Послание с «того» света

Валентин Найденов

– Динь-ди-линь! Динь-ди-линь! Динь-ди-линь! – разрывался дверной звонок, грубо вырывая Найденова из объятий сладкого сна.

Валентин потянулся. Резкое возвращение на грешную землю в его намерения не входило, но кто-то продолжал настаивать на контакте.

С трудом разлепив глаза, он бросил взгляд на стену напротив. Там, прямо над плакатом с изречением Хемингуэя: «Что мешает писателю? Выпивка, женщины, деньги и честолюбие. А также отсутствие выпивки, женщин, денег и честолюбия» громко тикали китчевые самодельные часы, сооруженные из обычной деревянной иконы. Погнутые стрелки были вмонтированы в солнечное сплетение покровителя пчеловодов святого Амброзия. На них было одиннадцать утра с какими-то копейками.

«Не спится же кому-то в ночь глухую, – психовал Найденов. – Не иначе, графоман Кузяма, чтоб он уже о косяк убился. А лучше – о стену. Бетонную. Хотя… Если он не с пустыми руками…».

Последняя мысль подняла Валентина с тахты, и он, не попав ногой в правый шлепанец, поплелся открывать в одном левом. По дороге бросил взгляд в зеркало, на котором розовым маркером написал неделю назад: «Другие не лучше!».

Остановился, навел резкость. Увиденное оптимизма не прибавило. В отражении на него пялился помоечный тип с костистым анемичным лицом, на котором выделялись мутные, глубоко запавшие глаза. Его прическа напоминала половую щетку после уборки сортира, а обнаженный торс навевал ассоциации с узниками концлагерей.

Тем временем, визитер потерял остатки терпения и, вместо звонка, стал использовать нижнюю конечность: бах – бах – бах!

– Что, лошара, трубы горят? – рявкнул Найденов в сторону двери. – Ща соседи вызовут правоохрЕнительные органы – будешь знать, как нарушать правила капиталистического общежития.

– Это я-то лошара? Ах, ты ж вонючка подретузная! – раздался за дверью хриплый прокуренный голос. – Будут тебе щас и криво-, и правоохрЕнители!

Тут же в дверном замке стал проворачиваться ключ.

Найденов покрылся холодным потом и, поддерживая рукой линялые тренировочные штаны, стремглав бросился в туалет. Закрывшись на крючок, перевел дух и стал прислушиваться к звукам, доносящимся из длинного полупустого коридора.

Гул размеренных грузных шагов, сначала слабый, потом более отчетливый, затем и вовсе звучный, медленно приближался к туалетной двери.

«Бух-бух-бух! Звяк-звяк-звяк!» – протопали мимо чьи-то тяжелые сапоги со шпорами.

«Каменный гость» явился, – обреченно подумал Валентин. – Сейчас Командор пожмет мне руку и – досвидос всем…».

– Эй, фрик! – раздался рядом все тот же голос. – У тебя че, сезонное обострение? С зелеными человечками в прядки играешь?

Найденов затравленно оглянулся назад. В углу, рядом со сливным бачком, еще с зимы примостились лыжные палки. За неимением лучшего, их можно использовать как средство обороны.

Дверь туалета задребезжала, крючок соскочил с петли, и, отброшенный открывающейся дверью, Валентин приземлился на унитаз.

На пороге стояла хозяйка квартиры Варвара Павловна. Толстая, как дирижабль, и злая, как бультерьер. Она уже давно торговала шубами на барахолке в Коньково и отвыкла подбирать слова для выражения собственных эмоций.

– Вот же чмо дегенератское! – сплюнула на пол толстуха. – Да если б у твоей печени были руки, они бы вылезли и задушили твою поганую глотку.

– Вар… Вар, – обрадовался ей Найденов, – я ж не знал, что это вы. Сначала думал: Кузяма ломится на «интеллектуальную опохмелку», потом решил, что за мной пришла статуя Командора.

– Чеееего? – наморщила лоб женщина. – Памятник командира?

– Ну, это… Шаги были такие… тяжелые. И шпоры железные позвякивали.

Варвара Павловна с трудом вывернула слоноподобную ступню и недоуменно уставилась на металлическую набойку на своем ботильоне.

– Это ж сколько надо уконтропупить, чтобы такое городить! – покачала она головой. – Вставай с очка, сынок. У тебя дама в гостях.

Найденов вскочил на ноги и следом за хозяйкой потрусил в комнату. Относительно ее визита у него были самые нехорошее предчувствия.

– Ууууу! – скривилась тетка, открывая балконную дверь, за которой обнаружился целый склад стеклотары. – Не по таланту пьете, молодой человек!

– Пьянство, Варвар… Петр…

– Павловна!

– Ну да… …это – ничто иное… – Валентин поднял вверх перебинтованный носовым платком указательный палец, – как русская болезнь непонятого одиночества.

– Ну, так бабу заведи, в чем проблема?

– Эээээээээээ, Варварррр… – отрыгнул он перегаром. – Тут вы …ик… не совсем ком… петентны. Вот только вчера…, – Найденов вдруг задумался, – или позавчера одна овца сказала, что я этот… овощ… ик… с человеческой грядки. Не, ну нормально? Вот кто такую стерву замуж возьмет?

– Овощ? Ха-ха-ха-ха… А ты, типа, прЫнц на белом «Мерине»? Да щас такие прЫнцы вокруг, что лучше за коня замуж выйти!

Валентин подобострастно хихикнул, но его серые с красными прожилками глаза оставались настороженно-серьезными.

Варвара Павловна грузно упала в вытертое до седины кресло и, постукивая костяшками пальцев о полированный подлокотник, обвела взглядом комнату.

Та сильно напоминала филиал свинофермы. Обоев на бетонных стенах не наблюдалось. Вместо занавесок – два шелковых Андреевских флага, прибитых гвоздями над оконным проемом и в нескольких местах прожженных сигаретой. На подоконнике валялись черепки керамической пепельницы, роль которой перенял небольшой цинковый тазик для мытья полов. Доверху заполненный окурками, он красовался на колченогом журнальном столике, соседствуя с грязными кофейными чашками, беспроводной компьютерной клавиатурой, диктофоном и пачкой заполненных текстом листков формата А4. На тахте – скомканное линялое белье третьей свежести и дырявое клетчатое одеяло. Пол усеян вакуумными упаковками, пластиковыми коробочками, консервными банками, по этикеткам которых можно было определить рацион жильца за последний месяц.

Найденов сидел в углу и ждал развязки. Его руки заметно подрагивали, взгляд фокусировался на недопитой бутылке портвейна, которая притаилась под журнальным столиком.

– В общем, так, писака, – разлепила губы Варвара, – задолжал ты мне, как земля колхозу. Третий месяц пургу метешь о мифических гонорарах, а воз и ныне там. Не для того я с зятем на одной жилплощади корячусь, чтобы тебе, светочу русской словесности, гуманитарную помощь оказывать. Я не мать Тереза, и на моем лбу красного креста не наблюдается. Собирай манатки!

Найденов мгновенно протрезвел.

– Стоп-стоп, Вар… Вар… Сегодня какой день: тяпница или похмедельник?

– Не включай мне дебила! Этот трюк ты уже прокатывал. Гони бабки, мне новую партию товара закупать нужно.

Валентин прижал руки к груди.

– Не виноват я! Время нынче тяжелое – обрушение издательств. У меня в одном таком «кое-какере» две книжки застряли. Эти сволочи позвонили мне позавчера и сообщили, что у них был пожар на складе, и все книги сгорели. Будто я не знаю, что склад – это одно, а пять десятков интернет-магазинов – совершенно другое. Они давно развезли книги по точкам, а авторов решили бросить под танк. Пожар – это же форс-мажор, прописанный в договоре. Мол, если стихийное бедствие, так никто не виноват и никому ничего не должен. Я, конечно, тоже выдумщик, но ребятки, по ходу, меня переплюнули!

Варвара Павловна выразительно вздохнула.

– Я все отдам до копеечки! – скулил Найденов. – Займу и отдам! Через неделю! Клянусь! Чтоб меня на старости лет одной уринотерапией лечили!

– Повезло тебе, литератор, что на сына моего ты похож, – хрипло рассмеялась квартиросдатчица. – Он такой же худой, как чехонь после нереста, и языком метет, что помелом. Но гляди, если обманешь. Я не Минздрав, предупреждать не буду. Приеду со своими мужиками, выброшу на улицу весь твой хлам и сдам хату по новой. Укурил?

Найденов аж подпрыгнул от радости.

– Яволь, майн комендант! Благодарствую за ангельское терпение.

Женщина тяжело поднялась с кресла, и подбитые металлом каблуки процокали в сторону выхода.

– Чуть не забыла, – пробасила она из коридора. – Не превращай почтовый ящик в мусорный. Я к тебе в почтальоны не нанималась. – И, вытащив из кубометровой сумки ворох рекламных буклетов, бросила его на пол у входной двери. Замок щелкнул, тяжелые шаги загрохотали по лестнице вниз.

Валентин коршуном бросился к портвейну и, отхлебнув прямо из «ствола», закатил глаза от удовольствия. Внутренности приятно обожгло. «Боже, прими за лекарство!».

Вытряхнув в рот последние капли «живительной влаги», он вдруг почувствовал зверский голод. Пошлепал на кухню, включил чайник. Сахару в доме не оказалось, заварки тоже. Пришлось развести в кипятке две столовые ложки смородинового варенья.

При мысли о недельном сроке, отведенном на поиск денег, настроение резко испортилось. На фига он поссорился с главредом? Ну, пожертвовал бы своим «Сбитым летчиком». Подарил бы его этому Яну Аванесову, в миру Ашоту Аванесяну. Получил бы свои «негритянские» сто сорок долларов за авторский лист. Листов на этот раз – двадцать. Как с куста, сорвал бы две восемьсот. С Варварой бы рассчитался, из одежки бы что-нибудь прикупил… Так нет – на принцип пошел. А, с другой стороны, наглость ведь несусветная. Мало того, что он за бездарей детективы пишет, так еще соглашаться должен на откровенный грабеж. Обида распирала душу писателя. Хотелось кому-нибудь пожаловаться, и он набрал номер Васьки Кузямы.

– И тебе але, добрый человек, – услышал он знакомый нетрезвый голос.

– Кузь, это я – Валька, не признал что ли?

– Приличные люди не алекают, а сразу представляются. К тому же, ты оторвал меня от креативного процесса. Из-за тебя мое вдохновение может усвистать в форточку.

– Посетила Муза члена профсоюза, – разозлился Найденов. – Кончай прикалываться, Пушкин хренов. Проблема у меня.

На том конце что-то пробулькало. Не иначе, Кузяма принял внутрь «творческий допинг». – Излагай, – смилостивился тот, щелкая зажигалкой. – Люблю слушать про чужие проблемы – самооценочка резко повышается.

– Кузь, у тебя сейчас с бабками как?

– С бабками у меня – всегда тип-топ. Ни одна не жаловалась. Дамы помоложе, те бывали в претензии. Бабки – никогда.

Валентин заскрежетал зубами. Если б сейчас он мог дотянуться до Кузяминой пьяной морды, он бы не единожды приложил ее к столу.

– Че сопишь? – блаженно выдохнул дым Василий. – Я тебе уже сто раз говорил: кормит проза, поэзия только поит. Весь свой заработок я вкладываю исключительно в водку – где еще можно получить сорок процентов прибыли? Стоп, да у тебя ж намедни заказ был аховый, неужели похерил?

– Так получилось, – вконец расстроился Найденов. – Полгода назад припахали меня писать детектив за классика Мазаева, пообещав за это издать мой собственный, под реальным именем. Ну, ты помнишь – «Сбитый летчик», я тебе его читал. Ударили по рукам, подписали договор. Я накатал за Мазая очередную фигню в его авторскую серию – мы с тобой ее еще в «Пьяном дятле» обмывали. А спустя два месяца Гороховский мне и говорит: «Ознакомился я с твоей рукописью. Не вижу смысла ее издавать». Я тогда с горя в запой ушел. Решил с этими скотами дела больше не иметь. Но через неделю – звонок. «Знаешь, – блеет Горох, – а тема-то у тебя – классная и фабула нетривиальная. Есть тут у нас один писатель, он, правда, русским неважно владеет… Давай-ка ты с ним – в соавторстве».

Я так осторожненько тиражом интересуюсь и что же слышу? Матерь Божья – двести тысяч! Ну, ты понял – проплаченный инвесторский проект. Я помялся, помялся… помню ведь, как зарекался с этими упырями связываться. Но тираж меня на лопатки положил, плюс имя мое собственное, пусть и вторым номером, увидеть на обложке страсть как захотелось. «Шлите, – говорю, – развернутый синопсис». Присылают, и я тихо охреневаю: первые три абзаца дед Ашот нацарапал (а, может, и не Ашот, он ведь по-русски – только со словарем), а дальше – мой «Сбитый летчик» идет. Только имена героев изменены. Значит, книгу мою они издавать не хотят, акт приемки не подписывают, а если на обложке – проплаченный аксакал, то детектив сразу идет в печать.

Дерьмо во мне вскипело, побежал я в издательство и раздал всем сестрам по серьгам. Гендиру высказал все, что о нем думаю, главреду на стол плюнул, Гороховскому по мордам съездил. Теперь обратной дороги нет.

А тут как раз шмонька старая кипиш подняла. Грозится выкинуть меня с насиженной жилплощади, если я за три месяца не рассчитаюсь. Вилы, короче…

– Мдааа… Что тут посоветуешь? Поищи подсказку в самоучителе «Как отдавать кредиты».

Валентин включил диктофон.

– Кто автор?

– Автор-то? – хрюкнул Васька. – Раскольников Родион Романыч. Цок в темечко и – «кому я должен – всем прощаю!»

Кулак Валентина нестерпимо зачесался. Нет, сегодня, определенно, не его день. Не стоило звонить собутыльнику. Ни деньгами, ни сочувствием не разжился, зря только нервы истрепал.

– Вот ты у нас кто? – продолжал философствовать Кузяма. – Литературный негр преклонных годов, который должен «без унынья и лени…» А ты в это время что? Ведешь ты себя, Валя, в это время, будто ты – Феликс Богоявленский, у которого эти сукины дети в очереди за рукописью стоят.

Найденов недовольно засопел. Нотаций ему сейчас только и не хватало.

– Да знаешь ли ты, мудозвон, сколько книг этого самого Богоявленского написала авторская группа, где я пахал составителем сюжетов и предварительным редактором?! Четыре! В том числе и экранизированный недавно «День как ночь». Через полгода истекают срок продажи авторских прав и срок, в течение которого я обязывался хранить «секрет фирмы», тогда посмотрим, кто из нас настоящий Богоявленский. Вот хохма будет, если Феликс сдуру подаст на меня в суд.

Кузяма громко расхохотался.

– Остапа понесло! Может и договорчик на «День как ночь» имеется?

– А как же! – обиделся Валентин. – И не только на него. В начале работы над серией издатели не могли предположить, что бренд «Богоявленский» принесет долгоиграющие доходы, вот и забирали права всего на пару лет. Это означает, что скоро я смогу издать несколько книг под своим именем. Мне питерские издательства на этот счет уже делали предложение, но я запросил несуразно большой гонорар «для компенсации морального ущерба»: стыдно было за бульварный уровень, на котором настаивали московские редакторы, дабы тексты не выламывались из остальной «богоявленщины». Из-за этой халтуры вся наша группа и расплевалась с работодателями. Мы обратились к ним с коллективной просьбой в полтора раза повысить гонорар. Мол, работа профессионально вредная – собственный стиль портится. Будет выше оплата, сможем брать подобные заказы реже и, соответственно, не так портить руку. Те послали нас в долгий путь. Оказалось, что за Феликса установлен твердый тариф, и менять его ради нашей группы никто не будет – не ровен час, и другие «рабы» восстанут.

– Дурак ты, Валя, как я погляжу. Конченный. Вот я, Василий Кузяма, тоже, может, в душе Есенин, а позвонили мне из «Энергоконцерна», заказали панегирик их компании к августовскому корпоративу, и я ответил: «Спасибо, добрые люди, что не забываете лучшего стихоплета Москвы». А ты все выеживаешься…

Не дослушав приятеля, Валентин нажал на отбой. Чтобы как-то успокоить нервы, принялся наводить в квартире порядок. Собрал в рюкзак стеклотару, ссыпал в пластиковый мешок окурки из тазика. Туда же спикировало и застиранное до асфальтовой серости постельное белье. Отнес в мойку грязные чашки, подобрал валяющиеся у входа рекламные проспекты. Собрался и их отправить в мешок, но передумал. Вдруг кто-нибудь работу непыльную предлагает: газеты с рекламой в почтовые ящики тыкать, собачку выгуливать, секс по телефону «исполнять» сорокалетним теткам. Не на стройку ж ему идти, в самом-то деле?

Вытирая липкие подтеки с журнального столика, Найденов обнаружил на нем незнакомую визитную карточку. «Геннадий Орлов. Владелец сети аптек «Целитель», – прочел он на ламинированном куске картона. «Это еще кто? Никак склероз начинается. Думай, башка, шапку куплю!»

Но, как детективист ни напрягал мозг, вспомнить хозяина визитки так и не смог. Допился, скотина! Хотя стоп! Слово «допился» было как-то связано с этой визиткой. Точно связано.

Вот где он вчера нажрался? Денег уже неделю нет, запаса бухла тоже. Остатки «Агдама» не в счет – там целых полпузыря осталось. А проснулся он в полной алкогольной прострации. Стало быть, где-то поили. Где? Так накушаться можно только на халяву.

Найденов лег на тахту и закрыл глаза. Подсознание выдало фантом такси. Следующая вспышка озарила лифт и выцарапанное на его стенке умозаключение: «Все – пидоры!», в которое он почему-то уткнулся носом. Потом промелькнула рассыпанная по лестничной клетке земля и растоптанный фикус соседки Карповны. Дальше – обрыв.

Он снова набрал номер Василия.

– Кузька, мы вчера с тобой пили вместе?

– Не знаю, Иваныч, что Вы принимаете от головы, но оно Вам не помогает. Я всегда говорил: лучше черная полоса, чем белая горячка…

– Ах, ты ж клизма недоделанная! – впал в ярость Найденов.

– Холоднокровней, Маня, вы не на работе, – подленько хихикнул поэт. – Отвечаю на вопрос: вчера мы с вами пили порознь, потому, как вы собирались на Лубянку.

– Зачем?

– Могу предположить, что решили самодонестись. Груз шпионажа в пользу Молдавии слишком давил на ваши хрупкие плечи.

– Точно! – радостно воскликнул Валентин и бросил трубку.

Вчера вечером он ездил в ресторан «Щит и меч», что на Большой Лубянке. Хотел у знакомого официанта денег перехватить и лоб в лоб столкнулся с бывшим одноклассником Генкой Орловым, отмечавшим там свое сорокалетие. Тот его и затащил за праздничный стол.

Сказать, что Валентин сильно упирался, было бы неправдой – на дурняк и уксус сладкий. Тем более, что питался он просто отвратительно, а тут: поросенок на блюде во весь свой рост, курица «Красный террор», манты «Тачанка с Востока», салат «Красная армия»… А живая музыка под ледяную водочку? Обрыдаться же можно. После шестой «Вздрогнем!» такая волна патриотизма накатывает, что «сдайся враг, замри и ляг!». А после седьмой… После седьмой он уже слабо воспринимал действительность.

Вроде бы, он выплясывал матросскую джигу, и какая-то рыжуха сказала, что танцует он, как лягушка в миксере. Вроде, его кто-то боднул налысо стриженой головой. Вроде бы, Генка рассказывал что-то о последней встрече выпускников. Сознание слабо, но еще фиксировало отдельные реплики: «Вадька Соколов до майора дослужился», «Ленька Земляникин в мэрии заседает», «Задорожный сидит за убийство по неосторожности», «Сеть аптек у меня… С нуля начинал… Вовремя понял: либо ты имеешь деньги, либо они тебя», «А Добровольская за богатого иностранца вышла, и теперь – не то княгиня, не то баронесса»…

Последнее сообщение его заинтересовало, но он так и не смог ничего прояснить – ушел в астрал.

Валентин поднес к глазам визитку Орлова, набрал его номер.

– Ген, привет! Это – Найденов! – произнес он виновато.

– Оклемался, стало быть! – обрадовался тот. – Мы ж тебя в такси в жидком виде погрузили, вот я и переживал. Че грустный-то такой?

– Я не грустный, я трезвый. Да и проблемы у меня. Финансовые.

– Вас, гениев, не поймёшь, – хмыкнул Орлов. – Ты ж только вчера рассказывал, что являешься автором сценария пяти детективных фильмов, что какое-то заморское издательство договор с тобой заключило на все твои рукописи, решив перевести их на разные языки…

– Меня?

– Ну, не меня же! Хвастался, что только что вернулся с какого-то побережья, где катался на опупенной яхте, недельная аренда которой обходится в двадцать тысяч евро. Купался в Голубой лагуне, пил потрясающее вино и пользовал девушек свободных нравов…

– Ооох! – вырвалось из груди писателя.

– … что купил себе там отпадную дубленку цвета «чай с молоком» и умопомрачительную шапку из меха рыси.

Валентин метнул взгляд на прибитую к двери вешалку, на которой сиротливо болтался его «убитый» болоньевый обдергайчик, из кармана которого торчала вязаная шапчонка «петушок».

– Ген, я это… Перебрал вчера, – смущаясь, произнес он. – Ты не мог бы мне одолжить пару сотен баксов. На месяц. А лучше на два.

– А в банк свой ты уже обращался?

– Банк, Гена, – это то место, где дают взаймы только тому, кто способен доказать, что деньги ему не нужны.

В голосе Орлова зазвучали металлические нотки:

– Извини, приятель, не могу. Как раз сейчас меняю свой «Паджеро» на новую «Ауди». Так что…

– Это ты меня извини, – и Найденов нажал на отбой.

Было ясно, как день, нужна любая работа, и он протянул руку к лежащим на столе рекламным проспектам. Из пачки выпал розовый конверт с яркими иностранными марками. Не иначе, чье-то письмо заблудилось.

Валентин поднес его к глазам: адрес и фамилия были его собственными. Чудны дела твои, господи! Кто ж ему из-за границы писать-то может? Он пошаркал в кухню за очками и только теперь заметил, что ходит в одном шлепанце. Сбросил его с ноги и, водрузив на переносицу «окуляры», нетерпеливо разорвал конверт. Текст письма привел его в немое изумление:

«Уважаемый господин Найденов!

Французское издательство «Виконт», специализирующееся на детективной литературе, приглашает Вас на переговоры по поводу издания Ваших романов: «Потерянная надежда», «Cбитый летчик» и «Все пропало!» Они состоятся 16 – го июля текущего года в летней резиденции издательства, находящейся в столице Лазурного Берега Франции – Ницце.

Оформление визы, авиабилеты в оба конца, проживание на комфортабельной вилле, полный недельный пансион, а также культурная программа, включающая в себя посещение Канна, Антиба и Монте-Карло, – за счет приглашающей стороны.

По всем организационным вопросам обращайтесь в представительство издательства «Виконт» в России, координаты которого помещены в правом верхнем углу письма.

С надеждой на плодотворное сотрудничество,

Генеральный директор издательства Л. Габардан».

Какое-то время Валентин тупо изучал логотип «Виконта» – желтый рыцарский щит с красными быками, который куда уместнее смотрелся бы на афише корриды. Затем еще раз перечитал приглашение, отпечатанное на бумаге с золотым тиснением «микровельвет», но так и не сообразил, кто его так жестоко разыгрывает. Видимо, вчера, когда он хвастался своими псевдоуспехами, кто-то из присутствующих на банкете решил проучить нетрезвого писаку. Нет, с алкоголем нужно точно завязывать.

Так где же все-таки взять денег, чтобы не вылететь с уже нагретой жилплощади?

Илья Брагин

Этот день для Ильи Петровича начался не самым лучшим образом. Жена с утра испортила настроение, обозвав его траченным молью пингвином. Сказала, что ему уже о душе думать пора, а не скакать архаром по девкам нетяжелого поведения.

Завидует. В свои пятьдесят, она – уже бабка. Только и разговоров, что о внуках да о даче. Ни тебе фитнеса, ни маникюра, ни модной стрижки.

Вот он, хоть и разменял одиннадцатую пятилетку, а больше сорока пяти ему никто не дает: подтянут, строен, с холеными руками, легкой серебристой проседью и порочным взглядом, заставляющим краснеть студенток и аспиранток. Всегда ухожен, модно и элегантно одет, пахнет дорогим одеколоном. Плейбой с обложки журнала!

И это на него не с неба свалилось. Моложавый вид и мужская привлекательность – следствие определенных усилий и ограничений. Он не курит, не увлекается спиртным, регулярно ходит в солярий и бассейн. Предпочитает рыбные блюда, не ест после семи вечера. Пьет йогурты с полезными бактериями, принимает чесночные препараты для поддержки сосудов. Пользуется средствами против старения кожи, по выходным бегает в парке. Душ принимает только с мылом, содержащим увлажняющий крем. Удаляет щипчиками волоски из ноздрей и вбивает в кожу вокруг глаз специальные гели. Следит, чтобы обувь подходила по стилю к ремню. Одежду покупает добротную, дорогую, преимущественно пастельных тонов.

Вот и сегодня он выбрал кофейный, безупречно облегающий фигуру костюм, бежевую шелковую рубашку, модный галстук с искрой. И только почувствовал себя мистером «Элегантность», как нависшая над головой супруга привычно надавила на болевую точку:

– Лысеешь, Брагин! Сколько лосьон в черепушку ни втирай, а возраст свое возьмет. Плешь – это постепенное превращение головы в задницу, сперва по внешнему виду, а потом и по содержанию.

Илья Петрович вздрогнул всем телом. Его пугала не столько надвигающаяся старость, сколько сопровождающие ее немощь.

– Не пугайся, Илюша, – хохотнула Антонина, намазывая на булку толстый слой джема. – Старость имеет свойство проходить.

Брагин разгладил руками редеющую шевелюру, посмотрел на часы. Он сегодня рано поднялся. Совсем забыл, что его лекцию перенесли на вторую пару. Теперь сидит и слушает бред жены, склеротик чертов.

– Да, совсем запамятовала, – отхлебнула та какао из своей пол-литровой чашки. – Игореня вчера звонил. Хочет внучат на дачу летом отправить. Так надо бы приготовить все к их приезду. Ты пацанам качели обещал установить и горку альпийскую соорудить.

– Сделаю, раз обещал, – неуверенно процедил Илья Петрович.

Относительно дачи у него были совершенно иные планы. Какой облом! А, с другой стороны, по приезде внуков Антонина безвылазно будет хлопотать на даче, а он – раз в две недели навещать там родню. А как же! Ему нужно к защите готовиться, оппонентов подмазывать, с нужными людьми в рестораны ходить. Потом репетиторство у него, летняя сессия, госы, дипломники. А это – улучшение финансового положения. Как говорит их проректор по учебной работе, глупый студент платит репетитору, умный – экзаменатору.

Мысли Ильи Петровича прервал телефонный звонок. Жена первой схватила трубку.

– Тебя, – скривилась она, как от зубной боли.

– Кто? – одними губами проартикулировал Брагин.

– Одна из членов твоего кружка. Вернее, один из кружков твоего члена.

Илью Петровича передернуло. Как он мог жениться на этой хабалке?! Ни манер, ни воспитания, ни экстерьера. Не женщина, а каменная баба с острова Пасхи. Хотел ведь развестись с ней двадцать лет назад… Струсил. А надо было жениться бы на беременной Милке. Хотя нет. Не стал бы он сиротить сына. Игорю тогда тринадцать лет было. Самый паскудный возраст. Да и защита кандидатской на носу была. Шашней со студенткой ему бы не спустили. В этом мире счастье одних зиждется исключительно на несчастье других…

– Брагин, – бросил он в трубку.

– Доброе утро, Илья… Петрович! – томно протянула Оксана. – Поговорить нужно. Причем, срочно.

«Это уже ни в какие ворота не лезет, – мысленно возмутился мужчина. – Спокойно звонит на домашний, просит Тоньку меня позвать, нагло требует встречи. Совсем на голову вылезла, и копыта на грудь мне свесила. Пора проводить ротацию кадров. Вон Ниночка Козловская, хоть сегодня, готова заменить Ксюху. Она и старше, и умнее, и в сексе более продвинута. К тому же, москвичка из приличной семьи. Не то, что некоторые…».

Антонина пристально смотрела на Брагина, стараясь уловить фальшь в интонациях супруга, но тот был невозмутим. Сказывался многолетний опыт «шифровальщика».

– Если вы по поводу курсовой, – захрустел он галетой, – то…

– Нет, я по поводу устного экзамена, – перебила его девушка. – Пришла вот к тв… вашему кабинету, а эта лошадь Пржевальского, секретутка Жанна, прогнала меня. В грубой форме, между прочим. Распустили вы ее до невозможности.

Илья Петрович наморщил лоб.

– Барышня, давайте сделаем так: у меня в понедельник, между второй и третьей парой, будет свободных… минут двадцать…

– Нет, сегодня! – отрубила Оксана. – Отбой.

Брагин в бешенстве бросил трубку на стол.

– Совсем обнаглели, бездельники!

Зафиксировав нетипичную реакцию мужа на дежурную просьбу о пересдаче, Тонька гнусавым голосом пропела частушку:

– Буду поздно! – рявкнул Илья Петрович и, подхватив в прихожей свой кожаный дипломат, исчез за дверью. Времени до лекции было еще предостаточно, но нарываться на допрос супруги хотелось меньше всего. Да и в пробке можно простоять до второго пришествия, так что, лучше обдумать ситуацию по дороге.

Через пять минут Брагин таки попал в пробку. Накаркал! Чтоб не терять время зря, он набрал номер Оксаны.

– Ты что, поганка, травы накурилась? Что это за демарш?

– А нечего от меня бегать, – невозмутимо ответила та. – Ты думал, мной можно поиграть и выбросить, как использованный презерватив? Не выйдет! – В ее голосе звучала неподдельная угроза. – В прошлый раз я не услышала ответа на вопрос: «Когда ты разведешься со своей свиноматкой?» Твое «посмотрим» меня уже достало.

Брагина бросило в жар. Так Оксана разговаривала с ним впервые. Значит, что-то изменилось. Нарушилось равновесие в системе сдержек и противовесов. И явно не в его пользу. Говорил же ему Генка Привалов: «Завязывай с мокрощелками. От них одни неприятности». Так нет, опять вступил бес в ребро!

Илья Петрович изо всех сил старался держать себя в руках.

– Вот тебе мой ответ, – ответил он тихо, но твердо. – Разводиться с женой я не собираюсь. Она меня вполне устраивает. Жениться на тебе никогда не собирался – ты не в моем вкусе. Меня увлекают разумные особи.

– А ты не боишься, что о твоих регулярных шашнях со студентками узнает Антонина? Да и руководство вузовское не обрадуется, что завкафедрой педагогического учебного заведения использует служебное положение в корыстных, я бы сказала, развратных, целях. Оно тебе надо накануне защиты?

Какое-то время Брагин молчал, собирая в кучу разбежавшиеся мысли. Воплощение в жизнь прозвучавшей угрозы могло полностью разрушить его благополучное существование. Но страх, который он ощутил каждой клеточкой своей плоти, показывать было нельзя.

– Это шантаж? – спросил как можно более беззаботно.

– Он самый, – без обиняков ответила девушка.

– И что же ты хочешь за свое молчание?

– Квартиру. Двухкомнатную. И не где-нибудь в Капотне или Бирюлево, а поближе к центру. Давиться в метро, как лохушка, я не намерена.

– Ты хочешь арендовать жилплощадь и уйти из общежития?

– Нет. Речь идет о покупке квартиры, – начала торг Оксана. – Меня заманало мое Мышегребово, и возвращаться туда я не собираюсь. Я намерена стать москвичкой. Если не через брак, то через приобретение собственной квартиры. Понятно излагаю?

Разочарование и обида заполнили все существо Брагина:

– Так ты меня соблазняла именно поэтому?

– Нет, потому что ты опупенно классный! – противно засмеялась девушка. – Вы, старики, наивны, как дети! Да все девки из нашей общаги на папиков со столичной пропиской с первого курса охотятся. Такое сафари устраивают, хоть сериал снимай. Легче всего разводить женатиков и начальничков, находящихся на государевой службе, – им есть что терять. Так что, Илья Петрович, давайте перейдем к конкретике. Когда я смогу получить деньги на покупку квартиры? Это где-то миллионов пять- шесть.

От наглости любовницы у Брагина перехватило дыхание.

– Ни-ког-да! – ответил он, стараясь унять дрожь в голосе. – Наш разговор записывается на диктофон. И если ты не угомонишься, сядешь за вымогательство и шантаж. – И замер в ожидании хода противника.

– Жаль, что мы не сумели договориться по-хорошему, – резюмировала Оксана. – Придется договариваться по-плохому. Жанка сказала, что у вас сегодня заседание кафедры, так я заскочу после него. И кое-что тебе покажу. На фоне этого козыря твоя диктофонная запись – игра в куличики в детсадовской песочнице. Отбой.

У Ильи Петровича застучало в висках. Неужели доигрался? Он включил радио «Шансон», протер лицо душистой салфеткой. Пробка не торопилась рассасываться.

«Ну и за что мне все это?» – спросил он у своего отражения в зеркале заднего вида. Отражение не ответило. Тогда Илья Петрович набрал номер своего старинного знакомца Геннадия Привалова. Тот работал в архиве Ленинской библиотеки и знал ответы практически на все вопросы.

– Как жизнь, доцент? – поинтересовался Генка после приветствия.

– Мухам бы понравилась, – и Брагин обрисовал создавшуюся ситуацию.

Привалов какое-то время переваривал «условия задачи», потом спросил:

– Ты на Тоньке сколько лет женат?

– При Сталине столько не давали, – горько вздохнул мужчина.

– Ну вот, – обрадовался архивист. – За эти годы у тебя была тьма подобных косяков. Любая другая на ее месте сто раз бы уже сбежала, поделив совместно нажитое добро и настроив против тебя отпрысков. А Тонька? Покричит, поголосит, обзовет животным и поедет на дачу заниматься своей консервацией. Впервой, что ли?

– А с начальством как быть? У меня с ректором отношения довольно сложные – только и ждет, чтобы я оступился.

– У нас, слава богу, не Америка – за харассмент в суды не таскают, – хохотнул Генка. – Девка совершеннолетняя, самолично своим причинным местом распоряжающаяся. Насилия не было. Ситуация житейская, избитая, как бомж у «Трех вокзалов». Влюбился пожилой дядька в юную нимфу, заботился о ней, учил жизни, человека хотел приличного из нее слепить, а та потаскухой оказалась. К тому же, шантажисткой. И какой из нее после этого педагог? А ты, типа, жертва. Тебя любой мужик поймет. Этих провинциальных хищниц вся столица боится. Окромя тебя, дурака.

Брагин нервно заерзал на месте.

– Так я ее посылаю?

– Разумеется. И как можно дальше. С угрозой отчисления из вуза, сообщения о ее поведении родителям и привлечения к конфликту наших доблестных мусарильо.

На душе у Ильи Петровича полегчало, но тут он вспомнил последнюю реплику Оксаны о каком-то неубиваемом козыре.

– Блефует, – решил Привалов. – Что там у нее может быть? Хотя… Если – справка о беременности, дела плохи. Заставят сделать генетическую экспертизу, и всю свою оставшуюся жизнь ты будешь платить содержание незапланированному наследнику. Крестись пяткой, чтоб ее козырь оказался чем-то другим.

Брагин подавленно молчал. Двадцать лет назад он уже был в подобной ситуации. Только девушка тогда поступила совершенно иначе. Поняв, что семью он не оставит, Мила сделала аборт и тихо ушла из института. Не перевелась на заочное, не взяла академку – совсем ушла, чтоб не рвать душу ни себе, ни ему. Другое поколение. Не то, что нынешнее, у которого в глазах счетчик щелкает. Вырождаемся…

– Если вы расстанетесь без последствий, считай, тебе повезло, – подал голос приятель. – За все в этой жизни нужно платить, но не шесть лимонов, это жирновато. Если пузом своим загонит тебя в угол, сбивай цену. Хватит с нее и однушки в Булатниковском проезде.

– Шутишь? Откуда у меня деньги? – взвизгнул доцент. – Все, что за сессию нашаманю – на защиту уйдет: взятки, подарки, банкет…

– Тогда буду за тебя молиться. Пока.

«Влип так влип! – психовал Брагин, паркуясь. – Убить ее, что ли? Прости, господи, помыслы грешные!».

Илья Петрович поднялся на третий этаж. Его сердце бешено колотилось, сжатый спазмом мозг давил на черепную коробку, обещая разорвать ее в клочья. Показываться сотрудникам в таком состоянии было нельзя, и он решил погулять по коридору.

Брагин остановился у окна, поставил дипломат на подоконник, прислонился лбом к холодному стеклу. Боковым зрением зафиксировал на «Доске объявлений» свежий плакат: «Поздравляем третьекурсницу Оксану Петрушенко с присуждением ей титула „Мисс Очарование“ в городском конкурсе красоты „Мисс Студенчество“. Знай наших!».

«Так вот оно что! – прищурился Брагин. – Корону из китайского пластика получила и ленту через плечо! И теперь:

Вот же дрянь!».

Брагин рывком распахнул дверь на кафедру.

– Илья Петрович, доброе утро! – в унисон пропели преподавательницы, заулыбавшись. Вся женская половина кафедры была без ума от своего заведующего.

– Здравствуйте, сударыни! Какие новости в лавке?

– Игорь Константинович занемог, – доложила секретарь Жанна. – Пришлось в расписании перестановку сделать. Ученый совет перенесли на понедельник. Зам по науке звонил, напоминал о тезисах докладов для публикации в научном сборнике будущих литературоведов из Городского научного общества учащихся. Ну и кафедра сегодня в 17.00. Это все.

– Спасибо, Жанночка, – кисло улыбнулся Брагин. – Принеси-ка мне план научных мероприятий и отчеты о проведении конференций.

Он нашарил в кармане ключи, и, открыв дверь с табличкой «Зав. кафедрой русской и зарубежной литературы – канд. филологических наук, доцент Брагин И. П.», переступил порог своего кабинета.

Голова гудела, как медный колокол, в глазах рябило. Не иначе, давление подскочило. Так и до инсульта недалеко. Илья Петрович плохо представлял, как он в таком состоянии дотянет до конца рабочего дня. Однако ж, дотянул – бог милостив.

Пока коллеги собирались на заседание, он лежал в своем кабинете на кожаном диване, обдумывая предстоящие переговоры с Оксаной. От их исхода будет зависеть его финансовая ситуация в ближайшие годы.

– Ой, вам плохо? – испугалась заглянувшая в кабинет секретарша. – Может, водички или валидольчику?

– Благодарю, ничего не нужно, – отмахнулся Брагин. – Давление скачет, как взбесившийся кенгуру. Никогда раньше такого не было. Старею…

– Ладно вам, – махнула Жанна пухлой ручкой. – Как говорят наши оболтусы, «я стар, я стар, я суперстар!». Просто сегодня – магнитные бури. Вот крышу и сносит, что у студентов, что у преподов. Я вам тут корреспонденцию свежую на стол кладу. Как полегчает, разберете.

Илья Петрович кивнул головой и закрыл глаза. Тиски, сжимавшие черепную коробку, малость отпустили. Оборота на два. И только он вздохнул с облегчением, зазвонил мобильник. Жена! Только ее сейчас и не хватает для полного кайфа.

– Брагин, слышь, Игореня звонил, – жалобно простонала Антонина. – Спрашивал, сможем ли мы ему с квартирой помочь, если они с Анькой разведутся.

– Что значит, помочь? – растерялся он. – Помогли ведь уже.

– Брагин, ты как маленький, – всхлипнула она. – Эту он Аньке с детьми оставит. Иначе та будет препятствовать его встречам с пацанами. И к нам не станет их отпускать. Понимаешь? Я этого не переживу.

– Они точно разводятся? Почему я об этом узнаю последним?

– Потому что тебе дела нет до семьи! – заголосила Тонька, как на похоронах. – У тебя ж только диссертация на уме да курвицы-юниорки! Вернее, курвицы-юниорки, а потом уже диссертация.

Брагин нажал на отбой и вообще отключил мобильник. Звонок супруги был явным перебором даже для пятницы, отягощенной магнитными бурями.

Илья Петрович вышел из своего кабинета и начал заседание. Он что-то говорил, выслушивал коллег, делал пометки в своем органайзере, но мысли его были далеки от присутственного места. Информация о том, что сын разводится и остается без крыши над головой, выбила его из колеи. На задворках Игорь жить не захочет. Он всю жизнь в центре провел. Туристы под окнами, загазованность и шумный поток машин ему никогда не мешали. Как же все некстати совпало! Хоть бери детский пистолет внука и иди грабить банк!

«Наши научные исследования сосредоточены на проблемах биографии, поэтики и текстологии Грибоедова, Пушкина, Гоголя, Фета, Чехова, Блока, Булгакова, Набокова и других, – занудно вещала доцент Кудрявцева. – Они предполагают решение ряда задач, связанных с „белыми пятнами“ русской классики, а также изучение взаимодействия творчества вышеперечисленных авторов с особенностями развития общественной мысли в России».

«Пора заканчивать эту эстетическую экзекуцию», – решил вдруг Илья Петрович и, резко поднявшись со своего места, произнес:

– С этим вопросом все ясно. Переходим к следующему: об организации фольклорной, библиотечной и педагогической практик.

У взявшей разгон Кудрявцевой с носа слетели очки. Она беспомощно захлопала ресницами, не желая поверить в то, что ее грубо стреножили.

– Правильно! – поддержал шефа дремавший в углу теоретик фольклора доцент Шапиро. – Краткость – сестра таланта.

После обсуждения вопроса о практиках, преподаватели покинули помещение. Брагин вернулся в свой кабинет, достал из шкафчика взяточную бутылку «Шотландского виски», выпил две рюмки подряд и начал просматривать корреспонденцию.

В этот момент на пороге возникла Оксана, в узкой кожаной юбке, черных колготках и высоких сапогах-ботфортах. Ни дать, ни взять – девочка с Тверской.

– Добрый вечер, Илья Петрович! Рассказываю анекдот, – улыбнулась девушка, усаживаясь на кожаный диванчик любовника. – «Купил я себе махровый банный халат с изображением карты Москвы. Так вот пониже живота у меня – Бирюлево…». Это я по поводу твоего утреннего предложения.

– Ты что-то путаешь, болезная. Я предлагал тебе небо в клетку и костюм в полоску.

– Боюсь, что последнее придется примерить тебе самому.

– Не утруждай себя, голубушка, поисками профанаций. Я, как говаривал Остап Бендер, чту закон. Никого не насилую, с несовершеннолетними не сожительствую, до шантажа и вымогательства не опускаюсь. Так что, выкладывай свои козыри, недосуг мне.

– Ладно, Илья Петрович, – забросила Оксана ногу на ногу так, что стали видны ее красные кружевные трусики. – Получите и распишитесь.

Она достала из сумочки миниатюрную флешку, положив ее на стол перед Брагиным.

– Что это?

– Вставь в комп и посмотри.

Мужчина даже не шелохнулся.

– Хорошо, доцент, – девушка смотрела на него с дежурным сожалением, – объясняю ситуацию. Вон висит мой подарок, видишь?

Илья Петрович посмотрел на простенок между двумя окнами. Там примостилась декоративная плетеная корзинка с причудливой икебаной из экзотических цветов – презент Оксаны ко дню его рождения. Именно она настояла на том, чтобы композиция эта была размещена в зоне отдыха его кабинета, как раз напротив мягкого кожаного уголка. «Приляжешь на диванчик, бросишь взгляд на эту красоту и тут же вспомнишь о своей малышке», – ворковала она тогда, ногтем отмечая место для гвоздя.

– Так вот, – продолжила шантажистка, – там была спрятана беспроводная видеокамера. Маааахонькая такая, чуть больше ногтя. – Лоб Брагина покрылся испариной, запотели и его стильные очки в тонкой золотой оправе. – Прием сигнала осуществлялся независимым базовым блоком, подключенным к компу моего добровольного помощника. Догадываешься, что на этой флешке?

Илья Петрович держался до последнего.

– Даже предположить не могу.

– Порноролики с тобой в главной роли. На первом аспирантка Козловская делает тебе минет, – брезгливо скривилась девушка. – На втором – третьекурсницы Ющенкова и Григорьянц стриптиз показывают – «хвосты» свои, таким образом, ликвидируют. На третьем – трах с секретуткой Жанной прямо на твоем рабочем столе, не отходя от кассы. Оно и понятно: зачем иметь секретаршу, если ее не «иметь»? Так вот, голубчик, все эти ролики я солью в Интернет, а ссылочку на них разошлю твоей родне, руководству, коллегам, студентам, родителям юных порнодив – всем, чьи координаты скачала из твоей адресной книги. И тебе останется только застрелиться.

На Брагина было жалко смотреть: его губы подрагивали, глаза бегали, галстук съехал набок.

– Мало тебе, козлу похотливому, жены и любовницы? – решила Оксана добить свою жертву. – Для полного кайфа понадобилось перетрахать все живое по периметру?

Илья Петрович протянул руку к стоявшей внизу бутылке виски, свинтил золотистую крышку, отхлебнул из горлышка. В голове немного прояснилось.

– Все – мир! – развел он руками. – Шпаги – в ножны, рога – в землю, флот – в гавань! Твоя взяла! Будем договариваться.

– Я тебя слушаю.

– Давай так: я снимаю тебе однушку недалеко от вуза и оплачиваю ее до тех пор, пока не соберу сумму на покупку аналогичной квартиры. О двухкомнатной забудь. Сразу говорю: нереально. Я уже проконсультировался с юристом. Основанием для постоянной регистрации в Москве является право пользования долей в жилой квартире при заключении договора бессрочной безвозмездной эксплуатации. Долей! Я же куплю тебе отдельную квартиру. Но в будущем году.

– Не пойдет! – криво усмехнулась шантажистка. – Железо ковать нужно, пока оно горячо.

– Ксюша, детка, подумай сама: где я за раз возьму такие деньги?

– А мне монописсуально!

Брови Брагина поползли вверх.

– Однохерственно, – пояснила Оксана «отставшему от поезда» доценту. – Кредит ли возьмешь, у друзей ли займешь, дачу ли с машиной продашь, корову ли свою на панель отправишь… Это – твои проблемы. Крутись, как хочешь. У тебя – ровно месяц.

Нервно подрагивающие ноздри Брагина заставили ее проявить гуманизм:

– Ладно, три месяца, чай, не чужие. Это – мое последнее слово.

Дверь кабинета хлопнула, и Илья Петрович остался наедине со своей бедой. Домой идти совершенно не хотелось. Мечталось перенестись отсюда за тысячи километров. Куда-нибудь к морю, где тепло, светло и мухи не кусают. Раскинуться на горячем песочке морской звездой, закрыть глаза и, хоть ненадолго, отключиться от реальности…

Чтобы хоть чем-то себя занять, он стал перебирать сложенные на столе письма. Внимание привлек красивый розовый конверт с иностранным штемпелем «France, Nice». Это еще что такое?

Брагин достал из ящика серебряный ножик для вскрытия писем, аккуратно разрезал плотную бумагу, и на стол выпал сложенный втрое листок цвета слоновой кости, окаймленный по краям золотой полоской.

«Уважаемый Илья Петрович! – говорилось в письме. – Кафедра русского языка университета города Ниццы – София Антиполис (Université de Nice Sophia-Antipolis) приглашает Вас принять участие в Международной научной конференции «Слово о Чехове», которая состоится 16—17 июля текущего года. Место проведения мероприятия: route de Saint Antoine de Ginestière.

Регистрация с 8.00 до 9.00. Начало работы конференции в 9.00.

Заявку на участие посылать на электронный адрес, помещенный ниже. Все расходы по проживанию, питанию, культурной программе организаторы мероприятия берут на себя. Не упустите уникальную возможность получить новые знания, поделиться опытом с коллегами и просто отдохнуть в одном из самых живописных мест мира.

С уважением, председатель оргкомитета Жерар Лероа».

– Ну вот, – подмигнул Брагин своему отражению в окне, – как говаривал Марк Твен, мечтай осторожно, ты можешь это получить.

Аркадий Певзнер

– Арик, просыпайся, – трясла сына за плечо Ираида Львовна. – Доброе утро!

– Утро добрым не бывает, – недовольно буркнул Аркадий, с головой прячась под одеяло.

– Вставай, сынка, вставай. Господин полицейский звонил. Этот… со смешной фамилией, – она щелкала пальцами, пытаясь вспомнить имя следователя, занимающегося кражей вещей из их квартиры. – Ну, тощий такой… Не мужик, а слезы пророка Моисея…

– Голопуз, что ли? – поморщился Певзнер, обычно просыпавшийся в полдень.

– Именно! Самый что ни на есть Голопуз, – обрадовалась подсказке женщина. – Так вот, он требует, чтобы к двенадцати ты уже был у него в кабинете. Задержали какого-то уркагана – вещи, похожие на наши, продать пытался, чтоб ему чирей на причинном месте вскочил. Надо бы опознать конфискованное.

– Почему я? Чем ему не подходишь ты?

– Ой, сына, и не говори: что, кроме анализа, можно взять с голопуза? Мужлан – он и есть мужлан. Никакого обхождения с дамой, чтоб его уже все психи узнавали. – Ираида Львовна тяжело вздохнула и, отхлебнув из чашки горячего бульона, продолжила. – Я ему говорю: сама, мол, явлюсь. Память у меня – профессиональная. Я тридцать лет была супругой лучшего искусствоведа столицы, к которому на экспертизу столько антиквариата приносили, сколько господин полицейский за всю жизнь свою не перевидал. Я не только свои, я даже чужие вещи узнать в состоянии! А он – сразу хамить: «Вот этого-то я как раз и боюсь. Поэтому жду у себя Аркадия Марковича».

Я, конечно, пыталась возражать, но этот цурес как заорет дурным голосом: «Госпожа Певзнер, не издевайтесь надо мной! Я недавно из больницы выписался. Мне совершенно противопоказаны шум, волнения и стрессовые ситуации!»

Ну, ты представляешь? Эта обморочная глиста намекает на то, что я непереносима. Что от меня – исключительно головные боли и звон в ушах. Стрессы ему, видите ли, противопоказаны! Шел бы тогда садовничать или петь в церковном хоре… Хотя нет, хор ему тоже не подойдет – он же шума боится…

– Мам, прекрати кудахтать над головой, – взмолился Аркадий. – Это же, действительно, невыносимо!

Ираида Львовна обиженно поджала губы.

– Ты таки совсем не любишь маму. Если б тебя слышал сейчас покойный Марк Аронович, он бы, ой как, тебя поругал. Вот когда доживешь до моих лет, и тебе твоя великовозрастная кровинушка заявит…

– Какая кровинушка, мам? – вскочил на ноги Аркадий. – Да еще великовозрастная! Мне сорок пять лет, у меня нет детей! Благодаря твоим стараниям, между прочим!

Ираида Львовна ухватилась за сердце, оставив на синем атласном халате большое жирное пятно.

– И это ты говоришь мне?

– Таки да! – взмахнул он рукой, нащупывая на тумбочке бифокальные очки в тяжелой черепаховой оправе. – Ты развела меня с тремя женами. С тре-мя! Последняя, заметь, была нашего колена Израилева!

Повисла зловещая тишина. Пока Аркадий завязывал пояс своего велюрового халата, Ираида Львовна готовилась к наступлению. Набрав полные легкие воздуха, она завопила:

– Не напоминай мне за этих мерзавок! Слышишь? Ни одна из них не стоила доброго слова! Только и думали, как повесить на тебя алименты и оттяпать кусок нашей квартиры.

– У тебя оттяпаешь! – скривился Певзнер-младший, направляясь в ванную. – Дня после этого не проживешь.

– Ах, ты ж халамидник! – задохнулась от гнева женщина. – Вычеркну из завещания, и будет тебе полный тепель-тапель. Ой, я ж забыла: наследство-то твое – ку-ку! Все сперли, супостаты, чтоб их выводили гулять в ошейнике!

Через полуприкрытую дверь он слышал, как мать «разговаривает» по телефону со своей «заклятой подружкой» Софьей Израилевной Ицыкович. «Беседы» эти, рассчитанные исключительно на его уши, Певзнер называл про себя «театром одного актера».

– Ой, Софа, даже не спрашивай! – страдальчески стонала Ираида Львовна. – Чтоб всем врагам было так, как мне сейчас!.. Да ничего особенного – Аркаша загоняет маму в гроб, чтоб ему стать мишенью для голубей! Каждое его ядовитое слово поднимает мне давление на два столбика и увеличивает уровень сахара в крови. Он хочет-таки, чтоб я умерла и освободила жилплощадь, которую он тут же отдаст какой-нибудь проходимке… И не говори, дорогая: сыновья – это жизнь, выброшенная в форточку!

Громко хлопнув дверью, Аркадий встал под душ. Нежась под горячими струями попахивающей хлоркой воды, он решил, что сегодня останется ночевать в мастерской. Если не делать пауз в общении с матушкой, недолго и в Кащенко перекочевать. И как отец умудрился не спрыгнуть с мозгов, прожив с ней столько лет?

Выходя из ванной, Аркадий унюхал доносящиеся из кухни аппетитные запахи и услышал совершенно спокойный голос матери: «Нет, Софа, никакая она не французская… Врет, как адвокат. Уж я-то, мать художника и вдова искусствоведа, в красках разбираюсь… Говорю тебе: плешь свою она красит разогретой баночкой йогурта с добавлением двух столовых ложек хны и одной – басмы… А что ей вообще может идти с таким патриотическим носом? Им же жуков из-под коры доставать можно!.. Нет, ну ты – совершенно другое дело. Ты – дама эффектная, представительная…».

Певзнер хихикнул. Только вчера в телефонном разговоре с носатой Розой мать сказала о Софье Израильевне: «Если эта каменная баба с острова Пасхи купит гимнастический обруч, он будет ей как раз впору».

Увидев на пороге сына, мадам Певзнер стала закругляться: «Ладно, Софочка, встретимся на вернисаже. Критики пишут, что это – не картины, а «марсианские хроники»… Я, как вдова искусствоведа, хочу в этом убедиться.

Стол был полностью накрыт к завтраку. Там стояли внушительных размеров пиала с золотистым бульоном из куриной грудки, холодец из петуха, гречневая каша с куриной «котлеткой» во всю тарелку, салат из свежей редиски со сметаной, ароматный яблочный пирог и пузатая прозрачная чашка с белым чаем, который, по мнению Ираиды Львовны, нормализует гормональный обмен и способствуют снижению веса. «Ведь ты не хочешь похудеть?» – подначивала она сына.

Это был запрещенный прием. Похудеть Аркадий Маркович хотел уже лет пятнадцать, но у него ничего не получалось. Двигался он мало, ел много, наследственность имел соответствующую – и мать, и покойный отец габаритами обладали отнюдь не балетными. Периодически он, конечно, брался за себя: пил новомодные капсулы, ходил на иглоукалывание, принимал слабительные средства, глотал вызывающие чувство насыщения таблетки, истязал себя диетами, даже одно время носил на мочке уха специальную клипсу. Но акции эти были кратковременными, и вскоре все возвращалось на круги своя.

– Мам, я же просил тебя не наваливать мне столько, – поморщился Аркадий, глядя на стол. – Из-за тебя я скоро стану похож на Винни-Пуха.

– Да чтоб наши недруги так жили, как тут навалено! Я же специально тебе все облегченное готовлю: бульончик, холодчик, котлетка – все же из птицы. Где тут холестерин? И пирог вон – не с мясом, а с яблоками. Ты ж на весь день усвистишь…

– Да, после Голопуза я – сразу в мастерскую. Хочу закончить «Весенние блики». Если вдохновение будет, поработаю ночью.

– Ну вот, – хлопнула она ладонями по столешнице, – стало быть, это – твой суточный рацион. Если бы ты не психовал, я бы привезла тебе в мастерскую теплых вареничков со сметанкой… Да и прибраться там уже нужно…

– Мам, хватит об этом! – повысил голос Аркадий. – Сто раз уже говорено: когда я пишу, отвлекать меня нельзя.

– Да что ты там пишешь, – скривилась Ираида Львовна, ковыряя чайной ложечкой яблочное нутро пирога, – одни сучки и сморчки! Ну, кто из вменяемых людей в наше гнусное время покупает пейзажи? Ты ничего не смыслишь в конъектуре рынка.

– Мам, прекрати…

– Не прекращу! Был бы жив отец, он бы тебе, балбесу, объяснил, что писать надо абстракцию. Она сейчас в каждом офисе, в каждом предбаннике висит. Чем непонятнее сюжет, тем дороже картина, а ты все елки-палки да речки-вонючки изображаешь. Вся дача ими уже забита.

Аркадий раздраженно засопел. Почти все его однокашники по Суриковке давно колотили звонкую монету: Вадька Авдеев выставлялся в Париже и Праге, Вовка Каценберг – в Греции и Китае. Их работы находятся в частных коллекциях Германии, Японии, Канады, Швеции, США, Мексики. Венька Муравкин уже лет шесть как участник аукционов в Дрюо, Дюране и Николсоне, член Международной федерации художников при ЮНЕСКО. Полотна Пашки Борисоглебского украшают стены жилищ принца Монако, представителей деловой и политической элиты России, звезд кино и шоу-бизнеса. Пресса его давно величает выдающимся мастером отечественной живописной школы. А чего достиг на этом поприще он, Аркадий? Да ничего! Он не просто застрял на нуле – он возвелся в степень N минус единица. Правильно говорит мать: «На хлеб зарабатывают руками. На масло – головой. На икру – идеями». Он завис на первой стадии, как муха в глицерине. И это обидно. Ни славы, ни денег.

Певзнер наквасил горчицей кусок холодца, механически оправил его в рот, запил харч ненавистным масляным чаем и даже не поморщился. Мысли его были весьма далеки от утренней трапезы. Он раздумывал над причинами своего хронического невезения.

В профессиональном плане ему не фартит. В личной жизни тоже – ни жены, ни ребенка, ни котенка. Крепким здоровьем похвастаться не может. Внешностью тоже бог обидел. Что бы там мать ни говорила, он же не совсем слепой. Когда-то у него была завидная шевелюра, но от нее уже ничего не осталось – облез, как старая кроличья шапка.

– Что-то ты, сына, неважно выглядишь, – подбросила «дровец в топку» Ираида Львовна. – Стал похож на свою паспортную фотографию. Давай-ка мы съездим с тобой на море. Ты позагораешь, попишешь, впечатлений наберешься.

Аркадий молчал, ему не хотелось ничего – ни моря, ни солнца, ни впечатлений. Только покоя.

– Не надо инсценировать раздумья, – повысила голос мадам Певзнер. – Мама плохого не предложит. Если ты переживаешь за эти проклятые денежные знаки, то ничего себе даже не думай – у меня есть заначка на черный день.

– Так то ведь на черный…

На челе Ираиды Львовны появилась горестная складка.

– Ой, сына, он уже наступил. Средь бела дня, практически на глазах соседей, чтоб им икалось и не глоталось, из квартиры известного искусствоведа выносят коллекцию уникального холодного оружия, картины, антикварные вазы, столовое серебро, севрский фарфор, французские миниатюры, кожаные плащи, шубу из баргузинского соболя, видеокамеру, новенький ноутбук, драгоценности на… сумасшедшие деньги. Одно только ожерелье гранатовое, подарок свекрови моей, Ривы Абрамовны, чего стоит… Семейная ж реликвия, чтоб им уже руки поотсыхали по самое горло… И хоть бы кто остановил этот беспредел!

Она потянулась ножом к яблочному пирогу и, оттяпав шмат величиной с утюг, положила его на блюдо перед Аркадием. Тот благополучно уверетенил «подклад», продолжая думать о своем.

– Аркаш, переходи на портреты! – прозвучало у него над самым ухом. – Вон Эдька Марцан, чтоб ему в сортире утопиться, плюнул на свои прославленные натюрморты и шарашит фейсы рублевских жен и любовниц. Теперь у них с мамой не жизнь, а чистый цимес! Небольшая акварелька с одним рылом – двести евро, с тремя – уже четыреста. Портрет маслом формата А1— тысяча семьсот. На две образины – почти три, на три – три с половиной. В валюте, сына! Так чем мы хуже?

– Я подумаю, – пробубнил Певзнер набитым ртом. – Я сейчас в голове другой вопрос обнаружил: если вещи окажутся, действительно, нашими, может, нужно порядкоблюстителя как-то отблагодарить?

Ираида Львовна аж поперхнулась.

– Что значит «если»? В представленном добре ты просто обязан опознать наше имущество. Должны ж мы хоть что-то компенсировать! А Голопуз перетопчется и без вознаграждения. Один умный российский император на приказе об увеличении зарплаты городовым начертал: «Я б этой свинье вообще не платил, ибо сама себе пропитаться всегда найдет». Тема закрыта.

Аркадий с трудом вылез из-за стола, натянул на себя связанный матерью свитер, с кряхтением обул начищенные ею ботинки, повесил на плечо купленную родительницей сумку и выплыл из квартиры на лестничную площадку. Ираида Львовна метнулась следом и стояла рядом, пока за сыном не приехал лифт. Затем побежала на балкон, чтобы полюбоваться на проход Арика через двор.

Перед кабинетом Голопуза Певзнеру довелось просидеть около часа. В узком коридоре народу было не протолкнуться. Все время кто-то сновал туда-сюда, хлопали двери, бегали девушки с бумагами, люди в форме доставляли на допрос разномастных отморозков, те пугали полицейских своими адвокатами, обзывали их нелюдями. Последние в долгу не оставались, демонстрируя буянам элементы несоблюдения их конституционных свобод.

У Певзнера закружилась голова. Наклонившись вниз, он стал растирать уже слегка осеребрившиеся виски и вдруг услышал:

– Певзя, ты или не ты?

Подняв глаза вверх, Аркадий увидел склонившегося над ним Дениса Горобченко, бывшего однокашника по изостудии. Они не виделись уже лет пятнадцать, а, может, и все двадцать.

– Ну и жабры ты отъел, родимый, – скалился тот, пытаясь обнять Певзнера. – Сам-то где сейчас малюешь? А здесь что делаешь?

– Да хату мою обнесли. Явился на опознание вещей. Уже час тут кукую.

Горобченко ухватил его за рукав и поволок к одетому в «намордник» окну.

– Ты не поверишь, я тоже – «терпила», – почти радостно сообщил он Певзнеру. – Обчистили меня, как липку. Рассказываю: пришел я в ночной клуб, познакомился там с барышней. Выпили мы с ней по два коктейля… Больше ничего не помню – потерял сознание. В себя пришел уже в реанимации, без часов швейцарских, без печатки и главное – без портмоне. Эскулапы сказали, что я еще хорошо отделался – организм крепкий. Мне такой дряни сыпанули, что мог и ласты склеить. Вот так в нашем с тобой возрасте знакомиться с девушками.

– Певзнер здесь? – прервал его тираду Голопуз, высунувший в коридор свою лохматую голову.

– Здесь! – отозвался тот и, не простившись с Денисом, ринулся на опознание.

Вещи оказались чужими, и до антиквариата им было так же далеко, как подмосткам сельского клуба до сцены Большого театра. Зря только время потеряно. Признать этот хлам своим означало бы отказаться от, достаточно дорогого, кровного, если оно будет когда-то найдено.

Прощаясь со следователем, Аркадий обратил внимание на картины, висевшие в его кабинете. Даже не картины, а постеры в дешевых пластмассовых рамках. Причудливые каляки-маляки, грубые цветовые пятна, ломаные линии. Абстракция, итить… Опять матушка оказалась права. Если даже в полицейском околотке такое вешают, чего ждать от офисов предпринимателей? Нужно и впрямь менять профиль. Эпоха березок безвозвратно канула в Лету.

В мастерскую Певзнер попал только к трем часам. Переоделся, стал у мольберта и вдруг понял, что закончить «Блики» уже не сможет. Он работал над ними больше месяца, но удовлетворения от результата все не было. Лет десять назад достаточно было наложить грунт, и картина размером сорок на шестьдесят была готова за день. Это был период, когда его шарахало от реализма в авангард и обратно. Тем не менее, результаты были. Были выставки, признание со стороны маститых собратьев по кисти, многочисленные публикации в прессе. Его хвалили за живость таланта, уникальное сочетание традиционных техник и инновационных методик, необычайно свободную манеру кисти. Журнал «Художник» писал тогда: «Произведения Аркадия Певзнера наполнены яркими красками и впечатлениями от проделанных им путешествий. Жадно впитывая атмосферу каждого из них, художник переносит нас в пучину пережитых им событий, искусно отражая яркое и интригующее мгновение времени».

А сейчас он вымучивает каждый мазок, а изображение не оживает. «Блики» не излучают энергии, так… сплошные световые пятна на озерной глади. Выписался он, что ли? Матушка называет это состояние творческим кризисом и предлагает ему всколыхнуться. И если она настоит на своем, он поедет с ней на море, куда денется.

За всю жизнь по-крупному он ослушался родительницу всего один раз, когда впервые женился. Правда, сделал это по-воровски. Пока Ираида Львовна восстанавливала здоровье в санатории, он умудрился получить в паспорте вожделенный синяк, дать свою фамилию молодой жене и поселить ее в родительской квартире. Закончился бунт, как и следовало ожидать, печально. Матушка сделала все возможное, чтобы избавиться от нежеланной родственницы и, как обычно, победила. Он же на всю жизнь запомнил: все акции, не завизированные Ираидой Львовной, обречены на провал.

Если бы его, Аркадия, сейчас спросили, как он относится к родительнице, он бы ответил так же, как и еврей из анекдота: «Как к нашей власти: немножко боюсь, немножко люблю, немножко хочу другую».

Впрочем, нет. На самом деле, он сильно любит мать, сильно ее боится и сильно хочет избавиться от ее диктата. Но, будучи человеком неглупым, прекрасно понимает: последнее невозможно. Уже, хотя бы потому, что обойтись без услуг, советов и поддержки Ираиды Львовны он не в состоянии. К тому же, она всегда оказывается права, даже в мелочах. Предлагала ведь привезти ему в мастерскую обед. Отказался. Теперь придется вызывать курьера из МакДональдса – аппетит разыгрался не на шутку. Говорила, что прибраться здесь нужно – так и в самом деле, пылищи везде полно, а он этим дышит. Стекла мутные, пол заеложенный, подрамники в углу паутиной покрылись, даже почтовый ящик на двери забит до отказа. Позвонить ей, что ли? Хотя нет, шороху будет выше крыши. Опять же, моду возьмет сюда шастать, не отвадишь. А ведь мастерская – не просто рабочее помещение. Это – его убежище, нора, зона свободы, куда он сбегает глотнуть кислорода.

После своего первого развода он на полном серьезе собирался перебраться сюда жить, но отсутствие душевой точки и навыков самообслуживания не позволило ему воплотить в жизнь это дерзкое намерение. Зато Аркадий добился права иногда ночевать в мастерской. Но однажды и оно было грубо попрано.

Ранним утром по дороге с рынка Ираида Львовна явилась в мастерскую, дабы «напоить сынульку свежим молочком и накормить еще теплыми ватрушками». Открыла дверь своим ключом и обмерла: на узком, продавленном диване, рядом с ее Ариком, спала голая девица, «забросив на мальчика свое жирафье копыто». В голову матери ударила кровь. С воплем: «Вон – на Тверскую, шалава!» она за волосы выволокла «захватчицу» из помещения, выбросив следом и ее «обноски».

На Аркадия было жалко смотреть. Забившись в угол дивана, он повторял виновато: «Мам, Катька не с Тверской, это – натурщица моя, чессс слово!»

– Это одно и то же. Просто путаны сразу называют цену, – строго ответила родительница и, как ни в чем ни бывало, продолжила, – а я тебе молочишка свеженького принесла. Попей, мой хороший, поди красками вчера надышался».

С тех пор Аркадий сделал зарубку на память: ключ от «убежища» должен быть только у него, иначе это не убежище, а толковище. Он поменял дверной замок и неусыпно бдил, чтобы повода попасть в мастерскую у матери больше не возникало.

Вот и сейчас он отогнал предательскую мыслишку о вызове Ираиды Львовны, и сам отправился в кладовку за тряпкой. Чихая и чертыхаясь, Певзнер неумело развез пыль по горизонтальным поверхностям, перемел кучу мусора из правого угла в левый, залил водой разноцветное пятно на полу. При этом так устал и запыхался, словно в каменоломне весь день проработал – давал себя знать избыточный вес. Права была его вторая жена, говорившая: «Пузо бьется о колени, Это, Арик, все – от лени».

Он тогда расценил ее критику как грубое проявление антисемитизма. Вскоре, правда, и сам заметил, что его походка напоминает движения гусеничного трактора, но к тому времени жены у него уже не было. Марина сделала аборт и вернулась к родителям в Пензу.

Отдышавшись, Аркадий позвонил в службу доставки МакДональдса и заказал: два двойных чизбургера, биф а-ля Рус с беконом, порцию картофеля по-деревенски, морковные палочки, салат «Цезарь», две бутылки «Фанты», три пирожка с ежевикой и карамельно-шоколадное мороженое с хрустящим наполнителем. Хотел добавить еще парочку рыбных сандвичей, но вспомнил, что с понедельника он на диете и взял себя в руки.

В ожидании заказа Певзнер тупо слонялся по мастерской. Сначала подошел к мольберту и прямо на водной глади «Весенних бликов» красной краской написал большой китайский иероглиф. Потом отправился к мутному, засиженному мухами окну и, распахнув его, изобразил на стекле голую девицу рубенсовских габаритов.

Смахивающий в своем рабочем комбинезоне на Карлсона, Аркадий попыхтел к забитому почтовому ящику. Он ногтем отковырнул створку, и к его ногам упали газета «Художник России», несколько рекламных буклетов, информационный бюллетень новой художественной галереи, приглашение на какой-то вернисаж и письмо в плотном розовом конверте со стилизованной сургучной печатью. Осторожно, чтоб не повредить последнюю, Аркадий вскрыл конверт и обнаружил там нарядное, тисненое серебром приглашение, которое гласило:

«Французская художественная галерея «L’INSPIRATION», представляющая перспективных художников из стран Восточной Европы, приглашает господина Певзнера А. М. принять участие в «Славянском арт-фестивале» (SLAVianski Art Festival), который пройдет с 16 по 17 июля текущего года на Лазурном берегу Франции в городе Ницце.

Представляя художников из стран Восточной Европы, мы содействуем развитию связей между Россией и Францией, устанавливаем тесные партнерские взаимоотношения между сторонами с целью пропаганды современного искусства, имеющего славянские корни в Европе и других странах мира. Расходы по оформлению визы, проживанию, питанию и культурной программе организаторы фестиваля берут на себя. Если вы примете наше приглашение, сообщите о своем решении по одному из нижепомещенных телефонов.

С дружеским приветом, председатель оргкомитета Поль Шляпникофф».

Издав протяжный клич триумфатора, Аркадий дернул вниз ручку воображаемого паровозного гудка. Спустя несколько секунд Певзнер уже набирал номер, указанный в приглашении.

Дмитрий Корзун

Громкий автомобильный сигнал разбудил задремавшего Корзуна, которому снилось путешествие к экзотическим пальмам и кипарисам, лазурно-голубому морю, белоснежным яхтам и витающему в воздухе духу романтики. Давно уже мужчина не видел подобных снов. В последнее время его будоражили ужастики: то на глухом полустанке он отстает от своего поезда, то вдруг оказывается босым на снегу или абсолютно голым в метро. То он теряет портмоне со всеми документами, то проваливается в выгребную яму… В кои веки пригрезилась добрая сказка, и какой-то скот бесцеремонно вернул его в гнусную реальность.

Дмитрий оторвал помятое лицо от «Журнала регистрации транспортных средств», почесал карандашом за ухом, прищурился. В заоконном пространстве потихоньку светало. За шлагбаумом, рядом с информационным щитом «Об организации хранения транспортных средств на платных автостоянках города» нервно топтался водитель серебристого Ниссана Пульсара. Мужик в теплой кожаной куртке махал ему обеими руками, мол, «поднимай палку, тороплюсь». Обождав для солидности с полминуты, Корзун нажал на кнопку и лениво отодвинул вправо стекло, закрывавшее окошко его «скворечника». Шлагбаум поднялся, пропуская на территорию автомобиль нового клиента.

Подошедший к бытовке водитель хотел было возмутиться нерасторопностью халдея, но, встретившись с ним взглядом, передумал – «Ниссан» был дорогим и новым, зачем ему лишние проблемы? Заплатив семьдесят рублей за сутки, клиент протянул руку за квитанцией.

– — Бланков нет! – привычно отчеканил Дмитрий, царапая на обрывке газеты какие-то иероглифы.

– А как же я завтра… – растерянно кивнул тот в сторону машины.

– Покажешь сменщику моему, вот это, – Корзун положил перед ним полоску бумаги, оторванную от прочитанной вчера газеты, – и получишь свое корыто обратно.

Мужчина в нерешительности топтался на месте, тупо взирая на полученную «квитанцию». По всему видать, был не местным.

– Ну и какого рожна тебе еще надо? – зашипел на него Дмитрий. – Хочешь, чтоб я на тревожную кнопку нажал?

Клиент отрицательно замотал головой.

– Ну, так иди с богом! Носит вас нелегкая по первой росе, – и, широко зевнув, закрыл окошко.

Мужик в кожанке махнул рукой и ушел прочь.

Корзун включил электрочайник. Доспать все равно не удастся – скоро Пахомыч явится. Надо смену передавать, затем – домой, душ, бритье, завтрак и – на работу. Господи, когда ж он, наконец, выспится?

Вращая ложечкой в чашке с горячим мятным чаем, Дмитрий с завистью рассматривал выстроившиеся напротив его «скворечника» машины: белоснежную Toйоту Дюну, новенький голубой Хендай Гетц, серебристый тюнингованный Мерседес… И где люди берут такие деньги? Вот он, Дмитрий, не разгибаясь, пашет на двух работах: днем таксует, ночью сторожит. Без выходных и отпусков. А о собственном авто даже не помышляет. Богатой тетушки за границей у него нет – наследства ждать неоткуда. Он выплачивает ипотеку и алименты на подростков-близнецов от первого брака, содержит жену и двух малых детей в браке нынешнем, лечит больного трехлетнего сынишку. Супруга не работает – все время проводит в клинике с сыном, а там каждый день требует новых вливаний: сопутствующие основному лечению лекарства, расходные материалы и даже еда – больничного питания ослабленному организму ребенка не хватает. Они все надеялись, что пацан перерастет, что болезнь отступит и почки, наконец, заработают, увы…

Как только врачи поставили страшный диагноз, жизнь Корзунов полетела под откос. Все средства, силы и время стали направляться на спасение жизни младшенького. Они скудно питались, более чем скромно одевались, никуда, кроме больницы, не ходили. О летнем отдыхе не могло быть и речи: Дмитрий круглосуточно работал, жена с тещей посменно сидели в больнице, дочка росла с ключом на шее. А старшие… Те его просто ненавидели. Петька вообще не хотел общаться с тех пор, как в прошлом году он не смог приехать к ним на день рождения, а Пашка позвонил недавно и в ультимативной форме потребовал ноутбук. На рассказ о финансовых проблемах, связанных с тяжелой болезнью брата, отреагировал по-хамски: «Так вам, гадам, и надо! Правильно бабуля говорит, что тебя бог покарал калекой за то, что ты нас бросил!».

От этого воспоминания у Дмитрия защемило сердце. Он вытряс из упаковки последнюю таблетку валидола, положил ее под язык. Взгляд упал на ворох бульварных изданий, регулярно покупаемых Пахомычем, который называл желтую прессу «врачевателем душ народных», ибо та наглядно демонстрировала: богатые тоже плачут. А, порой, даже ревут белухой. «Почитаешь, как „гламури“ хреново, и собственные проблемы кажутся более разрешимыми», – ухмылялся пенсионер, поглаживая себя по авторитетному животику.

Дмитрий эту точку зрения не разделял. Беды «богатых и успешных» ничуть не умаляли его собственной душевной боли и не решали внезапно возникшей проблемы: где взять двести тысяч евро? Именно столько стоила операция по пересадке почки в Германии. Сумма для их семьи – совершенно заоблачная.

Корзуны, конечно же, обращались к московским специалистам. Те сначала поставили их на очередь, а потом вдруг отказали – мол, нет квот, закончились! Ждите следующего года! А какое «ждите», если жизнь пацана висит на волоске: обе почки не работают! Местным реаниматологам удается поддерживать в нем жизнь лишь при помощи дорогих лекарств. Месяц назад состояние мальчика стало критическим. Тяжелого пациента согласились принять только немцы. До конца июля на счет их клиники следует перечислить всю сумму…

Что они только не делали: давали объявления в газеты и на телевидение, просили помощи у родственников и знакомых, ходили по фирмам и предприятиям, взывали к милосердию бизнесменов и предпринимателей, падали в ноги местному депутату, мэру, управделами Администрации городского округа. Все сочувствовали, кивали головами, цокали языками, обещали поскрести по сусекам, изыскать резервы, пересмотреть бюджет… В итоге, на счет Корзунов поступили «кошкины слезки», на которые не то, что почку, ноготь не пересадишь.

Наибольшую отдачу они получили от Всемирной Сети. Месяц назад Пахомыч посоветовал Дмитрию разместить просьбу о помощи на интернет-портале Благотворительного фонда «Счастливое детство», он же помог составить «правильное» объявление.

«Это что за интеллигентские выверты?! – брызгал слюной старик. – Газет не читаешь, ящик не смотришь, в чаты не ходишь, а туда же! Ну, что это за хрень: «Маленькому Коле Корзуну требуется помощь. Состояние ребенка тяжелое, но стабильное. Будем благодарны каждому откликнувшемуся за любую помощь»? Лично я на это в жизни бы не повелся! Их там, похожих друг на дружку, знаешь сколько! И все с жуткими больничными фотографиями. Пиши: «Умирает жизнерадостный трехлетний раздолбай. Дяди и тети! Матери и отцы! Братики и сестрички! Только от ваших добрых сердец будет зависеть, переживет ли Николаша это лето… И карточку поставь не дистрофанскую, на фоне капельниц, а улыбающуюся, с медведем игрушечным в обнимку!».

Дмитрий сомневался, что хоть кто-то откликнется, но спустя несколько дней на указанный в объявлении счет стали поступать суммы: от пятидесяти рублей до двухсот евро. До требующейся было еще далеко, но, в сравнении с тем, что дали обращения в СМИ и хождение с протянутой рукой, прогресс был налицо.

Надеяться на собственные силы не приходилось. С леваками и чаевыми в последние годы была напряженка – сдачи стали дожидаться даже жрицы любви. Да что там жрицы! Обитатели шикарных коттеджей, отправлявшиеся «прилично покушать», яростно бились за полтинник, доказывая, что раньше их возили за двести пятьдесят.

Бывали, конечно, и приятные исключения. На прошлой неделе, например, один «солидол» в официальном твиде жену свою молодую выслеживал. По всему городу мотались за ее Лексусом, пока она, голубушка, не погорела, кинувшись в объятия какого-то гориллообразного качка. Мужик мобильником сделал несколько снимков парочки и, даже не взглянув на счетчик, оставил на сидении два косаря. То ли с горя, то ли от радости.

Еще был случай – братки гуляли по поводу выхода из исправительного учреждения своего корефана. По дороге в ресторан, знай, «Мурку» заказывали да «Владимирский централ» распевали. Душевные оказались ребята, нежадные: пытались его угостить виски и травкой, звали с собой отужинать, предлагали ему свою дружбу. Дмитрий тогда изрядно струхнул, но, обдумав ситуацию, решил посвятить пассажиров в свою проблему. Не зря говорят: нахальство – второе счастье.

Братки расчувствовались и из перетянутой аптечной резинкой пачки, вытащили пять банкнот с ликом Бенджамина Франклина и засунули их в нагрудный карман Корзуна. С тех пор – никакой сверхприбыли.

Убытки же место имели. На днях шеф оштрафовал его на пять сотенных за то, что взял с клиентки лишнее. А как тут было не взять, если он лахудру эту полчаса дожидался? Она, видите ли, в обеденный перерыв ездит домой таксу свою кормить. К офису ее из-за ремонтных работ было не подобраться. Пришлось два квартала объезжать, чтоб от самого крыльца забрать и ждать потом до морковкиного заговенья.

А в прошлую субботу вез из бани тройку распаренных собутыльников. Третий должен был рассчитаться за всех. Дал тысячную – сдачи не оказалось. Пришлось ехать менять в магазин, где должник благополучно испарился. И ничего не попишешь – такси предусмотрительно вызвали со служебного телефона бани. Ищи – свищи!

И как в таких условиях не приписывать километраж? Как опытный «извозчик», Корзун, конечно, ориентировался, кому можно накинуть, а кому нельзя. Да и не наглел он – меру знал. Брал, можно сказать, за дополнительный сервис – мог легко подхватить любую тему для беседы и вовремя заткнуться, если клиент не был настроен на общение. Имел в машине огромный запас музыки и несколько новинок кино и мультфильмов для пассажиров с детишками, что позволяло ненавязчиво приподнять цену при поездках на длинные расстояния.

Дмитрий не считал это мошенничеством. Навар рассматривал как компенсацию за изнурительный труд. Работал он по двенадцать часов в сутки. В половине восьмого утра уже выезжал на линию, в девятом часу вечера возвращался домой. В день наматывал по двести километров. К концу смены его шатало из стороны в сторону, страшно болели спина и шея, кружилась голова. Даже перекусить толком было некогда – в обеденный перерыв он мотался к сыну в больницу. Ночи же проводил в «скворечнике» на автостоянке.

Корзун не помнил, когда в последний раз был на футболе или рыбалке, смотрел фильм, читал детектив. Он, как робот, был запрограммирован на получение суммы, которая позволит поставить Кольку на ноги. Все остальное не имело никакого значения.

А ведь именно он настоял на появлении на свет младшего. И жена, и теща, и дочь – все были против. Как чувствовали, что их материальный уровень опустится в точку замерзания. С началом болезни Николаши они стали злыми, задерганными и чужими. Варька утром уходила в школу и возвращалась исключительно на ночевку, все время проводя в семье подружки-одноклассницы. Жена постоянно истерила, упрекая его во всех смертных грехах. Теща ходила с поджатыми губами, а недавно вообще выдала: «Наплодил детей пол-Китая, а нам теперь – хоть в петлю лезь!».

Будучи сиротой, он всегда мечтал о большой и дружной семье, но его первый ранний брак распался. Бывшая половина запретила ему видеться с сыновьями, и он с горя женился на первой встречной – девушке, которую подвозил в такси.

Люся была замечательной женой, но очень нервно реагировала на любые разговоры, связанные с продолжением рода. Она, вроде, и не отказывалась родить ребенка, но каждый раз после подобных бесед глаза ее были на мокром месте. В конце концов, супруга ушла от него, оставив записку: «Мы совершенно не подходим друг другу. Наш брак был обоюдной ошибкой. Прости».

Через два года он снова женился и опять на своей пассажирке. Та сразу же родила ему дочь, вызвала из Костромы маму-пенсионерку и, сделав ей прописку, перепоручила все заботы по уходу за ребенком. Все шло, в общем-то, неплохо, пока Наталья не забеременела снова. Дмитрий дико обрадовался, только и говорил о будущем сыне. Тоска по близнецам уже притупилась. Те же, наоборот, стали доставать его регулярно. К тому времени сожитель их матери переметнулся к какой-то «модели», и алиментов Корзуна на жизнь стало не хватать. Пацаны все время звонили Дмитрию с просьбами материального порядка: то им нужны были престижные мобильники, то профессиональные фотоаппараты, то «настоящие фирменные кроссовки», то велосипед «на толстой резине», то репетитор по-английскому, то празднование дня рождения в боулинг-клубе всем классом…

Пока не родился Колька, Дмитрий еще как-то выкручивался. Потом краник пришлось прикрутить. С этого момента отношения со старшими испортились окончательно. Все надежды Корзуна были теперь обращены к Николаше, но тот, по определению бывшей тещи, оказался «бракованным». Такие вот дела…

В дверном проеме показалась лысая голова Пахомыча.

– Физкульт-привет мастерам машинного доения! – поздоровался сменщик. – Массу давим? Это правильно. При твоем образе жизни недолго и кони двинуть.

Из вместительной рогожной торбы с портретом Тимати пенсионер достал глиняный горшок, завернутый в махровое полотенце.

– Тут тебе Кондратьевна пирожков с печенкой передала. Теплые еще. Заправляйся.

Пока Дмитрий завтракал, Пахомыч выгрузил на стол пачку новых сканвордов и ворох свежих газет.

– Ох, Митяй, – тяжело вздохнул он, глядя на сменщика, – тебе сорок три, а выглядишь на весь полтинник – седой, худой, дерганый. Одеваешься черти как…

Дмитрий оглядел свои старенькие джинсы, свитер-самовяз, еще достаточно крепкие полуботинки на микропорке. Все, вроде, нормально. Видать не с той ноги, встал сегодня Пахомыч.

– Ты бы в церковь сходил, что ли…

– Неверующий я, дядь Вань…

– А в окопах, сынок, атеистов нет. Все мы «сами с усами», пока жареный петух в одно место не клюнет. А когда беда случается, на что-то опереться надо. Малый-то как?

– Стабильно хреново, – буркнул Корзун, застегивая куртку. – Спасибо за пирожки. Пошел я на трудовой фронт.

Переступив порог квартиры, Дмитрий обнаружил, что он не один – и туалет, и ванная комната были заняты. Стало быть, Варька прогуливает школу, и с тещей, к несчастью, разминуться не удалось. Дико хотелось спать. Нужно было как-то взбодриться. Он прошлепал в кухню, сделал себе двойной кофе.

Потягивая напиток из синей надколотой чашки, Корзун размышлял о своей невезучести. Еще в детстве зловредные дворовые пацаны дали ему кличку Счастливчик, насмехаясь над его способностью постоянно попадать в глупые истории. Тетка, у которой он рос, называла его не иначе, как Тридцать Три Несчастья. Первая супруга утверждала, что он – вечная жертва обстоятельств. Последняя называла дерьмоуловителем. Так, может, они правы?

На пороге кухни возникла Варька. Увидев отца, виновато потупилась.

– Почему не в школе? – поинтересовался Дмитрий.

– А у нас – физ-ра.

– И что? На нее ходить не надо?

– Физручка заболела, замену ей пока не нашли, – произнесла девочка, оскорблено вздернув подбородок.

– Ну-ка, принеси дневник!

Та даже ухом не повела. Стояла и тупо хрустела сушкой.

– Явился, воспитатель хренов! – вихрем ворвалась в кухню теща. – Пять минут в сутки ребенка видит и те умудряется испоганить. Иди, деточка, собирайся в школу. А тебе, зятек, бриться пора и – на работу.

Корзун крякнул и пошел в ванную. На скандал у него просто не было сил. Когда закончил утренний туалет, в квартире уже было пусто: Варька таки отправилась грызть гранит науки, теща пошла на рынок за продуктами.

Голова немилосердно гудела. И только он принял две таблетки цитрамона, как кто-то позвонил в дверь. На пороге стояли активистки их подъезда: пенсионерка баба Клава и бывший профсоюзный деятель Генриетта Карловна Попогребская. Обе держали в руках какие-то списки. Не иначе, собирают деньги на озеленение двора.

– Милые дамы, в другой раз – дико опаздываю на работу, – попытался улизнуть Дмитрий.

– Стоять, Корзун! – привычно скомандовала Генриетта, вставив ногу в дверной проем. – Подписываешь петицию и – свободен, как бизон в пампасах.

– Что это? – просипел он, недобро покосившись на бумаги.

– Судебный иск, – отчеканила баба Клава.

– На кого?

– На аспидов этих, – кивнула она в сторону двора, откуда беспрестанно доносился шум. Обещали фильтры установить до десятого марта текущего года? Обещали! И где она, эта шумоизоляция? У меня вся пенсия уходит на таблетки от головной боли. Дед мой вообще оглох. Внуки целый день ходят с берушами, как глухари на току – недокличешься-недозовешься. Это, по-твоему, нормально?

Три года назад прямо под окнами их дома была сооружена котельная. К круглосуточному шуму, который она издавала, привыкнуть было невозможно. От постоянной вибрации жители квартала не могли спать, жаловались на снижение слуха. Эксперты сделали замеры и подтвердили: жить здесь опасно. Уровень шума и низкочастотный инфразвук превышали нормы в несколько раз, что губительно сказывалось на состоянии нервной, эндокринной и сердечнососудистой систем. После жалоб, посыпавшихся в прокуратуру, Роспотребнадзор и уполномоченному по правам человека, власти поклялись установить специальные фильтры, способные снизить уровень вибрации до нормы. И, конечно, ничего не сделали. Так что, правильно народ колотится, требуя закрытия «душегубки». Будешь, молча, пить цитрамон, долго не протянешь.

Дмитрий, не читая, подписал все бумаги и помчался на работу.

Субботний день, как обычно, был очень суматошным. Некогда было чаю из термоса отхлебнуть, не то, что протереть ручки дверей и загаженный голубями плафон с шашечками. Впрочем, последнее было добрым знаком. Птичий помет на машине сулил прибыльный день.

Увы, следующая примета нейтрализовала предыдущую. Первым клиентом оказался не мужик, а женщина, причем, беременная. Уклониться от заказа ему не позволила совесть. Корзун всю дорогу молился, чтобы даму не растрясло, и та не родила прямо в салоне.

Следуя старому извозчицкому поверью, он правой рукой взял с пассажирки оплату, подул на купюру и отложил ее до вечера в бардачок – нельзя первые деньги складывать в общую кучу и давать ими сдачу.

Потом Дмитрий доставил на тренировку безобразно перекачанного культуриста. От молодого человека настолько несло потом, что пришлось открыть окно, дабы не задохнуться. Парень оказался большим занудой. Всю дорогу рассказывал историю своей жизни, делился планами на будущее. Корзун рассеянно слушал, вставляя свои дежурные «ага», «ничего себе».

За ним был задохлик, забивший весь багажник садово-огородным инвентарем. Тот направлялся на дачу, чтобы, по его определению, встать в позу прачки. Ехали довольно долго – трасса была плотно забита нескончаемым потоком транспортных средств «чайников». Оно и понятно: жители загазованного мегаполиса в природе находили отдушину: копались в земле, сажали яблони, жарили шашлыки, рыбачили, черпали вдохновение…

Парня сменили две девицы в полной боевой раскраске и кожаных шортах. Они были явно не в духе: тяжело вздыхали, сквернословили, порывались курить. Но больше всего Дмитрия взбесил запах духов, которыми красотки стали обливаться прямо в салоне. Эти духи по убойной силе могли соперничать с дихлофосом, куда там газовому баллончику. Он открыл все окна, намазал вьетнамской «Звездочкой» виски, но головная боль просто сносила черепушку.

Следующая клиентка была не лучше. «Дама с собачкой» везла свою питомицу к ветеринару. На почве стресса у болонки клочьями лезла шерсть, в чем Дмитрий лично убедился, оглядев потом заднее сидение.

Он удивился, что дотянул до обеденного перерыва, припарковался у знакомой больницы, достал из багажника пакет с фруктами и двинулся по привычному маршруту.

– Деньги нашли? – первое, что услышал Корзун, поднявшись на нужный этаж.

– Ищем, – ответил он Белому Халату, опустив глаза в пол.