали разным людям. Он может совершенно точно сказать, что ночные мысли, видения и голоса не могли иметь один единственный общий источник происхождения.

Ему не удавалось даже приблизительно определить количество первоначальных носителей.

Во сне он постоянно пересматривает и сортирует бесчисленное множество картин посторонней памяти. Пытается сформировать прочную и надёжную систему их запоминания. Раскладывает, как карты в пасьянсе. Передвигает с места на место, словно мелкие детали огромного сложного пазла. Ищет между ними временные, географические, логические и иные связи. Надеется обнаружить точки, где они пересекаются. Старается собрать из множества случайных и разрозненных элементов единый и цельный мир непрожитого им прошлого. Стремится увидеть, пусть даже мельком, в проекции чужой памяти себя прежнего. Узнать и восстановить свой потерянный образ. Вновь обрести своё настоящее и давно позабытое лицо.

Утром он просыпается и почти ничего не может вспомнить из того, что видел в своих снах. От ночных «показов» у него остаётся только один едва различимый и размытый след: отпечаток босой ступни на мокром песке. Но лишь стоит ему сосредоточиться, чтобы восстановить в памяти увиденное, обратить на него свой взор и попытаться рассмотреть подробнее, как странную печать смывает приливной волной.

Чей это след? Где был оставлен?

Кто дразнит его и играет с ним в прятки? Почему каждый раз оставляет для него этот знак? На что он указывает или что скрывает? Получится ли у него найти ответы на все эти вопросы?

Воспоминания всегда находились в центре его системы координат. Память – это бесконечный рулон киноплёнки в тридцать пять миллиметров, прокручивающейся в голове. Свёрнутая в ленту Мёбиуса односторонняя плоскость в трёхмерном евклидовом пространстве, заполненном пустотой и одиночеством. Ещё большими и отчаянными, чем это бывало прежде.

Он поднял глаза к небу и подмигнул невидимому собеседнику:

– Твоя правда, Док. Раны заживают быстро только на молодых.

Простояв так с полчаса, он собрался с духом. Сделал несколько дыхательных упражнений и, окончательно справившись с волнением, бодро зашагал в сторону ближайшей станции метрополитена.

Speed time effect (СТЭ) впервые был зафиксирован в Японии в институте исследований человеческого мозга в одна тысяча девятьсот восемьдесят первом году. Воздействуя электромагнитными полями на таламус, область головного мозга, отвечающую за перераспределение информации от органов чувств к его коре и регулирующую состояния сна и бодрствования, учёным удалось ускорить «внутреннее» время человека. «Ускорение» времени увеличило человеческие возможности по восприятию, обработке и использованию информации.

Одномоментное «проживание» индивидом сразу двух временных континуумов, различающихся по скорости, «внутреннего» и «внешнего», получило название СТ-эффекта.

До этого открытия случаи единовременного нахождения Homo sapiens в двух разных временных потоках были связаны исключительно с психологическими и наркотическими практиками. Ощущения человека, находящегося в состоянии, близком к СТЭ, зафиксировал химик Александр Шульгин.

Он описал пережитый им эффект разделения времени на два потока, имевших совершенно разную скорость течения, но при этом сосуществующих в границах одного русла.

За несколько лет ЕТС, Единая транспортная система, объединившая услуги общественного транспорта с возможностью использования СТ-эффекта, навсегда изменила жизнь москвичей и жителей других российских мегаполисов. У всех появилось свободное время, которого раньше не было или катастрофически не хватало.

В системе предварительных заказов ЕТС-СТЭ можно заранее спланировать маршрут поездки и подобрать оптимальную корзину СТЭ-продуктов на время, что вы проведёте в пути. Патриотические кино, литература и музыка, федеральные новости, материалы по отечественной истории и культуре предоставляются на бесплатной основе. Как и материалы в рамках ФЦП11 «Здоровой нации – здоровый сон». На все платные услуги ЕТС предоставляет пассажирам серьёзные скидки и является самым популярным оператором игровых реалити-платформ.

ЕТС стала главным символом нового времени. Нового, как в прямом, так и в переносном значении. А если быть скрупулезно точным, то нового во всех смыслах, какие только можно себе представить.

Высокие транспортные налоги, постоянно растущие цены на горючее, парковку и проезд по городским улицам превратили личный автомобиль, некогда основное средство российского городского транспорта, в аналог чемодана без ручки. Расставание с ним было тяжёлым. Но граждане горевали и лили слёзы не долго, по достоинству оценив преимущества ЕТС. Автомобили превратились в вымирающий, почти полностью исчезнувший вид.

А вот и метро. Он прошёл под арками безопасности, весело подмигнувшими ему добрыми зелёными огоньками. С достоинством кивнул патрулю новой гвардии на входе, получив в ответ сдержанные служивые улыбки.

– Хорошего дня и лёгкой вам дороги! – напутствовал его старший по посту и уважительно приложил ладонь, затянутую в белую парадную перчатку, к такому же белому парадному шлему.

Времена изменились. Гвардейцев обучают светскому этикету и правилам хорошего тона. Основам актёрского мастерства и бальным танцам. За столом, на танцплощадке или в бою новогвардеец всегда должен быть первым. Это одно из важнейших правил.

Эскалатор подхватил его и плавно понёс вниз. Туда, откуда едва слышно доносилась знакомая с детства песня из многосерийного телефильма "Семнадцать мгновений весны".

Песня звучала тем громче, чем ниже он опускался под землю. Он и сам не заметил, как стал подпевать: «Мгновения, мгновения, мгновения…»

Старые слова и музыка успокаивали. Наполняли ощущением ценности каждой минуты, каждого мгновения проживаемой жизни.

Другие пассажиры, их сегодня совсем мало, в Москве Особый день, тоже напевают. И чем ближе полотно платформы, тем мягче и плотнее всех их обволакивает насыщенный, как яичный желток, свет, идущий снизу. А песня настойчиво продолжает звучать в тёплом сиянии подземных СТЭ-ламп.

Московский метрополитен изменился до неузнаваемости. Многочисленные табло. Яркие и понятные указатели. Движущиеся ленты-платформы. В часы пиковой нагрузки срабатывает система автоматического перераспределения пассажиропотока.

Никто не спешит. Не толкается и не напирает. Люди расслаблены и широко улыбаются друг другу. У всех отличное настроение и уйма свободного времени. Им кажется, что впереди у них ещё целая вечность.

Совершенно другая Москва.

Выйдя из метро, он побежал к дому. Побежал легко, ритмично дыша. Он буквально упивался своим новым физическим состоянием и не мог отказать себе в удовольствии короткой пробежки в ласковом утреннем свете.

Дом. Старый, немного обшарпанный, но очень чистый подъезд. Лифт поменяли. Вместо привычной «сталинской» металлической клетки его встретил бесшумный «отис». Но он не стал вызывать лифт, а просто взбежал на верх. Взлетел по лестнице, преодолевая каждый её пролёт за миг, пока не оказался на своём, последнем, этаже.

Достал ключи: «Здравствуй, милый дом!»

И в этот момент его сердце взяла невидимая ледяная рука и крепко сдавила. Так крепко, что казалось сердце поместили в гигантские тиски и изо всех сил закручивают зажимной винт.

Он закрыл за собой входную дверь и в коридоре медленно сполз на пол, придерживаясь за стену. А сердце уже сморщилось, ужалось до размеров вишнёвой косточки. Ещё немного и оно обратится в прах. Но тут холодная злобная рука, сжимавшая его, стала ужасно горячей и внезапно разжалась, выпустив обожжённый орган на свободу. И сердце начало расти.

Оно увеличивалось. Становилось всё больше и больше. Заполнило собой грудную клетку. Прижало лёгкие к рёбрам и не давало дышать. Билось, словно пойманная птица. Пыталось разорвать ткань футболки и лёгкой межсезонной куртки и выбраться наружу.

Он успел вытащить из кармана маленькую коробочку с лекарством. Непослушными пальцами ухватил таблетку. Забросил её в рот, уже сведённый судорогой. С трудом разгрыз пилюлю, которая показалась ему сделанной из камня или металла. И через секунду от болезненного сердцебиения и внезапной асфиксии не осталось и следа.

Получилось. Надёжный препарат сработал. Выручил. Не подвёл. Но ещё бы немного и…

Обошлось. Ничего, это послужит ему хорошим уроком. Он расслабился и увлёкся. Потерял бдительность и упустил момент. Это больше не должно повториться. В следующий раз он будет внимательным и собранным и вовремя отреагирует при первом появлении симптомов надвигающегося кризиса.

Из положения «лёжа» он рывком приподнялся. Подпрыгнул и встал на ноги, резко распрямившись. Никаких тревожных сигналов. Ни звона в ушах, ни мушек перед глазами. Сердце бьётся легко и ровно. Отбой!

Он до сих пор не свыкся с новым собой. Только-только начинал полноценно чувствовать и осторожно принимать себя. Его личность и тело всё ещё оставались не вполне ему знакомыми. Странными. Чужими. Особенно тело. Молодое. Гибкое. Упругое.

Успокоившись и выдохнув, он повесил куртку на крючок старой колониальной вешалки красного дерева, привезённой из далёкой азиатской страны. Прошёл на середину кухни-гостиной. И неожиданно сгруппировавшись: «Але, оп!» – совершил бэк-флип, переворот в воздухе через голову назад.

Этот номер не всегда давался ему, когда он был семнадцатилетним пацаном. А сейчас он исполнил его чисто и элегантно. И ему это нравилось. Он наслаждался обретёнными способностями и почти половину времени адаптационного периода провёл в небольшом спортзале на брусьях, кольцах и турнике.

Но что заставило его сделать это великолепное акробатическое сальто? Почему, совершив переворот, он глубоко раскланялся на все четыре стороны, приложив руки к груди и широко, во весь рот, улыбаясь?

Он один в квартире. И это не арена цирка. Не театральная сцена. Не съёмочная площадка. Для кого он устроил это дурацкое дешёвое представление? Здесь нет зрителей. Нет кинокамер и софитов. Декораций и массовки. Нет оператора, режиссёра и девочки с хлопушкой.

Или они, всё-таки, здесь есть?

«А ты, действительно, уверен, что здесь что-то есть? Что есть ты? Есть эта квартира? Мир за окном? Ты уверен, что всё это существует на самом деле?» – в его голове опять застучали хрустальными молоточками неугомонные назойливые вопросы.

– Пошли вон! Проваливайте! Убирайтесь прочь! Я есть! Я ещё живой! И этот мир существует! Вам меня не запутать! Заткнитесь вы, наконец! Не мешайте мне! – закричал он им в ответ.

«Как скажешь, хозяин», – испугались его истошного вопля молоточки. Послушно затихли и скрылись, спрятавшись в темноте. Затаились. Выжидают удобный момент, чтобы снова выйти из сумерек сознания. Спутать карты. Дезориентировать. Ослабить…

Он внимательно посмотрел по сторонам, словно желал убедиться, что не находится в центре огромной иллюзии или галлюцинации. Дотронулся руками до стен. Высоко подпрыгнув, коснулся ладонями потолка. Подошёл к окну. За окном, насколько хватало глаз, раскинулась золотая московская осень.

Все вещи в квартире занимали свои привычные места. Везде почти стерильная, медицинская чистота. На поверхностях и стёклах нет ни единой пылинки или подтёка. И полное отсутствие каких-либо запахов.

Возможно, это просто шутка его обоняния. Такое с ним происходит достаточно часто. Но он уже привык и старается не обращать внимания на эти странности.

Сергей Эдуардович говорит, что всё пройдёт. Со временем. И, рано или поздно, к нему вернётся всё, что он потерял. Надо только терпеливо ждать. И вот уже пол–года он живёт в томительном ожидании.

Он ужасно волнуется и боится своего окончательного возвращения. Слишком многого он о себе не знает. Что даст ему повторное знакомство с самим собой? Какие завесы приоткроет? В какие посвятит тайны?

Ещё раз осмотрел комнату. В ней нет ничего лишнего или отсутствующего. Никаких, даже самых мельчайших расхождений с тем, что здесь было раньше. Полное стопроцентное совпадение.

Телевизионная тумба. Телевизор. Удобный диван. Круглый дубовый стол. В комплекте к нему четыре массивных тяжёлых стула. В центре стола «домиком» установлена большая открытка «Welkom Home!» Он сам оставил её на этом месте тринадцать лет назад. За прошедшие годы краски на открытке полностью выцвели, но тиснённые с белой фольгой выпуклые буквы отлично сохранились и хорошо читаются.

Прошёл в кабинет. Открыл секретер. Вот внушительная рукопись его первого киносценария в раритетной папке на тесёмках и надписью «Для бумаг» на рифлёной обложке… Ничего не изменилось.

Впрочем, изменилось решительно всё. Люди больше не читают книг и не ходят в кинотеатры.

Вернулся из кабинета в гостиную. Подошёл к холодильнику. Открыл его. Холодильник был идеально чист и пуст, но подключен к сети и работал. Только сейчас он заметил в углу на столешнице бутылку в стеклянном ведёрке, наполненном льдом, наполовину растаявшим в тепле комнаты.

Бутылочное горлышко в ярко-красном золоте манило и звало. Непреодолимое искушение. И он не будет вступать с ним в борьбу. Оказывать сопротивление. Упираться и избегать. И безоговорочно признает своё поражение.

Французское шампанское. Приятный сюрприз. Отличное начало первого дня.

Рядом с ведёрком стояли два высоких бокала. Нет, он не ожидает гостей. Когда угодно, только не сегодня. Приходите, пожалуйста, в следующий раз. Сегодня он выбирает одиночество.

Чуть поодаль от ведерка с шампанским и бокалов лежал мобильный телефон. Под телефоном вызывающе блестела белая пластиковая карточка со странным логотипом в виде чёрных песочных часов, заваленных на бок и стилизованных под знак «бесконечность». На контрастном рисунке тёмный песок в часовых половинках вопреки законам гравитации не осыпался вниз, образуя внутри двух колб старинного девайса ещё одну чёрную «бесконечность». Знак в знаке.

Он взял «визитку» в руки и повертел. Никакой дополнительной или уточняющей информации. Только номер телефона.

Отложил бизнес-карту в сторону. Сегодня он никому не будет звонить. Вокруг него чуждый мир будущего, которое стало его настоящим. Ему необходимо время, чтобы к этому привыкнуть.

Итак, он вернулся домой. Он в Москве. В своей старой квартире в переулках у метро «Аэропорт», которую купил в далёком девяносто четвертом году после удачного выхода из МММ12. За два месяца до полного краха пирамиды.

Квартира. Дом. Москва. Сколько раз он пытался вырваться из этого города? В Тбилиси. В Грозный. В Будапешт. Но именно здесь в каком-то укромном месте находился очень сильный магнит, который постоянно притягивает к себе.

Каждый раз колесо его судьбы делает полный оборот, и он снова оказывается в точке начала своего движения. Всегда возвращается на то же место, с которого когда-то сорвался.

«Москва, конечная остановка. Поезд дальше не идёт. Просим пассажиров…»

Конечная? Да, на ближайший год. И сейчас очень важно занять выгодную позицию. Наметить периметр. Подготовить и проверить пути отхода.

Слишком много он совершил ошибок. Слишком часто торопился. Делал неверные выводы и ходы. У него есть год, чтобы осмотреться. Всё обдумать и подготовиться. Год, это лучше, чем ничего.

«Через тринадцать лет мне исполнится восемьдесят три. Даже не знаю, уместно ли говорить «до свидания». Но, постараемся быть оптимистами», – руководитель программы, семидесятилетний профессор, крепко его обнимает и чуть не плача спешит из экспериментального блока на выход.

Они встретились. Сергей Эдуардович постарел, ещё больше усох и заморщинился. Но выглядел бодрым. Бойко двигался. И горел каким-то ярким внутренним огнём. Слабый отсвет того огня можно было увидеть в воспалённых старческих глазах с сеточкой мелких капилляров за толстыми стёклами смешных, почти антикварных, массивных профессорских очков из начала «девяностых».

«Поразительно! Мы в одном шаге от разгадки! Вот, извольте посмотреть, голубчик, на картину плотности ваших сердечных тканей.»

Сергей Эдуардович так и не освоил СТЭ-компьютеры и прочую новомодную технику. Продолжал работать по старинке с бумажными носителями. Как сорок-пятьдесят лет тому назад. Говорил, что это возвращает его в молодость.

Показывает ему ворох диаграмм и графиков. Раскладывает на столе пасьянс из нечётких размытых фотографий. Стучит сухим мумифицированным старческим перстом по чёрно-белому снимку.

«Здесь! Видите? Значение показателей совершенно иное! Даже самые современные методы исследований не позволяют нам обнаружить причину этой аномалии. Но я абсолютно уверен, что здесь мы найдем ответы на все наши вопросы. И мы сделаем это во что бы то ни стало!»…

Самое время открыть шампанское. Ловко, без звука, он извлёк пробку из бутылки. Да, «талант не прокуришь, не пропьешь». Наполнил искрящейся жидкостью бокал. Притронулся к тонкому стеклу губами. Вкус правильно охлаждённого напитка был непередаваем.

Чуть повременив, отпил ещё один глоток. Потом ещё, осушив первый бокал до дна. Подошел к дивану. Достал из холщовой сумки, закрепленной на широком подлокотнике, пульт от старой «плазмы». Нажал кнопку «enter».

– Там-там – татам, – бодро зазвучала музыкальная тема Арама Хачатуряна «Время, вперёд!»

Часы на Спасской башне во весь экран. Бодрый, полный неподдельного оптимизма, голос диктора:

– Вас приветствует утренняя информационная программа «Новое время»! Сегодня в новостях! Начало новой эры в мировой политике! Объявлены итоги первых прямых СТЭ-переговоров лидеров России и США! В Москве открывается Первый международный съезд таймологов! «Мы победим время!» – обещают нам его участники. В связи с проведением съезда в столице России реализованы беспрецедентные меры безопасности и объявлены трехдневные СТЭ-выходные. Вас ждут главные экономические новости и прогноз погоды от Гидрометеоцентра. С вами в студии…

Всё, как раньше, но только хуже.

«Хуже, чем когда и где? В каком-то другом времени и месте? Что ты подразумеваешь под понятием «хуже»? Кто ты на самом деле?» – ожили и снова принялись за свою привычную работу назойливые звонкие молоточки в голове.

Только сегодня он не оставит им ни единого шанса. У него есть ещё почти полная бутылка отличного французского шампанского. Это снимает с повестки дня любые, даже самые острые и наболевшие, вопросы.

Ежедневные трёхразовые просмотры новостей были обязательной частью его программы адаптации. С большого экрана древнего телевизора, специально для него установленного в рекреационной зоне.

«Никаких экспериментов на ближайший год! Мало ли что?! Этот экземпляр слишком важен для науки!» – использование СТЭ-методов в процессе его адаптации, за исключением опытов с быстропищей, было категорически запрещено по требованию Сергея Эдуардовича.

Так он оказался «экземпляром». Впрочем, никакой обиды на профессора за сказанное у него не возникло.

«Хоть курицей назовите, только в ощип не пускайте!» – усмехнулся он и промолчал.

Все поглощали официальную информацию в СТЭ-режиме за секунды во время набора кодов для входа в ЕТС или другие обязательные службы.

Службы общения. Службы покупок. Службы доставки. Медицинская служба. Служба среднего и высшего образования. Служба исправления и ликвидации негативных воспоминаний. И прочее, прочее.

А ставшие в одночасье никому не нужными огромные телевизионные панели превратились в простое декоративное украшение стен квартир и частных домов. Как ковры в далёком советском прошлом. Большие чёрные прямоугольники, до краёв заполненные безысходностью канувшего в Лету прежнего грустного мира. Наглядное напоминание о минувших медленных и невесёлых временах.

За шесть месяцев адаптационного периода он хорошо освоился в информационном пространстве. Но медийные лица ещё до своего появления на экране были предсказуемо унылы и скучны.

Всё идёт, как обычно. Очередная победа российской СТЭ-дипломатии. Упрочение лидерства России в сфере СТЭ-технологий. Открытие первого международного съезда таймологов, специалистов по новому времени… Стоп! А вот это очень, очень интересно!

Таймологи. Те, кто за последние несколько лет полностью изменили жизнь человечества. Уничтожили до основания старый, непредсказуемый и опасный мир. И возвели на его месте новый. Волшебный. Красивый. Удобный. Прогнозируемый и управляемый. Мир очевидных и неопровержимых истин, в котором «почтальоны» живут вечно.

У СТЭ-реальности сразу появились яростные противники и оппоненты. Со временем они объединились в разветвлённую подпольную структуру. В глобальную сеть «Новое сопротивление». Информация о «Сопротивлении» относилась к материалам, угрожающим интересам национальной СТЭ-безопасности. Но через куратора проекта от Новой гвардии, Семёна Петровича со смешной фамилией Кочерыжка, ему удалось раздобыть старую новостную хронику и печатные материалы.

В конце дня, после медицинских тестов, просмотра информационных новостных программ, практических занятий с быстропищей и тренировок в спортзале он возвращается в зону комфорта и отдыха. Переводит её территорию в режим полной конфиденциальности, как того требует инструкция, и ставит компакт-диск в старенький воспроизводитель.

Сейчас подобных систем почти не осталось в Москве. Да и не только в Москве. Впрочем, там, где такие воспроизводители ещё можно отыскать, отсутствует электричество, и они совершенно бесполезны. А вот керосиновые лампы и плитки очень полезны. Просто незаменимы.

До таких мест раз в две недели, а куда-то и того реже, раз в месяц, добирается правительственный бензовоз. И всё население посёлка или маленького городка устремляется за источником света на базарную площадь. Люди бегут к цистерне «наливайки» с канистрами, ведёрками и бидонами, крышки которых печально позвякивают: «трень-брень, трень-брень».

К машине выстраивается длинная очередь. Как за «дефицитом» в советские времена. Но сейчас в очереди все ведут себя очень достойно. На старой земле иначе нельзя. Вот толпа почтительно расступается, пропуская к насосу фельдшера, учителя и кузнеца.

Вечером порожний бензовоз резво пустится в обратный путь. А уже следующим утром ему навстречу с Большой земли выйдет другая машина, чтобы доставить керосин и надежду людям на самый дальний край обитаемого мира.

Такая знакомая картина. «Приезд бензовоза». Только тогда это была другая земля – Афганистан.

Воспроизводитель упрямится и сопротивляется. Но вскоре начинает довольно и радостно жужжать и заглатывает серебристый диск.

Глава 5. Метаморфозы

Он внимательно смотрит на телевизионный экран. Модератор утренней программы, лощёный господин средних лет с тонкими напомаженными усиками, наряженный, словно иллюзионист провинциального цирка, оживлённо беседует с бородатым мужчиной. Бородач страдает излишним весом и тяжёлой астматической одышкой. Чуть заикается и мило картавит. Это гость студии, известный экономист Михаил.

Восторженно, взахлёб, Михаил рассказывает о колоссальном росте стоимости на мировых биржах акций отечественных «голубых фишек», российских СТЭ-компаний. И, время от времени, прихлопывает небольшими, почти детскими ладонями по пухлым круглым коленям.

– Спасибо, Михаил! – прощается с экспертом модератор и поправляет классический алый галстук-бабочку, составляющий странную компанию безукоризненно белому фраку и блестящему в лучах софитов шёлковому фиолетовому цилиндру. Выдержав небольшую паузу, продолжает. – С экономикой у нас всё в порядке. А что происходит сегодня с погодой?!

Задав свой вопрос, ведущий театрально разводит руки в стороны, снимает головной убор и извлекает из него крупного чёрного голубя:

– Вуаля!

Голубь воркует, взмахивает крыльями и исчезает за границей телеэкрана.

На смену экономисту и голубю приходит бледное, чуть помятое ранним утренним похмельем «телелицо» прогноза погоды от Гидрометеоцентра. Ещё одно мгновение и «прогнозист» проявляется в студии полностью. Но уже отретушированным. Свежим и румяным, как наливное яблоко. На экране старой плазмы этот переход из одного состояния в другое особенно заметен глазу. Корректировкой изображений, транслируемых через допотопные технические системы, никто не заморачивается. А что?! «И так сойдёт!»

Дневной прогноз на редкость прекрасный.

– Хороших вам выходных! И высокой скорости! – главный по погоде в стране строит годами отработанную гримасу. Он её помнит по старым временам. – Не тормозите!

Все, кого он встречал в лаборатории или видел на телеэкране последние пол–года, все они другие. Им уже неудобно находиться в обычном времени. В обычном мире. Здесь они проводят меньшую часть своей жизни.

Им скучно и «медленно». Им тесно и не по размеру. Им всё неприятно жмёт и натирает. И они немного переигрывают, пытаясь это скрыть. Спрятать за фальшивыми и натужными улыбками на лицах, напоминающих неживые, без света тепла и любви, плохо раскрашенные маски из папье-маше.

Маски были сброшены, когда представление завершилось и опустился занавес. Настоящие актеры давно покинули театр. Но маски лежат на сцене перед опустевшим зрительским залом и воображают себя живыми и полноценными участниками спектакля. Они даже не догадываются, что действие давно закончилось и продолжения не будет.

Они были такими же, когда он вернулся сюда в первый раз. Вернулся «оттуда, из-за речки».

Сейчас он хорошо понимает, какую зловещую двусмысленность заключало в себе то, казавшееся вполне безобидным, устоявшееся выражение.

После первого возвращения ему ко многому пришлось привыкать заново. Но он без особого труда справился с этой непростой задачей. Ведь он человек. А человек наделен от природы редкой способностью к выживанию и может адаптироваться к любым, даже к самым запредельно суровым условиям.

Утром и днём он готовился к экзаменам на университетский рабфак. Вечером ходил в спортзал на тренировки. Ближе к ночи читал Евангелие. И старался не встречаться глазами с мамой, поседевшей и сильно сдавшей за последние полтора года.

Почему за его выбор пришлось заплатить другим, близким и дорогим его сердцу людям? Ведь в том, что всё пошло наперекосяк, виноват был только он один. Это он совершенно не думал о последствиях своих поступков. И он горько сожалеет о случившемся. Точнее, сожалел. Будет правильным использовать форму прошедшего времени.

В настоящий момент он наделён иными пониманием и видением. Он всё воспринимает спокойно. Без неоправданного восторга и горьких разочарований. Жизнь сложилась так, как сложилась. Ничего нельзя изменить. Прожитое не получится исправить. Плёнку невозможно отмотать назад. Второго дубля не будет.

Если ты можешь предугадать развитие событий и рассчитать наперёд, правильно помножить или поделить, сложить или вычесть, у тебя никогда не возникнет подобных проблем. И твоё место впереди строя. Во главе шеренги. И флаг тебе в руки! Цифры и формулы всё тебе расскажут. Доходчиво объяснят. Если не поймешь с первого раза, то будут повторять столько, сколько потребуется. Пока полностью не растолкуют. Они укажут тебе верное направление. Расстояние до точки прибытия и необходимую скорость. И ты не допустишь ошибок.

Другое дело, если ты отравлен ядом поэзии. Тогда ты не сможешь быть разумным и рациональным. Прямым и трезвым. Поэзия всё поломает. Вместо ровных параллельных линий ты получишь острые и больные углы.

Почему он не послушал мудрого Савченко и не «откосил»? Побоялся насмешек дворовой братвы? Не думаю, что это верный ответ.

После сердечного приступа он испытал колоссальный прилив сил. Он втрое резче, проворнее и выносливее, чем был прежде. Он ведёт бой расслабленно, легко передвигаясь по рингу. Он чуть пританцовывает и что-то тихо напевает себе под нос. Словно издевается над крупным и тяжёлым противником. Но ни на мгновение не теряет контроль над ситуацией. Сохраняет безопасную дистанцию. Терпеливо выжидает момент, когда у соперника окончательно сдадут нервы и злость, вырвавшись из сердца, зальёт и ослепит глаза. Заставит действовать нерационально. Без расчёта. На одной горячей волне лютой ярости.

– Давай, подвигайся! Хорошо! Ай, молодца! Делай так всегда! – он дразнит, заставляя оппонента совершать ошибки.

«Бычара» пыхтит. Сломя голову бросается в атаку, в стремлении разорвать наглого «дрища» на куски. И полностью раскрывается. «Клиент готов!»

«Вертушка», сокрушительный удар ногой в голову. Противник полностью дезориентирован. Затем следует стандартный набор: удар в печень, следующий в сердце, завершающий в челюсть.

«Бах!» – это тяжёлая туша местного «терминатора» рухнула на настил ринга.

Чистая победа! Он вскидывает кулаки вверх. Сейчас он может на «раз-два сделать» даже самого сильного и опытного бойца.

Простая и понятная, проверенная и хорошо работающая схема. Ему надо «перекантоваться» год на «производстве». Там, «проявив» себя нужным образом, «пролезть» в партию. Застолбив место кандидата в её рядах, поступить на рабфак «универа». Затем сменить статус кандидата на полновесное место «в авангарде строителей коммунизма». Перейти на первый курс и пять лет прилежно учиться, параллельно занимаясь полезной общественной работой. К моменту выпуска и получения диплома «организовать» себе хорошее распределение и «прямое попадание» в тёплое местечко. В какой-нибудь КМО13 с перспективой дальнейшего карьерного роста, загранкомандировками и другими атрибутами прекрасного и светлого советского будущего. Ничего бы не изменилось.

Нет, изменилось бы решительно всё. Но он не «пошёл по схеме». Не «откосил». Не «перекантовался». Не «проявил» себя и не «пролез». Видимо, в детстве он читал неправильные книги и смотрел неправильное кино. А сейчас уже поздно просить в кассе билет на следующий сеанс или брать литературу с других тематических стеллажей.

Он быстро повзрослел. После окончания десятого класса школы случилась его первая юношеская любовь. Нет, не дурацкая подростковая влюблённость, а настоящие серьёзные отношения.

Почти всё лето перед призывом он проведёт на даче её родителей, находившихся в длительной зарубежной командировке.

Она студентка-третьекурсница ВГИКа. Не надо смеяться. Он не врёт. Она красива, умна и учится на сценарном. Она подошла к нему, когда он крутил на турнике «солнышко».

– Нет, я не с вашего двора.

Да он и сам это знает. Здесь же все свои. Спросил, чтобы в разговор вписаться.

– Была у подруги в гостях. Сессия в этом году закончилась раньше. Олимпиада. Всех просят, если это возможно, уехать из города. А ты местный Рэмбо?

Продвинутые владельцы дефицитных и дорогих видеомагнитофонов уже знакомы с гениальным «творчеством» героя Сильвестра Сталлоне.

– Называй меня «Рембó». Мне так больше нравится.

– А что тебе ещё нравится, Рембó?

Из французов, помимо Рембо, Верлен и Элюар. Ещё вор и бродяга, гениальный и легкий, как воздух, Франсуа Вийон. Ему нравится жить. Нравятся красивые девушки. Особенно, высокие стройные брюнетки с зелеными глазами.

– Это, действительно, встречается очень редко?

– А тебя родители к чужим ночевать отпускают? – смеется она в ответ.

– Нет! Я ещё маленький и в двадцать один ноль-ноль мне нужно возвращаться домой.

Они пикируются. Он делает новый подход к турнику. Раскручивается на петлях, стараясь, чтобы это выглядело как можно эффектнее.

Она чертовски красивая. Настолько, что спирает дыхание.

У него тоже заканчиваются экзамены. В школе. На аттестат зрелости. С институтом он пролетает. Нет шансов. Плохо себя вёл, вот и допрыгался. Ближайший осенний призыв, это для него. Впереди маячат только гарантированные министерством обороны СССР семьсот тридцать дней в солдатских кирзовых сапогах.

– А вдруг, тебя родители отпустят? Со мной? Я им паспорт покажу и телефон оставлю, – снова смеется она, – я взрослая. Мне уже исполнилось девятнадцать.

Он спрыгивает с турника. Она стоит совсем рядом. Ближе, чем на расстоянии вытянутой руки. Их глаза ровно напротив. По росту она чуть ниже, но их уравняли каблучки её красных туфель, выглядывающих из-под тёмно-синих стильных джинсов, обтягивающих длинные стройные ноги. На секунду он опускает взгляд в область разреза модной яркой блузки.

– Что мы будет делать у тебя на даче? – во рту пересохло, сердце бешено заколотилось, к щекам прилила кровь. От волнения он ляпнул первое, что в тот момент пришло ему в голову.

Она очень серьёзна и смотрит прямо в глаза:

– Как «что», глупенький?! Мы будем писать сценарий! Сценарий нашей жизни.

Савченко был прав. Ему следовало воспользоваться шансом, предоставленным судьбой. И в том, другом, так и не написанном ими сценарии, было бы всё иначе. Светлее и лучше…

Миллионы весёлых пузырьков шампанского весело заиграли и дружно покатились по горлу, как по горке, вниз. Ещё один глоток и он выйдет из квартиры, чтобы немного развеяться.

Ему необходимо осмотреться. Оценить обстановку. Тщательно продумать свои дальнейшие шаги. Всё, можно идти. Полный вперёд!

Он спустился на шестой этаж. Позвонил в дверь слева. Прислушивался. Ни звука в ответ. Нажал на кнопку звонка ещё раз и долго не отпускал. Никакого движения. Полная тишина.

Когда он повернулся и собирался идти назад к лестнице, сработал один замок. Потом второй. Следом третий. Сдвинулась внушительная, судя по звуку, щеколда. Дверь чуть приоткрылась, натянув толстую стальную цепь, не позволявшую ей раскрыться больше, чем на пару сантиметров.

– Ты кто такой? Чего надо? – из образовавшейся щели раздался сиплый, с нездоровой трещинкой, мужской голос.

Лицо вопрошавшего он не разглядел. В поле его зрения находился только один глаз, словно сошедший со старого постера к «Сиянию» Кубрика. Проявленный лучом света из окна на лестничной площадке, он безумно блестел в тревожном и таинственном полумраке коридора.

– Простите, я ваш сосед из двадцать пятой квартиры. С девятого этажа. Здесь раньше мой знакомый жил. Дмитрий. Он, видимо, переехал. Ещё раз извините за беспокойство. Хорошего Вам дня.

– Стой! – громко щелкнул затвор задвижки, удерживавшей тяжёлую сторожевую цепь в боевом положении. Натяжение цепи ослабло, она качнулась и упала вниз. Ударилась с размаху о металлическую оболочку распахнувшейся двери: «Блямс!»

– Что застыл, словно в землю вкопанный? Проходи, раз пришёл!

В тысяча девятьсот девяносто втором году Димка закончил среднюю школу. Время перед армией провёл в полукриминальных, а то и вовсе криминальных делах с «разборками» и «полным контактом». И с радостью угодил под армейский призыв, который избавил его от невесёлых перспектив открытия серьёзного уголовного дела.

Девяносто восьмая дивизия ВДВ, славных воздушно-десантных войск. Это Димкин размер. «Отвага и безрассудство!» – это их девиз.

Город-герой Грозный. Желающих первыми идти на штурм здания республиканского совета министров нет даже среди «спецов». Совмин, построенный в годы «холодной войны» как один из ключевых оборонительных объектов города, превращён боевиками в хорошо укреплённую, почти неприступную крепость.

«Кто, если не мы?!» – Димка на площади Минутка в составе передового отряда десантников девяносто восьмой дивизии утром второго января нового, тысяча девятьсот девяносто пятого года, идёт на штурм.

За четверо бесконечных суток страшных и кровавых боёв он не получит и царапины. А утром пятого дня, уже после взятия здания, его ангел устал и улетел прочь. И Димка словил случайную пулю.

Следующие полтора года он проведёт в госпиталях. Раздробленные кости бедра так и не срастутся правильно. Три операции ничего не изменят. От четвёртой он откажется и вернётся домой, припадая при ходьбе на одну сторону и чиркая ногой, с инвалидностью второй группы.

Тысяча девятьсот девяносто шестой год. Май. Поздняя весна. После короткого дождя всё вокруг прозрачно и светло. Он завершил ремонт и, наконец-то, переехал в свою квартиру у метро «Аэропорт».

Его работу в Фонде руководство оценило на «отлично». Он получил повышение, новое задание и служит в президентской администрации. Каждое утро его забирает и привозит поздним вечером домой чёрная «Волга» из гаража управления делами президента. И это уже не дежурная машина по вызову через диспетчера. Правда, и не крутая «четвёрка Ауди». Он до такой не дорос. Но это самая настоящая «персоналка» с большим «бейсиком»-триколором на регистрационных номерах, что находится в его распоряжении все двадцать четыре часа в сутках.

Димка с палочкой. Хромает, неловко переступая через лужи. Недавно вернулся из госпиталя. Выгуливает во дворе своего питомца. Невероятную помесь болонки и бультерьера по кличке «Барбарис». «Болтерьер» Барбарис вечно скандалит и рвётся на статусный поединок с другими собаками двора. Димка крепко держит пса на поводке и старается не замочить в лужах ноги в нелепых, не по сезону, стоптанных и почти домашних туфлях-тапочках.

– «Миру мир, солдату – дембель!» – он пытается свести знакомство с соседом, но в неодобрительном Димкином взгляде исподлобья сквозит только неприкрытая враждебность.

Димка всегда был стихийным анархистом. С недоверием и настороженностью относился к власти. К её представителям и иным проявлениям. Персональная машина с большим флагом на номерах, это чёрная метка. Она сразу поместила Димкиного соседа в категорию «чужих». Первый раз они разговорились только через восемь лет после той, их самой первой, встречи.

Кто долго жил в Москве, тот не удивится: «Подумаешь! Эка невидаль!» Ничего необычного. Особенного. Здесь люди могут быть соседями по лестничной площадке всю жизнь и ни разу не заговорить друг с другом.

Москва. Мировая столица несчастливых и одиноких. Локация с длинной, на пол–года, капризной и непредсказуемой зимой, когда во время снегопадов на тротуарах вырастают метровые сугробы. Но вот внезапно погода меняется и на город обрушиваются проливные косые дожди, от которых невозможно укрыться под зонтом. Повсюду мутные потоки талой грязной воды и неуспевающие растаять до начала следующего похолодания унылые холмики тяжёлого серого снега.

Круглогодичная московская депрессия, это не болезнь, а нормальное состояние души человека, растрачивающего здесь свою жизнь. Сопутствующие такой погоде грипп и простуды, это постоянные и верные спутники среднестатистического местного жителя.

Он хорошо знает столицу. Может с закрытыми глазами найти и показать все её заморочки. Все ловушки. Тихие обходные тропинки. Плодово-ягодные или грибные места. Знает, где можно попасть в засаду. Нарваться на неприятности и «огрести по полной». Или, наоборот, выиграть и обрести.

Он любит свой город и тот отвечает ему взаимностью. Между ними полное взаимопонимание.

Но это мираж. Идиллия иллюзорна. Однажды, у него получится сбежать из Москвы навсегда. Должно же быть место на земле, где его никто не догонит и не найдёт? И он обязательно до такого места доберётся.

Через год он уедет. Он так решил сразу после «Пробуждения». В самом начале «Адаптации». Решил твёрдо и бесповоротно.

Кайтсерфинг, самое подходящие для него занятие. Много лет назад они не успели освоить доску и кайт вместе. На несколько дней пропал ветер и кайтеры лениво покачивались в гамаках, натянутых между пальмами у воды. Отсыпались после веселой разгульной ночи. Через три дня у них перелёт к другому морю, а ветер не возвращается…

Сейчас он в отличной физической форме и может выбрать самое продвинутое место. Такие места, как, впрочем, и многие другие, сейчас почти пусты. На поверхности там остались только настоящие искренние сумасшедшие. Их совсем мало. Единицы. И это хорошо. Как раз то, что ему нужно.

Ловить ветер и нестись по волнам за воздушным змеем. Он окончательно всё забудет. Станет другим. Но отпустят ли его? Дадут ли ему вот так легко и просто «уйти»? «Раствориться»? Слишком большой интерес вызывает у «прикреплённого» куратора от новой гвардии процесс его реабилитации.

Глава 6. То, что лучше гор и денег

Три недели в Чечне. Неделя в Москве на квартире неподалеку от метро «Аэропорт» в тёплой компании с хорошими книгами, новыми видеофильмами и крепкими напитками.

Такой рабочий график его абсолютно устраивал. Очень удобно. «Вахтовый метод». Есть время перезагрузиться. Ровно столько, сколько необходимо, чтобы выйти из «пике» к началу нового цикла и встретить вечер понедельника в международном аэропорту имени М.Ю.Лермонтова отдохнувшим и полностью восстановившимся.

В Чечне сохраняется режим КТО, контртеррористической операции. Вроде бы, это и не война. Но в горах полно моджахедов. Началась «фугасная война». Офисы Грознефти, Терекэнерго и другие стратегически важные объекты в Грозном спешно обносят заборами из бетонных плит, установленных двумя рядами друг на друга.

После того, как был взорван Дом правительства, руководство республики и её столицы переехало в срочно отстроенный и хорошо охраняемый укреплённый поселок с офисными домами-коробками и жилыми коттеджами. Там же располагалось полевое учреждение Банка России, республиканское министерство финансов и отделение федерального казначейства. Началось масштабное строительство зданий Верховного суда и Генеральной прокуратуры.

Город в городе. Отдельный мир в немирном мире. Султанат.

Первый раз в Грозном он оказался в начале января две тысячи третьего года. Завалы вокруг разрушенного Дома правительства ещё не успели разобрать и воронка на месте взрыва показалась ему горячей.

Дорога до Грозного занимает двенадцать – пятнадцать часов. Аэропорт. Перелёт Москва–Минеральные воды. Затем переезд из Ставрополья в республику Северная Осетия–Алания с ночёвкой в Моздоке. Из Моздока марш-бросок в Грозный. Далее вся Чеченская республика.

Он сдаёт командировочное удостоверение ответственному дежурному в городской администрации Минвод. По «легенде» в этом городе он проведёт следующие три недели своей жизни. В случае же его внезапной смерти, организации, с которой у него заключён трудовой договор, не придётся выплачивать денежную компенсацию родственникам. Средств на это в федеральном бюджете нет. Однако, близких родственников у него не имеется и переживать и беспокоится ему не за кого.

Расписавшись в книге у дежурного, он выходит на улицу и идёт к ожидающей его неподалёку машине. Поудобнее устраивается в просторном салоне микроавтобуса, и в сопровождении «Волги» с охраной из наших ребят-контрактников горными дорогами отравляется в Северную Осетию–Аланию.

Моздок. Короткая остановка в военном городке. Шесть часов на сон в добротном и уютном офицерском домике-вагончике. Здесь есть всё необходимое для полноценного отдыха. Кондиционер с режимами охлаждения летом и обогрева зимой. Душевая кабинка и горячая вода. Свежие полотенца и чистое, сохранившее крепкий запах средства для стирки, постельное белье.

Ранним утром выезд в Грозный. Происходит «смена караула». Из микроавтобуса он пересаживается в чёрную «Волгу». Солдат-контрактников сменяют чеченские бойцы из управления внутренних дел республики.

Всю дорогу от Моздока до чеченской столицы машины несутся на скорости сто-сто двадцать километров в час. Среди водителей бытует поверье, что так можно проскочить мину или фугас «одним целым куском». И с ними бесполезно спорить и убеждать, что при такой лихой езде гораздо больше шансов попасть в аварию, чем подорваться на «закладке». Ответ у них всегда один:

– А кто ты такой, чтобы меня учить водить машину, а?! Знаешь, сколько раз я по этой дороге ездил, а? Ты столько ещё не жил! – яростно стучит по «баранке» ладонями и высоко подпрыгивает на своём сидении эмоциональный южанин-водитель.

– Дядя, я был не прав! Умолкаю! А тебя прошу только об одном, уважаемый! Следи за дорогой, будь так любезен! Не отвлекайся, пожалуйста!

Чем ближе к Грозному, тем чаще встречаются утренние патрули. Это наши ребята-сапёры. С металлоискателями и в сопровождении специально обученных собак-ищеек они проверяют после прошедшей ночи дороги и обочины на наличие фугасов. За сапёрами следует огневая поддержка: пара бронемашин и россыпь пехоты. Можно успокоиться и выдохнуть. Дальше мин нет.

Поездки по районам республики. Их четырнадцать. И в каждом за последние девять месяцев ему довелось побывать.

В конце две тысячи второго – в первой половине две тысячи третьего года федеральное правительство готовилось к масштабным мероприятиям по выплате субсидий местному населению. Гражданам, чьё жильё было уничтожено или серьёзно пострадало в ходе военных действий. Сумма компенсации на отдельную семью могла составить десять – пятнадцать тысяч долларов США в рублёвом эквиваленте. А иногда, и того более. В две тысячи третьем году это были очень большие деньги. И их нужно было «довести» от Москвы до рук конкретного получателя.

Непростая задача в условиях, когда для характеристики тамошней банковской инфраструктуры самым подходящим словом являлось отрицательное местоимение «никакая». Все серьёзные финансовые операции проводились через полевое учреждение Банка России, расположенное в Грозном.

На тот момент в Чеченской республике работали только две кредитные организации. Сбербанк и Российский сельскохозяйственный банк, представленные несколькими «окошками» на местах.

У «Россельхоза» три отделения. В Грозном, в Гудермесе и в Знаменском. У «Сбера» одно. В столице республики.

Присутствие названных банков в Чечне являлось чисто номинальным. Для галочки в строке отчётности. Оно имело ярко выраженный имиджевый и политический характер и было неспособно обеспечить решение вопроса предстоящих выплат.

Приём заявлений на компенсацию планировалось начать с августа две тысячи третьего года. Приступить к выплатам с сентября. Только в Грозном, без учёта остальных районов республики, на деньги из программы могли претендовать сто тысяч семей.

Решением правительства России функции распределения федеральных бюджетных средств были переданы «Россельхозбанку». Всю систему, полноценно обеспечивающую максимальную безопасность и эффективность проводок и выдачи субсидий, за короткое время предстояло отстроить с нуля.

Он объездил всю республику. Побывал в Шелковской. В Ачхой-Мартане и Урус-Мартане. В Шали и Аргуне. Там полным ходом шла работа по подготовке к открытию новых отделений банка. Был он и в других местах. Таких как Ведено или Шатой. Но оттуда война ещё не ушла. И жителям этих районов, имеющим право на компенсацию, предстояло получать деньги в центральном филиале банка в Грозном.

Днём все чеченские дороги оккупируют торговцы местным самопальным бензином. Горючее выставляется на табуреты и лавки в больших стеклянных банках. Это одна из главных примет того времени. Ворованную нефть перерабатывают на небольших подпольных кустарных НПЗ, «самоварах». Границы с соседними российскими регионами закрыты. Реализовать самопал можно только на месте, «не отходя от кассы».

Ближние пригороды, как и улицы центра чеченской столицы, являются исключением. Здесь «лавочников» нет. В Грозном действуют другие правила. Недавно избранный президент Чечни постепенно устанавливает над нефтяной отраслью свой контроль. Для охраны объектов «нефтянки» создаётся специальное воинское формирование, «нефтяной полк». Руководство полком со стороны управления внутренних дел Чеченской республики поручено Рамзану Кадырову, сыну президента.

Скоро с воровством нефти будет покончено. Но тогда, в две тысячи третьем году, этим бизнесом ещё пытались прокормиться.

Стремление выжить, один из основных инстинктов человека. И на войне он проявляется наиболее остро. Здесь все от мала до велика пытаются выжить. И пусть название у этой войны замаскировано хитрым словосочетанием «режим КТО», суть происходящего от этого не меняется. Всё ещё идёт настоящая война. Да, она уже на излёте. На выдохе. Но её горячее дыхание чувствуется повсюду.

Вместе с ним в машине банкир из Москвы, Алексей. Вице-президент и главный куратор «чеченского» направления в Россельхозбанке. Лёша «Челентано», как и он, в командировке. Место рядом с водителем занимает Ахмед. Серьёзный молчаливый бородач, отвечающий за безопасность московских специалистов. Старший группы, которая находится во второй машине. Там ещё четыре бойца полка вневедомственной охраны УВД республики. Совсем молодые ребята, только недавно начавшие свою службу.

Оказавшись первый раз в главном офисе «РСХБ» в Грозном, в одном из первых восстановленных зданий в центре города, он удивился, не обнаружив какой-либо серьёзной охраны. Но, когда сопровождающий провёл его во внутренний двор, все вопросы мгновенно отпали.

– Свободная смена. Отдых. Физподготовка. Чистка оружия. Столько же бойцов на снайперских точках и в карауле.

Во дворе пятнадцать-двадцать крепких бородачей усердно качали «железо». Метали ножи в укрепленную на стене здания ростовую мишень. Соревновались на скорость разборки-сборки «калашниковых». Возились с ручным пулемётом и пулемётными лентами. Старательно отрабатывали приёмы рукопашного боя.

Совсем недавно они были детьми, чьё детство полностью совпало с войной. Новое поколение чеченцев, которое умеет только воевать. Они знают, как крепко держать в руках оружие. Они умеют метко стрелять. И они всегда готовы точно и беспрекословно выполнять приказы своих командиров. Их уже не переделать. Они пропитаны войной. Она у них в крови.

В ту чеченскую осень, возвращаясь из Знаменского, их «банковская группа» угодила в засаду. Водитель неожиданно ударил «по газам». «Волга» с надрывом взвыла, дёрнулась и понеслась вперёд. Бешенный стук сердца в груди заглушал звуки автоматных очередей и голос Ахмеда, что-то кричавшего по-чеченски в рацию.

Минут через пятнадцать Магомед, невысокий щуплый чеченец средних лет, отзывавшийся на короткое панибратское «Мага», по команде Ахмеда сбавил скорость. «Волга» остановилась. Мага вытащил сарадж, выбрался из-за руля и расстелил коврик на обочине. Снял обувь.

– Бисмиллархарахманирахим…

– Давай и мы выйдем. Небольшая разминка не повредит, – и «Челентано» бодро зашагал к ребятам из машины сопровождения, притормозившей перед ними.

Ахмед уже там, среди своих. «Увэдэшники», ещё совсем юные пацаны, отчаянно жестикулируют и громко обсуждают переделку, из которой только что им посчастливилось выбраться. Один Ахмед абсолютно спокоен и снисходительно улыбается, молча наблюдая за своими подчинёнными.

Алексей возвращается, разжившись у сопровождающих парой сигарет и зажигалкой.

– Держи, – передает сигарету. – Закуривай. Каким-то чудом проскочили. По лезвию прошли. У меня с утра, сразу после подъёма, непонятное чувство появилось. Всё ныло в груди. Беспокоило. Не отпускало. А сейчас стало понятно, из какого места то деревце проросло.

Он давно догадался, что Лёша не обычный банкир из Москвы. Сюда простых и обычных не направляют. А если направляют, то они, как правило, долго здесь не задерживаются.

– Заряд не сработал. Когда они это поняли, было уже поздно. Птичка вылетела из клетки. Считай, что сегодня мы побывали в добрых ладонях Господа нашего. Во второй раз родились. Вот повезло, так повезло. У меня такое было в Эфиопии. В октябре одна тысяча девятьсот восемьдесят первого года. Так же с раннего утра тянуло душу. А днём нашу «вертушку» в горах подстрелили. Никто не выжил. А у меня ни царапины! Представляешь?! Сегодня, Финансист, монетка упала правильной стороной. Есть хороший повод, чтобы водки выпить!

Сколько же они её выпили вечером того дня? Много…

– Тебе зачем всё это надо?! – его сосед по бизнес-классу рейса «Минеральные воды–Москва» начал пить в буфете депутатского зала задолго до вылета. После посадки в самолёт активно продолжил это дело. – Рисковать. Башку молодую-глупую под вражеские пули подставлять?! Я готов поспорить, что у тебя в рюкзачке только «книги да табак…»

Хитро подмигивает. Мол, знай наших! Генеральские погоны на дураков не вешают. С творчеством поэта Эдуарда Багрицкого знакомы не только в рамках школьной программы про пионерку «Валю-Валентину»!

– Смотри! Это Деньги! С заглавной буквы «Д». И здесь всё понятно про «зачем?» и «за что?», – открывает замки своего большого «динамовского» кейса, скорее напоминающего чемодан, чем деловой портфель для бумаг. Чуть приподнимает крышку. Генеральский красно-коричневый кожаный «сундучок» доверху набит пачками фиолетовых банкнот номиналом в пятьсот евро.

Прошедшую неделю, третью и последнюю в Чечне в том цикле, он делил с генералом просторную комнату на втором этаже здания, в котором располагалась дирекция федеральной программы «Восстановление и развитие Чеченской республики».

Вместе в общей «камере», как прозвал их общее временное пристанище его золотопогонный сосед, они оказались случайно. В Грозном проходила череда важных мероприятий с участием представителей федерального центра, совпавшая по времени с повышением активности боевиков.

Обычно, точкой его основной дислокации была небольшая, но очень уютная комната в центральном офисе РСХБ. С окном, выходившим на внутренний двор. С оборудованным по последнему слову техники рабочим местом. С добротным японским телевизором и музыкальным центром. С удобной широкой кроватью. Но в тот раз, в целях большей безопасности, его попросили переселиться на время в дирекцию федеральной программы. Там постоянно проживали специалисты из Москвы, директор и его замы. Здание находилось под усиленной охраной российских военных.

Ранним утром соседа забирала чёрная «Волга» с двумя «Нивами» сопровождения и поздно вечером доставляла обратно на ночлег. Почистив зубы и переодевшись в спортивный костюм «адидас», генерал падал на койку и тут же засыпал. Всё их общение свелось к дежурным «спокойной ночи» и «доброго утра». А сейчас важного чина потянуло на задушевный разговор. Что было тому причиной? Водка или то, что опасность миновала и он возвращался домой целым и невредимым, успешно «разрулив» свои непростые генеральские дела?

– Умаялся я за эту неделю. Каждый день с утра и до вечера шашлык-машлык с арбузом кушать не легко. Для этого хорошая закалка требуется. Необходим большой резерв здоровья.

После взлёта минут десять сидели молча. Он наблюдал в иллюминатор, как постепенно исчезает за облаками земля. Генерал же, закрыв глаза, смотрел куда-то вглубь себя.

Когда самолет набрал высоту, подошла стюардесса и поинтересовалась, что они будут на завтрак.

– Водочку будем пить и закусочкой закусывать, – встрепенулся внезапно приободрившийся сосед, – и про икорку чёрную, что для меня из спецбуфета передали, не забудь, красавица.

Бортпроводница упорхнула исполнять заказ и уже через пару минут вернулась с полным подносом еды и напитков.

– А тебя каким шальным ветром в далёкие края занесло?

– Да я здесь не из-за денег, товарищ генерал-лейтенант. Просто я горы очень люблю. В юности не успел насмотреться.

– Да, лучше гор могут быть только горы денег! Ну, будем здоровы и богаты! – бодро звякнули, взлетев и встретившись в полёте, лёгкие аэрофлотовские рюмочки.

Генерал щедро намазывает сливочное масло на ломтик белого хлеба. Сверху густо, с горкой, накладывает чёрной икры из большой вазы, доставленной им бортпроводницей вместе с пол-литровым графином водки, двумя бутылками минеральной воды и тарелками. Одна тарелка наполнена аккуратно порезанной ветчиной, колбасой и сыром. В другой свежая зелень, помидоры, огурцы, редис, оливки.

– А они мне, представляешь, говорят, что я нехороший и жадный человек! Кто жадный? Кто плохой? Я?! Да я каждый шпингалет в том здании проверил. Каждый кран открыл-закрыл. Во все унитазы заглянул. За золотые ручки всех сливных бачков дёрнул! Вы считать не разучились, товарищи-камрады, дорогие горцы-холмогорцы? Нет?! Тогда вот вам мои расчёты! Пожалуйста, берите и проверяйте!

Рассказчик, отложив на тарелку недоеденный бутерброд, начинает, словно заправский мим, размашисто и яростно фехтовать руками. Рисует в воздухе яркую и полную живописных деталей картину инспекторской проверки бесценных оконных шпингалетов и золотых сливных бачков.

Генерал на нервах. Его трясёт и колбасит. Не из каждой поездки возвращаешься домой с двумя миллионами евро. Даже водка мало помогает! Не берёт, зараза. Не цепляет. Надо налить ещё по одной! А потом ещё!

– Всё сам сделал и сам с ними договариваюсь. Никаких посредников или «крыш» от силовиков! Я же профессионал! А если бы зассал, отправил на приёмку вместо себя кого-нибудь из замов, то и половины бы не получил. И знаешь, они это ценят. Спорить перестали. Зауважали. Извинились и «спасибо» сказали.

Его не удивляет пьяная откровенность попутчика. Генерал, безусловно, осторожный и умный персонаж, который навёл справки и получил всю информацию о нём уже в первые дни их короткого совместного «заключения».

Он хорошо знает людей такой породы. Этот разговор никогда бы не состоялся, не будь генерал стопроцентно уверен, что имеет дело с человеком, который, во-первых, умеет держать свой язык за зубами. Во-вторых, не связан с какими-либо структурами и группировками. В-третьих, учитывая первое и второе, абсолютно безопасен.

– А по мне, на их территории вопросы решать в сто раз проще, чем в столице нашей Родины, в Москве-матушке. Там, в республике, всё прозрачно. Если что случится, неприятности какие, обман или подстава, то сразу ясно, чья это вина. Чьих рук дело. И, в конечном итоге, они же в убытках окажутся. А в Москве запросто кинут. И глазом не моргнут. Или, что хуже, «фобосов»14 на тебя наведут. За ними такое водится. А сами будто бы не при делах. В сторонке стоят и курят. В бороды густые усмехаются. У себя дома они такого никогда не позволяют. Там всё честно. Всё на поверхности.

Генерал начинает успокаиваться. Его лицо постепенно розовеет и округляется. С него исчезают углы, неровности и напряжение. Смягчается и стихает голос. Пропадает резкая жестикуляция. Движения рук становятся замедленными и плавными.

Полегчало. Попустило.

– Да ты не отлынивай, солдат! Водочку наливай, икорку кушай. Не стесняйся. И никаких споров со старшим по званию! Это приказ! А что горы любишь, так ты молодец! В горах красиво, когда не стреляют.

На Кавказе, если ты гость, и не важно, Чечня это или Грузия, Дагестан или Армения, то прибудет солнца в твоих руках.

Первый раз в тех краях он оказался в одна тысяча девятьсот девяносто шестом году. В сентябре у него организовалась неделя в Грузии. В Тбилиси и в Цинандали.

Тбилиси. Первый послевоенный год. В городе уже восстановлено центральное электро- и водоснабжение. Правда, воду подают только в утренние и вечерние часы. Но электричество поступает в дома и квартиры горожан почти бесперебойно.

Окруженный с трёх сторон горами осенний Тбилиси красив и непредсказуем. Ещё город удивляет количеством легковых машин марки «Волга» на своих улицах. Исключительно белых или чёрных. Никаких других цветов окраски автомобильного кузова здесь не встречается. Средний возраст большинства экземпляров престижной двадцать четвёртой модели производства Горьковского автозавода составляет минимум лет десять, а то и все двадцать – двадцать пять. Находятся они не в лучшем техническом состоянии. Всё более ветшающее наследие богатой мандариновой эры советского прошлого. И многочисленные магазины-ларьки в ржавой железной броне и с узкими прорезями окошек-бойниц. Разительный контраст с привычной глазу радужной картинкой центра Москвы, полной аляповатого столичного глянца, ярких огромных витрин, позолоты и мишуры, сытого разнообразия и праздной беспечности.

Правительственный комплекс в Старом Тбилиси. «Домик Берии». Небольшое, построенное в тридцатые – сороковые годы двадцатого века двухэтажное здание с многочисленными лестницами, просторными открытыми верандами и разветвлённой сетью подвальных помещений, по площади значительно превосходящих его жилую часть.

– Старые люди говорят, что во времена Берии в этих подвалах, – начинает театрально разыгрывать свою хорошо отрепетированную историю комендант домика, общительный грузин лет шестидесяти. Персонаж с типичной офицерской выправкой и внешне очень похожий на известного грузинского певца и киноактера Бубу Кикабидзе.

Тбилиси. Ясная осенняя ночь. Уже поздно. Становится прохладно и надо идти спать. Но можно ещё ненадолго задержаться на веранде, наблюдая как с десяток физкультурного вида стюардов пытаются затащить на второй этаж дубовый стол невероятных размеров. На утро здесь запланирован совместный завтрак участников чтений с российской стороны и президента Грузии Эдуарда Шеварнадзе.

По лестнице стол не проходит. То ли стол широкий, то ли лестница узкая. И добры молодцы пытаются поднять его на веранду второго этажа с улицы. Длинны рук не хватает, так как первый этаж строения достаточно высокий. Но стюарды не сдаются.

Вот из простыней изготовлен мягкий такелаж и кажется, что сейчас дело пойдёт на лад. Но нет, стол по-прежнему находится в эпицентре извержения Везувия грузинских страстей.

Отчаянная жестикуляция и жаркие споры полушёпотом, градус которых повышается с каждой секундой:

– Ты тяни, а ты держи!

– Нет! Это ты держи, а ты тяни!

– А ну, тихо там! Гости спят, а они раскричались! – раздаётся громкий, хорошо поставленный командирский голос внезапно возникшего из темноты рассерженного коменданта.

«Верхние» стюарды, почти втащившие дубового «мамонта» в «пещеру», словно по команде отпускают простыни, и он падает в руки стюардов, стоящих внизу. Те не могут его удержать. С неимоверным грохотом гигантский «мамонт» приземляется на спину.

Все смеются. Смеются молодо, громко и заразительно. До слёз и колик. Смеётся комендант. Смеются гости, уже успевшие уснуть, но проснувшиеся от этого, поистине всевселенского, шума.

Вместе с ними смеётся Старый Тбилиси и нависшее над ним бездонное ночное небо. Война покинула многострадальный город. Сбежала и спряталась за дальними горами. В мир вернулись спокойствие и благодать, длинные застолья, хмельное вино и красивые песни.

Эта короткая сценка словно взята из старых добрых грузинских кинокомедий. Немного наивных. С большой долей прозрачной и лёгкой грусти. Но всегда до краёв полных жизни, любви и надежды на лучшее.

На «Цинандальские чтения» его пригласили в качестве независимого эксперта. Бывшая усадьба Чавчавадзе. Знаменитые винные подвалы, где на полках в темноте и в прохладе выстроились бесконечные ряды усыпанных пылью времени бутылок и бутылей.

Во время коротких «кофе-брейков» он выходил на балкон и любовался видом далёких горных вершин.

«Простите, горы, что не понял вас, когда мне было девятнадцать».

Если горы попали в вашу кровь, то с этим бесполезно бороться. Вы обречены и вам никогда не избавиться от этой зависимости. Горы будут вам сниться. И даже в предсмертный час вы будете бредить ими.

В субботу «читатели» возвращаются из Цинандали в Тбилиси. На следующий день их ожидает большая культурная программа. Камерный музей примитивиста Пиросмани. Колоритный «Тбилисоба», первый после войны праздник города. Выдающаяся чача в доме на горе в гостях у знаменитого грузинского деятеля всевозможных искусств. Известного скульптора, живописца и большого друга московского градоначальника.

Воскресное погружение в местный колорит и экзотику стартует дружеским хаш-завтраком, где первую рюмку за здоровье гостей поднимает грузинский президент. А далее следует череда совершено нелепых, но очень милых грузинских курьёзов и недоразумений.

Главные приключения начинаются с момента, когда руководитель службы президентского протокола, отвечающий за воскресную программу гостей, отчаянно переел хаша и до полудня полностью выпал из зоны видимости и связи.

Точного плана и понимания очерёдности предстоящих мероприятий не было ни у сопровождающих, молодых подтянутых ребят из «администрации», ни у рядовых сотрудников протокола. А тем более, у водителей автомобилей, закреплённых за «чтецами».

Но бравые грузинские шофёры проявили завидную инициативу и решительно разъехались с гостями и их кураторами в разные части города. А потом битых два часа пытались выйти на общую точку сбора. Гоняли в поисках друг друга по узеньким живописным улочкам. Неожиданно находились и так же неожиданно разъезжались. Путались и терялись в нежном солнечном свете, мелко просеянном сквозь волшебную ярко-золотую листву огромных каштанов и вязов. И всё вокруг было как на полотнах гениального Пиросмани.

Горы были высокими. Песни были красивыми. Люди были весёлыми. А жизнь была долгой и счастливой…

Снова Чеченская республика. Прошёл всего один год, а как всё вокруг переменилось!

Нефть стремительно дорожала. Рубль укреплялся. Не по дням, а по часам становился сильнее и надёжнее. В Грозный хлынул поток денег из федерального центра. Настоящее финансовое цунами, которое с головой накрыло не только столицу республики, но и докатилось до самых дальних чеченских городов и селений.

Москва уже давно активно сотрудничала с местными лояльными силами. А сейчас денежным магнитом перетянула на свою сторону колеблющихся. И всё больше изолировала, выдавливала не способных к диалогу. Не готовых идти на компромиссы. Под корень уничтожала арабских наёмников, непримиримых кровников и отмороженных на всю голову фанатиков-ваххабитов.

Простые моджахеды быстро поняли, в чём заключается принципиальная разница между зимним сидением в тесных, сырых и холодных землянках и достойной службой в составе специальных батальонов министерства внутренних дел республики.

Заработала программа выплаты компенсаций за утраченное жильё. Завалы в чеченской столице постепенно расчищали. Битый кирпич на месте перерабатывался в строительную смесь, которая шла на возведение новых домов. И хотя по ночам в городе не всегда было спокойно, то тут, то там раздавались автоматные очереди, Грозный медленно возвращался к мирной жизни. И с каждым днём становился ему роднее и ближе, чем Москва.

И каждый прожитый день там был так же хорош, как в детстве. Когда в начале первых школьных летних каникул у тебя впереди целая бесконечность прекрасных часов и минут. И время было густым и вязким, словно золотистый мёд из цветов душистой акации.

На Кавказе любят принимать гостей. Умеют дружить и искренне радоваться жизни. Люди здесь ближе к солнцу. Поэтому в их крови его больше, чем у жителей равнин.

– Знаешь, почему у горцев горячая кровь? Солнце согревает нас сильнее, чем тех, кто живёт там, внизу! – это Муса, глава администрации Шалинского района. – Барашек будет сладким и нежным, как лёгкое дуновение весеннего ветерка! Такого барашка можно сто штук скушать и не устать! – смеётся маленький круглый чеченец с гладковыбритыми щеками.

– Муса, вот ты зачем бороду сбривал? Маскируешься? Но ты и без бороды выглядишь, как настоящий ваххабит! – шутят и смеются в ответ люди.

– Нельзя уезжать, дорогой, пока барашка не скушаешь! Поверь мне, нельзя! Большая обида будет! – Муса увлекает гостя за стол.

Что ж, придётся задержаться. Радушного хозяина обижать нельзя. А дела подождут.

Барашек, действительно, сочный. И тает во рту, как сахар.

– У свободы, как у барашка, другой, особенный вкус, если она приготовлена на открытом огне, на свежем воздухе! – хохочет во весь голос Муса.

Муса руководит районом второй год. Непростое, видимо, это дело. У районного начальника по бокам два «стечкина» в деревянных кобурах, с которыми он не расстаётся ни днём ни ночью.

Словно в сложном лабиринте, здесь всё переплетено и запутанно. Перевёрнуто и вывернуто наизнанку. Не сразу разберёшь, кто свой, а кто чужой. Где накормят сладким барашком и уложат спать в мягкую постель, а где выстрелят в спину. Но риски участия в программе «Развитие банковской инфраструктуры в Чеченской республике» хорошо оплачивались помимо зарплаты, предусмотренной его трудовым соглашением.

– Нет Бога, кроме Аллаха! – шутил он, получая пухлый жёлтый конверт.

– И Магомед пророк его! – всегда вежливо отзывался пожилой главбух грозненского отделения Россельхозбанка, закрывая громадный, в полстены, старый дореволюционный сейф.

Только деньги в этой игре не были для него главным. Грозный, Шали, Урус-Мартан, Шатой, Гудермес. Здесь особенно остро ощущались вкус и значение состояния «быть».

Небольшое пространство с запредельной концентрацией жизни и смерти на один кубический сантиметр. Забористая смесь, от которой идёт кругом голова и которой так удивительно легко и весело дышать. Как будто ему только что исполнилось девятнадцать лет, и он всё ещё находится на своей первой войне. И ему, порой, кажется, что все они ещё живы.

Глава 7. Пролетая над гнездом почтальона

В сентябре две тысячи четвертого года он вернулся из госпиталя домой и столкнулся с Димкой в кабинке лифта.

– Давно тебя не было видно. А что не пешком? Праздник какой сегодня или времена изменились? – в вопросе соседа слышится злая ирония.

Действительно, раньше он всегда поднимался на свой последний этаж бегом по лестнице. Но той осенью ему пришлось изменить этой привычке. Процесс восстановления после ранения затянулся и проходил мучительно тяжело.

– Изменились.

– Ты извини меня, сорвалось, – Димка разглядел свежие шрамы, оставленные взрывом на стадионе «Динамо» в Грозном. Их не смогли скрыть ни отросшая борода, ни длинная чёлка, прикрывающая лоб. – Что случилось? Ты в аварию попал?

– Почти угадал. Точное попадание. В краснознамённую Чеченскую республику. Как в «яблочко».

И лёд недоверия и неприязни, возникший между ними много лет назад, мгновенно растаял.

– Слушай, братан, я пивом затарился. Есть пара баллонов разливного из спеццеха, – в руках у Димона две сумки и в каждой по пятилитровому пластиковому флакону, – зайдёшь в гости?

– Не вопрос!

Они были на одной войне, которая навсегда изменила структуру их ДНК. И сейчас у них больше общего, чем у единокровных братьев.

Сосед открывает окно и осень проходит в небольшую московскую кухню. Молча садится к ним за стол. Нужен ещё один стакан.

Втроём они пьют холодное московское светлое. Димка разжился «крафтовым» у друзей из бара, что неподалёку от метро. Хорошая начинка для солнечного и тёплого осеннего дня.

Беззаботно смеются. Осень, спасибо, что заглянула к нам! Большое спасибо тебе, дорогая. Куда мы без тебя?! Ничто так не красит суровую мужскую компанию, как твоё ненавязчивое безмолвное присутствие.

Димка сидит на подоконнике. Крутит самокрутку и подставляет лицо солнцу:

– Я из-за солнца на контракт в Таджикистане чуть не подписался. В нашу группу войск у таджикско-афганской границы. Ещё до Грозного дело было. Старлей-погранец приезжал к нам в часть. Агитировал. Рассказывал, что служба там козырная. Почти курорт. Денежное довольствие с кучей всяких надбавок. Чистейший горный воздух. Ласковое розовое солнце. Представляешь?

Димка может сидеть под солнцем часами, сложившись втрое и замерев, словно гигантская, покалеченная злыми и жестокими детьми больная пустынная ящерица.

– Я первый год почти не спал. Кочевал из одного госпиталя в другой, а заснуть нормально не мог. Закрываю глаза и вижу трупы наших пацанов в окнах Совмина. Да и потом, когда штурм начался…

Время излечивает всё. Сосед удачно вписался в небольшой бизнес, который постепенно разрастается. Денег хватает. И на жизнь, и на сбережения. Правда, со здоровьем проблемы возникают постоянно. Но Димон не сдаётся и продолжает свою борьбу за существование.

Дома часами качает железо. Ходит в тренажёрный зал. Кардио и растяжка. Плюс лечебный массаж и физкультура. Физиотерапия. Бесплатный абонемент в бассейн по линии соцзащиты и общества ветеранов боевых действий. Раз в году обязательно вырывается к тёплому морю. И не важно, куда. Турция, Египет или Тай. Лишь бы было много солнца.

Всё наладилось. Устоялось и поросло травой забвенья. Вернулись сон и аппетит, хорошее настроение и надежды на лучшее. Железо, две штанги и больше десятка гантелей разного калибра, на время забыто и сложено в прихожей в аккуратную пирамиду. У Димки скоро свадьба. Он встретил главную любовь своей жизни. И его история только начинается.

Хорошо посидели. Славно выпили светлого разливного.

– Рад знакомству с тобой. Удачи тебе, Димон!

Сосед закрыл дверь. Поочерёдно защёлкнул все замки и задвинул щеколды. Навесил стальную цепь на крюк, закреплённый в стене с противоположной стороны. Повернулся к нему лицом. А он не узнал его.

Прошло тринадцать лет. Когда он последний раз видел Димку, тому было лет тридцать с небольшим. А сейчас перед ним стоял старик лет семидесяти, а то и восьмидесяти.

Длинные непромытые редкие седые волосы. Такая же седая двухнедельная, уже не щетина, но ещё и не полноценная борода. Пустой беззубый рот. Кожа цвета пересохшей торфяной почвы. Глубокие морщины, избороздившие лицо и шею. Набухшие чёрные мешки под глазами. Уж не блудный ли Димонов папаша вернулся в родное семейное гнездо?

– Пойдем на кухню, – проскрипел «папаша» и знакомо захромал вглубь квартиры. Зачиркал ластиком ступни по полу тёмного коридора, сильно припадая на одну сторону.

Всё-таки, это Димон.

Соседская кухня выглядела странно. В ней всё было обёрнуто толстым слоем серебристой фольги. Стол и стулья. Шкафы и полки. Фольгой были оклеены стены и потолок. Даже пол и окно. Но в то утро окно было широко распахнуто и за ним играла и переливалась в солнечных лучах золотистая листва берёз, успевших дорасти до высокого шестого этажа.

Небольшое помещение было переполнено весёлыми солнечными зайчиками. Они скользили по его лицу и по лицу соседа. Ослепляли на мгновение, попадая в глаза, и бежали дальше. Отскакивали от стены к стене. Бойко прыгали вверх и вниз. Дурачились и резвились. Гонялись друг за другом. Играли в догонялки среди замысловатых узоров живых теней, отбрасываемых ветвями деревьев, чуть покачивающихся на лёгком ветерке.

– Помогает от «проникновения», – заметив его удивление, пояснил Димон, – защищает от «чтецов». Полной гарантии нет, но так на душе спокойнее. Дополнительная предосторожность лишней не бывает. Даже пословица говорит, что лучше быть бережённым, чем конвоем стережённым. Присаживайся. Курить будешь?

Он отказался, а сосед принялся раскуривать самокрутку.

– Где пропадал? Разное про тебя говорили. И поверишь, я тебя не узнал. Ты же помолодел лет на двадцать.

– На тринадцать.

– Именно. Не постарел, как все мы, а стал моложе. Удивительно. Тогда, в девяносто шестом, когда я из госпиталя домой вернулся, ты выглядел старше, чем сейчас. А вот у меня на первом обязательном ежегодном СТЭ-тестировании выявили полную индивидуальную несовместимость с системой. Начинается подключение, а я по полу катаюсь с высунутым языком. Система в ответ начинает сбоить. В локальной сети сплошняком идут помехи, – Димон заново раскуривает успевшую «остыть» папиросу, – я теперь «внесистемный». И каждое утро, проснувшись, Богу «спасибо» говорю за то, что меня на утилизацию или на перевоспитание не отправили. Возможно, засчитали моё боевое прошлое. Учли былые воинские заслуги. Или просто пожалели инвалида убогого. Мол, чего с калекой возиться. Он и сам скоро сдохнет. Зачем на него пулю тратить или таблетки переводить?

От курения у соседа пересохло во рту.

– Пожалуйста, передай мне воду, – просит его Димон, удобно устроившийся на широком подоконнике.

Боль, днём и ночью мучающая соседа, на время отступила. Но стоит ему пошевелиться, чуть сдвинуться с места, как достигнутое равновесие будет нарушено. И боль вернётся.

– Пять лет назад развёлся. Жена не мыслила семейной жизни без СТЭ-общения. Бизнес благополучно развалился. Как, впрочем, у многих. Но на войне и не такое бывало. Так что жаловаться глупо. Имеются накопления. Пусть и небольшие. Есть пенсия по инвалидности с надбавкой за первую группу. Здоровья с годами, в отличии от тебя, у меня не прибавилось. Я давно перепрыгнул со второй ступеньки на первую.

Сосед ненадолго замолкает. Беззвучно шевелит губами, словно пересчитывая в уме свой невеликий капитал. Медленно, небольшими глотками, пьёт воду из литровой алюминиевой кружки.

– Только странно всё это. Я про нынешнюю природную аномалию. Про это нескончаемое бабье лето, побившее все мыслимые и немыслимые температурные рекорды. Кажется, что оно длится уже лет сто или даже больше. Я успел забыть, когда это лето началось, а оно всё не заканчивается и не заканчивается. С одной стороны, редкая благодать. А если посмотреть с другой стороны, то словно кто-то долго и тяжело прощается с тобой. Застрял в дверях и стоит на пороге. Всё никак не может решиться и уйти прочь.

– Димон, одиночество порождает такие мысли и делает нас старше. Как на войне, где один год идёт за три, а то и за пять.

Мечты о межпланетных перелётах так и остались мечтами. Староверы варят щи и борщи в тех же кастрюлях, что и пятьдесят – семьдесят лет назад. Готовят каши и кисели на керосиновых плитках-коптилках и керогазах. Такова долгожданная стабильность.

Всё можно спланировать заранее. Появилось много новых профессий. СТЭ-дизайнеры, СТЭ-психологи, СТЭ-финансисты. И прочие, и остальные. Все подстроились. Попали в поток и абсолютно счастливы.

Бок о бок со старым невзрачным миром существует новый. Яркий. Красивый. Праздничный. И уже непонятно, который из этих двух миров более настоящий. Но девяносто девять целых и девять десятых процента населения столицы давно сделали свой выбор.

Настоящая реальность не там, где ты оказываешься в короткие мгновения вынужденных возвращений. И не там, где ты окружен бесконечными бытовыми проблемами. Где тебя на каждом шагу подстерегают социальные и межличностные конфликты. Преследуют реальные угрозы или до смерти пугают надуманные страхи. Отсутствуют звуки и краски, вкусная еда и напитки, удобная и по сезону одежда и обувь. Зато полно насекомых и грязи, инфекционных болезней, гниющих отходов и неприятных запахов. Где всегда холодно и моросит мелкий зелёный дождь. Или падает с небес крупными хлопьями тяжёлый фиолетовый снег. Где пасмурно и совсем не светит солнце, скрытое низкими тёмно-красными облаками, что застыли над городом на уровне средних этажей старых московских высоток. Не там, где даже самым ясным днём темно, как в сумеречную вечернюю пору. Где с раннего утра и до поздней ночи ты находишься в состоянии перманентной борьбы, в которой главным призом победителю станет ещё один унылый день безрадостной жизни.

Тебе здесь нравится? Нет? Ты устал, промок и продрог? Опротивели постоянные простуды и непрекращающийся кашель? Надоели жёлтые сопли, рыхлые дёсны и выпадающие, словно по расписанию, один за другим, зубы? Охваченное ангиной красное горло и скрипучая боль в воспалённых суставах? У тебя больше не осталось сил бороться? И ты уже не хочешь каждое Божье утро, возродившись из пепла и небытия, повторять шаг за шагом путь, что был пройден вчера?

Так в чём же дело?! Не медли. Милости просим. Окошко в вечность открыто. Лети! Тебя здесь никто не держит. Счастливого пути! А к вечеру о тебе даже не вспомнят.

Димон решил ещё пожить немного исключительно из чувства любопытства. И бывает, что жизнь преподносит ему приятные сюрпризы. Например, такие, как нынешняя, ни с чем не сравнимая осень. Или твоё неожиданное появление у дверей. И это лучшие доказательства того, что он задержался здесь не зря.

Зачем спешить и торопить неизбежное, если на дворе стоит чудная, почти летняя, погода? Если есть интересный собеседник и из-за облаков выглянуло солнце. И ты словно перенёсся в другую вселенную. В сказочный и волшебный мир счастливых детских сновидений. И вокруг удивительное бабье лето, как посмертная награда всем, кто упрямо верил и терпеливо ждал.

– Революций и технологических прорывов в остальных сферах не произошло. Все мощности и ресурсы ушли на развитие СТЭ-индустрии. В другой, невидимый мир. Там наши достижения, свершения и победы. А здесь уже давно никого нет. Здесь никому не интересно. Даже Крым сейчас опустел и цены ниже, чем смешные. Думал этой осенью податься в Судак. Но передумал. В Москве сейчас теплее, солнечнее.

Таких, как Димон, в городе остались единицы. Они больные изгои, не совместимые с Системой. Покидая свои жилища, они берут с собой большие, размером с «мухинский» стакан, медные колокольчики. Словно прокажённые, они обязаны извещать о своём приближении. Но Димон выходит во внешний мир очень редко. И только ночью.

«Внесистемные» поддерживают между собой связь. Пишут письма на бумаге. От руки. Как в дотелефонную эру. Никакой техники. Компьютеров, телефонов и прочего, что так или иначе может быть связано с СТЭ.

«Почему всё изменилось и время стало другим?» – главный вопрос, который их волнует и не даёт им спокойно доживать жизнь.

Они строят теории. И занимаются этим вполне легально. Димон не знает почему, но Главный вопрос не был внесен в перечень запрещённых тем. Возможно, что их мнение представляет интерес для тех, кто разрабатывает инструкции и устанавливает правила.

Цензура есть. Есть и лимит до шестидесяти писем в год. На всё про всё у каждого из них имеется сто двадцать стандартных листов бумаги формата «А-четыре». В среднем, по два листочка на одно письмо. Пронумерованную бумагу, перья и чернила, марки и конверты можно купить в ближайшем почтовом отделении. Чеки необходимо сохранять и вести обязательную статистику по расходникам в специальной тетради. И с этим лучше не шутить, коли жизнь дорога. Внезапные проверки здесь обычная история. Инспектора тайной полиции серьёзные ребята. С ними не забалуешь.

Многие из тех, кто вне системы, живут на старой земле. Там нет тотального контроля и инспекторов, проверок и электричества. И всё словно в позапрошлом девятнадцатом веке. Нет никаких ограничений. И колокольчики не нужны.

Огромное СТЭ-пространство и территории, где люди остались в медленном времени. Есть места, в которые письмо дойдёт за три-четыре дня или за неделю. А куда-то не успеет добраться и за месяц.

– Значит, почтальоны не исчезли, – он начинает подозревать, что они, действительно, вечны.

Почта продолжает работать. Рядом с ней живут своей неприметной обычной и привычной жизнью сотни и тысячи маленьких городков и селений российской глубинки. Сами за себя и сами по себе. Люди ведут натуральное хозяйство на замкнутых огороженных территориях. Изредка выбираются в крупные городские или поселковые центры, когда сильно «приспичит», чтобы разжиться на почте самым необходимым: «расходниками» и солью, спичками и старыми газетами.

Никому не мешают и их никто не трогает. Власти смотрят на них сквозь растопыренные пальцы. Пусть себе доживают. Главное, что они не нарушают Правила. А на всё остальное можно закрыть глаза.

«Внесистемщики» пишут друг другу письма. Читают старые книги. В ясные лунные ночи считают на белом небе чёрные звёзды. Те из них, кто живёт «за ленточкой», полностью ассимилировались с обычным населением. Безболезненно влились в «медленное» время и ведут «медленную» жизнь.

Там всё просто, ясно и понятно. Мужики с раннего утра и до позднего вечера пропадают в бескрайних полях. По весне пашут и сеют. Лето проводят на сенокосах. Осенью жнут и снова пашут под озимые. Зимой готовятся к весенним посевным работам. По выходным и праздникам пьют некрепкую, но сильно дурную картофельную брагу. Напившись, беззлобно дерутся «до первой крови». Выпустив пар и покуражившись, тут же идут на мировую. Бабы рожают, занимаются стряпнёй и ведут домашнее хозяйство. Дети ходят в обычные школы. Часто, в одну единственную на всю округу, добираться до которой приходится часами.

Такая жизнь. И кажется, что старое время течёт всё медленнее и медленнее. И скоро навсегда остановится. Застынет и пропадёт, канув в никуда, провалившись в вечность.

– Ты это читал? – сосед вытаскивает из алюминиевой хлебницы потрёпанную стопку бумаги с едва различимым текстом. Словно молью побитая временем, бледная и затёртая четвёртая копия. От долгого хождения по рукам бумажные листы насквозь просалились и стали прозрачными. – «Манифест Сопротивления».

Очень редкий экземпляр. Настоящий раритет. Сделан на старой механической печатной машинке. Когда-то это был самый надёжный и безопасный способ копирования информации.

Тогда отсутствовал тотальный контроль. Первые «чтецы» были слабыми и их было мало. Имелся запас неучтённой бумаги и сохранились исправные машинки. А главное, ещё не были ликвидированы все независимые переписчики.

Сейчас ничего этого не осталось. «Чтецы» оттачивают свои навыки по новым СТЭ-методикам. Спрятаться от них можно только на кухне, завернувшись с головы до ног в многослойную фольгу. Всё остальное находится под «колпаком». Контролируется спецами гвардии. Но технологии продолжают совершенствоваться. Никогда нельзя быть уверенным, что ты в полной безопасности. Однажды, тебя «прочитают» и вычислят. И всё закончится громким завыванием медицинской сирены у подъезда дома, в котором ты живёшь.

У Димона от одного слова «медицина» бегут мурашки по коже и душа в пятки прячется. Поэтому он основательно укрепил дверь. Когда настанет час и за ним придут, он не дастся им в руки живым. У него в запасе будет несколько секунд. Димон успеет выпорхнуть из окна.

– Приходится быть очень осторожным. Во всём. И в поступках, и в мыслях. Особенно в мыслях. Один неверный шаг, одна ошибка и ты на принудительном СТЭ-перевоспитании. Глазом моргнуть не успеешь. Программа «Ремонт» или, как сейчас говорят, «Реновейшен». Лечение проводят в быстром времени. Вся процедура занимает день или два. Не больше. И ты уже совсем другой.

Только у соседа несовместимость и его обязательно «посадят» на галоперидол.

– Чур меня, чур!

Всё как в лучшие времена рассвета советской карательной психиатрии. Программу восстановили. Реставрировали по полной. До самых последних мелочей и деталей. Работают, как положено. Основательно. Не спеша. С «жёсткой привязкой». Настоящая первосортная химическая лоботомия со знаком качества СССР. И с полной пожизненной гарантией от министерства Соцпсихздрава и социальной системы сохранения психического здоровья граждан Султаната.

После завершения лечения следует обязательный перевод на дальние нейтральные территории. На бесполезные общественные работы. Для лучшего закрепления результатов. До полного и окончательного «выздоровления». Но там плохие условия и климат неподходящий. Тяжёлый физический труд. Холодные фанерные бараки. И Димону там долго не продержаться. Поэтому, зачем понапрасну мучиться, если есть простой и лёгкий выход в окошко шестого этажа?

– В новой гвардии служат люди с хорошим чувством юмора. Программа «Реновейшен», говоришь? Так называлась секретная военная медицинская программа в Советском Союзе. Искали способы перезагрузки и перенастройки человеческого организма. Полной регенерации костей и тканей. Внутренних органов. И даже головного мозга. Ты что-нибудь об этом слышал, Димон? Нет? Я и сам узнал об этом не так давно и совершенно случайно.

Димон нежится на подоконнике. Подставляет лицо под яркие солнечные лучи и зажмуривает от удовольствия глаза. Курит, выпуская клубы сизого дыма. Радуется, словно маленький ребёнок, прекрасному и удивительному дню.

Сегодня можно ни о чём не беспокоиться. Ни о чём не думать. Город совершенно пуст и безлюден. Праздник. В столице введён режим СТЭ-выходных. На улицах остались только патрули. Но и они сосредоточены у станций метро, на контрольно-пропускных пунктах и у ретрансляторов государственного значения. В такие дни «колпак» отключают, чтобы не перегружать и без того до предела загруженную сеть. Благодать Господняя!

– И ни ты, ни я не знаем, будет ли в нашей жизни ещё один такой день. Но я голову даю на отсечение, что не будет! Прочувствуй его. Проникнись им. Постарайся запомнить всё, что в нём было. От первой и до последней секунды. Эти воспоминания останутся с тобой и будут согревать. Подарят силы, чтобы ты мог продолжать жить и ждать, – вещает с подоконника сосед.

Возможно, что ждать придётся очень долго. Когда и как это произойдет, Димон не знает. Но нет ничего вечного. Всё обязательно должно закончиться.

Только соседу до этого момента не дотянуть. Последнее время у него со здоровьем не ладится. Имеют место большие проблемы и с сердцем, и с головой. Всё, что ему остаётся, это скучно доживать оставшееся. По-стариковски шаркать ногами при ходьбе. Плохо и беспокойно спать по ночам. Днём, задремав во время обеда, клевать носом над тарелкой давно остывшего жидкого супа. И, что самое противное, постоянно зассывать в сортире брюки и тапочки.

– «Кто, если не мы!» – гордый девиз бесстрашных десантников дополняется коротким Димоновским смешком, полным горького бессилия.

От судьбы не убежишь. А Димону и бежать некуда. Его жизнь проходит в этих четырёх стенах. Ночные вылазки за границу квартиры в поисках «медленного» провианта не считаются. Редкое исключение из общего правила.

Димон знает одно место неподалёку. Старый заброшенный продмаг, где лет десять тому назад он подрабатывал сторожем. Там чудом сохранилась маленькая потайная кладовая. В ней соль и сахар, сухари и макароны, и даже «сгущёнка». Сладкое сгущённое молоко в металлических банках.

А Димону больше ничего и не надо. Раз в два – три месяца он набивает этим добром рюкзак и может продолжать своё «одиночное кругосветное плавание». А что в Крым собирался, так это просто, чтобы поговорить. Мечты и хотелки. Пустые фантазии и самообман. Предел его «браслета» одна верста. И ни шагом дальше. Но Димону очень хочется досидеть до конца своего последнего киносеанса. Узнать, что же будет в финале этого безумного «муви». Увидеть своими глазами, как всё произойдет. Чем завершится.

– Ты только представь! Однажды мир снова изменится и все начнут жить с чистого листа. Как ты думаешь, такое возможно?

– Нет, Димон, невозможно. Эпоха добрых сказок для самых маленьких и глупых давно завершилась. Это пустое и бессмысленное самоутешение. Ты же прекрасно знаешь, Димон, что в «клетке» место монстров, которых ты победил, тут же займут другие монстры. И эти новые чудовища будут намного страшнее и злее прежних.

А кино, в обычном понимании, умерло совсем. И Димону часто бывает грустно. Неужели, его любимые голливудские фильмы на плёнке и на широком экране исчезли навсегда? И никогда не вернутся назад, как и кинотеатры?

– Дима, всё очевидно и просто, как дважды два. Настоящее кино навсегда закончилось. И оно никогда не вернётся. Ему больше некуда возвращаться.

Все кинотеатры снесены. Разрушены до основания под ноль. А на освободившихся площадках отстроены подстанции с генераторами СТЭ-излучения. Кино, в отличии от почтальонов, не прошло тест на СТЭ-совместимость.

Он бегло, лист за листом, просматривает рукопись, выданную соседом. И ему кажется, что старая промасленная бумага сохранила в себе тепло сотен рук, в которых она успела побывать за свою долгую жизнь.

В Манифесте говорилось о времени. О том, что его «ковёр» поизносился до дыр и по возникшим прорехам можно свободно перемещаться. Переноситься в прошлое, которого ещё не было. Или в будущее, которое уже никогда не наступит.

Скоро всё исчезнет. Вернее, уже исчезло. И этот новый мир, лишь суррогатная подмена настоящего мира. Декорация. Макет, изготовленный экспериментаторами и оставленный нам в утешение на короткий срок.

Наше время умирает. Оно утратило последовательность. Прошлое, будущее и настоящее соединились в одной точке. И в этот короткий миг возможно всё. Нет границ. Нет правил. Инструкции бесполезны.

– И что ты об этом думаешь? – он оторвался от чтения и терпеливо ожидает ответ соседа.

Но Димон ничего не может ему подсказать или посоветовать. А сбежать и жить на берегу тёплого океана это, действительно, отличная идея. Димон ему завидует. Он бы и сам хотел. Только у него не получится. Для Димона существуют многочисленные непреодолимые ограничения. Подорванное здоровье. Закрытые для перемещения зоны и сектора. Базовые условия и пользовательские соглашения. Эх…

– А если противленцы правы и всё, действительно, закончилось? И наяву ничего не происходит. Реальность, это лишь обрывки наших сновидений? – Димон часто думает об этом. – Всё, что нас окружает, ненастоящее. Мы давно умерли. Но каким-то удивительным образом продолжаем наблюдать за картинкой мира, которого нет. А как иначе объяснить этот невероятный климатический сдвиг? Или таинственный съезд таймологов?

А к обеду станет по-летнему жарко. Прогноз погоды обещает плюс двадцать–двадцать пять градусов по Цельсию. Но будет за тридцать, не меньше! Димон готов поспорить!

– Да на что угодно! Здесь солнечная сторона. Совсем скоро сюда на час–другой вернётся лето и можно будет загорать! Оставайся! Есть настоящее домашнее пиво. Очень редкий и дефицитный продукт. Но у меня имеются нужные связи! Посидим. Попьём пива. Покурим. Вспомним добрые старые времена.

– Прости, Димон. В следующий раз.

Распрощавшись с соседом, он вернулся к себе.

Устроился на диване. Взял пульт, но тут же отложил его в сторону и не стал включать телевизор. От переизбытка новой информации у него заболела и пошла кругом голова.

Он не смог усидеть на одном месте. Поднялся с дивана и нервно заходил по квартире, меряя её шагами. От окна гостиной до входной двери. От двери до гардеробной. От гардеробной до кухонного окна. Затем в обратной последовательности.

Стал энергично массировать виски и растирать ладонями лицо. Но не мог справиться с волнением и взять себя в руки, остановиться и успокоиться.

Дела обстоят гораздо хуже, чем он предполагал. Действительность оказалась сложнее и враждебнее, чем он мог себе представить.

До этого момента он считал, что полностью готов к встрече с новой реальностью. С ним работали лучшие специалисты особого подразделения СТЭ-гвардии. Результаты всех тестов, проведённых за время адаптации, были отличные. Да что там скромничать?! Он показал ошеломляющие результаты и сам не верил в это. Но цифра «96,9» упорно высвечивалась на экранах всех датчиков и дозиметров.

И ещё он был абсолютно здоров. Это совершенно непередаваемое, фантастическое ощущение. Все боли ушли. Все шрамы сравнялись. Пропали следы старых ожогов и осколочных ранений. Его левая разорванная щека снова стала гладкой.

Но только сейчас он осознал, насколько они поторопились с началом второй фазы. Нужно было ещё хотя бы немного подождать. Адаптация после Ремонта должна была занять больше времени.

Но менять что-либо уже поздно. А ему не помешало бы подумать о том, что он будет есть на обед. Он не взял брикет быстропищи в киоске-автомате на выходе из метро. Впрочем, это к лучшему. Небольшая лёгкая пробежка приведёт в порядок его мысли. Позволит полностью прийти в себя и победить внезапно возникший и всё более разрастающийся под сердцем страх. Страх, что вначале проявился на физиологическом уровне участившимся дыханием и дрожью в руках, а затем полностью вытеснил и заменил собой все остальные чувства. Но с ним и не такое бывало. Он справится.

Опасения, боязнь и нерешительность нельзя допускать к пульту управления. Позволить им властвовать и диктовать тебе условия. Определять направление твоего движения. Если это произойдёт, то тогда ты, действительно, пропал и исправить что-либо будет невозможно.

Ему не стоит сбрасывать со счетов, что в настоящем у него хорошая позиция. Есть время, силы и здоровье. Он готов всё изменить и переделать. Переиначить и переиграть.

Чтобы отвлечься, он прошёл в рабочий кабинет. Выдвинул наугад один из ящиков секретера. И первое, что он там увидел, была древняя папка с его первой рукописью. Вещественное напоминание о том, что нельзя останавливаться на полпути и прекращать сопротивление. Всегда надо идти до конца. Биться до последнего.

Он должен вернуться к работе. Заново переписать старый текст. И поставить финальную точку в правильном месте.

Его размышления прервал телефонный звонок. Это снова зазвонил мобильник, что был оставлен ему на кухне рядом с ведёрком со льдом, бутылкой шампанского и визитной карточкой. Кто-то настойчиво звонил уже во второй раз.

Первые сигналы он проигнорировал, полагая, что это ложный вызов.

«Безусловно, звонок предназначен не мне, а кому-то другому», – подумал он в тот момент.

Не стал отвечать и сейчас. Всё ещё надеялся, что звонивший допустил техническую ошибку при наборе номера. Досадную оплошность, которая заставила его вновь напрячься и занервничать, часто и напряженно задышать, словно он только что преодолел за рекордное время стометровку.

Телефон умолк.

Прошла одна минута. Следом вторая. Скоро всё прояснится. Если в ближайшие время ему не перезвонят, то это значит, что неизвестный абонент догадался, что набирал неверный номер.

Зря, ой зря, он отказался от предложения Димона и не остался с ним пить настоящее пиво. И где только Димону удалось его раздобыть? Живую воду сейчас в столице найти проще. Сказал, что сработали старые проверенные и надёжные связи. Что ж, связи и знакомства с нужными людьми всегда были, есть и, видимо, ещё очень долго будут хорошей основой для решения самых сложных вопросов.

Наверняка, у соседа нашлась бы и обычная «медленная» еда. Какой-нибудь завалявшийся в холодильнике бутерброд с окаменевшей копчёной колбасой сорта «брауншвейгская». Или с заветренными и ставшими прозрачными, как слюда, тонкими лепестками твёрдого «российского» сыра. Да хоть бы и позавчерашняя холодная овсянка на воде. Как в «Матрице». А если в неё можно было бы добавить пару ложек «сгущёнки» из потаённой кладовой, то получился бы настоящий царский обед! Второе блюдо и десерт в одном флаконе.

Но шанс был упущен. Возвращаться в квартиру на шестом этаже он не станет. Не в его это правилах. Если ты вышел за дверь, то не оглядывайся. Обернёшься или просто посмотришь, невзначай, через плечо, и можешь сушить вёсла. Ты пропал. Проиграл. А проигрывать в самом начале новой партии он не собирался.

Телефон зазвонил в третий раз. Что ж, чему бывать, того не миновать.

Он прошёл на кухню и взял мобильник. Это странно, но гаджет показался ему тяжёлым, словно кирпич. И ужасно холодным, будто всё это время лежал вместе с бутылкой шампанского в ведёрке со льдом.

Он нажал на покрытую инеем клавишу «Приём». Осторожно и медленно, как гранату с выдернутой чекой, поднес аппарат к уху.

– Алло? – тихо произнес с тайной надеждой, что вызов, всё-таки, предназначается не ему и это недоразумение прямо сейчас разрешится формальными извинениями звонившего.

Его последние чаяния были разрушены бодрым молодым голосом незнакомого собеседника:

– С возвращением, солдат!

Ошибки быть не могло. Звонили ему. Но кто?

Словно в ответ на его незаданный вопрос из трубки донеслось:

– Ты что, не узнал меня? Я Док! «Лёгкий»! «Штопают гандоны. Настоящих пацанов зашивают!» Теперь вспомнил?!

Он уже давно привык к тому, что действительность многократно превосходит сформировавшиеся у него ожидания. Постоянно преподносит ему самые неожиданные сюрпризы. Например, всё, что происходило с ним раньше. Особенно в последние шесть месяцев, которые он провёл в клинике после пробуждения.

Он уже перестал обращать внимание на странности в поведении окружающих его людей. На несоответствующие простым и обыденным вещам и предметам характеристики и свойства. На нелепые нестыковки и глубокие разрывы в пространственных и временных связях. Каждый раз, столкнувшись с необъяснимым и сверхъестественным, он вспоминал Боткинскую больницу. Первые сутки, проведённые в реанимации.

Чем ещё можно было его удивить после всего, что с ним там произошло?

Ничем. Это был риторический вопрос. Но он был удивлён. И тут же попытался дать логическое объяснение случившемуся. Найти разумные доводы, что позволят ему вырваться из плотного кольца загадок и тайн, которыми он был окружён со всех сторон.

Если всё это происходит с ним, то почему не может случиться с кем-то ещё? К чему такая исключительность в оценке собственной персоны? Вполне возможно, что Док такой же участник программы «Реновейшен», как и он. Просто ему не предоставили эту информацию. И на то могли быть веские причины. Например, особая секретность данных сведений. Он и без этого знает много. Слишком много.

– Ты быстропищей не успел отравиться? Молодец! Она от лукавого! – Док громко смеётся в трубку. – Потерпи немного. Я буду у тебя через двадцать минут! Шампанское ещё осталось? Да ты дважды молодец, гвардеец!

Как бы он не успокаивал себя, что бы он себе не говорил, этот звонок заставил чаще биться его новое сердце.

Всё-таки, он попросил Димона сделать ему самокрутку. До прихода Дока он покурил, включив на полную мощность кухонную вытяжку над плитой.

Звонок из прошлого. Старый добрый сценарный приём. Он его ждал. Он чувствовал, что подобное обязательно должно было случиться. Кто-то должен был помочь расставить по своим местам детали доставшегося ему и всё никак не срастающегося заковыристого пазла.

Старый сценарий стал реальностью. Ещё один поворот в замысловатой траектории его движения из ниоткуда в никуда. В этой самой распространённой линии человеческой жизни. А если быть совсем точным, то единственно возможной. Без опции второго, дополнительного варианта пункта отправки и назначения. Как в бородатой шутке десантуры про затяжной прыжок.

А Док не ошибался, когда говорил, что они ещё встретятся. Гвардии капитан Белов никогда не бросает свои обещания на ветер.

Глава 8. Пронто пронто

Последний раз он курил в Чечне. Вместе с Мусой. После взрыва на стадионе он больше не возвращался в Грозный.

Сейчас столица Чеченской республики и её окрестности, это огромный миллионный мегаполис. Крупнейший центр мусульманского СТЭ. Самый современный в Восточном мире. И с самой высокой скоростью. Средний уровень совместимости населения там выше, чем в Эмиратах.

Противленцев в тех краях почти не осталось. А те немногие, кто остался, живут в медленном времени высоко в горах. Рассказывают своим детям и внукам истории о днях минувших. О первой и о второй войне. О жизни предков в довоенное время. О самой большой войне и о Великом переселении. О Великом возвращении.

Исповедуют старый ислам. «Нет Бога, кроме Аллаха», – шахада. «Во имя Аллаха, Милостивого и Милосердного», – бисмалла.

Исполняют канонический намаз. Подают заят. Соблюдают уразу. Всё остальное им даёт Аллах. «ХабсунАллах! Аллаха нам достаточно!»

Но даже они не нарушают Правила.

На равнине никто не помнит о войнах. Слишком много времени прошло. Очень быстрого времени.

Сейчас он изменит этот мир. Так ему будет легче понять и принять то, что расскажет Док. А Док обязательно расскажет что-то очень важное. То, что полностью изменит правила игры и её дальнейший ход.

Во всём есть тайный смысл. Каждая деталь действительности содержит знаки и указатели, которыми следует руководствоваться. Идти туда, куда они направляют. Нужно только пристальнее всмотреться в окружающее. Это единственный способ не сбиться с правильного пути. Удержаться на верной дороге и не заплутать.

Звонок Дока. Его обещанный скорый визит. Исполненное через много лет обещание. Выведут ли они его из дремучего тёмного леса загадок на свет Божий?

Он глубоко затянулся. Задержал выдох, насколько это было возможно. И у него закружилась голова. К горлу подкатил ком тошноты. Ему срочно требуется найти точку опоры получше, чем ноги, ставшие ватными и ненадёжными.

«Присядь и расслабься. Сейчас это пройдёт. И время станет другим».

Надо только закрыть глаза и успокоиться.

И время замерло. Остановилось. И он повис в нём, как маленькая мушка дрозофила, застрявшая миллионы лет назад в куске золотистого янтаря осени. В самом начале сентября, когда её янтарь был молодой и липкой прозрачной смолой…

Впереди маячит армия и это значит, что у него нет никаких планов. Его ожидают два долгих года строевой и боевой подготовки, нарядов по очереди и вне, утренних и дневных построений, обязательного вечернего просмотра информационной программы «Время» и ночных учебных тревог.

А её голова полна дерзких замыслов. Недавно ей приснился сон. В том сне она увидела во всех деталях сценарий, который в скором времени обязательно напишет. И этот сценарий полностью изменит её жизнь.

Вот только их совместный сценарий будет простым и коротким. Ведь до начала осеннего призыва осталось всего два с половиной месяца. Но течение времени можно замедлить и остановить. Превратить мгновение в вечность. И застыть в ней, как мушка в янтаре. Зависнуть. И это просто офигительно.

– Держи. Здесь адрес и телефон, – она протягивает ему листочек бумаги. С ней всегда модная ручка и толстый буржуазный блокнот-ежедневник для записей. – Родители пусть ни о чём не беспокоятся. Скажи им, что у меня всё под контролем. Приезжай скорее. Я буду тебя ждать!

Привстала на мысочки, поцеловала и исчезла со двора. А он ещё долго стоял у турника с глупой улыбкой на лице и вкусом её сладкого поцелуя на внезапно пересохших губах.

Она научила его не только любить. Она научила его любить кино. Открыла ему новый большой и яркий мир. Такой же яркий и большой, как их общее лето и несколько дней в начале сентября.

Они ровесники. Разница в год или полтора в их игре не считается за срок. Они обожают глэм-рок. «Dandy in the Underworld» можно прослушать тысячу раз. А затем ещё одну тысячу. Но самое любимое, это «The Rise And Fall Of Ziggy Stardust And The Spider From Mars». Музыка, которую они готовы слушать вечно.

«Five years» прекрасны. В начале полная тишина. Затем вдалеке возникает звук ударных. Он нарастает. Барабаны создают импульс и дают простой ритм. Но мы сейчас говорим о музыке сердца. А она сложнее и громче. Словно подтверждая это, вступает акустическая гитара. Подтягивается фортепьяно. Постепенно мелодия становится полнотелой. Словно хорошее вино, что было вовремя и к месту открыто. Красиво и правильно подано. И это, действительно, уже похоже на полноценное сердечное биение. На его насыщенный и глубокий, ни с чем не сравнимый звук.

– «I kiss you/ You are beautiful», – он поёт, а Дэвид Боуи подпевает ему.

– «Because five years!» – весело и звонко, точно попадая в ноты, подхватывает она.

Вместе с Боуи они трио.

– «Five years!» – сломя голову они бегут в спальню.

– «Five years!» – с разбега падают на широкую родительскую кровать.

Можно прокричать вместе с Боуи «Five years!» двадцать один раз. Первый трек длится четыре минуты сорок две секунды. За это время они успевают скинуть с себя одежду и крепко обнять друг друга. И на «Soul love» они уже плывут по бескрайнему морю любви.

У пятого альбома Боуи отличный сюжет и громадное пространством для импровизации.

– Ты не один! – убеждает его «ДэБэ».

И он с ним абсолютно согласен. Ведь рядом она. Вместе им наплевать на весь остальной белый свет. Но они ещё не знают, что не только это лето, а целых пять лет…

А впрочем, скажите мне, что такое пять лет? Это просто капля. Пылинка. Мельчайший атом в бескрайнем океане космического времени. Пять лет пролетят. Ты их не заметишь. Так и вся жизнь промелькнёт. Унесётся прочь, словно прокрученная на скорости «быстрого времени». Уместится в одно мгновение, ничего не значащее для этого мира.

В начале сентября позвонили родители и сообщили, что ему пришла повестка на призывную медкомиссию.

«Мой ангел любви, где ты сейчас? Мне очень нужна твоя помощь. Поверь, я небезнадёжен. Где же ты, мой милый ангел? Мне одному не справиться с этим заданием. У меня не получится выжить в лютом пронзительном холоде московской зимы».

Он чувствует ледяное дыхание мира, лишённого Оболочки. Куда пропали её тёплые ладони, что согревали всех нас? Их больше нет. Место света и тепла заняли заполярный холод и непроглядная темень. От былых надежд не осталось и следа. И вокруг только нескончаемая тревога и нестерпимая, не превозмогаемая и нечеловеческая боль.

Впрочем, любая боль, как и сталь, со временем притупляется и режет не наповал. Не отсекает с одного маха конечности и большие куски мяса. Не разваливает тебя надвое от плеча и до седалища. Просто тупо бьёт наотмашь, оставляя на теле внушительные гематомы. Огромные, как школьный глобус, подкожные пузыри, наполненные чёрной сгустившейся кровью.

Его не обмануть этой длинной золотой сказкой залитых ярким солнечным светом осенних московских улиц. Всё очень скоро и очень плохо закончится. Счастливой концовки у этого фильма не будет.

«Ангел, пожалуйста, помоги! Не дай мне замёрзнуть. Не дай мне сгинуть в одиночестве!»