Слезы князя слаще сахара

Размер шрифта: 13

Серия «Sugar Love. Вселенные ITA GOTDARK»

Иллюстрации и оформление ITA GOTDARK

1

Мороз ударил резко, как всегда. Но, как и всегда, самые лютые стужи Зимогории не могли сравниться с холодом в моем сердце.

Слишком долго я мерзла от одиночества.

Единственными крохами тепла, которые я знала, были огонь в печи и мягкие шерстки козлят. Я старалась искать радость в простых и милых вещах, в рукоделии и красоте природы. Иногда мне это удавалось. Но все чаще я грезила, что однажды кто-то вдруг придет и заберет меня…

Напрасно я о таком мечтала.

Может, так я и накликала беду. Но с каждым днем все больнее было сознавать, что сестры никогда не примут меня в свой круг. Их взгляды, полные безразличия, были тяжелее любой, даже самой трудной работы.

С годами становилось только хуже. Со мной заговаривали, только чтобы дать задание. Причем их все чаще выбирали нарочно с тем расчетом, чтобы я не справилась. Вот и сегодня вместо обычной воды из колодца потребовали натаскать другой, из дальнего озера. Сестры прекрасно знали, что я не успею несколько раз добежать туда и обратно. И на особый вечер опоздаю.

Только раз в году монастырь открывался для прихожан. В другое время жители окрестных деревень могли лишь оставить свои просьбы и пожертвования у входа. И вот сегодня им наконец разрешили пройти за ворота. На обряд, на редкое таинство. Мне так хотелось тоже поприсутствовать, понаблюдать хотя бы за подготовкой.

Я опустила ведро, и то глухо ударилось о тонкую корку льда. Сперва не хотело уходить на глубину, однако, как только глотнуло черной воды, ухнуло так, что чуть было не утянуло меня за собой. Не без усилия я вытащила его. Взялась за второе.

Пока руки были заняты, мысли снова и снова возвращались к обряду. Я бросила пустое ведро болтаться на поверхности озера и вытащила из-под одежды нательный крестик. Сжала его в пальцах и спросила у Великой Матери: как мне поступить? Осмелиться ли отложить работу и бежать, чтобы взглянуть на вечер хоть краешком глаза?

Если да, то мне нужен был знак. Хоть какой, пусть даже самый маленький. Я зажмурилась и горячо поцеловала подвеску, затем снова спрятала. Замерла, затаив дыхание.

Увы, знака мне не дали. Не вспорхнула с голой ветки и не закричала длиннохвостая сорока. Резкий порыв ветра не свалил на меня снежную шапку с дерева. Лес остался молчаливым и безучастным.

Я вздохнула и зачерпнула воды, а когда вытащила ведро, то заметила что-то светлое, плавающее в нем. Уже хотела выбросить, решив, что это сор, но вдруг разглядела слегка завядший цветок. В такую-то пору? Теперь цветов было уже не встретить.

Его лепестки казались столь хрупкими, что было страшно дотронуться до них. Сердце сладко заныло в груди. Наклонившись к воде, я поискала другие цветы, но больше ни одного не нашла. Этот явно был особенным.

Может, это и был мой знак?.. Я поднялась с колен и схватилась за ведра.

Когда я добралась до церкви, уже стемнело. Я не осмелилась выйти вперед и притаилась за старой березой.

Обряд вот-вот должен был начаться: деревенские уже собрались во дворе, и храм, пропитанный годами молитв и свечной копотью, готовился распахнуть свои двери.

Другие девушки толпились у крыльца, заметно волнуясь. Этим вечером одной из послушниц предстояло стать настоящей монахиней. Я тоже была послушницей, но…

– Зачем пришла? Твоя очередь никогда не настанет.

Я вздрогнула и только тогда заметила рядом двух закадычных подружек, сестер Аетию и Симеону. Они подошли незаметно и застали меня врасплох. Возможно, предвидели, что я осмелюсь прийти, и искали нарочно.

Любимицы монастыря, сегодня они стали соперницами. Выбрать, скорее всего, должны были одну из них. Из-за этого обе явно нервничали и потому даже между собой держались отстраненно.

– Обеих вас тоже выбрать не смогут, – еле слышно ответила я, скользя взором по темной полоске леса, обрамляющей землю обители. Я уже пожалела, что пришла, и отчаянно хотела убраться куда-нибудь подальше.

– Даже если не сегодня, значит, в следующий раз, – заявила Симеона. – А ты всегда будешь прятаться в своей келье и тихо плакать.

Она словно прочла мои мысли, и это больно кольнуло меня.

– И поправь уже, наконец, свой платок, – скривилась Аетия. – Опять твои космы русые торчат.

Она дернула меня за выбившуюся прядь у лица.

Ох. Наверно, пока я бежала, узел платка ослаб, а коса растрепалась. Я торопливо убрала непослушные волосы за уши и поправила ткань, чувствуя себя неловко, словно выставленная напоказ.

– Бесполезные старания. – Симеона возвела к небу надменный взгляд. – Все равно у нее весь подрясник грязный. То пыль, то щепки, то сено, то козья шерсть. Что нам теперь, ее еще и отряхивать?

Мои щеки запылали от стыда. Сестры всегда смотрелись образцово в своих простых, но чистеньких подрясниках. Если бы я только и делала, что молилась и пела в хоре, мой выглядел бы точно так же…

Резкий звон колокола ударил по ушам. Двери храма распахнулись, и на черное от времени крыльцо вышла игуменья, наша матушка-настоятельница.

Матушка… Только в шутку я могла назвать таким ласковым словом эту женщину. Но больше мне некого было так называть. Никто из нас, даже Симеона и Аетия, не знал родных матерей. У ворот монастыря часто оставляли ненужных детей. Конечно же, девочек. Так что монастырь Святых Яслей стал нашей общей колыбелью.

У меня против воли вырвалась горькая усмешка.

Деревенские тут же стали кланяться, причитать: «Благословите, матушка!» Они сразу узнали ее, хотя настоятельница отличалась только высоким головным убором. Ее лицо, как и у всех остальных монахинь, всегда было завешено непроницаемым покрывалом.

Та, кого выбирали для посвящения, тоже должна была закрыть свое лицо. Обряд раз и навсегда забирал ее из мира, лишал внешности и личности. Оставлял только приглушенный голос из-под тяжелых складок ткани. Несмотря на это, каждая из нас мечтала о том дне, когда ее простой подрясник сменится на величественные ризы монахини.

Из-за покрывала невозможно было понять, куда смотрела настоятельница, но по моей спине пробежали мурашки. Я испугалась, что она могла заметить меня. Не следовало стоять здесь и мозолить ей глаза.

Потому что общая нелюбовь ко мне пошла из-за нее. Другие только повторяли. Вот только почему игуменья возненавидела меня?..

Симеона прошипела, словно змейка:

– Теперь тебя накажут.

Мне подумалось: как и всегда. Вся моя жизнь была бесконечной чередой наказаний. Разве можно быть настолько виноватой?

Настоятельница подняла узловатый палец, призывая к тишине. В воздухе повисло ожидание. Наконец она объявила, низко и властно:

– Мы выбрали ту, кто войдет в наш круг. Сестра Симеона, подойди сюда.

Среди девушек пробежал шепоток. Я не обернулась и не посмотрела на Симеону, потому что не хотела видеть ее торжества. Однако, проходя мимо, она нарочно задела меня плечом. Достаточно сильно, чтобы я пошатнулась. И конечно, она сделала вид, что даже не заметила этого, пока шла к ступеням с высоко поднятой головой.

Так и знала, что этим все и кончится. Особенный вечер для них – но не для меня. Для меня – обычные насмешки и издевательства. В груди поднялась волна обиды, что-то застучало в ушах. Хотелось ответить, хотелось сказать ей что-то резкое, но роптать было нельзя. Я спрятала дрожащие руки в складках подрясника, и задубевшая ткань неприятно уколола пальцы.

Я сказала себе: неважно, Мирия. Забудь. Это просто Симеона, она такая. Ты тысячу раз сносила тычки, так что же вдруг изменилось сейчас?

Не знаю… Может, дело было в том цветке? Я ведь даже взяла его с собой, спрятала на удачу. Но, глядя вслед Симеоне, я поняла, что никакой это не знак. Глупо было надеяться хоть на что-то. Сколько бы воды я ни перетаскала, сколько бы ни вынесла грубых слов, никогда не бывать мне монахиней, не надеть покрывала.

Мне захотелось избавиться от цветка как от свидетельства, что судьба вновь надавила на мои незаживающие раны. Но глупая, неубиваемая надежда все еще жила в душе, и рука не поднялась…

Тем временем настоятельница жестом пригласила прихожан следовать за ней. Толпа безмолвно устремилась в храм. Деревенские были странными – угрюмыми и мрачными, – и нам запрещалось с ними разговаривать.

Оставшихся послушниц матушка отослала:

– Возвращайтесь в кельи. И помолитесь за сестру.

Еще недавно полные чаяний девушки неохотно покинули двор. Наверное, все они в этот момент чувствовали себя совсем как я. Никто из них не хотел просто работать, и, конечно, никто не хотел сидеть за полупустым столом в монастырской трапезной. Все хотели пересесть за отдельный, богатый стол, где по обе стороны от настоятельницы заседали настоящие монахини.

Даже Аетия, фыркнув, ушла. Я осталась одна. Ранняя ночь уже накрыла двор, сжав мир до клочка под тускло горящими окнами храма. Я все глядела на эти окна с узорчатыми решетками и не могла отвести глаз.

Я думала о том, что Симеона уже никому никогда не расскажет о таинстве, когда пересядет за стол к настоятельнице. Но я была полна решимости выяснить все сама. Должна была узнать, чего лишена.

Собравшись с духом, я осторожно поднялась по ступеням и аккуратно приотворила тяжелую дверь, за которой таились запахи воска и ладана.

Деревянный храм был полон крестьян, лица которых блестели от свечных огней. Симеона стояла в центре, на возвышении, окруженная старшими сестрами. Те держали концы закрывающего девушку покрывала – открытой оставалась только нижняя половина ее лица.

Меня отвлекла настоятельница, которая звучно обратилась к прихожанам:

– Братья и сестры, мы собрались для священного таинства. Сегодня Симеона примет на себя все ваши болезни и страдания. Она станет сосудом, в который перельются ваши недуги, чтобы вернуть здоровье и счастье вашим домам.

Мои глаза распахнулись, а тело ослабло. Я прислонилась к дверному косяку, чтобы не упасть.

– После обряда Симеона будет навсегда завешена покрывалом, чтобы вид ее болезней не внушал никому ни сожаления, ни страха.

Значит, уродства, отметины недугов, язвы… Вот что все остальные монахини скрывали под своими плотными тканями… Вот почему все они были так слабы, что занимались только книгами и нашим воспитанием. Больным, им было просто не под силу монастырское хозяйство.

Я не могла перестать смотреть на Симеону. Я пока еще помнила ее глаза и представила плещущийся в них страх. Ее губы задрожали, и мне вдруг стало так жаль ее. Она, как и я, впервые узнала настоящую суть обряда.

Но… Все их болезни? Так ведь сказала настоятельница? Вот только прихожан собралось слишком много… Слишком много для нее одной!

– Не бойтесь и не жалейте ее, – продолжила игуменья. – Так вы сделаете ее подобной ангелу. Через это проходят все монахини. Так велит нам Великая Мать.

К моему ужасу, обряд продолжился. Симеона просто не могла сбежать, а мне ничем нельзя было ей помочь. Прихожане по очереди подходили к ней и наклонялись, подставляя лбы к ее губам. Симеоне приходилось целовать их, будто благословляя.

От этого зрелища мне стало дурно. К горлу подступила кислая тошнота. Я сделала шаг назад. Еще шаг. Ноги сами понесли меня прочь, подальше от Симеоны и от обряда. Я выскочила из храма, и ветер тут же ударил меня в лицо, приводя в сознание.

Ужас, который сжал мое сердце, уступил место другому, постыдному чувству – облегчению. Не я была избрана. Не на меня надели покрывало. Не меня заставили стать вместилищем для чужих страданий.

Может, зря я столько жаловалась?..

Но едва я смогла отдышаться, как на заснеженный двор вдруг въехали несколько всадников.

Я охнула, потому что прежде не видела таких мужчин, только стариков и маленьких мальчиков. Чужаки были одеты в дорогие тяжелые плащи. На поясе у каждого висело по мечу. Замерзшие травы хрустели под копытами их мощных лошадей. Мужчины были воинственными. Пугающими. И явно торопились куда-то.

Первый всадник, высокий и широкоплечий, лихо спрыгнул с коня и бросил поводья другому. Он почти не замедлился, уверенным шагом направившись к крыльцу. Наши взгляды могли бы встретиться, но он не удостоил меня вниманием. Длинный темный плащ взметнулся за ним, когда незнакомец взлетел по ступеням храма и вошел внутрь. Другие всадники поднялись следом и, будто стража, встали по бокам.

Внутри храма вдруг началось какое-то движение. А я все не двигалась, точно приросла к земле. И только когда в дверях показался головной убор настоятельницы, я, опомнившись, спряталась за глухим заборчиком крыльца.

– Далеко вы забрались от Чарстеня… Но пришли не в самый подходящий час, – сказала игуменья не без тревоги. – Что Князю потребовалось от нашего скромного дальнего монастыря?

Князю?.. Я окончательно растерялась. Я выглянула, не в силах сдержаться. Предводитель всадников достал свиток с печатью и молча протянул его настоятельнице. Печать на бумаге действительно походила на герб, достойный княжеского рода. По напряженно-прямой осанке обычно согбенной игуменьи я поняла: тут что-то не так.

Она вскрыла свиток, медленно, словно не желая узнавать, что там.

– Что за новшество? – ее голос разрезал воздух. – Отдать вам ту, кого избрали?!

Мужчина кивнул.

– Нет, – коротко бросила настоятельница, едва скрывая гнев. – Симеона принадлежит монастырю, она уже прошла обряд. Вы опоздали.

– Без девушки мы к Князю не вернемся, – заспорил мужчина.

Настоятельница горько, устало вздохнула.

– Тогда забирайте другую послушницу. Мирию. Она послужит ему верой и правдой.

Я зажала рот ладонями. Что?.. Она так легко отдаст меня? Впрочем, кто бы сомневался.

На мою удачу, чужак не собирался соглашаться:

– Зачем нам какая-то девка, которую вы сами сочли недостойной избрания? – сказал он низко, с насмешкой, с какой-то удалой хрипотцой. – Князю нужна та самая. Мы приехали за настоящей монахиней.

– Берите Мирию, я вам говорю, – голос игуменьи едва заметно сломался. – От сердца отрываю. Она мне не только по вере, но и по крови родная. Она дочь моя.

Двор храма вокруг меня словно пошатнулся. Я задохнулась от невероятных, невозможных слов. Матушка-настоятельница не могла быть моей матерью. Меня, как и всех остальных, подкинули к воротам монастыря.

– Как так? – голос мужчины прозвучал озадаченно. – Вы ведь должны были остаться нетронутой.

Неужели человек Князя так открыто грубил настоятельнице?..

– И осталась, – голос игуменьи сорвался на странное, почти утробное рычание, как будто она пыталась скрыть слишком великую боль. – Она передалась мне во время обряда. Вместе с недугами прихожан. Я носила ее в себе, как любую другую болезнь. И выносила, и родила.

Мои ноги подкосились. Я передалась ей, как болезнь?.. Она меня родила?..

– Но если она рождена от скверны, значит, хворает сама, – настаивал мужчина. – Князю такая не нужна.

– Найдите ее. Вы убедитесь, что она весьма здорова. И очень стремится к обряду.

– Молитесь, чтобы она ему угодила, матушка.

Мои пальцы невольно провели по крестику под одеждой. Я смотрела на мужчин, словно они были самой судьбой.

Вот и ворвался в мою жизнь тот самый кто-то. Сам не пришел, зато прислал людей, чтобы забрали меня с собой.

2

Не так я себе это представляла.

Люди Князя меня пугали: темные, лощеные, как вороны, и такие же неприветливые, с пустыми взглядами.

Мысли о путешествии с незнакомцами обострили страх – нас всегда учили бояться их, прятаться от их внимания. Даже если приказ Князя защищал меня, все равно это было жутко… и неправильно. Страшно было даже представлять, каково это – оказаться среди них совсем одной, без сестер.

Мне так хотелось спрятаться, забиться в дальний уголок и хорошенько подумать обо всем. О собственной судьбе, о том, что стало с Симеоной, и о словах настоятельницы. Все это было чересчур… Но куда мне было податься?

Первой мыслью было укрыться среди скота. Упасть на подстилку из сена, обнять моих козочек, зарыться носом в их мягкую шерстку. Но настоятельница наверняка бы об этом догадалась и подсказала искать меня там в самую первую очередь. И в собственную келью я тоже не могла вернуться: это место осмотрели бы сразу после.

В чужие кельи проситься не имело смысла: другие послушницы немедленно выдали бы меня. Отроковицы могли помочь, но поставить под удар детей я бы не смогла.

Оставалось только броситься к лесу. Я посмотрела на заснеженное поле и поняла, что люди Князя мгновенно нашли бы меня по следам. А если нет, тогда холод леса забрал бы мою душу ночью.

Ничего не оставалось, как только покориться судьбе. Я сказала себе: да и пускай. Вряд ли Князь и его люди могли быть хуже игуменьи с ее прихлебательницами. К тому же мысль, что впредь им некого будет мучить, утешила меня.

Я вышла из своего укрытия и поклонилась гостям. Тихо призналась:

– Мирия – это я.

Игуменья едва заметно дрогнула, затем раздраженно всучила свиток обратно человеку Князя.

– Видите?.. – процедила она. – Сама напрашивается. Забирайте.

Мужчина посмотрел на меня, и что-то в нем едва заметно изменилось. Окружающая его опасность будто расступилась при моем появлении. Значило ли это, что он счел меня подходящей? Или что-то иное?

– Так вот ты какая, послушница. Беги попрощайся. Только быстро, нам пора уезжать. Вещи собирать не надо.

Его слова прозвучали бесцветно, но в них ощущалась доброта, которая подстегнула во мне надежду. Не каждый подумал бы о моих чувствах, и это придало ему благородства в моих глазах. К тому же Князь, похоже, собирался дать мне что-то из необходимого для жизни. Это был хороший знак.

В подтверждение мужчина молча снял и отдал мне свой тяжелый длинный плащ. Отделанный каймой, он выглядел величественно и прямо излучал силу и статус. Я сжала плащ в руках, не зная, как поступить с ним, но неожиданные мягкость и тепло нагретой ткани успокаивали.

Ко мне, простой послушнице, люди Князя отнеслись так почтительно… Если подумать, их мрачный вид и мечи не так уж меня и пугали.

Между тем бежать прощаться мне все равно не пришлось бы, потому что все сестры и так уже сбежались из келий на шум. Теперь они стояли в тени и глазели, не решаясь выйти на двор. Их взоры отдавались неприятным покалыванием на коже. К вниманию я не привыкла, к тому же свидетели усилили чувство неотвратимости и неправильности. Прежде праздно наблюдать никому из нас не дозволялось.

Обряд, похоже, перестал быть главным событием, уступив место прибытию богато одетых незнакомцев. И тому, что меня вдруг забирали.

Я огляделась, но ни к кому, конечно же, не подошла. Скучать ни по кому я бы не стала.

– Благодарю вас, милые сестры, за дружбу и любовь, – сказала я.

Слова прозвучали горько, хоть я и старалась держаться с достоинством. В ответ послышались приглушенные вздохи и перешептывания. Сестры попрятали глаза.

– И благодарю за материнское тепло, дорогая матушка-настоятельница, – добавила я, избегая смотреть на закрывающую лицо игуменьи темную ткань.

Фигура настоятельницы словно превратилась в камень. Похоже, она поняла, что я слышала тот разговор.

Однако даже после услышанного игуменья не перестала быть для меня загадкой. Радовалась ли она, что я наконец убиралась с ее глаз подальше?..

– Все… Уже можем ехать, – произнесла я.

Кажется, человек был доволен, что ждать не пришлось. Он коротко усмехнулся и в два шага сбежал с крыльца.

Кони уже били копытами по земле. Главный повел своего коня под уздцы, а я пошла рядом. Остальные люди Князя верхом двинулись за нами.

Было в этой процессии что-то торжественное. Когда я проходила мимо сестер, те отступали подальше. Мне вдруг почудилось, что они мне завидовали, совсем как Симеоне, избранной в монахини. Не понимали, за что мне досталась такая честь. Наверняка представляли, как я стану жить в роскоши и служить не в нашем всеми забытом монастыре, а в столичном храме.

Я прогнала прочь тревожные мысли о том, зачем вдруг могла понадобиться Князю. Мой шаг стал более уверенным, несмотря на страх.

Ничего нельзя было исправить, и я понимала, что еще не раз испугаюсь. Но в этот момент я чувствовала только тихую радость от того, что была в этом месте в последний раз. И единственная, с кем я от всей души попрощалась, – со старой собой, которую тут оставляла.

Я знала, что дорога, уходившая от монастыря, вела к деревне. Но теперь, ничем не подсвеченная, она терялась в почти кромешной тьме. Только луна, которая изредка выглядывала из-за облаков, указывала путь.

Внезапно я заметила на дороге нечто темное. У обочины стояла большая крытая повозка. Закрытая наглухо, она излучала странную, давящую таинственность, и внутри у меня все заныло от тревоги.

Я замедлила шаг, не в силах оторвать от повозки взгляд. Должна ли я ехать в ней? Но зачем столько места?..

Внезапно где-то совсем рядом послышался грубый мужской голос:

– Что-то долго в этот раз… И куда ему столько девок?

– Да они ему на месяц, – басовито ответил второй. – На дольше не хватит.

Испуганная, я посмотрела в сторону, откуда донесся разговор, и наткнулась взглядом на стоящих у елей мужиков. Те лениво подтягивали штаны…

Я тут же отвернулась, зная, что лучше об этом не думать, но прекрасно понимая, что вид их грязных рук все равно будет являться мне в кошмарах.

– Забирали бы тогда сразу всех, что подросли. Зачем по одной таскать? – продолжил первый мужик.

Его напарник низко хохотнул:

– Из-за всех поднимется вой. Совсем дурень?

Слова этих мужчин обострили мое волнение. А проводник мой вдруг вскипел от ярости:

– Вы двое! – рявкнул он. – Какого беса не следите за повозкой?! А если разбегутся? Кто из вас ответит головой?

– Прости нас, воевода Грай, – пробормотал один из мужиков. – Да не беспокойся так. Повозку мы заперли.

– Что теперь? – спросил второй мужик.

– Все, – холодно ответил воевода. – Эта была последняя. Едем домой.

Я пошатнулась, заметив, каким злым он вдруг стал. Похоже, вся его забота и вежливость оказались лишь притворством, чтобы я не почуяла неладное и не подняла крик, не попыталась сбежать.

Он отнял у меня свой плащ и подтолкнул к мужикам, а те обступили меня и повели в сторону повозки. Оказалось, что ее боковая дверца была подперта снаружи какой-то длинной жердью. Когда жердь отняли, а дверцу отворили, я совсем запаниковала. Ноги стали ватными, но я все равно попыталась вырваться.

– Давай, давай, голубушка, – просипел один из мужиков. – Не заставляй нас тебя трогать.

На мгновение я замерла, и меня втолкнули внутрь так легко, словно я весила не больше пушинки. Я упала на что-то мягкое.

Изнутри пол повозки укрыли перинами, подушками и мехами. Она была подготовлена для долгой езды в непогоду и богато отделана – сплошь в дорогих тканях и с искусными украшениями, даже с фонарем. А еще, как я уже успела догадаться, она предназначалась не для меня одной.

Меня встретил десяток пар напуганных девичьих глаз, чьи обладательницы носили такие же, как у меня самой, церковные одежды. Однако их лица, изможденные и бледные, были мне незнакомы. Этих послушниц забрали не из нашего монастыря.

Утепленная, мягкая повозка оказалась ловушкой. В моей голове закружились слова тех людей: «Куда ему столько девок?» и «Да они ему на месяц. На дольше не хватит». Сердце сжалось от страха, когда я поняла, что у Князя были куда более темные замыслы, чем могло показаться. Неизвестно, какую судьбу уготовил он мне и моим сестрам по несчастью.

Что… что он собрался делать с нами?!

Повозка вдруг тронулась, и все в ней схватились за перины, пытаясь удержаться. Дорога оказалась крутой и ухабистой. Несмотря на выпавший недавно снег, колеса подпрыгивали и неприятно дергались на камнях.

Я обняла себя, чтобы унять дрожь. Попробовала отдышаться. Вокруг царила зловещая тишина: все девушки молчали, и было слышно только, как стучат о землю копыта лошадей, уносящих нас в неизвестность.

Хоть я и мечтала о дальних странствиях, но на самом деле никогда всерьез не рассчитывала покинуть окрестности монастыря. Всю жизнь проведя в его стенах, я только по рассказам знала о том, что лежит за его пределами.

В детстве старшие сестры учили нас грамоте и давали общие знания. Не раз нам говорили, что Зимогория – суровая земля.

– Эти места не зря так называются. Они все усыпаны горами, а еще густыми лесами и широкими бурными реками. Плоских равнин здесь не бывает. Всё холмы да обрывы. В нашей родине есть дикая, неукротимая краса.

Еще рассказывали, что вместо городов здесь чаще встречаются селения. Что живут тут охотой, сплавом леса, добычей железной руды и дегтярным промыслом. А еще солеварением и рыбалкой… Женским рукоделием…

Все в монастыре выросли с верой, что эти земли хоть и жестоки к телу, но говорят с душой. Ко мне они явно вознамерились быть жестокими во всех смыслах.

Я вздохнула, не имея возможности выглянуть в окно. Сидеть приходилось вслепую.

Повозка выехала на дорогу получше и теперь покачивалась так медленно и монотонно, что легко было задремать от усталости. Колеса время от времени протяжно скрипели, как будто тоже устали.

Даже в уюте перин морозное дыхание ночи пробиралось сквозь щели. Сперва оно ощущалось легкой прохладой на щиколотках, но постепенно заползало все выше.

Несмотря на это, воздух внутри был тяжелый, спертый из-за тесноты соседства многих девушек. Некоторые из них сидели, прижавшись друг к другу для тепла и утешения. На их щеках застыли следы от запекшихся слез, а пустые взгляды были устремлены в никуда, словно они сдались и больше не ждали спасения.

– Откуда вы? Как вас зовут? – не выдержала я тягостного молчания.

Мой страх оказаться среди мужчин единственной девушкой не оправдался, однако утешения это не принесло. Никто не пытался со мной познакомиться, все выглядели слишком затравленно.

– Я сестра Касиния, – после некоторого промедления откликнулась одна из девушек. Ее голос дрожал, а тревожные серые глаза напоминали затянутое облаками небо. – Из женской обители близ Весок. А ты?

– Сестра Мирия из монастыря Святых Яслей, – тихо ответила я. – Мы еще не успели от него далеко отъехать. Из деревень тут Хатки и Колодези. Тебя… выбрали для обряда?..

Она склонила голову в подобии кивка и больше не подняла глаз.

– Вероятно. Я об этом не знала, поскольку день таинства еще не настал. Просто эти люди вдруг ворвались в обитель, без спроса открыв ворота. Сестрам пришлось отдать меня, иначе мужчины грозились спалить все дотла.

У меня перехватило дыхание.

– Они способны на подобные бесчинства?!

– Спроси у других, на что они способны, – сестра Касиния угрюмо кивнула в сторону. – Разве тебя забрали не силой?

– Они были сдержанны… – Я задумалась. – Наверное, потому что в это время поблизости оказалось очень много деревенских. Но кто так ужасно поступает со святыми местами?..

– Для Князя нет ничего святого, так говорят, – прошептала еще одна девушка, очень маленькая. – О нем ходит много слухов. Я знаю об этом, потому что моя обитель находится близко к столице. Потому меня и забрали первую. Я Акилина.

– Что за слухи ходят о Князе? – навострилась я.

– Нет, только не снова, – всхлипнула одна из сестер. – Не начинайте, я и без того со страху умираю.

– Но я из дальнего угла и совсем ничего не знаю… Неизвестность тоже пугает.

Сестра Акилина придвинулась ко мне поближе и зашептала на ухо:

– Судачат, что он помешан на войне. Очень жестокий. Пытает и казнит своих врагов самыми зверскими способами.

Я вздрогнула. Эти слова подтверждали мои худшие опасения. Князь не просто так велел доставить ему монахинь, сам равнодушный к вере, не просто так забрал нас хитростью и силой.

– У нас утверждали, что он теряет рассудок, – тихо продолжила Касиния. – С каждым годом все безумнее… И что его замок хранит множество тайн. Никто не осмеливается прямо говорить о вещах, которые там творятся.

– Я слышала, что его зубы заточены, как у зверя, а на руках длинные черные когти… И что лицом он – чудовище.

Тень ужаса пробежала по лицам девушек при словах о зубах и когтях. Меня же эти замечания испугали меньше всего. Какая разница, как выглядит человек, если он творит бесчинства? И наоборот.

Чтобы унять тревогу, я вытащила из-под одежды крестик и поцеловала его. Затем принялась усердно молиться в надежде, что Великая Мать поможет этим девушкам. И мне тоже.

3

Я очнулась от дремоты, когда повозка вдруг замедлилась. Впереди раздался протяжный звук открываемых ворот. Вскоре створки сомкнулись позади, и этот звук, казалось, запечатал дорогу назад.

Даже без окон было понятно, что мы приехали.

Теперь путь оставался только один – в сердце владений Князя.

Нам наконец позволили выйти наружу, и я с трудом заставила работать закоченевшие ноги. А спустившись, вдруг почувствовала, как все вокруг качнулось, будто я все еще ехала внутри. Я схватилась за колесо, чтобы удержать равновесие.

Затем подняла глаза и впервые увидела замок во всей его мрачной красе.

Здание было огромным и чем-то смутно напоминало гибнущего зверя: такое же дикое, страшное и застывшее в неестественной позе, чтобы не потревожить ран. Трещины и выщерблины были шрамами на его шкуре, а балки и выступы – ребрами. В его башенках на крыше мне почудился изломанный хребет. Главный же вход вполне мог служить замку пастью.

Ветер поднялся и завихрился в закрытом пространстве двора, сорвав мой платок. Я поймала его, однако вырвавшуюся на свободу косу уже было не убрать… Нас повели дальше.

Едва ли внутри замка было теплее, чем снаружи. Зато уж точно темнее, да намного. Тут и там горели свечи, но их слабые огоньки не приносили ни света, ни тепла, а только сильнее подчеркивали сочащиеся из каждого угла холод и тьму.

Окруженные стражей, мы с другими девушками шли по пустынным коридорам. Чем дальше заходили, тем сильнее дрожали, и вскоре сестра, которая в повозке просила не говорить о Князе, совсем обезумела от страха.

Она упала на колени, отказываясь двигаться дальше, и начала причитать:

– Нет… Я не хочу… Зачем Князь забрал нас? Именно монахинь… Мы для этого не годимся! Почему он не мог потребовать обычных женщин?..

– Женщин? – переспросил воевода удивленно, затем усмехнулся. – Князю плевать на женщин.

Он жестом приказал поставить ее на ноги, и движение продолжилось.

В глубине души я надеялась, что сперва нас отведут куда-то, где можно будет передохнуть с дороги, согреться и подкрепиться. Но зал, в который завели нас люди Князя, оказался парадным.

Воздух внутри был густой и влажный, он сразу заставил что-то в моей груди потяжелеть и неприятно слипнуться. Пахло сыростью и… травами.

В высоком резном кресле неподвижно восседал, по-видимому, сам Князь, и его окружала целая толпа приближенных. Они прямо-таки вились вокруг, пока он смотрел в пустоту, погруженный в собственные мысли и недоступный.

Я сглотнула, оглядев его наряд. Приталенный короткий кафтан, а сверху еще один, длинный, с высоким воротником. Черная ткань без отделки выглядела просто, но неимоверно внушительно. Его голову венчал серебряный обруч с редкими острыми зубцами.

Князь был молод, но его возраст я бы не решилась угадать. В этом мраморном лице не было ни времени, ни жизни.

Вспомнив разговор в повозке, я попыталась отыскать в его внешности намек на черты чудовища. Его лицо, от природы явно не лишенное мягкости, в полумраке зала выглядело угловатым, даже костистым… с высокими скулами и провалами на щеках.

Сама страшась своей дерзости, я изучила и широкий в переносице, чуть птичий нос с выраженными ноздрями. И выпуклый, темный, блестящий рот. И хмурую тень прямых черных бровей.

Волосы Князя тоже казались черными. Он давно их не стриг, и они небрежными волнами закрывали его уши, доходили до самых плеч. Но длинных когтей у него, конечно же, не было. А зубов мне было не увидеть.

Я уже всерьез задалась вопросом, какой сама нахожу внешность Князя – скорее приятной или все же отталкивающей? – как он вдруг поймал мой взгляд. Быстро, будто ощущал его все это время, только виду не показывал. Слишком долго я ему досаждала.

Не выдержала я встречи с полуприкрытыми, темными до полного отсутствия зрачков глазами. Его собственный взгляд оказался тяжелым, подавляющим, говорящим, сколь ничтожна я была. Он явно хотел мне напомнить, что являлся существом гораздо более высокого порядка.

Ругая себя за глупость, я отвернулась. Но разве меня нельзя понять? Не каждый день видишь настоящего Князя.

Мужчины, которых я запомнила всадниками, подтолкнули меня и сестер ближе к креслу.

– Вот они, как вы и приказывали, – сообщил воевода, не утруждаясь тем, чтобы представлять нас по именам.

Князь лениво обвел нас взглядом и произнес только одно слово:

– Мало.

Воевода Грай ощутимо напрягся. Похоже, его ждали неприятности. Князь же откинул голову на спинку кресла.

– Постарайтесь не умереть слишком быстро, – небрежно сказал он нам. – Это… – Князь не договорил. Его руки, покоившиеся на подлокотниках, вдруг сжались. Он резко выдохнул через зубы, и голос его прозвучал до странного натянуто: —…раздражает.

Я застыла, пытаясь осмыслить его слова. Злые. Безразличные. Непонятные. Но манера, с которой Князь закончил говорить, была уже совсем не скучающей.

Он провел по губам пальцами, усыпанными перстнями, и опустил взгляд. Лицо его вдруг едва заметно переменилось. Мне показалось, я увидела на нем… тень упрямства. Какой-то отказ.

Прислужники Князя вдруг начали метаться вокруг него еще суетливее, прилагая отчаянные усилия. Один из них склонился ближе, чтобы подать платок, но Князь резко поднял руку и оттолкнул его, точно этот жест оскорбил его.

– Убирайтесь, – произнес он жестко, будто с ненавистью.

Человек, который еще мгновение назад выглядел как неподвижная статуя, теперь был охвачен непонятным, диким помешательством. Глубокие черные глаза искрились отчаянием и яростью. Задетой гордостью.

Мы все испуганно отступили назад.

– Я говорю вам: прочь, – на этот раз он почти зарычал, и его слова прозвучали не просто как приказ, а как угроза. – Сейчас же.

Наконец, все очнулись. Мы с сестрами бросились к выходу из зала, опасаясь, как бы слухи не оказались правдой и он не превратился вдруг в зверя с острыми зубами и когтями. Даже самые верные слуги, которые еще секунду назад стояли рядом, спешно покидали своего господина, бросая на него испуганные взгляды.

Затем двери заперли. И сквозь стены и древесину дверей я услышала этот ужасный звук. Не то рык, не то карканье.

Кашель.

Надрывный, жуткий, мучительный кашель, который звучал как агония, как пытка для ушей, и от которого внутри меня самой тут же что-то болезненно сжалось.

Приступ все не заканчивался, перейдя во что-то влажное… захлебывающееся… Это вовсе не походило на обычную простуду.

Такой жестокий припадок не предвещал ничего, ничего хорошего.

Воевода Грай жестом приказал мне отодвинуться от дверей. Лицо его было суровым.

– За мной, – сказал он, обращаясь ко всем сестрам. – Вас ждет матушка Василисса.

Мы робко последовали за ним по сырым и заплесневелым коридорам замка.

В моей голове то и дело всплывали образы Князя: заостренные черты лица, тени вокруг глаз. Но больше всего – его кашель, этот душераздирающий звук. Я так и не смогла решить, что было бы страшнее: окажись он все-таки зверем или останься человеком.

Внезапно перед нами появилась женщина в полном монашеском одеянии.

– Новые послушницы, матушка Василисса, – сказал Грай. – Передаю их вам.

– Спаси тебя Великая Мать.

Голос матушки Василиссы был мягче, чем у прежней настоятельницы, но ее ласковые слова звучали как приговор:

– Добро пожаловать в дом Князя Вирланда. И ваш новый дом. Ваша жизнь здесь будет полна испытаний. Примите их с достоинством. Следуйте за мной. Я расскажу о ваших обязанностях и здешних правилах.

Мы шли дальше, пока матушка наставляла нас:

– Запомните главное: Князь Вирланд – человек огромной важности. Он работает день и ночь. Никогда не беспокойте его, если он сам не позовет. Ваш долг – молиться и ждать. А когда придет время – помочь ему. Наше княжество держится только на нем.

– Только на нем?.. – вырвалось у меня. – Он ведь сам едва держится на ногах…

Матушка Василисса остановилась и обернулась ко мне:

– Верно, дитя. Но Великая Мать даровала вам всем чудо исцеления. Ваш долг – стать его опорой, встать рядом с ним, когда это потребуется. Сегодня вечером вы впервые поможете облегчить его боль.

Она задумалась и добавила с искренней грустью в голосе:

– Хотела бы я дать вам время для отдыха, но мне не нравится его нынешнее состояние. Несмотря на все усилия, болезнь становится сильнее. Увы, Князь болен глубоко и смертельно. Он обречен.

– Так вот… – Я осеклась.

Так вот что ему было нужно от нас.

Пока в монастырях монахини избавляли от недугов всех страждущих, этот человек захотел себе своих ручных монахинь! Сразу десяток! Чтобы при необходимости использовать их как лекарство!.. Не раз в год, а когда он сам того пожелает.

Это было совсем неправильно… Во мне разлилось разочарование.

Как можно принести себя в жертву такому презренному человеку? Он открыто пренебрегал Великой Матерью и верой, но возжелал получить свою выгоду от них обеих. Я была уверена, что, заяви он о своей потребности, все церкви княжества немедленно отрядили бы ему помощниц. Но вместо этого он предпочел забрать свое так неожиданно и так подло.

Мне вспомнилось его лицо, когда он сказал, что нас ему будет мало.

Матушка Василисса заметила мое беспокойство:

– У тебя есть что сказать, дитя?

Я открыла рот, но слова застряли в горле. Мои сомнения, обида, страх – все смешалось в одно невыразимое чувство. Я покачала головой.

– Хорошо. Вы должны понимать, что выбора у вас нет, – предупредила матушка. – Ваши жизни принадлежат княжеству и его государю.

Мне стало горько от ее слов, от чувства бессмысленности такой растраты. Каждая из нас могла помочь многим людям, целым деревням, а теперь всем предстояло лечить одного мужчину. По крайней мере, это звучало несложно…

Однако я ошибалась.

Матушка Василисса остановилась перед узким окном и жестом предложила всем нам выглянуть в него. За окном открывался вид на кладбище, раскинувшееся позади замка.

Белеющая пелена снега нежно укрывала свежие могилы, и от этого вида у меня защемило в груди.

– Здесь покоятся те, кто служил Князю до вас. Да, вы верно поняли. Это могилы предыдущих монахинь. Все они погибли в попытках излечить его, и он сам велел хоронить их всех тут, под своими окнами.

Кто-то из сестер охнул, кто-то заплакал. Я лишь смотрела вниз со скорбью и жалостью. Десятки простых деревянных крестов… Даже не надгробий с надписями…

И ни единого следа на снегу, а значит, могилы никто не посещал. Их хозяин предпочитал любоваться из окна. Хороший вид, чтобы напомнить себе, что ты властен над жизнью и смертью.

Я отвернулась с горячей влагой на глазах. Все эти девушки могли, как старшие сестры моего монастыря, прожить до глубокой старости. Стать уважаемыми монахинями. Но вместо этого все безвестно сгинули в объятьях этого мертвого замка, и их мечты тоже ушли в небытие.

Мы с сестрами обменялись испуганными, обреченными взглядами и до конца пути старались держаться рядом.

Закончив рассказ, матушка Василисса отвела всех сестер в крыло для монахинь и распределила по кельям. После того, что я успела увидеть в этом месте, я ожидала, что нас отправят в подземелье, но комнатки монахинь оказались вполне приятными.

Моя собственная мне даже понравилась. Она была настолько тесной, что едва хватало места для узкой кровати, деревянного стула и маленького стола. Но это, вкупе с низким потолком, делало ее похожей на безопасное убежище среди пустынных коридоров замка.

Было видно, что я не стала первой, кого сюда поселили. На столике лежала стопка рукописных молитвословов, под подушкой я нашла чьи-то крошечные четки и решила оставить все на своих местах.

Собственных вещей у меня не было, и только теперь я осознала, почему воевода велел ничего с собой не брать. Дело не в том, что Князь собирался чем-то кого-то снабжать – просто никто не верил, что мы задержимся здесь надолго.

Я вытащила из кармана подрясника тот самый белый цветок и устроила его на столике. Завядший и сухой, он давно должен был превратиться в крошки, но чудом уцелел, а из-за сырости замка странным образом расправился… Возможно, и во мне скрывалось больше жизненной силы, чем от меня ожидали?

Снаружи замка сгущалась ночь, а вместе с ней сгущались и мои страхи. Меня вдруг охватила дрожь от мысли, что я вообще не подойду для обряда. Ведь я не стала избранной послушницей, я даже почти не бывала в храме. Вечно занятая грязной работой, я мало знала о том, как проводятся таинства, и в любой момент могла сделать что-нибудь не так.

А вдруг здесь сразу поймут, что игуменья монастыря Святых Яслей подсунула им самозванку?..

Мне показалось, будто келья стала еще теснее. Будто стены замка наклонялись ко мне, чтобы подслушать каждый мой слабый вдох и посмеяться. Будто они знали что-то такое, чего я сама еще не успела понять.

Я чувствовала невидимую нить, что связывала меня с чем-то… или кем-то, кто уже давно ждал этого обряда. Эта мысль застряла во мне, как заноза под кожей.

В дверь вдруг постучали.

На пороге появилась матушка Василисса, которая держала в руках чистую рясу и темное, тяжелое покрывало монахини. Настало время готовиться к обряду. Час навсегда попрощаться с чертами своего лица.

Матушка заметно торопилась, и в ее движениях сквозила нервозность. Похоже, ей предстояло подготовить всех нас в одиночку… А судя по состоянию Князя, обряд ему требовался срочно.

Одновременно нежно и холодно она помогла мне переодеться и заплести заново косу. Мне тяжело давалась ее помощь, поскольку я не привыкла к заботе. В конце матушка накинула сверху и приколола к апостольнику длинную непрозрачную ткань. После нескольких вдохов та прилипла к лицу и мешала дышать.

Так я стала никем, лишь силуэтом среди других подобных. Так, должно быть, ощущала себя и Симеона, когда уходила в иную, почти невидимую реальность существования под покрывалом.

Ткань казалась почти живой. При малейшем движении она скользила по коже, и касания были медленными, похожими на нежеланную ласку. Мне вдруг вспомнилось, в чем заключалась суть обряда. Как и другим сестрам, мне предстояло дотронуться до Князя. Чего делать мне, конечно же, не хотелось.

Я почувствовала странное предвкушение сердечной гибели. В этот миг моя жизнь казалась до ужаса предопределенной, словно я уже была помолвлена с тьмой. Я везде ощущала его незримое присутствие, словно он был неотъемлемой частью замка. Каждый камень казался пропитанным его волей.

– Спаси тебя Святая Мать, – сказала матушка Василисса. – Пойдем. Нам пора в покои Князя.

Необходимость идти в его личные комнаты напугала меня. Я почему-то надеялась, что мы снова отправимся в тот парадный зал…

4

Когда я вышла из кельи, то увидела других сестер, которые уже ждали в коридорах. Они были готовы. Все вместе мы отправились за матушкой.

Дорогу до покоев я не запомнила, хоть она и оказалась слишком короткой. Все это время что-то незнакомое, глубокое и тревожное, но и манящее, расцветало у меня внутри.

Матушка провела нас мимо стражи и завела в помещение, похожее на рабочий кабинет. Князь уже был там. Он сидел за столом, полностью поглощенный бумагами. Лишь когда матушка подошла, чтобы зажечь свечу в одном из высоких подсвечников, он словно проснулся и обернулся к нам.

Затем с неожиданной резкостью отбросил бумаги в сторону, словно они вдруг перестали иметь для него хоть какую-то ценность. Губы его тронула опасная, довольная улыбка:

– Наконец-то.

Князь встал и медленно шагнул к нам, прихрамывая. Теперь он не стремился скрыть шаткость походки и слабость. Он был слишком взволнован предвкушением обряда.

Матушка велела нам обступить его полукругом, и мы повиновались. Князь откинул волосы назад и нагнулся, как будто снисходя до нас. С игривой жестокостью он приказал:

– Приступайте, сударыни.

Василисса принялась читать тихую молитву:

– …от скорбей, от хворостей, от грехов и страстей, от всякой напасти, маяты, суеты. От всяких болей, от черной доли. С ясных очей, с белых костей, с красных кровей да со всего остова…

Но сестры не двигались. Ни одна не осмелилась пошевелиться, хотя приказ был ясен. Князь смотрел на нас, и его ухмылка становилась все шире. Взор, казалось, проникал под покрывала, видя страх внутри каждой из нас. Он явно наслаждался этим страхом.

– Смелее, – в его голосе зазвучало нетерпение. Даже… одержимость. – Сколько еще мне ждать?

Одна из сестер, сейчас я не видела кто, первой набралась смелости. Она приподняла свое покрывало, обнажая губы, и шагнула вперед, наклонилась к его руке, коснулась пальцев. Через минуту послышалось шелестение ряс: другие сестры уже целовали его в щеки и запястья.

Я поняла, что не должна остаться в стороне, чтобы болезнь разделилась между всеми поровну. Я не хотела заставлять сестер забирать мою долю. Но его уже так тесно обступили… Я бы уже не достала ни до лба, ни до виска. Его шею закрывал высокий воротник. Лишь середина его лица оставалась свободной.

Отругав себя за промедление, я потянулась вперед и почти почувствовала его удивление моей дерзостью. В мгновение перед прикосновением я вдруг поняла, что глаза у него были вовсе не черные. Просто очень темного оттенка зеленого, цвета елового леса.

Затем мои губы коснулись места возле его рта. Оно было чем-то слегка испачкано и пахло кровью. И, хоть лицо Князя оказалась гладко выбритым, я все же немедленно познала разницу между мужской и женской кожей.

– Вот это рвение, сестра, – отозвался он с язвительной усмешкой.

Когда он говорил, я почувствовала, как уголок его рта дернулся совсем рядом с моими губами. Но хоть он и делал вид, что забавлялся, чувство насильственности и унижения все же показалось мне глубоко обоюдным.

Князь едва стерпел то, что я сделала. Он мог бы даже меня ударить.

А я бы провалилась под землю, если бы в этот самый момент на меня не обрушилась сила обряда. Внутрь хлынули горечь и тяжесть. Плотный ядовитый туман. Будто червь, болезнь проползла в меня и зазмеилась внутри в поисках удобного для себя местечка. Все, что я когда-либо знала о боли, теперь показалось мне мелочью, ерундой.

Князь прикрыл глаза. На его лице медленно проступало выражение блаженства, пока он становился сильнее и счастливее, а я – несчастнее и слабее. Но оторваться я и сама не могла.

Наверное, я все же хорошо подходила для жизни монахини, если болезнь обращалась ко мне с таким неодолимым зовом. Я чувствовала себя уязвимо и запутанно. Это не было просто каким-то таинством – это было настоящим вторжением в мою душу.

– Вот так… – прошептал он словно сам себе и улыбнулся.

Похоже, Князь действительно упивался своим лекарством.

Спустя мгновение он отнял у сестер руку и поднял ее к глазам, осмотрел с удовлетворением. Сжал окрепшую ладонь в кулак.

– Теперь идите, мне уже лучше. В следующий раз можете прислать одну. И пусть не трясется так, а старается. Я обещал исполнить любое желание той, что сможет вылечить меня до конца, и от этого слова не отступаюсь.

Жизнь возвращалась в него, и на его щеках проступал румянец. Глаза заблестели, загорелись, и, когда он мотнул головой, его волосы взвились, совсем как у юноши.

Сестры же, напротив, потеряли силы. Они еле держались на ногах, и матушка Василисса даже подхватила одну из них. Я отчетливо увидела, что если они вернутся сюда еще хоть раз, то чьей-нибудь кончины не избежать.

Князь больше не смотрел на нас, его внимание уже целиком занимала изящная витрина у стены и покоящийся в ней длинный меч. Он вынул оружие, подкинул в руке. Крикнул:

– Грая мне!

И ушел по своим, несомненно, крайне важным княжеским делам.

Вернувшись, я обессиленно упала на кровать. Сорвала покрывало, чтобы отдышаться.

Щепотка болезни, которую я забрала, угнездилась внутри с большим удовольствием. Сперва тяжестью легла на сердце, а затем, как наглая гостья, принялась бродить по всему телу.

Что было хуже всего, так это слушать, как кашляли за стенами мои соседки. Каждый раз, как одна из них заходилась в новом приступе, я едва сдерживалась, чтобы не закрыть уши руками.

Прежде я всегда мирилась со всем, что выпадало на мою долю, но на этот раз смириться не могла, потому что беда коснулась не только меня. Я взмолилась к Великой Матери и попросила ее о помощи, ведь в глубине души знала, что одной мне не хватит ни сил, ни мужества противостоять этому злу.

Я пообещала ей, что щедро отплачу презренному Князю за ее загубленных дочерей. Что я верну ему все слезы, выпавшие на их долю. И что спасу еще живых сестер, которых он собирался уложить в землю вместо себя.

А еще… если на то будет воля Владычицы… я постараюсь и сама не лечь под окнами этого гадкого людоеда. Даже если пока не знаю, с чего начать.

С этим обещанием я пережила несколько следующих дней.

Все внутри болело без остановки, но я не жаловалась. Матушка ухаживала за всеми нами, приносила мазь от трещин и язв. Приговаривала, что покрывала – это хорошо и что теперь нам больше никогда не следует смотреть на себя. Сказала, что это только начало. Что я, к сожалению, ослабну. Голова будет постоянно кружиться. И в итоге я потеряю вес. Но сперва высохнет и истончится кожа.

Я послушно смазывала руки, шею и лицо, однако пока не находила явных отметин. И кроме постоянной боли, изменений в себе не заметила. Матушке я об этом решила не говорить.

Тяжелее всего было справиться с кошмарами по ночам. В одних мне являлись ветви терновника, покрытые кровью. В других я бродила по нескончаемым коридорам замка и все никак не могла найти выхода. В третьих Князь тянул ко мне руки и звал на помощь с взглядом, полным мольбы и безумия.

Просыпалась я в холодном поту и уговаривала себя: Мирия, успокойся. Ты все исправишь. У тебя есть время. Ты еще жива.

Но меня мучило то, что даже во сне я не могла избавиться от его образа. Лучше бы вместо этого я сострадала сестрам.

«В следующий раз можете прислать одну», – сказал он.

Я твердо решила, что вызовусь лечить его сама. Не позволю ни Акилине, ни Касинии, ни любой другой девушке угодить ему в лапы. Выиграю время для них… Что-нибудь о нем разузнаю…

Вот только Князь никого не позвал.

Ни вскоре, ни даже после продолжительного ожидания.

Использовав всех нас сразу и получив долгожданное облегчение, он, казалось, просто забыл о том, что мы вообще существовали.

Зато в остальной части замка все заметно оживилось. Он стал принимать посланников, гостей. Все прибывали и прибывали новые люди, слышались громкие голоса. Даже музыка пирушек.

Иногда он выходил во двор и бился на мечах с воеводой Граем. Его длинная фигура оказалась удивительно хорошо приспособлена для сражений… Может, он действительно был помешан на войне, как рассказывали?

В любом случае Князь вовсю наслаждался жизнью без страданий.

Он совсем не думал о том, что кто-то из нас мог настолько свыкнуться со своим одиночеством и отверженностью, что уже смирился со страхом и собственной судьбой.

И он совсем не чувствовал, как маленькая монахиня глядела на него сквозь окно с терпеливым ожиданием нового припадка.

5

Мы с сестрами оправились не сразу, но когда вновь чуть пришли в себя, то стали собираться на посиделки.

Все усаживались в одной просторной комнате и начинали вышивать при теплом сиянии свечей, словно затворницы. Маленькое, тайное сообщество, спрятанное от всех. Я очень радовалась тому, что состояла в нем и что меня не гнали прочь.

Матушка Василисса принесла нам целую сокровищницу: оказалось, в замке хранилось несметное количество бисера, нитей и лент. Только мы увидели это богатство, как тут же позабыли все свои беды. Нами овладело почти детское волнение. Растащив из шкатулки весь бисер, мы рьяно взялись за иглы дрожащими, еще слабыми пальцами.

В тот вечер окна, словно заколдованные, покрылись узорами. Как будто кто-то старательно связал на стекле белоснежное кружево, достойное украшать любой дворец. Внутри же было по-домашнему тепло. Работа шла медленно, и, вышивая, каждая думала о своем… Это было понятно по тому, как часто вздыхала какая-нибудь из сестер.

У сестры Акилины оказался приятный голос, так что со всеобщего согласия она напевала какую-то старую печальную песню. Ее тихий напев пришелся мне по душе, и я слушала с наслаждением.

Я собиралась снова вышить какой-нибудь простой узор, не будучи такой уж мастерицей в этом деле. Думала над цветком и ветвями, елочками… Но потом…

– Матушка Василисса, а что любит Князь? – спросила я вдруг.

Та явно удивилась, оторвалась от своей работы.

– Что любит Князь?.. А мне откуда знать, дитя? И что за вопросы? Ты смотри чего не удумай.

– Да ничего такого, матушка. Просто хочу вышить ему подарок.

– Подарок?! – хором удивились остальные сестры.

– Ему?.. – переспросила Акилина. – Мирия, ты в порядке?

– Да, – улыбнулась я. – Хорошее настроение очень важно для каждого. Я собираюсь вышить для него носовой платок.

Честно говоря, я как раз сомневалась, что подобный подарок мог бы его порадовать. Я помнила, как Князь оттолкнул слугу, подавшего ему платок. Эта вещица была тесно связана со слабостью. С болезнями… и слезами.

– Ты ведь не думаешь, что после подарка он станет лучше к тебе относиться? – спросила матушка. – Я бы не надеялась, дитя.

– Нет, это искренне, – заявила я и взялась за работу с большим усердием.

Не помню, когда я в последний раз так старалась. Я вышивала, закусывая зубами нить, яро работала пальцами. Нитка то и дело путалась, но я терпеливо ее расправляла. На ткани проступали мелкие ягодки – алые, аккуратные.

– Как красиво получается, – промолвила Акилина, заглядывая мне через плечо. – И цвет… такой яркий. Думаешь, ему понравится?

– Посмотрим, – увернулась я.

Я прекрасно знала, что у меня получалось – волчья ягода. Ее плоды были такими нарядными. Большинство приняло бы их за безобидное украшение, ведь кто разглядывает вышивку на платках? Но если Князь хоть немного задержал бы взгляд и если хоть немного смыслил в травах…

– Ты сегодня хорошо потрудилась, дитя, – вздохнула матушка Василисса, разглядывая ягодки. – Я попрошу передать Князю твой подарок. Но от кого он, говорить не буду.

– И не надо, матушка, – довольно ответила я. – И не надо!

Вдруг что-то резко ударилось в окно.

Звук был глухим и неожиданным. Словно что-то отчаянно стремилось ворваться в комнату.

Сестры дружно закричали.

– О Владычица! – вырвалось у сестры Акилины. – Что это было?

Мы все замерли, прислушиваясь к каждому шороху.

– Сейчас посмотрю, – сказала я неожиданно для себя, понимая, что лучше уж сразу выяснить, а не сидеть дрожа.

Осторожно подойдя к окну, я всмотрелась в тьму за стеклом, чувствуя, как по спине пробежал холодок. Снаружи был густой мрак, и я ничего не могла разглядеть сквозь ледяные узоры и отражение комнаты. Я прижалась лицом к холодной поверхности стекла, и дыхание мгновенно проступило на нем белесым облачком.

И вот я увидела. Нечто черное, угрожающее. Он сидел на выступе с другой стороны окна, и его темные глаза, казалось, пристально смотрели прямо на меня. Крылья были раскинуты, и он зловеще хлопал ими по стеклу, издавая приглушенный скрежет.

– Это всего лишь птица, – выдохнула я. – Ворон…

Он принялся стучать клювом по стеклу, все более настойчиво, словно требовал, чтобы его впустили.

– Это один из воронов Князя, – вздохнула матушка Василисса. – Он держит в замке воронятник. Многие из них с детства калеченные и не могут летать. Выжившие из разоренных гнезд. Уж не знаю, где он их собирает… Но этот поправился. На нашу голову…

На минутку я даже поразилась. Неужели Князь с такой заботой относился к несчастным птенцам? Но почему тогда был так жесток с людьми? Нет, это не сердобольность, в итоге решила я. Он просто видел в тех птицах себя и жалел только себя.

Ворон каркнул так громко, что все сестры повскакивали с мест.

– В итоге он скучает и начинает носиться по всему замку, ломая все, что ему попадается. Эта птица сильнее, чем кажется. Слуги запирают его, но он все равно умудряется вырваться на свободу. За это большинство его терпеть не может.

– Что ты делаешь? – спросила одна из сестер, видя, что я потянулась к засову на окне. – Не впускай эту тварь!

– Но он же не знает, как вернуться обратно в замок, – тихо ответила я, все еще сомневаясь.

– Все он знает, – отозвалась матушка. – Эти птицы умные, почти как люди. Сами всех перехитрят, если им понадобится.

Я смотрела на ворона. Тот не прекращал клевать стекло.

– Ну же, пусть зайдет… – произнесла я, поворачивая засов.

Окно отворилось с жалобным скрипом, и ледяной ветер ворвался в комнату. Вместе с ним ввалился и ворон, весь взъерошенный, и осыпал меня снежинками. Затем он расправил крылья и сорвался с подоконника, делая круг по комнате и цепляя когтями все, что попалось ему на пути.

– Что ты наделала, Мирия! – воскликнула одна из сестер, когда птица задела свечу, отчего та затрещала и потухла.

Ворон уселся на спинку ближайшего стула, и его черные глаза внимательно изучили всех нас. Но как только мы подумали, что он успокоился, ворон вдруг резко шагнул вперед и начал трепать вышивку сестры Акилины.

– Прекрати! – Она попыталась его оттолкнуть, но тот только каркнул в ответ, словно посмеялся над ее попыткой.

– Теперь понимаешь, почему его не любят? – вздохнула матушка Василисса, глядя на беспорядок, который успела устроить птица. – Сама теперь его отсюда выпроваживай.

Я посмотрела на ворона, который совсем не собирался уходить. Он продолжал крутиться на спинке стула, нервно щелкая клювом. Сестры расступились, оглядывая его с явным страхом. Матушка Василисса ждала, что я буду делать дальше.

Ну ладно, подумала я про себя. Он ведь тоже живое существо, хоть и не козочка или теленок… Нужно просто быть ласковой. Ласка – это все, что нужно божьему созданию.

С осторожностью я шагнула к ворону, протянула к нему руку. Он уставился на меня, и на мгновение мне показалось, что он собирался клюнуть меня за такую наглость. Но вместо этого ворон только склонил голову набок.

– Тише… тише… – прошептала я, как если бы пыталась успокоить перепуганного зверька.

Я осторожно коснулась его черного пера, погладила по спине. Ворон вздрогнул, но не отстранился. Наоборот, как будто чуть расслабился. Я ободрилась и продолжила гладить его.

– Вот так… ты совсем не злой… – сказала я, и в тот же миг ворон, казалось, что-то решил. Неожиданно он взмахнул крыльями и перелетел на мое плечо.

Я замерла, а сестры ахнули. Ворон принялся пощипывать мой апостольник – его клюв нежно поднимал ткань, точно играя.

– Дррруг, – прохрипел он неожиданно почти человечьим голосом.

– Друг? – Я вскинула брови, недоверчиво глядя на плечо.

– Дрруг! – повторил ворон, теперь более уверенно. Он наклонился ко мне и осторожно дернул мою выпавшую из-под апостольника косу. Как будто проверял, можно ли ее распутать.

– Это его имя, – устало произнесла матушка.

Друг снова потянул мое покрывало, и я тихо рассмеялась. Он явно желал больше внимания. Я осторожно почесала птичью шею.

– Ну вот, – сказала я, улыбаясь. – Рада знакомству, Друг.

– Но… Если он говорящий, то может передавать Князю то, о чем мы болтали, – неуверенно предположила сестра. – А вдруг это шпион?

Ох уж вряд ли.

– Схожу отнесу его кому-нибудь, а то он, похоже, потерялся.

– Не вздумай покидать крыло, сестра Мирия, – предупредила матушка.

Я вышла в коридор и неловко вытянула руку. Друг сразу же перебрался с плеча на локоть.

Он был такой красивой птицей. Статной, холеной. И не сказать, что когда-то считался калекой. Я полюбовалась его оперением, хотя рука уже начала уставать от его тяжести. Да и когти у него были очень уж острые.

Когда мы достигли угла коридора, Друг неожиданно встрепенулся. Затем, безо всякого предупреждения, ворон вдруг сорвался с моего локтя. Еще мгновение – и черное облако его перьев исчезло за поворотом.

Я шагнула следом, но тут же остановилась, услышав глубокий, хрипловатый голос:

– А, вот ты где. Снова бросил меня? Я думал, мы друзья.

– Мирррия! – каркнул ворон. – Вирррланд!

Я замерла и стояла ни жива ни мертва. Князь был так близко, всего в нескольких локтях. Мы могли бы столкнуться носами.

Но благодаря тому, что ворон сам вернулся к хозяину, последний ушел, так и не заметив меня.

Повезло. Я не была готова к такой внезапной встрече. На этот случай у меня не было плана. И как же быстро Друг запомнил мое имя! Хорошо, что Князь его не знал.

Шаги постепенно затихли вдали – только тогда я позволила себе выдох.

– Слава Владычице, – прошептала я.

В этот момент у меня появилась одна задумка. Не самая честная. Не самая разумная, возможно. Но хоть какая-то.

Князь, очевидно, в какой-то мере любил своих воронов, особенно Друга. Ему было бы больно лишиться питомца. Поэтому мне захотелось сманить его птицу. Подружиться и приучить к себе, чтобы та как можно больше времени проводила в монашеском крыле, подальше от хозяина.

Я могла бы сделать Князю больно, сыграв на его привязанности. Заставить его тосковать.

Претворять новый план в жизнь я принялась почти сразу, прямо на ближайшей трапезе.

В трапезной царила тишина, нарушаемая лишь шелестом одежды да приглушенным стуком ложек. Сестры сидели ровно, не отводя взоров от мисок. В воздухе витали скудные запахи овощей.

Я украдкой осмотрела стол с котлетами из картофеля и постной луковой похлебкой. Вздохнула.

Ну и чем тут было приманивать ворона? Я сама-то не слишком приманивалась на такое…

Крупная птица наверняка была падка на мясо, а у нас, как назло, начинался пост. Но вот в конце подавали печеные яблоки – их аромат, сладкий и тягучий, плыл по трапезной, так и дразня обоняние. Не то чтобы вороны слыли сладкоежками, но я решила попробовать начать со сладостей. Взяла и спрятала под столом пару яблочных долек. Затем пригляделась к маковому печенью. Приходилось делать из Друга сластену.

Перекрестившись, я аккуратно взяла пару печений и отправила к яблоку. Чувствовала я себя так, словно совершала преступление. Честно говоря, так оно и было. Никому не разрешалось брать еду с собой и кусочничать в кельях.

Стоило ли оно того? Неужели я была готова ради шалости нарушить правила и запреты? Я отмахнулась. Это был мелкий грех. Если вообще грех. Я ведь не ради себя старалась, разве не так?..

Когда трапеза закончилась, я в приподнятом настроении, хотя и делая вид, будто ничего такого не задумала, выскользнула в коридор. У каждого поворота коридора я припрятала крошечные кусочки. Наконец, когда я добралась до своей комнатки, то оставила угощения на собственном подоконнике, а пару крошек положила прямо на полу У двери.

Я приоткрыла ее так, чтобы образовалась узкая щель – ровно такая, чтобы Друг при желании мог пробраться внутрь, но не вызывающая подозрения у прохожих. Мне не было известно, могли ли вороны похвастаться хорошим нюхом, поэтому я уповала на его маленькие острые глазки.

Теперь оставалось только ждать. Гадать, сработает ли план.

Только я присела на кровать и укусила последний кусочек сладкого печенья с маком, который оставила для себя, как…

– Сестра Мирия, ступай молиться, – позвала проходившая за дверью матушка.

Чувство скрытой угрозы шло за мной по пятам, когда я шагала на молитву. Мой поступок казался столь мелким и безопасным, почти детским, но все-таки я попыталась играть с огнем. В этом было что-то будоражащее – соорудить ловушку, словно я затеяла кошки-мышки не с птицей, а с самим Князем… Тревожно, опасно, но я уже все сделала. Глупо было отступать.

6

Тусклый свет лампад мягко падал на скромные, укрытые полотенцами иконы, с которых на меня глядели строгие лики.

Больше всего притягивал, конечно, образ Владычицы. Ее лицо, светившееся каким-то внутренним теплом, было одновременно нежным и измученным. Этот вид всегда заставлял меня чувствовать себя странно.

В писаниях говорилось, что Владычица была когда-то простой человеческой женщиной, верной служительницей Бога-Творца. Ее земное имя давно утратилось во времени. Она была первой, кто обрел дар забирать болезни у других людей. Исцелив целый город, она пожертвовала своей жизнью, и тогда Творец вознес ее к себе, сделав покровительницей всех страдающих, названной Матерью всех несчастных чад.

Ее подвиг дал началу женскому монашескому движению. Сестры-сироты тоже посвящали свою жизнь спасению других. Еще недавно я думала, что все эти истории – просто красивые иносказания, легенды из древних книг и свитков. Но теперь…

Тонкий, почти прозрачный покров лежал на плечах Владычицы, и я невольно коснулась своей накидки, как будто надеялась почувствовать хотя бы тень этой силы на себе. Но вместо этого ощутила лишь ткань, такую же обычную, как и я сама. Я была слабой, лукавой девчонкой, не годной для великих миссий.

Как я могла равняться с Великой Матерью? Почему мне, самой простой из простых, она доверила такую святую ношу? Чувство вины за собственную низость и от несоответствия высоким идеалам почти убивало меня…

Зря я завидовала сестрам в своем родном монастыре. Оказалось, тяжелая работа была куда проще, чем часами стоять на месте, читая от начала до конца страницы из книги. Не привыкшая к службам, я часто запиналась, и мои мысли то и дело убегали куда-то не туда.

Когда матушка Василисса сжалилась надо мной и подменила другой сестрой, я осмелилась спросить:

– А почему все службы и обряды проводятся в обычных комнатах? Где же церковь?

Она обернулась ко мне, вздохнув, как будто давно ждала этого вопроса.

– В замке есть внутренняя часовня, но она закрыта. Заколочена.

– Но почему?! – воскликнула я.

Матушка замялась, словно сама не знала ответа или не могла сказать.

– Князь велел. Такова его воля, дитя.

Ах вот как. Я прикусила губу.

Все, что было чисто и свято, Князь считал чуждым, неприятным. Даже из уважения он не мог заставить себя прийти в часовню и сделать почтительное выражение лица. Поэтому решил просто от нее избавиться.

Мне ужасно захотелось побывать в часовне. Открыть ее и привести в порядок. Теперь я не могла сосредоточиться на службе, потому что погрузилась в эти сладкие мечтания.

Но службу в любом случае вдруг прервали незваные гости.

Матушка успела только повернуться к дверям, когда те распахнулись и в комнату вошли люди Князя. Грубые лица, резкие движения. Они ворвались сюда, словно тишина и серьезность нашего занятия вовсе их не волновали. Мое чувство безопасности и тайный восторг немедленно сломались.

– Кто сегодня? – спросил один из них, и я заметила, как матушка сжалась.

Не желая заставлять ее мучиться выбором, я шагнула вперед сама:

– Сегодня я.

– Дитя… – Матушка Василисса двинулась вслед за мной.

Однако люди Князя остановили ее:

– Ваша помощь не требуется. Она уже делала это и знает все сама. Пошли, сестра.

Итак, когда Князь говорил, что будет ждать одну сестру, он имел в виду именно это.

Одну сестру. Даже без матушки.

Я бросила последний взгляд на икону Владычицы и решительно двинулась за проводниками.

Меня оставили на пороге незнакомого зала. Узкий проход открыл передо мной таинственное пространство с высокими арочными потолками.

В дальнем конце возвышалась огромная многоярусная печь, сама похожая на терем или замок. Ее фасад покрывали замысловатые узоры и резные фигурки. Языки пламени томились в плену искусно выкованной решетки.

Осторожно ступив на вышитый ковер, я направилась к стоящей у огня скамье со спинкой. Князь устроился на покрывающей сиденье меховой подстилке и, по-видимому, вовсю наслаждался теплом.

Даже в рыжих отблесках очага его кожа сохраняла нездоровую, костяную белизну – напоминание о том, что ему пора было передать мне новую порцию своей хвори. Я дрогнула от мысли, что мне самой после этого станет еще хуже. Все, что он накопил, теперь предназначалось мне. Как же этого не хотелось…

Я осознала, что Князь тоже здесь совсем один. Но разве это было прилично?.. Вот так приглашать меня?

– Тебе страшно, монахиня? – раздался его голос, отстраненный и глухой.

Его глаза посмотрели на меня двумя озерами ночи. Я не нашлась, что сказать.

– Ты не ответила. Или в монастыре не учат, как полагается разговаривать с Князем?

– Простите меня. В монастыре не предполагалось, что я когда-либо увижу вас. Я должна была остаться наедине с молитвой, – кротко ответила я.

– Но, как мы видим, воля Владычицы не всегда исполняется, – произнес он, рассеянно скользя по мне взглядом.

– Я не боюсь вас, если вы хотели это знать, – тихо ответила я, задетая тем, как он оскорблял Великую Мать.

Князь слегка поднял бровь, словно мои слова лишь частично коснулись его внимания. Что ж, я ожидала более… яркой реакции. После сцен в тронном зале и в кабинете я была уверена, что он закричит или ударит меня. Но он лишь проговорил:

– Не боишься бледной тени, одетой в черное? Вполне бесстрашная монахиня, получается.

– Ну… я ведь тоже бледная и ношу все черное. Разве вам от этого страшно? – зачем-то спросила я.

На его лице мелькнула слабая усмешка.

– Я в полном ужасе, если не сказать в восторге. Делай же свою работу, сестра.

Разумеется, он не предложил мне сесть.

– Сперва я должна помолиться. Иначе обряд не подействует, – вздохнув, сказала я.

– Молись, если хочешь, – ответил он с равнодушием, переводя взор на пламя. Казалось, он потерял интерес к разговору.

Я закрыла глаза и погрузилась в молитву, искренне надеясь, что слова, которые я шептала под этим мрачным сводом, были способны хоть немного смягчить силу, что ждала возможности обрушиться на меня.

Спустя несколько минут он не выдержал:

– Как долго ты собираешься этим заниматься?

В его голосе сквозило недоумение, как будто он не мог понять, что вообще могло быть важнее, чем его нужда.

– О… Простите, – прошептала я, открывая глаза. – Теперь мне придется начать сначала.

– Ты просто оттягиваешь неизбежное. И можешь пожалеть об этом позже. Поняла?

– Я лишь пытаюсь сделать все правильно. Вы ведь хотели, чтобы лечащая вас сестра действительно старалась. Может быть, лечение было бы успешнее, если бы его проводили… добровольно. Со рвением.

Он издал короткий звук, нечто среднее между фырканьем и смешком, но выражение его лица осталось каменным. Сегодня он явно пребывал совсем в другом настроении и не собирался наказывать меня за слова.

– Мне это ясно и без тебя. Я ведь уже предложил награду.

Теперь я видела, что это было правдой. Он уже пресытился жертвами, напуганными его властью… И от простого подчинения устал.

– Награду… Наверняка вы говорите о богатствах.

– Именно, – ответил Князь. – И почестях.

– Но много ли в них будет смысла для обреченной? И зачем вообще предлагать такое монахине? Я люблю простые, милые вещи. Уют… Природу…

– Как мило, – скривился Князь. – Да ты святая дева, сестра. Но чего-то ты ведь хочешь для себя? Каково твое маленькое невинное желание? Так и быть, я подумаю, стоит ли исполнять его сразу.

Вопрос почему-то заставил меня испугаться.

– Наверняка вы думаете, что у вас есть все на свете. Но того, чего я хочу, у вас не будет никогда, – поспешно произнесла я и тут же пожалела о сказанном.

Он усмехнулся, почти сонно. Слегка неровные губы придавали его лицу зловещую красу.

– О, скажи, чего же эдакого у меня никогда не будет, сестра?

– Многих вещей, – прошептала я. – Искренности, тепла, сердечного уважения. Веры, любви и добра.

Уголки его рта раздраженно дернулись.

– Любви и добра? Слова для тех, кто верит в сказки.

– Как скажете. Тогда… Я готова назвать подходящую мне награду.

Глаза Князя мрачно заблестели, когда он склонил голову набок.

– Лучше бы это было что-то умное. Слушаю, сестра.

Я глубоко вздохнула. Я могла бы попросить отпустить остальных монахинь, но это не помешало бы ему отправить людей за новыми. И это никак не мстило за погибших сестер, так что… Приходилось уповать на то, что я придумаю верный путь к цели, когда узнаю о нем побольше.

– В награду я хочу знать правду о вас. По одной правде за обряд. С меня вопрос, с вас честный ответ. Такая… игра.

– А, так ты отчаянно жаждешь услышать мои темные тайны, да? Откуда такой внезапный интерес, сестра? Разве у тебя нет каких-нибудь писаний, которые ты должна изучать вместо меня?

– Все доступные мне писания касаются только одной, святой стороны, – промолвила я. – Я подумала, что мне не хватает чего-то противоположного. Для полноты картины.

Князь на мгновение задумался над этим.

– Чего-то противоположного. Говоришь, как будто я исчадье ада. Ты, конечно, смелая, это да.

– Так вы согласны? Зачем – это мое дело, – напомнила я.

– Пусть будет так, – сказал вдруг Князь. – Я сыграю в твою странную игру. Правда в обмен на обряд. Но предупреждаю, награда может не так уж тебе понравиться. Она способна случайно сломать то, что осталось от твоей веры. Так что ты просто получишь двойной удар.

Я вздрогнула, но постаралась сосредоточиться.

– Вы так быстро согласились. Неужели совсем не цените свои тайны?

Князь покачал головой.

– Тайны, сестра, – произнес он, – они не вечны. Как и я. Как и ты в особенности… Спрашивай.

Я не поверила своим ушам: он действительно признал, что когда-нибудь отправится в землю?

Он запрокинул голову назад с выражением тоски и смирения. На этот раз он, похоже, предпочитал строить из себя раненого воина. Лежать на могильном камне с раскинутыми руками и читать панихиду по самому себе.

Если так подумать, то он из всего замка соорудил себе гробницу. Темную, сырую, полную паутины и плесени.

– Хорошо. Для начала… – Я задумалась, какой вопрос мне первым обменять на опасный обряд.

Мне столь многое хотелось узнать. Но я боялась отпугнуть Князя чем-то слишком прямолинейным. Если бы я вынудила его отказаться ответить уже на первый вопрос, то игре пришел бы конец, не успей она начаться.

И в конце концов, Князь, по-видимому, хотел, чтобы я пожалела о своем предложении обмена. Его наверняка забавляла мысль бросить мне в лицо нечто страшное, с мерзкими подробностями, чтобы я от ужаса сбежала. Я не могла дать ему такой возможности. Это было бы… бесполезно для меня.

Мне нужно было найти его больное место. Его слабость.

Ну же, Мирия, взывала я к себе, соображай! Он только что отрекся от нужды во всем искреннем и настоящем. Он назвал Другом несчастного ворона. Только с ним он говорил так ласково…

– Вас окружают люди, но все они здесь по долгу службы, не по собственному желанию… Вы, должно быть, живете с постоянной угрозой предательства, – наконец сказала я.

Князь помрачнел. Его глаза сузились.

– Это не вопрос, сестра.

– Да… Я лишь хотела спросить, кого вы боитесь больше: врагов или тех, кому позволено стоять за вашей спиной? – спросила я, чувствуя, как в воздухе повисло напряжение.

Он усмехнулся, нервно и резко.

– Боюсь? Ты смеешь спрашивать, кого я боюсь?

Нет, это было чересчур. Я поправила себя:

– Вам… вообще есть кому доверять?

– Нет. Я никому не доверяю. И мне это не нужно. Такой ответ тебя устроит? Ты окончательно испортила мне настроение. – Князь слегка отвернулся, словно хотел закончить разговор. Затем мрачно добавил: – Поцелуй меня и иди восвояси.

Внутри меня разлилась радость победы. Мне удалось задеть его. По-настоящему достать!..

Я не узнала слишком много, но это было простительно для первого раза. Я просто прощупала почву и к тому же поняла, что замок был полон моих союзников в борьбе против Князя.

Сдерживая волнение, я приподняла покрывало и чуть дрожащими губами прикоснулась к его лбу, как и полагалось. Это было легко, учитывая, что он сидел, а я все еще стояла.

Его кожа была холодной как лед. И такая же ледяная река через мгновение хлынула в меня. Я запретила себе ей сопротивляться.

Моя грудь наполнилась тяжестью. Словно чья-то рука схватила меня за самое сердце. И дышать вдруг стало слишком трудно… Мне захотелось прокашляться, вырваться из этого кошмара, но прерывать обряд было нельзя.

Кости заныли все разом. Нестерпимый холод глубинной дрожью прополз по ним. Ноги совсем ослабели и грозились подвести меня.

Его боль с готовностью перешла в мое тело. С княжьих очей, с белых костей, с красных кровей, да со всего остова… на одну маленькую, никому не нужную девчонку.

Я всхлипнула и оторвалась от него. Подалась назад, тщетно пытаясь унять рвущийся из горла кашель. На губах остался привкус горечи – напоминание об обряде. И кожа по-прежнему леденела, как будто мы все еще соприкасались.

Князь посмотрел на меня с угрюмой усмешкой.

– Тяжелее, чем ты думала, не так ли? Полагаю, второго вопроса я могу не ждать.

– А вы бы ждали? – тихо спросила я, отходя.

Я уходила скорее мертвая, чем живая.

Но если мне было так плохо… и цена была столь высока… то…

Почему я уже с нетерпением ждала следующего раза?

7

Я вышла из зала, едва держась на ногах. Болезнь давила с новой силой, все плыло перед глазами.

Обратно провожать меня никто не собирался. Я попыталась сама припомнить путь назад, но мысли разбегались, ускользали. Делать было нечего, и я пошла наугад.

Добравшись до галереи, которая сперва показалась мне смутно знакомой, я оперлась о стену. Прикрыла глаза в надежде, что головокружение ослабнет. А когда вновь открыла их, то вдруг осознала: в этом месте я точно прежде не бывала. Очевидно, я забрела в чужую, неизвестную мне часть замка.

Пошатываясь, я побрела обратно к залу с печью, как мне представлялось. Но коридоры, будто назло, все сильнее путались и менялись местами. Не знаю, сколько я блуждала, прежде чем услышала голоса.

Меня мгновенно охватило облегчение: наконец, я была не одна. Надежда слегка развеяла туман, и я пошла на звуки смеха и разговоров.

Вскоре я уже различала отдельные голоса, дружеские перепалки, звон ударяющихся чаш. Я остановилась у арки, привлеченная светом и теплом, что струился из общего чертога. В нем отдыхали нарядные люди. Должно быть, бояре…

Их одежды казались непривычно яркими, непривычно украшенными. Они сидели за длинным деревянным столом, накрытым вышитой скатертью. Многочисленные кувшины и кружки с напитками явно сослужили службу их хмельному веселью.

Я обрадовалась, поняв, что и в этом замке, оказывается, царила жизнь. Я хотела было выйти к ним и спросить дорогу.

Но радость сменилась тревогой, как только я уловила суть их разговора.

– Ему давно пора уступить место кому-то более… достойному, – произнес один из собравшихся, человек с ледяными глазами. – Мы имеем право поставить вопрос открыто. Мы ведь знать.

Мне стало страшно, и я вмиг забыла о хвори. Было нетрудно догадаться, о ком тут говорили, и разговор явно шел опасный. Если бы кто-то узнал, что я это подслушала, мне пришлось бы несладко.

Я отступила и огляделась в поисках укромного места. Рядом с аркой притаился темный уголок. Оттуда я ничего не могла увидеть, только слышать, и само укрытие было не слишком надежным. Но я понадеялась, что черное монашеское одеяние скроет меня в тенях.

– Мы сможем что-то предпринять, только когда он станет совсем беспомощен, – заявил какой-то почтенный старец. – Пока он еще может держать оружие, народ будет его уважать и наши руки связаны.

– Да вы разве не видите, что он только ради этого и проводит свои… как их, тренировки? Показательные выступления, чтобы заставить нас молчать, – заявил молодой и явно пьяный боярин. – И что, нам теперь ждать, когда его добьет это нелепое пророчество?

– Есть только одно утешение, – я узнала голос первого говорившего, с ледяными глазами. – Князю никуда не уйти от его «нелепого пророчества». Сколько бы замков он ни велел повесить на дверях часовни.

От любопытства я чуть не высунулась из укрытия, как вдруг услышала шаги в коридоре. Поступь звучала уверенно, тяжело. Вряд ли это был кто-то из опоздавших бояр.

Мои глаза распахнулись, когда мимо прошел сам Князь. Это невозможно, подумала я. Разве он не остался в том зале?.. Я едва успела прижаться к холодному камню, молясь, чтобы он не заметил меня. Князь не обратил на меня внимания.

Он стремительно вошел в чертог, и внутри воцарилась тишина. Казалось, его присутствие подавляло все вокруг – даже меня, несмотря на то, что я пряталась в отдалении. Молчание затянулось, пока, наконец, он не заговорил сам:

– Что, речи кончились? Шептались обо мне, не так ли? Время от времени вы забываете, что в этом замке каждое слово доходит до моих ушей быстрее, чем покинет чей-то рот.

Один из бояр попытался возразить:

– Великий Князь, мы лишь обсуждали приготовления…

Но тот перебил его:

– Приготовления к чему? К заговору?!

– Да мы ж ничего не сказали такого, чего бы каждый не знал, – вдруг выступил выпивший боярин. – Слишком уж вы ослабли.

Внезапно послышался скрежет, а затем жуткий грохот. Как будто рухнула стена. Что-то металлическое попадало на пол с жалобным бряцаньем и раскатилось по сторонам.

Я услышала сбитое грудное дыхание и чуть выглянула из-за арки. Князь опрокинул дубовый стол…

– Повтори, – процедил он с усмешкой, словно нарочно искал повода для расправы.

– И повторю, – нахально продолжил боярин. – Земля в тяжелом положении, а вы ей уже не защитник. И кто пойдет за вами в бой? Вас самого придется защищать!

Я замерла в своем укрытии, понимая, что тот не ведал, что несет. Я испугалась, что эта дерзость может стать последней для молодого боярина. И не зря.

– Ты станешь уроком для остальных, – проговорил Князь, словно вынося приговор. – Я ослаб из-за чахотки, а тебя подкосила медовуха. Проверим же, чей недуг сильнее. Кто при оружии? Дайте нам по мечу.

Собравшиеся бояре начали роптать, некоторые попытались отговорить Князя. Однако приказу подчинились, и звук металла, покидающего ножны, заставил меня задрожать.

Старец попробовал вмешаться:

– Ваше Величество, не тратьте силы. Вы драгоценны для своих земель, даже в нынешнем состоянии. Никто вам не равен. Этот дурак проспится и схватится за голову. Накажите его по своему разумению – потребуйте доказать верность, изгоните, лишите владений и титула. Только не убивайте.

Но Князь его не слушал. Раздался шум. Нетвердые шаги. Видимо, боярин начал пятиться.

– Ну же, Сивер, – прохрипел Князь, и голос его был сух и жесток. – Нападай. Разве это не должно быть очень просто? Против кого-то вроде меня.

Боярин все же попробовал с ним потягаться, но, судя по всему, заметно уступал и в итоге начал бормотать:

– Я… Я не это имел в виду…

– Позвольте ему сдаться, – взмолился старец. – В насилии нет нужды. Прошу вас.

– Он должен винить только себя. По его же собственному совету я отвергаю ту свою часть, которая ему не угодна. Мою человечность и слабость. И если кто-нибудь еще хоть раз попробует отговорить меня…

Послышался омерзительный звук наносимой раны, затем упавшего тела. Я зажмурилась. Я ждала, что чертог наполнят крики, но все молчали.

Дрожащей рукой нащупав крестик, я попросила у Святой Матери позаботиться об ушедшем.

– Ну что, кто-то еще считает себя лучше меня? – раздался мрачный вопрос. – Я один стою дороже всех вас. Сверхчеловек остается таковым всегда. Чей был меч?

Он плюнул и вышел, и я просто смотрела на его удаляющуюся спину. Я ощущала трепет, даже если он пугал меня до ужаса.

– Ох, Сивер, дружище… – вздохнул кто-то внутри чертога. – Доигрался.

– Вирланд никогда до этого не навещал нас. Какой бес вдруг притащил его сюда?

Я сглотнула, все еще не в силах поверить в произошедшее. Только что Князь расправился с человеком. Так близко от меня…

Он не был тем, с чьего молчаливого согласия умирали. Он сам был убийцей. Настоящим.

Прежде я еще не встречала подобной безжалостности. Такой уверенности в собственном праве отбирать чужие жизни. Я поймала себя на мысли, что стремлюсь понять причины этой жестокости.

Но что, если напоминание об отсутствии доверия подпитало его страх быть обманутым? Что, если своими вопросами я обострила его помешательство?..

Тогда это были последствия моей беспечности.

И тогда именно я была виновата.

Я решилась покинуть угол и взглянуть на усопшего. Тело боярина безжизненно лежало на каменном полу, и кровь медленно растекалась по плитам алой лужей. Она приковала к себе мой взгляд.

До сих пор я не до конца понимала, что мир, в который я вошла, был полон зверства. Прежде я не видела, как оно выглядит. Теперь же узнала. И представила себя лежащей в луже крови – вот что бы со мной случилось, не будь я полезна Князю.

– А это кто? – вдруг спросил человек с ледяными глазами, глядя прямо на меня, и я поспешила сбежать.

Слава Владычице, он не мог разобрать, кто именно из сестер тут побывал.

Но, конечно, он понял, что свидетельницей была монахиня.

На этот раз ноги сами принесли меня в нужное крыло. Я чуть не врезалась в матушку Василиссу – так быстро бежала, захлебываясь отчаянием. Та обеспокоенно вскинула руки, будто ограждая и не позволяя пройти дальше.

– Что случилось, дитя? Князь?.. Он что-то сделал?..

Я то ли кивнула, то ли покачала головой, и, словно почувствовав мое смятение, она слегка приобняла меня. Тепло ее рук было приятным, но я все равно больше не могла находиться в этих бесконечных коридорах и темных стенах. Мне отчаянно хотелось вырваться на волю. Уйти далеко-далеко. И забыть все случившееся, подобно страшному сну.

– Матушка, – тихо прошептала я, ни на что не надеясь, – можно ли мне ненадолго выйти из замка?

– Погуляй во дворе, если хочется, – ответила она.

Там, среди могил?.. Я замотала головой. Мои губы зашевелились сами по себе:

– Только не двор, матушка! Возможно, вы могли бы отвести меня куда-нибудь подальше. Возможно, мы могли бы пройтись… по городу…

В этот миг я явственно осознала, как меня тянет хоть на мгновение оказаться там, среди живого шума, запахов, голосов. Я никогда не бывала в городе.

– По городу? – удивилась матушка Василисса, и я услышала в вопросе легкий упрек. – А у тебя сил-то хватит после обряда?

Я твердо кивнула.

– Не беспокойтесь. Клянусь, я не стану жаловаться. А вдруг это будет последний раз, когда я…

Она тяжело вздохнула. Наверняка ей стало жаль меня. Наверняка она видела, как напугана я была, и связала это с лечением. С мыслями о моей возможной скорой смерти.

– Это опасно и нехорошо, дитя, – ее голос смягчился, но беспокойство осталось. – Хотя я понимаю, как для вас, девочек, это важно.

В ожидании ее решения я затаила дыхание. Мне так хотелось избавиться от образа убитого боярина, все еще стоявшего перед глазами.

– Прошу. Мы не будем задерживаться. Всего лишь час, может, чуточку больше…

Матушка Василисса долго молчала, и надежда все таяла.

– Хорошо, дитя, – наконец произнесла она. – Но только завтра. Сегодня уж больно поздно. Я скажу, что мне нужно в церковную лавку, а вам – за девичьими вещами. И вы должны будете не отходить от меня ни на шаг.

Я поблагодарила матушку, и в тот же миг из келий показались другие сестры. Должно быть, они все слышали.

– Мы действительно сможем выйти? – спросила одна с любопытством.

– Да, но ненадолго, – строго отрезала матушка. – И никаких приключений. Я попрошу воеводу, чтобы отрядил человека. Кто-то должен будет нас сопровождать.

8

Я едва дождалась утра. Ночью так и не сомкнула глаз и вскочила затемно.

Как ни старалась, я не могла выбросить из головы то, что увидела. Только молилась и говорила себе, что это дело не моего ума. Один человек, далекий от праведности, жестоко обошелся с другим таким же. Не мне было судить кого-то из них. И все же… я судила.

Ну зачем же он это сделал?!..

А еще я не могла перестать размышлять о пророчестве, о котором сказали бояре. Что за беда, если не болезнь, должна была погубить Князя?.. Пока подошло время собираться в город, я уже всю голову себе сломала.

Сопровождать нас воевода Грай явился сам. Наверняка, как только услышал просьбу матушки, он сразу же решил, что все мы задумали сбежать.

Пришел он в отвратительном настроении – видимо, новость о смерти боярина тоже его потрясла. Либо он просто тяготился необходимостью выводить на выпас княжескую собственность… Я прямо-таки видела в его глазах отражение тех времен, когда его задачи были более подобающими настоящему воеводе.

Мы с сестрами накинули поверх ряс теплые шерстяные платки. Матушка взяла простой тканевый мешочек для свечей, лампадного масла и ладана, которые собиралась купить в церковной лавке. Нам она тоже выдала по мешочку и паре монет и попросила найти на рынке нужные товары. Сестрам досталось поручение приобрести мед, льняные нити и простую ткань. А мне – мази из лекарственных трав.

Наша процессия медленно покинула здание и впервые со дня приезда вышла за ворота. Прямо за высоким забором открывался чудесный вид на город.

Оказалось, что сам замок стоял на верхушке огромного холма, а столица Зимогории – Чарстень – раскинулась на его склонах и у подножия. С высоты было видно снежные заносы, покрывавшие крыши домов, и тонкие сероватые столбы дыма, поднимавшиеся из печных труб.

В хрустальной обертке инея даже крепкие строения выглядели хрупкими. Рассвет едва виднелся сквозь молочную пелену неба, окрашивая улицы в мягкие розовые и золотистые оттенки. Крошечные фигурки людей, закутанные в несколько слоев теплой одежды, уже спешили по своим делам, а над ними приветствовали день неперелетные птички.

На мгновение я остановилась, вдыхая чистый, прозрачный воздух. Моя душа немедленно и бесповоротно признала это место домом.

Прочь от замка вела широкая дорога, и я зашагала по ней еще быстрее. Я бы бросилась вниз, если бы не строгие проводники, не длинные подолы и не хворь, что еще отдавалась в костях при каждом движении.

– Этот район близ верхушки называется Княжий холм, – сказала матушка Василисса, когда мы спустились к первым домам. – Здесь живут только старейшие семьи и высшие чины. Сами видите, палаты выстроены с большим размахом.

Я гордо дернула плечом. Размахи меня не волновали.

– А на склонах лежит Косогорье, – продолжала матушка. – Это ремесленный и торговый район. Мы как раз направляемся прямиком туда, на рынок.

Заинтригованные, сестры переглянулись. Хоть лица у всех и были закрыты, но мы уже почти привыкли к этому и начали угадывать, какие выражения прятались под покрывалами.

– Дальше лежит Нижний град – там простые дома. И конечно, Посад – самый дальний район, где сплошь странноприимцы и трактиры для приезжих.

Матушка привела нас на рыночную площадь, где пахло горячим хлебом. Сама она отлучилась. Воевода Грай не упустил возможности купить табака и обменялся с лавочником хмурыми взглядами. Сестры читали надписи на вывесках: «Рыбная лавка», «Соляная лавка». Я же жадно смотрела на всевозможные сахарные леденцы.

– Ой, смотрите! – вдруг воскликнула одна из сестер, указывая куда-то в сторону. – Как красиво!

Я обернулась и сразу поняла, что именно ей так понравилось. По площади проходила веселая толпа. Впереди шли нарядные девушка и парень, а следовали за ними, должно быть, родные и друзья. Все они улыбались, приветствовали прохожих.

Свадьба…

У них были такие ясные лица, что мне тут же стало и радостно за них, и горько за себя. Я малодушно отвернулась. Мне подумалось о том, каково это – быть влюбленной, и о том, что я никогда не переживу подобного. Белые с золотом одежды невесты были полной противоположностью моей рясе…

– Как же они счастливы! – промолвила сестра Акилина с понятной мне завистью. – Я бы тоже хотела так.

– Да, бедняжки мы, – печально добавила другая сестра.

– Ну, если бы я все же вышла замуж, мой жених был бы самым красивым, – мечтательно протянула сестра Касиния. – Высоким, с голубыми глазами. Как чистое небо.

– Да, и с золотыми волосами, чтоб светились на солнце, – подхватила другая, смеясь. Ее смех был что звон колокольчика.

И все, остановить это стало уже невозможно.

– Мой был бы певец.

– А мой – художник!

Воевода Грай едва сохранял спокойствие. Он покосился на девушек и, откашлявшись, произнес:

– Неплохие мечты, но разве ваши придуманные женихи не должны уметь сражаться?

Акилина, дерзко вскинув подбородок, ответила:

– На себя-то не намекайте!

У воеводы от такого обращения чуть не задергался глаз.

В это время матушка вернулась, держа в руках полный мешочек. Она посмотрела на нас, затем на мужчину:

– Что это тут происходит? Ничего не куплено. Разве вы не смогли проследить за дисциплиной, воевода Грай?

– Ваши монашки хуже войска, матушка. Те и то праведнее.

Сестры переглянулись и в один голос запели:

– Матушка, а вы бы за кого вышли замуж, если бы не стали монахиней?

– Что еще за вопросы? – ахнув, спросила та. Будто это был самый непристойный вопрос, который ей когда-либо задавали.

– Нам встретилась свадьба!

Матушка Василисса неодобрительно цокнула языком.

– Ох, зря я вас сюда привела… – расстроилась она. – Не сравнивайте себя с невестой. Единицам так везет.

Большинство обманут, а это больно, так что радуйтесь, что вам подобное не угрожает. Ну-ка, купите быстренько, что я просила. И уходим. Насмотрелись уже, родимые, на год вперед.

Я взглянула на возвышающийся над городом замок и внутренне с ней согласилась. Появление свадьбы лишь разрушило мою сказку, оставило тяжесть. Лучше бы я никогда такого не видела. Сидела бы в серых стенах да душу себе не травила. Раз уж у меня все равно никогда не было выбора…

Я вздохнула и сказала себе: будь же благодарной, Мирия! Еще недавно у тебя не было ни любимых сестер, ни доброй матушки. Ну и что, что все вы заперты. Но они не слишком страдают, они даже сохранили способность мечтать.

И мне захотелось поддержать матушку, которая уже вышла из возраста надежд и, должно быть, смотрела на свою судьбу особенно печально:

– Нам не нужны свадьбы, сестры, – тихо сказала я. – У нас уже есть семья.

Когда наша процессия вернулась в замок, все сразу же ощутили царившее в нем густое беспокойство. Нас встретил какой-то человек.

– Главный лекарь? – встревоженно спросила матушка. – Что такое? Вы нас искали?

– Сбился с ног, – выдохнул тот. – Куда вы подевались? Вы должны быть всегда под рукой. Князю срочно нужна монахиня.

– Но ведь последний обряд был только вчера… – удивилась матушка. – Мы позволили себе отлучиться, поскольку не ожидали нового так рано.

– У Князя внезапный приступ. Вероятно, нервное напряжение спровоцировало острое ухудшение состояния… Ему всю ночь было худо – бред, лихорадка. Он требует определенную монахиню. Ему нужна некая «любопытная сестра».

Я почувствовала, как вспотели ладони. «Любопытная»… Конечно, он имел в виду меня. Меня охватила смесь страха и внезапной гордости.

– Пойдемте, – просто сказала я.

– Опять сестра Мирия?! – воскликнула матушка. – Но она лечила его только вчера. Это слишком скоро, так нельзя. Я не позволю…

Лекарь резко перебил ее:

– Неужели вы не понимаете? Князю сейчас лучше не перечить. Он не в себе. В таком состоянии он невероятно упрям и скор на расправу. За последнее время у нас уже случилось одно убийство и еще одно покушение. Давайте обойдемся без новых жертв.

Мое сердце забилось чаще. Еще одно покушение?.. Пока нас не было, Князь снова напал на кого-то?

– Все в порядке, матушка, – торопливо заявила я, стараясь скрыть от нее собственный страх. – Мне не так уж и плохо.

Она повернулась ко мне, и сквозь покрывало я ощутила ее настороженность.

– Дитя… – начала она, но затем остановилась, словно подбирая слова. – Ступай. Но после ты объяснишь мне, что происходит.

9

Покои Князя встретили меня густым полумраком. Все окна были закрыты плотными занавесями, не пропускавшими ни единого луча, а воздух полнился запахом запаренных трав. Князь лежал на огромной кровати. Он был почти погребен под горой одеял, укрывавших его по самую шею. Серебряный обруч, прежде венчавший его голову, исчез. Я подошла к изголовью.

Дела его действительно были плохи. Нестриженые черные волосы казались грязными, и несколько мокрых прядей прилипли к блестящему от пота лбу. Вблизи его кожа показалась мне полупрозрачной – под ней пролегали узоры, как подо льдом на замерзшем озере. Тени скорбно очерчивали впалые щеки Князя, будто тот уже перешагнул за грань. Но его веки все еще беспокойно подрагивали, а пересохшие губы кривились от усилий, пока он бормотал какие-то отрывочные, бессвязные слова:

– Вниз… вглубь… так темно… сыро… земля… стылая… корни, черные, цепкие… с-сколько еще…

Я невольно шагнула ближе.

– Этот запах… тлен… черепа с пустыми глазами… тот, кто лежит внизу, он все еще там… знает меня… ждет меня… идти… должен, ведь я…

Холодок пробежал по моей спине от его лихорадочных видений. То, о чем он говорил, живо рисовалось перед моими глазами.

Я поняла, что Князю снился кошмар, и мне следовало попробовать вернуть его в сознание. Но вместо этого я наклонилась так низко, что его обжигающее дыхание коснулось моего покрывала.

– Бледный… пальцы длинные, костяные… глаза… два белых огня, будто колючие звезды… я видел их… видел, но отвернулся. – Его лицо исказилось от боли. – Кресты и иконы гниют… выбрал… сам…

Я нахмурилась. Вот что он видел? Кресты и лики святых, обращенные в прах? И нечто, что таилось в глубине…

Мне вдруг стало жаль его. Пока мы с сестрами наслаждались прогулкой, Князь в одиночку боролся с жуткими порождениями своего разума. Но я напомнила себе, что он заслуживал такого наказания.

– Я должен был справиться… Почему я… не смог…

Плененная его словами, я наклонилась так низко, что покрывало коснулось его лица. Его веки вдруг приоткрылись, и в мутных глазах промелькнул проблеск сознания. Князь постарался сосредоточить взгляд, однако смотрел затравленно, как будто я казалась ему продолжением кошмара.

– Мне конец… – прошептал он.

Сразу захотелось успокоить его, подбодрить. Сказать, что этого не будет. Сейчас он был не Князь, не тиран, а просто человек, потерянный в страданиях. Мне пришлось себе напомнить, что его страдания были вызваны его же собственными темными делами. Недавнего лечения хватило бы на какое-то время, не швыряйся он столами и не затевай поединков с пьяницами.

Охваченная противоречивыми чувствами, я замерла. Внутри меня боролись нежность и ненависть, сочувствие и отвращение.

В итоге я не стала утешать его.

– Та сестра или другая?.. – спросил вдруг Князь, по-видимому, придя в себя.

– Помните мой голос?

– Да.

Он закрыл глаза и замолк на несколько секунд, прежде чем снова посмотреть на меня.

– Черт возьми, этот огонь. Я будто горю изнутри. Скорее забери его.

Я вздрогнула, когда он чертыхнулся. Задумалась, стоило ли делать это сразу. Я ведь еще не получила свою плату – ответ на вопрос. Тем временем его лицо стремительно темнело.

– Бес тебя побери! Почему ты медлишь? Я чувствую, что захлебываюсь собственной кровью. Каждый вдох – как кинжал. Проведи обряд, исцели меня. Мне нужно, чтобы ты меня спасла.

Князь зашипел от боли, которую вызвала эта его тирада. Посмотрел на меня зло и требовательно.

– Вы ведь позвали именно меня… Но тогда вы должны понимать, что любопытная сестра не станет лечить вас просто так.

Он хрипло огрызнулся:

– Мне больно, а ты торгуешься? Ты сводишь меня с ума! Я помню о твоей проклятой награде. Но сейчас у меня нет сил на вопросы. Где твое милосердие, сестра?!

Его слова будто ударили меня. Он совсем не думал о том, что, когда я это сделаю, боль не рассеется просто так. Она перейдет ко мне, и мне самой будет уже не до вопросов… В этом человеке не было ни капли внимания к другим людям.

– Помоги мне и получишь то, что хочешь, – настаивал он. – Слово Князя.

– Ладно…

Я приподняла покрывало и наклонилась к нему. Легонько дотронулась губами до его лба, на этот раз читая молитву про себя. Его кожа плавилась от лихорадки, была влажной и пахла горько. Он слегка поморщился, будто к нему приложили осколок льда. Затем все же расслабился.

– Так… лучше. Не останавливайся, – его голос заставил мое сердце заколотиться чаще.

Было бы приятно помочь несчастному больному, если бы не цена. Обряд не был для меня простым благословением. Он был борьбой. Битвой, на которую я шла, понимая, что вскоре сама займу его место.

На этот раз болезнь переливалась в меня еще охотнее. Будто она начинала меня узнавать, и с каждым разом я нравилась ей еще больше. Я дрогнула от этой мысли.

Нельзя было отрываться. Но мои силы действительно были на исходе…

Князь застонал, когда я внезапно прервала связь.

– Почему ты прекратила? – спросил он с нетерпением.

– Не могу… больше… – ответила я, задыхаясь.

– Как скажешь. Тогда забудь про нашу сделку. Я позову других сестер.

– Нет… – вырвалось у меня. – Не надо.

Я наклонилась снова, хоть все мое естество восставало против. Противилось со всем отчаянием. И все же я себя переборола.

Когда последняя капля лихорадки упала в меня, я произнесла:

– Теперь вопрос, мой Князь.

– Потом, – сказал он отстраненно. – Ты все равно едва соображаешь. А мне нужно поспать.

– Сейчас!.. – воскликнула я, боясь, что Князь обманет меня. – Я столько ради этого терпела.

– Ты – монахиня. Тебе положено терпеть. Так потерпи еще маленько.

Эти бесчувственные слова что-то во мне задели. Я ощутила, как слезы подступили к глазам, но сдержала их, не желая показывать свою слабость. Зря я согласилась сперва провести обряд. Теперь он не собирался расплачиваться.

Горячка болезни и обида вскипели внутри, и я не сдержалась:

– Вы дали мне слово Князя… Так что отвечайте… Что вообще должно было случиться, чтобы кто-то так зачерствел? Как вы стали таким ужасным человеком?!

Темные глаза впились в меня с каким-то разочарованием. Он заговорил сквозь зубы:

– Глупая, глупая сестра. Я же сказал тебе: подожди, обдумай все как следует. Я не собирался нарушать свое слово, просто хотел, чтобы мы поговорили в более подходящее время. Но ты не послушала и потратила свой драгоценный вопрос впустую. Потеряла возможность узнать что-то действительно важное.

Вот тебе твой ответ, – выплюнул он, – я таким не становился. Я был таким всегда. Спроси ты любого в этом замке и тут же узнала бы, что Вирланд родился уже спесивым честолюбцем. Я был ужасным младенцем. Затем ужасным мальчишкой. Ужасным юношей. И стал таким же мужчиной. А сейчас ты поймешь, что я таким и останусь.

Он протянул под одеялом руку и позвонил в подвешенный у кровати колокольчик.

Когда в покои вошли стражники, он сказал им:

– Этой сестре любопытно, как выглядит темница замка.

Прошло совсем немного времени, прежде чем окованная ржавым железом дверь с грохотом захлопнулась за моей спиной. Я осела на пол.

Вот что было моей наградой. Вот как выглядела княжеская благодарность. Холодный пол, затхлое дыхание тесноты да мышиное шуршание по углам.

Кто-то поправился и нежился на белых простынях, а кому-то было велено прозябать в черных от плесени стенах наедине с чужой хворью. Я свернулась на полу, подтянув колени к груди, крепко обняла их и замычала себе под нос, утешая сама себя. К несправедливости и наказаниям мне было не привыкать.

Я потерпела неудачу. Почти дотянулась до раны, почти коснулась ее, но снова вызвала не боль, а ярость.

Однако перед моим внутренним взором еще горела краткая вспышка сожаления, промелькнувшая в пылу гнева Князя. Его приказ бросить меня сюда был призван проучить меня, внушить страх. Но не только.

Он оттолкнул меня. Он защищался. И он… оправдывался. Этого было достаточно, чтобы оставить меня со странным чувством удовлетворения.

И все же я потеряла еще одну попытку, которых у меня оставалось не так уж много. Кто знает, после скольких обрядов я умру? Может быть, и это заточение пережить мне было не суждено.

Зачем я вообще это делала?.. Ради сестер? Я уже и не знала. Почему-то мне было так важно знать его тайны, в то время как каждая секунда, проведенная в его присутствии, убивала меня.

В темном углу собственного сердца я вдруг нашла непривычное чувство. Неведомую привязанность. Этот человек, замкнувшийся в себе, постепенно становился частью меня. Я хотела быть к нему ближе, хотела разгадать его загадки, почувствовать себя необходимой. Тщетное, пагубное желание.

Монахиня уже позволила себе слишком много надежд и теперь платила за них. Я устыдилась себя.

Так мне было и надо.

Я почувствовала неожиданную признательность за собственное заточение, за переданные муки. С готовностью открылась навстречу испытанию.

С каждым вдохом что-то в груди надрывалось, а лихорадка разгоралась все сильнее. Жар обжигал изнутри, стучал в висках, отзывался ломотой в каждом суставе. Я прижалась к холодному камню, впитывая его прохладу как единственную ласку. Моя бедовая голова вдруг позабыла все молитвы. Молись, шептала я себе. Молись и проси прощения у Великой Матери. Но слова не выходили. Вместо этого я стремительно теряла ясность сознания.

Меня вдруг посетила смутная мысль, будто камера вокруг меня была… живая. Будто она смотрела на меня с вниманием, с тихим сочувствием даже. И не только она, весь замок следил за мной, за моими страданиями, и его камни больше не были ни холодными, ни враждебными. Глядя на собственную пленницу, он жалел ее.

– Замок… – прошептала я, сама того не осознавая. – Ты меня видишь?

В тишине мне показалось, что стены ответили мне. Они подхватили мой шепот и повторили эхом, будто в подтверждение.

И я могла поклясться, что услышала едва различимый, призрачный вздох. Что-то вроде нежного укора, печального и отстраненного, словно невидимый собеседник был немым, но не мог об этом сказать.

Темница вдруг показалась мне еще теснее. Намного теснее. Будто я лежала в норе, а не комнате. И ее границы держали меня крепко, как нечто важное и ценное.

Тишина убаюкивала меня. Высыхающие слезы запечатывали глаза. Все чувства внутри вдруг закончились, остыли. Я просто устала – за этот день, да и вообще. Устала и сдалась.

Я согласилась с тем, что так все и закончится. В какой-то момент что-то пошло не так, и вряд ли это можно было исправить.

Я сдалась своему, вероятно, последнему сну.

Много раз сквозь дремоту я слышала шаги. Кто-то открывал темницу, заглядывал внутрь и через мгновение удалялся. Должно быть, это люди Князя проверяли, жива ли я. Я пыталась сосчитать эти посещения, чтобы представлять, сколько времени провела здесь, но память отказывалась работать.

Еды и воды они не оставляли. Да и я бы все равно ни есть, ни пить не смогла…

Но однажды пришел кто-то другой. Я услышала легкие шаги и приоткрыла глаза, а затем увидела матушку Василиссу. Она скользнула в темницу, упала на колени и запричитала, стараясь расшевелить меня.

– Ох, дитя… Прости, что не пришла раньше. Не дозволяли, – произнесла она. – Как ты? Хочешь исповедоваться?

Исповедоваться?.. Нет. Мне не хотелось…

Я слегка пришла в себя и начала осознавать, что на самом деле не умираю. Моя кожа остыла, а тело ломило теперь скорее от лежания на голом камне. Я… была почти в порядке.

Матушка, заметив, что я очнулась, положила на пол мази и предложила обработать мои язвы. Осторожно потрогав свои руки и лицо под одеждами, я с удивлением поняла, что моя кожа все еще оставалась чиста. Никаких следов, трещин и язв. Непонятно почему, но обещанных отметин болезнь на мне не оставляла.

– Нет, не надо, – тихо произнесла я.

Внутренний голос подсказал мне, что я должна это скрыть. Я все равно не знала, как объяснить это матушке. Да и самой себе.

Матушка Василисса покачала головой, будто осуждая мое упрямство.

– Ты не одна, – произнесла она. – Ты не обязана принимать все удары на себя. И я больше не позволю тебе продолжать этот самоубийственный подвиг. Но, увы, позже. Сейчас тебе придется еще раз столкнуться с судьбой. Видишь ли…

Она помедлила.

– Не знаю, что случилось, поскольку до этого он не разбрасывался монахинями. И уж тем более не отказывался от лечения. А само лечение не требовалось ему ежедневно…

Главный лекарь давит на меня, а что я могу сделать с этим упрямцем?.. Он не желает никого к себе подпускать и тебя освободить не желает. Но так не может продолжаться.

Сестра Мирия, прости меня за эти слова…

Но ты должна пойти и извиниться перед Князем.

10

Ах, вот как. Он использовал меня и бросил гнить в тюрьме, а извиняться должна былая. Я горько усмехнулась.

– Понимаю, – сказала матушка. – Но тебе придется это сделать. Иначе вы просто погибнете, оба. Ты здесь, а он там.

Я задумалась, не понимая.

– А почему он отказывается от помощи других сестер?.. Неужто проснулось хоть что-то живое?

– Боюсь, что нет, дитя мое. Заявил, что ему надоело зависеть от вздорных девиц. Терпеть моральные пощечины обрядов, а теперь еще и выслушивать проповеди. Собирается справляться сам.

Усмешка на моем лице сменилась настоящей улыбкой, яркой и неуместно искренней.

– Так зачем же мне тогда извиняться, матушка?.. Это чудесно. Даже если я не выживу, зато он больше не тронет сестер. Меня… это устраивает.

Матушка Василисса только покачала головой.

– Ох, Мирия, ну ты действительно совсем еще дитя. Если однажды Князь не проснется, всем вокруг придется очень тяжко, в том числе и твоим сестрам. Мы находимся в состоянии тихой войны с Поречью, и как только там узнают такие новости, то обязательно воспользуются удачным случаем. Тихая война быстро перерастет в настоящую. Погибнут столькие невинные… Настанет горе.

– Я поняла, – ответила я, опуская взгляд. Улыбка моя растаяла. – Тогда ведите меня.

Матушка наклонилась ко мне и перешла почти на шепот.

– Пообещай мне, что будешь вежливой и кроткой, – попросила она. – Я понимаю твои чувства, но ты ему не ровня. Тебе его не победить. Поэтому постарайся, чтобы все прошло спокойно. Тогда, быть может, все встанет на свои места.

Продолжить чтение