Тварь среди водорослей

Повесть о невероятных приключениях моряков, выживших в крушении торгового судна «Глен-Карриг», ставшего жертвой жестокого рока в далеких Южных Морях, рассказанная в 1757 году потомственным дворянином сэром Джоном Винтерстроу своему сыну Джеймсу Винтерстроу, а затем, согласно его воле, от руки и в надлежащей форме записанная Уильямом Хоупом Ходжсоном.

Madre Mia

Матери моей посвящается

Глава 1

Земля Обреченных

Пять дней мы шли на шлюпках, и за все это время – ни намека на землю впереди. Но вот, утром шестого дня, боцман, что командовал одной из наших шлюпок, как закричит, что видит далеко по левому борту сушу; но уж больно та была далека от нас, сразу и не различишь – то ли земля, то ли облако утреннего тумана. Тем не менее, поскольку в наших сердцах начала разгораться слабая искра надежды, мы налегли на весла, отринув усталость. Примерно через час мы уже точно знали: перед нами действительно земля, а если говорить точнее, какой-то низкий берег.

Было уже, наверное, немного за полдень, когда мы подошли на своих шлюпках настолько близко, что смогли определить, какого рода ландшафт нас ожидает. Тогда-то мы и поняли, что перед нами – невероятно пустынная, необитаемая земля. Такой она мне тогда показалась – ведь, несмотря на там и сям проглядывавшие островки какой-то странной растительности, я нигде не видел ни высоко растущего дерева, одни только зачахшие кустарники. Едва ли вообще мне приходилось видеть где-либо и когда-либо зелень, похожую на ту, что предстала нашим глазам!

Насколько я помню, мы шли на веслах вдоль побережья, стараясь плыть как можно медленней, в поисках хоть какой-нибудь мало-мальски гостеприимной заводи. Не могу сказать, сколько времени все это продолжалось, но мы не собирались сдаваться. В конце концов, мы ее нашли – илистое, заболоченное устье, в итоге оказавшееся эстуарием[10]; впрочем, мы про себя так и называли его «устье». Войдя в него, мы двинулись вверх, по извилистому руслу не то реки, не то залива – и все то время, что тихонько ходили вверх-вниз наши весла, внимательно осматривали оба берега, высматривая с надеждой место, подходящее для стоянки. Да куда там! Все берега крыла какая-то липкая вонючая грязь, и мы не отважились даже сунуться туда, как сначала нам всем хотелось – махом, лихо и с отвагой.

Поднявшись по течению неизведанного края примерно на милю, мы увидели на берегах те растения, что я заметил еще с моря – теперь, находясь в считаных ярдах от них, мы могли гораздо лучше их изучить. Так я сумел понять, что они представляли из себя: низкие деревца, к тому же еще и корявые, будто пораженные каким-то недугом. Лишь только подойдя к ним поближе, стало ясно: именно из-за слабых и болезненных ветвей я принял их за кустарник. Ветки, тонкие и мягкие по всей своей длине, провисали к самой земле, и каждую из них венчал единственный капустовидный плод – довольно крупный и набухший словно бы на самом конце побега.

Вскоре мы миновали скопления деревьев, и речные берега опять стали очень низкими. Я залез на банку[11], откуда мог обозревать окружающий ландшафт. Так мне удалось выяснить, что все пространство, насколько я мог охватить его взглядом, было сплошь утыкано протоками и затонами, иной раз весьма большими и широкими. Составив определенное впечатление об этом месте, я убедился в том, что вся эта частичка суши – не что иное, как сплошное болото, расположенное в низине. Да, что ни говори, а влипли мы в огромную лужу грязи, и от этого такое чувство тоски и безотрадности охватило мою душу, что захотелось отвести взгляд прочь. Видимо, трепет, зародившийся где-то глубоко в недрах моего существа, вызвала поразительная тишина, окружавшая нас – ибо, куда ни глянь, ни единого живого существа не попадалось на глаза. Ни птиц, ни растений – одни только недоразвитые уродливые деревца-карлики, малыми разобщенными рощицами произраставшие.

Когда же я полностью привык к окружающей меня обстановке, эта самая тишина начала казаться мне сверхъестественной и зловещей, ибо память моя не могла подсказать похожего случая, чтобы прежде доводилось оказаться в этаком царстве безмолвия. Все словно застыло перед глазами – ни единой, даже маленькой одинокой пичужки не видать было на хмуром небе. Сколько бы я не прислушивался, даже слабого крика морской птицы не доносилось до моего слуха. Ничего! Ни даже кваканья лягушек, ни плескания рыб. Казалось, будто мы угодили в некое зачарованное царство забвенья, поистине достойное называться Землей Обреченных.

Три часа без перебоя мы трудились на веслах; моря больше не было видно, равно как и места, куда могла бы ступить наша нога. Везде вокруг нас хлюпала грязь – то серая, то черная. Вот уж, поистине, бескрайняя, дикая пустошь, до отказа заполненная сырым тленом! Но мы упорно гребли, слепо надеясь наткнуться на какой-нибудь островок.

Затем, незадолго до заката, мы решили сделать передышку за веслами и перекусить, взяв немного из того, что осталось от нашего запаса. Пока каждый занимался своей порцией пайка, я смотрел на то, как солнце садится за горизонт, далеко, за бескрайним, необозримым болотом. Мне даже начали мерещиться какие-то странные, замысловатые тени. Они выступали откуда-то из-за моей спины и ложились на воду по левому нашему борту, ибо мы как раз сделали стоянку напротив островка с теми отвратительными и жалкими деревьями. Именно в этот момент, насколько удается вспомнить, я с новой силой ощутил, каким безмолвным и странным сказывается все вокруг меня. К тому же я ясно осознал, что все это отнюдь мне не мерещится. Также я заметил, что парням и в нашей шлюпке, и в шлюпке боцмана тоже как-то неспокойно на душе от столь унылого пейзажа – разговоры шли вполголоса, будто в страхе перед злостным нарушением обета тишины.

Но стоило мне начать мучиться поистине глубоким страхом перед изолированным безлюдьем этих помраченных равнин, до слуха нашего донесся звук, указывающий, что жизнь в этом захолустье все-таки есть. Первый раз я услышал на большом расстоянии от нас, где-то глубоко в тех землях, низкий всхлипывающий стон. Его нарастания и утихания были подобны вою дикого ветра, проносящегося сквозь огромную лесную чащу – но ветра и в помине не было. В следующий же миг странный звук замер в отдалении, и последовавшая за ним тишина всем нам сказалась еще более глубокой и неприятной; оглянувшись на товарищей в обеих лодках, я приметил, что многих сковало чуткое напряжение дичи, забредшей в угодья хищника. Целую минуту, кажется, никто не смел шелохнуться или обронить слово – а потом один из матросов разразился раскатистым смехом, выдающим зарождавшуюся в нем панику. Боцман отругал его и велел примолкнуть. В тот же самый момент опять раздался этот не то стон, не то безутешный всхлип – на сей раз откуда-то справа. Буквально через секунду, став громче и страшнее, звук повторился за нашими спинами – то, верно, отдалось эхо, а сам источник переместился в глубь залива. Я опять взлез на банку, намереваясь на этот раз лучше рассмотреть местность вокруг нас; да только вот берега стали заметно выше, да еще и растительность служила естественным экраном, загораживая обзор. Я взлез еще немного вверх – такое мое положение, по идее, могло дать мне возможность видеть гораздо дальше за кромку берега; взлез – и все равно ничего не смог углядеть.

Немного времени спустя завывание прекратилось, снова воцарилась мертвая тишина. Мы все сидели, затаив дыхание, в ожидании того, что последует дальше. Джордж, самый младший юнга, сидевший рядом со мной, подергал меня за рукав и спросил испуганным голосом, знаю ли я, что это все могло значить. В ответ я только покачал головой и хотел сказать, что ведаю об этом не больше его, но вместо этого, чтобы хоть немного успокоить бедолагу, сказал, что это, верно, ветер так воет. Не поверив мне, он только покачал головой – и впрямь, чего греха таить, никаким ветром тут и близко не пахло; штиль – он и есть штиль.

Не успел я сказать юнге что-то еще, как снова – этот заунывный вой; на сей раз несся он и от самого верховья залива, и со стороны устья, и из глубины равнины, и с пустоши, островом пролегшей меж нами и морем. Вой наполнил собой вечернюю мглу – воздух буквально звенел от этой скорбной, жалобной ноты, – и показалось мне, что в этом жутком стенании, в этом плаче отчаяния, звучало что-то до боли человеческое. И такая жуть пробрала нас – никто не решался и рта раскрыть. Мы все обратились в слух, застыли, внемля страданиям потерянной души. Испуг и оцепенение отхлынули лишь тогда, когда солнце закатилось за самый край неба – и мир утонул в полумраке.

Вослед за этим произошла еще более необычайная вещь; пока ночная тьма сгущалась, странное завывание стихло, но другой звук вырвался, похоже, откуда-то из внутренней части земли, из самого ее центра – раскатистый низкий рык. Сначала, как и завывание, он казался приглушенным, но очень быстро нарастал, накатываясь на нас со всех сторон волнами. Вскоре вся непроглядная ночная тьма была им полна; рык становился громче и громче, и вот уже в нем звенела мощь сонма труб с характерным насыщенным тембром, рвущемся к небу из самого сердца этой звериной литании. Затем, без спешки, рык стал стихать, превратившись в низкое и злобное – иначе не описать – рычание голодного зверя. Впрочем, всякие эпитеты меркнут пред истинной силой этого ужасного, поистине оголодавшего, чужеродного в своей алчности звука! Этот рык – куда сильнее, чем все другие из необъяснимых странных звуков, слышанных мною за жизнь! – леденил в моих жилах кровь и сдавливал страхом сердце. Вдруг Джордж схватил меня за руку и, мелко-мелко дрожа, надламывающимся шепотом изрек:

– Смотри, кто-то ходит в чаще на левом берегу – там, за деревьями!

Подтверждение этим словам я получил незамедлительно, собственными ушами уловив шорохи и шелест именно в том самом, указанном Джорджем месте, – и они не стихали. А затем, совсем близко к нам, я услышал нечто вроде урчания – казалось, будто дикий зверь, мурлыча, трется о мой локоть. В тот же момент я услышал команду боцмана: он тихо приказал Джошу, старшему юнге, бывшему за главного на нашей шлюпке, плыть борт о борт с ним; так боцман принял на себя командование над обеими нашими лодками. Мы подняли весла и положили суденышки в дрейф в середине залива. Испуганные до смерти, мы зорко вглядывались во мрак, тщась там хоть что-нибудь различить, и старались говорить только шепотом – только у нас это выходило до того тихо, что с трудом удавалось разбирать слова через непрекращающийся рык.

Тянулись часы, и ничего, кроме того, о чем я уже поведал, более не произошло. Правда, где-то сразу после полуночи деревья напротив нас начали опять колыхаться, словно какой-то зверь – один ли он там? – крался в чаще; и один раз до наших ушей донесся всплеск, словно что-то прыгнуло в воду у самой кромки берега. В остальном же тишина оставалась незыблема.

Утомительно долго тянулось время, пока в восточной стороне небо не стало проясняться, тем самым извещая нас о наступлении нового дня. И по мере того, как нарождался день, а свет обретал свою силу, это ненасытное рычание становилось все тише и тише, будто уходя вместе с ночью. И вот настало долгожданное утро – и вновь услышали мы то горестное стенание, всю ночь не дававшее нам покоя! Оно то стихало, то снова набирало силу и, приобретая еще более скорбные оттенки, расползалось по необъятной пустоши, окружающей нас. Это продолжалось до тех пор, пока солнце не поднялось на несколько градусов выше горизонта. После этого стон начал сникать по новой, долгим унылым эхом достигая наших ушей. Уж не в первый раз среди здешнего запустения воцарилась сверхъестественная тишина, не прерывавшаяся весь день…

Еще поутру боцман велел нам сготовить завтрак – нехитрый ввиду ограниченности наших запасов. После этого, первым делом окинув взором берега, чтобы понять, не таят ли они какой-нибудь опасности, мы снова налегли на весла – и поплыли вверх по заливу, уповая на то, что сможем добраться до такого уголка этой земли, где жизнь еще не совсем угасла и где наши ноги ступят на давно желанную твердь. Вопреки тому, что я поведал раньше, растительность в том месте, где мы тогда уже находились, стала богаче. Потом, когда мы проплыли дальше, она и вовсе расцвела во всем своем буйном великолепии. Выходило, что я был не так уж и прав, утверждая, что край безжизненный! Теперь, вспоминая наши приключения, я думаю, что непролазная грязь, осложнившая нам первый день пребывания в этих землях, пускай и казалась лишь грязью, на деле являла собой сущий сад жизненных форм – разнообразных и до сей поры невиданных.

Стоял ясный полдень; случилась хоть и незначительная, но все-таки какая-то перемена в ландшафте, окружающем нас. Растительность сделалась гуще: теперь она подступала к ручью почти непрерывной стеной, однако берега его по-прежнему оставались илистыми и топкими, и пристать к ним где-либо не представлялось возможным. Впрочем, даже и предприми мы такую попытку, нам, скорее всего, открылось бы, что за береговой линией дела обстоят не лучше.

Сплавляясь, мы постоянно следили то за одним берегом, то за другим. Тем, кто не сидел на веслах, приходилось держать наготове свои охотничьи ножи – события прошедшей ночи не давали никому покоя, и мы были очень сильно напуганы. По итогу нам все равно пришлось повернуть шлюпки обратно к морю. Провиант наш был уже почти совсем на исходе.

Глава 2

Корабль в гавани

Уже вечерело, когда мы плыли по заливу, впадающему в другой, более крупный, куда можно было попасть, только обогнув берег, лежащий по нашему курсу с левой стороны. Мы собирались пройти мимо, как уж не раз делали за весь этот день, но наш боцман, чья шлюпка была впереди, вдруг крикнул, что видит какое-то судно, лежащее в дрейфе, чуть выше первого изгиба берега. Смотрим – так оно и есть! Мы даже не сразу и поверили в то, что прямо перед нашими глазами – одна из мачт какого-то корабля. Паруса на ней были истрепаны в клочья; так, видать, сказались на них неприкаянные, без должного курса, блуждания по волнам.

Именно в тот момент, когда мы уже начали сходить с ума, чувствуя себя покинутыми и брошенными на краю земли и с опаской ожидая прихода ночи, в сердцах своих мы ощутили светлое чувство, весьма близкое к радости. Впрочем, боцман сумел нас сразу охладить: грубо, в свойственной ему манере, заткнув наши рты, он напомнил о том, что мы ничего не знаем ни об этом судне, ни о его хозяевах. В полнейшей тишине он направил свою шлюпку к кораблю, в залив, куда мы и последовали, изо всех сил стараясь не издавать ни единого лишнего звука и заботясь о том, чтобы весла не били по воде слишком сильно. Двигаясь так, мы очень медленно и осторожно поравнялись с «рукавом» залива, откуда открывался крайне живописный вид. С нового места обзора ничто не мешало пристрастно изучить корабль, безмятежно качающийся на волнах, в стороне. С этого расстояния он не производил впечатления судна с экипажем на борту – посему, после недолгих колебаний, мы налегли на весла и, нарастив скорость, поплыли прямо к нему, все так же стараясь производить как можно меньше шума.

Едва ли оно принадлежало Короне, это судно – тяжело навалившись корпусом на правый от нас берег, обширно поросший странными здешними деревьями, оно, судя по всему, изрядно увязло в густом иле – да и выглядело так, словно простояло тут уже немало времени. По этой причине в душе моей зародилось смутное сомнение в том, что мы сможем на его борту найти что-либо, способное сослужить добрую службу нашим пустым утробам.

Мы подошли к нему на расстояние, примерно равное десяти морским саженям[12], взяв курс на его правый крамбол[13], поскольку нос его был направлен прямо в устье маленького залива. Затем боцман скомандовал своим ребятам отгрести немного назад. Точно такой же приказ отдал Джош гребцам на нашей шлюпке. Приготовившись сразу сдать назад в случае угрозы, боцман громко приветствовал незнакомое судно, но никто ему не ответил – лишь эхо его собственного голоса, отразившись от корабля, возвратилось обратно. Он снова гаркнул, надеясь, что на этот раз его услышат люди внизу, в подпалубных помещениях, если его первое приветствие каким-то образом от них ускользнуло. И во второй раз ничего, кроме раскатистого эха… Впрочем, нет – деревья на берегу, безмолвные и неподвижные, как нам сперва показалось, вдруг закачались – но не мог же окрик, будь он хоть трижды зычный, растревожить их.

Набравшись смелости, мы подплыли к кораблю и прижались борт к борту, и уже через минуту, поставив весла вертикально, взобрались по ним на палубу. Смотрим: никаких особых повреждений вроде бы нет, разве что палубный иллюминатор в кают-компании разбит, и корпус кое-где покорежен, а в остальном – полный порядок. Потом, присмотревшись повнимательней, мы дружно выказали предположение, что это судно не особо давно оставлено командой.

Едва поднявшись на борт, боцман сразу направился через корму к трюмному люку, и мы как один последовали за ним. Створка люка оказалась приоткрыта примерно на дюйм, однако, чтобы открыть ее полностью, нам потребовалось приложить такие усилия, что всем стало ясно: в последний раз эту железку ворочали очень давно.

Что ж, хотя бы спуск в трюм много времени не отнял. Кают-компания пустовала, если не считать шкафов и сундуков. Из нее открывался проход в две отдельные каюты, расположенные в носовой части корабля, и в покои капитана, прилегающие к корме. Везде на глаза попадались нам личные вещи, одежда и всякий иной скарб, служивший подтверждением тому, что судно покидали в спешке. Еще сильней нас в том убедили золотые самородки, обнаруженные одним из матросов в выдвижном ящике капитанского шкафа. Едва ли владелец бросил по собственной воле этакое богатство!

Офицерскую каюту по правому борту занимала, вне сомнений, женщина, ходившая на странном судне пассажиркой. В левой двухместной каюте жили, скорее всего, два молодых франта – к такому заключению мы пришли, осмотрев раскиданную по полу дорогую одежду.

Из моего рассказа может сложиться впечатление, что на обследование кают мы потратили немало времени, но это не так; первостепенной нашей заботой оставался провиант, и мы лишь бегло осмотрели жилые помещения, подстегиваемые приказами боцмана. Нам нужно было как можно скорее выяснить, есть ли на этой старой посудине хоть какая-нибудь снедь, способная спасти нас от голодной смерти.

С этой целью мы сняли люк, ведущий вниз, в кладовую, и, зажегши две лампы, что были у нас с собой в лодках, спустились вниз, чтобы произвести обыск. Итак, вскорости мы набрели на две бочки, и обе боцман вскрыл топором. Бочки были добротными и герметичными, а в них хранились корабельные галеты[14], очень вкусные и пригодные в пищу. После такой находки, как можно догадаться, у нас от сердца сразу отлегло – теперь-то мы знали, что голодомор отсрочен. Продолжая разбирать запасы, мы обнаружили жбан мелассы[15], бочонок рому, несколько ящиков сухофруктов (плесневелых и негодных), тюки с говяжьей солониной и хорошо просоленной свининой, небольшой жбан уксуса, ящик бренди, четыре мешка муки (один изрядно отсырел) и целый набор свечей из ворвани.

Не тратя времени даром, мы перенесли нашу добычу в кают-компанию, чтобы как следует рассмотреть найденное и принять окончательное решение, что могло годиться в пищу, а что было безнадежно испорчено. Пока боцман тщательно просматривал наши трофеи, Джош взял двух матросов и поднялся с ними на палубу, а оттуда они спустились на наши шлюпки и с них перетащили нашу экипировку и снаряжение; грядущую ночь мы единодушно решили провести на борту корабля.

Пока мы выполняли поставленную задачу, Джош отправился на полубак[16], к кубрику для матросов. Там он не нашел ничего, кроме двух матросских сундуков, матросского чемодана да старого такелажа в неполной комплектности. В кубрике имелось всего десять коек, поскольку бриг был невелик и не было никакой необходимости держать на нем большую команду. Кроме того, Джош хотел проверить, что у них хранится в запасных рундуках[17] – невозможно было поверить, чтобы на десяток здоровых мужчин выделили всего два сундука да один матросский чемодан. Но сейчас ему было не до этого – почувствовав сильный голод, он вернулся на палубу, а оттуда направился в кают-компанию.

За то время, пока он отсутствовал, боцман велел двум матросам убрать в кают-компании, после чего он выделил каждому из нас по две галеты и стопке рома. Джошу, когда тот вернулся, выдали такую же порцию. Чуть погодя мы провели что-то вроде совещания – довольные уже тем, что сидим в каюте, полной еды, и имеем шанс спокойно поболтать о насущном. Вдобавок перед совещанием мы выкурили по трубке – боцману удалось разыскать в капитанской каюте целый ящик табака. Только потом мы приступили к обсуждению ситуации.

Запасы, по расчетам боцмана, позволяли протянуть в лучшем случае пару месяцев – без особых ограничений. Стоило выяснить, есть ли на бриге вода в бочках, ведь в заливе вода была солоноватая и противная, даже в той самой дальней его части, куда мы заходили с моря. Проверить наличие воды боцман поручил Джошу и двум матросам, вдогонку распределив дежурства на камбузе для матросов на все то время, пока мы будем находиться на этой посудине.

– В эту ночь, – сказал он, – можно отдохнуть, ибо у нас достаточно запасено воды в бочках на шлюпках. До следующих суток всяко дотянем!

Постепенно сумрак надвигающейся ночи стал заполнять каюту, но мы все равно болтали, наслаждаясь комфортом и получая удовольствие от прекрасного табака, всеми оцененного по достоинству. Через какое-то время один из матросов вдруг прикрикнул на нас – замолчите, мол, – и в тот же миг мы все опять услышали далекий протяжный стон. Тот же самый, что и вечером в первый день! Вспомнив о том, какого страху он нагнал на нас накануне, мы переглянулись сквозь клубы дыма и завесы сгущающихся сумерек. При нашем замешательстве стон стал еще отчетливей слышен, и, в конце концов, мы словно окунулись в него, – клянусь, так все и было! Казалось, он просачивается через разбитый иллюминатор, как если бы какое-то измученное, невидимое существо стояло и рыдало аккурат на палубе, у нас над головами.

Мы сидели совершенно неподвижно, боясь сказать хоть слово, не смея и шелохнуться; одни только боцман и Джош двинулись к люку – посмотреть, удастся ли разглядеть хоть что-нибудь в полутьме. Ничего не увидев, они слезли в салон, ибо обнаруживать свое присутствие перед лицом неведомой опасности было бы с нашей стороны опрометчиво, особенно с учетом того, что никакого оружия, кроме матросских ножей со скругленными лезвиями, у нас при себе не имелось.

Постепенно ночь окутала мраком весь мир, а мы так и сидели в темной каюте. Никто не проронил ни единого слова – лишь только когда огонек вспыхивал в трубке, озаряя лица, можно было понять, что рядом с тобой находится кто-то еще.

Не скажу, сколько длилось наше напряженное ожидание, но в какой-то момент над этим пустынным, болотистым краем вдруг пронеслось низкое, глухое рычание, тотчас перекрывшее протяжные всхлипы и стоны. Когда оно смолкло, повисла непродолжительная пауза, а затем рык раздался снова – намного громче и явно ближе. Услышав этот звук, я даже вынул изо рта трубку, ибо события предыдущей ночи заронили в моей душе столь глубокое беспокойство и страх, что даже отменный табак не услаждал более. Глухой нутряной рокот словно волной накрыл нас с головой – и постепенно смолк где-то вдали, уступив место напряженной тишине.

Тягостное безмолвие нарушил приказ боцмана быстро перебраться в капитанские покои. После того, как, подчинившись его команде, мы перешли туда, он решил задраить люк трюма. Джош тоже пошел с ним, и только вдвоем они сумели закрыть люк как надо, хотя попотеть им пришлось изрядно. Потом эти двое тоже схоронились в капитанскую каюту, и мы, заперев дверь на замок, подперли ее для верности двумя тяжелыми рундуками, только так чувствуя себя худо-бедно в укрытии. Казалось бы, ни человек, ни зверь не смогли бы ворваться к нам – и все же мы были все еще весьма далеки от того, чтобы чувствовать себя в полной безопасности. В том рычании, что заставляло нас дрожать от страха всю прошлую ночь, было нечто демоническое… и мы не знали, порождения каких жутких сил поджидают нас за пределами нашего убежища.

Всю эту ночь, так же, как и вчера, мы слышали рык, и порой казалось, что совсем рядом – такое невозможно передать словами! Он громыхал чуть ли не над нашими головами, гораздо громче, чем в прошлый раз. Всю ночь я благодарил Господа Бога за то, что он помог нам найти приют, пусть и в самом центре непостижимого кошмара.

Глава 3

Чудовище в поисках жертвы

Я лежал, лишь временами проваливаясь в сон. Не лучше моего спали и остальные наши ребята – не все, так через одного. Я пребывал не то в полусне, не то в полузабытьи, будучи не в состоянии уняться по-настоящему, и все из-за этого непрекращающегося рыка, застигавшего нас под покровом ночи и насылавшего все больше страху. Где-то после полуночи я услышал звук в кают-компании, сразу за нашей дверью, и в одно мгновение весь сон у меня как рукой сняло. Я сел на своей постели, прислушался и понял: точно, кто-то копошится возле двери в кают-компанию; встал со своей постели и пошел, осторожно, на цыпочках, туда, где спал наш боцман, собираясь его разбудить, если он, конечно, спит. Лишь только я к нему подкрался, он тут же схватил меня за лодыжку и приказал шепотом молчать, потому что он тоже слышал этот странный шум – будто кто-то чем-то возит по стенам и по полу.

Вдвоем мы тихонько подкрались к двери настолько близко, насколько позволяли рундуки, прижавшие ее, и, согнувшись в три погибели, стали прислушиваться. Понять, что же издает столь странные звуки, нам было не дано – и не шарканье ног, и не топот, и не трепет крыл нетопыря, и даже не шорох брюха змеи. Скорее уж, будто половой тряпкой елозили по палубе, надраивая каюту или переборку. Сходство это стало особенно разительным, когда что-то проползло прямо по двери – мы оба в страхе отпрянули назад, хотя и дверь, и тяжелые лари все так же отделяли нас от неведомо чего.

Неожиданно все стихло, и сколько бы мы ни прислушивались, больше ничего не уловили. Несмотря на это, до самых первых утренних часов мы все равно не могли сомкнуть глаз, все ломая голову над тем, что бы это могло быть – что шарило в потемках по полу и стенам в кают-компании.

Затем в свой положенный час наступил новый день, и рычание прекратилось, и снова это бесконечное скорбное стенание стало давить на уши. Мертвая тишина, возвестившая дневные часы и придавившая нас подобно камню, воспринималась чуть ли не как благословение. Тогда и только тогда удалось нам поспать – и то был не самый долгий отдых. К тому часу, как боцман потряс меня за плечо, выводя из забытья, остальные парни в команде сняли баррикаду с двери и ходили в прилегающих каютах – нигде, как выяснилось, не находя того, что пугало нас ночью. Впрочем, нельзя сказать, что совсем никаких следов в кают-компании не нашлось: в нескольких местах переборки оказались словно процарапаны грубым наждаком, но понять, появились эти потертости прошедшей ночью или были здесь еще до нас, нам не удалось.

Боцман велел мне не говорить никому о том, что творилось ночью, поскольку не было никакой нужды пугать ребят, чьи нервы и без того порядком накрутила здешняя атмосфера. «Мудро», – рассудил я про себя и согласился с его решением, поклявшись не болтать лишку. Я, что и греха таить, хотел сам разобраться, с чем мы тут имеем дело и проявит ли себя это нечто днем. Куда бы я ни пошел, чем бы я ни занимался, мысли мои возвращались к ночному гостю. Тот, как мне почему-то казалось, мог вернуться в любой момент, атаковать и перебить нас всех.

После завтрака, когда каждый из нас получил свою порцию свиной солонины, стопку рома и галету (к этому времени огонь на камбузе уже развели), под чутким руководством боцмана нас ожидали трудовые свершения. Джош и двое матросов проверили бочонки для пресной воды, а остальные занялись люковыми чехлами, так как нужно было узнать, какой груз везут на этом судне. Увы, к нашему великому разочарованию, мы не нашли ничего! Да и баки с водой стояли, считай, пустые, воды в них едва набиралось фута на три от дна.

К этому времени Джош откачал немного воды из бочонков, но она оказалась совершенно непригодна для питья из-за отвратительного запаха и вкуса. И все же боцман велел ему набрать немного в ведра – вдруг эта малость «проветрится» на воздухе. Приказ Джош выполнил, но вот только вода, даже простояв все утро, особо качественнее не стала.

В сложившейся ситуации, как того и следовало ожидать, мы стали думать о том, где нам найти годную в употребление воду, поскольку с этим жизненно необходимым ресурсом у нас намечалась сущая беда. Прозвучала уйма предложений – и хоть бы парочка дельных! После обеда боцман велел Джошу взять четверых матросов, сесть в шлюпку и подняться вверх по протоке на милю-другую в расчете, что соленость здешних вод будет падать, чем дальше от моря мы окажемся. К несчастью, миссия эта хотя и вернулась перед самым закатом, привезла неутешительные вести: проточный сток оставался негодным для питья даже на значительном удалении от нашего привала.

Очевидно, боцман предвидел, что Джошу не удастся найти воду, ибо сразу после того, как шлюпка отчалила, приказал назначенным на камбуз матросам кипятить взятую из ручья воду в трех вместительных лоханях. У каждой лохани он поставил по большому котелку с холодной водой из бочек – да, какой бы теплой и противной та ни была, она все равно оказалась студенее влаги, набранной в прогретом солнцем заливе, – чтобы пар, ударяя в стылое железо, давал нам конденсат, копящийся в ведрах, поставленных, в свою очередь, под котелками на полу камбуза. Такой хитростью мы раздобыли достаточно питья на вечер и следующее утро. Однако очень уж это был медленный способ – мы остро нуждались в более скором, иначе дальнейшее наше пребывание на брошенном судне ставилось под вопрос. Впрочем, я и не горел желанием здесь задерживаться!

Мы приготовили себе ужин еще до заката солнца, чтобы нормально поесть до того, как начнется время заунывного стона – уже вполне ожидаемого явления. После боцман задраил люк, и мы все пошли в капитанскую каюту, где плотно закрыли на засов дверь и приперли ее, как и прежде, рундуками. Как открылось впоследствии, подобная перестраховка спасла нам жизни.

К тому времени, когда мы вошли в капитанскую каюту и заперлись, солнце уже садилось – и с наступлением сумерек над проклятой землей разнесся меланхолический вой; однако к тому времени мы уже несколько привыкли ко многим странностям, что просто разожгли наши трубки и закурили. Особых разговоров никто, впрочем, не водил – не получалось отгородиться от давящих звуков снаружи до конца.

Итак, как я уже сказал, мы хранили молчание, но это не продлилось долго; причиной его нарушить стало открытие, сделанное Джорджем, нашим младшим юнгой. Паренек, не будучи курильщиком, хотел чем-нибудь занять себя, чтобы скоротать время, и с этим намерением он выгреб содержимое маленькой коробки, лежавшей на палубе сбоку от передней переборки.

Коробка оказалась наполненной странными мелкими обломками, а под ними нашлась кипа оберток из серой бумаги, используемых, насколько я знал, для транспортировки образцов зерна из одних факторий в другие. Я знал также, что порой этот дешевый расходник идет на другие цели – как, собственно, в данном случае; решив, что перед ним простая выстилка для дна коробки, Джордж отбросил обертки в сторону. Но едва стало темнеть, боцман зажег свечу из ворвани – из запаса, обнаруженного в кладовой, – и юнга, коему наказали подмести пол от раскиданного им мусора, обнаружил нечто, заставившее его издать изумленный вскрик.

– Полно хныкать, мальчишка! – рявкнул боцман, подумав, видимо, что юнец жалуется на усталость. Но он ошибался.

– Свечу сюда! Свечу! – потребовал Джордж. – Смотрите все – эти листки исписаны! Почерк мелкий, аккуратный… Бьюсь об заклад, это женская рука!

Как раз в тот момент, когда Джордж оповестил о находке, мы все осознали приход очередной ночи. Стон, как и заведено, прекратился, и на смену ему откуда-то издалека донесся низкий гром ночного рычания. Боясь даже сделать затяжку, мы сидели, навострив уши – и еле заметно дрожали, ибо очень уж страшный то был звук. Вскоре стало казаться, что он окружил корабль, как и в предыдущие ночи; но, наконец, худо-бедно свыкнувшись с ним, мы закусили трубки и попросили Джорджа зачитать нам вслух записи на бумажных обертках.

С трудом разбирая слова, написанные на изрядно потрепанной бумаге, Джордж, то и дело срывающимся голосом, начал чтение; и чем дальше он углублялся в текст, тем яснее всем нам становилось, в какой суровый переплет мы здесь угодили. Хотя записи лишь подтвердили тот сонм подозрений, что клубился у нас в умах уже давненько.

«Высмотрев ручей среди деревьев, растущих вдоль всего берега, мы обрадовались – наконец-то пополним запас воды! К тому же кое-кто из наших ребят боялся оставаться на корабле – люди говорили, что причина всех наших злоключений и странного исчезновения их товарищей, а также брата моего возлюбленного, заключается в том, что судно преследует сам Дьявол. Они сразу сказали о своем намерении поселиться поближе к ручью и там разбить лагерь. Это им удалось сделать всего за один вечер, несмотря на то что наш капитан, очень славный и порядочный человек, убеждал остаться в хорошо известном укрытии, если только парням дорога жизнь. Увы, никто из них не послушал доброго совета, а после того как пропали без следа боцман и первый помощник, капитан лишился последних рычагов давления на этих безумцев, глухих к доводам рассудка…»

Дойдя до сих слов, Джордж остановился и стал шуршать обертками, ища продолжение истории. Пока он это делал, боцман, поглаживая бороду, бросил:

– Ручей, значит… Надобно этот самый ручей разыскать – видать, недалеко он отсюда. Ну же, мальчишка, резвее – так мы никогда не узнаем, где искать! Читай уж сразу, как еще записи найдешь!

Подчинившись приказу, Джордж выпростал к свету лист, лежащий на самом верху – все записи, как он предварительно сообщил, лежали не по порядку, наспех сбитые в стопку. И вот что мы услышали:

«…Тогда капитан крикнул, что на борт кто-то пробрался. Почти сразу я услышала голос моего возлюбленного, приказывающий запереть дверь каюты и не открывать во что бы то ни стало. Потом хлопнула дверь в капитанскую каюту, и наступила тишина, вскоре нарушенная странными шорохами. Так я впервые услышала, как тварь ползает по полу кают-компании. Только потом мой жених и капитан признались, что тварь пробиралась туда и раньше, но они ничего мне не говорили, боясь испугать без нужды. Что ж, зато теперь мне понятно, почему мой суженый так настойчиво просил меня непременно запираться на ночь. Задумалась я и о том, не указывал ли звон бьющегося стекла, разбудивший меня две или три ночи назад, на то, что ночной гость крайне настойчив и агрессивен в попытках добраться до нас, ибо наутро я увидела, что потолочный иллюминатор разбит. Так я размышляла о мелочах, а сердце мое от ужаса готово было вырваться из груди…

Отчасти по привычке, отчасти в силу необходимости я научилась засыпать, забывая о страшном рычании, раздававшемся по ночам вокруг корабля – мне удалось убедить себя, что это голоса рыщущих во мраке духов, бесплотных, а потому безвредных; я никогда не позволяла странным и диким мыслям смущать мой дух, к тому же мой жених убедил меня, что нам ничего не грозит и что в конце концов мы непременно окажемся дома. Но теперь я своими ушами слышала, как страшно ворочается у моей двери алчный материальный враг, и…»

Неожиданно Джордж замолчал, потому что боцман встал со своего места и положил свою огромную ладонь ему на плечо. Парень хотел что-то сказать, но боцман сделал ему знак рукой, приказав держать язык за зубами; и тогда все мы, кто уже начал сопереживать событиям этой истории, превратились в слух. Таким образом, мы услышали звук, поначалу ускользнувший от нас – за рычанием и интересным чтением.

Первое время мы сидели очень тихо, прислушиваясь. Лишь только по едва уловимому дыханию можно было понять, насколько мы напряжены и сосредоточены. Все уже уразумели, что там, за дверью кают-компании, кто-то есть. Оно прильнуло к двери с той стороны – будто, как я уже подмечал, большая влажная ветошь ткнулась в дерево. Парни, стоявшие ближе всех к двери, отскочили назад, охваченные внезапным страхом из-за того, что неизвестное существо подступило так близко; но боцман поднял руку, тихим голосом приказывая им не производить ненужного шума. И все же ночной гость уловил будто даже и слабые звуки движений их тел, ибо дверь затряслась с такой силой, что мы обмерли, ожидая увидеть, как она слетит с петель. Но добротная перегородка устояла, и мы тут же поспешили подпереть ее закладными досками, снятыми с коек. Их мы поставили между дверью и двумя огромными сундуками, а сверху на эти сундуки взгромоздили еще и третий – за такой добротной баррикадой и двери-то стало не видать.

Не скажу точно, упоминал ли я, что на первых подступах к судну мы обнаружили, что по левому борту один из иллюминаторов разбит. Боцман, помнится, закрыл его с помощью ставня из тикового дерева, сработанного, по-видимому, как раз для того, чтобы закрывать окно в бурю. У ставня имелись прочные поперечные распорки, основательно закрепленные плотно вбитыми клиньями. Боцман водворил ставень в первую же ночь, опасаясь вторжения извне. И что же, оказалось, он поступил более чем предусмотрительно!

– Левый борт! Там, за окном!.. – возопил вдруг Джордж, и мы отступили назад, испытывая все больший страх, потому что какое-то злобное существо явно стремилось напасть на нас. Но боцман, очень мужественный человек недюжинного спокойствия, подошел к закрытому окну – проверить на нем затворы. Он точно знал, что при должной задрайке ни одно чудовище, при том условии, что оно не обладает силой, равной китовой, не сможет его высадить, поэтому в случае нападения сама конструкция иллюминатора должна была служить для нас достаточной защитой от вражеских посягательств.

Но не успел он проверить этот иллюминатор, как от страха закричал один из матросов. Мы кинулись ко второму, неразбитому стеклу, и нашим глазам предстал странный, насыщенно-алый придаток, распластавшийся по прозрачной поверхности, пульсирующий и обильно выделяющий слизь. Джош, оказавшийся ближе всех к столу, схватил с него свечу и поднес ее к тому месту, где присоска прилипла к окну с наружной стороны. Благодаря свече мне удалось разглядеть, что распластавшаяся масса напоминала собой волокнистую ткань в разрезе, больше всего похожую на ломтик разделанной сырой говядины – и при этом она вся пульсировала и сокращалась, живя собственной нечестивой жизнью.

Мы все как один в ошеломлении уставились на шевелящийся шмат алой плоти, забыв от ужаса о том, как двигаться, абсолютно беззащитные в тот момент; даже будь у нас в тот миг все оружие мира, мы просто не сообразили бы, как им воспользоваться. И пока мы так стояли, словно глупые овцы в ожидании мясника – а длилось это считаное мгновение, – рама страшно заскрежетала под натиском чудовища, и прочное морское стекло избороздила паутина трещин. Через секунду пульсирующая живая ткань с прослойками, присосавшаяся к иллюминатору, с силой вырвала его, оставив каюту без всякой защиты.

Стоит в очередной раз отдать должное нашему боцману: он снова не растерялся. Ругая нас на чем свет стоит, как последних салаг и недотеп, он схватился за крышку иллюминатора и захлопнул ее, закрыв зияющую дыру, образовавшуюся на том месте, где раньше стояло стекло. На самом деле от этого оказалось больше прока, чем если бы стекло там и оставалось – тут же были поставлены на свои места и зажаты крепко-накрепко все крепления и затворы. В том, что все было сделано именно в нужный момент, мы убедились незамедлительно, ибо буквально сразу раздался треск расщепляемого дерева и звон разбитого стекла, а после этого в кромешной тьме мы услышали странный вой. Он рос и креп, становясь громче непрерывного рыка в ночи.

Вскоре он стих, и в воцарившейся, казалось, ненадолго тишине мы услышали, как кто-то неуклюже возится с тиковым ставнем; но тот был закреплен на славу, и нам едва ли что-то грозило в скорейшем времени.

Глава 4

Два лица

Об остатке той ночи у меня остались лишь смутные воспоминания. Иногда мы слышали, как трясется дверь за огромными сундуками, но никакого вреда нам от этого, ясное дело, не было. Порой до нас доносилось приглушенное мягкое буханье и уже знакомый «шум мокрой ветоши» – прямо над головами. В какой-то момент чудовище предприняло последнюю атаку на тиковые заглушки, закрывавшие иллюминаторы в каюте. Насколько я помню, когда наступил день, я все еще спал.

В тот день, в общем-то, все спали долго и проснулись лишь к полудню, разбуженные боцманом. Ему, как и всегда, не давали покоя заботы о наших насущных нуждах. Мы убрали рундуки, однако отперли дверь не сразу – мы не знали, что нас там, по ту сторону, ждет. Наконец боцман велел расступиться – мы уставились на него и увидели, что десницей он сжимает огромную абордажную саблю.

– Там есть еще, – бросил он, указывая свободной рукой на открытый рундук в углу. Мы бросились туда и увидели, что, помимо всякого безобидного скарба, там сложены еще три сабли для рейдерской сечи. На самом дне лежал прямой длинный палаш[18] – без лишних раздумий я схватился за него, решив, что с такой добротной вещью удача всяко будет ко мне благосклоннее.

Вооружившись, мы поспешили за боцманом – бравый морской волк уже открыл дверь и пошел осматривать кают-компанию. Особо отмечу: хорошее оружие может придать мужчине изрядной отваги и удали! Всего несколько часов назад я трясся за свою жизнь, а сейчас полон воинской доблести и сам тороплюсь в бой. Хотя о том, что сражаться пока было не с кем, не стоило, пожалуй, жалеть.

Из кают-компании боцман поднялся на палубу. Я, помнится, слегка удивился, увидав, что крышка люка лежит на том же самом месте, где мы ее оставили в прошлую ночь; но тут же я вспомнил о том, что палубный иллюминатор был разбит и через него можно было спокойно попасть в кают-компанию. При этом я терялся в догадках, что же это за существо такое – предпочитающее проникать через разбитые иллюминаторы, пренебрегая удобством люка, как раз предназначенного для спуска вниз.

Мы обыскали всю палубу и полубак, но ничего так и не нашли. После этого боцман двоих из ребят поставил на вахту; остальным тоже не пришлось сидеть сложа руки. Чуть позднее мы отправились завтракать, а потом все приготовились читать продолжение истории, написанной на помятых зерновых обертках, тешась надеждой на то, что там будет написано, где среди этих чахлых местных деревьев спрятался чистый ручей.

Ну так вот, между кораблем и зарослями деревьев находилась покатая горка, вся покрытая толстым слоем грязи. Рядом с ней посудина и нашла привал. Взобраться на этот склон было делом почти невозможным – уж слишком липучей и вязкой оказалась грязь, хоть со стороны и могло показаться, что по ней можно легко взползти. Юнгу Джоша осенило – он сказал боцману, что мы сможем перейти на берег при помощи лестницы, прикрепленной на полубаке за носовой продольный конец. Лестницу принесли, прихватили и несколько люковых крышек. Сначала сверху на грязь мы положили крышки, а на них уже поставили лестницу; при помощи таких ухищрений мы и смогли перебраться на самую высокую часть берега, не сверзившись в черный ил. К счастью, в означенном месте рощицы подступали достаточно близко к берегу, и вскоре мы шагнули под их сень. Почва здесь оказалась плотнее и тверже, да и пройти между деревьями не потребовало от нас особой ловкости; это только с судна нам казалось, будто между ними нет никакого просвета, а на деле они росли на определенном отдалении друг от друга, и чем дальше от берега, тем реже становился этот хилый частокол.

Мы прошли немного среди деревьев, когда внезапно один из матросов закричал:

– Вижу что-то! Вон, справа от нас!

Мертвой хваткой мы вцепились в свои сабли, оборачиваясь в ту сторону. Но опасности не было: в той стороне валялся моряцкий сундук; пройдя чуть вперед, мы обнаружили еще один. И вот после небольшой прогулки мы наткнулись на лагерь. Слишком громко, впрочем, сказано – «лагерь»! Парусина распласталась по земле, сплошь порванная и замаранная – из нее наспех делали палатки наши незнамо куда канувшие предшественники. Но ручей… ручей и впрямь ждал нас здесь – как раз такой, на какой мы и уповали! Чистая и прозрачная ледяная вода бежала по камням, заверяя нас: гибель отсрочена, шансов на спасение в достатке.

Теперь, когда источник нашелся, стоило подумать о том, как поставить в известность всю остальную команду, ждущую на судне. Но, вопреки ожиданиям, мы с этим не торопились. Вся проблема заключалась в том, что в самой атмосфере места было что-то гнетущее и нездоровое, и всем нам отчего-то не терпелось поскорее вернуться назад, к своим.

После того как мы вернулись на бриг, боцман дал задание четырем матросам спуститься на наши шлюпки и поднять наверх бочонки для воды: затем он начал собирать ведра на корабле и приказал нам всем тоже немедленно браться за работу. Тех, у кого было оружие, он отправил на ручей, в заросли – набирать там воду в ведра и передавать другим, стоявшим на берегу. Те, в свою очередь, передавали драгоценный груз уже на корабль. Нашему коку на камбузе боцман велел положить в котел самые отборные куски говяжьей и свиной солонины из бочек и как можно быстрей поставить их варить. Мы трудились не покладая рук, ибо теперь было решено – теперь, когда мы нашли питьевую воду, – что нет нужды оставаться ни на час дольше на этой облюбованной неведомыми чудовищами посудине. Всем нам не терпелось поскорее вернуться в спасательные шлюпки и отчалить назад в море, откуда мы спаслись чересчур поспешно.

Так мы проработали весь остаток утра и вплоть до полудня, смертельно боясь близящейся темноты. Около четырех боцман прислал к нам кока с галетами и солониной. Мы перекусили прямо за делом, полоща пересохшие глотки водой из источника. К вечеру мы наполнили все препорученные нам емкости – ни один сосуд, пригодный в пополнение запасов на шлюпках, не остался нашими стараниями в стороне. Более того, мы ухватились за возможность совершить телесное омовение – всякому моряку известно, что морские ветры и соленые брызги извечно беспощадны к людским телам, а вкупе с грязью на коже сулят язвы и расчесы.

Впрочем, стоит заметить, что мы бы так не спешили быстрее закончить свою работу, будь условия благоприятнее. Из-за зыбучести почвы под нашими ногами мы были вынуждены очень осторожно соизмерять каждый шаг, а это, несмотря на небольшое расстояние между ручьем и кораблем, отнимало много времени. Так мы и не заметили, как день начал клониться к вечеру, и последние заготовки делали уже в сумерках. Когда боцман с посыльным передал нам приказ, чтобы мы возвращались на борт, обстоятельно собрав весь свой инвентарь, мы особо мешкать не стали. В результате, как это всегда бывает, я забыл свой палаш где-то возле ручья, ибо мне требовались обе свободные руки для переноски одного громоздкого бочонка. Только упомянул я о своей пропаже, как Джордж, все это время работавший со мной в тандеме, крикнул, что быстро сбегает за ней и вернется. Слова у этого малого не разминулись с делом – он исчез тут же, сверкая пятками. Видать, очень ему хотелось напоследок посмотреть на чудо-ручей.

Как раз в этот момент Джордж зачем-то понадобился боцману; когда же я сообщил, что юноша вернулся в рощу, наш морской волк сердито топнул ногой и свирепо выругался, заявив, что стоило мне приглядывать за парнем: юнга терял голову всякий раз, когда проскакивал хоть малейший намек на приключение.

– Кто знает, – гудел он, – какие опасности подстерегают в здешних лесах, когда сгущается мрак! А ну!.. – Не мешкая более, боцман бросился вдогонку за Джорджем.

Я, распекая себя в душе за непревзойденную глупость, сразу рванул следом. За холмом оказалось труднее ориентироваться – фигура, бегущая впереди, растворилась в зарослях; мне пришлось сорваться на еще более скорый бег, теряя дыхание. Среди деревьев я почувствовал, что температура воздуха ощутимо упала; потянуло гнилостной сыростью, а ведь недавно все это место нежилось в тепле и сиянии солнца. Я, впрочем, приписал перемену близости вечера, а легкий озноб мог быть вызван сознанием того, что в этом загадочном лесу нас только трое.

Мы вышли к ручью, но Джорджа нигде не было видно – как, впрочем, и моего палаша. Убедившись в том, что юнги здесь нет, боцман окликнул его по имени. Никакого ответа – ни на первый призыв, ни на последующие; но вот пронзительный голос Джорджа зазвучал будто бы совсем вблизи, где-то впереди за первой грядой деревьев. Сразу же мы ринулись на звук, тяжело оскальзываясь на земле, всюду покрытой густой пеной, льнущей к подошвам. Все то время, пока мы бежали, мы кричали ему – и он кричал нам в ответ. Когда же мы на него вышли, у него в руках я увидел свою саблю.

Боцман подбежал к Джорджу и, схватив его за руку, в гневном тоне приказал немедленно вернуться с нами на судно. Но парень вместо ответа указал острием палаша куда-то в сторону, и мы, бросив в том направлении взгляд, заметили нечто вроде птицы на стволе одного дерева. Подойдя поближе, я осознал – нет, не живое существо передо мной, но часть растения, но до того похожая на птицу, что я даже сморгнул пару раз – не обманывают ли глаза? Да, всего лишь причуда природы – до невозможности точный парейдолический образ, а по сути, диковинный нарост на стволе. С внезапной мыслью о том, что из этой штуковины выйдет славный памятный сувенир, я протянул руку, уверенный, что смогу отъять нарост от дерева, но он оказался сильно выше моей досягаемости, так что затею пришлось оставить. И все же вскрылось одно донельзя любопытное обстоятельство: потянувшись к выступу, я положил руку на дерево, и ствол под моими пальцами стал мягким, как мякоть, очень похожим на гриб.

Когда мы повернулись, чтобы уйти, боцман спросил Джорджа, зачем он пошел дальше источника, и юнга стал божиться, что ему послышался зовущий голос за деревьями – полный такой боли, что всяк добропорядочный христианин рванулся бы мигом на помощь. Вот только нуждающийся в спасении человек ему не встретился, одно только дерево с диковинной штукой, из него торчащей. Бывает, обознался… Потом он услышал наши голоса, а все остальное мы и так знаем.

Мы уже почти подступили к ручью, как неожиданно услыхали тихий жалобный плач. Я посмотрел на небо – от края до края темное, будто склянка чернил; собрался заметить об этом боцману – но тот внезапно отошел и всем телом подался вперед, вглядываясь в тени справа от нас. При этих его движениях мы с Джорджем обернулись, чтобы понять, что за диво привлекло внимание нашего бывалого морского волка, и оба уставились на дерево примерно в двадцати ярдах от нас, чьи ветви, все до единой, были обернуты вокруг ствола – подобно тому, как плеть наматывается на тело бичуемого. Выглядело это донельзя странно, и мы, само собой, решили приблизиться к дереву как можно ближе, намереваясь лучше разглядеть его и понять причину столь необычного природного явления. Но даже подступив почти вплотную, мы не уразумели, что за хворь так исказила древесный облик. Дважды мы обошли дерево кругом, изумленно меж собой переглядываясь – и ничего нового о нем не узнали.

В этот момент где-то вдалеке послышался тяжкий стон, какой здесь начинается ближе к ночи, и вдруг, совершенно неожиданно, эта воплощенная в дереве причуда… стала выть. Весь содрогнувшись от испуга и удивления, я невольно отшатнулся, не отрывая глаз. Что-то в переплетении гибких поникших ветвей издавало этот звук… и в какой-то момент я яснее ясного осознал, что вижу темное человеческое лицо, торчащее из этой ветвистой паутины.

Увидев такое, я замер, охваченный ужасом, словно парализованный. Затем, после того как самообладание снова вернулось ко мне, я сумел разглядеть, что лицо это было будто частью этого дерева – ибо я не мог разобрать, где оно кончается и где начинается ствол. Схватив за руку боцмана, я пробормотал:

– Не знаю, вырост это такой на дереве или нет, но все одно – это происки дьявола.

Но лихой моряк моему предостережению не внял. Увидев лицо на стволе, он выдвинулся вперед и встал к наросту так близко, что, наверное, мог бы коснуться его. Не желая отставать, я тоже сделал шаг вперед, и тогда Джордж, нерешительно встав по другую руку от боцмана, прошептал:

– Вижу еще одно… женское.

И как только он вымолвил эти четыре простых слова, я взаправду разглядел меж ветвей второй нарост или наплыв, до странности напоминающий лицо женщины. В тот же миг боцман, до глубины души пораженный увиденным, разразился громкой бранью, и я почувствовал, как его плечо – за него я продолжал держаться – сильно вздрогнуло словно от полноты переполнявших нашего командира чувств. Вдали опять послышался заунывный вой, и тотчас же все деревья, окружавшие нас, застонали и завыли в ответ, сопровождая свой скорбный плач судорожными всхлипами. Не успел я как следует разобраться в том, что происходит, как опять взвыло дерево, растущее ближе всего к нам.

– Так вот оно что! Знаю я, что тут творится! – выкрикнул боцман яростно, хотя о том, что он именно знал, я в то время не имел ни малейшего представления. А потом он начал рубить своей саблей дерево, стоящее перед нами и взывать к Господу Богу, чтобы Господь помог ему его срубить. И лишь только он начал его кромсать, начали происходить очень страшные вещи: ствол начал истекать кровью, как туша животного. Под аккомпанемент жалких стонов он кренился то влево, то вправо, корчась и изгибаясь. Все деревья вокруг нас начали колыхаться и трепетать вслед за ним.

Вдруг Джордж заорал страшным голосом и перебежал от боцмана на мою сторону. В этот момент я увидел, что один из плодов, похожих на капусту, преследует его подобно какой-то демонической змее, раскачиваясь на своем стебле. До смерти жутким было это зрелище, потому что этот плод вдруг стал кроваво-красного цвета. Как бы там ни было, я успел ударить по нему палашом, вовремя отобранным у юнги, и плод свалился на землю.

Тут я услышал, как наши оставшиеся на берегу товарищи громко зовут нас, испытывая вполне ясную тревогу о нашей судьбе, ибо солнце село и последний небесный свет погас. Близ нас деревья оживали одно за другим, воздух вибрировал от низкого рыка и нагоняющих жуть стенаний, и я, снова схватив боцмана за плечо, крикнул ему в самое ухо: если ему, окаянному, дорога жизнь, надобно без отлагательств убираться из этой страшной рощи. И мы со всех ног припустили к кораблю. Всю дорогу, пока мы бежали обратно, нам приходилось отбиваться, рубя налево и направо. В сгущающихся сумерках на нас набрасывались плоды на извилистых ветвях, все больше напоминавшие змей.

Нам все-таки удалось добежать до брига. К тому времени наши шлюпки уже были готовы к отплытию, и я поспешил перевалиться вслед за боцманом через борт ближайшей. Мы сразу налегли на весла, держа курс прямо в бухту – и все, как один, гребли со всех сил, чтобы шлюпки наши шли как можно быстрее, насколько это мог позволить груз, взятый нами с брига. Пока мы плыли, я оглянулся на бриг, и мне показалось, что с берега на него накинулась тьма-тьмущая жутких змеящихся древовидных придатков. Казалось, что от них кишмя кишело и в воде вокруг бортов. Вода искрилась и мерцала, словно змеи копошились в ней. А потом мы уже были в большом заливе, и не успели заметить, как наступила ночь.

Всю ночь напролет мы гребли, силясь доплыть до центра большого залива, а вокруг нас рокотало протяжное рычание, ставшее гораздо более жутким, чем когда я его слышал впервые. Вплоть до того, пока мы не отплыли на значительное расстояние, мне казалось, что, узнав о нашем присутствии, за нами кинулись в погоню все демоны этого царства кошмара. Во всяком случае, когда наступило утро, то ли от страха, то ли благодаря течению, подхватившему нас, а может быть, им обоим вместе, нам удалось набрать такую скорость, что мы сумели выбраться в открытое море, где смогли вздохнуть полной грудью и кричать во всю глотку, чувствуя себя свободными, подобно узникам, бежавшим из острога. Восхваляя имя Божье за наше спасение, мы гребли и гребли, удаляясь в бескрайнюю даль.

Глава 5

Великий шторм

И вот мы наконец-то в отрытом море. Временное упокоение снизошло на нас, но, конечно, потребовался не один час, прежде чем мы сбросили груз того ужаса, какой Земля Обреченных вселила в наши сердца.

Еще кое-что в отношении той Земли всплыло в моей памяти. Я имею в виду найденные Джорджем бумажные облатки для образцов, исписанные женским почерком. В спешке отбытия из илистого ада юнге просто не пришло в голову взять их с собой, однако в кармане его куртки каким-то чудом сохранился один-единственный обрывок с парой рукописных строк. Если мне не изменяет память, значилось там приблизительно следующее:

«Я отчетливо слышу голос моего возлюбленного в ночи – он плачет и зовет меня, и мне уже ничего не остается, кроме как пойти его искать, поскольку одиночество свое я не в силах вынести. Как страшно колышутся ветви чахлых деревьев в ночи – в штиль, без малейшего намека на ветер! Всеблагой Господь, смилуйся надо мной!»

Больше – ни строчки.

Боюсь, что знаю, что случилось с той несчастной дамой и с ее возлюбленным, и всякий раз, как вспоминаю кровь, текущую с боцманской сабли, слегка вздрагиваю. Думаю, за душой старого морского волка не будет греха – есть, в конце концов, жизнь человеческая и есть такие состояния, каковые лишь жалкое ее подобие. Но довольно об этом.

С каждым днем и с каждой ночью мы удалялись дальше и дальше от той кошмарной земли – курсом на север. При устойчивом ветре, под чьи порывы мы поставили люгерные паруса[19], нам это удавалось; море было тихим и спокойным, хотя, впрочем, в южной части неба назрели какие-то тучи, слегка погрохатывало.

Наступило утро второго дня после нашего удачного бегства, каковое разумно считать стартом наших приключений в этом безмятежном и спокойном море. О них-то, о приключениях среди просторов, я и собираюсь вести далее рассказ – столь подробный, сколь только выйдет.

Пусть ночь и отличалась спокойствием, ветер дул устойчиво, не меняя направления, до самого рассвета. С началом дня он вдруг начал терять силу, а потом и вовсе ослаб, сменившись полным штилем. Пришлось нам лечь в дрейф и ждать: быть может, выйдет солнце и разбудит морской бриз. Так оно и случилось, правда, бриза, на чью милость мы все рассчитывали, Господь нам не ниспослал – утром на наших глазах небо занялось ярким пламенем, простирающимся до самого южного горизонта, да таким безумным, что казалось, будто целую четверть поднебесья заняла огромная дуга, пламеневшая кроваво-красным цветом.

Этакое эфирное знамение заставило боцмана отдать приказ готовить шлюпки к шторму. Бояться непогоды на море у нас были все основания. Клубящиеся в южной стороне тучи грозили вот-вот излить на нас свое напряжение. В ожидании славного кавардака нам пришлось достать все паруса, имеющиеся в наличии – хорошо еще, что нам удалось прихватить со старой посудины целых полтора рулона новой парусины! Кроме этого, у нас имелись шлюпочные чехлы – ими мы могли обтянуть шлюпки, привязав их к здоровенным медным штырям на верхних кромках бортов. Разобравшись с этим, мы достали родную карапасную палубу[20], до поры хранившуюся под банками, а также все необходимые для нее опоры и крепежи, и установили, привязав за опоры банок под кницами[21]. Затем, сложив вдвое прочный парус, мы растянули его на всю длину над шлюпкой и прибили гвоздями к верхней кромке борта с каждой стороны, и в результате у нас получилось что-то наподобие крыши. Пока одни растягивали парус, фиксируя гвоздями, другие связывали вместе весла и мачту, коим предстояло стать нашим «якорем» на время шторма. Для этой цели как раз пригодился длинный пеньковый канат толщиной три с половиной дюйма; его мы прихватили с рулоном парусины с застрявшего в бухте корабля. Этот канат мы прокинули через скобу для крепления фалиня[22] на носу лодки и закрепили за опоры носовых банок, причем мы внимательно следили за тем, чтобы он не соприкасался со свободными концами паруса: за них он мог зацепиться. Все это мы проделали как на первой, так и на второй шлюпке, ведь фалиням, имевшимся на наших лодках, мы не могли доверять – им не хватало длины, поэтому в наших условиях пользовать их в качестве якорного каната было неудобно и небезопасно. Теперь по бортовой кромке нашей шлюпки парус был закреплен гвоздями, а сверху, как и планировали, мы накрыли его шлюпочным чехлом, привязав с помощью штертов[23] к медным штырям под верхней кромкой борта. Благодаря нашим трудам вся шлюпка была полностью закрыта, за исключением небольшого участка на корме, где человек мог встать и управлять ей при помощи кормового весла, так как наши шлюпки являлись вельботами[24]. Причем такое мы проделали с каждой из двух лодок, обвязав и хорошо закрепив все свободные предметы, таким образом подготовившись к самому сильному шторму, способному вселить ужас даже в сердца бывалых мореходов. Мы слышали, как небо кричало и стонало, и понимали: нас ждет совсем не легкий бриз, а жестокий шторм, идущий откуда-то с юга. С каждым часом ветер крепчал и, хоть пока он вел себя относительно прилично, как бы заигрывая с нами, на фоне рдеющего неба собирались огромные мрачные тучи, угрожая жестокой расправой.

Но мы были готовы. Выбросив за борт наш якорь из связанных вместе весел и мачты, мы изготовились ждать. Решив, что пришло подходящее время, боцман проинструктировал Джоша, что нужно делать во время шторма, встреча с коим была неизбежна. После этого оба командира развели шлюпки на определенное расстояние друг от друга, чтобы они не столкнулись бортами при первом же сильном порыве ветра.

Потянулось долгое время ожидания. Джош и боцман, каждый в своей шлюпке, стояли с рулевым веслом, а экипажи сидели в укрытии. Уже будучи под черепаховой палубой, я подполз к боцману и увидел через левый борт Джоша на своей шлюпке. Он стоял прямо, как призрак ночи на фоне пылающего красного зарева. Сначала его шлюп понесло по гребням бушующих волн, совсем не образующих пены, а потом он исчез из виду, словно куда-то провалился.

Наступил полдень, и тогда нам удалось перекусить настолько плотно, насколько позволял аппетит. Поскольку мы не знали, как долго придется ждать, прежде чем снова появится такая возможность (и если она вообще когда-нибудь появится). А затем, уже в послеобеденное время, мы услышали завывания надвигающейся бури. Где-то далеко заохало и застонало. Недовольное роптание моря то набирало силу, то торжественно и печально затихало.

Вскоре всю южную часть неба – наверное, на высоту около семи или десяти градусов над уровнем моря – закрыло гигантской черной стеной из облаков, над коей горело красное зарево, отблесками огромного невидимого пожара освещая раздувшиеся тучи. Именно тогда я узнал, что солнце может стать похожим на полную луну, бледным и четко очерченным, с виду таким, будто вот-вот лишится всей своей огневой мощи и попросту погаснет. Морской простор обрел странный вид – надо думать, из-за красноватого сияния, полыхавшего на юге и востоке.

Меж тем волны час от часу становились все выше; на них еще не было грозных пенных гребней, однако один вид их убеждал нас, что мы поступили весьма благоразумно, приняв столь серьезные меры предосторожности. Буруны подобной высоты могли предшествовать только самому жесткому и продолжительному шторму. Незадолго до вечера до нас донесся протяжный звук, похожий на тяжкий, мучительный стон – потом ненадолго воцарилась тишина, наскоро умерщвленная чередой пронзительных какофоний, похожих на визг и вой дикого зверья. Но и это продлилось недолго – вскоре все стихло, как встарь.

До сих пор боцман на меня не обращал внимания; я высунул свою голову из-под укрытия, а потом осмелел и вообще поднялся в полный рост. Вплоть до этого времени я мог лишь только исподтишка подглядывать в щелочку за тем, что творится снаружи, теперь же был рад слегка поразмять свои суставы; пока я находился в согбенной позе, у меня начали бегать мурашки по телу и онемели все конечности. Немного разогнав кровь, я снова сел в укрытие, но занял такую позицию, что открывала бы обзор в любом направлении до самого горизонта. Впереди (сейчас для нас это был юг) я видел, как огромная стена из туч поднялась на несколько градусов выше. В то же время красного свечения на небе стало чуть меньше, хотя и того, что осталось, с лихвой хватало, чтобы держать нас в страхе. Со стороны казалось, будто могучее море вздыбилось единой огромной волной, красной пенной шапкой на гребне достигая самого черного облака, и в любую минуту готово обрушиться вниз – и затопить весь мир.

В западной стороне тусклый алый диск солнца заволокло диковинной багровой пеленою, а на севере табун облачков, оторвавшихся от темного фронта туч, окрасился в нежно-розовые тона, обретя милый, вполне безобидный вид. В этот момент я заметил, что все море в северном направлении от нас превратилось в бескрайнюю бездну, горящую матово-красным пламенем. Нагромождения пронизанных молниями хлябей нависли, будто черные горы, над нею.

Не успел я налюбоваться этой преисполненной грозного величия картиной, как мы снова услышали далекий рев урагана; столь ужасный, что я не берусь даже его описать. Казалось, где-то далеко на зюйде яростно трубит гигантский мифический Левиафан. Прислушиваясь к реву, я особенно остро воспринял беспомощность наших крохотных суденышек, затерявшихся в безбрежных и пустынных пространствах. Звук между тем нарастал, и, с тревогой глядя в ту сторону, я вдруг заметил на горизонте яркую вспышку. Она походила на молнию или зарницу, но держалась на небе подозрительно долго – да и разве может простая молния бить от земли к небу? Тем не менее в том, что это действительно была молния, только очень уж необычная, сомнения у меня были небольшие, к тому же, после этого точно также из моря полыхнуло еще очень много раз, и у меня была возможность рассмотреть все более детально. И пока я за всем этим наблюдал, над нами неумолчно гремел гром, отчего становилось неимоверно страшно.

Затем, после того как солнце опустилось низко, до самой линии горизонта, наших ушей коснулся очень резкий звук – до того пронзительный, достающий до самого мозга костей. В тот же момент боцман начал что-то кричать хриплым голосом, бешено работая рулевым веслом и держа взгляд на какой-то точке, расположенной почти сразу по левому борту. Стоило самому мне посмотреть в том направлении, как я обмер. Море впереди скрылось в облаках крупитчатой белесой пены – шторм настиг нас. В следующее мгновение на шлюпку налетел резкий порыв холодного ветра, никак не навредив, ибо боцман успел развернуть наше суденышко под него. Стремительный порыв ветра прошел мимо, на короткое время наступило затишье, однако с этого момента все воздушное пространство вокруг нас содрогалось от непрекращающегося рева, настолько громкого, что, по мне, уж лучше бы я родился глухим. С наветренной стороны я увидел, как огромная стена воды бурлящим потоком обрушилась на нас, и опять услышал пронзительный визг, прорезывающийся сквозь рокот бушующих волн.

Боцман закинул свое весло под навес и начал закреплять парус над кормой, растягивая его над правым бортом так, чтобы вода не попадала в лодку. Он гаркнул мне в самое ухо, чтобы я провернул тот же номер над левым бортом. Если бы не предусмотрительность этого славного человека, как пить дать, лежали бы мы все сейчас в рундуке Дэви Джонса[25]. Лучше понять, что мы тогда чувствовали, можно, если представить, как клокочущая вода нескончаемыми тоннами обрушивается на ваши головы, укрытые прочным парусом, при этом неистово нанося по нему удары с такой силой, словно стихия поставила перед собой цель во чтобы то ни стало потопить нас. Я говорю «чувствовали» для того, чтобы как можно точнее описать то, что с нами тогда происходило, ибо, невзирая на рокот и вой разошедшейся стихии, мы не слышали ни единого звука – ни единого! Даже раскаты грома, сопровождаемые сполохами молний, не доходили до наших ушей. Но через какой-то промежуток времени – может быть, минуту спустя – шлюпку начало ужасно трясти. Казалось, ее вот-вот разломает на мелкие кусочки. Из десятков щелей, образовавшихся в тех местах, где парус был плохо закреплен по кромке бортов, на нас хлынула вода. Стоит вот еще что отметить: аккурат тогда нашу шлюпку перестало мотать по огромным морским волнам. Произошло ли это по той причине, что после первого натиска шторма море понемногу успокоилось, или из-за обретения штормовой остойчивости[26] – ведать не ведаю; здесь мой рассказ больше полагается на чувства, чем на факты. А чувствовалось это так: ветер дул сразу во всех направлениях, пару раз мы почти проскребли по дну; стихия то питала к нам жалость, то наносила один коварный удар за другим… и не было тому конца!

Ближе к полуночи, как мне тогда показалось, на небе вспыхнуло несколько мощных, слепящих молний – настолько ярких, что их свет пробился сквозь два слоя паруса. Но безумные удары грома не коснулись слуха: рев шторма поглотил все звуки. Дважды за эту ночь шлюпка, готов поклясться, ложилась на борт с креном в добрые девяносто градусов – и все-таки какой-то милостью удавалось ей не перевернуться и не забрать слишком много воды. Натянутый над нашими головами парус оказался достойной защитой. Набравшись духу, я подполз к месту, где обосновался боцман, и сквозь свист и гвалт шторма, стихающий лишь на короткие мгновения, прокричал ему в самое ухо: не знает ли он, угомонится ли этот шторм вообще когда-нибудь. В ответ боцман кивнул, и я почувствовал, как во мне снова оживает надежда; приободренный этой радостной вестью, я испытал приступ волчьего голода и поспешил утолить его тою пищей, какую сумел в царящей суматохе отыскать.

Где-то после полудня из-за туч неожиданно выглянуло солнце. Свет, просеянный сквозь вымокшую парусину, казался довольно угрюмым, но мы от души радовались ему, полагая, что теперь непогода пойдет на убыль. Боцман, позвав меня на помощь, выдернул рядок гвоздей, каковым мы накануне закрепили задний конец парусинового чехла, сделав отверстие, дающее обзор. Что же творилось кругом? Выглянув из-под навеса, мы убедились, что воздух все так же полон летящей пены и брызг, превращенных ветром в подобие смерча; не успел я рассмотреть что-то еще, как высокая волна залепила мне такую славную пощечину, что я подавился соленой водой и схоронился назад под навес. Отплевавшись, я снова просунул голову в проделанное нами отверстие – и воочию узрел творившийся кругом ужас. Наша шлюпка то и дело взмывала на гребень очередной высокой волны и на несколько мгновений замирала, застревая в облаке брызг и пены, на высоте во много футов; в следующую секунду – падала и с кружащей голову скоростью неслась по пенному склону волны вниз, где ее уже подхватывал следующий могучий вал. Временами, когда набегающая волна подбрасывала нас на самый свой пик, наша лодка хотя и взмывала ввысь, словно невесомое перышко, вода все равно бурлила вокруг и старалась залить сверху, остепеняя наше удальство и загоняя всех под навес. Стоило ослабить хватку на ткани, как ветер начинал жестоко трепать парус, закрепленный над нашими головами. Причем, помимо того, что нас носило по волнам, как щепку, сам морской воздух был словно пропитан неимоверным ужасом. Ни на минуту не утихая, рокотал и свистел шторм, и кудрявые вершины просоленных водяных гребней безжалостно накатывали на нас под аккомпанемент завываний ветра, готового в одно мгновение вырвать последний вздох из слабой человеческой груди. Опыт такого рода, согласитесь, трудно облечь в слова – уж слишком они слабы. Даже память моряка спасовала, ухватившись лишь за череду взлетов-падений и ударов то в левый борт, то в правый; иначе как «симфонией ужаса» это не назвать, как по мне. Но все же мы спаслись – и мы, и та вторая шлюпка, о чьей судьбе я до поры вовсе не упоминал, слишком озаботившись собственной сохранностью. Джош вывел своих подопечных из шторма без потерь – по прошествии многих лет мне посчастливилось это узнать от него самого. Он рассказал мне о том, что после шторма их подобрал корабль, как раз возвращавшийся домой, в Англию, и доставил всех живыми и здоровыми в порт Лондона… но что же, спросите вы, произошло с нами?

Глава 6

Море, заросшее водорослями

Наверное, где-то около полудня мы начали понимать, что море уже так не бушует, и ветер, пусть все еще продолжал реветь, порядком стих. Когда волны опали у бортов нашей шлюпки, и водяные языки перестали трепать парусину, норовя пробраться под нее, боцман вызвал меня помочь освободить просвет над кормой. Управившись с этой задачей, мы высунули головы из-под натяжки, желая узнать причину столь нежданно обрушившейся тишины, не подозревая о том, что подплыли к некой неизвестной земле. Нам мало что удавалось разглядеть из-за диких бурунов, ведь море все-таки не успокоилось еще – хотя особых причин для тревоги у нас более не было, особенно если сравнивать эти буруны с теми, что трепали нас совсем недавно.

Вдруг боцман что-то заметил и сразу поднялся, после чего, склонившись ко мне, крикнул в самое ухо, что видит низкий берег, своего рода волнорез посреди пенных бурунов. Он никак не мог понять, как мы смогли подойти к нему столь близко и не сесть на мель.

Пока суть да дело, я сам решил высунуть голову из-под паруса и осмотреться. Оказалось, и слева по борту брезжил весьма обширный берег – я указал боцману на него. Сразу же после этого мы наткнулись на огромную массу морских водорослей, вздыбившихся на гребне одной волны, а вскоре и на еще одно, не меньшее по размеру скопление. Так мы и дрейфовали дальше, покуда непогода стихала с поразительной быстротой. Вскоре мы сняли покрывало до самой середины шлюпки, ибо наш экипаж остро нуждался в свежем воздухе после долгого сидения под затхлым парусиновым покрытием.

Мы немного подкрепились, и один из наших ребят вдруг увидел еще один, точь-в-точь такой же низкий берег за кормой. Течение упорно сносило нас в его сторону. Боцман, только услышав о нем, сразу поднялся, чтобы лучше его рассмотреть, а потом долго ломал голову над тем, как нам удалось пройти вблизи него и не зацепиться. Вскоре мы подошли к нему настолько близко, что смогли разглядеть, что состоит эта «суша» целиком и полностью из слипшихся меж собой водорослей. Мы направили нашу шлюпку прямо на него, уже нисколько не сомневаясь в том, что другие островки, попавшиеся нам, точно такие же по своей природе.

Не успели мы и глазом моргнуть, как оказались среди водорослей. Даже несмотря на то, что скорость передвижения нашей шлюпки заметно упала, мы все равно продолжали плыть. Посмотрев за другой борт, мы увидели, что море почти успокоилось, и поэтому решили поднять наш якорь, к этому времени уже весь облепленный морской травой, а затем разобрали карапасную палубу и сняли все паруса, накрывавшие шлюпку. Мы поставили мачту, оснастив ее маленьким штормовым фоком – на большее не отважившись, ибо ветер был еще силен, а мы не хотели лишиться возможности маневрировать шлюпкой.

Мы шли фордевинд[27], боцман правил шлюпкой, стараясь избегать островков водорослей, попадавшихся нам на пути – да только вот ветер постепенно стихал, и море становилось все спокойнее. Затем, уже ближе к вечеру, мы наткнулись на огромную полосу водорослей – штука эта, как казалось, перекрыла весь путь вперед по морю! Учитывая обстоятельства, мы сняли парус и налегли на весла; пытаясь развернуться к водорослевым зарослям лагом, мы двинулись в западном направлении. К этому времени ветер возвратил свои позиции и набрал такую силу, что нас стремительно сносило обратно на эти самые водоросли. Лишь только ближе к закату мы сумели добраться до конца полосы, продвигая шлюп мощными слаженными гребками, а потом поставили фок – и по ветру ушли оттуда прочь.

Потом опять наступила ночь, и боцман учредил ночные вахты, чтобы наблюдать за морем, ибо шлюпка делала несколько узлов, а мы плыли в незнакомых водах, где могли встретиться рифы, мели и прочие опасности; сам он, однако, так и не лег, всю ночь бдев у руля.

Я помню, как в непростые часы моей вахты мы проплывали мимо каких-то странных дрейфующих масс. Нисколько не сомневаюсь, что это были колонии водорослей. Разок мы даже наскочили на верхнюю часть одного из таких скоплений, но отделались легким испугом и ушли от него без особых проблем. Все это время, всматриваясь в кромешную тьму за правым бортом, я различал очень мутные очертания каких-то неимоверно бурно разросшихся морских сорняков, залегших по низу и простирающихся далеко в море – лентами, тянущимися будто бы целые километры. В положенный час вахта моя закончилась, и я пошел спать, продрав глаза только утром.

При свете дня я убедился, что сплошные заросли водорослей по левому борту никуда не делись – более того, они тянулись вперед, насколько хватало глаз, и вокруг нас плавало немало больших и малых травяных островков, очевидно, отмежевавшихся от большой «плантации» в ходе недавнего шторма. Мы шли между ними около часа, когда наш вахтенный крикнул, что видит среди зарослей судно. Легко вообразить, что за радость охватила нас; мы даже вскочили на банки, чтобы получше рассмотреть корабль.

Мне тоже удалось кое-что увидеть – я определил, что застрял этот корабль в самой гуще скопления водорослей, далеко от его границ, и его грот-мачта[28] существенно накренилась, почти упала на палубу. К тому же на ней не было стеньги[29], а бизань-мачта[30] – вот чудеса! – осталась целехонька. Также я смог разглядеть его корпус, правда не могу сказать, что хорошо, поскольку расстояние было очень большим, и солнце светило с левого борта мне прямо в глаза. К тому же разобрать подробности мешали водоросли, гроздьями полностью облепившие судно. Мне тогда показалось, что его борта были очень сильно потрепаны и повреждены бурей; а еще в одном месте что-то блестело, отливая бронзой, – вероятно, древесина корабля была поражена грибком, и поэтому влажная поверхность отражала солнечные лучи.

Мы так и стояли, взобравшись на банки – все, кто успел залезть, – пристально глядя вдаль и обсуждая находку. Уже второй заброшенный корабль попадается нам в этой передряге! Мы чуть не перевернули шлюпку, переминаясь с ноги на ногу и смещая вес, и боцман, когда понял, чем это кончится, сразу приказал нам слезть вниз. Потом мы сели завтракать и, пока ели, очень много говорили об этом корабле.

Позже, около полудня, мы все-таки смогли поставить нашу бизань, так как шторм уже значительно стих, и дальше придерживались западного курса, всеми силами стараясь избежать огромного скопления водорослей, оторвавшихся от общей массы. Пытаясь обогнуть сей мутно-громоздкий травяной ворох, мы опять решили дать шлюпке волю и поставили люгерный парус, что позволило нам прибавить скорости, идя бакштагом[31]. Несколько раз нам попадались вовсю гниющие корпуса кораблей, застрявшие в водорослях, иные – будто от судов, ходивших где-то в минувшем столетии, настолько древние с виду.

Ближе к вечеру ветер значительно спал и превратился в легкий бриз, так что продвигались мы теперь медленно, что давало возможность гораздо лучше изучить водоросли. Теперь мы видели, что в водорослях этих кишмя кишели крабы – мелкие, правда, таких поди заметь. Хотя, впрочем, не все они были мелкими – иной раз я обращал внимание на то, как среди водорослей вода начинает сильно волноваться и в стороны расходятся большие круги. Присматриваясь к воде за бортом, совсем недалеко от нас я вдруг заметил массивные мандибулы здоровенного краба, копошащегося в спутанных водорослях. Решив заполучить его нам на ужин, я показал на него боцману и предложил попытаться его поймать; и, поскольку ветер тогда был настолько слаб, что, можно сказать, его вообще не было, бывалый морской волк дал добро и приказал нам подгрести немного ближе к цели. Так мы и поступили, после чего боцман прочно привязал кусочек солонины к крученой нитке, извлеченной из плетеной веревки, и прикрепил ее на крючок багра. Затем он сделал затягивающуюся петлю и накинул ее на рукоятку багра – так, чтобы петля, спускаясь, охватывала нить с наживкой. Мы выставили это импровизированное удило за борт, направив к тому месту, где я заметил краба – и почти сразу из воды выстрелила вверх огромная клешня, вцепившись в мясо.

– Хватай весло! Столкни с багра петлю – пусть зацепит этого молодчика! – выкрикнул команду боцман. Я так и поступил – и сразу кто-то из наших начал тянуть за веревку, стараясь потуже пережать лапу. – Живей, тащите его на борт! Он зацепился – теперь не уйдет!

Но не прошло и секунды, как мы поняли, что лучше бы мы такой удаче не радовались – ибо, уразумев, что попался, краб принялся метаться в морских зарослях, бросая бронированное тело то в одну сторону, то в другую. Благодаря этому мы смогли его очень хорошо рассмотреть и поняли, что такого краба мы еще в жизни не видывали – это было настоящее чудовище! Через пару секунд мы поняли, что наглая бестия нас нисколько не боится и даже не пытается убежать, а наоборот, собирается атаковать в ответ. Оценив обстановку и риски, боцман сразу перерезал ловушку и скомандовал подналечь на весла что есть силы. Вскоре мы оказались в безопасности, причем зарубили себе на носу, раз и навсегда, никогда больше с такими морскими деликатесами не связываться.

Наступила ночь, а ветер так и оставался слаб. При этом море вокруг нас отличалось необычайным спокойствием и, если можно так сказать, гладкостью. Оно было наполнено возвышенной торжественностью – заметный контраст с той непрекращающейся яростью волн и ревом шторма, чьими совокупными стараниями мы не ведали и минутки продыху последние дни! Иногда, будто желая прогуляться по поверхности моря, появлялся легкий сифон. Там, где он спотыкался о водоросли, мы слышали тихое, приглушенное шуршание. Этот звук еще долго тревожил нас после того, как возвращался штиль.

Подобная безмятежность, казалось бы, располагала к сонливости, но я, странное дело, вовсе не мог сомкнуть глаз, и потому решил встать у рулевого весла, чтобы мои товарищи могли отдохнуть. Боцман не стал возражать, однако, прежде чем сдать пост, особо предупредил меня, чтобы я держал шлюпку подальше от плавучих сорняков и не прерывал ее пусть неспешный, но все-таки упорный ход – ничего хорошего нас не ждет, если мы завязнем тут. Напоследок он велел мне будить его при всякой непредвиденной ситуации. Вскоре он уже спал здоровым сном, как и все мои товарищи.

С того момента, как сменился боцман, и до полуночи я сидел на планшире[32] лодки, держа кормовое весло в руках, всматривался вдаль и прислушивался к каждому звуку, наполняясь при этом новыми необычными ощущениями, порождаемыми диковинным морским простором. И я действительно слышал то, что говорило мне море, задыхающееся от бурно разросшихся в нем водорослей – море с застойными водами, где не случалось ни приливов, ни отливов. Скажи мне когда-то кто-то, что я попаду в столь странный край в ходе одного из своих странствий! Я, само собой разумеется, не поверил бы…

Незадолго до восхода солнца, в тот час, когда густая темнота все еще окутывала море, я был застигнут врасплох внезапным громким всплеском, раздавшимся где-то в паре сотен ярдов от шлюпки. Когда же я вскочил на ноги и повернулся в ту сторону, не зная, к чему готовиться, из мрака над бесконечными полями морской травы до меня вдруг долетел долгий жалобный крик. А за ним – вновь тишина; и хотя я вел себя очень тихо, больше не разобрал ни звука. Я уже собирался снова сесть, когда вдалеке, в этой странной глуши, внезапно вспыхнуло пламя пожара.

Увидев вспышку пламени в самой глубине бесконечного поля водорослей, я настолько изумился, что так и застыл столбом, устремив взгляд вдаль. Снова придя в себя, я наклонился и потряс боцмана за плечо – уж такая-то причина разбудить его виделась вполне достойной. В считаный миг отойдя от сна, бывалый мореход долго вглядывался в темноту.

– Видишь вон те отсветы? – спросил он меня наконец. – Будто горит прямо у борта какого-то судна. Хотя, знаешь… – Тут же он усомнился в своей версии, а я, в свою очередь, не мог ни подтвердить ее, ни опровергнуть, ибо сам не понимал, на что смотрю. Вскорости таинственное пламя погасло. Мы еще какое-то время глядели в ту сторону, но ни искры не промелькнуло более в густом мраке.

С того самого момента до рассвета ни боцман, ни я никак не могли уснуть. Дотошно обсудив увиденное, мы так и не пришли к сколько-нибудь внятному выводу. Право, не верилось ни ему, ни мне, что в этой позабытой глуши может жить кто-то, способный разжечь костер. А затем, когда уже порядком рассвело, диво дивное возникло перед нашими глазами – корпус огромного корабля, застрявший в водорослях на расстоянии примерно в сорок или шестьдесят морских саженей от края водорослевой колонии. Ветер оставался слабым, касаясь наших лиц лишь еле уловимыми дуновениями, и мы были вынуждены медленно ползти мимо останков судна. И пока мы с невероятно медленной скоростью продвигались вперед, солнце поднялось достаточно высоко, тем самым предоставив возможность гораздо лучше рассмотреть корабль еще до того, как нас от него отнесло. Он был полностью развернут к нам одним из бортов, и все три его мачты покоились на палубе. Листы стали, кроющие боковину корпуса, изъела вдоль и поперек ржавчина, по низу древесную обшивку покрывали зелено-бурые пятна тины и сухих водорослей – и все это я отметил лишь мельком. Кое-что совсем другое урвало все внимание – то были огромные гибкие щупальца, распластавшиеся по развернутой к нам стороне ветхой развалины! Несколько чудовищных «пальцев» переваливались через борт и впивались куда-то внутрь судна – наверное, в трюм. Я опустил взгляд и увидел, как прямо над водорослями что-то темное шевелится и блестит, отражая лучи солнца… громадная туша, да еще такая, каковых я в жизни своей не видывал!

– Спрут-титан! Морской головоногий дьявол! – разгоряченным шепотом подтвердил правдивость зрелища боцман. Тут же в сумрачных лучах рассвета двое щупалец взмыли вверх, будто среагировав на его слова. Уж не спала ли чудовищная тварь и не разбудили ли мы ее своим вторжением в эти воды? Поняв, чем это для нас может кончиться, боцман сразу схватился за весла. Я последовал его примеру – мы загребли изо всех сил, опасаясь даже малейшего всплеска, произведенного по неосторожности. Не ведаю, чьей милостью, но все же нам удалось отплыть на безопасное расстояние, не растревожив гигантского спрута. Отплыв на такое расстояние, что очертания корабля уже начали казаться нечеткими, мы увидели, как чудовище, нависшее над дряхлым корпусом старой посудины, пытается подмять его под себя, подобно морской улитке, выползающей на торчащий из воды камень.

Вскоре, когда рассвело, люди из команды начали просыпаться, и вскоре мы прервали наш пост, что не вызвало неудовольствия у меня, проведшего ночь в дозоре. Весь этот день мы плыли с очень легким ветром по левому борту, и великая пустошь водорослей маячила справа от нас. В стороне от «материка» из волокнистых хитросплетений дрейфовало бесчисленное множество водорослевых «островков». Меж них пролегали дорожки чистой, незаросшей воды. По ним мы и направили шлюпку – плотность зарослей там была самая низкая, и, двигаясь теми маршрутами, мы не боялись увязнуть.

Уже ближе к вечеру мы увидели еще одну развалину. Этот корабль застрял в паутине из водорослей на расстоянии, равном полмили от того края, где они начинались, но, несмотря ни на что, все его три нижние части мачт стояли прямо и, кроме того, все нижние реи были на месте. Однако сильнее всего прочего нас заинтриговала огромная надстройка, возвышающаяся над фальшбортом, примерно в половину высоты, где крепились марсы[33]. Ее, как мы поняли, поддерживал бегучий такелаж[34], крепящийся к реям. Из какого материала была сделана эта надстройка, я так и не понял, но ее сплошняком покрывал зеленый налет – впрочем, как и тот сегмент корпуса, что возвышался над водой. Обратив внимание на то, до чего толстым слоем тины и водорослей обросло судно, мы решили, что корабль простоял здесь лет сто, если не больше. От такого предположения щемящее чувство печали охватило меня, ибо я начал понимать, что мы случайно заплыли на кладбище погибших кораблей.

Чуть позже, после того как мы оставили это судно-реликт позади, опустилась ночь, и экипаж начал готовиться ко сну. По той причине, что наша шлюпка все-таки двигалась, а не стояла на месте, боцман решил, что каждый из нас должен нести вахту у кормового весла по очереди. Если что-нибудь за дежурство произойдет, его следует сразу разбудить. Ну так вот, завалились мы спать – но из-за того, что предыдущую ночь я провел на ногах, на меня снизошел тот самый мерзостный тип бессонницы, когда организм молит о сне, но не способен в него впасть. Так я и ворочался в полубреду, покуда матрос, коего мне надлежало сменить, не потряс меня за руку. Придя в себя, я первым делом обратил внимание на то, какая изумительная светит надо мной луна – низкая, огромная, щедро заливающая искрящимся призрачным светом морские сорные поля, необозримые и будто бесконечные. В остальном ночь казалась совершенно обычной и тихой, ибо до меня не доносилось ни звука, если не считать тихого шипения под обводами нашей шлюпки, уверенно шедшей вперед при слабом попутном ветре. Поудобнее устроившись у рулевого весла, я стал ждать конца вахты, чтобы с чистой совестью попытаться нормально поспать, но прежде спросил матроса, коему пришел на смену, давно ли взошла луна. Парень ответил мне, что и получаса еще не миновало. Тогда я осведомился, не заметил ли он за время своей вахты чего-нибудь странного, и матрос ответил, что ничего не видел – разве что однажды почудился ему вдали какой-то световой сигнал, но до того мимолетный, что здесь впору и обман зрения заподозрить. А еще, примерно около полуночи, он заслышал некий странный крик, и где-то раза два за все время точно различил громкие всплески в водорослях. Потом ему надоело отвечать на мои вопросы, и он отправился спать.

Выходило так, что я должен был смениться с вахты перед самым рассветом, и за это я был премного благодарен, поскольку к тому времени я уже пребывал в таком состоянии духа, когда ночной мрак начинает обманывать глаз странными видениями. И хотя восход был совсем близок, я никак не мог освободиться от влияния этого места – от одного нахождения здесь душа леденела от ужаса.

Пока я сидел на борту и осматривал все кругом то в одном, то в другом направлении, мне начали мерещиться в необъятном поле морских водорослей, устеленном клубящейся серой дымкой, странные пертурбации. Будто во сне, из тумана выступили бледные лица, безучастные и насквозь чуждые – но рассудком-то я понимал, что тусклый свет наводит тень на плетень и замыленные бессонным бдением глаза видят то, чего на самом деле нет. И все же, как бы там ни было, легче на душе все равно не становилось, и от страха меня то и дело бросало в дрожь.

Чуть позже до моих ушей донесся звук сильного всплеска среди водорослей; но, хотя я пристально вглядывался, нигде не мог различить ничего, что могло бы послужить его причиной. И внезапно между мной и луной из этой огромной водорослевой пустоши восстала огромная масса, разбрасывающая ленты водорослей во все стороны. Казалось, до нее было не более ста морских саженей, и на фоне луны я отчетливо разглядел ее очертания – снова спрут, могучий и ужасный! Монстр погрузился назад в воду с оглушительным всплеском, и снова воцарилась тишина, оставив меня в сильной оторопи и немалом недоумении от того, что существо столь чудовищных размеров способно передвигаться с этакой прытью.

Пережитый испуг, ясное дело, заставил меня отвлечься от управления шлюпкой, незаметно подошедшей довольно близко к одному из водорослевых островков-колоний. Справа по нашему борту, в густой массе водорослей, что-то начало барахтаться, после чего нырнуло под воду. Я схватился за кормовое весло и начал отгребать прочь, причем специально наклонился немного, чтобы иметь обзор по сторонам – в этот момент мое лицо почти касалось планширя. Вдруг я поймал себя на том, что смотрю на белое демоническое лицо, похожее на человеческое, только вместо носа и рта у него из лица выступал осьминожий клюв. На моих глазах этот демон моря зацепился за борт нашей лодки двумя своими мерзкими, сотканными из просвечивающей плоти руками, захватив участок наружной обшивки. Живо перед глазами встало увиденное вчера на рассвете – монструозный спрут, впившийся в борт погибшего корабля; мимо этого мрачного реликта мы, ясное дело, пытались проплыть как можно тише…

Омерзительную морду твари с моим лицом разделяли считанные дюймы, и я видел, как одна из его рук устремилась вверх и попыталась схватить меня за горло. В ту же секунду в ноздри ударило невыносимое зловоние – ужасно противный гнилостный запах. Ко мне сразу вернулось самообладание, и я как можно быстрее попытался отпрянуть назад, голося благим матом. Перехватив поудобнее весло, я принялся лупить им по нежданному гостю, нырнувшему за борт шлюпки, после чего эта тварь куда-то отчалила. Я помню, как кричал, желая разбудить боцмана и всех наших ребят, как потом боцман держал меня за плечи и допытывался, что же произошло. В ответ на его басовитый рык я снова кричал, как сумасшедший, что не знаю. Лишь немного успокоившись, я смог худо-бедно пересказать увиденное. Едва ли мне тогда поверили – по глазам было видно! Они не могли понять, то ли я заснул на своем посту и мне приснился кошмар, то ли я действительно видел морского демона. Но вот забрезжил рассвет.

Глава 7

Остров среди водорослей

Дальнейшее произошло, пока все мы говорили о морском дьяволе, что таращился на меня из воды. Иов, наш младший матрос, при первых лучах зари вдруг увидел остров; он тут же вскочил на ноги и зычно, что есть мочи, крикнул. Сначала мы решили, что опять появился какой-то демон, а когда поняли в чем дело, умерили свой гнев и не стали его корить за столь бурное проявление восторга. Найти пусть даже мелкий клочок земли в бескрайнем океане после долгого и изнурительного плавания было для нас сродни величайшей благодати.

Сначала остров показался нам очень маленьким. Тогда мы еще не знали, что видим только его край. Как бы там ни было, мы налегли на весла и начали грести по направлению к нему, выкладываясь на полную, а подойдя ближе, поняли, что был он гораздо большего размера, чем показалось на первый взгляд. Точно определив, что находимся возле края, мы стали грести к большей части, выступающей из-за массивной колонии водорослей, а пока гребли, наткнулись на глубокий залив, дугой «врезанный» в тело острова, смахивающий скорее на бухту с песчаным берегом. Он и привлек внимание наших усталых глаз. Зайдя в залив, мы где-то с минуту зорко всматривались в открывшуюся перспективу, и я увидел, что этот остров имел очень странную форму. На каждом его краю было по черной горе, похожей на горб. Меж ними пролегала своего рода долина. В этой долине было видимо-невидимо неких грибов, с виду напоминающих огромные ядовитые поганки, а внизу, у берега, высились густые заросли какой-то травы, точь-в-точь такой, как тростник (позже мы выяснили, что эта трава был очень жесткой, но легкой, и напоминала бамбук). Что касается берега, близ него должно было быть очень много водорослей, переносимых течением, но наши ожидания не оправдались (по крайней мере, на описываемый момент). Мыс черной горы на более высоком конце острова, вдающийся далеко в море, был, напротив, весь покрыт ими.

Лишь только боцман убедился в том, что никакая опасность нам не угрожает, мы сразу навалились на весла и через несколько минут уже вытаскивали шлюпку на берег. После чего, обнаружив подходящее место, мы расположились завтракать. Во время трапезы боцман говорил нам о том, что надлежало сделать перво-наперво. Немного посовещавшись, мы решили спустить шлюпку на воду и оставить в ней дежурить Иова, а самим – отправиться исследовать остров.

Покончив с пищей, мы стали собираться в дорогу. Оставив Иова в шлюпке, готового сразу же подойти на веслах к нужному месту в том случае, если за нами погонится какое-нибудь чудовище, мы направились к ближайшему холму. Тот возвышался футов на сто над морем; мы надеялись получить прекрасный обзор и осмотреть оставшуюся часть острова. Перед тем как отправиться в путь, боцман достал две абордажные сабли и палаш – две другие сабли остались в лодчонке Джоша. Одну саблю он взял себе, другую отдал самому рослому из наших матросов, мне же достался палаш. Затем он приказал остальным достать свои матросские ножи, встал во главе нашего отряда и повел за собой. Вдруг один из наших матросов крикнул нам подождать и юркнул к зарослям тростника, росшим неподалеку. Он ловко срезал один из стеблей и согнул его пополам, но тот не сломался. После этого он сделал на нем своим ножом зарубки и снял верхний слой так, что в руках его остался чистый стебель; потом ножом срезал верхнюю часть, слишком тонкую и гибкую, вставил рукоятку своего ножа в полый конец, и в результате получил копье. Тростник оказался очень прочный, еще и полый внутри – этим он напоминал бамбук. После того как матрос прочно закрепил грубой нитью тот конец, куда приладил нож, получилась очень удобная пика или дротик – надежное оружие для любого мужчины.

Поняв, насколько удачной оказалась идея этого парня, боцман велел всем остальным сделать точно такие же копья и, пока мы этим занимались, похвалил сообразительного матроса. Так, вооружившись подходящим оружием и пребывая в бодром состоянии духа, мы вскорости отправились вглубь острова, к ближайшему черному холму. Немного времени спустя мы подошли к утесу из песчаника с крутым обрывом – взобраться на такой со стороны моря было невозможно. Мигом сообразив, что к чему, боцман повел нас вокруг него по местности, примыкающей к долине. Под ногами у нас запружинила крайне странная пористая структура, глубиной примерно с фут – не песок, не камень, но что-то среднее меж этих двух состояний. И сразу за этой «кашей» начинался отрог. За ним мы наткнулись на невероятно вымахавший ввысь гриб крайне неприятной наружности. От шляпки исходил густой, тяжкий, неприятный смрад плесени. С того места мы увидели, что долина сплошь заросла такими поганками и только на обширной круглой прогалине их не было ни одной. Но поднялись мы тогда не очень высоко, потому, видать, и не сумели понять суть явления.

Вскорости мы оказались в том месте, где утес расколола глубокая расщелина до самой вершины. Там было много всяких выступов и гребней – удержаться на них стоило больших трудов что ногам, что рукам, но худо-бедно мы все-таки поднимались.

Так мы и начали свое восхождение, помогая друг другу, насколько было возможно. Уже минут через десять мы достигли вершины, откуда открывался прекрасный обзор. Там мы узнали, что с другой стороны острова, прямо напротив колонии водорослей, лежит пляж. При этом, в отличие от того места, где мы высадились, здесь гладь воды была покрыта от края и до края смиренно дрейфующими вдоль берега водорослями. Я попытался прикинуть на глаз, каким может быть расстояние между островом и передней кромкой этого бескрайнего зеленого континента из водорослей. По моим расчетам, оно должно было составлять не более девяноста ярдов – правда, мне хотелось, чтобы оно эту отметку даже побивало, так как я уже мало-помалу начал питать страх к водяным зарослям – и жутким тварям, снующим где-то между их сплетений.

Вдруг боцман хлопнул меня по плечу и махнул рукой на некий объект, застрявший среди водорослей на расстоянии полумили от того места, где мы находились. Я долго не мог понять, что вижу, покуда бывалый морской волк, пожурив меня за несообразительность, не сказал, что это корабль с закрытой палубой, без всяких на то сомнений, оборудованный таким образом для защиты от гигантской каракатицы и ей подобных обитателей водного царства. И тут я начал различать очертания корпуса, а вместе с этим до меня начало доходить, каким огромным тот корабль был; огромным – но, насколько я мог видеть, без единой мачты. Я нисколько не сомневался, что мачты сломало во время шторма еще до того, как экипаж угодил в ловушку. Я вмиг, в красках, представил, каким печальным был конец тех, кто соорудил для себя такое укрытие от диких отпрысков Нептуна, притаившихся где-то в глубине, среди водорослей, покрытых липкой тиной и грязью.

Я обернулся и снова посмотрел на остров – тот был очень хорошо виден с позиций, где мы находились. Я полагал, что сейчас могу охватить его взглядом практически весь; что длиной он был примерно с полмили, в то время как его ширина составляла примерно четыре сотни ярдов (то есть выходило, что был он сильно вытянут пропорционально его ширине). В центральной части он был куда уже, чем с краев, причем в самой узкой части насчитывал около трехсот ярдов, а в самой широкой – на сотню ярдов шире.

Как я уже упоминал, по обеим сторонам острова имелись небольшие песчаные пляжи, переходившие ближе к утесам в россыпи черных камней и скал. Рассматривая дальний пляж, находившийся напротив плавучего континента, я обнаружил, что вместе с другими обломками и хламом на берегу валяются нижняя часть мачты и стеньга от какого-то большого корабля, с сохранившейся кое-где оснасткой, но все реи с них были сорваны. На эту находку я поспешил указать боцману, заметив, что древесина может пригодиться нам для костра, но он лишь улыбнулся и ответил, что иссушенные солнцем трава и водоросли будут гореть гораздо лучше – и, чтобы добыть их, даже не надо лишний раз топором махать, как если бы мы решили нарубить подходящих поленьев из мачты.

Теперь он, в свою очередь, показал мне место, где торчали огромные грибы – будто некие гиганты, тянувшие из земли волшебный эликсир роста, в какой-то момент выпившие его до последней капли. Прищурившись, я углядел за их маковками отчего-то незатронутое этой великанской грибницей место – огромную прогалину в центре долины, смахивающую на устье скважины. С моего места было даже видно, что в ней плещется вода, не достигая до края всего несколько футов. На поверхности этой воды колыхалась какая-то отвратная коричневая пена. Любопытный от природы, я решил внимательно к ней присмотреться, ибо со стороны казалось, будто бы она была вырыта человеком и имеет весьма симметричную форму. Я не исключал, что глаза могли ввести меня в заблуждение и что на самом деле она была отнюдь не такой ровной и правильной, как казалось издалека.

Наслаждаясь прекрасным видом, я посмотрел вниз на маленькую бухту – туда, где на волнах качалась наша шлюпка. Иов сидел на корме и правил ход, не прилагая особых усилий – его не сносило течением, – и в то же время он чутко следил за нами. Я помахал ему, и он ответил тем же, а потом я присмотрелся к нему получше – и заметил что-то в воде под самой лодкой. Там было что-то черное и большое, и оно двигалось! Вскоре шлюпка уже оказалась прямо над этой черной массой, издали напоминающей скопление водорослей; я заметил, как эта черная туча начала подниматься к поверхности. Перепугавшись, я схватил боцмана за руку и закричал, показывая пальцем на увиденное:

– Чудовище! Очередное чудовище!

Как боцман это увидел, он сразу кинулся на вершину холма и, сложив руки наподобие рупора, начал кричать Иову, чтобы тот побыстрее плыл к берегу и крепил фалинь за большой выступ. Услышав боцмана, парень закричал в ответ, что все понял, поднялся в полный рост, налег на рулевое весло и направил нос лодки в сторону пляжа. Ему повезло, что он тогда находился не более чем в тридцати ярдах от берега – в противном случае он бы никогда в жизни не смог до него добраться. В следующий момент колышущаяся темная туша под лодкой стремительно выбросила вверх свое щупальце и с силой вырвала весло из рук Иова, да так, что тот потерял равновесие и упал на верхнюю кромку правого борта. Весло исчезло неизвестно куда, но следующую минуту шлюпку никто не трогал. Боцман кричал Иову, чтобы тот взял другое весло и греб быстрее к берегу, пока еще можно спастись, да и мы тоже не отставали – вместе стали кричать наперебой, что кому в голову придет. Один советовал одно, другой – другое; правда, чтобы мы не кричали, все было напрасно, потому что на нашего бедного Иова напал ступор; посмотрев на него, какой-то умник даже съехидничал, что у него столбняк. Я начал искать глазами, куда подевалась каракатица. После того как чудище вырвало весло из рук Иова, шлюпка сместилась на несколько морских саженей выше. А между тем монстра уже и след простыл; наверное, ушел на глубину, откуда и явился. Как бы там ни было, а вернуться он мог в любой момент, и тогда – пропал наш Иов!

Боцман скомандовал нам следовать за ним, и мы начали спускаться с вершины по тому самому разлому, по которому поднялись, и уже через минуту карабкались вниз с такой поспешностью, на какую только были способны, стремясь побыстрее оказаться в долине. И все то время, пока я скакал с выступа на выступ, меня терзали мысли о том, вернулось это темное нечто или нет.

Боцман первым оказался у подножия расщелины и не успел ступить на ровную почву. как сразу рванул, огибая холм, на пляж. Ребята пытались его догнать, спешили побыстрей спуститься в долину; нам приходилось чутко смотреть под ноги, чтобы не оступиться. Я был третьим, кто спустился вниз после него, но, так как я немного весил и был очень проворен, я опередил того, кто вторым бежал за боцманом, и уже поравнялся с ним, когда тот выскочил на пляж. Там я увидел, что наша шлюпка находилась в пяти морских саженях от берега; Иова я тоже видел – он так и лежал без сознания, – но монстр не показывался.

В тот момент я не мог даже представить, как можно спасти беднягу. Вообще-то, говоря по правде, я боялся, что нам придется бросить его на произвол судьбы, поскольку мне тогда казалось полным безумием пытаться добраться до лодки вплавь. Но наш смелый боцман – не устану дивиться этому человеку! – не убоявшись, бросился в воду и стремглав поплыл к лодке. Сдается мне, до нее ему удалось доплыть без всяких злоключений только по Божьему веленью. Взобравшись на борт, он тут же схватил фалинь и бросил свободный конец нам, приказав тянуть шлюпку к берегу, а не считать ворон. Мудро: если бы он налег на весла и взбаламутил воду, монстр, скорее всего, всполошился бы.

Увы, вопреки всем его стараниям, чудовище от нас не отстало. Когда шлюпка нашими усилиями уже вышла на мелководье, я увидел, как половина нашего пропавшего кормового весла вылетела из моря. За кормой поднялся мощный столб воды и брызг, а потом щупальца вихрем взметнулись в воздух. Боцман быстро обернулся, увидел тварь за своей спиной, тут же схватил Иова на руки, перепрыгнул через нос шлюпки и выбежал на песок. При виде огромной каракатицы мы попятились назад, а потом и бросились наутек, прочь с пляжа, позабыв обо всем на свете. Позабыв про фалинь, мы из-за своего малодушия могли потерять шлюпку – чудовище уже протянуло к ней свои щупальца. Выглядело так, будто каракатица собирается утащить лодку за собой в пучину морскую – и это ей бы вполне удалось, если бы боцман не рявкнул как следует на нас, чтобы привести в чувство. Положив Иова на песок в безопасном месте, он первым схватился за фалинь, волочившийся по песку. Мы как никогда остро поняли, что он совершенно ничего не боится, после чего отвага опять вернулась к нам – и мы ринулись ему помогать.

На счастье, рядом оказался выступ скалы – тот самый, про который боцман говорил Иову, чтобы тот привязал за него шлюпку. Мы два раза обернули вокруг него наш фалинь и завязали на два морских узла. Теперь мы были уверены: если веревка сдюжит, можно ничего не бояться. Тем не менее опасность все равно оставалась, потому что каракатица могла ее разломать. По этой причине и потому что боцман сильно разозлился на морское чудище, он схватил одно из копий, валявшихся на песке, – их мы побросали, как начали вытаскивать лодку на берег. С копьем наперевес он подступился настолько близко, насколько возможно, и пронзил одно из щупалец. Копье прошло насквозь с легкостью, и это меня сильно удивило – я-то всегда считал, что все части тела таких существ, за исключением глаз, практически неуязвимы при атаке. Получив удар, огромная каракатица, похоже, его не почувствовала, но боцман вошел в раж и рискнул подойти на такое расстояние, чтобы можно было нанести более существенное ранение. Не успел он сделать двух шагов, как омерзительная тварь оказалась прямо над ним, вследствие чего, несмотря на свои ловкость и проворство, этот великий человек мог погибнуть. Прекрасно понимая то, что находиться настолько близко к чудовищу грозило неминуемой смертью, он и не думал отступать, намереваясь убить врага или хотя бы сильно ранить. Для этой цели он послал нескольких наших ребят к зарослям, где рос тростник, настругать с полдюжины жердей покрепче. Когда это приказание было исполнено, он велел двум матросам привязать к этим жердям свои копья; таким образом, в распоряжении боцмана оказались два копья тридцати или сорока футов длиной, с которыми он мог напасть на каракатицу, оставаясь вне пределов досягаемости ее щупалец. Когда все было готово, боцман вооружился одним из копий и, велев самому сильному матросу взять второе, приказал целиться в правый глаз чудовища, тогда как сам собирался атаковать левый.

Наивно видя в нас легкую и более интересную, чем шлюпка, добычу, монструозная каракатица вползла на мелководье и залегла, распластав щупальца кругом. Из воды торчали только ее глаза, прямо над самой кормой – тварь чутко следила за каждым нашим маневром. Впрочем, сомневаюсь, что она могла видеть нас ясно: эту нечисть из сумрачных глубин не мог не слепить яркий дневной свет.

Боцман дал сигнал к атаке, после чего он и здоровяк-матрос набросились на чудовище с оружием наперевес. Копье боцмана сразу пронзило левый глаз чудищу. Его напарнику по оружию повезло меньше: жердь, чрезмерно гибкая, выгнулась в воздухе дугой, и острие поразило не тело монстра, а старнпост нашей шлюпки, и нож на оконечности копья вылетел из привязи. Ну и Бог с ним – удара, нанесенного боцманом, хватило, чтобы монстр оставил наконец лодку и торпедой влетел назад в море, оставив после себя шлейф пены и брызг – и след темной крови, хлещущей из пораженного ока.

Несколько минут мы ждали, пока не убедились в том, что монстр действительно ушел, после чего со всех ног кинулись к лодке и принялись как можно скорее тянуть ее ближе к берегу. Затем мы достали самое тяжелое из содержимого на берег и теперь могли без особых усилий вытащить лодку из воды.

Где-то через час все море вокруг нашего маленького пляжа окрасилось черным цветом, кое-где – со зловещими красными прожилками.

Глава 8

Странный шум в долине

Сразу после того, как мы вытащили из воды лодку и поставили в безопасном месте, что нам приходилось делать в лихорадочной спешке, боцман решил уделить внимание Иову. Парень до сих пор не пришел в себя после удара рукояткой весла под подбородок. Поначалу все попытки боцмана привести его в чувство не давали результата, но спустя время, после того как боцман смочил его лицо морской водой, а грудь в области сердца растер ромом, парень начал проявлять признаки жизни. Вскоре он уже открыл глаза, и боцман сразу дал ему хорошенько глотнуть рому, а затем спросил, как тот себя чувствует. На это Иов слабым голосом ответил, что у него голова «кружится и трясется», да еще к тому же «сильно хворает шея». Боцман велел ему не вставать до тех пор, пока боль не пройдет. Мы оставили Иова лежать в теньке, под навесом из паруса и тростника. День был жарким, а песок – сухим; мы решили, что это место будет для него наиболее безопасным.

Далее по приказу боцмана мы соорудили очаг для костра, чтобы приготовить на нем обед, ибо были безумно голодны. Казалось, что прошла целая вечность с того часа, как мы завтракали. Боцман послал двух матросов вглубь острова собрать ворох сухих водорослей – мы собирались сварить солонину. Впервые с того дня, как мы покинули разваливающийся корабль в той жуткой гавани, мы готовили себе нормальную вареную пищу.

Тем временем, до возвращения ребят с горючим материалом, боцман нашел нам всем занятие, чтоб никто не сидел сложа руки. Двоих он послал срезать охапку тростника, а еще двоим приказал принести мясо и железный котел – один из тех трофеев, что мы успели спасти со старой развалины.

Вскоре вернулись наши гонцы с сухими водорослями, причем таких я еще в жизни не видывал: все сплошь гнутые да перекрученные, и с корневищами толщиной, пожалуй, с голову взрослого мужчины. Но эти гиганты, вусмерть усушенные, ломались очень легко. Мы развели костер и стал подбрасывать в него наломанные куски сушняка и тростник. Как вскоре стало ясно, последний не особо тянул на добрую растопку – больно сочные стебли; такой и не наломать толком!

Когда костер хорошо разгорелся, боцман набрал в котел морской воды, примерно где-то до половины, и сложил туда куски солонины. Посуду с надежно прихлобученной сверху крышкой он вдвинул в самое пекло, и уже скоро в ней весело-оживленно булькало-ворчало наше варево.

Пока варился обед, боцман занялся устройством лагеря на ночь. Начал он с того, что сложил из тростниковых шестов простой, но прочный каркас. На него мы натянули сверху паруса и шлюпочный чехол, укрепив вбитыми в песок колышками, наструганными из тех не пошедших в костер тростниковых стволов. Когда палатка была готова, мы перенесли в нее все пожитки. Потом боцман повел нас на дальний край острова за сухими водорослями – каждому посчастливилось собрать по две полные охапки.

Когда мы вернулись к костру с запасом топлива, мясо уже сварилось; не имея других неотложных дел, мы сели на песок и прекрасно отобедали вареной говядиной и галетами, запив их доброй чаркой рома. Когда с едой было покончено, боцман пошел проведать Иова и обнаружил, что тот пре спокойно спит; дышал он все еще с трудом, однако мы не знали, как облегчить его состояние, и решили не тревожить его в надежде, что естественный ход вещей возьмет свое, и парень исцелится без нашего неумелого вмешательства.

Время было уже послеполуденное, поэтому боцман дал нам вольную до закатной поры – справедливо отметив, что мы заслужили достойный отдых.

– Но не забывайте, молодцы, – добавил он, – ночью вам предстоит по очереди стоять вахты и охранять лагерь! Мы, конечно, уже не в море, а на твердой земле, но утверждать, что нам не грозит тут никакая опасность, нельзя. Вспомните сегодняшнее утро!

– Что, если эта дикая тварь вылезет на берег, пока мы спим, сэр? – вопросил бледный как мел юнга Джордж, по-черепашьи втянув голову в плечи.

– Не думаю, – отмахнулся боцман. – Не так уж она и страшна, сдается мне, эта нечисть, ежели не подходить слишком близко к воде.

После этого почти все наши ребята улеглись на песок и проспали до самой темноты, и только боцман, неся одинокую вахту, тщательно осматривал шлюпку, пытаясь обнаружить повреждения, причиненные ей штормом или щупальцами каракатицы. Довольно скоро он убедился, что кое-какой ремонт нужен: вторая от киля планка обшивки треснула со стороны штирборта и прогнулась внутрь. Скорее всего, повреждение произошло в тот момент, когда лодку вытаскивали на пляж – она напоролась на какой-то камень в воде, лежащий у самого берега. Вне всяких сомнений, если нашей подружке-каракатице посчастливится уцелевшим глазом различить пробоину, она вскроет шлюпку, как консервную банку. Вроде бы и нет тут серьезной беды, а заняться починкой все ж надо, прежде чем на воду спускать; ну, слава Богу, все прочее было в порядке.

Сна у меня не было ни в одном глазу, и поэтому я решил помочь боцману. Нужно было немного приподнять шлюпку, поставить, а потом снять несколько досок настила на дне, чтобы мы могли обследовать поврежденный участок получше. Когда мы закончили с лодкой, боцман решил посмотреть наши запасы и проверить их состояние: стоило уточнить, как долго они смогут еще храниться. Тщательно осмотрев наши бочонки с питьевой водой и простучав каждый из них, наш неунывающий лидер заявил, что неплохо было бы найти на этом острове какой-нибудь завалящий ручей.

Уж близился вечер, когда боцман решил проведать Иова и нашел, что тот выглядит гораздо лучше, чем во время нашего последнего визита в послеобеденный час. Убедившись в улучшении его самочувствия, боцман приказал мне принести одну из обшивочных досок подлинней, что я и сделал. Используя ее как носилки, мы перенесли бедолагу под наш тент. После этого мы с боцманом перетащили в палатку все, что еще оставалось в шлюпке из движимого имущества, включая содержимое устроенных под банками рундуков: немного смоленой пеньки для конопачения швов, мелкий корабельный топор, рулон трепаной и чесаной полуторадюймовой пеньки, пилу в отличном состоянии, жестяную банку рапсового масла, мешок с медными гвоздями, несколько нагелей[35] со стопорными кольцами, два мотка рыбацкой лески, три запасных уключины, трезубец без черенка, запас бечевы, три бухты крученой нити, кусок брезента с четырьмя здоровенными иглами для шитья, воткнутыми прямо в него, судовой фонарь на керосине, запасную шлюпочную пробку и, наконец, белый равендук[36], используемый для изготовления и ремонта парусов.

И вот ночь опустилась на остров. Лишь только начало темнеть, как боцман сразу разбудил наших ребят и приказал им подбросить дров в огонь, уже почти прогоревший и превратившийся в раскаленные уголья, основательно присыпанные пеплом. После этого один из матросов налил в котел пресной воды до половины, и каких-то четверть часа спустя мы с наслаждением поужинали холодным вареным мясом, галетами и ромом, разбавленным горячей водой. За ужином боцман объявил расписание ночных вахт, подробно перечислив, кто и когда будет охранять лагерь – так, мне выпало дежурить с полуночи до часу; затем он рассказал, что случилось со шлюпкой, и объяснил, почему надо починить обшивку, прежде чем пускаться в дальнейший путь.

– Начиная с нынешнего вечера, – без энтузиазма, но твердо подвел черту он, – нам придется весьма экономно расходовать провизию, ребятушки. На этой проклятой полосочке земли мы пока не нашли ничего, годного в пищу. Ко всему прочему, если мы не сможем найти здесь какой-нибудь ручей, то нам придется выпаривать соленую воду, чтобы как-то возместить все выпитое. И это потребно будет сделать до того, как мы покинем остров!

Итак, к тому времени, когда боцман закончил объяснять эти вопросы, мы перестали есть, и вскоре после этого каждый из нас подыскал по себе удобное место на песке внутри палатки и улегся спать. Какое-то время я чувствовал себя очень бодро, что, возможно, было связано с ночной жарой. И действительно, в конце концов я встал и вышел из палатки, полагая, что мне будет лучше выспаться на открытом воздухе. Практика – критерий истины; когда я лег снаружи, с той стороны навеса, что ближе всего к костру, я в скором времени погрузился в глубокий сон, поначалу лишенный сновидений.

Однако спустя какое-то время мне приснился очень странный сон. Мне снилось, что я остался один на острове и, брошенный всеми на произвол судьбы, сижу на краю того самого огромного котлована с водой, на чьей поверхности кружится коричневая пена. Внезапно я начинаю понимать, что вокруг меня очень тихо и невероятно темно, и от этого начинаю ежиться. Кажется, будто ко мне незаметно подкрадывается до такой степени отвратительное нечто, что его близость не вынести органически. Почувствовав, что оно уже где-то рядом, я хочу во что бы то ни стало обернуться и посмотреть в темень, за коварные тени огромных грибов, целым густым лесом вымахавших у меня за спиной, но сил на это нет. А мерзостная тварь – все ближе, ближе, хотя слух не улавливает ни звука; и я издал крик, или же только попытался закричать – но мой голос не нарушил наступившей тишины. А затем что-то мокрое и холодное коснулось моего лица, скользнуло вниз и закрыло мне рот, и замерло там на мерзкий, бездыханный миг…

Кто-то упал, споткнувшись о мои ноги, и я проснулся. Это был матрос, несущий вахту: он делал обход вокруг места нашей стоянки и не подозревал, что я сплю рядом с тентом, пока не свалился, зацепившись за мои сапоги. Он немного растерялся и опешил, но тут же успокоился, когда понял, что я – не какой-нибудь таящийся в ночи демон. Все то время, пока я отвечал на его вопросы, меня не покидало неприятное и странное чувство – мне казалось, будто что-то отлипло от меня в тот самый момент, когда я проснулся. В моих ноздрях стоял едва ощутимый, но до ужаса отвратительный запах, и я не могу сказать, что он был абсолютно мне незнаком. Я вдруг почувствовал, что мое лицо стало каким-то влажным, и почему-то вдобавок у меня начало першить в горле. Я поднял руку и потрогал свое лицо, а когда я убрал ее, она вся была покрыта какой-то липкой слизью.

Тогда я поднял другую руку и прикоснулся к горлу – оно было целым, но со стороны трахеи на нем появилось маленькое припухшее пятнышко, вроде укуса комара, хотя я точно знал: никакой комар меня не кусал.

Я так подробно рассказываю о том, что думал и чувствовал, что впору подумать, будто с моего пробуждения прошло изрядное время. На деле же понадобилось меньше минуты, чтобы прийти в себя. Поднявшись с земли, я вслед за матросом прошел к костру – знобило, да и оставаться одному не хотелось. Остатками воды из котла я сколь возможно тщательно омыл лицо и шею, почувствовав себя получше. Потом я попросил вахтенного осмотреть мое горло, надеясь, что он сможет рассказать, на что походит странный отек. Добрый малый поджег пучок водоросли и самым тщательным образом осмотрел кожу у меня на горле, но не увидел ничего необычного, кроме нескольких небольших округлых отметин, багровых по центру и кипенно-белых по краям. Один такой след все еще немного кровоточил.

– Не заметил ли ты чего странного у палатки? – спросил я тогда.

– Никак нет, – ответил Ремус, славная морская душа. – Вахта спокойная выдалась – ни крика, ни шума. Ну, правда, по временам слышал я какие-то звуки… но они все шли откуда-то издалека. Боцман очень устал за день, я решил не будить его по пустякам.

Столь же не стоящими внимания Ремус счел и оставшиеся у меня на горле следы, предположив, что меня покусали песчаные блохи, но я покачал головой и рассказал ему свой сон. После этого парень, явно напуганный, старался не отходить от меня – как и я от него, впрочем.

Наступила глубокая ночь; пришла моя очередь заступать на вахту. Еще какое-то время Ремус оставался со мной. Насколько я понял, он из добрых побуждений хотел составить мне компанию, чтобы я ничего не боялся. Я сказал ему идти спать, заверив в том, что больше не убоюсь ничего и чувствую себя всяко лучше. После этого он ушел, и я остался сидеть возле костра один. Какое-то время я бдел в тишине, напряженно вслушиваясь, но даже усилием воли обостренный слух не улавливал ни шороха в царстве тьмы, обступившем меня. Я вдруг несказанно остро ощутил, до чего малы наши шансы выжить в этом ужасном краю, вдали от всех путеводных троп человеческих, и сердце горестно заныло в тоске.

Огонь, почти позабытый мной, умирал; последние угольки тускло отсвечивали сквозь мрак. Вдруг со стороны долины до моих ушей донесся глухой звук тяжелого удара – его я различил с поразительной ясностью. При этом я понял, что не выполняю свой долг ни перед остальными, ни перед самим собой, сидя и позволяя огню погаснуть. Распекая себя на чем свет стоит за ротозейство, я взял охапку сухих водорослей и бросил их в огонь. В ту же секунду огромный всполох пламени взвился высоко вверх в ночное небо. Я бросил настороженный взгляд по сторонам, положив руку на рукоять заткнутого за пояс палаша. Наверное, только благодаря Всевышнему из-за моей беспечности никто не пострадал – она, как я склонен считать, была вызвана странной слабостью, навалившейся на меня, порожденной страхом. Так или иначе, покуда я стоял да озирался, сквозь безмолвие ночного пляжа донеслось шуршание. Кто-то тихо, на змеиный манер, скользил вперед-назад – и, кажется, был он там не один: судя по этим звукам, сейчас вся долина была полна тайком снующих змей-пластунов. Подбросив еще сушняка в костер, я стал смотреть в сторону предполагаемой угрозы внимательнее.

Вдруг я увидел что-то очень похожее на колышущуюся тень. Она была совсем рядом с костром – там, где свет прочертил границу супротив тени. В этот момент я заметил копье, торчащее в песке – Ремус позабыл его здесь. В приступе какого-то отчаянного ухарства я схватил его и метнул со всей дури в перешептывающийся, шуршащий мрак. Ни звука оттуда – попал я или нет? Результат один – снова гробовая тишина опустилась на остров, и только что-то тихо всплеснуло вдали, среди бескрайних просторов моря.

Несложно понять, что события этой ночи хорошенько промотали мне нервы, поэтому я то и дело вздрагивал и оглядывался. Мне постоянно казалось, что какая-то демоническая тварь вот-вот нападет на меня. Прошло довольно много времени без единого звука. Ничто не указывало на присутствие какого-нибудь живого создания, и я уже не знал, что и думать. Может, и все предшествующее мне всего лишь почудилось?..

А затем, когда сомнения уже начали брать верх, я вдруг убедился в том, что нисколько не ошибся. Вся долина вновь преисполнилась шорохами. Что-то стремительно двигалось к нам, перемежая шелест упругим столкновением чего-то с чем-то – будто незримые бурдюки с водой стукались боками; постукают друг о друга – и покатятся дальше…

«Наверное, все духи Преисподней решили напасть на нас разом», – подумал я, прежде чем закричать что есть мочи в попытке поднять боцмана и наших ребят.

Боцман первым выскочил из палатки; за ним торопились и остальные. За исключением Ремуса, чье копье я метнул в невидимого врага – оно все еще валялось где-то в темноте за пределами круга света, и сходить за ним мне не хватало храбрости, – все держали наготове оружие.

– Что произошло? Чего голосишь? – суровым шепотом обратился ко мне боцман, но я ничего не смог ответить – только поднял руку, призывая моих товарищей к тишине. Однако, когда они замолчали, шорох и шелест в долине тоже прекратились. Боцман уже повернулся ко мне, собираясь потребовать дальнейших объяснений, но я знаком попросил его выждать еще немного; он кивнул, и спустя минуту или около того странные звуки возобновились. Теперь мои товарищи слышали достаточно, чтобы понять: я прервал их сон не без веских на то оснований. Мы стояли, тревожно вглядываясь в темноту в той стороне, где лежала долина, и мне вдруг показалось, что я снова вижу на границе света и тени какое-то странное движение. В тот же миг один из матросов громко вскрикнул и метнул свое оружие в темноту, но боцман тут же бросился на него с упреками: метнув свое копье, этот парень остался без оружия, а это создавало новые угрозы для всей нашей группы. Впрочем, если вспомнить, немногим раньше я поступил так же!

Долина вновь притихла. Не зная, что нам от этого ожидать, боцман схватил охапку сухих водорослей, зажег их от костра и тут же ринулся на тот участок пляжа, что отделял нас от угрозы. Там он бросил горящий сушняк на песок, приказав ребятам принести еще водорослей для того, чтобы мы могли развести огонь и там. Это могло нам дать возможность в случае нападения лучше видеть то, что вылезет из самых черных глубин своего гнездовья.

Нечего и говорить, запалили мы славную цепочку костров! В разлитом по побережью рдяном свете мы смогли отыскать два наших копья – оба воткнулись своими наконечниками в песок на расстоянии не более ярда друг от друга. Это показалось мне весьма странным.

Из долины перестали доноситься непонятные звуки. Теперь ничто не могло нарушить тишину, охватившую остров, за исключением отдельных всплесков, раздававшихся время от времени от заросшего водорослями моря. Затем, спустя примерно час после того, как я разбудил боцмана, один из наших матросов, как раз следивший за огнем, подошел к нему и сказал, что у нас на исходе запасы для растопки. Ремус вспомнил о запасенной нами заранее вязанке тростника. Пришлось из всех разожженных костерков выбрать один, самый нужный, а всеми остальными пожертвовать. Вновь незримые враги в долине оживились. Мы стояли в сгущающейся тьме, держа наготове оружие и напряженно всматриваясь вдаль. Временами остров казался нам невероятно тихим и спокойным, а потом опять слышались шорохи. Угрюмая давящая тишина послужила бы нам даже более суровым испытанием, чем все эти странные звуки… Но вот, благодарение Богу, наступил долгожданный рассвет.

Глава 9

Что случилось в вечерних сумерках

С наступлением рассвета бесконечная тишина незаметно прокралась через остров в долину. Поняв то, что бояться больше нечего, боцман разрешил нам отдохнуть, а сам встал в дозор. Вот когда, наконец-то, я смог поспать; пусть недолго, но зато сон мой был крепкий, и это дало мне достаточно сил для работы на весь день.

Спустя несколько часов боцман поднял нас и повел в дальнюю часть острова собирать горючий материал. Вернулись мы довольно быстро, при этом каждый прихватил с собой по огромной охапке, так что уже совсем скоро наш костер опять полыхал бойко и весело.

На завтрак у нас был хэш[37] из солонины и дробленых галет, в него мы добавили еще немного устриц, собранных на берегу у подножия дальней горы. Вся эта мешанина была обильно сдобрена уксусом, но про него боцман говорил, что его лучше поберечь, так как он может помочь при цинге и иных хворях. На десерт у нас была патока, разбавленная горячей водой и приправленная ромом.

После завтрака боцман вернулся в палатку, чтобы еще раз проведать Иова; он уже побывал у него рано утром, но состояние раненого внушало нашему начальнику опасения. Иов оказался парнем на диво деликатного здоровья, хотя внешне производил впечатление крепкого мужчины. Со вчерашнего вечера ему почти не стало лучше, а мы по-прежнему не знали, что можно сделать, чтобы ему помочь. Одно средство мы, впрочем, попробовали; зная, что со вчерашнего утра Иов ничего не ел, мы пробовали влить ему хотя бы несколько капель горячей воды с ромом и патокой. Мы полагали, что его слабость объяснима не только раной, но и общим истощением; провозились с ним добрых полчаса – и все равно не смогли привести в чувство настолько, чтобы он мог глотать. Поить его силком мы не хотели, боясь, что хворающий попросту захлебнется. Пришлось, оставив его под тентом, идти заниматься прочими делами – а их у нас было невпроворот.

Перед тем как взяться за что-нибудь еще, боцман повел нас в долину, намереваясь как следует ее осмотреть на тот случай, если вдруг где-нибудь притаился дикий зверь или еще какие-нибудь дьявольские твари, способные напасть на нас за работой. Также его живейшим образом интересовало, что за шуршащие дьяволы досаждали нам всю эту ночь.

Еще ранним утром, ходя за топливом, мы старались идти по верхнему кряжу долины, где горная порода ближайшей к нам горы переходила в пористую почву. Сейчас же мы шли к самому ее центру, прокладывая путь мимо огромных грибов, прямо к котловану, похожему на огромный колодец, занявший все дно долины. Несмотря на то что почва под нашими ногами была очень мягкая, она славно упружила. Пройдя немного, мы обратили внимание на то, что не оставляем за собой никаких следов – ну, или почти никаких. Потом, на близких подступах к котловану, почва стала рыхлее, и наши пятки стали в ней заметно утопать. Там мы нашли самые любопытные и сбивающие с толку свидетельства присутствия безвестных существ по соседству с нами, ибо среди слякоти, окаймлявшей яму – она, как я хотел бы упомянуть здесь, вблизи уже не так походила на яму, – было множество отметин. Их я могу сравнить не с чем иным, как со следами могучих слизней в грязи, только они не были совсем похожи на следы слизней. Имелись и другие – такие, что могли быть оставлены ползучими сворами миног и угрей, выброшенных на берег; по крайней мере, такое у меня сложилось о них впечатление – и я им делюсь.

Землю близ ямы укутывал слой блестящей слизи; такая же пакость, но в куда меньших количествах, встречалась нам среди поганок по всей долине, но ничего иного, что могло бы пролить свет на природу таинственных ночных тварей, мы не нашли. Впрочем, чуть не забыл: значительное количество уже начавшей подсыхать слизи мы обнаружили на шляпках грибов в той части долины, что примыкала к нашему пляжу; многие грибы были сломаны или вырваны с корнем, и на них тоже остался блестящий секрет. Глядя на них, я вспомнил мягкие, тупые удары, слышанные ночью – думается, наши враги взгромождались на грибы, чтобы следить за нами, ломая или выворачивая их из земли своей тяжестью. Видимо, их там собралось великое множество – одна тварь залезала на другую, следом еще, и еще, поэтому они сломали или вывернули с корнем там много грибов. Такие у меня водились домыслы.

В конце концов мы завершили исследование острова, и сразу же после этого боцман нашел для каждого из нас еще работенку. Первым делом он повел нас назад на пляж, помочь ему перевернуть лодку, чтобы он подобрался к поврежденной планке. Имея возможность хорошо рассмотреть дно лодки, он обнаружил, что имеется еще одна пробои на. Оказалось, что одна из планок днищевой обшивки, стоявшая прямо возле киля, отошла, а это, как ни крути, чревато при выходе на воду. Конечно, такую тонкость мы не смогли углядеть, покуда лодка стояла в положении «килем вниз».

– Не сомневаюсь, что и с такой бедой можно справиться, – заметил боцман, осмотрев поломку. – Эта посудина еще походит. Разве что мы дольше с ней повозимся теперь…

Он надеялся на проверенный метод – сначала прибить гвоздями замененную планку к длинной доске сверху настила, а потом заделать все щели паклей. Проблема оставалась в том, что, даже перетряхнув все наши запасы, мы не смогли найти сколько-нибудь стоящего, подходящего материала. Требовалось все-таки не абы какое дерево, а весьма крепкое.

– Так ведь мачта и стеньга есть! – Я хлопнул себя по лбу, озаренный.

– О чем это ты? – спросил боцман.

– Мачта и стеньга, что валяются на другом берегу острова. Помните?..

Боцман призадумался на мгновение – и тут же горячо закивал:

– Да-да, вспомнил. Они нам подойдут. Топор да пила, конечно, не лучший инструмент под распил такого сырья. Много сил и времени уйдет… Ну да ладно, грех жаловаться! Так, значит: топайте на ту оконечность острова и чистите те деревяшки от мха, грязи, налипших водорослей. Я скоро присоединюсь – только поставлю эти две снятые планки на место!

Добравшись до того места, где лежал рангоут[38], мы со всем рвением принялись за дело, стараясь очистить мачту и стеньгу от морского мусора. Пришлось очень долго провозиться с оснасткой, остававшейся на них; но как только весь излишек был отброшен в сторону, нам стало ясно, что дерево в относительно неплохом состоянии – особенно самая нижняя мачта, добротно сработанная из могучего дуба. Стоячий такелаж[39] нижней мачты и стеньги тоже сохранился, хотя в иных местах был порядочно перекручен с прогнившими вантами[40]. Также мы выяснили, что большая часть снастей не сгнила, к тому же великолепно сохранился пеньковый трос, а такое случается, если только корабль совсем недавно затонул.

К тому времени, когда мы уже закончили очищать мачту от водорослей и мусора, пришел боцман, неся с собой пилу и топорик. Под его руководством мы отрезали талрепы[41] от стень-вант, а после этого сразу начали пилить немного выше эзельгофта[42]. Однако, скажу я вам, ох, и тяжелая это была работа! Она по времени заняла большую часть утра, несмотря на то, что мы постоянно сменялись за пилой. После того как мы все сделали, радости нашей не было предела. Боцман велел одному из наших ребят набрать сушняка и идти разводить костер для обеда, а затем поставить на огонь котел с куском солонины.

Сам боцман начал рубить стеньгу футах в пятнадцати от нашего надпила, ибо такова была длина необходимого ему бруска. Когда матрос, посланный в лагерь, вернулся и сказал, что обед готов, работы предстояло еще много. После еды и краткого отдыха – мы выкурили по трубочке, маясь напропалую, – боцман повел нас назад: ему хотелось перепилить стеньгу до наступления темноты.

Вернувшись на берег, мы быстро допилили стеньгу в том месте, где ее начал рубить боцман, после чего нам было дано новое задание: от оставшейся части стеньги нужно было отпилить кусок длиной около двенадцати дюймов. Когда мы справились и с этим, боцман, ловко орудуя топором, наколол из получившегося чурбачка клиньев и обтесал их. Наконец он сделал на торце пятнадцатифутовой заготовки глубокую зарубку и начал загонять в нее клинья. Мастерство и удача в равной степени помогли ему расколоть бревно на две равные половинки – разломалось оно очень ровно, прямо по центру.

Прикинув, как долго еще до заката, боцман велел нам собрать побольше водорослей и отнести в лагерь; только одного матроса он послал вдоль берега к утесу собрать на взморье раковины устриц. Сам же продолжал трудиться над расколотым бревном, оставив меня при себе помощником, и уже через час в нашем распоряжении оказался кусок дерева толщиной примерно в четыре дюйма, отколотый от одной из половинок при помощи все тех же клинь ев. Насколько я видел, боцман доволен, хотя результат казался более чем скромным с оглядкой на затраченные непомерные усилия!

Пока мы работали, над островом сгустились сумерки, и наши товарищи, закончив носить сухие водоросли, вернулись за нами, чтобы вместе выдвинуться в лагерь. Почти одновременно со стороны утеса появился матрос, посланный набрать моллюсков; на копье он нес крупного краба, сраженного ударом в подбрюшье. Краб насчитывал не меньше фута в поперечнике и имел весьма устрашающий, поистине богатырский облик. Сваренный в соленой воде, он оказался еще и на диво вкусным.

Лишь только этот парень вернулся, мы сразу отправились обратно, прихватив готовую доску, вытесанную из стеньги. К тому времени уже порядком стемнело, и было довольно необычным находиться среди огромных грибов, пока мы шли по дальнему краю долины через их плантацию на противоположный берег острова. Я подметил, что омерзительный запах плесени, исходящий от этих поразительных даров природы, к ночи заметно усилился и обострился. Хотя, возможно, мне это лишь казалось, ибо в вечерней полутьме я все менее полагался на зрение и все более – на обоняние и слух.

Темнота продолжала сгущаться необычайно быстро, но ничто пока не указывало на приближение опасности. Мы прошли уже половину пути, когда мои ноздри защекотал некий новый, пока еще совсем слабый запах, отличный от того, что исходил от гигантских грибов. Не успел я задуматься о том, что это может быть, как мерзкая вонь обрушилась на меня волной. Зловоние было таким нестерпимым, что меня едва не вырвало; справиться с тошнотой помог только ужас от нахлынувшего воспоминания о жуткой человекоподобной твари, виденной мной в предрассветной мгле у борта шлюпки накануне нашего прибытия на остров. Я сообразил наконец, что испачкало слизью мои лицо и шею предыдущей ночью, что оставило странный запах, донимавший меня по пробуждении. Все это обрушилось на меня в считаные доли секунды, и тотчас я крикнул боцману, что нам надо поторопиться, ибо в долине неподалеку от нас – враг. При этих словах кое-кто из моих товарищей бросился было наутек, но боцман самым решительным тоном приказал им держаться остальных, так как во тьме между грибами тварям будет очень легко перебить нас поодиночке. Скорее из-за боязни окружающей нас ночи и того, что в ней скрывается, а не из страха перед боцманом, они его послушались, и только тогда мы смогли без приключений выбраться из долины. Все то время, пока мы шли, немного ниже по склону, позади наших спин, мы все время слышали какой-то странный шелест и шорохи, будто кто-то неотступно полз за нами.

В лагере боцман велел нам разжечь вокруг палатки четыре костра, по одному с каждой стороны; так мы и поступили, взяв угли, чтобы запалить кучи сухих водорослей, в золе первого костра, коему мы столь опрометчиво дали прогореть. Вскоре костры весело пылали, а мы занялись ужином, опустив в котел с кипящей водой чудовищного краба, о чем я уже упомянул. Благодаря этому крабу наша вечерняя трапеза получилась на редкость вкусной и сытной, однако, даже воздавая ей должное, мы держали оружие под рукой. Никто из нас не сомневался, что среди грибов в долине скрывается какая-то дьявольская угроза или целый сонм угроз; впрочем, аппетита нам это осознание нисколько не испортило.

Разделавшись каждый со своей порцией, мы взялись за курительные трубки. Боцман велел одному из матросов подняться на ноги и быть начеку – всем нам вполне может грозить опасность быть застигнутыми врасплох во время отлеживанья боков на песке. Я счел такую меру разумной: легко заметить, что команда слишком охотно полагала себя в безопасности из-за яркости костров вокруг них.

Пока наши ребята отдыхали на площадке с четырьмя кострами по углам, боцман зажег одну из свечей, прихваченных с застрявшего в бухте корабля, и пошел посмотреть на Иова, целый день провалявшегося под тентом. Я сразу вскочил, упрекая себя за то, что мы забыли о бедняге, и подорвался следом; но только мы заглянули в палатку, как боцман вдруг издал приглушенный вскрик и, наклонившись, поднес свечу к тому месту, где лежал Иов. Тотчас мне стало очевидно, что так взволновало нашего лидера: в углу никого не было! Я поспешно вошел в палатку и сразу уловил хотя и слабый, но хорошо различимый запах – точно такое зловоние, что чуть не свело меня с ума в долине. Еще раньше я столкнулся с ним на лодке – точно так вонял упырь, намеревавшийся залезть к нам на борт. Я мгновенно сообразил, что наш Иов стал жертвой этих мерзких тварей, и когда я это понял, то сказал боцману, что они забрали его – и после этого мне на глаза попались следы той же самой липкой слизи, выделявшиеся на песке. Я наклонился к ним и проверил, не мерещатся ли они мне.

Лишь только сообразив, о чем я толкую – впрочем, слова мои только подтверждали его собственные мысли, – боцман стремительно вышел из палатки, на ходу отдав пару резких команд нашим товарищам, сгрудившимся у входа, обескураженным и напуганным вестями. Из связки тростниковых стволов, нарубленных нами для костра, боцман выбрал несколько самых толстых экземпляров и привязал к одному из них огромный пучок сухих водорослей; другие матросы, раскусив его план, сделали то же, и вскоре в руках у каждого оказалось по большому мощному факелу.

Как только мы закончили свои приготовления, каждый из нас взял свое оружие и зажег свой факел, окунув его в костер, и мы пошли по следам, оставленным на песке проклятыми тварями, тащившими волоком тело нашего Иова. Похоже, бедному матросу крепко от них досталось. Следы и слизь, повсеместно попадавшиеся нам на пути, были хорошо заметны, и оставалось только дивиться тому, что мы не обратили на них внимание раньше.

Боцман шел впереди, по тянущемуся следу ведя нас прямиком в долину. Незаметно его быстрый шаг перешел в бег; при этом факел он держал неизменно высоко над головой. Мы тоже бросились бегом, выставив коптящие тростники перед собой, ибо в эти минуты нас всех объединяло одно желание – держаться вместе. Думаю, не ошибусь, если скажу, что вдобавок мы все хотели отомстить за Иова, так что страх терзал нас не так сильно, как могло бы быть в иных обстоятельствах.

Не более чем через полминуты мы достигли края долины – и здесь нас ждало горькое разочарование: почва в этом месте по своей природе не благоприятствовала сохранению следов. Мы стали гадать, куда же двинуться дальше; боцман громко позвал Иова по имени, надеясь, что тот еще жив. Но никто нам не ответил – лишь глубокое низкое эхо, вселявшее тошнотный сплин, вторило голосу. Поняв, что нельзя терять ни секунды, боцман бросился в самый центр долины, и мы последовали за ним, озираясь по сторонам. По преодолении где-то половины пути один из наших матросов закричал, что впереди что-то видно; правда, боцман увидел это даже раньше – он сразу кинулся к нужному месту, размахивая факелом и абордажной саблей. Но удара он так и не нанес. Вместо этого боцман вдруг опустился на колени, причем, когда мы поравнялись с ним, мне показалось, будто я углядел чуть дальше несколько белесоватых, призрачных фигур, быстро отступивших в темноту между грибами. Я, однако, не слишком задумывался об этом, разглядев в отблесках факелов нашу жуткую находку. Перед нами на земле простерся окоченевший труп Иова. Неизвестные насильники раздели нашего товарища – и не оставили на нем живого места. Все его тело покрывали точно такие же круглые, с мертвенной каймой, укусы, как и у меня на горле – только их было ужасно много, и все они разом кровоточили. Смотреть на это без содрогания ни у кого не выходило.

Увидев растерзанное тело Иова, мы сильно испугались и застыли как завороженные. Воцарилось молчание. Боцман положил руку на сердце несчастного парня, но оно уже давно не билось, хотя тело еще хранило последнее тепло. Сразу после этого он поднялся с колен – выражение беспредельного гнева запечатлелось на его мужественном лице. Схватив за древко лежащий на земле факел, он начал напряженно всматриваться в безмолвную пустоту ночи, но ни единого живого существа – ничего, кроме гигантских грибов и причудливых теней, отбрасываемых огнем на концах палок, – он не видел. В этот момент один из матросских факелов, почти догорев, развалился на куски – от него не осталось ничего, кроме обугленной опоры, – и сразу же еще двум пришел такой же конец. После этого мы испугались, что огня нам не хватит на обратный путь до лагеря, и все как один уставились на боцмана, ожидая спасительных распоряжений. Но он, все так же храня молчания, всматривался в окружившие нас тени. Затем четвертый факел упал на землю дождем тлеющих углей, и я инстинктивно обернулся на произведенный им звук. В то же мгновение позади меня вспыхнул яркий столп света, сопровождаемый глухим «фумп» внезапно подожженного сухого вещества. Я быстро оглянулся на боцмана, а тот уставился на одну из гигантских поганок, охваченную пламенем по всему ближнему краю и горевшую с невероятной яростью, стреляя во все стороны искрами и прогорающими спорами. Стоило этой сгорающей на лету пакости угодить нам в дыхательные пути, как вмиг каждого второго согнуло в приступе изматывающего кашля, как при чахотке. Сейчас я просто убежден, что если бы в тот момент на нас напали дьявольские твари, то мы бы погибли сразу же – в силу полнейшей беспомощности.

Почему вдруг нашему боцману пришло в голову поджечь один из ближайших грибов, я не ведаю; скорее всего, он просто случайно задел эту махину факелом. Так или иначе, наш лидер воспринял это происшествие как несомненный знак, данный нам Провидением, и, не тратя ни минуты драгоценного времени, поспешил поднести огонь к другому грибу, пока остальные еле дышали из-за мучительного кашля. Вновь его беспримерное мужество вдохновило нас; утирая слезы и размазывая по лицу сажу прогоревших в воздухе спор, мы взялись поджигать росшие вокруг нас грибы. Те же, у кого в руках остались только рукоятки прогоревших факелов, нанизывали на них отломанные от шляпок большие куски.

Благодаря этому всего через каких-то пять минут с того момента, как мы нашли тело Иова, вся эта гнусная долина полыхала до самых небес ярким пламенем; от края до края ее заволок едкий дым. Сгорая от желания отомстить за несчастного парня, мы исходили ее во всех направлениях, воинственно размахивая оружием и намереваясь во что бы то ни стало отыскать мерзких тварей, грозящих людям такой страшной смертью. Увы, ни одного упыря мы так и не обнаружили – мстительный порыв там и остался не вымещенным. Нас теперь донимал не столько душевный, сколько физический жар – грибная долина мало-помалу превращалась в представительство Преисподней на земле: по сторонам разлетались, рдея, искры, вздымались облака ядовитой пыльцы. Мы отправились в обратный путь, прихватив с собой мертвого товарища, и несли его до самого берега.

За всю эту ночь ни один из наших ребят не прилег ни на минуту, а грибы продолжали полыхать вдалеке колоннами пламени. Даже с приходом утра пожар не унялся. Лишь только днем, когда стало совсем светло, кое-кого из наших измотанных и уставших до изнеможения парней поборол сон, тогда как другие так и оставались бодрствующими.

А когда мы проснулись, поднялся великий ветер – и грянул ливень, нескончаемыми потоками обрушившись на остров.

Глава 10

Свет среди водорослей

С моря дул очень сильный ветер, угрожая перевернуть нашу палатку, и не успели мы закончить со своим завтраком, угрюмым и невеселым, а он, в конце концов, этого добился! Посмотрев на валяющийся на земле тент, боцман велел нам его обратно не ставить, а просто растянуть на земле и приподнять края, закрепив их на колышках из срезанных стеблей тростника, так, чтобы в него собиралась дождевая вода. Для нас это было вопросом первой необходимости: требовалось пополнить запасы воды до того, как мы снова выйдем в море. Пока одна половина команды занималась водосбором, боцман велел другой поставить еще один тент из запасов равендука, поменьше габаритами. Под него мы спрятали все из наших пожитков, что требовало защиты от дождя.

А ливень только креп со временем, и довольно быстро в нашем парусе набралось воды почти с целый бочонок. Едва только мы собрались залить ее в одну из своих емкостей, как боцман крикнул нам не спешить.

– Прежде чем смешивать ее с нашими остатками, – сказал он, – попробуйте-ка на вкус.

Мы зачерпнули воды в пригоршни и узнали, что собрали препротивнейшую, соленую, ни капли не пригодную для питья влагу.

– Ага, вот, значит, как, – сообщил боцман в ответ на наше всеобщее удивление. – Вот что про изошло: во время нашего долгого плавания равендук пропитался морской солью. Теперь его надобно промыть большим количеством свежей воды, чтобы вышла вся соль. Растяните-ка его на пляже и хорошенько прополощите песком с обеих сторон, после чего оставьте – ливень сделает свое дело, промоет его. Дальше вода уже получше пойдет – видит Бог, не первый сорт, но и не такая поганая…

Мы так и сделали, и, вдобавок, промыли равендук еще раз, благодаря чему вся соль вышла. Так мы смогли набрать хорошей воды столько, сколько нам требовалось для запаса.

Ближе к полудню яростный ливень сменился неприятной холодной моросью, на фоне порывов шквального ветра казавшейся еще более леденящей, чем на самом деле. Ветер этот оказался даже понастойчивее дождя – дул и дул упорно, с одной и той же стороны моря, и не унимался все то время, что мы находились на острове.

После того как дождь окончательно сошел на нет, боцман собрал всех для того, чтобы подобающим образом похоронить несчастного Иова, чье тело на всю ночь мы оставили на одной из обшивочных досок со дна лодки. Немного посовещавшись, мы решили похоронить его на пляже. Единственным местом на острове, где почва была мягкой, оставалась долина, но из всей команды никто не испытывал желания возвращаться туда. Кроме того, песок был рыхлым и легко поддавался раскопкам, а по той причине, что у нас не имелось подходящих инструментов, решение похоронить его на пляже казалось единственно верным. С помощью обшивочных досок и весел, да еще нашего топорика, мы вырыли достаточно глубокую и просторную могилу, куда и уложили бедолагу. Некому было произнести надгробную речь, так что мы по чтили погибшего товарища простой минутой молчания, после чего боцман подал знак засыпать могилу песком. Покрыв мертвое тело и разровняв насыпь, мы оставили Иова спать вечным сном в этой чужой, безвестной земле.

После похорон мы приготовили обед, и боцман выдал всем по большой порции рома, стремясь вернуть нам бодрое расположение духа. Обед мы завершили, выкурив по трубочке табаку, затем боцман разделил нас на два отряда, чтобы обследовать каменистые части острова и попытаться отыскать дождевую воду, залегшую во впадинах и трещинах скал; мы, конечно, собрали немало на равендук, но для длительного хода по морю требовалось и того больше. Отправляться нам предстояло немедленно; боцман особо настаивал на этом, боясь, что, если из-за туч снова покажется солнце, жара очень скоро высушат небольшие лужицы, намеченные целью поисков.

Один отряд боцман собирался вести сам, во главе второго поставил матроса Ремуса. Перед отправлением командиры еще раз напомнили нам о необходимости держать оружие наготове, и мы разошлись: группа боцмана двинулась к скалам у подножия близлежащего утеса, тогда как группе Ремуса предстояло осмотреть дальний, более высокий утес. Отряды волокли за собой привязанный к паре тростниковых жердей пустой бочонок – емкость для сбора обнаруженной нами драгоценной влаги; чтобы черпать из трещин и луж, мы собрали наши оловянные кружки и одну из шлюпочных леек.

Мы долго блуждали среди камней, прежде чем посчастливилось набрести на мелкую естественную заводь с дождевой водой, оказавшейся на диво чистой и вкусной; пустив в ход кружки, мы вычерпали водоем почти до дна, набрав примерно три галлона отличной воды. Впоследствии нам попался еще пяток похожих заводей – не таких вместительных, как первая, но на немилость судьбы жаловаться не приходилось: бочонок наполнился почти на две трети. Залив его доверху, мы повернули назад в лагерь, втайне рассчитывая на такой же успех у партии Ремуса.