Темные воды

Глава 1. Научная обсерватория

Безжизненная пустыня, лишенная растительности и осадков, простиралась через континент безмолвно и однообразно, а редкие ветровые потоки, проносящиеся через песчаные дюны, моментально скрывались. И так продолжалось день за днем. Но однажды необъятные горизонты начали растворяться, теряя свои четкие очертания. Пространство заполнялось душной темнотой, сжималось черно-багровыми тучами. Разгоняясь, понеслись неистовые вихри, с каждым витком набирая скорость. Ветер яростно наполнял бурю песком, поднимая его все выше, смешивая с пылью, объединяясь в сокрушительное восстание. Песчаный буран, наступающий черной волной, обрушился на единственный объект в пустыни – научную обсерваторию. Будто бы гнев природы предназначался исключительно для нее.

Это была особенная песчаная буря, которая пробивалась с севера, взбунтовавшаяся против постоянных устойчивых ветров. Прежде подобные песчаные бураны быстро продвигались через пустыню в южном направлении. Однако этот северный буран из песка и гнева не терял своей ярости уже третий день. Неистовая ураганная злость истязала научную обсерваторию, расположенную посреди пустыни, и вовсе не продвигалась дальше, как положено по законам природы перемещаться нормальным песчаным буранам. Впрочем, изредка порывистое дыхание ветра успокаивалось, и вмиг становилось размеренным дуновением. Буря затихала, будто старалась затаиться, чтобы повнимательнее присмотреться, словно выискивая что-то конкретное среди этого хаоса. А спустя время снова завывала гулом, набиралась злобных воздушных потоков и резко поднимала песчаные дюны, чтобы продолжить стихийный натиск.

Исследовательские наблюдения дальних объектов космоса были приостановлены. Невиданный прежде разгул стихии вселял в обитателей обсерватории беспокойство. Они полагали, что сила ветра с порывами до 58 метров в секунду, зарегистрированная по шкале Бофорта, несла в себе угрозу разрушения станции. Однако беспокойства сотрудников оказались беспочвенны. Научная обсерватория была построена с большим запасом прочности, конструкторы учитывали возможное разрушительное влияние пустынных бурь.

Все радиотелескопы были переведены в режим ограниченного функционирования, а оптические гигантские установки собраны и укрыты под защитным автоматическим куполом. Вместо наблюдений за дальними объектами космоса сотрудники занялись аналитической работой. И даже если бы песчаная буря продолжалась несколько месяцев, благодаря множеству собранных ранее данных ученым не пришлось бы прерывать деятельность.

Поздним тревожным вечером буря продолжала свирепствовать, но, согласно уставу, руководители отделов научной обсерватории и профессора собрались на ежедневном совещании. Совместно они планировали предстоящие исследования, обдумывали, как правильнее усовершенствовать конструкцию оптических установок, как лучше модернизировать прием инфракрасного излучения для радиотелескопов, чтобы подробнее изучить гравитационные волны, радиоактивное излучение, темную материю и феномен ускорения вселенной.

За последние несколько трудоемких лет работы ученым удалось отыскать научное обоснование особенностям плазменных нестабильностей, раскрыть источник излучения сверхмощных квазаров, предвидеть поведение самых непредсказуемых объектов во Вселенной, а также выявить и зафиксировать зависимость электромагнитных аномалий от темной материи.

После совместного обсуждения дальнейших действий и планирования предстоящих исследований слово взял Симан – начальник отдела экспериментальных проектов, высокий мужчина лет 35. Он обладал очень привлекательной внешностью: широкие плечи, сильные руки, волевой подбородок. Но общее впечатление портили всегда нахмуренные брови и суровый взгляд, создавалось ощущение постоянной угрюмости, скрытности.

Коллеги его недолюбливали за бунтарство, за убежденность в своих экспериментах, не имеющих никакого практического результата.

– Как вы знаете, семь лет я посвятил поиску неизвестного объекта, который мы назвали SRK140.

В зале совещаний раздались смешки, кто-то закашлялся в кулак, многие откинулись на спинки кресел – все это ярко демонстрировало отношение коллег к выступающему. Симан представил презентацию о непостижимом, удивительном и малоизученном явлении, а также о его возможных характеристиках. Речь шла об SRK140 – точке, которая находится в центре космической сингулярности и при этом не имеет пространственных координат, а ее масса стремится к бесконечным значениям.

Основная задача отдела Симана – как раз-таки найти этот неизвестный объект, изучить его и объяснить языком науки свойства, не имевшие ранее точного определения.

Профессор работал с такими явлениями, которым сложно было даже дать определение, а феномен их существования не удавалось раскрыть долгие десятилетия. Это были объекты, так или иначе противоречащие существующему мирозданию или, по крайней мере, современному представлению о нем, поскольку взаимодействовали с молекулярной массой и проникающим в них светом совершенно непостижимым для науки образом.

Основным объектом исследования, физического присутствия которого ни один астрофизик не наблюдал, была аномалия SRK140. С научной точки зрения такое определение ошибочно и недопустимо. Ведь объектом SRK140 называли исключительно для технологического удобства. В действительности о ней не было известно ничего, кроме предположительной теории, совсем не обоснованной ни успешными математическими расчетами, ни компьютерным анализом.

Симан утверждал, что именно благодаря существованию SRK140 Вселенная представляет собой действующую, идеально согласованную космическую сеть, которая состоит из множества галактик. Профессор неоднократно заявлял, что SRK140 – невидимый центр Вселенной и именно там скрыта энергия, способная организовать систему такого масштаба и сложности.

В завершении совещания Симан представил коллегам новейшую международную разработку, поступившую в пользование научной обсерватории по распоряжению Министерства аэрокосмического развития. Речь шла о DUGHI 2747 – космическом пилотируемом аппарате, который совсем недавно вывели на орбиту Земли.

Уникальность DUGHI 2747 заключалась в обеспечении абсолютной стабилизации электромагнитного излучения, что позволяло получать высокоточные разведывательные данные. За настройку, корректировку движения, пространственную стабилизацию и наведение на космические объекты отвечал встроенный бортовой компьютер, которым управляют с наземной станции. DUGHI 2747 мог воплотить в реальность мечты многих астрофизиков и наконец раскрыть суть множества ранее недоступных человеческому разуму таинственных вселенских проявлений, однако и он не был способен разглядеть на просторах космоса хотя бы намек на существование SRK140. Для этой задачи он не был предназначен и, к большой досаде Симана, не имел необходимых технических возможностей.

Симан долго описывал практическую пользу этого изобретения, но в действительности ему была безразлична эта разработка, он просто рассказывал о характеристиках аппарата согласно своим должностным обязанностям. Лично его нисколько не впечатляло, что DUGHI 2747 имеет самое высокое угловое разрешение и прочее внушительное астрономическое вооружение, которое позволит ученым анализировать динамику образования нейтронных звезд и значительно облегчит изучение окрестностей черных дыр. К величайшему сожалению Симана, DUGHI 2747 никогда не будет способен проникнуть в центр черной дыры, а значит, ему не суждено встретиться своим технологическим испуганным взором с преисполненной безликой неизвестности аномалией SRK140.

Заключительная часть совещания внезапно прервалась. Внимание присутствующих отвлекло тревожное сообщение, переданное по громкой связи. Охрана наружного периметра передавала, что неизвестные правонарушители пытаются проникнуть на закрытую территорию научной обсерватории.

Несколько охранников отправились выяснить причины сложившейся ситуации и дать оценку степени опасности. Симан и его коллега, руководитель отдела дистанционного управления космическими полетами, присоединились к ним. Молча и напряженно они спустились на первый этаж и по темному извилистому коридору дошли до контрольно-пропускного пункта, где их уже ожидал конвой усиленной вооруженной охраны. Стук в массивную железную дверь продолжался, но уже становился более тихим и прерывистым.

– Обстановка совсем не похожа на противозаконное вторжение, – нервно высказался Симан. – Вряд ли по обратную сторону запертой двери кто-то собирался воплотить свои непредсказуемые намерения в ужасное преступление ради того, чтобы завладеть статистическими данными космических теоретических исследований о динамике нейтронных звезд.

– Действительно, – согласился коллега. – обсерватория ведет исключительно научную деятельность, не является объектом повышенной секретности и никаким образом не связана с военными разработками. Архивные данные, хранящиеся здесь, не представляют никакой национальной ценности.

– Тем не менее, – осторожно подметил начальник охраны, – вокруг станции в радиусе более двухсот километров, согласно картам, не упоминается о населенных пунктах. Продовольствие доставляют каждые несколько недель специальным транспортом. Посреди пустыни, да в разгар песчаной бури никак не могли оказаться путники.

– Именно это и наводит на мысли о возможной опасности, – согласился другой охранник.

– Оценить уровень угрозы невозможно, ведь наружные камеры видеонаблюдения засорились песком и не способны прояснить нашу нестандартную ситуацию, – строго заключил Симан. – Тем не менее остается вероятность, что кто-то потерялся из-за песчаный бури и случайным образом наткнулся на станцию, – продолжал высказывать предположения профессор.

Совместно было принято решение открыть дверь. На пороге в куче песка они обнаружили измученного стихией, истощенного старика. Его дряхлое тело тряслось в болезненных судорогах, опухшие глаза сильно покраснели. Весь его вид был ужасен. При нем не было ничего, кроме ветхого мешка, в котором лежала старая скрипка – инструмент был изготовлен из темной породы дерева, очертания которого петляли по корпусу замысловатыми волнообразными изгибами. Здесь же нашлась потрепанная карта, где было отмечено местоположение обсерватории.

Впрочем, этому обстоятельству никто не придал большого значения. Обессиленного Старика втащили внутрь и, уложив на носилки, отнесли в медицинский кабинет.

Сотрудникам станции стало ясно, что предполагаемый уровень опасности был сильно преувеличен. В самый разгар песчаной бури в приемную постучал человек, который всего лишь искал убежища. Старика оставили на станции, чтобы оказать медицинскую помощь, к тому же он был очень напуган и бормотал как в бреду, что его кто-то преследовал. Спустя несколько дней, проведенных в мучительной лихорадке, благодаря стараниям врачей Старик очнулся и сумел рассказать, что он паломник и ехал на своей лошади к святым местам. Но началась буря, он затерялся в бушующих песчаных дюнах, вода и еда закончились, лошадь пала, и он шел дальше пешком, пока не наткнулся на непонятное строение.

Старик не смог уберечь свои воспоминания о событиях недавнего прошлого, не сумел вспомнить ни отправную точку своего пути, ни местоположение своего родного дома. Было решено оставить Старика на станции, пока его силы и память не восстановятся, ну или, по крайней мере, до прибытия следующей научно-исследовательской смены.

Прошло несколько месяцев, Старик освоился на станции и даже стал товарищем профессоров, состоящих в научно-исследовательской группе, которая специализировалась на изучении «противоестественных» вселенских явлений. Он с любопытством следил за дискуссиями ученых о происхождении электромагнитных излучений, об инновационных астрономических исследованиях, о применении в них специфических математических расчетов. Но с крайне странным удовольствием и обостренным интересом он прислушивался к обсуждениям неоднозначной интерпретации SRK140.

Более детальное рассмотрение этого вопроса, а в особенности принятие решения о публикации каких-либо отчетов и выводов, постоянно откладывалось комиссией из-за невозможности обнаружения пространственных координат SRK140 и последующего наблюдения за этим объектом стандартными поисковыми системами, принципы работы которых строились на пространственном моделировании объектов дальнего космоса и вычислении их точных астрономических положений относительно друг друга. Координаты SRK140 не удавалось вычислить ни одним из известных математических методов. Любое моделирование космического пространства переставало подчиняться законам физики, как только в него вносили аномальные свойства SRK140.

Исследование постоянно приостанавливалось из-за отсутствия конструктивной характеристики данного явления, а публикация отчетов регулярно откладывалась на неопределенный срок из-за недостаточности сведений, точнее почти полного отсутствия сведений. Ученые были ограничены собственными технологиями. Необходимо было разработать и внедрить принципиально новую методику изучения противоестественных вселенских проявлений, для которых известные технически устаревшие методики не применимы. Изучая SRK140, ученые постоянно сталкивались с ограниченностью вычислительной техники, становясь заложниками собственных технологий, которые не позволяли продвинуться вперед.

Ученое сообщество твердило Симану, что он ставит перед собой непосильную задачу, ведь астрономическое оборудование, находящееся в распоряжении научной обсерватории, попросту ограничено развитием современного технического прогресса. Программное обеспечение станции не функционирует нужным образом и не способно обеспечить необходимый анализ.

– Мы в технологическом плену собственных расчетов, – обессиленно твердили коллеги.

– Может быть, через сотню или тысячу лет мы получим исчерпывающие разъяснения, а неразрешимая загадка SRK140 будет окончательно изучена наукой и выражена в несложных формулах либо точных расчетах, но пока подобные аномалии вселенских проявлений – недостижимые цели, – неустанно повторяли коллеги.

Симан соглашался, что современная наука заключена в плену собственных ограниченных взглядов, ведь двести лет назад ученый космический союз и вообразить не мог, что в любую точку планеты может быть мгновенно передан радиосигнал. А ведь это всего лишь незначительная часть внезапных открытий. Тогда научное сообщество почувствовало, что реальность гораздо сложнее, чем мы себе представляем. Однако в случае с SRK140 многие ученые утверждали, что вопрос ее существования – всего лишь следствие несовершенства известного математического метода. И проявляется она только в ошибочных расчетах и произвольных формулах, лишенных фундаментальной последовательности и линейной структуры.

Симан был вынужден безоговорочно соглашаться, что субъективное ученое восприятие не может осознать природу иной абсолютной реальности, в которой феномен SRK140 перестает быть непостижимым явлением. Симан понимал, что он видит лишь слабый отблеск реальности по той простой причине, что математическая модель, которая пытается ее описать, основывается на ограниченных земных представлениях.

Симан был убежден, что науке предоставлен шанс через изучение SRK140 разгадать первопричину Большого взрыва, ведь достаточным импульсом могло послужить только нестабильное поведение SRK140, в которой содержалась вся энергия Вселенной.

Профессор настаивал на открытии нового проекта в научно-техническом отделе экспериментальных разработок и обвинял своих коллег в том, что они подвержены элементарной логике, которая исходит из простоты мысли и недостатка интеллекта, а значит, не может соответствовать сложной действительности.

Ко всеобщему сожалению ученых, индустрия исследования объектов дальнего космоса сворачивалась из-за технических сложностей и недостатка инвестиций, реализация подобных проектов становилась сложно осуществимой и представлялась маловероятной. Бюджет для разработки и обеспечения всеми необходимыми условиями в целях осуществления экспериментальных проектов нуждался в многомиллионных вложениях, а проектная эффективность и технологические результаты были непредсказуемы. Как итог исследования с одинаковой долей вероятности можно было рассматривать вариант великого потрясения научной общественности или полный провал. Министерство управления научно-исследовательской деятельностью считало финансирование экспериментальных программ, затрагивающих сложные научные вопросы, допустимым, но при условии, что процесс достижения результата будет выглядеть ясным, структурированным и последовательным, а не сомнительным или чрезвычайно сложным. Иначе подобные исследования считались экономически нецелесообразными. Открытие новых проектов и дополнительных дисциплин, требующих создания новейшей методики исследования, было маловероятно из-за сокращения финансирования – Министерство ставило под сомнение всю деятельность обсерватории.

Официальный ответ на инициативу Симана изучать SRK140 пришел лишь спустя полгода после запроса, и он не добавил профессору оптимизма. В документе говорилось: «Научная комиссия Министерства приняла решение отклонить исследовательский проект профессора Симана вследствие того, что: 1) комиссии не была представлена характеристика объекта исследования и его классификация; 2) неизвестно местоположение изучаемого объекта и его предполагаемая структура; 3) изучение объекта представляет собой техническую сложность и требует значительных инвестиций. Кроме того, само существование SRK140 не доказано и вероятность его существования минимальна. Из этого следует, что получение положительного результата либо невозможно, либо растянется на не предусмотренный планами срок, наиболее вероятно без получения положительного результата».

Несмотря на отказ Министерства профинансировать изучение SRK140, разговоров на эту волнующую тему, суть которой была в неизъяснимости предмета исследования, становилось только больше.

Почти все свое свободное время Симан проводил в скромном обществе Старика, которого они спасли от гибели. Освоившись в гостеприимной обстановке, Старик ненавязчиво интересовался некоторыми исследованиями, просил поподробнее разъяснить сложные научные теории и удовлетворить его сдержанное любопытство толковым объяснением сложных научно-технических концепций. Симан даже предположил, что в прошлом Старик занимал какую-нибудь техническую или инженерную должность. Об этом свидетельствовали его логические, последовательные мысли, интеллект, способный погружаться в глубокие размышления, и проницательный ум. Но, к досаде Симана, проявляющего интерес к его загадочной личности, тот не мог удовлетворить его любопытство. Старик оказался не в состоянии рассказать о своем прошлом, которое по-прежнему было скрыто от него самого. Таким образом, непроглядное беспамятство Старика, вызванное болезненным потрясением, в совокупности с постоянной демонстрацией неоспоримой логики и поразительно беспечной рассудительности еще больше влекло Симана.

Старик особенно интересовался новейшими технологиями и разработками. Однажды Симан занимательно рассказывал ему о перспективном радиотелескопе DUGHI 2747, которым была оборудована станция. Именно он должен был стать орудием, с помощью которого ученые совершат множество сенсационных научных открытий. Этот радиотелескоп являлся главным достоинством научной обсерватории. Симан собирался взломать DUGHI 2747, чтобы перепрограммировать его алгоритм для изучения SRK140, хотя разрешение на подобные исследования так и не было получено. Полностью осознавая технологическую ограниченность научной обсерватории, Симан пытался использовать любой шанс, чтобы приблизиться к своей долгожданной и единственной цели. Это была его волнующая мечта, о которой он вожделенно грезил и с блаженным трепетом предвкушал свой триумф.

Каждый день Симан работал до изнеможения, анализируя собранные научные данные, и проваливался в сон без сновидений всего на несколько часов. Но однажды холодной тревожной ночью Симан пробудился от чудовищного кошмара. Ему привиделось, что его истощенное тело утопает в необъятном, безжалостном океане среди бушующего шторма. Встревоженный видением, он вскочил с постели, поспешно оделся и вышел на свежий воздух, решив пройтись по территории станции, чтобы успокоиться и снять напряжение.

По странному стечению обстоятельств Старику тоже не спалось, и он, так же как и профессор, вышел на ночную прогулку. Завязалась беседа, и Старик пожаловался Симану на начавшиеся головные боли по ночам, из-за которых он не мог спокойно спать. Но важнее было то, что именно по ночам к нему начали возвращаться воспоминания. Они неторопливо прогуливались по территории станции, когда Старик наконец вспомнил и поведал профессору о некоторых эпизодах своего прошлого.

Среди прочего он рассказал, что несколько лет прожил в одном из полудиких племен, и великий оракул поведал ему о некоем божественном источнике, который ведет к Великому Ничто, и пребывает этот таинственный источник в тех далеких пределах, к которым человеческий разум не имеет доступа. Старику это очень напомнило SRK140, как его описывал Симан, и он убежденно заявил профессору, что эта аномалия как раз и есть то самое Великое Ничто и искать его нужно в предельной глубине сознания.

Симан, ошарашенный столь абсурдным заявлением, ничего не смог ответить, а Старик продолжал продвигать свою фантастическую теорию:

– Чтобы обрести целостное понимание физических законов вселенских проявлений, вовсе не обязательно стремиться объяснить феномен аномалии SRK140.

Старик помолчал, ожидая, что собеседник что-то ответит. Но Симан недоумевающе молчал. И тогда Старик продолжил:

– Если тебе удастся прикоснуться к чувству бесконечной тишины, к внутреннему источнику, где все сложности нашего мира становятся бессмысленны, то ты обретешь целостное и абсолютное понимание сути мироздания. Ведь аномалия SRK140 скрыта не только в глубинах неизвестного космоса, но и в удивительных состояниях человеческого сознания.

Симан хоть и привык оперировать четкими данными и научными понятиями, тем не менее слушал Старика со все возрастающим вниманием и вовсе не пренебрегал смыслом, который тот старался вложить в свою причудливую доктрину. Пожалуй, профессор был готов на все, лишь бы отыскать любую возможность что-то узнать об SRK140, но все же его закоренелый научный ум сопротивлялся подходу, основанному на мистике и оккультизме. Он был убежден: исследования должны опираться на признанные методы и быть подкреплены формулами и расчетами. Поэтому, как бы ему ни хотелось поверить Старику, разум ученого отвергал подобные теории и не воспринимал их всерьез.

Симан большую часть своей жизни потратил на сугубо научную деятельность, работая с технически сложным вычислительным оборудованием, и признать альтернативный, несовместимый с наукой метод, который не был разработан многолетними трудами исследований, означало бы признать свою профессиональную деятельность несостоятельной и ошибочной. Симан считал, что подобные перемены повлекли бы за собой слишком непредсказуемые события, которые могли бы поставить под угрозу важнейшие поиски его жизни.

Все же несмотря на постоянное стремление отыскать SRK140, ему не удавалось зацепиться за малейшую нить, которая бы добавила хоть немного понимания относительно изучаемого явления. Симан уставал до умопомрачения от бесконечных поисков, и ему был необходим человек, который бы разделил его печаль и мечту. Старик стал его верным своеобразным партнером, с которым они частенько дискутировали на тему SRK140 и Великого Ничто. Таким образом, их общение становилось похожим на научные конференции, в состав которых не входили многочисленные иностранные делегации, выдающиеся ученые деятели не выступали с докладами, не проводились академические чтения. Заседания не планировались заранее, организацией конференций занимались двое. Симан и Старик открыли своеобразный экспериментальный центр, который заново посеял в душе Симана надежду не просто отыскать SRK140, но и возможность соприкоснуться с ней.

Проблема заключалась в том, что Симан и Старик смотрели на вещи с диаметрально противоположных сторон. Профессор был обладателем научного склада ума, а значит, не мог позволить себе безоглядно уверовать в таинственные зоны сознания и бессмертие человеческих душ, но он совершенно точно был согласен со Стариком в том, что описать и классифицировать SRK140 известными математическими методами невозможно.

– Я потратил всю свою жизнь на фундаментальную научную деятельность, отдавая себя целиком точной исследовательской работе. Я верю в физико-математические вычисления и не могу позволить себе безосновательно принять истину, что внутри человеческого сознания присутствует некое таинственное пространство, заполненное неизвестным, а именно тем, что таит в себе SRK140, – запальчиво утверждал Симан. – Абсолютно все составляющие, которые пребывают внутри человеческого организма, уже давно известны медицине, биологии и химии. А духовные предрассудки меня не интересуют, а скорее раздражают, когда о них говорят слишком серьезно. Научная деятельность – это способ познания реальности. А духовные откровения – это помеха, заблуждения и отсутствие желания покорять сложные тайны.

Старик спокойно, с легкой улыбкой смотрел на Симана и видел глаза, полные настороженности и скептицизма. Однако не собирался сдаваться и рассчитывал достучаться до упрямого ученого.

– Главной идентичной общностью я считаю поразительные точки пересечения, в которых SRK140 не поддается объяснению, и ее понимание становится недостижимо известными научными методами, – говорил Старик. – Так же как Источник невозможно постичь разумом. Это некое недостижимое состояние единства и абсолютного понимания. Совершенная пустота, в которой отсутствует любая человеческая обусловленность.

Навязчивое мнение Старика возмущало Симана, его начинало раздражать это непробиваемое упрямство.

– Да, действительно, сходство есть! – восклицал Симан. – Но только в том, что объект поиска недоступен ни при каких условиях. Твой Источник – абсурдная бессознательная фантазия, спровоцированная мозгом перед неизбежностью собственной смерти, а SRK140 – ошибка науки, содержащаяся в расчетах. Это грубая закономерная неточность, ошибочное моделирование космического пространства, тупик математики, в котором решение достигает бесконечных значений, тем самым искажает иллюзиями единственно реальную космическую модель. И виной всему несовершенный математический алгоритм.

– Смею тебе напомнить, что космическое пространство и нервная система человека считаются наиболее целостными и сложными системами в известной науке. Они структурированы и взаимодействуют похожим образом, а также обладают взаимной абсолютной корреляцией, – Старик настаивал на своем. – Структуры космических систем и строение человеческого мозга сильно различаются, но они содержат в себе аналогичные необъяснимые загадки. Они организованы и структурированы одинаково сложно и, соответственно, их изучение может вывести науку на принципиально новый уровень. Привести к ошеломляющим выводам относительно истоков мироздания. Вывести понимание на совершенно иной уровень сложности, что в конечном счете приведет к единому окончательному результату.

Философские воззрения Старика о сходстве SRK140 и Источника не добавляли убедительности его теории и против глубоко научных взглядов Симана звучали по-детски наивно.

Симан продолжал подвергать испытаниям и сомнениям слова Старика:

– SRK140 не имеет материальных и физических свойств, к тому же ее существование предполагается, но не доказано, в отличие от человеческого сознания, которое существует и безупречно функционирует, – возмущался Симан.

Старик заметил излишнюю грубость в словах Симана, никогда прежде этого не проявлялось.

– Несомненно, – ответил Старик ровным тоном, взвешивая каждое услышанное слово.

Он имел возможность в очередной раз убедиться, что Симан со своими жесткими методами не откроет в себе чувство, превосходящее всякое понимание. Старик хотел помочь ему отыскать первоначальный смысл мироздания, приоткрыть вершину его сути. Но Симан, позабыв о дружеских отношениях и не найдя больше аргументов, пренебрежительно спросил:

– Неужели ты сам не чувствуешь, насколько жалко звучат твои доводы? На чем они выстроены, кроме как на фантазиях больного старика?

Старик ответил слабой улыбкой:

– Для того, чтобы установить связь с SRK140, необходимо познать Источник. Я помогу оказать содействие в поиске.

После этих слов Старик схватил с земли тяжелый камень и с размаху ударил Симана по лицу. Профессор покачнулся и грохнулся на землю, потеряв сознание. А Старик достал складной охотничий нож и крупно вырезал на его запястье слова: «ИЩИ В СЕБЕ!»

Через пару часов Симан очнулся в медицинском кабинете с забинтованными головой и рукой, а Старика поместили в подвальный изолятор. Спустя несколько дней к обсерватории подъехал джип медицинской службы: начальник лазарета вызвал спецтранспорт, чтобы отправить Старика в психиатрическую лечебницу. В автономных условиях обсерватории невозможно было обеспечить больного необходимым уровнем лечения. Симан обрадовался, что Старика увезли так быстро, ведь теперь от его присутствия на станции профессор не ждал ничего хорошего.

Профессор был возмущен его поступком. Ведь прежде Старик был близким товарищем Симана, но теперь он хотел поскорее забыть о его существовании. Но не тут-то было: Старик, а точнее, его антинаучные суждения не выходили из головы Симана, пробуждая свободомыслие. А самое возмутительное, что Симан начинал видеть в концепции Старика особый смысл, который порицала наука.

Симан замкнулся в своих противоречивых, тревожных размышлениях. Ведь в том случае, если он признает хотя бы частичную истинность абсурдных утверждений Старика, его семилетнее исследование SRK140 и общие методы изучения космического пространства придется признать ошибочными и неполноценными.

Симан был не готов сказать самому себе и всей научной общественности, что он потратил более семи лет на досадные заблуждения. Ему было морально тяжело признать бессилие науки и разработанные под его руководством ошибочные исследовательские методы. Симан твердил себе: «Недопустимо верить в эту дурную, отвратительную философию, в основе которой нет ничего, кроме бессознательной игры ума, неуправляемых эмоций и страха перед неизвестным».

В случае принятия философской теории Старика он будет исключен из научного сообщества, от него с презрением отвернутся все коллеги и подчиненные, а сам он станет одиноким искателем истины, потратившим большую часть своей жизни на ошибки и заблуждения. Все, что ему останется, – признать собственную несостоятельность как научного деятеля. Симан продолжал злиться на Старика, однако вовсе не за нанесенные им травмы, а за те моральные страдания, которые были вызваны крахом его убеждений, казавшихся прежде нерушимыми.

Спустя несколько тяжелых дней, переполненных болезненными размышлениями, Симан получил официальный рапорт, в котором говорилось, что Старик сбежал из-под стражи в неизвестном направлении и вновь может представлять серьезную опасность.

Невзирая на обиду за уничтожение системы его научных взглядов, Симан испытал неудержимое душевное ликование: вероятность новой встречи со Стариком была велика. А значит, снова появился шанс отыскать истину.

Симан, вопреки собственным установкам, продолжал беспрерывно думать об удивительном сходстве двух явлений, имеющих общие точки пересечения. Загадочный Источник, недоступный человеческому рассудку, самому профессору казался теперь таким же проявлением чего-то грандиозно-непостижимого, как и SRK140, которую он безуспешно пытался описать научным языком. Симан пытался уловить связь между SRK140 и Источником и порой даже начинал видеть некое сходство. Но это была лишь игра ума. Разум Симана погружался в мучительные сомнения, но долгие размышления не прибавляли ясности: он только плодил иллюзии, зарываясь еще глубже в бездну непонимания.

Иногда профессору казалось, что он уловил призрачное подобие смысла, но, начиная рассуждать об этом как ученый, Симан тут же терял первоначальную идею и не мог выявить закономерность или логический порядок, чтобы прийти к целостному умозаключению. Его размышлениям не суждено было пробиться сквозь непроницаемую тьму бездонного космоса и отыскать желанную суть.

Вопреки технологическим сложностям, профессор продолжал свои исследования и с упорством безумца отстаивал реальность SRK140, приводя в качестве доказательств не имеющие общего смысла факты, которые коллеги воспринимали как вопиющее проявление антинаучного подхода и пренебрежение ученым методом. Симан, не обращая внимания на трудности, старался возродить путь к своей мечте. Он предавался фантазиям, предвкушал грядущий успех и с лихорадочным рвением отдавался работе. Это была самозабвенная преданность, доказывающая нерушимую верность своей мечте. Но может ли безрассудного, неудержимого порыва быть достаточно, чтобы попытаться рассмотреть SRK140 и Источник как единую систему?

Фундаментальная наука неодобрительно высказывалась относительно этого вопроса. Симан свыкся с принципами ученого метода и окончательно примирился с расхожими взглядами научной комиссии, объявившей его экспериментальный проект технически сложно реализуемым из-за критических противоречий, отсутствия значимых фактов и антинаучной аргументации. Поэтому на финансирование рассчитывать не приходилось.

Научная комиссия продолжала утверждать, что рассматриваемый научно-технический проект бесперспективен и никогда не получит финансирования на разработку инновационной технологии, но это вовсе не означало, что решительность Симана подвергнется сомнению. Напротив, его стремление не иссякало. Его безумное желание доказать справедливость своей идеи только крепло. Он еще сильнее погружался в размышления о сходстве SRK140 и Великого Ничто и постоянно вспоминал слова Старика. Но тут же снова начинал сомневаться, и в нем вновь просыпался ортодоксальный ученый, отрицающий метафизические принципы в науке. Ему мешала рабская преданность научной доктрине.

Симан думал, что, смешивая науку с шаманством, разбавляя ее нелепой философией, он подрывает ее авторитет, сомневается в способности человеческого разума познавать мир. «Нет, научное знание не должно подвергаться влиянию дурной философии», – размышлял профессор.

Но тут же в нем просыпалась другая сторона его личности и говорила: «Признавая иные методы, необязательно отвергать науку и подвергать сомнению свое прошлое. В этом и есть главный принцип ученого и важнейшее отличие науки от духовного культа: рассматривать все доступные версии и подвергать сомнению собственные теории». И мысли профессора снова шли по кругу.

Любая точка зрения, не вписывающаяся в его привычную картину мироздания, мгновенно отвергалась излишне последовательным, логическим складом ума. Симан испытывал стрессовый диссонанс между убеждением и стремлением, он был безвольно загнан в строго научную реальность, которая сковывала его сознание.

Спустя несколько тягостных и бессонных недель, Симан разобрался в своих запутанных суждениях и принял волевое решение быть верным своим научным взглядам. С намерением доказать самому себе подлинность личного решения он отправился на ежегодную научную конференцию.

Продираясь сквозь толпу на вокзале, он вдруг почувствовал жжение между лопаток. Непереносимое, обжигающее нечто, сводящее с ума. Резко обернувшись, Симан увидел лишь спешащих мимо людей. Он встряхнул плечами, пытаясь сбросить неприятное ощущение, и увидел метрах в десяти от себя бесформенную фигуру в темно-коричневом балахоне. Из рукавов выглядывали сморщенные руки, опирающиеся на древний посох. Опущенная голова прикрыта капюшоном. Но где-то в тени капюшона прятались глаза, которые так и прожигали Симана. «Это он», – прошептал Симану внутренний голос.

Глядя на Старика, Симан осознал: неведомая сила, мощь которой сравнима разве что со стихийным природным величием, определила его дальнейший путь.

Симан подошел к Старику и заглянул в его глаза, темнеющие из-под капюшона. Оба молча смотрели друг на друга, им не нужны были слова. Симан вдруг ясно понял, почему в его жизни появился этот Старик: чтобы убедить его покинуть научные рамки земного диаметра, чтобы перестать пытаться объяснить недосягаемое, и принять, что в каждом человеческом сознании таится маленькая SRK140 бесконечных масштабов, это спящее состояние Источника. В одну минуту вся научная убежденность Симана рухнула, и он окончательно и бесповоротно принял версию Старика о бессмысленности слишком далеких поисков.

– Ты готов? – еле слышно прошелестел Старик.

– Готов, – не раздумывая ни секунды, ответил Симан.

И они будто растворились в толпе. Так Симан променял свою достойную научную жизнь на неведомые скитания, на неизъяснимую безликую пустоту…

Глава 2. Склеп Смерти

Симан осознал, что самые матерые астрофизики не способны разрешить вопрос относительно классификации SRK140 и ее взаимодействия с пространством, ведь потенциал научно-исследовательского оборудования строго ограничен технологиями современности. Он поверил Старику, что ему действительно никогда не удастся разобраться в непостижимых тайнах Вселенной, пока он не осмелится познать темную бездну своего внутреннего мира.

Симан отправился со Стариком в чарующую неизвестность. Они странствовали по миру, подобно смиренным паломникам, и множество раз с грохотом ударялись о сложности, когда приходилось ночевать в холодных пещерах или кочевать по степям, будто скитающимся бездомным переселенцам. Еще Старика постоянно тянуло в море, несмотря на то, что именно там их преследовали самые свирепые жестокости, однако он настойчиво твердил:

– Ты должен научиться выживать под гнетом штормового ужаса!

Симан никак не мог уяснить, чему именно ему предстоит обучиться, воспринимая проповеди и выходки Старика как эксцентричные причуды. Но пройдет совсем немного времени, и Симан пожалеет, что не в полной мере внимал наставлениям Старика.

В один из наполненных странными событиями дней разыгрался особенно злой шторм: черные волны яростно нападали на яхту, молнии одна за другой разрезали небо сверкающими стрелами, стена дождя довершала картину невероятного буйства природы.

Странники неистово пытались удержать судно на плаву. К этому времени они уже настолько привыкли друг к другу, что без слов и взглядов чувствовали, какие действия каждый должен предпринимать.

И вдруг очередная молния пронзила небо и поразила Старика. Симан только успел увидеть, как его тело превратилось в пепел, который штормовой ветер мигом развеял над темными водами.

Симан оцепенел от ужаса, он никак не мог поверить, что человеческая жизнь оборвалась столь неожиданно. Внезапная гибель единственного наставника обернулась для Симана затяжной скорбью, которая породила бесконечно терзающую его печаль.

В его жизни случилось повторное затмение всех жизненных ориентиров, но он продолжил хладнокровно преодолевать возникающие трудности и предпочел путь самопожертвования ради достижения своей великой цели. Симан сделал осознанный выбор и, разумеется, предполагал, что значимые прежде ценности будут утрачены. Он пережил по-настоящему переломный момент. В интересах единственной цели ему пришлось разорвать связь с историей своей жизни, с привычной реальностью, уничтожить свою личность. Симан остался один, обреченный на бесконечные скитания в поисках своего единственного смысла. Это было абсолютное самоотречение. Гонимый ветрами Забвения, он пустился в последний путь, конечная точка которого была неизвестна. Симан продолжал поиски, пробиваясь в глубины своего разума, ровно как обучал его Старик, он погружался в неизведанные бездны сознания, изучая свои противоречивые чувства и запутанные эмоции. Это был хладнокровный разбор. Симан наконец осмелился приступить к изучению своей души.

Спустя несколько лет одиноких беспросветных скитаний судно Симана настиг жестокий прибрежный шторм – гораздо мощнее тех, что ему уже покорились. Тяжелые смерчи внезапно обрушились с небес и ударили всей своей громадой по маленькой парусной яхте. Штормовой ветер отдирал от поверхности моря огромные пласты воды и мгновенно уносил прочь. Симан вступил в борьбу против неукротимой стихии. Яхта выглядела, словно темное пятно вздыбленной водной массы, прорывающееся сквозь неведомый штормовой хаос. Истерзанный парусник был обречен на сокрушительное поражение. Один из водяных вихрей подхватил и унес Симана в темные безжалостные воды, оставив яхту на растерзание стихии. Симана несло течением в неизвестном направлении, пока на его обезвоженное тело не набросилась хищная касатка. Свирепое морское создание не причинило ему вреда, а, напротив, вытолкало его тело на дикое побережье. Будто бы для него был предопределен иной путь, нежели сгинуть в морской пучине.

Симан очнулся на побережье. Он не получил ни физических увечий, ни душевных страданий. Таким образом он продолжил свой одинокий самоотверженный путь без особых эмоциональных потрясений. Симан уже давно не являлся сторонником неизменной благоприятной стабильности. Он понимал, что любые привычные обстоятельства рано или поздно покидают своего обладателя.

Ему не хотелось ни минуты оставаться на берегу. Собравшись с силами, Симан отправился вглубь острова – он был уверен, что отыщет нужное ему укрытие в лесу, который начинался в паре километров от берега моря.

Симан углубился в самую чащу. Он совершенно не замечал, что колючие кусты изодрали его одежду, исцарапали кожу, а израненные ступни молили о пощаде. Странник продолжал идти, будто скрываясь от своего проклятия, ему казалось, что впереди ждет спасение.

Продравшись через бурелом, Симан неожиданно оказался на большой поляне, на противоположной стороне которой открывался вход в пещеру – именно она звала его, манила.

Большой скалистый грот, куда не проникал солнечный свет, – то, что было ему нужно. Симан обустроился там, словно первобытный дикарь, поначалу питался кузнечиками и червями, позднее обучился ловить мышей и лягушек. Жадно сдирая с них шкуру, он поглощал их тощие тельца в совершенно сыром виде. С приходом весны Симан наслаждался особым лесным лакомством: корнями лопухов и молодыми хвойными почками. Из крепкого пня вырезал подобие кастрюли и варил в ней мелких рептилий и змей, когда получалось развести огонь. На зимний период запасался замороженными ящерицами и грибами. Иногда удавалось найти мертвых птиц – его любимое блюдо. Симан был счастлив, рацион был достаточно разнообразный.

Невзирая на странность своей уникальной жизни, Симан продолжал невозмутимо изучать себя, свято придерживаясь своего единственного замысла. Его душевные потребности полностью удовлетворяла окружающая действительность. Ветерок протяженно и медленно шумел в соснах, зеленоватый молодой мох переливался на солнце. Симан созерцал чудесный первозданный неизменный мир, который существовал для него одного. В окружающей действительности он чувствовал себя последним человеком на земле.

Это вовсе не было состояние обреченного одиночества, напротив, он испытывал тотальное сакральное единение с миром. Симан прекратил разделять свою личность с первозданным лоном природы. Его безудержная душа обрела наконец приют, он провозгласил собственную независимость от мирских привязанностей. Он чувствовал себя здесь частичкой в чреве целостного абсолютного единства. Симан блаженствовал от своего бессмертного покоя, и ему был безразличен остальной мир, однако он не забывал о своей единственной цели и продолжал погружаться в темные глубины разума, всецело посвящая себя загадочной неведомой доктрине.

В изоляции от цивилизации Симан отслеживал и изучал свое чувственное восприятие, следил за привычными ощущениями, наблюдал за причудливым неугомонным мыслительным процессом, за бесконтрольным формированием своих одновременно неукротимых и бестолковых желаний. Он обшарил самые темные закоулки эмоционального диапазона и превосходно выучился премудрости шпионажа за своим внутренним миром.

Симан продолжал хладнокровно все глубже вскрывать свою душу, вспарывая и расковыривая самые тайные чувства. Он со жгучим интересом исследовал эмоции, которые всякий раз перерастали в губительное самопрезрение. Его ужасало содержимое собственного чувственного мира. Его обнаженная душа, собственное нутро вызывали в нем отвращение, поскольку он имел неосторожность обнаружить внутри себя тысячи отдельных видов страхов и пороков и не меньшее число разновидностей бессилия. Симан совершенно точно уяснил, что внутри каждого человеческого сосуда, ровно как в нем самом, содержится нечто безобразное и уродливое.

Очень скоро Симан выявил ужасную статистическую закономерность, что абсолютно во всех без исключения человеческих чувствах маскировалось страстное желание обладать, а также в меньшей или большей степени скрывался мучительный страх. Симан принялся изучать его с особым вниманием, определяя источники его возникновения и находя даже в самой безмерной радости. С еще большим удивлением он обнаружил, что в колоссальной силе всегда присутствует гнетущий и мрачный страх утратить эту силу. Сильнейший страх проявляет себя, когда человек опасается лишиться силы, которая подкрепляет его непоколебимую волю. Симан объективно осмыслил, что общечеловеческий образ функционирует и замыкается на страхе утраты. Человеческие души боятся, что в один ужасный день пошатнется незыблемый фундамент стабильности, потускнеет и выгорит красота, перестанут крепнуть и возвышаться желания, почувствуется горечь. Это отравляющие душу страхи Забвения, которые вынашивают и плодят люди.

Он наконец осознал, что его чувства – всего лишь обусловленное барахло обыденности, бесценный эмоциональный мусор, которым он бездумно и механически пользуется каждый день.

В этот миг Симана озарило: глубина и осмысленность эмоций человека предрешена его инстинктивным нутром и примитивным восприятием реальности. Симан начал ясно понимать обнаженный чувственный мир человека, когда вгляделся в свою человеческую суть. Он с ужасом обнаружил, что любой представитель людского скопища, ровно как и он сам, является более скверной копией другого, и весь людской род в единой мере замкнут на одном и том же, а именно – на стремлении к бессмысленному, на страхе утраты малозначимого и тщеславии о всякого рода нелепице. Оголенное человеческое нутро все более ужасало Симана своим уродством.

Он начал презирать и ненавидеть всякое общество во главе с самим собой, ведь наконец обрел целостное понимание своего замкнутого предопределенного мира, которое страшило его собственной обусловленностью. В его душе умерло влечение к чувственной природе человека, а в его опустошенном растерянном разуме отныне не господствовала тяга ни к одному из известных эмоциональных состояний.

Симан, разобравшись в природе чувств, осознал, насколько они заурядны и бессмысленны. Отныне он принимал необузданный гнев так же, как ранее предвкушал долгожданную радость.

Любовь и счастье стали интересовать его освобожденный разум не более, чем досада или разочарование. Он даже присвоил порядковые номера своим бестолковым, нелепым чувствам: Любовь – базовое чувство № 1, Счастье – базовое чувство № 2, Грусть – № 3, Злость – № 4.

Симан прекратил смиренно довольствоваться формальными смыслами и однообразными стремлениями вроде кочевания от призрачного несуществующего счастья к абстрактным грезам о почтенном величии. Он понял, что именно эти никчемные душевные порывы тяготили и нагоняли крайне тревожную тоску на его жизнь. Ведь он по собственному согласию заключил вольность и естественное течение своей жизни в незримые оковы и подписал каторжный приговор своей свободе.

Симан больше не стремился обрести состояние устойчивого благополучия. Впредь он не желал жертвовать первозданной свободой в угоду одержимых навязчивых стремлений. Он полагал, что чувственный потенциал человека гораздо обширнее, нежели обусловленное мировосприятие. Симан решил отвергнуть привычное понимание мира, возвыситься над собой, своей личностью, своими стремлениями. Первообраз абсолютной реальности – вот то, что ему было важно понять. Однако для этого ему нужен был особенный материал, состоявший из запредельных душевных переживаний.

Симан начал разбираться в происхождении каждой эмоции. Он с азартом препарировал свои чувства, расчленял на фрагменты. Казалось, он распотрошил все известные переживания, однако, обращаясь к внутреннему архиву своего прошлого, вновь и вновь находил то, что требовало его пристального внимания.

Он продолжал искать нечто непостижимое, то, что выходило за грань известного и общепринятого, то, что было недоступно и скрыто от человеческого разума. Симан имел абсолютное намерение отыскать скрытую реальность, которая затаилась за гранью человеческих базовых чувств. Он выискивал несуществующий путь в неведомых просторах разума, ведущий к запредельному восприятию реальности. Симан стремился отыскать чувственные образцы, которые были неизвестны миру, и создать из всего этого недоступного многообразия редких ощущений великую и неповторимую реальность, возносящую за горизонт известного понимания.

Его сумасшедший анализ распространялся все глубже в бездну неизведанного разума. Он детально, по ниточке, разбирал на части свои чувства и эмоции, проникая в их суть, в их происхождение. Симан подвергал глубочайшему анализу всевозможные мыслительные процессы и придавал им надлежащий порядок, оперируя и перекраивая собственный разум. Он обрел способность настолько тщательно разбирать ощущения на составляющие частицы, что начал находить в содержимом совершенно не связанные, скорее противоположные компоненты. Несовместимые чувственные элементы не должны были содержаться вместе согласно известной человеческой природе, но они присутствовали, специфично взаимодействуя друг с другом. Таким образом, Симан заметил неистовую вспышку гнева в святой благодати, разоблачил самые великодушные и благородные чувства, в которых скрывалось уродство и непристойность, отыскал нить ненависти в любви, в бессилии находил твердую решимость, изведал, что за талантом всегда скрывается одержимость и страсть. В беспомощности могло притаиться могущество. И совершенно точно везде присутствовал страх, маскируясь более хитроумно и запутанно в отваге, изобретательно в решительности и замысловато в стойком безразличии.

Симан жестко препарировал собственные чувства, извлекал и выжигал пагубные эмоциональные компоненты, мучительно раздирая свое человеческое нутро. Он, подобно хирургу, отрезающему часть плоти, производил изъятие из разума вредно влияющих элементов чувств. Он сжег и подверг кремации свой мрачный страх, изгнал человеческую примитивную мораль, считая, что она вносит излишнее беспокойство и пробуждает всевозможные огорчения. Он вырывал вредные элементы чувств и уничтожал эти изъяны вместе с адской болью, ведь, несмотря на нежелательное присутствие душевных дефектов, они являлись частью его больной внутренней сущности. Однако Симан продолжал процедуру распотрошения и кремации своего внутреннего чувственного мира. Он непоколебимо и безумно преданно следовал своей единственной цели, продолжая нарушать структуру и упорядоченность своих обусловленных чувств, которые прежде регулировали его эмоциональное поведение и бесконтрольно распоряжались его восприятием.

Симан использовал созданные им самим комбинации чувств. Он усиливал важные для него компоненты эмоций, а те, что были неприемлемы, ослаблял. Он нарушал процесс преобладания одной эмоции над другой, провозглашая иной порядок. Это было выдающееся мастерство, созданное и известное только одному человеку, позволяющее создавать эмоциональные шедевры, которые становились произведением искусства в мире чувственных переживаний, редким величайшим творением среди многообразия ощущений. Симан эстетично раскладывал свои чувства на составляющие компоненты и сплетал из всевозможных элементов новую реальность. Бессвязные фрагменты суждений превращал в закономерную самостоятельную структуру и с легкостью моделировал из них уникальный мыслительный процесс. Он систематизировал свои исследования и эксперименты, научился выводить в своем мышлении эмоциональные формулы и начал использовать точный расчет. Его мозг становился загадочной вычислительной техникой, творившей новую реальность.

Он сотворил в своем чувственном мире тысячи новых ощущений, потрясающих воображение, которые прежде были неизвестны человеческому виду. Достиг тотальной саморегуляции внутренних бессознательных процессов, что позволило ему непрерывно контролировать собственные чувства. Симан нарушил структуру нейрохимических взаимодействий мозга, забрел в потаенные зоны сознания и перекроил собственный разум. Полностью систематизировал свой новый внутренний мир и разместил все свои чувственные шедевры в отдельные ячейки. Самые выдающиеся образцы расположил поближе к эмоциональному центру, пользуясь ими с тщеславным удовольствием, ощущая вокруг себя ранее неизвестный чудесный мир. Он стал творцом нейрохимической реальности, обрел абсолютное господство над своими мыслями, чувствами. Бессознательное больше не проявляло себя без его контроля. Он не просто держал в узде свои эмоции, он повелевал ими, уничтожал или хранил их. Применял крайне разборчиво, они стали верными подчиненными своего сурового хозяина. Симан создал свою систему восприятия мира таким образом, что премудрости мышления больше не распространяли эпидемию пагубных предрассудков в его всепоглощающем сознании, что позволяло ему впадать в глубинные прозрения и созерцать иную, свою собственную уникальную реальность.

Симан мимолетными часами, переходившими в скоротечные дни, проводил время в своей укромной темной пещере, пребывая в состоянии, которого только могло пожелать его необузданное воображение, будь то безмерная всевышняя благодать, неиссякаемое беспричинное удовольствие или святая всеобъемлющая любовь ко всему бытию. В своем промозглом убежище Симан испытывал чувственное опьянение. Его душа переполнялась от восхитительного воодушевления. Он достиг величайшего восторга, трепетал от головокружительного, эмоционального экстаза. Его сердце охватывало безмерное, дьявольское ликование. Он вне всяких сомнений считал себя единственным подлинно счастливым существом в мире и был уверен, что его неоспоримое счастье не вымысел, вовсе не жалкая людская подделка, а настоящий эмоциональный шедевр. Он провозгласил себя вездесущим бессмертным богом. И никто не смог оспорить его священную доктрину, усомниться в его бесспорных утверждениях, в его величайшем праве на этот престол. Ведь он создал для себя иную реальность, в которой пребывал в абсолютной изоляции от человеческого мира. Симан дорожил своим блаженным уединением. Добровольное отчуждение позволяло ему не просто упиваться вдоволь своей свободой и ликовать от своего безмерного одиночества, но, что важнее, предоставляло возможность наблюдать и наслаждаться в полной мере своим чувственным экстазом, своими эмоциональными шедеврами.

В этой безгранично свободной и феноменально поразительной реальности Симан повелевал как всесильный творец, однако его всеобъемлющее сознание в равной доле принимало на себя роль и обязанности единственного обитателя этого царства, который почитал непосредственно самого себя. В необузданном воображении Симана все без исключения неуклонно придерживалось ориентиров, которые наметил создатель, любое действие подчинялось безупречно установленным заповедям, предусмотренным идеологической доктриной Симана. А если в этом мире суждено было зародиться неким идолам, то избирались и утверждались они исключительно с одобрения хозяина. Всякое зло, которое здесь присутствовало, – порождение его бессознательной сущности. Симан терзал себя, словно раскаивающийся преступник, он же сокрушительно карал в лице уполномоченного жреца правосудия. В этом мире Симан являлся источником добродетели и причиной жестокости. Свершение любого акта благочестивого деяния, так же как и любая бесчеловечность, каждое зверство были результатом его мысли, его чувства, его желания. Он управлял этой непостижимой реальностью, и только ему было по силам разрушить этот мир по воле мысли. Симан освоил роль всевышнего пророка, вознесся единственным, неподражаемый ангелом этого мира. Он в совершенстве исполнял роль благодетеля, однако так же безупречно справлялся с обязанностями нечестивого грешника. Только Симан, исключительно он сам, его глубинная суть, его возвышенная душа, его безудержно-палящие помыслы и неугомонные стремления были олицетворением несравненной гениальности и необузданного безумства этого мира. Его реальность была освобождена от всяческой условной морали и общепринятой нравственности, ведь он провозгласил себя верховным владыкой и наделил безусловной властью над своей вселенной. Единственным огорчением, которым был обременен дивный мир Симана, – его собственными дьявольскими соблазнами. Он искушался своей безмерной силой, которая очаровывала его самого. Прельщенный удовольствиями, он с каждым разом искушался охотнее и сладострастнее, теряя контроль над сгорающим разумом.

Симан испытывал абсолютно совершенное прозрение. Он был в состоянии удовлетворить самую вожделенную потребность своей души. В его разуме содержалось достаточно безумства и неоспоримой власти, чтобы ощутить несокрушимость бытия, испытать мириады форм и вариантов экстаза, прочувствовать величественное и бесконечное присутствие бога. Симан пребывал в непостижимой для здравомыслящего человека реальности, невыразимой для его интеллекта. Ему чудилось, что он испытывает нескончаемое эфемерное прозрение, переживает безмерное всеобъемлющее откровение, перед ним будто была обнаженная совершенная сущность творения. Он искушался чувством запредельной красоты своего мира и очаровывался бесконечной значимостью своего исключительного присутствия в этом мире. К досадному огорчению, потрясающие ощущения фальсифицировали его восприятие реальности, а вовсе не открывали ему новые горизонты мудрости и откровений. Симан погружался в свой выдуманный обманчивый мир, неудержимо-страстно блуждал в нем и наконец затерялся в неизведанных пропастях разума. Он погрузился и утонул настолько глубоко, что практически утратил связь со своим телесным обличием. Не осознавая свое ухудшающееся душевное состояние, он каждый раз исполнял все более сладострастные и изощренные спектакли в своем больном воображении, которое неизбежно истощалось и медленно умирало. Симан, одурманенный фальшивым блаженством, упивался своими чувственными грандиозными наслаждениями, растрачивая ресурс искалеченного разума.

Он вконец отощал. Только единственный раз за ночь он спешно выбегал на улицу, чтобы по-быстрому ухватить ягод, грибов, возможно, каких-то съедобных корешков, в редких случаях собирал мелкую падаль. Симан скорее напивался у ручья, давясь водой. Он очень торопился и после трапезы бежал прочь в самый дальний темный угол пещеры, чтобы быстрее продолжить свой чувственный экстаз.

Симан заживо погибал в пещере. Фатальное поражение неминуемо настигло его. Он потерял контроль над своими убийственно поражающими чувствами. Они стали чрезмерно обособлены, научились преобладать над разумом. Они всецело захватили власть и прекратили служить хозяину. Симан превратился в раба своих бесконечных наваждений, они подвели его к смерти. Он был повержен своим могуществом, которое стало ему неподвластно. Прежде верная сила отныне ослабляла и истощала его. Он перестал покидать свою темную пещеру. У него не осталось возможностей, чтобы добывать самое скудное пропитание и удовлетворять даже минимальную потребность в пище.

Он настолько ослаб, что не мог подняться на ноги, чтобы доковылять к ручью и напиться воды. Угнетенный и исхудавший, он пребывал в темноте и неподвижности, в строгом заключении своих бесконтрольных наваждений. Его обессиленное тело погибало от собственных многострастных ощущений, он был, словно покойник, которого пронзило трупное окоченение. Ночью, когда Симан был уверен, что его жизнь окончательно угасает, в пещеру заползла шипящая свирепая змея. Она обвилась вокруг его бледной руки. Симан почувствовал холод ее чешуйчатого туловища и, не раскрывая глаз, из последних сил вцепился в нее обеими руками, жадно откусил ей голову и сожрал, не сдирая шкуры. Этого хватило, чтобы провести еще несколько мучительных дней в затхлой темной пещере, окончательно потерявшись в глубинах своего разума. Единственным пропитанием осталась слабая пещерная влажность. Его бедное истощенное тело начало иссыхаться и разлагаться. Его душа увядала, а мозг утрачивал способность мыслить. Мохнатые пауки плели на его жалком обличье свои громадные липкие паутины, словно подготавливали к похоронной процессии, облекая в скорбный кокон.

Истощенный длительными головокружительными наслаждениями, Симан болезненно погибал. Его кончина была похожа на долгую мучительную казнь. Он безмолвно молился смерти, чтобы она скорее проявила интерес к его невыносимому положению и исцелила его от страданий.

Вскоре в пещеру ворвался ветер и принялся дико шуметь, поднимать песок и завывать в стенах убежища. Явилась Неведомая, чтобы освободить свое дитя от земных мучений.

К моменту их встречи тело выглядело мерзко и отвратительно, прерывистое больное дыхание прекратилось. Неведомая представилась с твердым намерением забрать испепеленную душу Симана в загробный мир. Она обнажила свою темную суть перед ним, безупречно откровенно заявив, с какой целью представилась его последнему взору.

– Я единственное в мире явление, которому ты можешь довериться без страха и опасений, ведь я безупречный абсолютный замысел бытия, – изрекала Смерть. – Мой практический, многовековой опыт столь же огромен, сколь безгранична в своем величии и грандиозна в своих возможностях Вселенная. Послушай меня внимательно и задумайся, что я предлагаю взамен твоих страданий, ведь только я в состоянии освободить тебя тотально, – шептала утешительно Смерть. – Лишив тебя абсолютно всех огорчений и мучений, бескорыстно и великодушно забрав себе весь абсурд твоей ничтожной жизни, наконец освободив твою душу от ущербно-тусклого мировосприятия. Невероятно большая фортуна быть избранным судьбоносной Смертью для заключения такого сладострастного обмена – страдания взамен на освобождение. Не правда ли? – нашептывала тихонько Смерть, не скрывая своего трепещущего возбуждения.

Симан возжелал сдаться, слишком привлекательно звучали сладкие обещания Смерти, чересчур искушенно она заманивала в неземные объятия. Выбора не существовало. «Я не могу сопротивляться, у меня нет сил. К тому же говорит она чистейшими истинами», – думал безвольно Симан.

– Внимай смиренно и почтительно, – продолжала непостижимо красиво и заворожено пришептывать Смерть. – Я приоткрою для тебя сокровенное, а именно то, что весь без исключения людской род уже мертв. Это неизбежная природа ваших жалких, лишенных предназначения, пустых жизней. Неотвратимость смерти в ее неминуемой предопределенности. Грядущая неизбежность события – уже большая доля его предстоящей завершенности. Для реализации задачи необходима максимум сотня лет. Ради чего ты противишься?

Симан не отвечал, а Смерть продолжала успокаивающе шептать повесть о собственном величии, указывая на свое высокое положение в мире людей.

– Я благородна, не знаю притворства и не скрываю своих сладостных желаний забирать человеческие души. Я открыто исполняю последнюю волю существования, не прикрывая лицемерным сочувствием свою страсть делать то, что предопределено.

Симан отыскал в себе силы и попросил Смерть приблизиться поближе. Он невинно и растерянно вопросил:

– Ты действительно обладаешь величием и благородством, которым славишь себя?

Смерть поразилась. Ее желанная жертва очнулась! Измученная, жалкая человеческая душа посмела завязать беседу. Вдохновившись, Смерть вновь разразилась пламенной речью:

– Я – всесокрушающая Смерть, важнейшее событие в жизни всякого существа. Я гораздо больше, нежели просто величие и благородство. Я – самый непостижимый феномен людского существования, именно я являюсь гениальным художником человеческих жизней, только я наношу завершающий кульминационный взмах своей кистью, придавая вашим жизням целостность. Исключительно я, властная Смерть, провозглашена хранителем гармонии и равновесия между живыми и мертвыми!

Смерть продолжала заливаться пламенными речами о своем величии, нескромно воспевая песнями свое могущество:

– Я – могущественная Смерть, извечный неподражаемый свидетель всей известной эпохальной изменчивости, я – первозданная чарующая тайна запредельного происхождения, я – первопричина самого бытия. Я – непревзойденный идеальный замысел, который не допустил малейшей досадной неточности со времен зарождения первой жизни. Я – абсолютно совершенное явление, не терпящее возражений и противостояний. Я – настоящий специалист в сфере великих перемен. Всякая душа должна быть благодарна мне за любезность помнить о ней. Ведь в конечном итоге только я имею достаточно власти, чтобы решить любые затруднительные обстоятельства ваших бестолковых жизней своей жесткой, но абсолютно действенной манерой преобразовывать и приводить к окончательному заключению любое положение ваших скверных дел, оставляя после своего радикально поглощающего деяния неземной покой для ваших слабых душ, желавших отыскать царство безмятежности и обрести состояние вечной бессмысленности.

Симан невозмутимо спросил Смерть:

– Позволишь ли ты взглянуть на твой потусторонний мир?

Смерть не сдержала своего изумления. Прежде никто не посмел обратиться к ней с подобными просьбами, напротив, людские души сторонились ее грозного ремесла, а Симан – первый и единственный доброволец, осмелившийся наблюдать процесс своего загробного перехода. Смерть позволила его душе посетить ее мир и прикоснуться к вечности. Симан добровольно склонил голову и покорился безграничному могуществу Смерти. Он испытал колоссальное облегчение. Его падшей душе больше не придется томиться в больном физическом обличии. Смерть с благородством, бережно извлекла душу Симана из бездыханного тела и отправилась в свои похоронные владения.

В мрачном склепе Смерти измученная, но еще не поверженная душа Симана, по священному позволению владыки загробного мира, наблюдала последние моменты своего безвольного существования. Симан чувствовал, как Смерть медленно следует по темному холодному коридору, неся его душу на своих смрадных руках, чтобы определить и поместить ее на отведенное погребальным кодексом законное место. В склепе он поразился эстетическому порядку, с которым Смерть размещала души. Это место скорее походило на изысканное хранилище дорогих сердцу экспонатов, нежели на свалку жалких душ. Симан чувствовал все обессиленные и опустошенные души, однажды прибывшие сюда. За годы одиноких скитаний он пропустил через свою жизнь все возможные человеческие чувства и хорошо представлял себе, что его ждет, когда жизнь однажды не сможет вдохнуть новый день и он больше не проявит себя в мире живых. Ничего своеобразного или необычного Симан в этом не находил. Путешествие по загробному миру нисколько не будоражило его чувства, которые не дрогнули ни от предвкушения, ни от страха.

Ему была хорошо известна любая движущая сила, которая разоряет человеческие жизни по различным причинам, а также закономерное следствие всех сопутствующих базовых ощущений. Симан был способен уловить останки всех человеческих душ, ведь никто не умирает тотально, не оставив после себя хотя бы глухого рокота, он ощущал, что после самой истлевшей души остается какой-то неведомый след, не говоря уже о том, что блики давно забытой жизни могут проявить себя и всколыхнуться спустя долгие годы.

Симан имел возможность наверняка определить, в каком погребальном зале расположилась публика, погибшая в мучениях и ужасе, где находятся души людей, которые закончили свой жизненный путь трагически, какое место Смерть отвела умершим случайно и загадочно, и без труда бы указал на тех, кого разорвала адская боль или невыразимая печаль. Симан понял, что в самом дальнем зале Смерть хранит души, покинувшие этот мир в состоянии умиротворения, предвкушая грядущее упоение бессмертием. Этот зал не имел порядкового номера и не славился большим количеством гостей. Он был почти пустой, Смерть в него заглядывала крайне редко. Побродив по своим владениям с душой Симана на руках, Смерть начали одолевать сомнения. Куда же отправить необычайно странную душу Симана? Ей было сложно классифицировать его состояние на момент их встречи. От чего же он умер? Она впервые за последние несколько тысячелетий запуталась. Этого промедления оказалось достаточно, чтобы обессилевшая душа Симана почувствовала в склепе Смерти необычайное душевное волнение и зацепилась за это неведомое чувство, принадлежащее иному миру: ни земному, ни загробному. Симан чувствовал, как в прошлом кто-то осмелился поднять мятеж в склепе Смерти. Он ощущал присутствие останков восставшего людского духа. Симан впал в замешательство, обескураженный чувством, которого не знал прежде. В нем пробудилась заинтересованность. Похоже, что в давно позабытые времена усыпальницу Смерти посетила нерушимая абсолютная сила, которая не подчиняется загробному кодексу. Это могущество не имело происхождения и обитало в великой, особенной душе, которая облачилась в земную плоть родом из Назарета. И самостоятельно явилась в склеп захоронения, чтобы вглядеться в неземной лик Смерти и заставить ее отвести в сторону свой убийственный взгляд.

Симан почуял слабое присутствие неведомого, ощутил чувство великого тихого неповиновения, которое проносилось по склепу Смерти две тысячи лет назад. Это была блуждающая, взбунтовавшаяся душа, которая осмелилась явиться без ведома Смерти, без ее персонального приглашения, что для нее стало болезненным страданием. Смерть запылала необузданным вожделением любым беспощадным способом разгромить и окончательно распотрошить бунтующую душу. Но, к огромному ее разочарованию, это была душа, познавшая вкус неземной бесконечности.

Симан немедленно осознал, что ощущает призрачный след души родом из того самого Источника, о котором толковал Старик, и почувствовал неоспоримую грандиозную тишину. Это пустое безмолвие не могло сравниться с чувствами, которыми Симан упивался в пещере. Природа Великого Ничто не имела ничего общего с системой обусловленности или идеологическими концепциями. Великое Ничто – это воцарившаяся окончательная тишина, в которой меркнут субъективные переживания и бессознательные отождествления. Симан зацепился за это неизведанное чувство и осмелился воспротивиться Смерти. Он забрел вглубь своего разума, прикоснулся к внутреннему источнику, тотально растворился в нем и оказался за пределом ощущений и мысли. В этот волнующий момент Симан открыл для себя самое невыразимое состояние души. Впервые в жизни он ничего не чувствовал, наблюдал пустоту, окунувшуюся в необъятность. Ощущал вечность, танцующую в бесконечных просторах. Это была первая и последняя свобода. Великая тишина.

Именно это абсолютное безмолвие помогло Симану выпутаться из коварных объятий Смерти, которой доводилось впервые, замерев в неведении, вынужденно лицезреть противоестественное для могильного склепа пробуждение духа. Разумеется, для Смерти эти непредвиденные осложнения означали возникновение пагубных проблем, которые в случае повторения ознаменуют крах погребальной империи и переворот мироустройства. Смерть предчувствовала, что если подобный порядок массово распространится, то загробному миру предстоит испытать презренный непереносимый крах и страшный позор. Все, что Смерть забрала в мрачный склеп, принадлежит ей по праву, которое провозглашено могущественным вечным Забвением. Отсюда следует, что Симан вызывающе отважно попросту обокрал Смерть. Он нагло разгромил ее неоспоримое господство и вырвал свою душу из загробного мира, отныне объявив себя для Смерти самым ужасным напоминанием о ее недостаточной власти. Впервые Смерть вместо того, чтобы с неудержимой страстью отобрать жизнь, одарила ее импульсивным порывом, мгновенно обратившимся в триумфальное возрождение, которое вновь разожгло в потухшей душе Симана самоотверженный рывок.

Смерть поневоле освободила Симана от унизительно покорного вожделения, на которое чувственные ощущения обрекли его разум. Он вырвался из невольного заточения и отныне мог продолжить восхождение, более не сдерживаемый сладким бесконтрольным эмоциональным экстазом.

Симан беспрепятственно покинул усыпальницу Смерти и снова очутился в своей затхлой промозглой пещере. Очнувшись после загробного путешествия, он настороженно огляделся, незамедлительно поднялся и поспешил скорее отправиться в путь. С противоположной стороны острова он обнаружил свою яхту, которую шторм вынес на прибрежную мель и крепко посадил килем в коралловый риф, словно надежно зафиксировав для стоянки. Парусная яхта совсем не пострадала, прибрежные воды словно оберегали и бережно хранили ее. Симан поспешно заглянул внутрь. Невероятно, но вся утварь находилась на своих местах, а бортовое оборудование совершенно не повредилось, будто судно никогда не встречалось со штормом. Даже памятная скрипка Старика висела на месте, истязая сердце Симана своим скорбным видом. Он поднял паруса и благополучно снялся с рифа, покинув прибрежную акваторию.

Прежде Симан был околдован малозначимым чувственным наслаждением, теперь же его прельщенная душа освободилась от оскорбительного самозаточения и узрела сияющий откровением Источник. Тем не менее удержать при себе непоколебимое Великое Ничто, которое, несмотря на свою тотальную пустоту, несет смысл несокрушимого единства, чарующее своим непостижимым великолепием, оказалось невероятно сложно. Симан никак не мог обрести Источник вновь. Ему казалось, что это неописуемое состояние ускользнуло от него навсегда. Чем более крепко и отчаянно он желал ухватиться за Источник, тем более неуловимым тот становился. Симан испытал подлинное познание Источника, как только его пылающий разум затих, и он ощутил, что Источник присутствует одновременно везде и нигде, при этом совсем не принадлежит миру восприятия, а прикоснуться к Источнику может исключительно никто, пройдя путь, которого не существует. Симан отыскал и обрел его вновь, как только прекратил поиски и перестал желать его постоянного присутствия. Это было познание состояния Великого Ничто. Чувство, которому мечтают предаться тысячи ищущих душ. Однако обнажается оно исключительно перед теми, кто безоглядно отвергает его.

После того как Симан подлинно познал в себе Источник, он неразличимо сливался с пространством, становясь никем, таким образом знаменуя себя неуловимым призрачным объектом для Смерти. Она безуспешно гонялась за ним, но находила лишь безликую пустоту. Симан перестал существовать в измерении, доступном для ее понимания. Смерть лихорадочно искала его, но не чувствовала биение его сердца, старалась выследить, но не ощущала дыхание его жизни, не замечала его перемещений, она будто слепла, когда пробуждалась желанием отыскать его.

Смерти не удавалось следовать за Симаном, ведь она привыкла идти на запах душевной скорби, неодолимого бессилия и постыдного страха, однако Симан исключил подобные чувственные алгоритмы из своей жизни, став никем, в некотором смысле обернувшись отражением самой Смерти. В его безликой жизни отсутствовала всякая обусловленность, он отвергал любые судьбоносные предначертания. Духовные устремления и грандиозные идеи Симана воплощались в иную реальность, недоступную общепринятому смертному пониманию.

Отныне Симан держал курс исключительно навстречу шторму. Не страшась первозданной стихии, он приобрел способность оборачиваться штормовым ветром, его разрушительной силой, его необузданным безумием, его волей разрушать. Впредь Симан не сторонился противостояний, не прятался от враждебного превосходства, не скрывался от неизбежного сражения. Он воплотился существом, которое навеки остается непреклонным, неповерженным, которое не отступает. Шторм проносится сквозь его самозабвенное нутро, но отнюдь не тревожит его душу. Он – лишь призрачная пустота. Ему нечего утратить, ведь его существование лишено идентичной принадлежности, оно абстрактно, оно бесконечно.

Все же временами Симану удавалось повидаться со Смертью. Но владычица усопших душ не могла отомстить, она обессилено полыхала ненавистью, поскольку ей нечего было взять у него, кроме безмолвия, а ведь ее влечет совсем иная добыча. Симан прекратил думать о Смерти, оглядываясь на нее как на преследователя. Отныне он с холодным безразличием относился к ее грозному ремеслу, к ее устрашающей сути.

По истечении совсем малого времени Симан возжелал большего восхождения и начал страстно выискивать след Смерти, да так пылко, словно разлучился со своей горячо обожаемой возлюбленной. Он полыхал безумным желанием преподнести Смерти свое заманчивое предложение стать его верным компаньоном. Он намеревался создать симбиоз всевластия и вседозволенности. Но Смерть опасалась неистового безумия Симана, однажды он уже подорвал погребальные устои, которые бесперебойно функционировали две тысячи лет. Отныне Смерть всячески остерегалась встречи с Симаном, боязливо скрываясь от взора его восставшей души.

Он продолжал охотиться на Смерть, словно оголодавший хищник, намереваясь подчинить ее волю и заставить служить его необузданному намерению. Он прибегал к коварству, чтобы привлечь предусмотренное загробным кодексом внимание Смерти, постоянно находясь на грани гибели, но она больше не приходила. Она боялась взглянуть в его безликую душу. Симан носил на себе печать безразличного отношения к угрозам и всячески провоцировал штормовую реальность на столкновения. Он высокомерно и нахально вел себя по отношению к самым жутким опасностям, но Смерть не появлялась.

Симан презирал ее за несогласие объединиться. Он не смирился с отказом и возжелал еще больше встречи с владычицей покойных душ, с удвоенной силой продолжая выслеживать и охотиться на Смерть, намереваясь поработить ее и заставить служить ему. Смерть старалась не вспоминать о Симане, чтобы поскорее забыть о постыдно проигранной битве. Отныне он для нее – невыносимая болезнь, которая ранит ее суть, страшная угроза, которая ставит под сомнение ее могущество. Смерть непременно отреклась от него, и теперь Симану не удавалось пасть жертвой даже самого свирепого шторма.

Глава 3. Иной путь

Спустя 847000 морских миль и 28 лет скитаний в одиночестве…

45° северной широты, Тихий океан, близ Курильских островов.

Вечерело. Вдали одиноко догорало солнце, скрывая в темнеющем сумраке небеса. Закатный горизонт утопал мрачно и зловеще, а темнеющие воды начинали источать смертельную опасность. К китобойному судну грозно подступала шквалистая буря. Невзирая на стечение многочисленных опасностей, мореходный судоэкипаж не посмел высказать беспокойство.

– Шторм не успеет обрушиться на нас, – твердо заявил мичман.

– Верно, мы вблизи побережья, – отозвался беспечно лоцман.

– Без сомнения, успеем добраться до безопасной стоянки, нужно только уловить свет Маяка, – заключил чересчур легкомысленно капитан.

Действительно, где-то совсем рядом расположили свои земли тихие уютные берега, готовые предоставить морякам сытную пищу, долгожданный отдых и возможность обрести момент легкости и беспечности. Однако спасительный свет Маяка не пробивался сквозь нежданно начавшийся шторм. Мореплаватели не понимали, что штормовые вихри пробуждали океанский мятеж против корабля, а волны сливались в единое восстание, чтобы совсем скоро вспыхнуть беспощадным рвением и уничтожить корабль.

Угрюмые тучи стремительно разрастались, громоздились друг на друга и давили на бушующую поверхность океана. Они угнетали экипаж своим суровым нравом. Ни одной жертве стихии не суждено отбиться от столь яростного шторма и скрыться за горизонтом, затерявшись в огромном водном пространстве, если по злополучной случайности океан становится пристанищем и великолепием штормовой тьмы Забвения. Неистовые волны не оставляли шанса даже самому быстрому китобойному судну уйти от них. Грозная стихия сотрясала бедный корабль. Молнии ослепляли напуганных гарпунеров. Раскаты грома осыпались оглушительным треском.

С правого борта из темных бушующих вод вспыхнул, словно факел, разъяренный смерч, запылавший холодным темно-серым вихрем. Смертоносные водовороты начали зарождаться повсюду, молниеносно обступив корабль вражеским кольцом. Стихийная воинственная армия неистовых смерчей готовилась атаковать. Шторм не оставлял морякам времени на раздумья, и после первых еще терпимых завихрений начался беспросветный хаос. Бушующие смерчи кровожадно насыщались силой, их водяные хвосты пробивались и тянулись в глубину океана, будто питаясь из темной бездны. Некоторые смерчи проносились рядом с кораблем, заставляя судно дребезжать и разваливаться. Ветер завывал в трещавшей от натуги мачте, пытаясь сломить ее. Шторм трепетал в ожидании заключительной части своего зверского злодеяния, а бушующие воды предвкушали момент тотальной расправы над моряками, которые посмели набраться смелости и усомниться в их необузданном могуществе, потому что верили, что успеют дойти до берега.

Показания бортовых приборов перестали отображать данные о текущих погодных условиях, спутниковый навигационный локатор сгорел, радиосвязь оборвалась, бортовая аппаратура не загружалась. Стрелки механических устройств дрожали и метались в панике. Казалось, они старались отчаянно вырваться с корабля. Тем временем всепоглощающая пучина сливалась с чернотой небес в единый мрак. Мореплаватели были охвачены смятением и оглушены штормовой тьмой, поневоле пребывая в центре ее ярости. А их корабль, ранее стремительно рассекающий волны, вдруг стал бессильным суденышком. Насколько смелы и уверены они были, отправляясь в это плавание, настолько сейчас пребывали в страхе и жалости к самим себе.

В действительности же грядущая мучительная гибель экипажа отнюдь не была усладой для шторма. Разрушение судна было следствием соприкосновения с первозданной стихией, а вовсе не с одержимым стремлением уничтожать. Шторм всего-навсего проявлял собственное естество и был одинаково беспристрастен как к желающим тихо преодолеть морские просторы, так и к страстно грезящим покорить стихию. Штормовые вихри продолжали неудержимо и упрямо сотрясать судно разрушающим яростным наступлением, испытывая корпус на прочность, пока экипаж трусливо укрывался внутри легкоуязвимого корабля, обретая ложное чувство безопасности. Корабль отвечал несокрушимостью, стойко и терпеливо принимая битву. Вот только судно – это безвольное человечье творение, малозначимое и беззащитное перед лицом стихии.

Души моряков горели пламенем омерзительного человечьего страха. В голове каждого раздавался один и тот же неведомый голос, будто Знамение из потустороннего мира: «Всему безвольному предначертано сгинуть в темных водах…»

Гарпунеры со страхом и ненавистью кляли разразившуюся бурю. Однако шквальные вихри по своей безликой сути не горели желанием беспричинно сокрушать. Темные воды не истребляли согласно воле своей. Стихия невинна, если не служит она Забвению.

Все же неумолимый ветер определил грядущий маршрут судна – темный отблеск небосклона, путь в неизвестность. Молнии насквозь прожигали металлическую обшивку корабля, сотрясающегося предсмертным грохотом.

Экипаж во главе с капитаном продолжал укрываться в кают-компании. Только лишь Симан остался держать последнюю вахту этого обреченного судна. Несколько корабельных плотников рискнули выйти на палубу, чтобы оценить ущерб, нанесенный губительной стихией. Заодно кают-компанию отважился покинуть Хосе. Он отправился искать Симана, малознакомого человека, с которым имел беседу накануне. Вместе они значились на корабле как единственные пассажиры. Хосе постыдился укрываться без него, полагая, что его новый товарищ может нуждаться в неотложной помощи.

Тем временем волны беспощадно накрывали корабль тяжелыми водными массами. Хосе шел по палубе, хватаясь за борта и шкоты, которые растворялись в беспросветном хаосе шторма. Воды бушевали, неистово буйствовал ветер, сбивая Хосе с ног. Он проверил левый борт и подтопленную корму, не обнаружив там ничего, кроме бушующей стихии и полуразрушенного судна. Хосе продолжил медленно продвигаться к правому борту. Здесь он обнаружил Симана, беспечно предававшегося созерцанию шторма. Он слегка придерживался левой рукой за фальшборт, и ему вовсе не требовалась помощь. Его душа трепетала, он ликовал и приходил в восхищение от могущества, которое намеревалось уничтожить единственное убежище мореплавателей. Симан восхищался безжалостностью шторма, его поражала устремленность и твердость характера, с которой шторм собирался сокрушить корабль, отнимая у моряков единственный шанс на спасение.

Потрясенный таким противоестественным поведением, Хосе растерянно замер на палубе, раскачиваясь вместе с кораблем. Яростный шторм мог с легкостью сбить Симана за борт, в темную бездну хаоса, но бешеные вихри не снесли его в бушующий океан, будто терпеливо ожидая наиболее подходящего момента. Хосе всецело охватила паника. Жизни всего экипажа ждала одна смертельная участь. И они предчувствовали неотвратимость смерти, все, кроме Симана. Его одного совершенно не тревожило грядущее кораблекрушение. Он абсолютно не искал возможности уцелеть. Более того, он отчаянно рисковал.

На мгновенье Хосе даже умудрился погрузиться в смутное размышление о том, что Симан будто впитывал в себя могущество шторма. Хосе чувствовал, как веселилось его сердце, как его душе безумно импонировало кораблекрушение.

«Неужели его привлекают рискованные сближения со смертельными опасностями? – растерянно предполагал Хосе. – Что если Симан – лишившийся рассудка одержимый коллекционер неповторимых ощущений?»

Симан вел себя невероятно опрометчиво и до великолепия беспечно по отношению к суровой смертельной стихии, словно он испытывал чувство безусловного фундаментального удовлетворения происходящим, как будто он с нетерпением ждал сего жуткого бедствия.

«Именно он призвал стихию грубо ликвидировать корабль, – возникло у Хосе подозрение. – Текущий злополучный шторм вовсе не случайное несчастье, у него имеется конкретная причина. Эта страшная причина – Симан. Шторм целенаправленно искал корабль среди необъятного океана, и кровожадное скопище темных грозовых туч будет преследовать судно, пока не станет совершенно ясно, что оно не причалит больше в тихой бухте».

Хосе, крепко вцепившись в поврежденные искореженные борта, ошарашенно наблюдал за еле уловимыми очертаниями силуэта Симана, которые растворялись в хаосе шторма.

Симан с неприязнью высказался:

– Твой поверженный дух трясется от мерзкого человечьего страха. Я же совершаю акт абсолютного доверия своему пути.

Краткая реплика была вдребезги оборвана вспышкой молнии, за которой последовал тяжелый суровый раскат грома, дьявольски тряхнувший корабль. Последующий разряд огненной небесной странницы пришелся в мачту, растерзав ее в горящие щепки, посыпавшиеся вокруг. По правому борту протянулась глубокая черная трещина. Хосе стало совершенно ясно: кораблекрушение подходит к своей завершающей неизбежной стадии.

Очередная волна нагрянула в сопровождении сурового раската грома, будто неопровержимое знамение, и снесла Симана в штормовой океан. Хосе замер от скверного страха. Темные небеса продолжали извергать ослепляющие молнии, чрезвычайно болезненно разрушая бедный корабль, который наконец покорился стихии и перестал бороться за жизнь моряков. Стремительная огненная молния полыхнула рядом с Хосе, отбросив его бесчувственное тело в первозданный стихийный хаос. Прозвучали заключительные раскаты грома, небеса испустили последнюю серию сверкающих разрядов, и ветер сравнял остатки корабля с темной поверхностью океана. Волны разом притихли, ветер неестественно быстро утратил силу, смерчи бесследно растворились. Всякое катастрофическое, преисполненное величием разрушение рано или поздно утрачивает свое могущество, растворяясь в необъятности океана, который безмятежно поглощает трагедии и страдания, невозмутимо опустошает людские жизни, имевшие прежде смыслы и надежды.

Симан точно предвидел развязку данного кораблекрушения. Он владел тонкой восприимчивостью, особенным даром чувствовать дух ветра и умышленно призвал шторм, чтобы он разразился проклятием для гарпунеров.

Холодный и пронизывающий, сильный и порывистый, теплый и ласкающий – просто называют ветер живущие на берегу, не зная сложности его замысла, не осознавая его необузданной извечной силы и безмолвной покорности, с которой служит он Забвению.

Если воздушные потоки позволяют держать ровный курс, то славят их мореплаватели с великодушием. Если ветер свирепый и заставляет погибать, то он – беспощадное мщение, если неистовый, наводящий страх, тогда ни что иное как завораживающая своей красотой, безудержная стихия, шумом живущая. Но ветер – это только незримый поток силы, неподвластный пониманию, бесконечно бегущий в пространстве и нисколько не товарищ Смерти, не исполняет он ее волю. Если только он не слуга Забвения!

Палящее солнце нещадно припекало выброшенные на берег изувеченные тела, в живых остались только Хосе и Симан.

Лицо Симана покрыли ссадины и кровавые царапины. Густые темные волосы перепутались и взъерошились, а щеки обросли курчавой сероватой щетиной. Из-под тяжелых бровей выглядывали проницательные, ясные черные глаза, которые не выражали эмоций и безмятежно созерцали плывущие по небосводу редкие тучи, будто случившиеся обстоятельства были заблаговременно предвидены и нисколько не смущали Симана. Спустя несколько часов пришел в себя Хосе.

– Мы одолели шторм, – невозмутимо произнес Симан, словно уведомил Хосе о малозначимых переменах.

От этих слов Хосе передернуло от ужаса, он скорчился от страха, а его тело пронзила нервная дрожь. В ответ он не сумел вымолвить ни единого звука. Хосе с досадой поразился, что вместо слов скорби и печали, которые были бы более уместны после катастрофы, Симан испытывает безусловное спокойствие и удовлетворение. Хосе прискорбно почуял, что в темной пропасти души Симана не осталось ни сострадания, ни жалости.

Симан продолжил спокойно утверждать, его речь устрашала и завораживала:

– Мы выдержали схватку за собственные жизни и ненадолго установили контроль над ситуацией. Мы изрядно измотаны, но как бы страх не сковывал силу твоего духа, мы должны быть готовы принять новый вызов Забвения.

Хосе был потрясен легкомысленностью, почти бесчувственностью, с которой твердо изъяснялся Симан. А в голове мелькнула мысль: «Что несет этот безумец? Что еще за Забвение?»

Хосе ощущал себя разгромленным, будто кто-то вломился в его заветный душевный мир и опустошил сокровищницу его мировоззрения. Тем не менее, он испытывал чувство искренней благодарности за уцелевшую от непредвиденного штормового разгрома жизнь.

А вот Симан не разделял чувств Хосе. Страх во время шторма был ему неведом. Он намеренно штормовал, заполняя свою жизнь схватками со Смертью.

Хосе постепенно проникся отношением Симана к шторму, его зачаровывало, что он не стремился укрыться от серьезных угроз. Хосе посматривал на Симана с недоумением и восхищением, ведь он сам всю жизнь пытался отгородиться от малейших житейских проблем, казавшихся ему жесткой неприятной реальностью.

Для этого Хосе и отправился в необычное путешествие на китобойном судне в качестве туриста, он ожидал от путешествия захватывающих приключений и необычных знакомств. Он грезил вернуться иным человеком, решительным, отрицающим сомнения и слабость.

Его интересовало, по какой же странной причине Симан не сбежал от шторма, который приносил смертельное разрушение и хаос.

Внезапно Хосе вспомнил про остальной экипаж и с тревогой спросил: