Птица, влюбленная в клетку

Серия «Бестселлер № 1 в Турции»

Rukiye İdeli

EFLÂL 2

Copyright © 2022, Rukiye İdeli © 2022, Artemis Publications, an imprint of Alfa Publishing Group

Cover Illustrations © Sena Tulgar Cover Design© Dilan Kaya

Перевод с турецкого

Екатерины Айдынбаш, Кристины Джанбулат

© Айдынбаш Е., Джанбулат К., перевод на русский язык, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Каран Эфдаль АКДОГАН

Моя дорогая сестра Мирай,

Моя красавица, душа моя, частичка моего рая…

Поверь мне, я очень скучаю и каждую секунду думаю о тебе. Сестренка, я не смог сдержать слово и продолжить вести записи в дневнике, как обещал. Тянущая боль поселилась прямо в моей груди и помешала это сделать. Не злись, мне и так стыдно. Сначала я не смог признаться тебе, а потом и себе в том, что сделал. Я потерялся в потоке лжи, с которым не сумел смириться.

Я встретил девушку. Я солгал ей. Я полюбил ее. Она стала для меня всем. И я ее потерял.

Не удивляйся. Много лет я был один и даже не подозревал, что найду ключ к настоящей любви. Я так легко поддался этому чувству, что сам до сих пор не могу в это поверить. Да, я влюбился и совершенно осознанно бросился в эту пропасть. Говорят же, мотылек летит на огонь, даже зная, что сгорит. Вот и я сейчас, как этот мотылек, бросился в чувства, которые погубят меня.

Я ведь не назвал тебе ее имени, да?

Эфляль.

Ляль.

Моя Ляль.

Моя прекрасная роза.

В тот день, когда я встретил ее, день, который стал началом моей новой жизни, все было так запутанно, так сложно, что я думал – вот-вот потеряю рассудок. Отовсюду приходили ужасные новости, неприятности шли одна за другой. Я чувствовал, как вокруг меня сгущаются тучи, и в тот момент ее глаза озарили светом мою жизнь.

Она распахнула свои глаза, а я потерял дар речи[2].

Знаешь ли ты, что значит потерять дар речи? Когда я увидел эти глаза, в которых можно утонуть, я понял, что уже не буду прежним Караном. Впервые за долгое время я почувствовал, что готов стать Эфдалом[3], и для меня как будто посреди ночи взошло солнце. Я поражался самому себе, не мог поверить в свои чувства. Не мог понять, было ли то, что я проживал, сродни чувству, которое заставило Омера потерять душу.

Я испугался. Ты ведь понимаешь меня, да? Я не мог позволить этому новому чувству разрушить меня. Я был пленен глазами Ляль, но заставил себя поверить, что это просто увлечение. Не думаю, что в мире вообще есть кто-то, кто может устоять перед волшебством ее глаз. Если хочешь услышать другую причину… Я не мог продолжать врать ей и дальше. У нас была цель, и если бы я отступил от нее, все полетело бы к чертям.

Так и случилось, сестренка. Все полетело к чертям. Я потерял все.

Утром в тот день, когда она появилась в моей жизни, я проснулся со странным чувством в сердце. Если бы я прислушался к себе, все могло бы быть совсем иначе.

Я открою тебе всю правду. Хочу рассказать тебе прежде, чем рассказать ей. Прошу, попытайся понять меня перед тем, как осуждать. Знаю, я не сдержал слово, данное матери, и разбил сердце девушки.

Хуже того: я разбил сердце любимой девушки.

Помню, как в тот день, который стал причиной моих мучений, солнце медленно исчезало за горизонтом. Я уже говорил тебе, что у меня было предчувствие. Я не мог больше оставаться в офисе. Я сел в машину и поехал домой. Я попал в пробку, затем звуки выстрелов оглушили меня. Мне стало страшно.

Кто-то взял меня под прицел и открыл огонь, попав по другим машинам. Я боялся не за свою жизнь, а за жизни других людей. Моя машина бронирована, со мной ничего бы не случилось, но пуля могла попасть в невиновного. Это и произошло. Я услышал полный боли женский стон из автомобиля рядом.

Я быстро вышел из машины. Когда я подбежал, чтобы помочь этой женщине, то увидел, что ее ранили в плечо. Ариф и другие ребята пытались остановить поток стрелявших по нам. Я же оказывал бедняжке первую помощь. Пока я боролся с чувством вины и гневом, машина с нападавшими выехала на встречную полосу, а затем скрылась из виду. Но если ты думаешь, что на этом наши беды закончились, то ты сильно отстала от нашей жизни, сестренка.

Все только начиналось.

Пока я занимался раненой женщиной, Ариф сказал, что в офисе в серверной комнате произошел пожар и они не могут дозвониться до Омера. Как же я проклинал себя тогда! Если бы я не выехал из офиса так рано, ничего бы не случилось. Когда мы поехали в больницу, то получили сообщение от Омера, что все в порядке. Но и тут неприятности не кончились. Когда позвонил твой старший брат, неприятное чувство в моем сердце, не угасавшее с самого утра, усилилось и начало жечь меня изнутри.

Я взял трубку и услышал надрывный плач. Сквозь рыдания пробивались слова: «Они сломали, брат, сломали». Альптекин говорил так, словно находился при смерти. «Они сломали мою сестренку», – попытался объяснить он.

Они разнесли твою могилу, сестренка.

Я так и не смог привыкнуть к тому, что тебя больше нет, и никогда не смогу привыкнуть. Я научился жить с чувством пустоты внутри, но у Альптекина этого не получилось. Каждый раз, когда я начинаю думать, что он исцеляется, тут же нахожу его в более глубокой бездне. Иногда у него такая пустота во взгляде, словно он больше не хочет бороться. Есть горе намного страшнее смерти. Мне скоро тридцать, а я только сейчас начинаю это понимать.

Он рыдал на том конце провода. Правда, которую я не мог ему поведать, терзала меня. Как я мог рассказать ему, что тебя там нет? Как я мог сказать Альптекину, который не сумел повзрослеть после потери младшей сестры: «Могила Мирай пуста, потому что мы не смогли найти ни одной части ее тела после взрыва»? Как, как это сказать? Я просто промолчал, как всегда. Он не знает, что мы не нашли ничего, кроме правой руки нашей матери. Он думает, что вы лежите там целые, не обезображенные. Я уверен, что в его голове крутятся мысли о том, что вы нисколько не изменились. Он уверен, что вы должны лежать в могиле в таком же состоянии, какими он вас видел в последний раз.

Альптекину 24 года, но он совсем не изменился с тех пор, как потерял тебя. Ему тогда было 19. В тот страшный момент твой брат стал заложником времени. Я делаю все, что в моих силах, но иногда не могу помочь даже себе.

Когда я собирался ответить ему, я узнал, что вокруг наших домов в Этилер[4] разъезжает какой-то автомобиль. Как я уже упоминал, неприятности сыпались одна за другой. То, что кто-то крутился вокруг наших тайных домов, в том числе и секретного дома Ясина, навело меня на некоторые подозрения. Я знал, что это – единственное, что могло бы заставить Альптекина уйти с кладбища. Поэтому я сказал ему: «Вокруг домов в Этилер заметили какой-то автомобиль. Поезжай, Альптекин, и разузнай все. Уходи оттуда и делай, что я тебе сказал!»

Когда он гневно спросил: «Это они, не так ли?», я подумал, что встал на верный путь. Я не мог знать, сестренка. Прости меня, прошу.

Уже за полночь я узнал, что случилось. Пока мы были в больнице, пришел Альптекин. Я никогда не забуду этот момент. Он рыдал, его всего трясло. «Я ударил девушку, брат! Может, я ее даже убил!», – все повторял он.

Меня словно окатили ледяной водой. Я не хотел верить ему. Мой брат, который даже мухи не обидит, ударил девушку? И сделал это намеренно?

По словам Альптекина, он увидел ее перед входом в дом. На ее голове был капюшон. Было темно, шел дождь, поэтому Альптекин принял ее за мужчину. Он принял ее за человека, который убил нашу семью и разрушил наши жизни.

Он был зол, он действовал, не думая, с болью в сердце, он не отдавал себе отчета в том, что творит; он верил тому, что сочинил в своей голове, и хотел отомстить за свои мучения. Я не могу сказать, что Альптекин невиновен, но я могу понять его. К тому же именно я отправил его туда. Как же я могу его винить? Не я ударил Ляль, но именно я стал этому причиной.

«Ляль?», – знаю, спросишь ты. Только не начинай говорить то же, что и Омер с Альптекином, пожалуйста. Я ее так называю именно потому, что потерял дар речи, когда увидел ее глаза. Ее имя Эфляль, но мне порой кажется, ей дали это имя только для того, чтобы я называл ее Ляль. Несмотря на то, что я хотел, я так и не смог выговорить ее полное имя – Эфляль.

Она всегда была для меня Ляль; так и останется.

Как думаешь, она позволит мне еще хоть раз так ее назвать? Не знаю. Но стоило мне просто задать тебе этот вопрос, сестренка, как внутри начал пробиваться нежный росток надежды. Надежда никогда не умрет.

Пока я пытался успокоить Альптекина, мы получили известие о том, что с Ляль все в порядке. Это была отличная новость. Мы собирались все ей объяснить и попросить прощения. Я не знал, простила бы она нас, но мы были готовы на все. Альптекин очень хотел поговорить с ней. Он собирался рассказать ей, как все было на самом деле. Он был готов даже упасть ей в ноги, чтобы извиниться за содеянное.

Ах, если бы все было так просто.

У меня зазвонил телефон. Звонок был от Ясина. «Мою сестру ранили! Каран, мою сестру хотели убить!» – кричал он в трубку. Сначала я ничего не понял. У Ясина не было никакой сестры. По крайней мере, мы так считали. Позже он сказал, что позвонил мне, потому что узнал, что мы в больнице. Когда он сказал, что его сестра получила удар по голове, пазл в моей голове сложился. Девушка, которую ранил Альптекин, была названой сестрой Ясина.

Мой брат, пусть и сам того не желая, причинил вред сестре Ясина, которую тот от нас скрывал.

Словом, я был опустошен. Мне было нелегко причинять боль даже незнакомым людям, но тут я узнал, что подверг опасности жизнь близкого человека Ясина, которого я считал свои братом. Я чувствовал его тревогу даже по телефону. Я никогда не забуду его голос, когда я сообщил ему правду.

«Альптекин? Наш Альптекин? Зачем? Он не мог этого сделать! Мою сестру зовут Эфляль Гёркем. Это не мог сделать Альптекин. Иди и узнай все. Это не Альптекин!»

Он не хотел мне верить и находился в отрицании. Я молчал. В конце концов он поверил мне, потому что знал, что я не могу ему лгать. Он был так же потерян, как и я, и раз за разом спрашивал: «Как?», а я рассказывал ему все снова и снова. Теперь его переполнял гнев. Я знал, что он приедет в больницу, хоть он и находился сейчас в командировке за границей, и накажет нас с Альптекином так, что смерть покажется нам спасением.

Надо было, чтобы он так и поступил.

Пока Ляль спала, Ясин позвонил еще раз и попросил, чтобы мы еще раз рассказали ему все, как было. Потом попросил, чтобы мы не говорили Ляль про Альптекина и сказали, что нам ничего неизвестно о человеке, который это сделал. Он заверил нас, что у него на это есть причины, и заявил, что если мы не сделаем этого, то Ляль может грозить опасность. Он ее старший брат. Я должен был выполнить все, что он говорит. К тому же, я и так чувствовал перед ним вину за то, что пострадала его сестра. Я не имел права вмешиваться в их отношения и ссорить их между собой.

Не сердись на меня, я тоже не хотел, чтобы все так вышло. Я не вижу будущего. Время превратилось в петлю, которая обвила мою шею. Я не знал, что во мне вспыхнет любовь, не знал, что полюблю Ляль. Я же не верил в любовь. Откуда мне было знать, что меня полностью захватит это чувство?

Тебе надо было слышать, как она назвала меня «Карамом»[5]…

Она – моя причина жить, и она же – причина умереть. И я сделаю все возможное, чтобы она стала моим будущим, обещаю тебе.

Когда мы оставили ее в больнице вместе с Арифом, я должен был разобраться в чувствах, которым никак не мог дать название. Кто вообще мог испытывать такое к девушке, которую знал несколько дней? Но я не мог так поступить, это было неправильно. И я солгал ей. Пусть ради ее же блага, но я совершил огромную ошибку. Я не мог поступить так ни с ней, ни с самим собой. Когда ко всему этому добавились и слова Ясина, я уверился в правильности своих мыслей. Я собирался помочь ему, чтобы исправить свою оплошность. И только.

Ей было всего 17, когда она потеряла семью. У нее никого не было, кроме родителей, которые погибли в специально организованной аварии. В результате истории, которая началась когда-то давно в Урфе[6], она переехала к Геркемам, единственной семье, которую знала в Турции. Ее отец настолько им доверял, что дал своей дочери их фамилию. Ляль тоже некому было доверять, кроме них. Ясин принял ее как родную сестру. Он сделал все, чтобы защитить ее от Барана Демироглу, ее деда, о котором мы теперь знаем правду и который, как мы выяснили сейчас, оказался невиновен.

Пока Баран Демироглу сам не узнал о Ляль.

У меня ноет сердце, когда я думаю о том, как она прожила целых три месяца в доме под охраной полиции. Я хочу взять и вырвать из ее памяти все те страхи, безысходность и одиночество, которые она испытала, живя там.

Она очень сильная девушка… Она преодолела все трудности самостоятельно, хоть Ясин и был с ней рядом. Трагически потеряв семью, Ляль совершенно одна переехала в страну, которую совсем не знала, и построила новую жизнь. Конечно, временами она терпела неудачи, но все равно смогла добиться больших успехов. У Ляль есть свой ресторан, где она выступает.

Я бы отдал все, лишь бы ты смогла услышать, как она поет. Сестренка, я не могу описать тебе, как ее голос действует на меня. С этой стороной меня, которую ты никогда не видела, я сам едва ли был знаком. Ах, если бы ты только увидела ее на сцене, если бы оценила по достоинству всю красоту ее голоса, то поняла бы, почему я влюбился. И правда, я же совсем не рассказывал о ее красоте, да? Красота ее сердца отразилась и на ее ангельском лице. Она словно была мне послана в качестве награды за все пережитое. И блеск ее глаз, когда она смотрит на меня, – моя причина жить. Когда она, откинув назад свои светло-каштановые волосы, приближается ко мне, мое сердце начинает биться сильнее. Ее улыбка сводит с ума. Если я начну о ней говорить, тебе придется выслушивать меня часами.

Она так внезапно появилась в моей жизни, что перевернула все с ног на голову. Когда-то Шемс Тебризи сказал: «Не переживай, что весь твой уклад будет разрушен, не переживай, что жизнь перевернется вверх дном. Откуда тебе знать, что дно будет хуже, чем верх?» Когда я увидел человека, в которого меня превратила Ляль, я всем сердцем признал истинность этих слов. Если бы я только знал, что могу испытывать такие чувства, я бы не думая первым перевернул свою жизнь вверх дном.

Мои чувства к ней настолько сильные, что я готов голыми руками придушить тех, кто хочет сделать ей больно. Я помню, как меня переполняла ярость, когда Ясин рассказал причины, по которым нам пришлось солгать Ляль. От гнева у меня чуть не полопались вены. Кто, как и зачем хотел навредить этой прекрасной душе? К тому же абсолютно невинной.

По словам Ясина, с Бараном Демироглу еще не было покончено. У него были подозрения, что в этом деле есть что-то еще. Но он не хотел ни изолировать Ляль, ни заставлять ее волноваться. Поэтому, когда Ясин попросил о помощи, я не смог ему отказать. Я сказал, что готов на все, чтобы исправить свою ошибку.

Ясин был далеко и не хотел, чтобы Ляль оставалась одна. Кроме того, она нуждалась в защите. Омер был против того, чтобы привозить Ляль к нам в дом, но я считал, что мы не сможем защитить ее должным образом, если она будет вдалеке от нас. Она должна была быть рядом со мной, я должен собственными глазами видеть, что цела и невредима.

Дорогая моя, я будто слышу, как ты говоришь: «Брат, но ты ведь влюбился в нее с первого взгляда! Поэтому и не захотел отдаляться от нее!» Если я признаю и это, чувство вины за все, что я заставил ее пережить, окончательно меня раздавит. Позволь мне и дальше обманываться.

Когда я привез ее домой, то слышал, как она ругается на Ясина, пытаясь узнать, что происходит и зачем она здесь. Ясин не хотел рассказывать Ляль ничего до тех пор, пока не прояснится ситуация с Бараном Демироглу. Он думал: «Если Ляль узнает о том, что ее дед, возможно, невиновен в смерти ее семьи, она сделает все, лишь бы посетить могилу своих родителей».

Вот, появилась еще одна причина для того, чтобы ты простила меня. Я знал, что могилы ее родителей тоже пусты, но не смог ей об этом сказать.

Думаешь, я имею право говорить такое?

Когда Ясин сказал, что могилы пусты, я окостенел. Мне было знакомо это чувство. Я потерял дар речи, когда понял, что те же чувства терзают и меня. Ведь я тоже не могу рассказать Альптекину, что твоя могила пуста. Но ситуация Ляль была иной. Тела ее семьи были перевезены из Германии в Турцию, и только затем проведено вскрытие. Тела уже собирались захоронить, но внезапно, перед поминальной молитвой, тела пропали. Ясин не смог сказать об этом Ляль. Будь я проклят, но я понимаю его. Я прекрасно знаю, каково это – не иметь возможности рассказать печальные новости и без того изнывающему от горя человеку и взвалить эту ношу на себя.

Я видел, что Ясин любит Ляль как родную сестру. Он сказал мне: «Прежде чем рассказать ей правду, я должен найти их могилы. Я несу ответственность за пропавшие тела ее родителей. Прежде чем она обо всем узнает, мне нужно их найти. Тогда, возможно, она простит меня». После этих его слов я понял, что не имею права ничего говорить Ляль. Если уж Ясин так долго молчал, то я точно должен последовать его примеру.

К тому же я не знал, хватит ли мне смелости это рассказать. Я знал, что она не сможет этого перенести и будет плакать несколько часов. Сестренка, я бы не смог выдержать этого. Я эгоист, знаю. Поэтому я, как и Ясин, тоже ищу эти могилы. И я найду. Я сделаю это ради нее. Не для того, чтобы она простила меня, а чтобы смогла навещать родителей и не чувствовать себя потерянной. Было кое-что, что я узнал, когда искал информацию о Баране Демироглу. Например, что его не любил собственный племянник, Али Демироглу. Единственная причина, по которой меня это волновало, заключалась в том, что это так или иначе касается Ляль. Я призову к ответу любого, кто захочет навредить Ляль, я спасу ее из этого плена.

Но я опоздал, не так ли?

Поверь мне, я старался держаться от нее подальше. Я сильно разозлился, когда она ушла из дома после всего, что я сказал в тот день. Я встретился с Альптекином. Он сказал, что придет к Ляль и расскажет всю правду. Он кричал мне прямо в лицо, что не может больше жить с этой ношей, что ему тяжело молчать. Единственное, что я мог ответить, – «мы опоздали». Даже если мы и решимся рассказать всю правду, я не мог допустить, чтобы это сделал Альптекин. Он разозлился и выплеснул на меня всю свою злобу. Он сказал, что я не открыл правду, потому что мне нравится Ляль. Одной из причин, почему он так подумал, может быть даже то, что я называл ее «Ляль». Как я мог называть ее Ляль, а не ее полным именем Эфляль?

«Я могу научиться извлекать уроки из своих ошибок, но, если ты попытаешься строить на моих ошибках свою жизнь, помни, чем все это может кончиться, Каран Акдоган! Ты не имеешь права строить жизнь на лжи!» – сказал мне Альптекин, и теперь настала моя очередь злиться. С небольшой лишь разницей. Злился я на себя самого.

После разговора с Альптекином я вернулся домой. Пока я негодовал, вокруг стали говорить об ичли кёфте и о том, как их любит Альптекин, что еще больше меня разозлило. Я был дураком, тонущим в море собственной лжи. Полным идиотом. Когда мы сидели за столом и ели, Омер спросил: «Ты съездил?» Это стало последней каплей. Он спрашивал, ездил ли я к Альптекину. Но этот вопрос был не к месту. Я и так уже запутался во всех этих тайнах. Каждый раз, когда я вспоминал Альптекина и его слова, я выходил из себя.

Я боялся, что он окажется прав. Неужели я действительно собирался строить свою жизнь на лжи?

Знаю, ты тоже скажешь, что Альптекин прав. Вы и так всегда стояли друг за друга горой. На этот раз вы оба правы. Я попытался построить свое счастье на лжи и оказался под ее обломками. Девушка, которая была для меня всем, теперь оказалась на расстоянии многих километров от меня. И Альптекин, выплеснувший свой гнев, и Омер, который время от времени пытался меня поучать, были правы. Я все сильнее привязывался к Ляль и не мог остановиться. Она была всего лишь девушкой, которой я хотел помочь, чтобы искупить свою вину. Мне следовало смириться с этим, но я выместил на ней свой гнев. Когда Ариф сказал, что она не желает, чтобы тот называл ее «госпожой», я понял, что Ляль уже привыкла и к этому дому, и к нам. Я должен был это остановить. Она была в нашем доме всего лишь гостьей, и в скором времени она ушла бы и покинула меня. Я не мог позволить себе к ней привыкнуть. И уже точно не мог позволить ей привыкнуть к нам. Этого нельзя было допустить. Ведь она бы очень, очень расстроилась, когда узнала бы правду. Я не мог позволить такому случиться.

Я не рассказал тебе самое ужасное. Я выместил свой гнев на ней. Я разозлился на нее… я сказал ей, что никто в этом доме ей не друг, сказал, чтобы она следила за тем, как ведет себя, ведь оставаться ей тут недолго. Через несколько секунд я уже жалел об этих словах, но было поздно. Ляль посмотрела на меня полными обиды глазами и сказала, что хочет уйти. Даже если бы я хотел, то не смог бы ее остановить, да и не имел на это права. Она была права. Будь я на ее месте, я бы отвесил сказавшему такое увесистую пощечину. Но Ляль этого не сделала. Она, как и ты, очень мягкая.

Когда она без оглядки ушла в дом Ясина, я пошел за ней. То, что она простудилась там, – моя вина.

Когда Ясин позвонил и сказал, что Ляль заболела, я решил пробраться в дом. Я хотел быть рядом, помочь, сделать все, чтобы она выздоровела. Но ты же знаешь, я в этих делах совершенно ничего не понимаю. Пока я размышлял над тем, как бы мне попросить у Ляль прощения, я случайно дотронулся до нее. Ляль тихонько застонала, и я тут же опомнился. Что я делал? Я навязывал свою помощь девушке, которая видеть меня не желала.

Когда она сказала, что у нее болит живот, я подумал, что это все из-за меня. Может, это было из-за того, что я разбил ее нежное сердце?

Только не смейся. С той самой минуты, когда Ляль появилась в моей жизни, мой мозг перестал работать. Я правда так думаю. Когда я смотрел на нее и что-то произносил, то слова, слетавшие с моих губ, шли из моего сердца. Я говорю так, как чувствую, не подбирая слова, и только потом понимаю смысл сказанного. Твой брат превратился в полнейшего идиота.

Я хочу рассказать тебе, что чувствую, когда касаюсь ее, когда обнимаю, когда целую и вдыхаю ее запах, но мне так неловко. Я знаю, что не стоит этого стесняться, но мне кажется неправильным делиться с тобой, ведь тебя лишили возможности испытать эти чувства. Мне неловко именно поэтому, сестренка. Я не могу говорить тебе о чувствах, которые тебе никогда не испытать.

Если ты спросишь меня: «Брат, а о чем тогда ты писал все это время?», я отвечу, что и сам не знаю. Хоть ручка и в моей руке, писать меня заставляет влюбленная душа, и я не могу остановиться. Прости меня. Я знаю, много всего накопилось. Осталось кое-что еще, что мне надо рассказать. Путь, с которого уже невозможно свернуть…

Это было в те дни, когда я был готов рассказать Ляль всю правду. Я уже признался себе, что люблю ее… И не мог продолжать жить по-старому. Я представлял себе свое счастье вместе с ней, но этому мешала ложь. А потом случилось непредвиденное.

Альптекин пропал. Пока я занимался его поисками, я понял, что пока не готов рассказать Ляль всей правды. Сначала я должен был найти брата, а потом привести его к Ляль. Но я даже представить себе не мог, что Альптекин, который в целях безопасности каждый день просыпался в новом месте, был похищен Бараном Демироглу.

Когда Ляль сделала сюрприз и пришла ко мне в офис, она почувствовала, что что-то не так. Она и сама боялась узнать правду. Ее выдавали глаза.

В тот момент, когда я разглядел страх в ее взгляде, я дал себе слово, что все ей расскажу. Я собирался прийти вечером домой и открыться ей, чего бы мне это ни стоило.

Но все перечеркнул случай. Промедление стало моим вторым именем.

Ляль уехала из офиса вместе с Батуханом. Через некоторое время я узнал, что Баран Демироглу похитил Альптекина, а чуть позже – что он встретился с Ляль. В этот момент я понял, что все кончено. Любые мои действия теперь были напрасными; я чувствовал себя словно рыба, выброшенная на берег. Я знал, что Ляль уйдет. И это было лишь прелюдией к тому, что мне предстояло пережить.

Ляль ушла.

Ариф отправился вместе с ней в дом к Барану Демироглу. Ляль не захотела, чтобы я поехал с ней. Я уступил ей, но тревога разъедала меня изнутри. Я был весь на иголках, пока ждал их на улице перед домом Барана. В то время, как Ясин летел первым рейсом в Турцию, Омер паниковал не меньше меня. Список людей, которые должны были просить прощения перед Ляль, становился все длиннее. Каждый из нас мучительно ждал встречи с ней…

Я не знаю, сколько прошло времени. Когда я увидел, что Ариф вышел из дома один, я схватился за голову и в ужасе застыл. Казалось, это конец. Она передала через Арифа послание. Ляль хотела, чтобы я уважал ее решение, и просила не вмешиваться. Хоть и не прямо, но она дала понять, что вернется. Но я не мог больше ждать. Хоть Ариф и сказал, что Баран Демироглу кажется невиновным, я не мог позволить Ляль остаться с ним наедине. Я понимал, что она все узнала и уже говорила с Альптекином. Я хотел пойти к ней не для того, чтобы умолять ее о прощении, а для того, чтобы увидеть, что она в безопасности.

Я не помню, как попал в тот дом. Не помню, сколько человек побили меня, скольких побил я. Все происходило очень быстро. Спустившись в подвал, я увидел родного брата, связанного и подвешенного к потолку. А девушка, которую я любил, сидела на полу, у его ног…

«Ляль», – произнес я. Она резко поднялась с колен, а затем посмотрела мне прямо в глаза. Принять сто ударов ножом казалось мне более милосердным, чем увидеть разочарование в ее глазах. Ляль подошла ко мне. На этот раз она сделала то, что должна была, и влепила мне оглушительную пощечину, а потом, не обернувшись, вышла. От удара моя голова запрокинулась. Несколько секунд я стоял без движения. Я заслужил это. Все, о чем я думал, – ее полные слез глаза и выражение лица, которое так и стояло у меня перед внутренним взором.

Неужели можно так сильно страдать из-за любви, сестренка? Я очень рад, что тебе не довелось этого испытать.

Я не обращал внимания на крики и ругательства Барана Демироглу. Я просто забрал оттуда своего брата, и мы ушли. Я отвез Альптекина в больницу. После того как стало понятно, что с ним все в порядке, я вернулся к дому Барана Демироглу. Я был похож на пса, который ждет своего хозяина. Но ждал я только ее. Пусть даже она не посмотрит мне в лицо, я не мог заставить себя уйти.

В какой она была комнате? Плакала ли она? Как сильно меня ненавидела? Болела ли у нее душа, когда она думала обо всем, что случилось?

Пока все эти вопросы терзали мой разум, я осознавал только одно: я хотел избавить ее от страданий, но именно я причинил ей самую большую боль.

Я был раздавлен, сестренка…

Ты меня знаешь. Я пытался построить свой собственный мир. У меня были цели, желание отомстить, была миссия. Но в тот момент, когда я ее увидел, я должен был понять, что все это разрушится.

Мой мир был темным садом, а я влюбился в прекрасную розу.

На следующее утро мимо меня проехали несколько машин. Я знал, что в одной из них была Ляль. Она ехала в Урфу, и я не мог помешать ей. Она отправлялась на могилы своих родителей, хоть уже и знала, что они пусты. Что еще ей предстояло испытать? Какое горе? Ко всем ее бедам я добавлял ей новые.

Иногда я хочу оторвать себе голову. Хочу сделать себе больно, заставить себя страдать. Хочу наказать свое тело и душу за все, что она пережила по моей вине. Что бы человек ни делал, куда бы ни шел, от себя ему не убежать, сестренка. Голоса в моей голове не смолкают. Мне больно. Иногда мне невыносимо жить с таким сердцем.

Я взрослый мужчина, а один ее взгляд поразил меня так, что я все еще не могу прийти в себя.

Сейчас, когда я пишу тебе эти строки, она в Урфе. Я не знаю, как она себя чувствует. Единственное, что я знаю: она в безопасности. Ариф издалека присматривает за ней, но мне страшно спросить у него, как ее дела. Потому что знаю, что не выдержу, если Ариф ответит мне: «Она плачет, брат». Я знаю ее достаточно хорошо, чтобы верить, что она справится. Она обязательно спросит с нас за все, что ей пришлось пережить, но когда она это сделает?

Прошло всего три дня, а я уже не выдерживаю разлуки с ней.

Простит ли она меня однажды?

Ответ на этот сможет дать только сама Ляль.

Переносить слова на бумагу очень больно. Проживать все заново лишь больше меня ранит. Кажется, словно невидимая рука сжимает мое сердце. Возможно, ты не поверишь, но эта боль совсем другая. Я чувствую, что живу благодаря ей. Я страдаю, мучаюсь, но живу.

Внутри меня все еще теплится надежда. Часть меня твердит: «Она простит, она поймет». Я ведь так и не смог сказать ей, что люблю ее. Так не может закончиться, не должно. Я хочу, чтобы у нас был еще один шанс. Чтобы между нами больше не было лжи. Чтобы нашей любви не мешало прошлое. Я больше не хочу оправдываться своей незрелостью, я больше не хочу сталкиваться с ошибками прошлого.

Думаешь, получится? Справлюсь ли я?

В следующий раз я хочу прийти к тебе человеком, у которого получилось заслужить прощение любимой. Дорогая моя сестра, поверь, я желаю этого всем сердцем. Так хочется, чтобы улыбка озарила ее лицо… Хочу, чтобы ее веселый смех звучал в моем доме, чтобы она снова верила мне. Я хочу услышать ее «Да!» на тот самый заветный вопрос, который я ей задам. Будь уверена, я сделаю для этого все, что в моих силах.

А если она не захочет?

Сейчас я предпочитаю не думать об этом, потому что сама вероятность такого исхода разрывает мне сердце.

До встречи, сестренка. Надеюсь, ты сможешь простить меня. Я исправлю свои ошибки. Верь в своего старшего брата и помни, как сильно я тебя люблю.

Покойся с миром. Не забудь передать привет от Эфляль нашим маме и папе. В следующую нашу встречу я принесу хорошие вести. Как всегда, я буду смотреть на нобо, чтобы увидеть, как ты улыбаешься.

Прощай, моя дорогая Мирай.

Твой любящий брат,

Каран Эфдал Акдоган

Глава 1

Подавленные чувства

Все в мире шло своим чередом. Солнце вставало, проходило по небу, затем наступала ночь. Каждый день мы приветствовали луну и провожали солнце. Это был бесконечный круг, который работал без сбоев. Так же, как встреча двух людей, их любовь, доверие и страстные чувства друг к другу. Но как раз этот круг великолепным не был. По крайней мере, для меня. Если бы это оказалось колесо, я бы застряла между его спицами.

Для меня стало неожиданностью, что небольшая боль в груди могла так сильно меня сломить. Она была маленькой, микроскопической, но сжигала меня изнутри. Хотелось кричать и плакать. Казалось, будто мои легкие наполнялись не воздухом, а ядом, который питал эту боль. Хоть мне и не хотелось этого признавать, но я сама была причиной этого.

Разве человек может сам себе подписать смертный приговор?

Человек способен собственными руками и с радостью сделать это.

Я и предположить не могла, что однажды приеду сюда. Сейчас я находилась в Урфе, сидела в своей машине в нескольких метрах от могил родителей. Но у меня не оказалось сил, чтобы выйти. Могилы были пусты. Прошло еще слишком мало времени с того момента, как я узнала об этом. Я много лет жила в ожидании встречи с ними. Несмотря на то что сейчас я знала – их там нет, все равно не могла пошевелиться. Я боялась, что если прочту их имена на плитах, то снова вернусь в то время, когда мне было семнадцать.

– Ты должна это сделать, – сказала я сама себе и крепко сжала руками руль. – Если боль не прожить, она никуда не уйдет. Сделай это, пусть хотя бы ее станет меньше.

Я глубоко вдохнула в надежде на то, что кислород поможет мне прийти в себя, собрала всю свою храбрость в кулак и вышла из машины. Решат, который не оставлял меня нигде ни на минуту, протянул мне платок. Я взяла его и накинула на голову.

– Где они? – спросила я усталым голосом.

Решат видел, как всю дорогу я рыдала. Когда я подумала, что все кончено, он протянул мне бутылку с водой и сказал: «Все пройдет». Просто «все пройдет…»

Что пройдет, как пройдет – неизвестно, но я хотела верить его словам, поэтому взяла бутылку из его рук и сделала несколько глотков. Все обязательно пройдет. Но когда, как?

Решат с грустью посмотрел на мое бледное, осунувшееся лицо. Не говоря ни слова, он дал мне знак идти за ним и пошел первым. Я двинулась вперед нетвердыми шагами. Я будто приносила боль тому месту, на которое ступала моя нога. В глубине своей души я ощущала дух кладбища, где сгнившие тела не чувствовали ничего, они не страдали ни мига. Я словно умерла, но мне было больно.

Очень больно.

С каждым шагом до меня доносились голоса из прошлого. Я снова и снова сталкивалась с событиями, преследовавшими меня годами. Мои родители умерли. Они были убиты. Годы я потратила только на то, чтобы суметь прийти на могилу своей семьи. Сейчас я не верила в то, что происходит.

Мне казалось, что рядом будет старший брат, что он возьмет меня за руку, скажет «я рядом». Но жизнь все продолжала играть со мной в игры, а мои желания так и остались всего лишь желаниями.

Под влиянием мрачной атмосферы кладбища шепот внутри меня перешел в крик, который эхом раздавался в моей голове. Скрестив руки на груди, я вдруг поняла, что не хочу оставаться одна. Мне не следовало отказывать дедушке, когда он сказал, что хочет быть рядом.

Сожалеть уже было поздно. В момент, когда я поняла это, наполнивший мое тело воздух будто превратился в огонь и обжег меня изнутри. Я стояла перед ними. Этот момент настал, и взгляд моих заплаканных глаз упал на имена на могильных плитах. Я замерла.

Гюнал Демироглу – Алисия Демироглу

Судьба, до этого бившая меня в самые неожиданные моменты, на этот раз ударила с открытым забралом, без утайки. И доспехи ее были любовью.

Дрожа всем телом и все продолжая смотреть на их имена, я выдохнула и приблизилась к могилам. Все было не так, как я себе представляла. Я не чувствовала их присутствия. Не плакала. Должно быть, слезы закончились, пока мы ехали из Стамбула в Урфу. Трясущимися пальцами я провела по имени отца.

Все мое сердце охватило чувство, которому я не могла подобрать названия. Возможно, я просто оцепенела.

Я поцеловала холодную могильную плиту. Дрожь губ вмиг охватила все тело.

– Папочка, я пришла, – прошептала я. Мой голос, наверное, впервые звучал так безжизненно. – Ты слышишь меня? Твоя дочь здесь, папа. Ты понимаешь, что я тут?

Я села на белый мрамор и дотронулась до земли. Не росло ни травинки. Эта сухая почва не должна была меня так сильно ранить.

«Если бы вы только были здесь… Я чувствую, что чего-то не хватает. Будто мой голос до вас не доносится. Где же вы лежите?»

Одна-единственная слеза стекала вниз по щеке и жгла кожу. А я ведь думала, что они иссякли.

Несмотря на боль в спине, я набрала в ладонь горсть земли, встала и подошла к маминой могиле. Смешала с почвой, в которой должна была лежать мама. Я не знала, где они покоились на самом деле, но не хотела, чтобы даже в этих пустых могилах они были порознь.

– Алисия, свет очей моих… – я тихо, про себя молилась о том, чтобы мама услышала меня. – Мамочка, твоя малышка пришла. Прошу, почувствуйте, что я здесь. Годами я ждала, когда приду к вам.

Я медленно погладила ее имя, и вдруг все мое тело охватила дрожь, пробирая даже сердце. Я прикоснулась щекой к могильному камню и обхватила его руками. Обняла так же сильно, как если бы обнимала ее.

– Неужели мы встретимся только на том свете? Когда же я найду вас? – кричало мое сердце, пока слезы текли по щекам. – Я так скучаю! Кто у меня есть кроме вас, мама? И вас нет!

Он тоже покинул меня.

Я закрыла глаза руками. Не выдержав всего этого напряжения, начала всхлипывать. Моя душа, затерявшаяся среди сотен мертвых тел, заполнила своей болью это безмолвное кладбище.

Было так много вещей, которых я не могла принять, что я не знала, отчего плачу. Тело содрогалось от рыданий, но на самом деле дрожала моя душа. Люди, которых я любила, ранили меня сильнее всего. В их руках моя душа разбивалась на осколки, а я пыталась собрать то, что осталось.

Я будто оказалась в тупике.

– Я устала. Так устала!

Я села на землю, прислонившись спиной к маминой могиле. У меня не осталось ни одного человека, на которого можно было бы так же опереться, кому я могла довериться. Даже пустая мамина могила казалась мне надежнее, чем люди вокруг. Это нормально? Или я слишком много страдала?

– Я так устала бороться. Так устала падать и снова подниматься, когда никого нет рядом. Я не настолько сильная! Мне надоело казаться сильной! Где мне еще найти пристанище? – Я сердито вытерла слезы. – Они сломали во мне самое сокровенное, мама. Как мне теперь верить людям? Кому теперь верить?

Я не знала, что от меня останется, после того как я выплесну всю свою боль, все свои чувства. С одной стороны, мое прошлое, с другой – будущее. Они накатывали на меня гигантскими волнами, пытаясь утопить, пока я изо всех сил искала берега. Утопая в холодной воде, я старалась всплыть. Одна часть меня повторяла, что я не спасусь, и переставала бороться. Другая же не теряла надежды, делала все, чтобы спастись. Я разрывалась между ними, сражаясь с обоими. Это была борьба между жизнью и смертью.

Шли секунды, минуты. Начавшийся дождь очищал мою душу. Я вытирала капли со своих щек, но на их место тут же падали новые. Мне казалось, что я сильно постарела за последние дни. Тело охватила сильная дрожь, но я не могла найти в себе силы, чтобы противостоять ей.

Возможно, я это заслуживала. Возможно, моя судьба и заключалась в том, чтобы остаться совершенно одной около пустой могилы своей семьи. Возможно, все пережитое случилось со мной для того, чтобы я твердо стояла на ногах.

Мне стало страшно потеряться. Мое прошлое было городом, и я заплутала на улицах собственных воспоминаний.

Через некоторое время перед моими глазами появились розы. Я сглотнула, приходя в себя. Решат протягивал мне букет красных роз, будто прося меня встать. От неожиданности я вздрогнула, потому что не заметила, как он подошел. Стараясь не показывать виду, я поднялась и взяла букет. Посмотрела на Решата с благодарностью, и он тут же отошел в сторону, чтобы не мешать мне.

Я старалась прийти в себя. Мама и папа, должно быть, сокрушались, видя меня в подобном состоянии, если, конечно, могли посмотреть на меня с небес. Их Эфляль не была такой. Я должна была взять себя в руки. Ради них.

На этот раз, взяв землю с маминой могилы, я смешала ее с почвой на папиной. Мне тяжело давались эти движения, трясущиеся руки совсем не слушались. Я начала сажать розы на их могилах. Цветы были прекрасны, и я горько улыбнулась.

Все напоминало о нем и о боли, которую он причинил.

– Семья Демироглу, – произнесла я дрожащим голосом, который выдавал все мои страдания. Мне было больно от осознания того, что я никогда не была Демироглу. – Однажды я посажу розы там, где вы действительно похоронены. Обещаю.

Я продолжила заниматься цветами, не обращая внимания на то, что мокрая земля забилась мне под ногти, а сама я вымокла до нитки.

– Папа, хорошо ли ты смотришь за своей прекрасной розой? – Даже рокот грозы не смог подавить мои рыдания. – Конечно, хорошо. Она же для тебя дороже всего.

А вот меня никто не пожалел.

Я втянула воздух носом, но не смогла сказать папе правду, которая разрывала меня изнутри. Мне казалось, будто он смотрит на меня и страдает. Потому я проглотила слова, которые хотела, но не могла произнести.

Я не спеша посадила розы и прочитала все молитвы, которые знала, пожелав, чтобы родители упокоились с миром в том месте, где они на самом деле захоронены. Я знала, что это невозможно, пока я в таком состоянии, но все же пожелала именно этого.

Мне необходимо было собрать себя заново ради них. Я расправила плечи и попыталась вернуть своему голосу обычное звучание.

– Сейчас я ухожу. Но обязательно найду вас. – В последний раз я взглянула на могильные плиты с их именами. – Покойтесь с миром. Ваша дочь справится и с этим.

Я прижала ладонь к губам, а затем протянула руки к ним.

– В следующую нашу встречу я буду улыбаться, обещаю. Прощайте, семья Демироглу. Я вас очень люблю.

Мне казалось, будто где-то глубоко внутри меня был тоннель, и конца у него не существовало. А начинался он там, где я находилась в данный момент.

Стоя перед огромным особняком и подняв голову, я не могла понять и хоть как-то описать свои чувства в этот момент. Мой папа вырос здесь? Внутри меня возникло какое-то детское волнение. Скрытые за высокой каменной стеной воспоминания словно перекинулись через неприступную ограду и проросли в моей груди. Это чувство еще больше взволновало меня.

Не обращая внимания на сильную боль в голове, я переступила порог особняка. Пока я осматривалась, сердце бешено билось. С того самого момента, как я впервые увидела дедушку, это был второй раз, когда я чувствовала себя так близко к папе. Казалось, будто я сейчас проживаю его детство. Мне было безумно интересно, каким Гюнал Демироглу был в молодости.

Дедушка счастливо улыбнулся, увидев меня в этом доме.

– Добро пожаловать, внучка, – поприветствовал он.

Вокруг него стояло несколько человек, все они смотрели на меня. Дедушка оглядел меня с ног до головы и недовольно спросил:

– Что у тебя за вид? Ты вся вымокла, милая.

Сердитые нотки в его голосе вызвали у меня улыбку. Меня уже давно никто так не отчитывал. Я почувствовала себя частью любящей семьи. Увидев мою улыбку, дедушка нахмурился еще сильнее. Кивком он приказал подойти к нему.

– Давай-ка пойдем, я покажу тебе твою комнату. Иначе ты так точно заболеешь, – проворчал он.

Голос его становился все мягче, потому что я сильно обнимала его. Обхватила руками широкое тело, не обращая внимания на его мешающий живот. Сейчас благодаря дедушке я открывала для себя чувства, которых раньше не испытывала.

Он тоже обнял меня. Я слышала, как он почти беззвучно благодарил Аллаха, и не смогла сдержать слез. Его присутствие сейчас было единственным, что сумело бы мне помочь.

– Комнату отца не трогали? – спросила я, а дедушка поцеловал меня в волосы. Его наполненные слезами усталые глаза напоминали мне о горечи проведенных в разлуке лет. Я поздно нашла дедушку и не хотела его потерять.

Он коротко кивнул.

– Все так же, как много лет назад, – сказал он и горько улыбнулся.

– Показать тебе, дочка? – раздался женский голос.

Я перевела мутный от слез взгляд на женщину, задавшую вопрос. На вид ей было около шестидесяти лет. Вокруг ее глаз, так же как и у дедушки, я заметила множество морщинок. Она ласково мне улыбнулась и протянула руку. Я крепко ее пожала.

– Меня зовут Хатидже. Я уже очень давно работаю в особняке.

Ее улыбка передалась и мне.

Дедушка, словно предупреждая о чем-то, сказал:

– В каком смысле работаешь? Хатидже, ты неотъемлемая часть особняка. – Дедушка потрепал ее по плечу, словно старого друга. – Ты самое дорогое, что у меня осталось от него.

Я почувствовала, как у меня по телу пробежали мурашки. Мой живот свело судорогой при словах «все, что осталось». Это была какая-то пытка: мне все напоминало о нем.

Ляль, пойдем в комнату. А то и правда заболеем. Мы дрожим уже.

Только я собиралась сказать, что хочу уйти, как молодой человек, стоявший рядом с Хатидже, тоже представился:

– А я Юсуф.

Я тоже пожала ему руку и, обратившись ко всем сразу, ответила:

– Очень приятно.

Голос прозвучал устало, потому что до этого я очень долго плакала. Мне было страшно посмотреть на себя такую в зеркало, поэтому я хотела добраться до комнаты и как можно скорее принять душ.

– Юсуф – сын Хатидже, – пояснил дедушка. – Он и мне как сын.

Молодой человек смущенно опустил голову. Должно быть, мы были примерно одного возраста. И примерно одного роста. На смуглой коже легко угадывались следы летнего загара. Карие глаза Юсуфа, похожие на глаза его матери, так сияли, что мысленно я пожелала, чтобы этот свет никогда не потух.

– Ага[1], я ухожу в соседний особняк, – обратился к дедушке Решат.

Тот в знак согласия кивнул. Потом он потянулся ко мне, чтобы я взяла его под руку:

– Идем, я покажу тебе твою комнату.

Это была комната папы.

Я с радостью взяла дедушку под локоть. Казалось, из-за плача мой нос потерял способность распознавать запахи. Желая почувствовать аромат отца, я начала глубоко дышать.

Несмотря на то что моя одежда была насквозь мокрая, дедушка крепко прижал меня к себе. Я продолжила осматривать каменный особняк со все большим волнением. В ушах у меня звучал папин смех. Казалось, он был везде, во всех уголках этого дома. Я представила себе папу совсем маленьким, бегающим с хохотом по двору перед домом. Все эти картины были такими яркими, каждый момент я четко представляла в голове. От волнения сердце чуть ли не выпрыгивало у меня из груди.

Когда я подошла к двери, дедушка встал передо мной и посмотрел прямо в глаза. Он глядел так, словно хотел скрыть от меня всю свою боль.

– Мы ни к чему не прикасались с тех пор, как он ушел. Хатидже здесь регулярно делает уборку. Все, что может тебе понадобиться, в комнате есть. Если тебе что-то будет нужно, только скажи. Ладно?

Сжав губы, я кивнула и пробормотала:

– Может, я немного посплю.

Или несколько часов буду только пытаться уснуть, а затем встречу первые лучи солнца.

Казалось, дедушка не хотел, чтобы я так быстро закрылась в комнате. Я поняла это по выражению его лица.

– Я думал, мы вместе поужинаем. К тому же мы не поговорили о твоем визите на кладбище. – Дедушка погладил меня по плечу. – Ты в порядке? Ты можешь поделиться со мной.

Когда он широко улыбнулся, я почувствовала тянущую боль где-то в области сердца. Казалось, он был счастлив, произнося следующие слова:

– Я же твой дедушка.

Я так же широко улыбнулась ему в ответ.

– Конечно, ты мой дедушка, – говоря это, я ощутила дрожь во всем теле. Дедушка это заметил.

– Давай, проходи быстрее, – протараторил он. – Если заболеешь, я не прощу себе того, что не поехал вместе с тобой.

Дедушка открыл дверь и жестом показал мне, чтобы я вошла в комнату.

– Чувствуй себя как дома.

Я не могла не уловить печаль в его голосе.

Медленно перешагнув через порог, я остановилась, не в силах поверить своим глазам. Эта комната была почти точной копией моей комнаты в нашем доме в Германии. Единственное отличие заключалось в цвете. Все остальное было точно таким же. Расположение кровати, прикроватная тумбочка, стоящий справа шкаф из дерева, небольшой письменный стол и книжная полка рядом с ним…

В какой-то момент я подумала, что потеряю сознание. Мне казалось, что я очутилась в своей собственной комнате.

Когда дедушка вышел и закрыл за собой дверь, я оправилась от первого шока и села на кровать. Папа был прекрасным человеком, и я чувствовала восторг, каждый раз убеждаясь в этом. Он словно заранее знал, что я когда-нибудь сюда приеду, поэтому сделал все, чтобы я чувствовала себя комфортно. Гюнал Демироглу не прекращал меня удивлять.

Я провела рукой по постельному белью, не в силах перестать улыбаться.

Еще несколько минут назад я плакала. Надеюсь, эта комната сделает меня счастливой.

От холодной постели мое тело пробрала дрожь, но на сердце было тепло.

– Интересно, разговаривал ли ты с мамой по телефону, лежа на этой кровати? – Я откинулась назад, вытянувшись во весь рост. – Сказали ли вы друг другу самые важные слова, не подозревая, что ваша жизнь перевернется с ног на голову? В этой ли комнате ты первый раз сказал маме «я люблю тебя», папа?

Может, мне стоило плакать. Может, стоило уткнуться в подушку и кричать от боли. Но на моих губах играла улыбка. Я чувствовала себя дома. Казалось, будто мама вот-вот придет и скажет, что ужин готов. А папа, заметив, что я не выключила лампу, выходя из комнаты, недовольно крикнет: «Ну, Ляль! Не забывай ты свет выключать!» Я улыбнусь ему в ответ и поцелую в щеку. А потом, уже сидя за столом, буду без умолку болтать, рассказывая родителям о том, как прошел мой день. А те, закончив есть раньше меня, заулыбаются, и в их глазах будет светиться любовь.

Даже печаль, охватившая мое сердце, не смогла помешать мне улыбнуться. Их лица, глаза, улыбки были такими четкими и яркими впервые за долгое время. Я чувствовала, как в сердце у меня тлеют искорки счастья.

Я поднялась, подошла к рабочему столу и провела рукой по книгам. Увидев «Бедных людей» Достоевского, я не смогла пройти мимо и взяла роман в руки. Медленно переворачивая страницы, я вдруг замерла, когда увидела подчеркнутое папой предложение. Смысл этих слов поразил меня, словно молния. Папа словно видел будущее.

Чудно! Я не могла плакать; но душа моя разрывалась на части…

Смысл этих слов оказался настолько гнетущим, что у меня заболело сердце.

Я не смогла читать дальше, поэтому положила книгу на место.

Глубоко вздохнула и ощутила дрожь во всем теле, а после поняла, что все еще не сняла мокрую одежду. Я направилась к двери, ведущей в личную ванную комнату, и встала под горячий душ. Мне предстояло так много всего принять и осознать… Все это словно ком в горле не давало мне свободно дышать.

Все случилось так быстро, Ляль. Давай-ка попробуем сначала это все переварить.

Это была моя вина? Или вина моего сердца, полюбившего его? Или ошибкой было решение довериться ему?

«Не думай», – приказала я себе. По крайней мере, сейчас.

Я стояла под душем и никуда не торопилась. У меня начинала болеть голова, видимо, долгие рыдания давали о себе знать. Усталыми движениями я оделась в сухую одежду и села перед зеркалом. Я сушила волосы и смотрела в глаза своему отражению, чувствуя себя слишком умиротворенной, чтобы прямо сейчас думать о том, как я несчастна. Здесь, в этом доме, я всем сердцем ощущала себя частью семьи и совсем не хотела сейчас думать о неприятном. Я смогу мучить себя этими мыслями, когда вернусь в Анкару. От них меня отделяла буквально одна остановка. Пока я здесь, то попытаюсь остановиться, отдохнуть, прийти в себя. Мне необходимо было сделать это не столько ради себя, сколько ради дедушки. Хоть я и познакомилась с ним всего несколько часов назад, сейчас я чувствовала, что он ближе всех мне в этом мире. Даже если я и не смогу стереть печальное выражение из его глаз, я точно сделаю все, чтобы печали в них стало меньше.

Я сменила постельное белье, ставшее влажным от моей мокрой одежды, и забралась под тяжелое одеяло. Не смогла удержаться и, как в детстве, уткнулась в подушку. Она не пахла папой. Но это не ослабило волнения внутри меня. Я крепко обняла ее и представила, как папа когда-то спал в этой комнате.

Когда я проснулась, то сразу вспомнила о том, что мне нужно выпить лекарство. Я шагнула в темноту комнаты, продолжая думать о своей семье, с которой мечтала встретиться во сне.

Непонимание своих собственных чувств – худшее, что может произойти. Я пыталась размотать безнадежно запутавшийся клубок собственных эмоций, и мне казалось, будто я лежала в гробу. И гроб этот был моим домом, полным любимых людей. Домом, полным боли и страданий. Домом, который я больше никогда не собиралась покидать. В котором я вынимала ножи обид и горя из своей спины и оставляла их на самом видном месте. В котором от каждой улыбки в моей груди появлялись глубокие раны. Который стал для меня последним выходом, последним рубежом, последней возможностью.

Я смотрела на мужчину, который улыбался мне из окна этого дома, вглядываясь в его лицо. Оно напоминало мне самые прекрасные моменты прошлого. Каждый раз я вздрагивала, когда замечала тоску в его взгляде, обращенном на меня. Тогда я думала, что нашла свою семью, но он отравил эти моменты.

Дедушка стал для меня новой надеждой.

Тетушка Хатидже поставила на стол тарелку, заботливо предупредив меня:

– Если ты не любишь острое, то, ради всего святого, не ешь!

Я улыбнулась.

Дедушка тоже протянул мне тарелку со словами:

– Точно не хочешь, внучка? Смотри, чтобы желудок потом не заболел…

Завтракать по традициям Урфы исотом[2] было мне в новинку, но я хотела попробовать что-то новое.

Ляль, у этого же есть еще один выход.

Сейчас я об этом думать не собиралась.

Лепешку пиде с красным перцем только-только вынули из духовки. Увидев пар, исходящий от тарелки, я представила, насколько еда была острой. Я улыбнулась, взяла в руки вилку и решительно разрезала ножом перец.

– Я к острому не привыкла, но оно ведь мне не навредит? – сказала я весело и закинула в рот кусочек.

Дедушка поморщился, наблюдая за тем, как я пережевываю перец. Юсуф, подошедший к столу с огромным стаканом, в котором, как я подумала, был айран, посмотрел на меня так же, как дедушка. А из моих глаз уже начали вырываться языки пламени. Они были правы. У меня внутри все горело!

– Это что такое? – почти прокричала я.

Из-за одного малюсенького кусочка перца, попавшего в рот, у меня слезы рекой текли. Пламя во рту становилось все яростнее, и я с надрывом просипела:

– Что ж вы пережили такое, раз едите это? Я вся горю!

Юсуф рассмеялся. Я схватила протянутый им стакан и тут же опустошила его.

– Ага, я тебе говорил. Это городская девушка, и она не привыкла к такому. Вот увидишь, через пару часов у нее живот заболит.

Да он просто насмехался надо мной.

Урфа что, не город разве, Юсуф?

У меня не было сил даже нахмуриться. Я опустошила огромный стакан с айраном и встала со стула, не обращая внимания на то, что он тут же упал от резкого движения. Почему дедушка и Юсуф смеялись надо мной?

«Может, потому что от перца мы высунули язык и прыгали на одном месте?»

Дедушка тоже встал.

– Если съешь хлеб с медом, будет уже не так остро, – сказал он и протянул мне кусочек хлеба.

Я сразу запихнула его в рот. Мне казалось, эффекта не будет, даже если я съем литр меда.

Может, жители Урфы получали какое-то особое удовольствие от всего острого? Ну не может человек добровольно есть такое.

Через некоторое время, когда пламя внутри меня стало стихать, я снова опустилась на свое место. Выпив стакан холодной воды, я облегченно вздохнула. Обжигающий жар не пропал, но уже стал терпимым.

Юсуф стоял, засунув руки в карманы брюк, и насмешливо глядел в мою сторону.

– Непохоже на острую еду, к которой вы привыкли там, у себя. Вот так люди едят и горят потом, как свечи, – весело сказал он.

«Юсуф, что за выражения? Ты словно вышел прямиком из прошлого».

– «Там, у нас» – это где? – Мои брови взметнулись вверх. Не дав ему ответить, я указала на тарелку. – Если разбираетесь в такой еде, сами ешьте. Не знаю, что тут такого смешного…

Они оба рассмеялись от моего гнева, и от этого я разозлилась еще больше.

Дедушка поставил тарелку перед собой, а затем быстро закинул в рот довольно большой кусок перца. В шоке я наблюдала за ним. Дедушка, ты еще молодой, не надо. Когда и Юсуф сделал то же самое, у меня глаза на лоб полезли от удивления. Они выглядели так, будто ели совершенно нормальную еду. Когда оба потянулись за следующим кусочком перца, я с волнением сказала:

– Ладно, я все поняла!

Дедушка рассмеялся, а я осознала, что во рту у меня не осталось ни капельки острого – весь огонь пропал. Он во всем был похож на папу.

– Мы привыкшие, – успокоил меня дедушка и весело сделал знак Юсуфу. – Пусть нам приготовят два кофе.

Юсуф кивнул и вышел. Дедушка посмотрел на меня с нежностью, затем прищурился:

– Ты наелась? Если хочешь…

– Наелась, дедушка.

Услышав мой ответ, а точнее то, как я к нему обратилась, он посмотрел на меня так, будто потерял дар речи: его глаза стали огромными, рот приоткрылся, а брови поднялись вверх. Я была удивлена и взволнована не меньше. Внезапно сорвавшись с губ, это слово показалось мне таким же чужим, как и ему. Однако в следующую секунду мое беспокойное сердце охватило умиротворение. Если бы я только знала, что это произойдет, то произнесла бы это слово уже давно.

Делая глоток воды из стакана, он не сводил с меня глаз. Я взяла его за руку, лежавшую на столе. Вторую он положил сверху на наши ладони.

– Я прожил долгую жизнь, но сердце мое все еще бьется. – В его глазах читалась боль. – Много лет я провел, тоскуя по сыну. Я думал, что мы вот-вот встретимся, но потом увидел его завернутым в саван. В трауре по сыну я узнал, что у меня есть внучка. Красавица по имени Эфляль. Я не понимал, радоваться ли тому, что она у меня есть, или огорчаться из-за того, что она скрывается от меня, прячется.

В голосе дедушки звучала усталость от всего пережитого, навалившегося тяжелым грузом. Горькая улыбка пробежала по его лицу.

Я легонько сжала его руку и робко посмотрела ему в глаза:

– Я думала, ты совсем другой.

Я думала, что это ты убил мою семью.

Годы мы потратили впустую. Мне вдруг стало тоскливо, когда я подумала о своей ушедшей молодости и о жизни дедушки.

Он медленно покачал головой.

– Твоей вины в этом нет.

Его взгляд изменился. Я поняла, что дедушка смотрел сквозь меня и думал о чем-то далеком. В этот момент я понимала его всем своим существом. Есть боль, которая не утихнет никогда. Но, несмотря на это, мы вынуждены жить дальше. Просто обязаны. Мы ведь собирались жить дальше, да?

Я хотела, чтобы дедушка снова посмотрел на меня, поэтому сухо спросила:

– А твоя вина есть?

Я не хотела, чтобы он сам себя мучил. Услышав эти слова, дедушка и правда посмотрел на меня. Но выражение его глаз заставило меня напрячься, будто я превратилась в пружину. Мне даже сглотнуть было трудно.

– Ты хоть не делай мне больно. Не смотри на меня так, – смутилась я.

– Никогда! – не задумываясь, тут же ответил он. – Я никогда не раню тебя!

Будто поняв, что я ему не поверила, дедушка вопросительно взглянул на меня:

– Эфляль?

С того момента, как я узнала, что значит быть сломленной и раздавленной теми, кому я верила всем сердцем, я решила не молчать. Я не собиралась больше никому безоговорочно доверять. Поэтому отдернула руку и встала. Он удивился, но смог спокойным голосом обратиться к тетушке Хатидже:

– Кофе мы потом выпьем.

По его голосу я понимала, что он был в замешательстве. Дедушка указал на кресла. После того, как тетушка Хатидже вышла из комнаты, прикрыв за собой дверь, он сел напротив меня.

Он смотрел мне прямо в глаза так, словно хотел заглянуть в душу, будто искал в них что-то.

Что он видел там? Ненавидел ли мои глаза, так похожие на глаза моей мамы?

Я пыталась держать спину прямо, не горбиться от тяжести, давящей на плечи. Я ждала, что дедушка заговорит, и протянула к нему руку, словно прося его продолжить. Через несколько секунд он заговорил. Голос его был резким и выдавал его страдания.

– Я уже рассказал тебе, что произошло. Человек, которого я считал сыном… – Прежде, чем продолжить, дедушка сделал глубокий вдох. То, что он хотел сказать, ранило, словно нож, и он не желал причинить мне боль. – Он и человек, которого я считал братом… все, что они сделали мне, нам… За все это ответственен я. Я должен был понять. Мне не следовало верить им. Тогда бы все это на тебя не свалилось. Тогда тебе не нужны были бы эти Акдоганы!

На последних его словах я скрестила на груди руки. Не знаю, зачем, может, хотела таким образом защитить себя.

– Ты не мог это знать, – произнесла я приглушенным голосом. – Как и я.

Дедушка наклонился вперед.

– Я бы хотел, чтобы всю правду ты узнала от них. Это ранило бы тебя не так сильно.

Выдержи я еще несколько часов, все бы узнала от них. Может, это причинило бы мне меньше страданий, но вместе с тем я знала, что сердце мое все равно ныло бы от боли. Ведь именно эти люди стали причиной моих мучений.

– Ты злишься на меня из-за этого? – На лице дедушки было смущение.

Я сильно сжала подлокотник кресла, в котором сидела. Неужели надо так затягивать разговор обо всем этом?

– Покажешь мне Урфу?

Дедушка удивился тому, как резко я сменила тему, но тут же лицо его приняло обычное выражение. Он весело улыбнулся и ответил:

– Конечно. Когда? Ты готова? Я скажу Решату.

Дедушка быстро поднялся, а я удивилась тому, как смена темы разговора обрадовала его.

Я тоже встала.

– Я готова. – Я улыбнулась так же, как и он. – Решат и другие тоже поедут?

Я больше не хотела ездить везде с сопровождением, но по дедушкиному выражению лица поняла, что так надо.

– То есть я хотела сказать, пусть он тоже поедет. Они заслуживают прогуляться… – тут же выкрутилась я.

Ляль, помолчи уже.

Дедушка вообще не понял, что за ерунду я несу, и зацикливаться на моих словах не стал. Он вышел, чтобы позвать Решата, а я направилась в папину комнату за своим пальто. Прошлой ночью мне спалось так сладко и спокойно, что, проснувшись, я подумала, что нахожусь дома в Германии. И только улыбка на лице деда помогла мне заглушить грусть от осознания реального положения дел.

Уже спускаясь вниз, я увидела Юсуфа. Он выходил из какой-то комнаты и, соединив за спиной руки, улыбнулся.

– Ты как?

Я наклонила голову к правому плечу и с упреком ответила:

– Ты ведешь себя со мной так, словно меня подстрелили!

В ответ Юсуф широко улыбнулся:

– Говорит та, кто недавно прыгала и кричала так, будто у нее аппендикс воспалился.

Я ничего на это не ответила, только поморщилась. Мы вместе пошли в сторону внутреннего двора.

– Как я понял, вы гулять поедете. Куда именно?

Я пожала плечами:

– Не знаю. Я хочу побродить по Урфе. Так что поедем туда, куда повезет дедушка.

Юсуф кивнул.

– А ты хочешь с нами? – не удержалась и спросила я.

– Я буду помогать своей девушке доделывать проект.

Мне вдруг стало тоскливо от этих слов. Но его сияющие глаза тут же согрели меня своим теплом.

– Твоя девушка в Урфе? В каком она университете? Что изучает?

Юсуф улыбнулся моим вопросам, которые я выпалила один за другим. Он спрятал руки в карманы и перекатился с пятки на носок.

– Нет, она не здесь. Она учится в Университете Диджле[3] на ветеринара. Я сегодня отпросился, поеду к ней. Твое прибытие оказалось мне на руку, – Юсуф посмотрел на меня с благодарностью.

Ну и хорошо. Хоть кто-то был счастлив.

Я сжала губы и медленно покачала головой.

– Передавай ей привет. Надеюсь, получится с ней познакомиться.

Услышав шаги, мы обернулись в сторону лестницы. Дедушка, Решат и еще два человека шли к нам. Я взглянула на Юсуфа:

– Счастливого пути тебе.

Он поблагодарил меня, после чего я направилась к машине. Ключи были у Решата, поэтому я встала рядом с автомобилем, чувствуя неожиданное волнение. Увидев, что дедушка идет к другой машине, я спросила:

– Ты куда? Я бы на своей поехала.

Дедушка головой указал на свой автомобиль.

– Давай на этом поедем, милая. Дороги немного путаные. Не хочу постоянно говорить тебе, где повернуть. Немного освоишься – и будем на твоей машине ездить. Ладно?

Он так мило это сказал, что отказаться было невозможно. Я подошла к двери, открытой Решатом, и села в салон.

Ты скажешь ему, что мы вернемся в Анкару, Ляль? Он думает, что мы дороги здесь выучим и жить останемся.

Пока нет.

Я пристегнула ремень безопасности и повернулась к дедушке:

– Куда едем?

Он повернул ключ зажигания:

– В самое любимое место твоего отца в Урфе.

Сердце мое бешено забилось, будто кровь поменяли на топливо.

– В Халфети[4], – пояснил дедушка. Заметив мое волнение, он добавил: – Знаешь об этом месте? Оно известно еще как затопленный город.

– Да!

По возвращении в Турцию я очень много интересовалась Урфой. Одним из мест, которое осталось у меня в памяти после тех исследований, был как раз Халфети. Я навсегда запомнила увиденные мной фотографии и не удивилась, что именно Халфети был любимым местом папы. От волнения, что скоро я собственными глазами увижу затопленный город, который даже на снимках выглядел великолепно, я не могла усидеть на месте.

Через два часа, которые мы провели, оживленно разговаривая, чтобы получше узнать друг друга, автомобиль наконец остановился у Халфети. Мне не терпелось выйти из машины. На мгновение у меня перехватило дыхание от бирюзы, которую я увидела перед собой. Вид, открывавшийся с холма, на котором мы стояли, был непередаваемо прекрасен. Когда мы осматривали на лодке затопленный город на берегах Евфрата, я пожалела, что не взяла с собой телефон.

У Халфети была грустная история. Мне казалось, что этот город под водой, ставший совершенно одиноким после затопления, похож на меня.

Затем мы остановились, чтобы попить чая у пожилого мужчины, который присматривал за этими местами. Его рассказы еще больше привязали меня к этому городу.

Я искала следы папы везде, куда падал мой взгляд.

Он дышал тем же воздухом, что и я, смотрел в небо, под которым сейчас стояла я. У меня внутри все буквально бурлило, когда я думала о том, что папа тоже здесь гулял. От этих мыслей вместо печали, сдавливающей сердце, внутри появлялась радость. Папа любовался этим же видом, на который сейчас смотрела я.

Эти земли потеряли плодородие после затопления города. Когда я услышала от дедушки историю о черной розе, единственном цветке, который тут растет, то почувствовала ноющую боль в сердце, где-то очень-очень глубоко. Черная роза не росла больше нигде, только здесь. Если посеять ее семена в другом месте, она не проклюнется, а если и вырастет, то цвет ее будет другим.

Я чувствовала сердечную связь с черной розой, которая разделяла боль этой земли. Папа называл маму прекрасной розой, но оба они погибли. Человек, которого я любила, называл меня прекрасной розой, но моя душа увяла от его рук. Возможно, слово «роза» на губах папы и человека, которого я любила, стало моим проклятием.

Черная роза. Роза, несущая в себе проклятие, боль которого душила меня.

Гуляя по пустынным улицам старого Халфети, я не обращала внимания на присутствие дедушки и мужчин позади меня. Я была погружена в тайны прошлого и представляла, как по этим же улицам шли рука об руку мама с папой. Думала о лицах детей, которые бегали здесь и смеялись. Улыбалась и пыталась забыть людей, которых хотела видеть рядом. Пыталась одолеть саму себя и сделать так, чтобы часть меня, которая желала мне счастья, вышла из этой борьбы победительницей. Жизнь подкидывала мне поводы для печали, а сердце хотело быть счастливым. В этой истории я должна была стать счастливой.

Когда ночь стала медленно наступать, мы уехали. Я не знала, когда теперь вернусь в город, в котором мне хотелось обойти каждый сантиметр. Поэтому я старалась получить удовольствие от этой прогулки. Я молчала, слушала себя. Дедушка, кажется, понимал, в каком я состоянии, и тоже не говорил ни слова.

Я откинула голову назад и стала наблюдать за городом. Он изменил мою жизнь, но в то же самое время дал мне жизнь. Я была многим обязана Урфе. Но Урфа и многое забрала у меня.

Дедушка после долгого молчания наконец заговорил:

– Поужинаем у Балыклы-геля?[5]

Я поняла по его голосу, что он хочет сделать для меня что-то приятное.

– Хорошо.

Проворно крутанув руль и преодолев поворот дороги, дедушка посмотрел на меня:

– Ты сказала, что тебе нужно принять лекарство. Утром я помнил об этом, но потом забыл. Ничего, если ты выпьешь его, когда вернешься домой?

Я снова ответила «хорошо». Припарковавшись, мы направились к ресторанам.

– Мы не посмотрим на озеро? Так хочется загадать желание, – сказала я с энтузиазмом.

Вообще у меня не было привычек делать подобное, но внутренний голос шептал, что мне надо это сделать. Словно там, у озера, было нечто, что ждало меня.

– Я подумал, что ты захочешь посмотреть на него при дневном свете, – ответил дедушка и остановился. – Я проголодался…

– Тогда сначала поужинаем, а потом пойдем к озеру.

Он наклонил голову в ответ и указал рукой на ресторан, перед которым мы стояли:

– Тогда проходи, дорогая внучка.

Когда мы зашли в помещение, в нос мне ударил сильный запах мяса, и я поняла, что проголодалась. Нас радушно встретил хозяин заведения, который не отходил от дедушки и беседовал с ним обо всем на свете. Я их слушала и ела кебаб из баклажанов, который они называли между собой «балджан кебаб». Он был изумителен.

Мы съели две порции. Все, должно быть, точно поняли, что нам он понравился…

– А это ты пробовала? – дедушка положил мне в тарелку запеченный чеснок. Мне совсем не хотелось есть его, и я поморщилась. – Не смотри так. Это правда очень вкусно.

Я продолжала глядеть на дедушку с недовольством, а он в это время чистил в моей тарелке чеснок. Потом посолил и размазал ножом по слою масла на хлебе. Когда все было готово, дедушка протянул блюдо прямо мне под нос. Я опешила.

В глазах у меня слез не было, но внутри все дрожало. Передо мной будто папа сидел.

Я не хотела, чтобы он понял, что я чувствую, поэтому откусила кусочек хлеба. Он принялся ждать от меня такой же реакции, какая была за столом утром. Вообще, чеснок я любила, но мне показалось, что просто так, без всего, он будет противным. Однако вкус его мне понравился, это тут же стало понятно по выражению моего лица. Дедушка радостно улыбнулся и расправил плечи:

– Ну! Я же говорил.

Я откинулась назад и положила руку на живот.

– Мне очень понравилось, но я наелась до отвала. Если съем еще хоть что-то, живот лопнет. Я так кучу килограммов наберу.

За завтраком я тоже много всего съела. Удивительно, но, наверное, вместо того, чтобы худеть, я, скорее всего, буду набирать вес.

Дедушка тоже прислонился к спинке дивана.

– От пары килограммов ничего не станется. К тому же после ужина у тебя лицо порозовело, – жестом дедушка подозвал официанта и заказал два кофе. – Утром мы так и не выпили. Поэтому сделаем это сейчас.

Голос его звучал весело.

– Вы приходили сюда с папой? – сказала я, положив локти на стол.

Он переменился в лице, Ляль.

– Мы сюда никогда не приходили. – В глазах дедушки была печаль. – Гюнал всегда был не таким, как все. Он предпочитал всякие ассорти.

Я громко рассмеялась:

– Это что значит?

В ответ на мой смех дедушка улыбнулся и развел руками:

– Он любил всякие трэпы и все такое.

Ну да, я тоже люблю хип-хоп…

Я еще раз рассмеялась. В этот раз мой хохот, длившийся чуть дольше, начал отдавать болью – желудок-то был полный. Одну руку я положила на живот, а второй принялась обмахиваться. Я старалась дышать ровно.

– Может, ты имел в виду шаурму и врапы?

Дедушка кивнул, словно соглашаясь со мной. Мне показалось, что ему неловко, и от этого он выглядел еще более мило.

– Да, именно их, – ответил дедушка тихо.

Официант принес кофе.

– Если у меня получилось тебя рассмешить… – пробормотал дедушка, глядя на меня из-под ресниц.

– Получилось, – широко улыбнулась я и сделала глоток, радуясь тому, что кофе оказался вкусным. – Это какой-то другой сорт? Не такой, как мы пили.

– Это кофе мененгич[6].

Я с удовольствием пила его, хотя попросить вторую чашку постеснялась. Мне хотелось сделать нашу связь с дедушкой еще крепче, поэтому я задавала ему много вопросов. Каждая минута, проведенная с ним, имела для меня особое значение. Я хотела исцелить боль каждого момента прошлого. Пока он рассказывал мне свои воспоминания о папе, его глаза время от времени наполнялись слезами, но, когда дело доходило до счастливых минут, они сияли.

После нескольких часов бесед мы наконец вышли из ресторана. Мы решили прогуляться по торговым рядам на площади Хашимие, но то и дело останавливались. Люди все подходили и здоровались с дедушкой, не давая нам спокойно погулять.

– Можно я прогуляюсь одна? – спросила я.

Дедушка сделал движение рукой, приказывая Решату идти со мной. Я медленно шагала по торговой площади вдоль прилавков и наслаждалась тем, что была в этом городе туристом. Своим подругам в Анкаре в подарок я с удовольствием накупила анклетов и разноцветных платков.

Надеюсь, им понравится.

То и дело заглядывая в маленькие магазинчики, я не заметила, как обошла всю площадь и добралась из одного его конца в другой. Я выдохнула так, будто выпустила из себя всю усталость этого дня. Обернувшись, я увидела Решата в нескольких шагах позади. Возможно, мне не стоило чувствовать себя тут в безопасности. Но, несмотря ни на что, здесь я ощущала такие покой и безопасность, каких не чувствовала больше нигде и никогда. Это место – папина родина. Мне казалось, что здесь со мной ничего не может случиться.

Я поблагодарила Решата, который забрал пакеты из моих рук, решила присесть и отдохнуть где-то. Когда прохладный ветер обдул мою кожу, я поняла, что сильно вспотела. Нельзя было заболеть здесь. Я намеревалась приятно провести тут время.

– Хотите выпить чего-нибудь горячего? – спросил Решат. Я кивнула. – Чай?

– Можно.

Когда он пошел за чаем в сторону лавки, расположенной недалеко от нас, я вдруг почувствовала чужой взгляд. За мной будто следили. Я огляделась, но никого не увидела и пошла к скамейке, которая стояла рядом. И вдруг ощутила присутствие кого-то рядом. Я изо всех сил старалась не думать об этом, но все было напрасно.

Когда я подняла голову, то увидела прямо перед собой пару знакомых глаз. Я замерла. Как будто в меня бросили один из булыжников под ногами и попали прямо в сердце. Все это показалось мне совершенно нереальным. У меня перехватило дыхание.

На мгновение весь мир словно замер. Сначала я почувствовала, как мой пульс замедлился, а потом участился. Сердце забилось с бешеной скоростью. Вокруг воцарилась тишина.

Его глаза, этот взгляд снова напомнили мне, что я была в гробу. Боль в груди, на которую я старалась не обращать внимания весь день, сейчас отдавалась во всем теле. Когда сильный порыв ветра Урфы ударил в лицо, я осознала, что происходит.

Передо мной стоял Каран Агдоган.

И я совершенно не была готова с ним говорить.

Глава 2

Жженый запах доверия

Любовь – бездонная пропасть.

Некоторые пропасти окутаны темными облаками, такими плотными, что разглядеть дно невозможно. Ветер треплет волосы. По венам разливается страх. Но ты все стоишь, не отходишь. Хотя и знаешь, что, упав, – разобьешься. Пропасть, перед которой стою я, огромная и бездонная. Если сорваться – лететь вечность. Если остаться стоять – и жизни не хватит, чтобы разглядеть дно.

Любовь – это болото. Я давно увязла в нем и чем сильнее стараюсь выбраться, тем глубже меня затягивает. Именно об этом я подумала, когда увидела его. Я хотела заглушить свои чувства, но ощутила себя утопающей в болотной трясине. Каждый раз, закрывая глаза, я видела его. Вспоминала его смех, предательство, наше расставание, конец всего…

Много дней у меня получалось не думать ни о чем, не выходить из комнаты, кроме как для того, чтобы поесть, занимать себя какими-то мелочами. Я знала, что сейчас не время теряться в том, что происходит в моей голове. Поэтому выбрала себе в качестве компании книги моего папы. Библиотека с десятками томов, которые мне нравились, пришла в мою жизнь очень удачно.

Мне надоело сидеть на кровати по-турецки, и я положила голову на подушку. Книгу Ахмеда Арифа[7] я положила себе на грудь. Это был сборник «От тоски по тебе я износил свои оковы». Выбирая эту книгу, я не собиралась выискивать для себя какие-то смыслы. Пролистав несколько страниц, я увидела подчеркнутые строки, которые словно просились быть прочитанными. Не сдержавшись, я проговорила их про себя:

Я зажмурилась. И жизнь – моя, и мечта – моя. Как и разбитое сердце – оно ведь тоже мое.

Было сложно забыть о том, что он тоже находится в городе. Из головы у меня никак не шел его умоляющий взгляд. Куда бы я ни смотрела, в голове было только раскаяние в его глазах. О чем он собирался умолять меня? О том, чтобы я выслушала его или чтобы простила? Меня тошнило от запаха моего сожженного доверия, стоящего вокруг.

По-моему, он хотел попросить, чтобы мы его выслушали и простили.

За какими отговорками он собирался прятаться? Разве у лжи может быть оправдание?

Думая обо всем этом, я чувствовала себя загнанной в клетку. Я хотела перестать думать об этом. Отложив книгу, я приподнялась, отбросила волосы назад и тут же нахмурилась, почувствовав боль у корней. Перед тем, как я ушла, он тоже морщил лоб. Должно быть, думал, что я поговорю с ним. Я тоже этого хотела, но не чувствовала себя готовой к этому разговору. Конечно, я обязательно собиралась это сделать, намеревалась отыграться за все случившееся. Но не сейчас.

Мне нужно было время, по крайней мере, для того, чтобы все переварить.

Решат бросился на Карана, но тот смотрел только на меня, не обращая внимания ни на что вокруг. Даже удар, который пришелся прямо по его лицу, не помешал ему продолжать смотреть на меня. Он оступился, может, Решат вывихнул ему челюсть. Однако его это, казалось, совершенно не волновало. Он смотрел на меня. Просто смотрел. В глазах его читалась мольба.

Разве уже не поздно, Каран?

Я не хотела о нем думать. Ни о нем, ни о Стамбуле, ни о людях, которые лгали мне… Ни о чем и ни о ком. Именно поэтому я попросила дедушку купить мне новый номер.

Я свела к нулю возможность получать сообщения и звонки от этих людей. Если бы он хотел, то узнал бы номер, но он не сделал этого. Его я сообщила только своим друзьям в Анкаре. Озлем я отправила голосовое сообщение, в котором все рассказала, выразила все свои чувства. Когда она послушала его, то сразу же позвонила, но трубку я не взяла.

Не смогла.

Мне было невыносимо рассказывать еще раз то же самое.

Мы бы плакали, Ляль. Поэтому трубку не взяли.

Я больше не могла держать в себе правду, которую скрывала даже от себя самой.

В дверь постучали, и я сделала глубокий вдох, расслабила плечи. Постаралась прийти в себя, чтобы продолжать хорошо играть свою роль.

– Войдите, – уверенно сказала я.

Дверь открылась. При виде дедушки, который робко смотрел на меня, я тут же вскочила на ноги и улыбнулась. С ним рядом я всегда была радостной, даже если мне было плохо. Я не хотела огорчать его и так немолодое сердце.

– Доброе утро, – я старалась говорить весело.

Но по глазам дедушки было видно, что старания мои оказались напрасны.

Представьте себе сосуд, наполненный водой. В него помещают небольшую свечу так, чтобы она не утонула, и накрывают ее стеклянным куполом, чтобы она горела в нем, не касаясь воды. Свеча еще некоторое время продолжает светить, она находится в воде, но тем не менее огонек ее не гаснет. Когда кислород в стеклянном куполе заканчивается, от пламени остается лишь тонкая струя дыма.

Мое сердце билось, но я этого не чувствовала.

Я напоминала эту свечу. Я делала все для того, чтобы выжить, но в глубине души понимала, что рано или поздно утону. Потому что знала: оказавшись в воде, я, как и свеча, потухну и умру. И все же я не теряла надежду, хотя понимала безысходность ситуации.

Дедушка словно понимал все мои чувства. Только в реальности он не мог их понять, а был способен всего лишь догадываться. Он не мог знать, как меня пожирал огонь, появившийся в груди и распространившийся по всему телу. Он не должен был знать этого.

– Доброе утро, внучка. – Каждый раз, когда он использовал это обращение, сердце на миг останавливалось. Так случилось и в этот раз. Услышав его мягкий голос, я почувствовала себя спокойно. – Завтрак готов. Будешь здесь есть?

Я знала, что он хочет, чтобы я спустилась вниз. Ему было больно от того, что я оставалась одна.

– Я скоро спущусь.

Дедушка улыбнулся и подошел ко мне. Его лицо сияло от волнения.

– Сегодня я хочу тебя кое с кем познакомить. Если ты не будешь сидеть в комнате… – дедушка на секунду замолчал, словно боясь сказать что-то не то, а потом посмотрел с нежностью, совсем как папа. – Если захочешь остаться у себя в комнате, конечно, оставайся. Но я хочу видеть тебя. Сможешь уделить мне пару часов?

Я широко улыбнулась.

– Конечно, Демироглу! – ответила я громко. Дедушка хихикнул.

Мне очень нравилось называть его Демироглу.

– Значит, Демироглу, да? – Его брови взметнулись вверх. – А что с «дедушкой» не так?

Он делал вид, будто злился, но у него это совсем не получалось.

Я пожала плечами.

– А ты ко всем обращаешься по фамилии. Ко всем, кроме меня, – ответила я, и улыбка медленно сошла с его губ. В его взгляде теперь была какая-то горечь.

– Я бы очень хотел, чтобы ты стала Демироглу. – Дедушка внимательно посмотрел мне в лицо.

– Еще не поздно.

Он с нескрываемым волнением спросил:

– Ты правда хочешь этого?

Я быстро кивнула. Дедушке не нужно было знать, как много слез я пролила из-за этого за все прошедшие годы.

– Больше всего на свете!

Он улыбнулся так, словно хотел содрать корочку с уже давно подсохших ран.

– Ну тогда начнем этим заниматься. Я скажу Решату, чтобы нашел адвоката. Вот прямо сейчас и скажу! – Он в последний раз посмотрел прямо мне в глаза, словно ища в них одобрения, а затем вышел из комнаты. Он и не подозревал, насколько взволнована была девушка с разбитым сердцем, которую он только что оставил.

Мой взгляд остановился на фотографии маленького Гюнала, которая стояла в рамке на тумбочке, и я тихо вздохнула.

– Папа, я так полюбила твоего папу, – пробормотала я. – Он такой же, как ты, бесшабашный. Он не боится показать свою любовь. Я бы сказала, что он почти твоя копия. Как будто он был послан, чтобы помочь мне пережить эти дни…

Я не позволила себе расплакаться. Заставив замолчать полный горечи внутренний голос, я привела себя в порядок и спустилась вниз.

На улице было холодно, поэтому стол накрыли в доме. Дедушка говорил, что лето в Урфе ни на что не похоже. Я подумала, что получится, наверное, приехать сюда и летом. Мне бы хотелось сесть в саду и почитать книгу. А может, даже и написать свою.

Тут за моей спиной раздался зычный голос Юсуфа:

– Доброе утро!

Я вздрогнула и обернулась.

Мы слышим. Чего ты так орешь?

Я прижала большой палец к нёбу[9] и недовольно произнесла:

– Доброе утро?

Он выглядел очень счастливым.

– Что за веселье? Все потому, что увидел свою девушку? – поинтересовалась я.

Он потянул горловину своей водолазки и широко улыбнулся:

– Клянусь, да, именно поэтому!

Эти слова он просто прокричал, а потом сразу виновато посмотрел на нас. Мое удивление, должно быть, отчетливо читалось на лице, поэтому Юсуф извинился еще и вслух:

– Не рассчитал громкость голоса, извини. Я сделал ей предложение!

У меня глаза округлились от удивления:

– Что?!

Теперь и я кричала.

– Она ведь сказала «да», верно? Иначе ты бы не был так счастлив.

Он сжал руку в кулак, резко выбросил его вперед.

– Да! – опять прокричал Юсуф.

– Поздравляю, Юсуф, – сказала я, искренне радуясь за него, и протянула ему ладонь. Двумя руками он пожал мою, а затем стал ее трясти. – Скорейшей свадьбы. Иншаллах[10], улыбки всегда будут на ваших лицах.

Юсуф, ты сейчас руку нам оторвешь!

– Аминь! Аминь! – ответил он весело. – И тебе того же!

На этих словах Юсуф подмигнул мне.

Если бы он знал, что творится у меня внутри, то молчал бы, ведь иначе я бы отругала его за то, что он сказал. Но я больше не была человеком, который показывает все свои эмоции. Именно поэтому Юсуф ни о чем не догадывался.

– Ну ладно, я пошел! – весело сказал он и выпустил мою руку так резко, словно собирался отбросить ее подальше.

Ну давай, оторви мне руку. Для тебя не жалко!

Юсуф быстро покинул комнату, почти подпрыгивая.

«Псих!» – подумала я, потирая запястье.

Затем пошла на кухню, где столкнулась с тетей Хатидже. Мы поздоровались и начали вместе накрывать на стол. Когда дедушка спустился вниз, он выглядел таким же счастливым, как и Юсуф.

Кажется, я единственная в этом доме только притворялась радостной.

Вообще-то я была счастлива. Наконец я нашла свою родную семью, которой мне не хватало много лет. Меня приняли, и это очень облегчало мое положение. Но все равно где-то внутри сидела маленькая девочка, которая забилась в самый темный уголок моей души и плакала. Чувства, которые я спрятала далеко-далеко, чтобы не проживать их, ждали момента, чтобы вырваться наружу.

Они могли потерпеть. Торопиться мне было некуда.

На протяжении всего завтрака улыбка не сходила с лица дедушки, отчего я тоже постоянно улыбалась. Он выглядел таким же довольным и когда вел меня в новое место, расположенное в двадцати минутах ходьбы от особняка. По дороге он радовался, как маленький ребенок, начиная делиться своими воспоминаниями о моем отце.

В глазах дедушки папа был все еще юным мальчиком. Ничего бы не поменялось, останься он в живых.

Я тоже прошла через боль и страдания, и они не угасли до сих пор. Но то, что испытал дедушка, было намного тяжелее. Один из его детей был убит, а другой изгнан? Позже он получил известия о смерти и второго сына. Потом узнал, что над ним расправились самые близкие ему люди. Словно этого оказалось мало, вдобавок ему стало известно, что могила сына пуста. Внучка, о которой он узнал спустя долгие годы, выросла, считая его кровным врагом. Некоторые люди помешали ему найти ее.

Как Баран Демироглу все это выдерживал?

Когда мы остановились перед входом в место, которое напоминало ферму, дедушка повернулся ко мне. Глядя ему в глаза, я не смогла понять, что же помогало держаться ему все эти годы.

– Боишься лошадей? – спросил он нерешительно.

Я широко раскрыла глаза и с волнением спросила:

– Мы что, пришли на лошадях кататься?

Дедушка кивнул.

– Боюсь? Да я обожаю лошадей! Когда я была маленькой, папа водил меня кататься на них. Каждый раз я просто бежала туда с удовольствием.

Не дожидаясь дедушки, я зашла в ворота и быстрым шагом двинулась к человеку, которого увидела издалека. Поздоровавшись с тем, кого я приняла за конюха, я спросила со знанием дела:

– Где лошади?

– Стой, дорогая, не торопись. – Дедушка положил руку мне на плечо. Он был взволнован не меньше моего, но старался не показывать этого. – Ты уже давно не садилась верхом, могла и подзабыть что-то. Пусть Эргин поможет тебе.

Я не могла спорить с этим, поэтому мы вместе двинулись в сторону конюшни.

– Посмотрим, что сделает наша бандитка, когда тебя увидит? – пробормотал дедушка, а я про себя повторила: «Что? Бандитка?»

В конюшне было около десяти лошадей. Несколько жеребят только-только родились. Осмотрев с азартом всех коней, я спросила:

– С кем же мне тут надо познакомиться?

Надеюсь, нас эта бандитка с себя не скинет.

Конюх открыл дверь одного из загонов и сказал:

– С гюналовской. Она бандитка с самого рождения.

Я замерла. У папы что, была своя лошадь?

– Я просто понять не могу, чего она такая непослушная. Совсем не похожа на своего хозяина, – продолжал рассказывать конюх.

Я посмотрела на дедушку и с надеждой спросила:

– Это папина?

– Да. Она родилась незадолго до отъезда Гюнала. Твой отец присматривал за ней, но на моей памяти они только раз вместе выезжали. И то, твой отец не смог ее оседлать. Она только рядом с ним была спокойной, твоему папе это нравилось, конечно, – весело сказал дедушка. – Познакомься-ка с ней. Только близко не подходи. Если она снова разнервничается…

– Я хочу попробовать, – неожиданно для себя выпалила я.

Конюха развеселила моя храбрость, он сделал жест, чтобы я подошла ближе.

– Только будь осторожна, – сказал он и приблизился к стоявшей в углу лошади. – Наша девчонка людей не любит. Да и животных тоже.

Когда я увидела на черной лошади коричневые пятна, мое сердце быстро-быстро забилось. Я впервые стояла так близко к живому существу, которое помнило папу, принадлежало ему.

Однако, в отличие от меня, лошадь совсем не обрадовалась гостям и всячески это нам показывала, постоянно нервно двигаясь назад-вперед. По звукам, которые она издавала, я поняла, что нас здесь видеть не хотят, но все равно не смогла удержаться и приблизилась к ней. Я хотела сделать то, чего не получилось у папы: оседлать эту лошадь.

Я подняла руку вверх и мягким, как мне казалось, голосом произнесла:

– Привет.

Ляль, кажется, от этого пользы никакой не будет. Может, дать ей морковки?

Когда я сделала шаг к ней, она топнула передней ногой. Кажется, лошадь готовилась броситься в мою сторону. Дедушка попытался оттянуть меня назад, но я уверенно сказала ему:

– Все хорошо. Если она кинется, я убегу.

Конюх попросил меня быть осторожной:

– Встань-ка немного поодаль, дай ей время привыкнуть к тебе.

Он положил перед ней сено? Но строптивая лошадь продолжала сверлить меня глазами.

Но так же нельзя вести себя с дочерью хозяина!

Дедушка нервничал, опасаясь, что в любую секунду может что-то произойти:

– Это плохая идея. Иди сюда, давай лучше познакомим тебя с другой лошадью.

Я не двинулась с места, не давая ему обмануть себя.

– Ну же, не упрямься, – раздраженно сказал дедушка.

Неужели эта лошадь пошла характером в дедушку?

Не обращая внимания на его слова, я сделала еще шаг по направлению к лошади.

– Как ее зовут? – спросила я, и лошадь тут же заржала.

– Сиа, – ответил дедушка.

Я широко улыбнулась. Все-таки папа был неисправим.

– Хэй, Сиа! – позвала я, но лошадь посмотрела так, будто хотела убить меня на месте. – Я вроде как твоя подружка. Я дочь Гюнала.

Сиа заржала еще громче.

– Я твой друг, – сказала я и сильно топнула ногой.

Дедушка взволнованно предупредил:

– Внучка, близко не подходи к ней!

Говорят, что собака лает, но не кусает. Интересно, можно ли то же самое сказать о кобыле, которая ржет?

Ляль, может, поговорим о подобной ерунде в другое время, например, когда нам не будет грозить опасность?

В тот момент, когда я приблизилась еще немного, Сиа почти встала на дыбы. Но я не испугалась и подошла к ней. Сиа замерла. Волнение от того, что я вот-вот прикоснусь к лошади, принадлежавшей папе, оказалось сильнее страха. Я протянула руку. Дедушка с конюхом приказали мне остановиться, но я их не послушала. Сиа громко дышала. Только я собиралась коснуться ее гривы, как она резко мотнула головой. Я уже собиралась было подумать, что она социофоб. Но я не испугалась и протянула к ней ладонь. А когда коснулась ее, она резко вздрогнула и отошла. Она не заржала и перестала вести себя так, будто собиралась броситься на меня. Моя смелость, казалось, шокировала ее.

– Не так резко, дорогая, – прошептал дедушка.

Он сказал это нам или Сиа?

– Все хорошо, девочка, – сказала я, поглаживая ее гриву, но затем мои брови сдвинулись. Я посмотрела на дедушку. – Это же кобыла, да?

– Да, но у нее вырезаны яичники.

Я была уверена, что причина этого решения заключалась в том, что она не хотела спариваться ни с каким конем и была агрессивной.

Я еще раз дотронулась до ее гривы и тихонько позвала:

– Сиа?

Хоть она и не полностью повернула голову в мою сторону, один ее глаз я видела. Сиа делала резкие вдохи.

– Думаю, ты все-таки разрешила мне тебя трогать. И мы стали друзьями, так?

Сия заржала, словно не соглашаясь со мной.

– Нет, ты ошибаешься. Мы стали с тобой друзьями! – настаивала я.

Когда одну руку я поднесла к морде Сиа, конюх взволнованно окликнул:

– Осторожнее!

Я послушалась и очень медленно погладила лошадь. Она хоть и давала понять, что не хочет этого, все-таки не особо сопротивлялась. Я старалась не замечать ее ржание и попытки время от времени отойти от меня. Кажется, я тоже ей понравилась. В противном случае она бы резче отреагировала на то, что я загнала ее в угол, чтобы подружиться. По крайней мере, я надеялась, что это так.

Когда через несколько минут мы вышли из конюшни, я улыбалась. Юсуф приблизился и помог мне оседлать Сию. Хоть меня и испугало возмущение лошади таким поворотом событий, но я была полна решимости и не собиралась сдаваться. Если бы не Эргин, я бы уже давно сломала ногу, но пути назад не было.

Сердцем я чувствовала, как папа наблюдает за мной и как он хочет, чтобы я продолжала. Он никогда не любил сдаваться. Я тоже.

Юсуф шел рядом со мной.

– С Томурджуком вы бы лучше поладили, – сказал он и поддержал меня за талию. Я поудобнее устроилась в седле и крепче сжала поводья.

– Надеюсь, ты не упадешь, – добавил Юсуф многозначительно и вставил мои ноги в стремена. Он посмотрел на меня так, будто говорил: «Ох и хлебнем мы с тобой проблем».

Я пропустила эти слова Юсуфа мимо ушей, потому что кое-кто следил за мной и был счастлив. Мой дедушка. Он стоял, держа руки за спиной, и наблюдал за мной. Я улыбнулась ему. Он отбросил свое беспокойство и смотрел на меня с гордостью. Ясно было, что он рад, потому что я не спасовала.

По одну сторону от меня был Эргин, по другую – Юсуф, и вместе мы начали медленно двигаться вперед. Сиа вела себя тихо, хоть иногда от ее движений меня потряхивало. От этого я выпрямилась. Я давно не ездила верхом. Хоть я и нервничала немного, все равно была очень счастлива. Я вновь обрела уверенность в себе, и мне хотелось гулять вот так с Сией часами.

Лошадь шла вперед, а меня до костей пробирал колючий и холодный ветер Урфы. Хорошо, что дедушка попросил меня одеться теплее.

– Отлично идешь. Но все равно будь внимательна, – сказал Эргин, через несколько метров отошел от нас и направился к дедушке. Но Юсуф не был настроен так же позитивно.

– Ты, может, и не замечаешь, но она все еще на взводе, – заявил он. Я подтолкнула лошадь пятками, и он ускорил шаг вместе с нами. – Не надо так быстро!

– Не кричи! – сказала я тихим, но грозным голосом. – Ты пугаешь животное!

Он косо посмотрел на меня:

– Сыла тоже так говорила, а потом два месяца на ногу наступать не могла.

Теперь понятно, чего он так боялся. Думал, что я могу упасть так же, как и его девушка.