Ёлка с характером

Эпиграф

I. Зимнее утро и появление ёлки

Морозное утро подкралось к окнам тихо, почти неслышно. Стекло покрылось прозрачными узорами – будто кто-то аккуратно вырезал из инея целый зимний сад. Машка, ещё не открывая глаз, почувствовала, что что-то изменилось: в воздухе пахло не просто холодом, а свежестью, хвоей и чуть-чуть праздником. Этот запах бывает только один раз в году – когда папа приносит ёлку.

Она потянулась, зевнула и прислушалась. Из гостиной доносились шорохи, глухие голоса родителей и приглушённый звон – точно что-то тяжёлое ставят и поправляют. Машка вскочила, сунула ноги в мягкие тапочки и почти на цыпочках выскользнула из комнаты.

Посреди гостиной стояла она – ёлка. Настоящая, высокая, чуть колючая, с пушистыми лапами, на которых ещё держались снежинки. Казалось, будто лес только что отпустил её, и она всё ещё не привыкла к теплу. Ветки расправлялись неохотно: нижние тянулись к полу, а верхние чуть дрожали, будто ёлка обдумывала, стоит ли ей раскрываться перед людьми.

– Ну, красавица! – сказал папа, отступая на шаг. – С характером. Не хочет вставать ровно, упирается.

– Она живая, – шепнула Машка. – Просто ей надо привыкнуть.

Мама засмеялась, поправляя подставку.

– У тебя фантазия! Хотя, может, и правда. Посмотри, как ветки держатся, будто руки сложила.

Машка обошла ёлку кругом. На нижних ветках инеем поблёскивали крошечные капли, как прозрачные бусинки. Откуда-то сверху тянулся лёгкий хвойный дух – густой, терпкий, чуть смолистый. Девочка коснулась пальцем одной иголки – та качнулась, словно в ответ.

– Видишь? – прошептала она. – У неё есть характер, а не просто ветки.

Папа принес коробки с игрушками – старые, с пожелтевшими краешками, где каждая вещь пахла прошлым Новым годом. Машка села на ковёр, открыла крышку и осторожно вынула стеклянного снеговика. На нём была крохотная трещинка, но глаза по-прежнему блестели весело.

– Этого сюда, – сказала она, – на ветку, где видно сразу.

Мама улыбнулась:

– Только осторожно, милая. Эти игрушки ещё твоя бабушка вешала.

Пока они украшали, ёлка будто наблюдала. Ветки, которые сначала упирались, теперь послушно наклонялись туда, где Машка тянулась, а иногда – наоборот – упрямо отклонялись в сторону, словно выбирали, какая игрушка заслуживает место повыше. Девочка смеялась:

– Ну всё, теперь ясно. У нас ёлка с характером. Если ей не нравится, она сама решает.

Папа притворно вздохнул:

– Значит, теперь в доме у нас две упрямицы – ты и она.

Мама качнула головой, но в её взгляде светилось то же самое чувство, что и в воздухе – лёгкое предвкушение, тёплое, щемящее.

Когда на макушке засияла звезда, дом будто замер. Свет от гирлянды мягко разлился по стенам, отражаясь в окнах и посуде. Шары тихо звякали, когда Машка задела их, и каждый откликался своим голосом – высокий, низкий, хрустальный. Иногда казалось, что они не просто звенят, а перешёптываются.

– Слышите? – спросила Машка, прислушиваясь. – Они будто разговаривают.

– Это просто цепочка звенит, – ответил папа, но улыбнулся.

Машка не поверила. Ей показалось, что звуки слишком ровные, слишком осмысленные. Где-то у самого ствола раздалось тонкое дребезжание, как тихий смех. Девочка подошла ближе, и ей почудилось: среди теней под ветками мелькнуло крошечное мерцание, будто кто-то моргнул.

– Ты милая, да? – шепнула она. – Только не бойся, я никому не расскажу.

От ветки оторвалась лёгкая иголка и упала прямо на её ладонь. Она была холодная, но не колючая – наоборот, гладкая, словно живая.

Когда вечер опустился, в доме пахло мандаринами, тестом и хвоей. За окном медленно кружились снежинки, садясь на подоконник ровными рядами, как маленькие гости, пришедшие посмотреть на праздник. Машка сидела у ёлки, укрывшись пледом, и наблюдала, как в гирлянде то вспыхивают, то гаснут огоньки.

Иногда ей казалось, что они мигают не просто так, а будто по какому-то тайному коду: коротко, длинно, коротко, как в разговоре.

Ёлка слегка покачивала ветками, и на каждой висел свой маленький свет. Машка вдруг подумала, что ёлке, наверное, не просто холодно или жарко – ей интересно. Она смотрит на людей, на их лица, на то, как они украшают её, как радуются, и запоминает.

Ветви чуть дрогнули, будто кивая в ответ.

Машка вздохнула.

– Вот бы ты могла рассказать, что видела раньше. Наверное, тебя ставили в разных домах, да? У кого-то другого?

Ответа, конечно, не было. Только лёгкий звон стекла – шар слегка ударился о соседний. Но Машке показалось: это не просто звук, а слово. Может, «помню». Может, «жду».

Она прижала щёку к колену, глядя на золотую звезду. Та мерцала мягко, будто дышала. И в какой-то момент Машка вдруг почувствовала, что в комнате стало особенно тихо – так бывает только тогда, когда кто-то рядом, но не хочет спугнуть твоё чувство.

Пламя свечи у окна качнулось, и на стене ёлка отразилась огромной тенью. Её силуэт двигался плавно, по-доброму.

Машка улыбнулась и сказала почти беззвучно:

– Доброй ночи, ёлка с характером.

И ей показалось, что одна из лампочек мигнула в ответ – коротко и ласково, как подмигивание.

II. Первые странности. Шёпот игрушек

Дом уснул рано. За окном снег падал густо и тихо, словно кто-то сверху подсыпал его большими пригоршнями, стараясь не шуметь. Машка лежала в кровати и никак не могла заснуть. В комнате было темно, только щёлкали батареи и изредка покашливал ветер в форточке. Где-то вдали глухо звякнули часы, и стрелки перевалили через полночь. Девочка перевернулась на другой бок и замерла. Казалось, откуда-то из гостиной тянулся тонкий, почти неразличимый звон.

Она села, прислушалась. Нет, не показалось. Тоненький звук – как если бы тихо постучали стеклянными бусинами. Иногда звенел один, иногда два-три вместе, будто кто-то разговаривал, да ещё стараясь не привлечь внимания. Машка натянула халат, надела тёплые носки и на цыпочках подошла к двери. Сердце билось быстро, но не от страха, а от какого-то радостного ожидания – как перед тем, как разворачиваешь подарок.

Дверь скрипнула, и девочка осторожно выглянула в коридор. Свет из гирлянды пробивался через щёлку гостиной, окрашивая пол цветными бликами – зелёными, красными, золотыми. Звон повторился – чуть громче, чётче. Машка сделала шаг.

Ёлка стояла там же, где утром, но теперь казалась другой. Не домашней, не обыкновенной – а будто выросшей, важной, внимательной. Огоньки на гирлянде переливались лениво, как дыхание, а игрушки тихо покачивались, хотя в комнате не было сквозняка. И снова – тот же шепчущий звук, похожий на стеклянный разговор.

– Наверное, это батарея, – шепнула Машка сама себе, но в этот момент услышала:

– Я, между прочим, центральная! Меня всегда вешают впереди, прямо напротив двери! – тоненький, звонкий голос звенел где-то слева.

– Центральная она… С трещиной на боку! – отозвался другой, чуть глуховатый.

– Лучше быть с трещиной, чем облупленной, – вздохнул кто-то третий.

Машка замерла. Она видела, как покачнулся красный шар, рядом дрогнул снежный домик, а над ними слегка шелохнулась золотая звезда.

– Успокойтесь, пожалуйста, – сказал новый, старческий, но мягкий голос. – Ссориться в канун праздника нехорошо.

Машка прищурилась – говорила серебряная шишка, та самая, с маленьким облупленным кончиком, которую она вешала утром на нижнюю ветку.

– Праздник – это время тишины и радости. Не то важно, кто где висит, а то – какой свет несёт.

– А всё равно, – пробормотал шар, – у тех, кто ближе к макушке, огонёк ярче.

– Зато у нас тепло от батареи, – отозвался снеговик с потерянным носом, хмыкнув.

– Тепло-то есть, да кто его оценит, – вставила тонкая стеклянная птица на прищепке, хлопнув прозрачным крылышком.

Разговор становился живее, и Машка уже различала голоса. У каждого была своя интонация, своя «личность». Маленький золотой барабан говорил громко и чуть хвастливо, старая стеклянная звёздочка – тихо и благородно, как взрослая дама. Иногда они перебивали друг друга, иногда говорили все сразу, и тогда получался звонкий, перламутровый гомон, словно ветер трепал подвешенные кристаллы.