Убийства в «Потерянном раю»

21 октября 1894 г. в городке Набари префектуры Миэ, в семье секретаря управления округа Нага родился Таро Хираи – будущий гений японского детектива, сумевший разглядеть «сквозь волшебный кристалл сгустившейся атмосферы будничного – кусочек иного»[1].

Из интереса к сверхъестественному и психологическим экспериментам автор связал свой псевдоним Эдогава Рампо по созвучию иероглифов (Эдога: Аран По) с именем родоначальника детективного жанра Эдгара Аллана По. Под этим псевдонимом публикуется его первое сенсационное произведение «Медная монета в 2 сэна» (1923), где писатель сразу же формирует собственный оригинальный стиль: сочетает захватывающее повествование с непредсказуемой интригой. Мастерство и доступный язык Эдогавы Рампо позволили его прозе соприкоснуться с читателем на глубоком эмоциональном уровне.

Экономист по образованию, на своем жизненном пути отец-основатель нового японского детектива успел примерить на себя разные роли: от редактора газет и карикатуриста до продавца китайской лапши и консультанта в книжной лавке. Должно быть, тем самым он обогатил и разнообразил палитру оживающих на страницах его рассказов образов. Любые тема, мысль, случай или предмет под его кистью превращаются в неиссякаемый поток ассоциаций, обрастают причинно-следственными связями.

Два калеки

После онсэна[2] они сыграли партию в го[3], выкурили по сигарете, а затем, как обычно, начали неспешную беседу за терпким зеленым чаем. Сёдзи[4] свободно пропускали мягкий солнечный свет, который согревал гостиную в японском стиле площадью в восемь татами[5]. На большой жаровне из павловнии закипал чугунный чайник, издавая навевающее дремоту ворчание. Это был похожий на сон безмятежный зимний день на курорте с горячими источниками, плавно переходящий в вечер.

Не несущий особого смысла разговор незаметно перешел к воспоминаниям о былом. Постоялец по имени Сато принялся рассказывать о своем участии в осаде Циндао. Владелец комнаты Ибара молча внимал кровавой истории, грея руки над очагом. Едва доносящиеся с улицы трели соловья казались интерлюдией к повествованию. Обстановка идеально подходила для рассказов о прошлом.

Изуродованное лицо господина Сато было живой иллюстрацией его историй о воинских подвигах. Когда он рассказывал, как его зацепило осколком снаряда, и предъявлял шрамы на лице, история приобретала особенную яркость и правдивость. По всему телу у него тоже множество следов от колотых ран, которые ноют зимой, поэтому в это время года он обычно отправляется на источники, – сообщал Сато, оттягивая ворот юкаты[6] и демонстрируя старые рубцы.

– В молодости я лелеял немало амбиций. Но когда стал таким, с ними было покончено. – На этом Сато завершил длинное повествование о сражениях.

Ибара какое‑то время молчал, прислушиваясь к отзвукам услышанной истории. «Жизнь этого человека пошла под откос из-за войны. Мы с ним оба – калеки. Однако у него все же есть доброе имя и слава в качестве утешения. А вот у меня…»

Ибара поежился: сердце заныло от прикосновения к старой душевной ране. Он подумал о том, что Сато, который стал калекой только физически, еще повезло.

– Не хотите теперь выслушать мою исповедь? Хотя, возможно, она покажется скучной после захватывающего рассказа о войне, – произнес Ибара, налив себе еще чая и затянувшись.

– Я непременно хочу ее послушать, – незамедлительно ответил Сато и бросил на Ибару короткий внимательный взгляд, словно в ожидании чего‑то, а затем сразу же вновь прикрыл свой единственный глаз.

«Ого!» – подумал Ибара. Выражение лица Сато только что показалось ему очень знакомым. С первой их встречи (а она произошла всего десять дней назад) Ибаре все чудилось, будто между ними есть какая‑то связь, словно из прошлой жизни. С каждым днем это чувство только крепло. Иначе они двое, выходцы из разных мест, разные по характеру, едва ли могли бы стать так близки за столь короткий срок.

«Удивительно. Я точно где‑то видел этого человека. – Однако, сколько он ни ломал голову, вспомнить, где именно, никак не удавалось. – Может ли быть, что я и Сато когда‑то давным-давно, в далеком детстве, играли вместе во дворе или вроде того? Я бы не удивился». Чем больше он думал об этом, тем вероятнее казалась эта теория.

– Уверен, я услышу интересную историю. К тому же сегодняшний день, как никакой другой, подходит для разговоров о прошлом, не находите? – произнес Сато, подталкивая Ибару начать.

Ибаре раньше никогда не приходилось рассказывать о своей постыдной и злосчастной судьбе. Как правило, он изо всех сил старался ее скрыть. Да и сам стремился забыть о ней. Однако сегодня ему захотелось поведать кому‑то свою историю.

– С чего бы начать… Я родился в городе N и был старшим сыном в консервативной семье зажиточного торговца. Возможно, потому, что родители меня слишком берегли, я с детства отличался болезненностью – даже пошел в школу на два года позже положенного. Однако, кроме этого, серьезных проблем у меня не водилось, и я рос как обычный ребенок: закончил младшую школу, среднюю и поступил в университет X в Токио. После переезда в Токио здоровье мое пришло в норму, учиться мне нравилось, постепенно появились хорошие друзья, и даже не слишком комфортное существование в пансионе доставляло радость, так что студенчество текло легко и беззаботно. Если подумать, то время было самым счастливым в моей судьбе. Все изменилось спустя год после переезда в Токио. Жуткий инцидент перевернул мою жизнь вверх дном.

Ибара вздрогнул всем телом. Сато, отбросив докуренную сигарету в очаг, слушал его, затаив дыхание.

«Это случилось однажды утром. Я одевался и уже собирался идти в институт, когда в мою комнату зашел друг, живший в том же пансионе. Ожидая, пока я оденусь, он неожиданно с легкой насмешкой произнес:

– А вчера вечером ты был весьма бодр. Я совершенно ничего не понял.

– Бодр? Хочешь сказать, я что‑то сделал вчера вечером? – недоуменно переспросил я, на что мой товарищ расхохотался.

– Ты, похоже, еще не проснулся? – произнес он с издевкой.

По его словам, вчера поздно вечером я пришел в его комнату, когда он уже спал, растолкал его и неожиданно начал с ним дискутировать. Рассуждал о различиях во взглядах на женщину у Платона и Аристотеля и говорил очень бойко и гладко, а после тирады даже не попытался выслушать мнение друга и просто ушел из комнаты так же неожиданно, как и появился. Словно был одержим.

– Наверное, тебе приснилось. Быть такого не может. Я как лег вчера пораньше, так и спал до утра, – возразил я, на что мой товарищ, посерьезнев, настойчиво ответил:

– У меня есть доказательства, что это был не сон: после того, как ты ушел, я долго не мог заснуть и взялся за чтение – помню все как сейчас. И даже делал пометки. Сам посмотри, вот они. Разве может человек разборчиво писать что‑либо во сне?

Пререкаясь таким образом и ни к чему не придя, мы дошли до университета, и уже в аудитории мой друг вдруг поинтересовался: «А у тебя никогда не было приступов лунатизма?» Услышав это, я так и ахнул. Меня охватили дурные предчувствия.

Со мной случалось подобное. В глубоком детстве я часто разговаривал во сне, и если кто‑то начинал меня окликать или передразнивать, я даже отвечал ему, не просыпаясь. Что удивительно, наутро я не помнил ничего об этом. Моя семья хорошо знала эту мою особенность. Такое случалось лишь в младшей школе, а став старше, я совершенно забыл обо всем. Но, услышав вопрос друга, я почувствовал связь между той детской болезнью и происшествием вчера вечером.

– Значит, это рецидив. Случай проявления лунатизма. – Так сказал мой друг, сочувственно посмотрев на меня.

С той поры я начал сильно переживать. Я плохо представлял себе, что такое лунатизм, однако меня пугали обрывочные знания о прогулках во сне, сомнамбулизме, преступлениях, совершенных в таком состоянии… К тому же для меня, совсем молодого, подобная болезнь представлялась невыносимо постыдной. Через несколько дней я, собрав в кулак все свое мужество, отправился к знакомому врачу за советом. Тот высказал оптимистичное заключение: «Это похоже на лунатизм, но не стоит так волноваться из-за одного случая. Если вы будете так нервничать, то лишь усугубите болезнь. Постарайтесь прийти в себя, вести спокойный, размеренный образ жизни, заботиться о физическом здоровье. Тогда болезнь исчезнет сама собой».

Смирившись, я вернулся домой. К несчастью, я от рождения обладаю крайне нервной натурой и после случившегося не находил себе места от беспокойства о том, как бы подобное не повторилось. Довел себя до того, что даже учиться спокойно не мог, не говоря уже обо всем остальном.

«Лишь бы такого больше не случалось». Думая об этом, я каждый день пребывал в постоянном напряжении; к счастью, прошел месяц, а ничего так и не произошло. Я решил, что все обошлось, но не успел обрадоваться, как неожиданно нарисовался еще один, куда более серьезный инцидент: во сне я украл чужую вещь.

Когда тем утром я открыл глаза, то увидел рядом с подушкой незнакомые карманные часы, и пока размышлял о том, как это странно, один из моих соседей по комнате поднял переполох из-за пропажи.

«Вот оно что!» – Я сразу все понял, но, будучи человеком робким, застыл в нерешительности, не способный и шагу ступить. Хотя и понимал, что нужно сейчас же подойти к соседу. В конце концов я попросил того самого друга, о котором говорил ранее, подтвердить мою болезнь и смог развязаться с этим и вернуть часы. С тех самых пор слух о том, что Ибара – лунатик, распространился по округе и стал предметом обсуждений в классе.

От всего сердца желая излечить эту постыдную болезнь, я покупал и читал книги о лунатизме, пытался укрепить здоровье, прошел осмотр у множества врачей – в общем, прикладывал все усилия, однако ситуация не только не улучшалась, а лишь становилась все хуже и хуже.

Инциденты случались стабильно раз, а порой и два в месяц, и во время приступов лунатизма я уходил все дальше и дальше. Вдобавок то крал чужие вещи, то терял по дороге свои. Я даже не мог скрывать свое состояние от посторонних, ведь часто оставались материальные доказательства. Возможно, иногда случались и приступы, которые остались неизвестными для всех, включая меня, из-за отсутствия улик. Это ужасно пугало. А однажды я вышел из своей комнаты посреди ночи и бродил по кладбищу при местном храме. К несчастью, именно тогда по дороге, проходящей рядом с кладбищем, возвращался с посиделок сосед. Он увидел мой силуэт за кладбищенской оградой и начал распускать слухи о привидениях. Когда выяснилось, что это я, история стала весьма известной.

Я сделался предметом шуток. Конечно, с точки зрения постороннего ситуация выглядела забавно, однако до чего мне самому было тяжело и неприятно – едва ли кто‑либо мог понять. Я боялся каждый вечер, не случится ли снова приступ, не совершу ли я серьезный проступок, и постепенно меня стала приводить в ужас даже мысль о сне. Неважно, собирался я спать или нет, с наступлением ночи сама необходимость зайти в спальню начала казаться тяжким наказанием. Дошло до того, что лишь при виде постельных принадлежностей, даже чужих, мне становилось тяжело на душе. Знаю, глупо звучит… Время сна, для обычных людей самое спокойное и безопасное, для меня стало мучительным. Что за горькая судьба!

С тех пор, как это началось, у меня появился один главный страх. Хорошо, если все обойдется комичными случаями, служащими поводом для шуток, однако не обернется ли моя болезнь трагедией – вот что мучило меня. Как я уже говорил, я собирал всевозможные книги, связанные с лунатизмом, и читал их в огромном количестве, поэтому знал немало примеров, как в таком состоянии совершались преступления. И среди них были и страшные, кровавые деяния. Я, слабый по натуре, боялся этого так сильно, что мне становилось нехорошо при одном лишь взгляде на футон. В конце концов я понял, что так больше не может продолжаться, и, бросив учебу, решил вернуться на родину. Спустя около полугода после первого инцидента я написал длинное письмо и отправил его семье, желая посоветоваться с ними. И пока я ждал ответа, что вы думаете? Мое самое кошмарное опасение стало реальностью – случилась страшная, непоправимая трагедия, превратившая в хаос всю мою жизнь».

Сато слушал, затаив дыхание. А в его глазах, казалось, горело желание сказать что‑то. В онсэне, где в это время почти не было гостей – новогодняя суматоха давно улеглась, – царила тишина. Пение птичек тоже стихло. В мире, словно отрезанном от реальности, два калеки сидели друг напротив друга с волнением на лицах.

«Я помню все как сейчас. Это случилось осенью, ровно двадцать лет назад. Немало времени прошло… Проснувшись однажды утром, я услышал, что в доме переполох. Меня, словно таящегося преступника, сразу одолели дурные мысли, не натворил ли я чего. Какое‑то время я лежал в постели, прислушиваясь, и начал понимать – произошло нечто из ряда вон выходящее. Невыразимо жуткое предчувствие охватило все мое существо. Я боязливо оглядел комнату. Что‑то определенно было не так, я сразу это заметил. В комнате что‑то изменилось с вечера, когда я ложился спать. Поднявшись с постели и хорошенько проверив все, я наконец понял, что именно. У входа лежала коробка, завернутая в платок, которую мне раньше не приходилось видеть. Едва взглянув, я мгновенно схватил ее и забросил поглубже в шкаф. И только захлопнув дверцы шкафа и оглядевшись по сторонам, наконец перевел дыхание, будто вор. Как раз в это время, беззвучно открыв сёдзи, в комнату заглянул мой друг. Он едва слышно прошептал:

– Плохи дела.

Я ничего не ответил. Я не знал, заметил он мою попытку спрятать коробку или нет.

– Хозяин убит. Вчера вечером кто‑то пробрался в дом. Впрочем, приходи сам и взгляни.

Друг ушел. Я почувствовал, словно покрываюсь коркой льда изнутри, и какое‑то время не мог пошевелиться. Наконец, вернув самообладание, я вышел из комнаты, чтобы узнать подробности. О, то, что я увидел и услышал тогда… Прошло уже двадцать лет, однако по сей день я помню те чувства так хорошо, как будто все было вчера. Особенно лицо мертвого старика – оно и сейчас ясно предстает перед глазами, неважно, сплю я или бодрствую».

Содрогнувшись от ужаса, Ибара огляделся.

«Как раз в ту ночь сын хозяина отправился к родным и остался у них ночевать, старик же спал один в комнате у входа. Утром одна из служанок нашла странным, что хозяин, всегда рано встающий, никак не просыпается, и заглянула в комнату. Тогда она и обнаружила остывшее тело старика, задушенного в собственной постели. В ходе расследования стало ясно, что, совершив убийство, преступник вытащил ключ из кошелька хозяина, достал из шкафа переносной сейф и выкрал оттуда облигации и акции на приличную сумму. Входная дверь всегда была открыта для припозднившихся жильцов: для грабежа идеально, но убитый очень чутко спал, поэтому никто не предполагал такой исход. На месте преступления не обнаружили серьезных улик, хотя у подушки старика нашли оброненный кем‑то носовой платок, и пошел слух, что он принадлежал убийце.

Спустя какое‑то время я вернулся в комнату, где, как вы помните, все еще лежал незнакомый сверток. Если там окажутся вещи убитого… Попытайтесь понять, что чувствовал я в тот момент. Это был вопрос жизни и смерти. Очень долго я стоял в нерешительности, терзаясь сомнениями и все не решаясь открыть сверток, но наконец, затаив дыхание, взялся исследовать его. В ту же секунду перед глазами у меня все поплыло, и я почти потерял сознание… Они оказались там. В коробке лежали облигации и акции… После выяснилось, что и платок, найденный на месте преступления, принадлежал мне.

В этот же день я явился с повинной. Пройдя через множество следственных процедур, оказался в камере предварительного заключения, о чем до сих пор вспоминаю с содроганием. Мне казалось тогда, что я вижу бесконечный кошмар средь бела дня. Так как примеров дел с участием преступников-лунатиков крайне мало, расследование было долгим и доскональным: медицинский осмотр, опрос соседей по пансиону… Следователи учли, что я из хорошей семьи и у меня нет резона убивать кого‑то ради денег. Наличие приступов лунатизма подтвердили друзья и соседи. Вдобавок мои родители приехали в столицу и наняли хорошего адвоката, а тот самый друг, что первым заметил болезнь, – Кимура, организовал в колледже целое движение в мою поддержку. В результате после длительного пребывания в камере предварительного заключения меня признали невиновным. Однако, несмотря на официальное заключение о невиновности, сам факт убийства остался неизменным. До чего странно все сложилось! Тогда я чувствовал себя таким измотанным, что у меня даже не осталось сил радоваться освобождению из тюрьмы и снятию обвинений.

Сразу же после окончания следствия я вместе с родителями вернулся домой. Но, едва переступив порог родного дома, я, уже будучи наполовину больным, совсем расклеился. Полгода провел, практически не вставая с постели, как во сне… Так моя жизнь пошла под откос. Я уступил семейное дело младшему брату и последующие длинные двадцать лет провел вот так, словно глубокий старик. Хотя теперь, спустя столько времени, страдания мои начали понемногу стихать. Ха-ха-ха».

Бессильным смехом Ибара закончил свою историю. А затем со словами: «Должно быть, вам наскучил этот никудышный рассказ. Давайте выпьем еще по чашечке чая», – потянулся к чайнику.

– Вот оно как. На первый взгляд вы выглядите здоровым, но после вашего рассказа становится ясно, насколько несчастливо сложилась ваша судьба, – со вздохом, за которым словно таилось что‑то еще, произнес Сато. – А что насчет вашей болезни, лунатизма, – вы излечились от нее?

– Как ни странно, но после убийства, пока длилась вся эта шумиха, я и думать забыл про нее. Врач сказал, что, вероятно, это из-за страшного шока, который я получил тогда.

– А тот ваш друг… Кажется, вы назвали его Кимура… Именно он первым обнаружил ваши приступы, верно? Потом произошел инцидент с часами и с фигурой на кладбище… А какими были другие происшествия? Не могли бы вы рассказать, если помните? – неожиданно поинтересовался Сато после минутного раздумья. Его единственный глаз таинственно сверкал.

– Хм, дайте подумать. Все эти случаи в целом были похожи, если не брать в расчет убийство. Тот, когда я бродил по кладбищу, пожалуй, самый странный и запоминающийся. Чаще я заходил в чужие комнаты во сне.

– И всегда вы обнаруживали это по вещам, которые унесли оттуда, либо обронили в чужой комнате?

– Верно. Скорее всего, случались и происшествия, когда улик не оставалось, – вполне возможно, мне доводилось забредать и куда‑то дальше кладбища, пусть я об этом не знал.

– А никому не случалось видеть вас во время этих походов, кроме случая с кладбищем и того, когда вы пришли к Кимуре и начали с ним спорить?

– Да нет, меня часто замечали. Слышали посреди ночи шаги в коридоре или видели меня издали, когда я спящий пробирался в чужие комнаты… Однако почему вы так подробно расспрашиваете? Интересуетесь лунатизмом?

Ибара произнес это со смехом, однако не мог избавиться от жутковатого неприятного чувства.

– Что вы! Прошу прощения. Просто мне не верится, что такой впечатлительный и слабый духом человек, как вы, способен на столь страшное деяние, пусть даже и во сне. И еще кое-что не дает мне покоя. Пожалуйста, не сердитесь и выслушайте меня. Когда оказываешься в моем положении, отвергнутым обществом, поневоле становишься подозрительным, так что… Вы никогда не думали в таком ключе? Лунатизм – болезнь, которую пациент никак не может установить самостоятельно. Даже если он бродит или разговаривает во сне, когда наступает утро, он об этом не помнит. Только после того, как окружающие укажут ему на нее, он начинает впервые задумываться: «А не лунатик ли я?», верно? По словам врачей, существует множество физических обоснований для лунатизма, но лишь сами приступы окончательно указывают на болезнь. Может, это потому, что я недоверчивый человек, но мне кажется, вы слишком легко поверили, что страдаете от лунатизма.

Ибара ощутил смутное беспокойство. Не из-за слов Сато, а скорее из-за облика собеседника, такого жуткого на вид… Нет. Из-за того, кто скрывался за ним. Сделав над собой усилие, Ибара преодолел это чувство.

– Понимаю. Я тоже сомневался, когда приступы только начались. Молил всех богов, чтобы все оказалось ошибкой. Однако после того, как приступы случались так часто и в течение такого длительного времени, разве не нелепо было тешить себя подобной надеждой?

– Кажется, вы не заметили одного очень важного обстоятельства. Того, что непосредственных свидетелей ваших ночных похождений немного. Если хорошенько подумать и сложить – всего один.

Ибара понял, какую неслыханную идею вообразил его собеседник. То действительно было страшное предположение, которое вряд ли пришло бы в голову человеку ни с того ни с сего.

– Один, говорите? Нет-нет, это совершенно не так. Я же говорил, меня видели со спины, когда я заходил в чужие комнаты, слышали шаги в коридоре посреди ночи… И на кладбище меня видели, хотя я и позабыл уже имя того человека. К тому же в моей комнате появлялись чужие вещи, а мои личные вещи оказывались в самых неожиданных местах вдали от моего жилища. Какие уж тут сомнения. Ведь вещи не могут сами по себе менять местоположение, согласитесь.

– Вот как раз то, что постоянно оставались вещественные улики, и выглядит подозрительно. Подумайте сами. Вещи мог переложить кто угодно, не только вы. К тому же, пусть вы и сказали, что было много свидетелей, но ведь и в случае с кладбищем, и в других есть неопределенное суждение в духе «видели издалека». Заметив подозрительную фигуру в темноте посреди ночи, люди, зная, что вы страдаете лунатизмом, скорее всего приняли бы ее за вас. Даже если на самом деле они ошибались. Ложные слухи распространялись все дальше и дальше, и люди, нисколько не боясь, что их за это осудят, из лучших побуждений мгновенно сообщали вам любую новую информацию – согласитесь, это очень по-человечески. Если рассуждать в таком ключе, появляется мысль: возможно, и множество людей, бывших свидетелями ваших приступов, и большое количество вещественных улик – все появилось благодаря задумке одного-единственного человека. Несомненно, это очень искусная уловка. Но какой бы убедительной она ни была, подделка – всего лишь подделка.

Ибара с отсутствующим видом смотрел на Сато, как человек, которого застали врасплох. Кажется, ему не хватало сил даже додумать до конца преподнесенную мысль.

– В общем, я думаю, все это было хитроумной и тщательно продуманной уловкой вашего друга, Кимуры. По каким‑то причинам он во что бы то ни стало хотел стереть с лица земли того старика, убить его своими руками. Однако как искусно ни обставь убийство, все равно следствие не закончится, пока не найдется преступник, так что лучше подготовить замену настоящего убийцы. И желательно так, чтобы этот человек не сильно пострадал. Это всего лишь предположение. Но если предположить, что Кимура оказался в такой ситуации, разве устроить спектакль и выставить лунатиком доверчивого и слабого духом человека вроде вас не было для него лучшим выходом из положения? Давайте попробуем подтвердить эту теорию. Итак, человек по фамилии Кимура, увидев подходящую возможность, солгал вам о ночном визите. И какое удачное совпадение – оказалось, что в детстве вам случалось ходить и говорить во сне. Первая же попытка увенчалась успехом. Тогда Кимура начал пускать в ход остроумные уловки: крал вещи из чужих комнат и подкладывал вам, незаметно прихватывал ваши личные вещи, а затем подбрасывал их куда‑нибудь, бродил по кладбищу, по коридору и другим местам, притворяясь вами, и все больше укреплял вашу уверенность. Добившись того, что в наличие у вас лунатизма поверили и вы сами, и все ваше окружение, Кимура убил старика, подбросил вам в комнату имущество убитого, а на месте преступления оставил вашу вещь. Разве такое предположение не логично? Нет ни единого противоречия, верно? И в итоге все закончилось вашей явкой с повинной. Для вас это стало тяжким грузом, но, наверное, преступник тогда посчитал, что правосудие обойдется с вами милосердно ввиду очевидной невиновности и неосознанности преступления. Да и вас случившееся не должно было так уж сильно мучить, раз уж во всем виновата болезнь. Кимура наверняка верил в это. Думаю, он ничего не имел против вас лично и действовал без злого умысла. И если бы он сейчас услышал ваше признание, то очень пожалел бы о содеянном.

Ох, похоже, я наговорил лишнего. Пожалуйста, не подумайте обо мне плохо. Просто, когда я выслушал вашу историю, мне стало вас жаль, я забылся и спонтанно выдал странную теорию. Но разве вам не станет легче, если думать так о происшествии, которое двадцать лет жестоко вас терзало? Конечно же, все это лишь догадка. Однако догадка эта логична и вполне достоверна, разве этого недостаточно, чтобы облегчить ваши страдания?

Почему человеку по имени Кимура непременно нужно было убить того старика? Этого я, конечно же, знать не могу, это ведомо только самому Кимуре, но наверняка у него имелся какой‑то очень серьезный тайный мотив. Например, дайте подумать, что‑то вроде кровной мести…

Заметив выражение смертельно побледневшего лица Ибары, Сато неожиданно оборвал разговор и потупился, словно в страхе. Двое долго сидели в тишине друг напротив друга. Зимние дни коротки – уже смеркалось, свет, пробивавшийся сквозь сёдзи, потускнел, и в комнате потянуло холодом.

Вскоре Сато робко попрощался и поспешно удалился – это было больше похоже на бегство. Ибара даже не проводил его взглядом. Сидя на том же месте, он пытался усмирить растущий в душе гнев. Изо всех сил он старался не терять благоразумие после невиданного открытия.

Постепенно смертельная бледность сошла с его лица. Горькая усмешка отразилась в уголках рта.

«Пусть черты лица и поменялись, он, он… Однако даже если этот человек не кто иной, как Кимура, у меня нет доказательств для возмездия. Такой глупец, как я, связан по рукам и ногам, и только и может, что с благодарностью принять эгоистичную попытку извинения этого подлеца».

Ибара только сейчас осознал, как наивен и глуп он был. И в то же время с неохотой понял, что сейчас в его душе вместе с ненавистью растет и восхищение находчивостью Кимуры.

Монограмма

Эту загадочную историю я услышал однажды вечером у газовой печи в сторожке на производстве, где работал и сам, от сослуживца по фамилии Курихара, старого охранника. Ну как – старого. Ему было около пятидесяти, вполне зрелый возраст для мужчины, однако внешне он производил впечатление старика. Курихара словно ждал знакомства с кем‑то располагающим к доверию, кому сможет открыться. Совершенно очевидно, ему до смерти не терпелось что‑то рассказать. Наверное, любимую байку, приберегаемую на такой случай. Так что, стоило нам поладить, как тут же почетным слушателем удостоилось быть и мне, вашему покорному слуге.

Курихара говорил так складно, что я по праву открыл в нем для себя опытного прозаика. Казалось, в пережитое лично он незаметно подкладывал вымысел, умело манипулируя событиями и приправив финал неоднозначным послевкусием. Вот почему признание нашего старика, так мастерски им изложенное, до сих пор хранилось в копилке моей памяти наравне с другими. Я позволю себе передать сказанное на его манер, вооружившись уже готовым примером.

Что ж, Курихара, твой выход!

Да-а-а, жизнь умеет подкидывать сюрпризы. Анекдот! Кому сказать – не поверят! Высмеют! Того и гляди, примут за дурака. Но не будем забегать вперед. Если честно, смешного здесь мало. Ведь речь пойдет не о чем‑нибудь, а как бы поточнее выразиться… о любви.

Это случилось со мной по прошествии четырех, может, пяти лет, после того как я «заслышал голос сорока». Человек я неглупый, выучился как полагается. Вот только привычка у меня была дурацкая. За что ни брался – довольно скоро уставал. В итоге ни на одной работе дольше года не продержался. Надоедало. В общем, так я и прыгал с места на место. Менял профессии, пока не допрыгался. Остался совсем без работы. Как раз в таком промежутке все и произошло. Я только‑только уволился, а что делать дальше, пока не определился. Проще говоря, слонялся без дела.

К озвученным годам детей мы с женой не нажили, а тесниться в маленькой комнатушке вдвоем с этой истеричкой терпения надолго не хватало. Так что я частенько выходил в парк Асакуса глотнуть воздуха и убить время.

Бывали там, да? Речь не о той части парка, что выходит на зрелищные павильоны[7] в Рокку (Шестом районе)[8]. Я про небольшой скверик к югу от пруда, со множеством скамеек. Ничего особенного. Камни да пни, да сами лавочки. Некогда крашеные, от дождей и ветров теперь совсем полинялые. И на них – как будто выцветшие люди. Присядешь тут сам, рутинной непогодой[9] измотанный, от жизни уставший, и в аккурат гармонично встроишься в этот унылый пейзаж, бок о бок с себе подобными. Зрелище весьма печальное! Хотя вам, наверное, не понять.

Так вот! Однажды, точно по сказанному, я уронил себя здесь на одну из этих страдалиц, с головой погружаясь в мысли. Дело было весной. Сакура отцвела, а вместе с ней прошел сезон ханами[10]. Я думал, будет тихо. Как бы не так! На противоположном берегу, у киношного павильона[11] в тот день народу скопилось – тьма. До нас доносилось густое ассорти из звуков. Гремел оркестр. Газовые баллоны со свистом наполняли воздушные шары. Продавцы мороженого настойчиво зазывали гостей парка к своим лавочкам.

На контрасте тихий мирок завсегдатаев нашего скверика казался немым представителем другой вселенной. Я догадываюсь, что ни у кого из нас просто-напросто не было денег, чтобы позволить себе радости чужого рая по ту сторону водоема, такие как просмотр фильмов. Нам оставалось безропотно изо дня в день занимать одно и то же место на лавочках задаром, приветствуя жалкий вид друг друга голодными, потухшими взглядами. Невольно задумаешься, не в этой ли плодородной почве дает всходы зерно человеческого греха, посеянное от отчаяния? Зрелище поистине печальное!

Мимо сновали люди. Не из наших, потому что выглядели счастливыми. Иной раз даже везло, и в поле зрения оказывалась принаряженная женщина. Тогда мы, конечно, не упускали возможности поглазеть на нее, как по свистку сворачивая шеи.

Но вдруг, помню, людской поток прекратился, и пространство вокруг опустело. Это заставило меня сосредоточить внимание по направлению уличного фонаря, где у железного столба неожиданно появилась человеческая фигура.

Молодой парень, около тридцати, плюс-минус. Опрятный на вид, он тем не менее показался мне каким‑то покинутым, что ли. Может, чувствовал себя не в своей тарелке. Как бы там ни было, на одного из беззаботно отдыхающих гостей парка он походил едва ли. С таким постным лицом ему впору примкнуть к нашим отшельническим рядам преждевременно выбывших.

Он, видимо, подумывал, куда присесть. Пробегался глазами по лавочкам в поисках свободной. Но кругом было занято. Честно говоря, в нашу чумазую компанию он по стилю не вписывался. Я бы на его месте побрезговал. Кажется, он понял это сам и уже почти от своего намерения отказался, собираясь уйти. Как вдруг наши взгляды пересеклись.

Это словно придало ему уверенности, и он спокойно зашагал в сторону единственно возможного места, как раз по соседству со мной. Прозвучит комично, но я подумал: не расположил ли его мой внешний вид? На мне было довольно поношенное, но все же вполне приличное шелковое кимоно мэйсэн[12], которое, скажем так, выделяло меня на фоне остальных из нашей гильдии скамеечных неудачников. Забавно. Я даже испытал некое подобие триумфа оттого, что выбор пал именно на меня. Позже я, правда, смекнул, что причина скорее в моем лице, которое показалось ему знакомым с самого начала. Скоро объясню почему. Пока опустим, а то что‑то вступление и без того затянулось. Все‑таки я много болтаю.

Так вот, этот парень. Расположившись рядом, он потянул из рукава кимоно[13] пачку сигарет узнаваемой марки «Сикисима»[14], вынул одну и затянулся. Пока он курил, я, однако, занервничал, почувствовав на себе – между клубами выдыхаемого дыма – его изучающий взгляд. Он посматривал не из прихоти или спонтанно. Осознанно!

Это насторожило меня. Хотя в целом парень вел себя тихо. Пугающе тихо… Он вообще создавал впечатление человека скорее больного, ослабшего, нежели буйного. Все‑таки любопытство взяло верх над желанием держаться от него подальше, и я с интересом продолжил наблюдать за ним.

Мы находились в центре парка Асакуса. Атмосфера здесь всегда царила шумная, оживленная. Где‑нибудь что‑нибудь да позвякивало. Но я хорошо прочувствовал тот миг, в который время для нас двоих будто замерло. Застыло в ожидании первого слова. Стоило подумать так, как рот незнакомца приоткрылся:

– Мы где‑то встречались, не так ли? – осторожно спросил он тихим голосом.

Вообще я на что‑то подобное и рассчитывал, а потому не был застигнут врасплох его вопросом. Но различить в этом лице знакомые черты пока не мог. Даже удивительно. Кто он? Я точно видел его впервые.

– Вы, наверное, обознались. Не думаю, что это возможно, – ответил я, но кажется, мой ответ его не убедил. Он еще раз окинул меня испытующим взглядом.