Желание покоя

Читателю

Для начала я должна сообщить вам, отчего все же решилась поведать эту историю. Не имея ранее дела с длинными повествованиями, я установила несколько правил. Некоторые из них, несомненно, удачны, другие, полагаю, нарушают законы композиции, но я воспользовалась ими, потому что они позволили мне, неопытной рассказчице, изложить эту историю яснее, чем другие, возможно, лучшие правила.

Людей, с которыми мне пришлось иметь дело, я буду изображать предельно справедливо. Я встречала людей плохих, людей равнодушных и таких, кто по прошествии времени кажется мне ангелами в незыблемом свете небес.

Мой рассказ будет составлен в порядке событий, я не буду повторяться или предугадывать.

То, что я узнала от других, перескажу от третьего лица, частью по обмолвкам живых свидетелей, частью по догадкам. Но изложу я это с той уверенностью и тщательностью, будто видела сама, тем самым подражая всем великим историкам, современным и древним. Те же сцены, в которых я сама была участницей, те, что видели мои глаза и слышали мои уши, я перескажу соответствующим образом. Если я смогу быть понятной и честной, надеюсь, мое неумение и сбивчивость мне простятся.

Меня зовут Этель Уэр.

Я нисколь не интересная персона. Судите сами. В следующем году, 1 мая 1873 года, мне исполнится сорок два. И я не замужем.

Говорят, я не похожа на старую деву, коей являюсь. Говорят, мне не дашь больше тридцати пяти, и, сидя перед зеркалом, я вижу, что в моих чертах нет раздражения или сварливости. Но какое мне до этого дело? Конечно, я никогда не выйду замуж, и, если честно, я не хочу никому угождать. Если бы меня хоть немного интересовало то, как я выгляжу, наверное, я бы выглядела хуже, чем сейчас.

Я хочу быть честной. Закончив это предложение, я посмотрела в зеркало. И увидела поблекший образ когда-то симпатичного или, как говорится, привлекательного лица: широкий и правильный лоб, до сих пор темно-каштановые волосы, большие серые глаза – черты не трагические и не классические, но просто приятные.

Думаю, в моем лице всегда была энергия! А давным-давно в нем временами можно было увидеть усмешку, или же печальное, или нежное, или даже мечтательное выражение, когда я прикалывала цветы к волосам или говорила со своим отражением в зеркале. Все это сошло на нет. Сейчас я вижу только решительность.

Если я ничего не путаю, в Египте применяется процесс искусственного выведения цыплят: прежде чем треснет скорлупа, правильным образом нагрев ее, вы можете по собственному усмотрению сделать птицу всецело клювом, или когтями, или головой, или ножкой – как сами того пожелаете. Без сомнения, это птенец, хотя и чудовищный, и я была похожа на такого птенца. Обстоятельства юности всецело сделали меня олицетворением спокойствия.

В случае моей матери нагрев применился по-другому, произведя чудо совсем иного рода.

Я любила мать со всей теплотой, но, как я сейчас понимаю, с некоторой пренебрегающей привязанностью, которая не была злобной или наглой, но, напротив, очень нежной. Она любила меня, я в этом уверена, насколько вообще была способна любить ребенка, причем любила сильнее, чем мою сестру, и я бы пожертвовала жизнью ради нее. Однако, несмотря на всю мою любовь, я относилась к ней свысока, хотя не понимала этого, пока не обдумала всю свою жизнь в меланхоличной честности одиночества.

Я не романтична. Если и была когда-то, то время излечило меня от этого. Я могу искренне смеяться, но мне кажется, что вздыхаю я чаще других.

Я ничуть не застенчива, но мне нравится одиночество, отчасти потому, что я отношусь к людям с ненапрасным подозрением.

Я всегда говорю откровенно. И я наслаждаюсь (возможно, вы подумаете, что вульгарно) столь нарочито грубым словесным автопортретом. Я не щажу ни себя, ни других. Но я и не цинична. В ироничном эгоизме циников чувствуется неуверенность и нерешительность. Во мне же есть нечто более глубокое, так что я не наслаждаюсь этой жалкой позицией. Я видела благородство и самопожертвование. Неправда, что в человеческой природе нет великодушия или красоты, более или менее убогой и несуразной.

Со стороны отца я внучка виконта, со стороны матери – баронета. В юности я мельком увидела высший свет и насмотрелась темного мира под ним.

Я собираюсь рассказать вам странную историю. Когда я опускаю руку, охваченная кратковременным воспоминанием, которые всегда искушают неумелого писателя, я медленно провожу по щеке пером – ибо я не вырезаю предложения на бумаге стальным кончиком, а по старинке вывожу слова серым пером птицы – и смотрю в высокое окно на пейзаж, который полюбился мне с самого детства. Благородные уэльские горы справа, а слева пурпурные окраины полей, величественно спускающиеся к волнам. Я вижу море, волшебную, заколдованную стихию, мою первую и последнюю любовь! Как часто я улыбалась волнам, резвящимся под летними небесами. А зимними лунными вечерами, когда северные ветра гонят ужасные валы на скалы, я наблюдала, сидя у окна, за пеной, облака которой выстреливали в воздух. Спустя долгие часы я понимала, что все еще смотрю, забывая дышать, на островерхую черную скалу, размышляя о том, что мне однажды подарили буря и пена. Вздрогнув от ужаса, я пробуждалась от чар с ощущением, что все это время со мной говорил призрак.

Из того же окна в свете утра или меланхолии заката я вижу тенистый старый погост, где будет и моя узкая постель. Там мать-земля наконец прижмет меня к груди, и я найду утешение и покой. Там надо мной воспарят, вылетев в старые церковные окна, тихие и сладостные псалмы и молитвы, которые я когда-то слышала. Там, от рассвета до заката, тени башни и дерева будут медленно скользить по траве надо мной. Там, под свежий и печальный звук волн, я буду лежать у непрерывно движущегося моря, которое я так любила.

Я не сожалею, несмотря на пустые воспоминания и страшное знание, что моя жизнь сложилась так, а не иначе.

Член «верхних десяти»[1], я не должна была ничего знать. Я задорого купила это знание. Но правда бесценна. Расстанетесь ли вы с ней, собрат скорбящий, чтобы вернуться к былой простоте и иллюзиям? Хорошенько подумайте, будьте честны, и вы ответите «нет». Стерли бы вы хоть черточку в книге памяти, каждая страница которой, словно «Кровавая книга Корнелиуса Агриппы», способна вызвать призрака? Мы ни за что не расстанемся с тем, что когда-то было частью разума, памяти или нас самих. Печальное прошлое – наше навеки.

Благодарение Богу, мое детство прошло в безмятежной глуши, где не так слышим шум движения мира, в месте, где почти не чувствуется влияния столицы, где спят добрые люди и где о непоправимых улучшениях, которые в других местах совершают непоправимую работу по уничтожению, даже не мечтают. Я смотрю на пейзаж, который не меняется, словно само небо. Лето приходит и уходит, осень гонит листья, зима приносит снега, и все здесь остается таким же, каким его узрели мои круглые детские глаза в глупом восхищении и восторге, когда мир впервые открылся для них.

Деревья, башня, стрелка солнечных часов и сами могильные плиты – мои ранние друзья. Я протягиваю руки к горам, словно могу прижать их к сердцу. В просвет между старых деревьев виден широкий эстуарий, тянущийся на север, к серому горизонту открытого моря.

Но я заканчиваю вступление и начинаю свою историю.

Глава I

Приезд

Одно из моих первых воспоминаний таково: мы с сестрой, еще детьми, спускаемся вниз, чтобы выпить чаю со старой доброй Ребеккой Торкилл, нашей экономкой, в комнате, которую мы называем кедровой гостиной. Комната эта длинная и довольно унылая, с двумя высокими окнами, выходящими в темный двор. На стенах висят выцветшие портреты, и бледные лица проглядывают, если можно так выразиться, сквозь черный туман холста. Один из них, в сравнительно лучшем состоянии, изображающий величественного мужчину в пышном наряде времен Якова I[3], расположен над каминной полкой. Ребенком я любила эту комнату, любила эти едва различимые картины. Пусть комната была темной, если не сказать мрачной, но это была восхитительная темнота и восхитительный мрак, полные историй о замках, великанах и гоблинах, которые нам рассказывала Ребекка Торкилл.

Вечер, небо на западе грозовое и красное. Мы сидим в Мэлори, нашем поместье, за столом, пьем чай, едим пирог и слушаем историю, которую нам часто рассказывала Ребекка, называлась она «Рыцарь и Черный замок».

Рыцарь в черном, живущий в черном замке посреди дремучего леса, будучи великаном, огром и немного волшебником, брал пару огромных черных седельных мешков, чтобы засовывать в них добычу, и темной ночью отправлялся в дома, где детские были полны. Его высокий черный конь, когда рыцарь спешивался, ждал у парадной двери, которая, какими бы крепкими ни были засовы, не могла противостоять волшебным словам, которые он произносил замогильным голосом:

На этот призыв дверь медленно открывалась без скрипа и треска, черный рыцарь поднимался в детскую и за ноги вытаскивал детей из кроватей, прежде чем кто-то спохватится, что он рядом.

И вот однажды, во время этой истории, которую мы с детской любовью к повторениям слушали в пятидесятый раз, я, чей стул стоял напротив окна, увидела, как высокий мужчина на большом коне – оба казались черными на фоне красного неба – скачет к нашему дому по тропинке.

Я подумала, что это старый викарий, который время от времени навещал матушку нашего садовника – та была больна и слаба, – и, выбросив увиденное из головы, снова погрузилась в хищнические блуждания рыцаря Черного замка.

Только когда я увидела, что лицо Ребекки, на которое я почти неотрывно смотрела с жадным интересом, вдруг неприятно изменилось, я осознала, что это был вовсе не викарий. Она осеклась на середине предложения и уставилась на дверь. Я тоже посмотрела туда и была не просто поражена. Готовая поверить во что угодно посреди страшного рассказа, я на секунду подумала, что и вправду узрела черного рыцаря, чей конь и седельные сумки ждут у парадной двери, чтобы принять нас с сестрой.

Мужчина показался мне великаном. Он будто заполнил собой весь дверной проем. Все на нем было темное: темный сюртук и темные шаровары, сапоги с раструбами и шляпа с низкой тульей. Его волосы были длинными и черными, а лицо вытянутое, но красивое, хотя и смертельно бледное от, как мне казалось, сильного гнева. Он неотрывно смотрел на нас. Дети редко ошибаются в чтении по лицам. В глазах детей взрослые окружены аурой тайны, и, конечно, дети побаиваются силы, исходящей от них. Мрачное или грозное выражение на лице человека высокого статуса внушает нечто сродни панике, и если этот человек явно охвачен гневом, то его присутствие, клянусь, напугает ребенка до истерики. Я была на грани. Тревожное лицо с черными сведенными бровями и до синевы выбритым подбородком было для меня еще страшнее от того, что оно не было молодым.

Мужчина за два широких шага оказался у стола и сказал звучным, глубоким голосом, от которого у меня завибрировало сердце:

– Мистера Уэра нет, но он скоро будет. Передайте ему это. – Огромной ручищей он грохнул на стол конверт. – Вот мой ответ. И скажите ему, что его письмо, – он решительно полез в карман и вынул листок, – я разорвал так и вот так… – Он яростно подкрепил слова действиями.

Высказавшись, он припечатал клочки письма о стол своей лапищей, от чего ложечки в наших чашках подпрыгнули и звякнули, развернулся и зашагал обратно к двери.

– И передайте ему, – добавил он более спокойным тоном, снова повернув к нам свое ужасное лицо, – что божий суд рассудит по справедливости.

Дверь захлопнулась, и мы с сестрой разразились громкими рыданиями – ревели и плакали добрых полчаса от простого испуга, и от Ребекки потребовались вся ее энергия и ловкость, чтобы успокоить нас.

Это воспоминание, со всей яркостью и преувеличением ужасного впечатления, полученного в детстве, навсегда останется в моей памяти. В наших с Хелен играх мы звали его в честь героя рассказа, который слушали, когда он пришел: Рыцарь Черного замка.

Этот случай произвел на нас действительно сильное впечатление, и я поведала его более детально, чем он того заслуживает, потому что, сказать по правде, он связан с моей историей, и впоследствии я, так уж случилось, очень часто видела ужасного мужчину, после чьего визита мы с сестрой много дней пили «чашу трепета»[5] и в чьем присутствии мое сердце трепетало.

Моя история начнется много лет спустя.

Пусть читатель представит меня и мою сестру Хелен. Я темноволосая, мне чуть больше шестнадцати; у нее льняные или скорее золотистые волосы и большие голубые глаза, ей всего пятнадцать. Мы стоим в холле Мэлори, освещенном двумя свечами: одна в старомодном стеклянном колпаке, свисающем на трех цепях с потолка, вторая поспешно принесена из комнаты экономки и горит на столе в туманных клубах воздуха февральской ночи, которые врываются в распахнутую дверь.

Старая Ребекка Торкилл стоит на крыльце, широкой рукой защищая глаза, будто ее слепит луна.

– Никого, дорогая. Нет, мисс Хелен, наверное, это ворота. Я никого не вижу и не слышу. Идемте, вам не стоило выходить, с вашим-то кашлем.

Она вошла внутрь и закрыла дверь, и мы больше не видели темные стволы и ветви вязов в окружении тумана. Мы прошли в комнату экономки, ставшую нашим временным пристанищем.

Это была вторая ложная тревога за вечер, когда сестре казалось, что скрипят старые железные ворота. Мы с нетерпением ждали дальше.

Наше старое поместье находилось, в лучшем случае, в запущенном состоянии бездействующего военного корабля. Старая Ребекка, две деревенские служанки и Томас Джонс, который исполнял обязанности слуги, садовника, птичника и фермера, – вот и вся обслуга, которой мы могли похвастаться. По крайней мере три четверти комнат были заперты, ставни в них закрыты, и бóльшая часть их год от года не видела света и лежала в пыли.

Правда в том, что наши отец и мать редко посещали Мэлори. У них был дом в Лондоне, они вели очень веселую жизнь и были «добрыми людьми» нарасхват. Их деревенская жизнь проходила не в Мэлори, но в визитах в один загородный дом за другим. Мы с Хелен, их единственные дети, редко видели родителей. Иногда нас вызывали в город на месяц или два для уроков танцев, музыки или чего-то еще, но и там мы видели их не намного чаще, чем дома. Нахождение в обществе, судя по ним, казалось мне невероятно изматывающим, трудным занятием. Я всегда думала, что в городе мы лишние и нежеланные, поэтому испытывала огромное облегчение, когда нас отпускали к деревенским платьям и любимому уединению Мэлори.

То был важный вечер. Мы ждали приезда новой гувернантки или, скорее, компаньонки.

Лаура Грей – мы знали только ее имя, ибо в записке, наспех написанной отцом, мы не смогли разобрать, мисс она или миссис, – должна была приехать сегодня вечером около девяти. В его последний однодневный визит я спросила его, замужем ли она, на что он ответил, смеясь:

– Мудрая маленькая женщина! Это очень дельный вопрос, хотя я никогда об этом не задумывался, все время обращаясь к ней «мисс Грей». Но она определенно в том возрасте, когда может быть замужем.

– Она злая, папочка? – спросила я.

– Не злая… может быть, немного суровая. Как-то раз она запорола двух учениц до смерти и спрятала их тела в подвале для угля или что-то в этом роде, но вообще у нее очень спокойный характер. – Его забавляло мое любопытство.

Хотя мы знали, что все это говорилось в шутку, опасения не покидали нас. Эта женщина стара и зловредна? Гувернантка имеет огромную власть. Коварная женщина, которая любит власть и не любит нас, могла сделать нас очень несчастными.

Наконец наша небольшая компания, сидевшая в комнате экономки, услышала звуки, от которых мы все вздрогнули. Это был цокот конских копыт и стук колес, и прежде чем мы успели дойти до парадной двери, зазвенел колокольчик.

Ребекка распахнула дверь, и в тени дома мы увидели одноконный экипаж, колесо которого касалось лестницы; багаж на крыше был тускло освещен свечами из холла.

В окно кареты мы видели чепчик, но не лицо. Тонкая рука повернула ручку, и леди, чья фигура, пусть и закутанная в твидовый плащ, казалась очень стройной, спустилась на землю. Она взбежала по лестнице и, поощряемая Ребеккой Торкилл, улыбаясь, вошла в дом. У нее было очень красивое молодое и честное лицо, хотя довольно бледное.

– Моя фамилия Грей, я новая гувернантка, – сказала она приятным голосом, который также был очень притягательным. – А это юные леди? – продолжила она, взглянув на Ребекку и снова на нас. – Вы Этель, а вы Хелен Уэр? – Немного застенчиво она подала нам руку.

Мне она уже нравилась.

– Можно я провожу вас в вашу комнату, пока Ребекка у себя делает вам чай? – спросила я. – Мы подумали, что сегодня так будет удобнее.

– Я так рада: я чувствую себя как дома. Это как раз то, что мне нужно, – сказала она и щебетала всю дорогу до ее комнаты, которая была очень уютной, хотя и старомодной. Когда мы вошли, свет от камина мерцал на стенах и потолке.

Я хорошо помню тот вечер, и у меня есть причина помнить мисс Лауру Грей. Некоторые люди сказали бы, что в ее лице нет ни одной строгой черты, кроме глаз – действительно очень красивых, но у нее были прекрасные маленькие зубки и кожа, на диво гладкая и чистая. Но самое главное, в ее бледном, одухотворенном, невыразимо притягательном лице были утонченность и энергия. Для меня она была поистине красавицей.

Сейчас я живо и ясно вижу картину, какой она была тогда, в свете камина. Мисс Грей улыбнулась мне очень добро – казалось, она меня поцелует, – и, вдруг задумавшись, она протянула тонкие руки к огню, глубоко вздохнув.

Я незаметно оставила ее с сундуками и коробками, которые Томас Джонс уже поднял наверх, и сбежала вниз.

Картину того вечера я помню со сверхъестественной четкостью, ибо жизнь моя отныне изменится: вместе с прекрасной мисс Грей в нее войдет другая бледная фигура в черном, и беда надолго стала моей спутницей.

Однако тем вечером наше чаепитие в комнате миссис Торкилл было очень веселым. Я не помню, о чем мы беседовали, но нам очень понравилась наша молодая наставница, и, кажется, мы понравились ей.

Коротко расскажу вам о своих впечатлениях от этой леди. Я никогда не встречала кого-либо, кто бы имел на меня такое влияние, и сначала это озадачивало меня. Когда мы не занимались французской или немецкой музыкой – нашими уроками, – мисс Грей была одной из нас, всегда готовой делать то, что занимает нас, всегда милая, нежная и по-своему даже веселая. Когда она была одна или задумывалась, она становилась печальной. Казалось, такова привычка ее разума, но по натуре она была веселой и сочувствующей, готовой, как и мы, прогуляться по берегу, чтобы набрать ракушек, или съездить на осликах к Пенрутинскому монастырю, или пойти под парусом или на веслах по эстуарию, или проехаться в маленькой карете, запряженной пони. Иногда во время прогулок мы переходили стену по ступеням и оказывались на милом маленьком кладбище, что слева от Мэлори, у моря, и если день был солнечным, мы читали старые надписи и полчаса бродили между надгробий.

Возвращаясь домой к чаю, мы сидели у огня, и она рассказывала истории, коих знала великое множество: истории из Германии, Франции, Ирландии и Исландии; иногда мы отправлялись все вместе в комнату экономки или с позволения Ребекки Торкилл с огромным удовольствием жарили оладьи на сковороде.

Секрет привлекательности Лауры Грей заключался в ее мягком характере, совестливости и ангельской твердости в обязанностях. Я никогда не видела ее взволнованной или нетерпеливой, и в свободное время, как я уже сказала, она была одной из нас. Единственная угроза, которой она пользовалась, заключалась в том, что она говорила, что не останется в Мэлори, если мы не будем делать то, что она считает правильным. Юным присуще инстинктивное восприятие мотива, и не было на земле более честного духа, чем Лаура Грей. Я любила ее. Я не боялась ее. Она была нашей нежной компаньонкой и подругой по играм, и все же, в некотором смысле, никто не внушал мне такого ужаса.

Через несколько дней после того, как приехала Лаура Грей, мы сидели в нашей комнате, просторной и хорошо обставленной, и, как многие комнаты с этой стороны дома, обшитой панелями до самого потолка. Был час раннего заката, и красные лучи солнца пробивались между стволов огромных вязов. Помню, мы беседовали о воробушке Хелен, Дики, чудесной птичке, чей аппетит и настроение всегда были предметом обсуждения, когда дверь открылась и Ребекка сказала:

– Юные леди, к вам мистер Кармел.

И мисс Грей впервые увидела человека, который время от времени и при странных обстоятельствах будет появляться в моей истории.

Дверь находилась далеко от окна, и сквозь него на противоположную стену падал сумрачный свет, делая тень, в которой стоял наш гость, глубже. Он был похож на бледный старый портрет, и его черное одеяние почти сливалось с фоном, но даже так было понятно, что оно имеет церковный вид, не характерный для англиканской церкви. Благодаря стройной фигуре он казался выше, чем был на самом деле, его чистый лоб по контрасту с темными волосами был очень бледным, а в целом его черты, тонкие и нежные, хорошо сочетались с идеями воздержанности и покаяния. Но вместе с тем в его внешности было что-то властное, как и в тоне его голоса.

– Как поживаете, мисс Этель? Как поживаете, мисс Хелен? Я собираюсь писать еженедельное письмо вашей матушке и… о! Мисс Грей, я полагаю? – Он осекся и довольно низко поклонился молодой гувернантке, отчего стала видна небольшая тонзура на его макушке.

Мисс Грей ответила на его поклон, но я видела, что она озадачена и удивлена.

– Надеюсь, я могу сообщить вашей матушке, что вы обе в добром здравии? – сказал он, обращаясь ко мне и беря меня за руку. – И, полагаю, в хорошем настроении, верно, мисс Грей? – сказал он, вспомнив, что нужно уделить ей внимание. – Могу я так сказать?

Он повернулся к ней, держа меня за руку.

– Да, они здоровы и, надеюсь, счастливы, – сказала наша гувернантка, все еще глядя на него с любопытством.

У мистера Кармела была незаурядная внешность: большие честные глаза, маленький и печальный рот, а его ярко-красные губы люди почему-то ассоциировали с ранним угасанием. По его бледному лицу, полному страдания и решимости, совершенно не читался его возраст, и вы вполне могли дать ему от двадцати шести до тридцати шести, принимая во внимание издержки, связанные с мысленной и телесной дисциплиной.

Он немного поговорил с нами. Было что-то притягательное в этом мужчине, холодном, суровом и печальном. Я понимала, что он мил, и, хотя была еще юна, чувствовала, что он человек необычных знаний и способностей.

Вскоре гость ушел. Стояли сумерки, и мы видели, как он, сутулясь, тихим шагом и с опущенными глазами идет мимо нашего окна.

Глава II

Наше любопытство возбуждено

Когда странная фигура исчезла, Лаура Грей с любопытством посмотрела на нас.

Мы немногое могли ей рассказать. Мы так привыкли к самому факту существования мистера Кармела, что нам никогда не приходило в голову, что его внешность для кого-то может быть удивительной.

Он приехал около шести месяцев назад и поселился в маленьком старом доме, где когда-то жил приказчик. Пристроенный к основному дому, домик этот образовывал своего рода крыло, где была своя входная дверь.

Мистер Кармел, несомненно, был священнослужителем, но к какой ветви католической церкви принадлежал, мне было неизвестно. Возможно, он был иезуитом. Я никогда не интересовалась подобными вопросами, но кто-то – я забыла кто – сказал мне, что он член Общества Иисуса.

Моя бедная матушка, хотя и исповедовала англиканство, находилась в дружеских отношениях с видными персонами католической церкви. Мистер Кармел был очень болен (до сих пор его здоровье оставалось хрупким), и ему был прописан отдых в деревне рядом с морем. Пустующий дом, который я описала, матушка вымолила для мистера Кармела у нашего отца, которому вовсе не нравилась идея сдавать его, как я поняла по частично шуточным и частично серьезным обсуждениям, которые он вел за завтраком, когда мы с сестрой в последний раз были в городе.

Я помню, как мой отец сказал напоследок:

– Ты знаешь, моя дорогая Мейбл, что я всегда готов сделать то, что ты пожелаешь. Я сам стану католиком или кем угодно, если тебе это доставит удовольствие, только сначала убедись, что ты правда этого хочешь. Мне все равно, если его повесят – скорее всего, он это заслуживает, – но я сдам ему дом, если это доставит тебе радость. Однако ты должна понимать, что людям в Кардайлионе это не понравится, о тебе будут болтать, и, боюсь, он сделает монахинь из Этель и Хелен. Ну, он немногое от этого выиграет. И я не понимаю, почему эти набожные люди – иезуиты и им подобные, которые не знают, куда потратить деньги, – не снимут для него дом, если он этого хочет. Зачем ему квартировать у бедных протестантов, таких как мы с тобой?

Результатом разговора стало то, что два месяца спустя к нам прибыл мистер Кармел. Он был должным образом принят моим отцом, который сказал мне во время одного из своих визитов, немного позже, что квартирант дал обещание не говорить с нами о религии и что если он все же сделает это, я должна немедленно написать в Лондон.

Когда я рассказала эту историю Лауре Грей, она ненадолго задумалась.

– Он приходит лишь раз в неделю? – спросила она.

– Да, – ответила я.

– И всегда на столь короткое время?

Мы обе согласились, что обычно мистер Кармел остается немного дольше.

– И он никогда не говорил с вами о религии?

– Никогда. Он говорит о ракушках, или цветах, или о том, что, по его мнению, нам интересно, и всегда рассказывает что-то необычное или занятное. Я слышала, как папочка говорил, что мистер Кармел занят работой, результаты которой обещают быть грандиозными. Наверное, поэтому он постоянно обменивается коробками книг со своими корреспондентами.

Думаю, мисс Грей не удовлетворили мои ответы, и через несколько дней из Лондона пришли две небольшие книжечки о великой полемике между Лютером и Папой, и, опираясь на них, она изо всех сил учила нас противостоять потенциальным интригам иезуита.

Однако казалось, что мистер Кармел вовсе не желает разрушать маленькое гнездо ереси рядом с собой. Так случилось, что во время его следующего визита одна из этих книжечек лежала на столе. Он взял ее в руки, прочитал название и мягко улыбнулся. Мисс Грей покраснела. Она не хотела раскрывать свои подозрения.

– Всего лишь два разных устава, мисс Грей, – сказал он, – но один Король.

Мистер Кармел спокойно положил книгу обратно на стол и заговорил о чем-то совершенно стороннем.

Со временем мисс Грей стала менее подозрительной насчет нашего квартиранта, начала наслаждаться его визитами и даже с удовольствием ожидала их.

Можете ли вы представить жизнь более тихую или примитивную, чем наша, или более счастливую?

Нашей семье принадлежит старомодная скамья в симпатичной церкви Кардайлиона. На этой просторной скамье мы втроем сидели каждое воскресенье, и в один из таких дней, через несколько недель после приезда мисс Грей, из своего угла я увидела, как мне показалось, незнакомца, сидящего на скамье семьи Верни, которая уже несколько месяцев была пуста. Это определенно был мужчина, но колонна, стоявшая почти что между нами, позволяла мне рассмотреть лишь его локоть и уголок открытой книги, по которой, полагаю, он читал.

Меня не слишком волновала его персона. Я знала, что Верни, наши дальние кузены, в отъезде за границей и, если кто-то сел на их скамью, ничего такого в этом нет.

Долгая невнятная проповедь закончилась, и я не вспомнила взглянуть на скамью, пока паства не начала чинно выходить, а когда мы сами шли по проходу, скамья уже была пуста.

– Кто-то сидел на скамье Верни, – сказала я нашей гувернантке, как только мы вышли из тени паперти.

– А какая скамья принадлежит Верни? – спросила она.

Я объяснила, где та расположена.

– Верно, там кто-то был. У меня болит голова, дорогая. Пойдемте домой по Мельничной дороге?

Мы согласились.

Это была красивая, но местами довольно крутая дорога – очень узкая, с высоким лесом справа и просматривающейся долиной слева, которая также граничила густым лесом; далеко внизу среди камней плескался и звенел ручей. Когда мы поднимались вверх, я увидела, как нам навстречу идет пожилой джентльмен. Походка его была бодра, одет он был в шоколадного цвета пальто по фигуре, на нем была шляпа с широкими краями, поднятыми с боков. Лицо у него было очень загорелым, нос – тонким, с тонкими нервными ноздрями и довольно выпуклыми глазами. Голову он держал гордо. Незнакомец произвел на меня впечатление истинного джентльмена, хотя и вздорного, а выражение его лица я сочла заносчивым и высокомерным.

Он был уже рядом с нами, когда я шагнула к гувернантке, чтобы уступить ему дорогу. Я немного удивилась, увидев, что она сильно покраснела и почти мгновенно смертельно побледнела.

Мы остановились, и пожилой джентльмен подошел к нам уже через несколько секунд. Его выпуклые глаза неотрывно смотрели на Лауру Грей. С тем же высокомерным видом он приподнял шляпу и сказал холодным, довольно высоким голосом:

– Мисс Грей, я полагаю? Мисс Лаура Грей? Вы не возражаете, надеюсь, если я скажу вам несколько слов?

Молодая леди слегка поклонилась и тихо ответила:

– Конечно, нет.

Она снова разрумянилась и почти готова была упасть в обморок. Манера пожилого джентльмена и суровый взгляд выпуклых глаз смутили даже меня, хотя я не говорила с ним.

– Может быть, нам с Хелен лучше пойти к скамье и подождать вас там? – спросила я мягко.

– Да, дорогая, думаю, так будет лучше, – ответила гувернантка спокойно.

Мы с сестрой медленно пошли вперед. Скамейка стояла примерно в сотне шагов вверх по дороге. Оттуда я прекрасно видела происходящее, но, конечно, не слышала их.

В руке у пожилого джентльмена была трость, которой он водил по гравию. Глядя на него, вы бы сказали, что он не задумываясь выбьет врагу глаз.

Сначала мужчина произнес короткую речь, высоко держа голову, с видом решительным и суровым. Наша гувернантка отвечала быстро и спокойно. Затем произошел обмен репликами, пожилой джентльмен выразительно кивал, а его жесты становились все более резкими. Опустив глаза, она что-то отвечала.

Наверное, она сказала что-то, что возмутило его, ибо мужчина саркастично улыбнулся и поднял шляпу, затем снова стал серьезным и произнес что-то с грозным видом, будто диктуя свои условия.

Мисс Грей резко подняла взгляд и, вздернув голову, быстро отвечала ему в течение минуты. Затем она развернулась и, не дожидаясь ответа, медленно направилась к нам.

Незнакомец смотрел ей вслед с саркастичной улыбкой, которая быстро сменилась злобой. Он что-то пробормотал, резко развернулся и зашагал в сторону Кардайлиона.

Мы с Хелен нервно встали, чтобы встретить мисс Грей. Она все еще была румяной и быстро дышала, как дышат люди в волнении.

– Плохие новости? Что-то неприятное? – спросила я, нетерпеливо глядя ей в лицо.

– Нет, ничего подобного, дорогая.

Я взяла ее за руку и почувствовала, что рука немного дрожит, и сама она стала бледнее обычного. Мы молча пошли домой.

Остаток пути мисс Грей казалась глубоко задумчивой. Конечно, мы не беспокоили ее – неприятное волнение всегда располагает к молчанию. Насколько я помню, мы не произнесли ни слова до ступеней Мэлори. Лаура Грей вошла в холл, все так же молча, и когда она спустилась к нам, проведя час или два в своей комнате, было очевидно, что она плакала.

Глава III

Вор в ночи

Я плохо помню то, что было дальше, и не могу рассказать ни о временных интервалах, ни даже о порядке, в котором происходили события. Мне мешает вовсе не туман времени: то, что я помню, я помню с ужасающей четкостью, но каких-то кусочков общей картины недостает. Прошлое будто отражается в осколках разбитого зеркала. Я вижу фрагменты сцен, вижу лица ангелов и лица, от которых у меня замирает сердце.

Я мало рассказала вам о Хелен, моей сестре, самом близком для меня человеке. О некоторых вещах люди, даже по прошествии половины жизни, постоянно думают, но не могут говорить. Поведать о них незнакомцам немыслимо – чувство осквернения захлопывает дверь, и мы воскрешаем покойных наедине. Вслух я бы не смогла поведать вам то, что собираюсь написать. Но я делаю вид, что пишу для себя, поэтому справлюсь.

Вам может показаться, что я слишком зациклена на, как говорит Гамлет, «обыденном». Но вы, надеюсь, не знаете, что это такое – всю раннюю жизнь быть отрезанной от всех, кроме единственного любимого спутника, а после уже не найти никого другого.

Хелен подхватила кашель, и Лаура Грей написала об этом матушке, которая была в Уорикшире. Ей посоветовали доктора в Кардайлионе. Тот пришел. Это был хороший доктор. Стояла тревожная тишина, пока он задумчиво прислушивался через стетоскоп к «тихому кроткому голосу» судьбы, неслышному для нас, но высказывавшемуся по страшным вопросам жизни или смерти.

– Лучшие легкие в Англии, – сказал наконец доктор Мервин с поздравительной улыбкой.

Он предупредил ее, что она не должна выходить на холод, и вскоре прислал два пузырька из своего кабинета. Мы снова были счастливы.

Но указаниям докторов, как и предупреждениям судьбы, редко внимают, особенно молодые люди. Маленький воробушек моей сестры захворал. Или мы так подумали. Мы с ней вставали ночью каждый час, чтобы проверить его. На следующий вечер у Нелли – так я называла свою сестру – появилась небольшая боль в груди. Она становилась все сильнее и к полуночи была столь невыносима, что встревоженная Лаура Грей послала в Кардайлион за доктором. Через час Томас Джонс вернулся без него: доктора куда-то вызвали, но, как только он приедет, он направится к нам в Мэлори.

Три часа ночи, а его все нет: для милой Нелли это было настоящей пыткой. Снова послали за доктором Мервином, и снова гонец вернулся с тем же удручающим ответом. Гувернантка и Ребекка Торкилл испробовали весь свой ограниченный список средств. Тщетно. Мой страх возрастал. Я чувствовала опасность. Доктор был моей последней мирской надеждой. Я видела, как смерть приближается с каждой секундой, а доктор мог быть в десятках милях от нас. Представьте, каково это было – беспомощно стоять рядом с любимой сестрой. Смогу ли я когда-нибудь забыть ее маленькое личико, залитое румянцем и хватающее ртом воздух, руки, горло и каждую мышцу, дрожащую в тяжелейшей борьбе?

Наконец я услышала стук и звонок в дверь и подбежала к окну. Первая морозная серость зимнего рассвета болезненно висела над ландшафтом. На ступенях и сером гравии двора никого не было. Но… я слышу приближающиеся голоса и шаги по лестнице! Ох! Слава богу, доктор здесь!

Я выбежала в коридор как была, в халате, с распущенными по плечам волосами и в тапочках на босу ногу. Подсвечник с догорающей свечой стоял на широкой верхушке громоздкой старой балясины, и я увидела, как мистер Кармел в черном дорожном плаще, со шляпой в руке и в сапогах для верховой езды тихо и серьезно говорит с нашей гувернанткой.

Слабый серый свет из низкого окна не доставал до того места, где они стояли, и нежные черты священнослужителя, как и красивое встревоженное лицо мисс Грей, освещались, будто на портретах Шалкена[6], только свечой.

Все это болезненное и тревожное время память моей сетчатки сохранила лучше всего – каждая картинка впечаталась прямо в мозг. Доктор приехал? Да, мистер Кармел проехал целых четырнадцать миль, до самого Ллуинана, и он привез доктора, который в ином случае добрался бы до нас еще не скоро. Сейчас он внизу – готовится – и поднимется в комнату мисс через несколько минут.

Я смотрела на это милое, печальное, но вместе с тем и энергичное лицо так, будто он спас меня. Я не могла поблагодарить его. Развернулась, прошла в нашу комнату и сказала Нелли приободриться, потому что пришел доктор.

– Ох, господи, надеюсь, он поможет тебе, моя дорогая, моя родная, моя любимая!

Через минуту доктор был в комнате. Я не отрывала взгляд от его лица, когда он говорил с бедной юной пациенткой: он выглядел совсем не так, как в прошлый свой визит. Я пишу эти строки и вижу его перед собой: лысая голова сияет в отблесках свечи, недовольное мрачное лицо, умные голубые глаза, искоса смотрящие на нее, пока пальцы считают пульс.

Следующая картинка: теперь я стою в маленькой комнате напротив. Только я, доктор и мисс Грей в холодном утреннем свете, и он говорит:

– Ну, все исходит из пренебрежения указаниями. Очень сильный жар и грудная клетка в критическом состоянии.

После секундного молчания мисс Грей задает ужасный вопрос:

– Она в опасности?

И доктор ответил коротко:

– Хотел бы я сказать, что нет.

У меня зазвенело в ушах, словно выстрелили из пистолета. Некоторое время все молчали.

Наверное, доктор долго оставался у нас, потому что он присутствует почти в каждой сцене, которую я помню из того спутанного кошмарного дня.

Это продолжалось всего один день и часть ночи, но мне казалось, что ночи сменяли друг друга, солнце вставало и садилось, и проходили дни, неисчислимые и неразличимые.

Боль уменьшилась, но началось нечто худшее: ужасный неутихающий кашель – долгая мучительная борьба с медленным наполнением легких жидкостью. Доктор сдался. Они хотели, чтобы я вышла из комнаты, но я не могла.

Пришел час, и ее не стало. Страшный крик как ужасное прощание; но ничто не может отпугнуть неотвратимую смерть. Стало тихо.

Как корабль, зашедший в грот, больше не чувствует ярости ветра, натяжения каната и обрушивающихся волн, успокоились и покинутые останки. Ох, маленькая Нелли! Я не могла в это поверить.

Она лежала в ночной рубашке под белым одеялом. Может, это только страшное видение и мое сердце разбивалось напрасно? Ох, бедная маленькая Нелли, как могла ты превратиться в нечто столь возвышенное и ужасное?

Я застыла у кровати, глядя в белое неподвижное лицо. Такого выражения я раньше никогда не видела. То была непорочная красота ангела.

Кажется, со мной заговорила Ребекка Торкилл. Я помню ее доброе скорбящее старое лицо рядом, но я не слышала, что она говорит. Я была в ступоре, в трансе. Я не проронила ни слезинки, я не сказала ни слова. Я будто сошла с ума. В свете этого прекрасного преображения мое сердце разрывалось дичайшим протестом против закона смерти, который убил мою невинную сестру на моих глазах, против судьбы, для которой род людской – лишь насмешка, против ужасной Силы, что сотворила нас! Какой дух знает, пока не придет час искушения, высоту или глубину своей нечестивости?

Ох, нежная, терпеливая маленькая Нелли! Единственное хорошее, что я нахожу за собой в те дни, – это моя нежная любовь к тебе и моя глубокая внутренняя уверенность в моей неизмеримой неполноценности. Нежная кроткая Нелли, ты наделяла меня умом, мудростью и другими неисчислимыми совершенствами… Как спокойно я чувствовала себя рядом с тобой, хотя была слишком горда, чтобы сказать это! В твоем присутствии раскрывалась моя яростная земная природа, и куда бы я ни посмотрела, моя тень лежала на земле рядом с чистым светом, который ты излучала.

Не знаю, как долго я молчала. Полагаю, другим было чем заняться, и меня оставили в покое. Но Лаура Грей взяла меня за руку и поцеловала, и я почувствовала ее слезы на своей щеке.

– Этель, дорогая, идем со мной, – сказала она плача. – Ты еще сможешь вернуться к ней. Пойдем со мной, хорошо? Этель, наша Нелли теперь счастливее, чем когда-либо на земле, она больше не ощутит ни боли, ни печали.

Я начала безумно рыдать. Я в самом деле уверена, что почти обезумела. Я заговорила с ней многословно, неистово, непрерывно плача навзрыд. Сейчас я не помню ни слова из того, что сказала, но по боли и даже ужасу на бледном лице Лауры Грей, которые отпечатались в моей памяти, нетрудно о том догадаться. Потребовались долгие и страшные усилия, чтобы изгнать обуявший меня злой дух. Я помню, какой была в те дни. С тех пор мое земное паломничество шло крутыми и уединенными тропами, среди огромных опасностей, в темноте и страхе. Я съела хлеб горести и выпила воды печали, я устала и стерла ноги, но теперь мне кажется, что я смутно понимаю, для чего все это было, и покаянно благодарю Бога за все ужасы и милости, что Он явил мне. Словно сквозь туман я начинаю понимать, кем был тот единственный друг, который никогда не покидал меня во время долгих блужданий, и жду того часа, когда закрою усталые глаза и лягу у ног моего Спасителя.

Глава I V

Мой отец

Лаура Грей немедленно отправила письмо матушке. Как и отец, она находилась в Ройдоне. Пасхальные каникулы освободили приятелей отца, выдающихся личностей, которые были рады на несколько дней позабыть о гуле Палаты общин и запахе реки, и мой отец, хотя и не был членом парламента, поехал с ними.

Маленькая Нелли была его любимицей, как я – матушкиной, что тут добавить…

В то время почтовое сообщение было налажено плохо, и письма делали значительный крюк. Между отправлением и получением письма прошло целых три дня.

Я должна сказать несколько слов о папочке. Он был самым милым и беззаботным человеком на земле. Есть люди, которых никакое богатство не может удержать от долгов. Мне кажется, что человек такого типа не имеет определенных желаний и горизонт его нужд расширяется по мере того, как растет его богатство. И нужды всегда превышают доход.

Не думаю, что чувства моего отца к матушке были очень глубоки. Он был добрым мужем, но, боюсь, не самым лучшим. Сама я любила его больше, чем матушку: детей всегда очаровывают веселость и потакания. Я была не в том возрасте, чтобы судить о возвышенных вещах, но, кажется, о религиозном аспекте жизни у него были самые слабые представления. Он много времени проводил в обществе и редко бывал дома. Но для меня не было человека более простого, менее подозрительного или более доверчивого.

Ответом на письмо мисс Грей был приезд моего отца. В состоянии высочайшего волнения он взбежал наверх, не сняв шляпу, но у двери Нелли застыл. Я не знала, что он приехал, пока через несколько минут не услышала, как он ходит по комнате, рыдая. Он был эгоистичен и в то же время нежен. Никто не осмелился войти и потревожить его. К тому времени сестра моя лежала в гробу. Ангельская красота, которая принадлежит смерти, – сиюминутное явление. Я не решилась взглянуть на нее снова, дабы не омрачать увиденного раньше великолепия. Теперь она лежала в саване – горький символ распада.

Когда папа вышел, он говорил бессвязно и горько. Его любимицу убило, сказал он, невнимание. Он укорял нас всех, включая Ребекку Торкилл, за жестокую небрежность. Он винил доктора Мервина: разве тот имел право, зная, что он – единственный врач в этих краях, уезжать за целых четырнадцать миль и так долго отсутствовать? Он осудил даже само лечение: надо было пустить ей кровь. Все знают, что в данном случае это лучшее предприятие.

Никто не мог быть более заботлив, чем Лаура Грей, но он обвинил и ее, хотя наша гувернантка не могла помешать Нелли, даже не подозревая о такой возможности, выскользнуть из кровати, чтобы проведать захворавшего воробушка.

Однако все эти несправедливости были лишь выражением его горя.

В комнате бедной маленькой Нелли мой дорогой чувствительный отец дрожал от скорби. Когда он спустился, я долго плакала вместе с ним. Думаю, горе сделало нас ближе – он был ко мне нежнее, чем когда бы то ни было.

Наконец мрачное ожидание и напряжение закончились. Я больше не видела странных лиц в коридорах, не слышала странных голосов на лестницах, шагов в комнатах и приглушенных звуков, от которых мне становилось плохо, – они исчезли. Похороны подошли к концу, и моя милая Нелли ушла навсегда. Снова распустятся цветы, снова наступят длинные летние вечера с песнями птиц, снова шелестящие листья укроют тенью потаенные уголки, где мы сидели вдвоем в лесу, но нежная маленькая Нелли больше не вернется, и теперь я буду гулять и читать книги одна.

Все эти ужасные дни Лаура Грей была мне сестрой как в любви, так и в горе. Ох, Лаура, смогу ли я когда-нибудь забыть твое нежное и терпеливое сочувствие? Как часто я вспоминаю твое милое лицо, когда кладу голову на одинокую подушку, и мои благословения следуют за тобой через широкое море к твоему далекому дому!

В тот день папа взял лошадь и уехал через охотничьи угодья к Пенрутинскому монастырю. Его не было до вечера.

Когда он вернулся, то послал за мной. Я нашла его в комнате, которая по-старомодному называлась Дубовой гостиной. Дровяной камин – леса позади дома сполна обеспечивали наши нужды – освещал комнату бледным мерцанием. Отец казался больным и усталым. Он облокотился на каминную полку и сказал:

– Этель, дорогая, я хочу знать твое мнение. Мы собираемся за границу на какое-то время: это единственный выход для твоей матушки. Это место убьет ее. Я уеду завтра днем, и ты можешь решить, что тебе нравится больше: поехать с нами и путешествовать несколько месяцев или подождать здесь, с мисс Грей, нашего возвращения. Поступай так, как тебе хочется, и не торопись, дорогая. Обдумай это на досуге.

Потом отец, сев в кресло, заговорил о других вещах. Взяв с полки графин хереса, он выпил немалое число порций. Когда он откинулся на спинку кресла, я подумала, что он задремал, но не была уверена, и, благоговея перед ним – естественное следствие того, что я мало его видела, – не осмелилась ни разбудить, ни выйти из комнаты без его разрешения.

В этой комнате две двери. Я нерешительно стояла у той, что рядом с окном, когда открылась другая дверь, через которую вошел Уинн Уильямс, адвокат из Кардайлиона. У него были длинные усы и добродушное чувственное лицо. Отец, вздрогнув, проснулся, но, увидев мистера Уильямса, улыбнулся и протянул ему руку.

– Как дела, Уильямс? Как хорошо, что вы пришли. Садитесь. Завтра я уезжаю, поэтому послал вам записку. Попробуйте этот херес – он лучше, чем я думал. Теперь я должен сказать, что этот старый негодяй Рокстон собирается лишить меня права выкупа по закладной, а одному из моих арендаторов было отправлено предписание о выселении: это очень серьезно, и он явно что-то затевает. Что вы думаете по этому поводу?

– Я всегда считал, что он доставит нам хлопот, но Мандрик благоволил нам. Хотите, чтобы я уделил этому внимание?

– Определенно. Еще он беспокоит меня по тому фонду.

– Знаю, – мрачно произнес мистер Уинн Уильямс.

– Этот человек лишил меня – я только вчера подсчитал – примерно пяти или шести тысяч фунтов, которые я потратил только на судебные издержки, и это помимо прямого вреда, который он мне причинил. Он дважды лишил меня места в Палате общин, сначала поддержав петицию против меня, которая была бы отклонена, если б не его деньги, и к поддержке которой он не имел никакого мотива, кроме личных злобных чувств, и во второй раз, когда затеял соревноваться со мной в Шиллингсворте, где, как вы знаете, ставки были десять к одному. Господи боже, я должен был победить! Нет вреда, которого он мне не причинил. Могу доказать: он клялся, что лишит меня всего, что у меня есть. Я много лет не видел его – вы знаете, – но подлец продолжает меня преследовать. Мне сказали, и я этому верю, что он клялся старому Дымоку, что не успокоится, пока не засадит меня в тюрьму. Я мог бы засудить его за это. Должно же быть какое-то средство, какая-то защита? Если бы я сделал то, что хотел сделать десять лет назад, его бы уже не было. Еще не поздно выяснить, смогут ли пистолеты решить это дело. Мне не нужны советы, ибо в таких вопросах человек, который принимает их, всегда поступает неправильно. Надеюсь, Уильямс, вы тоже думаете, что пора уже разрубить этот гордиев узел?

– Я так не думаю, сэр. Он старик и не боится мнения людей. Он доведет вас до королевского суда, и если он настроен враждебно, я не давал бы ему ни шанса – я не доверял бы ему.

– Сложно понять, что предпримет такой злодей. Я надеюсь и молюсь, что ход…

Отец говорил с яростной дрожью в голосе, но тут он заметил меня. Он забыл, что я тоже нахожусь в комнате, и теперь мгновенно сказал:

– Можешь идти, дорогая. Нам с мистером Уильямсом нужно обсудить дела… довольно утомительные к тому же. Спокойной ночи, Этель.

Я оставила их, чему была несказанно рада. Вскоре отец позвонил в колокольчик и потребовал еще вина: полагаю, совет засиделся допоздна. А я направилась к Лауре Грей, передала ей наш разговор и сказала, что решила остаться с ней в Мэлори. Она поцеловала меня и после коротких раздумий спросила:

– Но не подумают ли ваши родители, что это жестоко с вашей стороны остаться здесь?

– Нет, – сказала я, – думаю, я помешаю, если поеду, и с ними я буду чувствовать себя немного… странно. Мои родители очень добры и, я знаю, сильно меня любят, как и я их, но я так мало их видела, а вы такой хороший друг. И я не хочу отсюда уезжать – это место милее мне всех на свете, и с вами я чувствую себя дома больше, чем с кем-либо другим в мире.

Так уладилось это дело, и на следующий день мы с папой нежно расстались. Невзирая на его волнение, я больше никогда не слышала о пистолетах и мистере Рокстоне. Но прежде чем я снова увидела отца, произошло много всего.

Я осталась в Мэлори с Лаурой Грей; тень мистера Кармела мелькала мимо окна каждый вечер, но он больше не заходил проведать нас, как раньше. Вместо этого он останавливался у двери и разговаривал, иногда по пять минут, с Ребеккой Торкилл. Меня это немного задевало. На прогулках или вечером по возвращении, если я случайно видела его высокую и худую, но изящную фигуру на той же тропинке, я заставляла Лауру поворачивать и избегать его. В таком уединенном месте, как Мэлори, перемена в наших отношениях была заметна, и в этом пренебрежении сквозила боль. Однако я не позволяла ему воображать, что я больше, чем он, хочу возобновить наше довольно близкое знакомство.

Прошли недели, настал зеленый май, и как-то вечером мы с Лаурой Грей сидели в нашей комнате и вели несвязный разговор.

– Вы не думаете, что папа очень привлекателен? – спросила я.

– Да, он привлекателен, – ответила она, – у него доброе и мудрое лицо. И у него красивые глаза. Конечно, многие люди могут посчитать его не таким уж привлекательным, но симпатичным и располагающим – да.

– Должно быть, таким трудно угодить, – вздохнула я, и Лаура добродушно улыбнулась. – Ребекка Торкилл говорит, матушка влюбилась в него с первого взгляда, а матушке угодить совсем нелегко. Был джентльмен, который был безумно в нее влюблен, очень древнего рода, по словам Ребекки, и симпатичный, но она больше не смотрела на него после того, как познакомилась с папой.

– Кажется, я слышала об этом. Сейчас он баронет, но намного старше мистера Уэра.

– Да, так и есть, но Ребекка говорит, он выглядел всего лет на десять старше папы, а папа тогда был очень молод. Хорошо, что он не понравился матушке, потому что я слышала, как однажды Ребекка сказала, что он очень плохой человек… А вы когда-нибудь слышали о тетушке мамы, Лорример? – спросила я, помолчав.

– Нет, не припоминаю.

– Ребекка говорит, она очень богата. У нее дом в Лондоне, но она нечасто там бывает. Она не такая уж старая, ей нет и шестидесяти. Ребекка гадает, кому она оставит деньги, но это не имеет значения, потому что я считаю, что мы имеем достаточно. Папа говорит, что десять лет назад миссис Лорример жила только обществом и была везде, но теперь она все бросила и странствует по континенту в одиночестве.

Наш разговор прервался, и какое-то время мы молчали.

– Лаура, – сказала я после небольшой паузы, – почему вы никогда ничего не рассказываете о себе, в то время как я рассказываю вам все, о чем я думаю или помню? Почему вы такая скрытная? Почему бы вам не рассказать мне свою историю?

– Мою историю? Зачем? Она самая обыкновенная. Некоторых учат на гувернанток, некоторые приходят к этому позже или случайным образом. Мы, любители, делаем все, что в наших силах. Был мудрый еврейский обычай всем учиться на ремесленников. Святой Павел умел шить палатки. Если судьба опрокидывает лодку, хорошо иметь то, за что можно ухватиться: что угодно лучше, чем утонуть. Сестра-хозяйка, компаньонка, гувернантка – когда что-то идет не так, мало что может спасти бедную женщину от работного дома.

– Вы снова ничего не рассказали о себе, – покачала головой я.

– Я гувернантка, дорогая. Какая разница, кем я была? С вами я счастливее, чем когда-либо могла подумать. Если бы у меня была история, которую приятно послушать, никому на земле я бы не рассказала ее с бóльшим удовольствием, но моя история… нет нужды размышлять над несчастьем, – продолжила она. – Сожаления и мечтания – это пустая трата времени. Я понимаю, Этель, вы не хотите причинить мне боль, но сейчас я не могу говорить об этом. Возможно, позже.

– Лаура, вы не будете говорить об этом, только если сами того не пожелаете. Мне жаль, что я потревожила вас. – Я поцеловала ее. – Но скажите лишь одно, поскольку мне действительно любопытно. Помните того странного пожилого джентльмена в пальто шоколадного цвета, с которым мы встретились на Мельничной дороге? Он еще заговорил с вами. Это было в воскресенье, когда мы возвращались из церкви. Я хочу, чтобы вы сказали мне: это был Рокстон?

– Нет, дорогая, вовсе нет, и не думаю, что они знакомы. Но не пора ли нам выпить чаю? Вы сделаете его, пока я отнесу наши книги?

Я приняла ее предложение, подготовила чай и осталась одна.

Окно было открыто, стоял теплый вечер, солнце садилось. Наступил тот самый меланхоличный час, когда одиночество приятно, а горе смягчается. Поддавшись очарованию этого часа, я думала о нашем соседе-затворнике. Я видела, как он проходил мимо, когда мы с Лаурой Грей разговаривали. Мне было известно, что он исправно отправляет письма моей матушке, ибо она всегда упоминала, когда писала мне из своих нескончаемых скитаний, что слышала от мистера Кармела: твое здоровье в порядке, ты каждый день гуляешь с гувернанткой, и так далее. Мне было интересно, почему он прекратил свои короткие визиты, как было при Нелли. Не могла ли я неосознанно как-то обидеть его?

Эти мысли возникали чаще, чем их одобрило бы презрение, с которым я относилась к этой теме. Но люди, которые живут в городах, не подозревают, сколь огромное место в мыслях может занимать приятный сосед, когда живешь в уединении, подобном Мэлори.

Я размышляла, сидя в огромном кресле, положив голову на руку и постукивая ногой по ковру, и тут услышала ясный голос мистера Кармела у окна. Подняла глаза – и наши взгляды встретились.

Глава V

Маленькая черная книжечка

Наши взгляды встретились, и я опустила глаза. Меня обнаружили, когда я размышляла о его непостоянной персоне! Полагаю, я даже зарделась. Я определенно была смущена.

Он повторил свое приветствие:

– Как поживаете, мисс Уэр?

– Ох, хорошо, спасибо, мистер Кармел, – ответила я, снова поднимая на него взгляд. – И… в четверг было письмо от матушки. У них тоже все хорошо, сейчас они в Генуе. Они подумывают поехать во Флоренцию недели через три.

– Да, я знаю. И вы не хотите к ним присоединиться?

– Ох, нет. Я бы не хотела уезжать отсюда. В последнее время они об этом не говорят.

– Мисс Этель, я давно не имел удовольствия видеть вас достаточно близко, чтобы спросить о ваших делах. Я не смел просить вас об аудиенции и думал – предполагал, – что вы бы не хотели, чтобы вашим прогулкам мешали.

Я поняла, что он вычислил мою стратегию:

– Ах, мистер Кармел, вы всегда были так добры к нам.

– Да что вы, мисс Этель, – ответил он чуть более страстно. – Мой род занятий обязывает меня быть добрым… А как дела у мисс Грей? – сменил он тему.

– У нее все хорошо, спасибо.

Мы оба замолчали, думая о своем.

Лучи заходящего солнца ровными линиями пробивались сквозь стволы старых вязов; один из лучей коснулся головы молодого человека, стоящего у окна, и в густых каштановых волосах, словно нимб святого, мягко засиял золотой свет. В эту минуту в комнату вошла Лаура Грей и остановилась в явном удивлении, увидев мистера Кармела. У нее было такое лицо, что я улыбнулась, несмотря на попытки казаться серьезной. Приблизившись, гувернантка спросила нашего квартиранта, как он поживает. Вернувшись к действительности, он поговорил с нами несколько минут. Наверное, он увидел чайную посуду на столике и подумал, что помешает нам. Он уже собрался попрощаться, когда я сказала:

– Мистер Кармел, вы должны выпить с нами чаю!

– Чай! От него невозможно отказаться. Вы позволите мне пить у окна? Так я буду меньше вам мешать, а если я утомлю вас, вы сможете просто захлопнуть окно.

Засмеявшись, Лаура подала ему чашку, которую он поставил на подоконник, а сам сел на скамейку под окном. Мы с мисс Грей тоже устроились у окна, и у нас образовалась маленькая общительная компания.

До этого я уже почти отказалась от мысли возобновить наше знакомство с мистером Кармелом, и вот мы беседуем втроем более дружелюбно, чем когда-либо! Уж не сон ли это?

Нет-нет, я вовсе не говорю, что мистер Кармел болтал с беззаботностью французского аббата. Напротив, в его внешности и манерах было нечто своеобразное – нечто, что предполагало жизнь и страдания аскета. Было в нем также что-то трудноопределимое… властность? Когда он выражал свое мнение или давал совет, он делал это с суровой, но нежной строгостью, вот почему я подумала об этом.

Я немного робела в его присутствии, но не могу сказать почему, и все же я была рада больше, чем могла признаться, тому, что мы снова добрые друзья.

Мистер Кармел медленно выпил свою чашку и легко согласился на вторую.

– Я вижу, мисс Этель, что вы с любопытством смотрите на мою книгу…

Так и есть. Книга в черном шагреневом переплете с серебряными застежками лежала на подоконнике рядом с чашкой.

Он взял ее тонкими пальцами и улыбнулся, глядя на меня:

– Вы хотите знать, что это, но вы слишком хорошо воспитаны, чтобы спросить об этом. Я бы и сам сгорал от любопытства, если б увидел ее в первый раз. Я часто беру книги в библиотеке просто за особенный переплет. Некоторые выглядят очень интересно. Как вы сами думаете, что это за книга?

–У вас же есть книги, которые называются бревиариями[7]? Думаю, это один из них, – сказала я.

– Хорошая догадка, но нет, это не бревиарий. А что вы скажете, мисс Грей?

– Ну, я скажу, что это книга церковных служб.

– Тоже неплохая догадка. Но это не она. Думаю, пора сказать вам, что это то, что вы бы называли сборником сказок.

– Правда? – воскликнула я, и мы с мисс Грей одновременно почувствовали желание одолжить ее.

– Этой книге двести семьдесят лет, и написана она на старом французском. Для вас это просто сказки, – улыбаясь корешку книги, сказал мистер Кармел. – Но вы не должны смеяться над ними, ибо я безоговорочно в них верю. Да это и не сказки, легенды, точнее говоря. В них гораздо меньше выдумок.

– Легенды? – произнесла я с жаром. – Я так хочу услышать одну из них. Умоляю, пожалуйста, расскажите!

– Что ж, если вы так просите, я переведу одну на английский. Истории тут совсем короткие. Вот, например, легенда об Иоанне Пармском. Думаю, я прочитаю ее за две минуты.

– Ох, пожалуйста, начинайте! – воскликнула я.

Еще было достаточно светло для чтения, и он стал с листа переводить легенду:

–«Иоанн Пармский, глава Ордена младших братьев, одним зимним вечером путешествовал с несколькими братьями. Они заблудились в густом лесу и несколько часов блуждали, не в силах найти правильный путь. Донельзя утомленные, они преклонили колена, и, воззвав к защите Божьей Матери и их покровителя, Святого Франциска, начали читать полунощницу Деве Марии. Вскоре они услышали далекий колокол, и, проследовав за его звуками, вышли к аббатству, в ворота которого постучали. Ворота немедленно распахнулись, и внутри они узрели монахов, как будто бы ожидающих их прихода. Едва увидев их, монахи провели путников к огню, омыли им ноги и усадили за стол, где уже был ужин. Во время трапезы они прислуживали им, а потом отвели к кроватям. Утомившись от трудного путешествия, собратья Иоанна крепко уснули, но сам он, услышав вскоре колокол заутреней, покинул келью и последовал за монахами аббатства к часовне, чтобы присоединиться к ним во время Божественного служения. В часовне один из монахов начал со строфы тридцать шестого псалма: „Ibi ceciderunt qui operantur iniquitatem“, на что хоры ответили: „Expulsi sunt nec potuerunt stare“[8]. Пораженный отчаянным тоном голосов и странным ходом заутреней, Иоанн начал что-то подозревать и, обратившись к монахам, приказал им во имя Господа сказать ему, кто они такие. После его призыва тот, который казался среди них старшим, ответил, что они ангелы тьмы, а на молитву Пресвятой Богородицы и Святого Франциска были посланы, чтобы служить Иоанну и его братии в их нуждах. Когда он договорил, все исчезло, и в следующий миг Иоанн сотоварищи оказались в гроте, где они оставались, поглощенные молитвами и пением, славящим Бога, пока наступивший день не позволил им продолжить путешествие».

– Как живописно! – сказала я, когда он закрыл книгу.

Мистер Кармел улыбнулся:

–Так и есть. Драйден[9] превратил бы такую легенду в благородный стих, художники могли бы найти в ней истоки великих картин, но для верующего это нечто большее. Для меня все эти легенды – благочестивое чтение, рассказывающее о том, как доброта, бдительность и мудрость Божья творят чудеса для детей Его и как подобные божественные проявления не прекращаются с развитием истории человечества. Но для вас они, как я уже сказал, это всего лишь сказки, и вы можете свободно посмотреть их. Полагаю, мисс Грей, книгу можно читать без опаски, я никого не обращаю в свою веру. – Он мягко улыбнулся, посмотрев на гувернантку.

– Ох да, Лаура, – воскликнула я, – я была бы не прочь!

– Вы очень любезны, мистер Кармел, – кивнула мисс Грей. – Я уверена, что эти истории увлекательны, но нет ли в этой книжечке чего-то еще?

– Ничего, что могло бы вас насторожить, ничего, кроме нескольких литаний и того, что мы зовем назиданиями. Там нет ничего спорного. Я не проповедник, мисс Грей, – рассмеялся молодой человек, – моя работа иного рода. Я собираю источники, делаю выписки и конспекты, в общем, готовлю труд, хотя и не под своим именем, к печати.

– Ах, Лаура, не будьте такой придирчивой. – Я взяла томик и перелистала страницы.

– Ну хорошо, – уступила она, улыбаясь.

Сумерки сгущались. Наш собеседник встал, положил руку на оконную раму, и мы побеседовали с ним еще несколько минут. Затем, коротко попрощавшись, мистер Кармел покинул нас.

Когда он ушел, естественно, мы обсудили его.

– Мне интересно, кто же он? – сказала я. – Служитель церкви? Иезуит? Или, возможно, член какого-то другого ордена? Я бы очень хотела это выяснить.

– Это знание никак вам не поможет, – вздернула брови Лаура.

– Вы так говорите потому, что я ничего не знаю об этих орденах? Но я легко могу это выяснить. Думаю, он бы рассказал нам, если б мы попросили.

– А я не думаю, что он рассказал бы нам что-то, что не намеревался рассказывать. Вспомните, он не раскрыл о себе ничего, чего бы мы не знали до этого. Мы знаем, что он католик и священнослужитель. И ваша матушка говорила вам, что он пишет книгу, так что это тоже не откровение. Он крайне сдержан, осторожен и решителен, и, несмотря на внешнюю нежность, он кажется мне несгибаемым и властным.

– Мне нравится эта неосознанная властность, – кивнула я. – Но я не заметила признаков хитрости и скрытности. Кажется, чем дольше он разговаривал с нами, тем общительнее становился, – ответила я.

– Темнеет, – сказала мисс Грей, посмотрев в окно. – Полагаю, он из тех людей, кто становится тем увереннее, чем лучше сокрыты их лица. Так снижается опасность конфликта между внешним видом и языком – опасность, которая некоторых смущает.

– Вы сегодня так подозрительны… Кажется, он вам не нравится.

– Я его не знаю, но думаю, что хотя он беседовал с нами, ни вы, ни я ни на миг не заглянули в его разум. Его мир может быть идеально божественным и умиротворенным или, напротив, честолюбивым, темным и злым, но для нас этот мир невидим.

Уже горели свечи, и мисс Грей закрывала окно, когда блеск серебряной застежки привлек ее взгляд. Она вздрогнула.

– Что там такое? – спросила я.

– Книга… я совсем о ней забыла. Я почти жалею, что мы позволили ему оставить ее.

– Мы сами попросили, не думаю, что он подсунул ее. Но как бы то ни было, я очень рада, что она у нас. Мисс Грей, можно подумать, вы увидели скорпиона. Я этой книги не боюсь: я знаю, что она не причинит вреда, потому что это просто истории.

– Ох, я тоже не думаю, что они могут причинить вред, но я почти жалею, что мы вошли с мистером Кармелом в подобного рода отношения.

– Какие отношения, Лаура?

– Одалживания книг и их обсуждения.

– Но нам не нужно ничего обсуждать. Я и не буду. Кроме того, вы так глубоко погружены в полемику между католиками и протестантами, что, я думаю, мистер Кармел находится в бóльшей опасности перейти в другую веру, чем вы. Дайте мне книгу, и я найду что-то почитать.

Глава VI

Появление незнакомца

На следующий день мы с мисс Грей гуляли по пустынной дороге, ведущей к Пенрутинскому монастырю. Справа от нее – море, слева – поросшая травой насыпь с густыми кустами ежевики. За старыми деревьями у поворота, примерно в ста шагах от нас, вдруг появились мистер Кармел и мужчина в черном, стройный, но не такой высокий, как наш постоялец. Они шли быстрым шагом, и незнакомец что-то непрерывно рассказывал. Однако это не помешало ему заметить нас, так как я увидела, как он легонько коснулся руки мистера Кармела локтем, глядя в нашу сторону. Было очевидно, что мистер Кармел ответил на его вопрос, тоже взглянув на нас. Незнакомец возобновил разговор. Они подошли к нам и остановились. Мистер Кармел приподнял шляпу и попросил разрешения представить своего друга. Мы поклонились, то же сделал и незнакомец, но мистер Кармел произнес его имя очень неразборчиво.

Этот его друг совсем не располагал к себе. Среднего роста, белый как мел и коротко стриженный, узкоплечий, с синими подбородком и висками. Казалось, ему около пятидесяти. Движения его были резкими и быстрыми, он сильно сутулился, и его лицо было постоянно наклонено, будто он смотрел в землю. Когда он кланялся, приподняв шляпу с высокого лба, сначала мне, а потом мисс Грей, глаза его, окруженные обычными для близоруких людей морщинками, прощупали нас буравящим взглядом из-под черных бровей. Как мне показалось, взгляд был свиреп, и я заметила, что он редко задерживал его на чем-то больше секунды. Какое умное, злое и пугающее лицо, отметила я.

– Прогулка, нет ничего лучше умеренной прогулки. Уверен, вы здесь катаетесь на лодке и, конечно, в карете. Что вам нравится больше, мисс Уэр? – Незнакомец говорил с легким иностранным акцентом, и, хотя он улыбался, речь его была резкой и быстрой.

Я забыла, что ответила на его вопрос, довольно странный. Он развернулся и немного прошелся с нами.

– Очаровательное место. Божественная погода. Но, должно быть, вам здесь одиноко. Наверное, вы обе мечтаете хотя бы о неделе в Лондоне!

– Лично мне здесь нравится больше, – ответила я. – Я не люблю Лондон летом, и даже зимой я предпочитаю Мэлори.

– Осмелюсь предположить, вы живете здесь с людьми, которых любите, и поэтому любите это место, – сказал он.

Мы немного прошли молча. Его слова воскресили воспоминания о дорогой Нелли. Когда-то это была наша любимая дорога для прогулок: она вела к ежевичным дебрям, богатым ягодами поздней осенью, а в мае вал покрывался первоцветами и примулами. Мои глаза наполнились слезами, но усилием воли я остановила их. Мне не хотелось плакать в присутствии незнакомца. Как редко люди плачут на похоронах любимых! Они переносят этот публичный обряд, словно казнь, бледные и собранные, и возвращаются домой, чтобы разорвать себе сердце в одиночестве. Мое сердце по-прежнему было разорванным.

– Вы здесь уже несколько месяцев, мисс Грей. Осмелюсь предположить, что вы находите мисс Уэр очень способной ученицей. Я считаю, что что-то смыслю в физиогномике, и могу поздравить вас с очень милой и послушной ученицей, так?

Лаура Грей немного свысока посмотрела на этого навязчивого джентльмена, который, задав вопрос, резко взглянул на нее, а потом быстро на меня, будто хотел проверить нашу реакцию.

– Думаю… я надеюсь, что мы счастливы вместе, – сказала она. – Но я могу ответить только за себя.

– Так я и думал, – кивнул незнакомец, делая понюшку табаку. – Должен упомянуть, что я очень хороший знакомый, можно сказать, даже друг миссис Уэр, поэтому чувствую себя вправе интересоваться.

Мистер Кармел шел молча, опустив взгляд в землю.

У меня кипела кровь от негодования, что этот бесцеремонный, а пожалуй, и наглый человек обращается со мной как с ребенком.

Он повернулся ко мне:

– По вашей внешности, юная леди, могу предположить, что вы уважаете власть. Думаю, вашей гувернантке очень повезло: глупый ученик – невыгодная сделка, а вы не глупы. Упрямый ученик совершенно невыносим, но это к вам тоже не относится: вы образец прелести и послушания, я угадал?

У меня зарделись щеки, и я бросила на него такой взгляд, который можно было бы назвать испепеляющим.

– Мне не нужно быть послушной, сэр. Мисс Грей и не думает упражняться надо мной в воспитании. В следующем году мне исполнится восемнадцать. Со мной больше не обращаются как с ребенком, сэр. Лаура, – обратилась я к гувернантке, – мне кажется, мы зашли достаточно далеко. Возможно, нам лучше вернуться домой? Мы можем прогуляться в другое время – любое время будет приятнее, чем нынче.

Не дожидаясь ее ответа, я развернулась, держа высоко голову и тяжело дыша. Я чувствовала, как все сильнее горят мои щеки.

Неприятный незнакомец, ничуть не обескураженный моим недовольством, проницательно улыбнулся и пошел рядом со мной. С другой стороны от меня шла Лаура, которая сказала мне впоследствии, что она наслаждалась моим смелым отпором дерзкому собеседнику. Она смотрела прямо перед собой, как и я. Боковым зрением я видела, что нахальный старик будто бы не осознает или, по крайней мере, не обращает внимания на нанесенную ему обиду. За ним шел мистер Кармел, все так же опустив глаза в землю.

Должно быть, ему стыдно, подумала я, что он представил нам такого неучтивого человека.

Я не успела додумать эту мысль до конца, когда незнакомец снова обратился ко мне:

– Так вы сказали, что дебютируете, мисс Уэр, когда вам исполнится восемнадцать?

Я не ответила. Что за странный вопрос?

– Сейчас вам семнадцать, и остался год, – продолжил он и повернулся к мистеру Кармелу. – Эдвин, идите домой и велите слуге впрячь мою лошадь.

Мистер Кармел исчез на тропинке, ведущей к конюшням. Снова повернувшись ко мне, незнакомец сказал:

– Что, если ваши отец и мать отдали вас под мою единоличную опеку с указанием увезти вас из Мэлори и сегодня же взять все заботы о вас на себя? Вы будете готовы немедленно уехать вместе с леди, назначенной присматривать за вами, и с одобрения ваших родителей?

– Нет, сэр, я не поеду. Я останусь с мисс Грей. И я не покину Мэлори, – ответила я, резко остановившись и повернувшись к нему.

Я почувствовала, что сильно побледнела, но говорила очень решительно.

– Нет? А если, юная леди, я покажу вам письмо вашего отца?

– Определенно нет. Только грубая сила выдворит меня из Мэлори, пока я лично не увижу отца. Он никогда не поступит так жестоко! – воскликнула я в отчаянии.

Мужчина изучал мое лицо темными огненными глазами.

– Вы смелая юная леди, и своенравная! – сказал он. – Так вы не подчинитесь воле родителей?

– Я сделаю так, как сказала, – ответила я, внутренне дрожа. Вид незнакомца с каждой минутой казался мне все более зловещим.

Он обратился к мисс Грей:

– Вы заставите ее сделать так, как ей приказано?

– Я не могу. Кроме того, в таком серьезном деле, я думаю, она права, что не предпримет никаких действий, не увидевшись с отцом или, по крайней мере, не получив известия от него напрямую.

– Ну, я должен идти, – сказал незнакомец. – И должен признаться, что все это просто мистификация: у меня нет полномочий или желания прерывать ваше пребывание в Мэлори. Скорее всего, мы больше никогда не увидимся, вы же простите старику его шутку, юные леди?

Грубо и эксцентрично высказавшись, он приподнял шляпу и с живостью молодого человека взбежал на насыпь у дороги. А потом, будто совершенно забыв о нас, спустился на другую сторону и исчез из виду.

Мы с Лаурой Грей смотрели ему вслед. Потом посмотрели друг на друга.

– Я почти подумала, что он сошел с ума! – сказала мисс Грей.

– Что заставило мистера Кармела представить нам такого человека? – воскликнула я. – Вы расслышали его имя? – добавила я после того, как мы снова посмотрели в направлении, в котором он исчез, и, по счастью, не увидели его.

– Дроквилль, кажется, – ответила она.

– Ох, Лаура, мне так страшно! Как вы думаете, папа действительно может сделать нечто подобное? Он слишком добр. Уверена, это ложь.

– Это шутка, он же сам так сказал. Конечно, очень странная, бессмысленная и не смешная даже ему самому.

– Так вы не думаете, что это правда? – настаивала я, потому что моя паника вернулась.

– Ну, я не могу думать, что это правда, потому что, если бы это было так, зачем ему говорить, что это шутка? Скоро мы все узнаем. Возможно, мистер Кармел просветит нас.

– Мне показалось, что он боится этого человека…

– Мне тоже, – кивнула мисс Грей. – Возможно, они чем-то связаны?

– Сегодня же напишу папе и расскажу об этом. Вы должны мне помочь, я буду молить папу не думать ни о чем столь ужасном и жестоком.

Лаура Грей резко остановилась и взяла меня за запястье, размышляя:

– Может быть, нам лучше развернуться и пройти немного дальше, чтобы дать ему время уехать.

– Но если он намеревается увезти меня, он будет ждать моего возвращения столько, сколько нужно.

– Все может быть, но чем больше я об этом думаю, тем больше убеждаюсь, что все это ерунда.

– В любом случае я возвращаюсь, – ответила я. – Давайте зайдем в дом и запрем двери, и если этот гнусный месье Дроквилль, или как его там, попытается попасть внутрь силой, Томас Джонс остановит его. Мы пошлем Энн Оуэн в Кардайлион за Уильямсом, полисменом. Ненавижу тревожное ожидание! Если предвидится что-то неприятное, лучше решить это как можно скорее.

Лаура Грей улыбнулась и весело заговорила о наших опасениях, будто это и правда ерунда, но я не думаю, что внутренне она была так же спокойна, как внешне.

Мое сердце бешено стучало, когда мы пошли к нашему старому дому, где, как вы уже слышали, собирались выдержать осаду.

Глава VII

Тассо[10]

Полагаю, я вела себя глупо, но если бы вы видели странное и неприятное лицо месье Дроквилля, если бы слышали его трескучий гнусавый голос, полный презрения, вы бы меня поняли. Признаюсь, я дрожала от страха, когда мы углубились в темную аллею, ведущую к дому.

Я немного замешкалась на подъездной дороге, не длинной, но обеспечивающей хороший обзор парадной двери. Я слышала страшные истории о глупых девушках, таинственно похищенных и увезенных в монастырь, о которых больше никто не слышал. У меня были сомнения, стоит ли мне, если я увижу незнакомую карету у двери дома, развернуться и бежать в лес. Но перед домом, как обычно, было пусто и тихо. На гравии лежали острые тени фронтонов, а редкие пучки травы не были примяты колесами. Поэтому, вместо того чтобы убежать, я поспешила в дом вместе с Лаурой Грей, чтобы захватить позиции, прежде чем мы окажемся под угрозой.

Вбежав внутрь, мы заперли входную дверь, задвинули щеколду и накинули цепочку. Зараженные друг от друга паникой, поднялись по широкой лестнице в нашу комнату, повернули ключ в замке и стояли, прислушиваясь, пока не восстановили дыхание. Потом я беспокойно позвонила в колокольчик, и к нам поднялась Энн Оуэн, или, как говорят деревенские, Энн Уан.

– Где миссис Торкилл? – спросила я через дверь.

– В буфетной, мисс.

– Запри и закрой на щеколду заднюю дверь и никого не впускай.

Мы провели час в состоянии готовности и в конце концов осмелились спуститься вниз, где увидели Ребекку. От нее мы узнали, что странный джентльмен, который был с мистером Кармелом, уехал более часа назад. Мы с Лаурой, посмотрев друг на друга, не могли не засмеяться.

Ребекка слышала часть разговора, который она связала со мной только годы спустя. А в то время она понятия не имела, о ком идет речь. Что до меня, я даже сейчас не вполне уверена, что была предметом того разговора. Ниже я приведу его настолько точно, насколько помню.

Так вот, Ребекка Торкилл, находясь в буфетной, услышала голоса у окна и тихонько выглянула наружу.

Чтобы вам все было понятно, я должна описать задний двор поместья. За домом приказчика, в котором жил мистер Кармел, стояло несколько больших деревьев, а за ними, густо обвитый плющом, находился торец кладовой. Конный двор, стены которого также были увиты плющом, образовывал вторую границу этого маленького уединенного дворика. Однако тому, кто не знал о существовании окна, спрятанного в зарослях плюща, скрыться в нем было невозможно. Стоя у этого окна, Ребекка Торкилл прекрасно видела мистера Кармела, к которому всегда относилась с подозрением, и его гостя, того самого джентльмена в черном, который, кажется, никому не нравился.

– Как я сказал вам, сэр, – проговорил мистер Кармел, – через моего друга Эмброуза я договорился о молитвах за эту душу. Они будут возноситься дважды в неделю в церкви в Париже.

– Да, да, да, все это очень хорошо, конечно, – ответил суровый голос, – но кое-что мы должны сделать сами: знаете, святые нас не побреют.

– Сэр, боюсь, что я не вполне понял ваше письмо, – пробормотал мистер Кармел.

– Все вы поняли. Знаете, однажды она может стать ценным приобретением. Пора взяться за дело, понятно? Возьмитесь за дело. Человек, который это сказал, может это сделать. Поэтому тотчас приступайте.

Мистер Кармел кивнул.

– Вы спите, – категорично произнес гость. – Вы сказали, там есть энтузиазм и воображение. Я принимаю это как должное. Я нахожу там дух, смелость, сильную волю, упорство, непрактичность, ни капли трусости и немного дикости! Почему вы не увидели всего этого сами? Чтобы обнаружить характер, вы должны провести испытание. Вы могли узнать все это в одном разговоре.

Мистер Кармел снова кивнул.

– Пишите мне каждую неделю, но не отправляйте письма в Кардайлионе. Я буду писать вам через Хикмана, по старинке.

Больше она ничего не слышала, так как они отошли. Гость оглянулся на окна Мэлори. Это был один из его яростных быстрых взглядов, но он не заметил ничего подозрительного и продолжал говорить еще несколько минут. Потом он быстро вошел в дом приказчика, а еще через несколько минут уехал из Мэлори.

Вскоре после этого приключения, ибо любое происшествие, что обсуждалось более десяти минут, было для нас приключением, я получила письмо от матушки, которое содержало следующий абзац:

«На днях я написала мистеру Кармелу и попросила его об услуге. Если он почитает с тобой на итальянском, а мисс Грей, я уверена, присоединится к вам, я буду очень рада. Он провел много времени в Риме и силен в итальянском; хотя люди считают этот язык простым, его произношение даже сложнее французского. Я забыла, упоминала ли мисс Грей итальянский среди языков, которым она может учить. Но как бы то ни было, если мистер Кармел возьмет на себя такой труд, это будет прелестно».

Мистер Кармел, однако, не приходил. Если инструкция «тотчас приступать» была дана на мой счет, то он не сдержал обещание, ибо я увидела его лишь через две недели. Большую часть этого времени он отсутствовал, и мы не знали где он находился.

В конце концов однажды вечером он вновь появился в окне. Пил с нами чай и сидел на скамейке у окна – «его скамейке», как он говорил. С нами он провел, охотно беседуя, часа два, не меньше.

Конечно же, мы не упустили возможности попытаться узнать что-то о джентльмене, которому он нас представил.

Да, его звали Дроквилль.

– Мы подумали, – сказала Лаура, – что он может быть священнослужителем.

– Священник он или нет, уверен, вам все равно, лишь бы он был хорошим человеком. И он таков, и к тому же очень умен, – ответил мистер Кармел. – Он великий лингвист, был почти во всех странах мира. Не думаю, что мисс Этель много путешествовала, в отличие от вас.

Он ловко увел нас от месье Дроквилля к Антверпену и бог знает чему еще.

И все же его визит был неспроста. Он действительно предложил свои услуги, чтобы почитать с нами по-итальянски. Предварительно он направил беседу на родственные темы и только потом хитро перешел к сути. Мы с мисс Грей, зная, чего ожидать, боялись посмотреть друг на друга – мы бы непременно рассмеялись, пока он окольными путями вел нас к искомому.

По обоюдному решению мы отвели понедельник, среду и пятницу каждой недели для совместных вечерних чтений. Теперь мистер Кармел уже не сидел на своей скамейке снаружи. Он сидел за чайным столиком, как один из нас, и иногда оставался дольше обычного. Я… я считала его очаровательным. Он определенно был умен, а для меня казался чудом учености. Он был приятным, разговорчивым и совершенно особенным!

Не могу сказать, был ли он холодным или бесстрастным. Его глаза казались мне тем более восторженными и необычными, чем чаще я видела его. Я даже внушила себе, что холодная и меланхоличная безмятежность, которая удерживала нас на расстоянии, была искусственной и что под ней можно разглядеть игру и огонь совершенно иной натуры. Правда, я постоянно меняла суждение на сей счет, и эти вопросы погружали меня в долгие часы размышлений.

Какими скучными стали дни без него и как приятно было ожидание наших коротких встреч!

Наши чтения продолжались примерно две недели, но однажды вечером, ожидая скорого прихода учителя, как я называла мистера Кармела, мы получили записку, адресованную мисс Грей. Она начиналась: «Дорогая мисс Эт», но последние две буквы были зачеркнуты, и теперь там значилось «мисс Грей». Я сочла это свидетельством того, что его первая мысль была обо мне.

Далее в записке говорилось:

«Я сожалею, но долг зовет меня на время покинуть Мэлори и приостановить наши итальянские чтения. У меня есть лишь минута написать, чтобы вы не ждали меня вечером, и сказать, что в данный момент я не могу назвать день моего возвращения.

В огромной спешке и с многочисленными извинениями,

поистине ваш

Э. Кармел».

– Так он снова уехал! – сказала я раздосадованно. – И что нам сегодня делать?

– Что захотите – все равно… Мне жаль, что он уехал.

– Как же он неусидчив! Почему он не может спокойно жить здесь? У него не может быть настоящих дел вдали отсюда. Возможно, имеет место долг, но это больше похоже на праздность. Наверное, ему наскучило так часто приходить к нам читать Тассо и слушать мою чепуху. Мне кажется, или записка в самом деле очень холодна?

– Вовсе нет. Разве что немного. Но не холоднее, чем он сам, – сказала Лаура Грей. – Он вернется, когда закончит дела: я уверена, что у него есть дела, иначе зачем ему лгать об этом?

Я обиделась из-за его отъезда и еще больше из-за записки. Его бледное лицо и большие глаза я считала самыми красивыми в мире.

Я взяла один из справочников Лауры о полемике – они были отложены, когда улеглась первая паника и стало ясно, что мистер Кармел не собирается поколебать нашу веру. Листая страницы, я сказала:

– Если бы я была неопытным молодым священником, Лаура, я бы страшно боялась подобных чаепитий. Кажется, я знаю, чего он боится: боится ваших глаз, боится влюбиться в вас.

– Определенно не в меня, – ответила она. – Может быть, вы хотите сказать: он боится, что скажут люди? Думаю, мы с вами сможем все опровергнуть. Но мы болтаем глупости. Те, кто посвятил себя Богу, говорят с нами, мы видим их, но между нами стоит непроходимая стена. Представьте прозрачное стекло, сквозь которое вы можете видеть так же ясно, как сквозь воздух, но толстое, как лед, на котором проходит голландская ярмарка. Таков их обет.

– Интересно, девушка когда-нибудь влюблялась в священника? Это была бы трагедия! – сказала я.

– Смехотворная, – улыбнулась Лаура. – Помните старую деву, которая влюбилась в Аполлона Бельведерского? Это может случиться только с сумасшедшей.

Думаю, для Лауры Грей это был скучный вечер. Для меня уж точно.

Глава VIII

Гроза

Примерно неделю мы ничего не слышали о мистере Кармеле. Существовала возможность, что он уже никогда не вернется. Я была расстроена. В тот день, о котором я расскажу, Лаура Грей не выходила из дома из-за простуды. Поэтому я одна отправилась к Пенрутинскому монастырю и, как часто делают люди в подавленном состоянии, была расположена потакать своей меланхолии, а сказать больше – лелеять ее.

Грозовые тучи давно уже двигались с юго-востока, от высоких зубцов далеких гор по ту сторону эстуария, и сейчас мрачный купол повис над вершинами холмов, сбегающих к морю. Был вечер, я должна была вернуться домой к чаю, но я не торопилась. Гроза, которую можно лицезреть вблизи Мэлори, поистине величайшее зрелище. Облюбовав для себя вершины гор, пугающие природные баталии редко посещают наш относительно ровный берег, и мы видим молнии лишь издалека. Но теперь они приблизились. Яркие на фоне темнеющего неба и фиолетовых гор, они раскалывали небо. Перекатываясь от утеса к утесу, в каменистых ущельях рокотал гром; затихал, потом снова взрывался и снова затихал, оставляя по себе рев и дрожь клокочущего котла.

Представьте эти звуки – так, должно быть, грохотали пушки в битве ангелов у Мильтона[11]. Представьте лучи заходящего солнца, сквозь просвет в черной пелене облаков озаряющие надгробия на нашем кладбище, где на каменной скамье я сидела у могилы моей дорогой сестры. Представьте странное волнение в воздухе – это не ветер вовсе, – иногда затихающее, иногда усиливающееся. Представьте стонущие шквалы, что зловеще колыхали ветви старых деревьев, окружающих погост.

Впервые со дня смерти Нелли я посетила это место без слез. Мысли о смерти перестали быть душераздирающими, они сменились на тяжелые и пугающие: «Сердце мое трепещет во мне, и смертные ужасы напали на меня»[12]. Стиснув руки и не отрывая взгляда от грозового горизонта, я сидела у могилы любимой сестры и думала о ней. Она в гробу, в нескольких футах под землей. Могила – тюрьма Божья, как говорит Ребекка Торкилл, а затем Страшный суд!

Охватившее меня чувство отчаяния было, осмелюсь признаться, всего лишь неосознанным следствием созерцания мстительного буйства природы.

Вдруг я услышала шаги и обернулась. Мистер Кармел… Я была удивлена и смущена. Мне показалось, что он бледнее обычного и выглядит больным. Не помню, как мы поздоровались. Кажется, я сказала что-то о грозе.

–Но вы же понимаете этот феномен, его причину,– ответил он.– Помните, мы говорили об электричестве? Так вот оно, перед вами! Мы знаем, что все это лишь восстановление равновесия. Представьте, как будет, если Бог восстановит моральный баланс и установит активы вечности! Бывают настроения, бывают времена и ситуации, когда мы справедливо созерцаем нашего великого Творца. «Бойтесь того, кто по убиении может ввергнуть в геенну»[13]. Да-да, бойтесь. Страдания мимолетны. Слезы могут литься всю ночь, однако утром вернется радость. Наша земная жизнь полна сострадания, но в аду сострадания не будет, откроется вечность и будет длиться без конца.

Тут он прервался и взглянул через эстуарий, прислушиваясь, как казалось, к раскатам грома.

Вскоре он продолжил:

– Смерть неизбежна, не определен лишь час и способ: медленная или внезапная, в милости или во грехе. Поэтому мы должны быть готовы всегда. Лучше на двадцать лет раньше, чем на секунду позже: ибо погибнуть – значит исчезнуть навеки. Твоя смерть зависит от твоей жизни: какой была жизнь, такой будет и смерть. Как мы осмелимся жить в состоянии, в котором не осмелимся умереть?

Я не могла оторвать взгляда от молодого священнослужителя, который, предложение за предложением, бил в самую суть того, что громыхало над нами, по крайней мере я это так понимала. Он стоял с непокрытой головой, его большие глаза иногда поднимались к небу, иногда останавливались на мне, и изменчивые порывы ветра судорожно трепали его волосы. Луч солнца, коснувшись его тонкой руки, переместился на высокую траву. Нас окружали могилы, и казалось, в воздухе плывет голос самого Бога.

Мистер Кармел придвинулся и продолжил говорить. В том, что я слышала, не было ничего противоречивого – он не сказал ни слова, под которым я не могла бы подписаться. Он цитировал Библию, но рассказывал об ужасах Откровения с наглядностью, к которой я не привыкла, и тон его был устрашающим.

Мне трудно вспомнить и передать дословно его речь. С обыденностью и простотой он представлял иной взгляд на христианство. Помимо голой силы фактов и краткости, с которыми он излагал свои мысли, не знаю, было ли какое-то особое красноречие в его напоре, но, как говорится в Священном Писании, у меня «зазвенело в обоих ушах»[14].

Он не пытался прямо побороть протестантские нормы: это могло бы встревожить меня, а он был слишком тактичен. Все, что он говорил, было просто беседой об учении, близком ему.

– В той книге легенд, что вас заинтересовала, – сказал он, – вы найдете молитву святого Алоизия Гонзаги, а также анонимную молитву, очень печальную и красивую. Я отметил обе красными чернилами на краю страниц, так что вы легко их найдете. Они покажут вам дух, с которым верующие приближаются к Деве Марии. Думаю, они заинтересуют вас. Они направят ваше сочувствие на тех, кто страдал так же, как вы, но нашел мир и надежду в этих молитвах.

Он очень трогательно заговорил о моей сестре, и тут я не могла сдержать слез. Это были самые странные полчаса в моей жизни. Теперь моя скорбь по сестре была окрашена ужасом. Не слишком ли легко мы, лютеране, обращаемся к этой могущественной эмоции – страху?

Какое-то время высокий худой мужчина в черном, чьи глаза сияли почти болезненным воодушевлением, казался духом в сгущающихся сумерках. Гром по-прежнему гремел и перекатывался в горах, блеск молний стал холоднее во мраке, и ветер печально колыхал кладбищенскую траву и верхушки деревьев. По пути домой моя голова полнилась ужасных мыслей, а сердце взволнованно билось; у меня было чувство, что я говорила с посланником из другого мира.

Глава I X

Пробуждение

Мы сильно вредим священникам-миссионерам, когда изображаем их хладнокровными интриганами, пользующимися нашей доверчивостью. Нам кажется, что они стремятся опутать нас софистикой и заманить в психические и моральные катакомбы, из которых нет выхода. Но мы недооцениваем их опасность, когда отрицаем, что они могут быть искренними. Мистер Кармел стремился спасти мою душу – уверена, он был движим благородным и чистым мотивом. Допустим, он действовал с осторожностью и даже с хитростью, но верил при этом, что делает это по воле Небес и ради моего вечного блага. Теперь, с возрастом, я понимаю его лучше – его силу и слабость, его аскетизм, его решительность, его нежность. Этот молодой священник – давно почивший – стоит передо мной в белых одеждах чистоты. Я вижу его сейчас, как видела в последний раз: тонкие красивые черты, свет терпения на лице, бледная улыбка страдания и победы. Что же, тревоги и печали позади – теперь ему спокойно. Мои благодарности никогда не достигнут его, мои напрасные молитвы следуют за верным потерянным другом, и слезы рвут мое тоскующее сердце.

Казалось, Лаура Грей перестала подозревать мистера Кармела. Мы стали видеться с ним чаще. Наши чтения продолжились, и иногда он присоединялся к нам во время прогулок. Каждое утро я видела его из своего окна с лопатой и совочком в крошечном садике, который примыкал к дому приказчика. Он работал ровно час – начинал около семи и заканчивал около восьми. Потом он надолго исчезал и появлялся почти вечером. Мы читали по-итальянски Gerusalemme Liberata[15] или шли на прогулку, и на любую тему он говорил с нами в своей обыкновенной манере: мягко, но холодно. Мы трое стали большими друзьями. Мне нравилось наблюдать – о чем ни он, ни Лаура Грей не подозревали – за его простой работой в саду в тени стены, где под нависающими массами плюща в живописном беспорядке склонялись старые вишни и розовые кусты.

Мы все чаще и свободнее говорили с ним о религии, когда представлялась такая возможность. Но эти разговоры были похожи на секреты влюбленных и, по молчаливому согласию, никогда не происходили в присутствии Лауры Грей. Не то чтобы я хотела обмануть ее, но я отлично знала, что она подумает и что скажет – о моем неблагоразумии, конечно же. Мне было бы неловко возражать, ее уговоры не помогли бы, и в конце концов мы бы, возможно, поссорились. И все же я часто хотела все ей рассказать, ибо любая скрытность по отношению к Лауре причиняла мне боль.

Прошло лето, наступила осень, и вдруг мистер Кармел снова исчез, оставив такую же туманную записку.

На этот раз я была уязвлена еще сильнее. Одиночество, которое я когда-то так любила, без него стало утомительным. Я не могла признаться Лауре и едва осознавала сама, насколько мне его не хватает.

Примерно через неделю после его исчезновения мы собирались пить чай в комнате экономки. Время еще не подошло, и я сидела у окна, которое выходило в садик, где так часто работал мистер Кармел. Розы уже осыпали свою славу на землю, и спусковой крючок осени иссушил листья фруктовых деревьев. На сад легла тень нашего древнего дома, ибо к этому часу солнце уже склонилось на запад, и я знала, что следующее утро придет и пройдет, потом и еще одно, и еще, а он не вернется, возможно, никогда.

Маленький садик никогда не был столь печален и тих! Опавшие листья лежали нетронутыми, и сорняки проглядывали среди цветов.

– Это и есть часть твоей религии? – горько пробормотала я, глядя в открытое окно. – Оставлять жаждущих слушателей наполовину обученными? Дела? Какие еще могут быть дела у хорошего священника? Я думала, забота о человеческой душе превыше всего. Без тебя никто не может ответить на мои вопросы. Я забыта.

Осмелюсь сказать, в этом была некоторая неестественность. Но мое уныние было самым что ни на есть настоящим.

Пряча горькое настроение, я спустилась по черной лестнице в комнату экономки. Ребекка Торкилл и Лаура Грей о чем-то оживленно беседовали, чай был только что заварен, и все казалось таким уютным, что в другое время я бы и не думала грустить.

– Этель, вы только подумайте! – воскликнула Лаура, увидев меня. – Ребекка только что рассказала мне, что тайна мистера Кармела довольно проста. Мистер Причад, бакалейщик в Кардайлионе, навещал своего кузена на ферме близ Плазнвида и видел там нашего квартиранта в карете с миссис Тредвинид. Ребекка говорит, миссис Тредвинид еще очень красивая женщина и одна из самых богатых вдов Уэльса. Мистер Кармел живет там с тех самых пор, как уехал от нас, и его последний визит, когда мы думали, что он отправился в монастырь, был в тот же дом к той же леди! Но это еще не все. Миссис Торкилл, расскажите конец истории мисс Этель, прошу вас.

– Ну, мисс, это не точно, но в Плазнвиде болтают, что она влюблена в него и что он станет протестантом, и тогда они поженятся. Все в Плазнвиде говорят одно и то же, а что все говорят – то правда.

Я вежливо посмеялась, спросила, готов ли кекс, и посмотрела в окно. Ветви старых фруктовых деревьев в саду приказчика были так близко, что стучали бы в стекло, если б дул ветер. Барабаня мелодию по столу, я пыталась казаться беззаботной, как должно девушке, но ощущала холод и слабость, и сердце мое разрывалось. Не знаю, как я не упала в обморок.

Лаура, не думая об эффекте, который произвели на меня ее слова, продолжала беседовать с Ребеккой, и никто из них не заметил, насколько я потрясена известием.

Той ночью я долго плакала в постели, после того как моя гувернантка уснула. Я и не подумала усомниться в правдивости этой истории. Мы склонны верить в то, чего мы страстно желаем или же страстно боимся. Неистовство собственных эмоций поразило меня. Наконец-то у меня открылись глаза на грозящую мне опасность.

Рыдая, я шептала:

– Он уехал, он уехал, я потеряла его, он больше никогда не вернется! О! Почему ты притворялся, что я тебе интересна? Почему я слушала тебя? Почему ты мне понравился?

Подобные причитания и упреки, которые вы можете представить, рассеяли мой сон и поразили рассудок. Но у меня было время оправиться: к счастью, эта дикая фантазия не успела перерасти в более опасное и невозможное чувство. Я казалась себе лунатиком, проснувшимся на краю обрыва. Если бы я привязалась к мистеру Кармелу, мое сердце было бы разбито и мой секрет исчез бы вместе со мной.

Прошло несколько недель, и произошло событие, которое направило мои мысли в новое русло и вывело незабываемого актера на сцену моей жизни.

Глава X

Вид из окна

Бушевал октябрь; свирепый и печальный месяц! Август и сентябрь тронули листья золотом и багрянцем, нежно ослабив саму их связь с ветвями деревьев. Октябрь приходит, когда все уже готово к концу: он с яростью исполняет смертный приговор, вынесенный с первой желтизной листвы в теплом свете уходящего июля.

Октябрь кажется еще меланхоличнее из-за редких тихих золотых дней, купающих нас в солнечных лучах, мягких и чистых, как летом, когда тонкие ветви отбрасывают тени на коричневые кучки облетевшей листвы.

В тот вечер, о котором я говорю, в небесах стоял угрожающий закат, и лодочники Кардайлиона предрекали приближающуюся грозу. Их предсказания сбылись.

Ветер начал вздыхать и стонать в деревьях и каминных трубах нашего дома вскоре после заката, и через час принес шторм с северо-запада. Оттуда из открытого моря ветер попадает прямо в эстуарий. Волны, набирая силу, величественно обрушивались на скалы рядом с Мэлори.

Как обычно, вечером мы устроились пить чай. Напор ветра на окна все время усиливался, и вот гроза достигла своей высшей точки.

– Вы не боитесь, что окна могут не выдержать? – спросила Лаура после очередного порыва. – Ветер просто невероятный! Может быть, нам лучше уйти в заднюю часть дома?

– Никакой опасности нет, – ответила я. – У этих окон необычайно крепкие рамы и маленькие стекла. Они выдержали столько гроз, что мы можем положиться на них.

– Вот снова! – воскликнула она. – Это ужасно!

– Тем не менее мы в безопасности. Стены Мэлори сложены из камня, с хлипкими кирпичными домами не сравнить, а каминные трубы не уступят сторожевым башням. Давайте поднимемся в Коричневую комнату и подойдем к окну, – предложила я. – Там есть просвет в деревьях, через который хорошо видно море. Это того стоит, дорогая Лаура: вы еще не видели настоящего шторма.

Я убедила ее подняться со мной по лестнице. Оставив свечу у двери, мы подошли к окну комнаты и стали свидетелями потрясающего зрелища.

Над морем и землей, над горами и лесами сияла ослепительная луна. Растрепанные клочья облаков кружились быстрее, чем летящие птицы. Насколько мог различить глаз, море было испещрено белыми полосами пены. Ближе к гнущимся от непрерывного ветра деревьям у нашего маленького кладбища – уж его-то ничто не могло побеспокоить – над всем этим хаосом возвышалась черная скала, которую в хорошую погоду соединял с материком узкий перешеек. Я знала, что за скалой простирается ужасный риф, на котором много лет назад потерпел крушение «Подлинный». Сквозь пену в воздухе, которая, взлетая, оседала вниз, словно снег, мы могли видеть волны. У самой скалы они были особенно большими, а пена казалась пушечным дымом. Но воды эстуария были относительно спокойны.

Не в силах оторвать глаз от бурного моря, мы провели целых полчаса у окна, как вдруг… неужели это судно, лишившееся мачт? Нет, пароход… большой, с низкими трубами. Казалось, он был примерно в полутора милях от берега. Иногда он исчезал из виду, затем снова появлялся на гребне волны. Мы затаили дыхание. Может быть, судно пытается укрыться у волнолома Кардайлиона или просто идет с попутным ветром?

Однако курс его казался мне неуверенным, и перед ним был зловещий риф, забравший немало прекрасных кораблей и храбрых жизней. Мне было известно, что опытный капитан мог бы проскочить к волнолому – там был довольно широкий проход. Но есть ли на борту кто-то, кто знает сложную навигацию у наших берегов? Возможно ли вообще управление при таком шторме? И самое главное: в исправности ли корабль? В любом случае я понимала, насколько велика опасность.

Читатель, если вы никогда не были свидетелем подобного зрелища, вы не можете представить истерическое возбуждение от напряженного ожидания. Вы начинаете переживать за тех, кто в этот ужасный момент находится на борту, ваше сердце с ними, их страхи – ваши страхи. Корабль, ведомый наудачу капитаном, всего лишь человеком, вступает в неравную битву с яростью моря и ветра, да еще и вблизи смертельных скал, тут самое храброе сердце сжимается, а время проходит в неосознанной агонии молитв.

Мы не слышали, как к нам присоединилась Ребекка Торкилл.

– Ох, Ребекка! – воскликнула я. – Там в море корабль… как вы думаете, им удастся спастись?

– На верхней площадке черной лестницы, на полке, должен быть телескоп, – сказала она, посмотрев в окно. – Да поможет им Бог, бедные души! «Подлинный» так же шел по ветру в ту ночь, когда потерпел крушение. И мне кажется, сегодня шторм еще сильнее.

Миссис Торкилл вышла и вскоре вернулась с длинным морским телескопом в изношенном парусиновом футляре. Я смотрела первой. Поблуждав по бушующему морю и поймав на секунду качающуюся вершину дерева, линза наконец-то захватила судно. Это был большой пароход, который ужасно кидало и бросало. Даже моему неопытному глазу он казался неуправляемым. Мне стало нехорошо, и я передала телескоп Лауре.

Несколько лодочников из Кардайлиона бежали по дороге, которая проходила перед Мэлори. Двое или трое уже добежали до возвышения у кладбища и наблюдали за судном с продуваемого склона. Я знала всех местных лодочников – мы часто их нанимали – и решительно сказала:

– Я не могу здесь оставаться – я должна услышать, что они говорят. Лаура, идемте со мной.

Лаура ничуть не возражала.

– Вздор, мисс Этель! – всплеснула руками экономка. – Мисс Грей, на таком ветру не удержится никакая шляпка, никакой капор! Вы не можете выйти из дома в такую погоду!

Однако возражения были напрасны. Я надела на голову платок, крепко завязав его под подбородком, Лаура сделала так же, и мы ушли, невзирая на протесты и мольбы Ребекки. Нам пришлось выйти через заднюю дверь: в такой ветер было бы невозможно открыть парадную.

В ярком свете луны мы шли под хлипкой защитой деревьев, которые с ревом водопада качались над нашими головами. Против ветра подняться на холм было трудно. Мы то и дело останавливались и отступали, но в конце концов добрались до маленькой площадки, с которой ясно были видны скалы и море. Справа от меня, придерживая шляпу широкой крепкой рукой, стоял лодочник Уильямс. Лаура была слева. Наши платья хлопали и рвались на ветру с таким звуком, словно трещали тысячи кнутов, и в ушах у меня был такой шум, что, несмотря на плотно повязанный платок, я едва могла слышать хоть что-то.

Глава XI

Катастрофа

Теперь пароход казался еще больше. Было понятно, что у него нет шансов уклониться от скал. Лодочники перекрикивались друг с другом, но я не понимала, что они говорят, и не слышала больше двух слов за раз.

Пароход поднялся очень высоко, а потом будто нырнул в море и потерялся из виду. Меньше чем через минуту он вновь взгромоздился на гребень волны и снова пропал.

– Колесо правого борта! – закричал широкоплечий моряк в бушлате, приложив ребро ладони к уголку рта.

Среди мужчин был Томас Джонс, шляпу с него сорвало ветром; увидев меня, он немного отступил.

– Томас, – закричала я, – разве в Кардайлионе нет спасательной лодки?

– Ни одной, мисс, – прокричал он в ответ, – а если б и была, она бы не продвинулась против ветра.

– Ни на дюйм, – крикнул Уильямс.

– У них есть шансы? – крикнула я.

– Якорь с кормы! Там плохой захват! Он его тащит! – Голос Уильямса, хотя он стоял не дальше чем в двух футах от меня, казался далеким и приглушенным.

Пароход встал на дыбы, словно лошадь, и устремился вниз, высоко над его черной массой выстрелил гигантский фонтан пены. Затем он накренился в сторону и вниз, и на его месте через секунду осталось лишь бушующее море.

– О господи, они утонули? – воскликнула я.

– Еще держатся, – крикнул мужчина в бушлате.

Судно снова появилось, взлетев в лунном свете, и почти то же самое повторилось еще раз и еще. Моряки, которые видели это, крича, обменивались мнениями, и из того немногого, что мне удалось услышать и разобрать, я поняла, что спасение возможно, если их не будет волочить якорь. Но море было очень, очень бурным, а скалы уже прямо под носом. Какой уж тут якорь…

В состоянии напряженного ожидания прошло, должно быть, с четверть часа. Вдруг судно вынырнуло ближе к нам, чем обычно. Мужчины шагнули вперед. Было ясно: что-то случилось. Судно снова поднялось, еще раз нырнуло и… исчезло. Я ждала, затаив дыхание. Ждала и ждала. Но за скалами были только перекатывающиеся волны и клубящаяся пена. Корабль больше не показался, на том месте, где он мог бы быть, в призрачном лунном свете играли волны. Я заломила руки и закричала. Я не могла отвести взгляд от моря и не прекращала читать одну и ту же короткую молитву. Проходили минуты, корабля не было. Я прижала руки ко лбу, и слезы заструились по моим щекам.

Но что это? На вершине скалы вдруг появилась фигура мужчины. Сначала она была отчетливо видна на фоне серебристого неба, но вот он нагнулся, будто чтобы спуститься по ближнему склону, и мы потеряли его из виду. Лодочники закричали и жестами стали показывать, что идут на помощь. Трое или четверо из них с Томасом Джонсом во главе побежали вниз по склону к причалу, где была надежно укрыта рыбацкая лодка. Вскоре она двигалась вдоль берега, четверо мужчин мощно гребли против ветра. Хотя они шли в укрытии рифа, все же это было бурное море, далеко не безопасное для них. Гребцов словно градом обдавало брызгами, и лодка тяжело взбиралась на пляшущие волны.

Больше на скале, вокруг которой высоко взмывали в воздух облака пены, никто не появился. Мужчины, которые наблюдали с берега, потеряли всякую надежду и начали спускаться с холма, чтобы дождаться возвращения лодки. И в конце концов она вернулась с одним спасенным.

Мы с Лаурой Грей отправились домой, и часто ветер вынуждал нас переходить на бег. Уже собираясь войти через заднюю дверь, я увидела у домика приказчика миссис Торкилл с одной из служанок, явно встревоженных.

– Ох, мисс Этель, дорогая, вы это видели? Помоги нам Господь! Целый корабль утонул! Мы тут чуть с ума не сошли.

Я коротко ответила. Мне было плохо, я все еще дрожала и была готова снова разрыдаться.

– Приходил Томас Джонс, мисс, попросил оставить спасенного на ночь у нас в домике приказчика, и так как мистера Кармела нет, я подумала, что ваши родители не отказали бы в этой просьбе. Верно же? Поэтому я сказала: да, неси его сюда. Я была права, мисс? Сейчас мы с Энн Уан готовим для него постель.

– Конечно, – ответила я.

Мой интерес снова пробудился, и почти в то же самое время в выстланном плитами дворике появился Томас Джонс в сопровождении нескольких кардайлионских лодочников. С ними был человек, избежавший смерти на корабле. Можете представить, с каким интересом я смотрела на него. Он был молод и строен, в коротком матросском бушлате, совершенно промокшем, фуражка пропала. Черты лица у него были правильными и, как мне показалось, волевыми. Несмотря на загар, он был бледен как смерть. Его длинные черные волосы слиплись от морской воды, и из-под них сочилась кровь, кровь была и на руке, которую он прижимал к груди. На пальце сверкало широкое золотое кольцо. У меня была лишь секунда, чтобы рассмотреть все это. Слегка раскачиваясь, с очень мрачным непримиримым видом он прошел мимо меня как лунатик. Почему-то мне захотелось подбежать и взять его за руку!

Я вошла в большой дом и нашла Лауру Грей. Она была взволнована так же, как я.

– Вы могли представить, – почти кричала она, – что-то столь ужасное? Лучше бы я не видела этого. Я никогда не забуду эту картину.

– Я тоже так думаю. Но мы не могли поступить по-другому: мы бы не выдержали напряжения. Вот почему люди, которые меньше других способны терпеть, иногда видят самые страшные вещи.

Когда мы гадали, откуда этот пароход, как его название и сколько людей было на борту, в комнату вошла Ребекка Торкилл.

– Я отослала лодочников домой, мисс, угостив каждого пинтой крепкого эля. Надеюсь, когда этот парень немного придет в себя, он поблагодарит их и Томаса Джонса за спасение. И он, конечно, должен от всего сердца поблагодарить Всемогущего.

– Когда я его видела, мне не показалось, что он настроен молиться, – сказала я.

– Ни слова благодарности ни Богу, ни кому-то другому, – вздохнула она. – Сел, мрачный и грозный, на край кровати и молчит. Лишь вытянул ногу, чтобы Томас Джонс снял с него ботинок. Я подогрела пинту портвейна и спросила его, послать ли за доктором, так он пожал плечами, словно ему ничего не нужно. А когда Томас снимал с него второй ботинок, я слышала, как вместо молитвы или благодарности он бормочет что-то себе под нос с недовольным видом. И да простит меня Бог, если я не права, но мне показалось, что я слышала, как он кого-то проклинал. Разве так делает человек, милостью Божьей избежавший смерти? Есть такие люди, мисс, которых жизнь не учит, добро не смягчает, а правосудие не пугает, пока не становится слишком поздно.

Вскоре мы отправились спать. Я долго лежала в темноте, вспоминая ужасную картину. Перед глазами стоял бледный, истекающий кровью посланец с корабля смерти. Мое представление о том, как должен выглядеть спасенный, было совсем другим! А этот человек выглядел так, словно ему вдруг открылся страшный секрет, словно он был полон негодования и ужаса.

В моих глазах он был поразительной фигурой, а то, что он пережил, сделало из него героя.

Глава XII

Гость

Первое, что я услышала о незнакомце утром, было то, что он отправил посыльного к владельцу гостиницы «Верни Армс» с запиской о двух больших коробках, которые он оставил у него, когда яхта «Пенный колокол» прибыла в Кардайлион примерно две недели назад. Записка была подписана инициалами Р. М.

Яхта стояла у Кардайлиона не больше двух часов, и никто в городке ничего о ней толком не знал. Несколько человек в синих рубашках и в клеенчатых фуражках гуляли по набережной и пили пиво в «Георге и подвязке», но знакомства ни с кем не заводили. Было известно только то, что яхта принадлежит сэру Дайвсу Уортону, баронету, и что джентльмен, который оставил коробки, – это не сам баронет. Оставляя коробки, он приложил записку, что их заберет некий Эдвард Хэтэуэй – инициалы не совпадали, но записка была написана тем же почерком, что и поступившая из Мэлори. Мистер Хьюз, владелец «Верни Армс», приехал к нам взглянуть на отправителя, чтобы снять все вопросы. Узнав в нем того самого джентльмена, который оставил ему коробки, он тотчас прислал их ему.

Вскоре после этого на аллее, ведущей к большому дому, появился доктор Мервин, наш старый друг.

Было тихое ясное утро. Гроза сделала свою страшную работу и улеглась, море и небо снова стали безмятежными. Но день таковым не был. Уже около пятидесяти утонувших принесли и рядами уложили на землю у кладбища лицами вверх. Я была рада, что склон, на котором они лежат, скрыт от нас. Но я все равно слышала из разговоров, что там были самые разные люди. Ливерпульский денди, седовласый делец, хитрый коммивояжер, маленькие дети, суровые моряки, женщины в промокших шелках или сарже… теперь все они равны.

Волны, танцующие при солнечном свете, казались мне смертельно опасными, а на черные скалы я смотрела с содроганием.

Доктор, увидев нас у открытого окна, приветственно поднял шляпу, и осеннее солнце коснулось его лысой головы. Он подошел к подоконнику и, опершись на скамейку, где иногда сиживал мистер Кармел, рассказал нам все, что ему удалось выяснить о затонувшем судне. Пароход под названием «Замок Конуэй» направлялся из Ливерпуля в Бристоль. Одно из его гребных колес повредилось в начале шторма, поэтому он завалился под ветром и утонул.

– А сейчас, – сказал доктор, – я собираюсь взглянуть на самого везучего человека в королевстве, единственного, кто спасся с того злосчастного корабля. Полагаю, он был либо лучшим, либо худшим человеком на борту – либо слишком хорошим, чтобы утонуть, либо слишком плохим! Этот джентльмен час назад сам послал за мной. Наверное, утром он почувствовал себя дурно, и из того, что сказал Томас Джонс, я могу сделать вывод, что он сломал какую-то кость. Конечно, ничего серьезного, но, должно быть, он сильно ударился о скалы. Когда я осмотрю его – и если вы еще будете здесь, – я расскажу, что о нем думаю.

После такого обещания, будьте уверены, мы не сходили с места, и он сдержал свое слово.

Нас одолевало любопытство. Моим первым вопросом было:

– Кто он?

– Я так и знал, что вы спросите об этом в первую очередь, – сказал доктор немного раздраженно.

– Почему? – спросила я.

– Потому что именно на этот вопрос у меня нет ответа. Но я расскажу обо всем, что увидел, – продолжил доктор, занимая то же место у окна.

Мы жадно ловили каждое его слово. Я не перескажу всю эту историю, прерываемую нашими вопросами, – передам только суть и частично детали.

Когда доктор вошел, незнакомец сидел у камина в халате и тапочках, которые он взял из открытой коробки на полу. Портьеры были задернуты, и в комнате было почти темно, если не считать пламени камина. Тем не менее доктор разглядел, что незнакомец – человек молодой – был красив, но он казался больным из-за бледных щек и губ.

– Я – доктор Мервин, – представился наш эскулап, с любопытством глядя на спасшегося.

– О, спасибо, доктор Мервин! Надеюсь, вам не пришлось долго добираться. Я здесь в отчаянном положении. Если бы не стечение обстоятельств, у меня не было бы одежды, и несколько дней у меня не будет денег: совершеннейший Робинзон Крузо.

– Ах, это неважно. Пока что мой долг осмотреть вас, – ответил доктор.

– Вы очень добры, благодарю. Это место, как мне сказали, называется Мэлори. Кто этот мистер Уэр, которому оно принадлежит?

– Достопочтеннейший мистер Уэр – брат лорда Х. Сейчас он путешествует по континенту с супругой, признанной красавицей, а его дочь, единственное дитя, живет здесь с гувернанткой.

– О, мне казалось, я слышал о двух дочерях?

Доктор опроверг это, и несколько секунд незнакомец рассеянно глядел в пол.

– Вы были на волосок от гибели, сэр, и едва избежали смерти! Должно быть, вы страшно потрясены. Я не знаю, как вы не разбились о те смертоносные скалы, – снова заговорил доктор.

– Да, кажется, я порядком ушибся…

– Это-то я и хотел прояснить.

– Я весь в синяках и порезах, – продолжил незнакомец. – Ссадина на виске, ссадина на запястье, полдюжины царапин здесь и там, но волноваться не о чем: порезы на мне заживают сами собой. Кусочек липкого пластыря – это все, что нужно, мне его дала миссис Как-то-Там, здешняя экономка. Кажется, я наглотался соленой воды. Но это ничего, учитывая, что все остальные утонули. Это была дьявольская случайность. Вы сказали, что я самый везучий человек… ха-ха-ха! Я так не думаю. – Он горько рассмеялся.

– Некоторые готовы умереть, другие не согласны. Вам лучше знать, сэр, за что быть благодарным, – сказал доктор Мервин. – Немногие рады смерти, когда она приходит.

– Я весь сплошная боль, и боль эта не телесная. Я никоим образом не в порядке, потому что потерял весь багаж, документы и деньги, хотя еще вчера процветал. Еще две-три подобные причины для благодарности непременно прикончат меня.

– Однако вы не утонули, сэр, – строго сказал доктор, который был известен в Кардайлионе как человек вдумчивый и настойчивый.

– Все остальные были как крысы в ловушке, – вздохнул незнакомец. – Я был единственным на палубе. Я бы утонул, если бы находился с другими пассажирами.

– Вряд ли ваших попутчиков стоит сравнивать с крысами, – сказал доктор Мервин, нахмурившись.

– Наверное, но я в жизни не видел подобного сборища снобов. Бедняга Хаворт настаивал, что путешествие на корабле намного приятнее путешествия по железной дороге, хотя я так не думал. Конечно, он утонул. Кроме нас двоих, там не было ни одного джентльмена, уверяю вас. Мне жалко и Спаркса – он тоже утонул. Я потерял лучшего камердинера, который у меня когда-либо был. Но прошу прощения, я трачу ваше время. Вы думаете, я болен?

Незнакомец вяло протянул руку, чтобы доктор прощупал пульс. Тот с трудом заставил себя промолчать и провел осмотр.

– Полагаю, сэр, у вас шок.

– Господи! Неудивительно, – согласился незнакомец, усмехнувшись.

– Вы сильно расстроены, и ваши травмы намного серьезнее, чем вы думаете. Сейчас я приготовлю вам мазь, а потом пришлю микстуру, что не даст развиться жару. Так как вы наглотались воды, пока вам можно есть что-то легкое, и вы не должны пить ничего крепче кларета. Рекомендую сделать заказ в «Верни Армс». Если вы скажете, на какое имя…

– О, там меня знают, спасибо. Утром я получил от них эти коробки, и они пришлют все, что мне нужно.

Доктор, конечно же, хотел узнать его имя. Весь Кардайлион в волнении хотел узнать его. Он предпринял новую попытку, деликатно спросив, кому можно отправить счет за его услуги – «О нет, это не к спеху!», – но, в конце концов, это часть его практики – знать имена пациентов.

– Ах! Запишите меня просто как Р. М., – сказал молодой человек.

– Но не будет ли более… более привычно добавить что-то еще? – настаивал доктор.

– Ну, хорошо, запишите еще… скажем, Р. Р. М. – три буквы вместо двух.

Наклонив голову, доктор вежливо рассмеялся, и незнакомец, видя, что тот собирается возобновить атаку, сказал немного раздраженно:

– Понимаете, доктор, я не собираюсь раскрывать мое имя кому-либо здесь. Если его узнает кто-то один, его узнает весь город, и я не хочу, чтобы здесь появились незваные гости в те два или три дня, пока я буду вынужден оставаться здесь. Вы можете считать меня сбежавшим заключенным или кем пожелаете, но мне конец, если я назову себя!

После этой небольшой заминки продолжился разговор о здоровье, и доктор посоветовал молодому человеку не утомляться и не выходить на улицу, по крайней мере до завтра.

Затем Мервил начал смешивать ингредиенты для мази. Незнакомец, затянув шелковый халат, с трудом дошел до окна и оперся о раму рукой, глядя во двор. Он мрачно улыбался плющу на стене напротив, как будто увидел союзника, глядящего на него из тени.

– Он не знал, что я наблюдаю за ним, – сказал доктор, – а улыбка человека, когда он думает, что его никто не видит, о многом говорит, и эта улыбка мне не понравилась. Думаю, этого достаточно, чтобы отнестись к нему с подозрением.

Вот что рассказал нам доктор. Ему ничуть не понравился пациент, но он подумал, что, судя по изящным чертам и тому превосходству, которое и раздражало, и восхищало одновременно, спасшийся мог быть «важной персоной». В разговоре с нами он назвал его «бесчеловечным щенком», однако заметил, что существуют правила, от которых не может уклониться ни один христианин, среди которых, конечно, числилась помощь больному.

Глава XIII

Встреча в саду

Я была немного застенчива, как все деревенские затворницы, и потому почувствовала облегчение, услышав, что спасенному наказали не выходить на улицу по крайней мере в тот день. Лауре Грей нужно было написать письмо, и, надев шляпку, я отправилась в сад. Фруктовые деревья в нашем саду давно одичали, между дряхлых груш, вишен и яблонь сорняки были едва ли не по пояс, тропинки заросли травой, и был только один клочок земли, который обрабатывали, чтобы ежедневно приносить корзинку овощей повару. Но я обожала этот сад, где можно было уединиться.

Сильный ветер оборвал почти все яблоки, и хозяйственный Томас Джонс – кто же еще? – собрал и унес падалицу на хранение. Но одно яблоко осталось висеть, и я как раз пыталась дотянуться до него длинной палкой, когда вдруг увидела, что ко мне приближается молодой человек, в котором я узнала героя кораблекрушения. Он шел медленно, прихрамывая и опираясь на палку. Он улыбался, и я готова была провалиться сквозь землю со стыда – еще бы, застать меня за столь неблагородным и корыстным занятием. Возможно, будь я более хладнокровной, я бы ушла. Но я стояла с палкой в руке, притворяясь, что не вижу его, хотя это было, конечно же, глупо.

Я уже не помню, как он представился: я была смущена и взволнована. На нем не было шляпы, и он сказал, что послал за ней в Кардайлион, но еще не получил, – вроде бы так и завязался разговор. Извинившись, он назвал меня «хозяйкой», поблагодарил за гостеприимство и сказал, что хотя не знает моего отца, часто видел его в Лондоне. Потом он заговорил о кораблекрушении, очень интересно описал свои приключения, и я отметила, что говорит он с большим чувством и совсем не в том тоне, который описал доктор Мервин.

Он спросил, видела ли я что-то из дома в ту роковую ночь, и тогда настала моя очередь говорить. Вскоре я преодолела робость: он был так хорошо воспитан, что было невозможно, даже для такой дикарки, как я, не почувствовать легкость в его обществе.

Я болтала, все больше оживляясь, и он улыбался, глядя на меня, как я думала, с большой симпатией. Я сочла его очень красивым. Его лицо было бледным, но кожа темной, как у цыгана. Улыбка была белоснежной. Я подумала, что он совершенно не похож на того призрака, который прошел мимо меня ночью. Теперь я видела лицо страсти и отваги. Широкий низкий лоб, темные горящие глаза и решительный рот с выступающим подбородком указывали на непреклонность и твердость. Возможно, ему недоставало благородного аскетизма мистера Кармела, но я не сочла это большим недостатком.

Прежде чем мы расстались, я позволила ему сбить яблоко, с которого завязалось наше знакомство. Уверена, он непременно проводил бы меня до дома, но я воспользовалась его хромотой и убежала, пробормотав что-то, – сочла, что мы и так слишком долго говорим.

Выйдя из садовой калитки, я незаметно обернулась и увидела, что он внимательно смотрит мне вслед, прислонившись к стволу старой груши. Моему тщеславию льстило, что я произвела приятное впечатление на столь интересного незнакомца.

На следующий день я снова гуляла одна, и он снова встретил меня на тропинке, когда я возвращалась домой.

– Сегодня утром мне нанес визит ваш священник из Кардайлиона, – сказал молодой человек. – Он показался мне очень добрым джентльменом. День так хорош, что он предложил мне лодочную прогулку по эстуарию, и если вы не откажетесь составить нам компанию – знаете ли, я опытный моряк и умею управлять лодкой, – уверен, прогулка вам понравится.

Он посмотрел на меня, с предвкушением улыбаясь.

Мы с Лаурой Грей были едины в том, что ничто не заставит нас сесть в лодку, пока риск неожиданно наткнуться на один из ужасных обломков кораблекрушения не минимизируется. Поэтому я как можно вежливее отказалась, сославшись на то, что после шторма мы боимся выходить на воду.

Он казался раздраженным и мрачным.

– О! Я понимаю… Мисс Грей? Я не знал… конечно, я должен был подумать о ней. Может быть, ваша наперсница передумает и вы поменяете решение? Сегодня такой прекрасный день.

Я снова поблагодарила его, но сказала, что прогулка на лодке даже не обсуждается. Он улыбнулся и слегка поклонился, но казался огорченным. Уж не подумал ли он, что я отказала ему только по той причине, что мы, по сути, незнакомы? – такая мысль пришла мне в голову. Чтобы чуть смягчить отказ, я сказала:

–Мне очень жаль, что мы, – я выделила это «мы», – не можем поехать. Нам бы понравилось, я совершенно уверена, но это просто невозможно.

Он вызвался проводить меня и у входа в дом спросил, не против ли я продолжить прогулку. Однако я попрощалась и закрыла за собой дверь в полной уверенности, что завоевала его симпатии.

Позже мы с Лаурой Грей отправились в Кардайлион и по пути встретили доктора Мервина. Тот остановился сказать нам, что только что видел пациента из Мэлори, Р. Р. М., в лодке Уильямса, они с викарием плыли по эстуарию.

– Неужели после всего случившегося он уже соскучился по воде? – воскликнул доктор. – Это самое непоседливое создание, с каким я сталкивался за всю профессиональную карьеру! Если бы он поберегся вчера и сегодня, завтра был бы почти здоров, но если он продолжит в том же духе, не удивлюсь, что у него начнется жар.

Глава XIV

Неожиданная встреча

На следующее утро, примерно в девять часов, незнакомец, к моему удивлению, снова появился на аллее, когда я возвращалась домой. Перед завтраком я бегала к воротам, чтобы встретить почтальона и узнать, пришли ли письма.

Р. Р. М. – я буду так его называть – пошел к дому рядом со мной. Никогда еще я не встречала мужчину настойчивее. Он сказал, что снова взял лодку Уильямса и пригласил на прогулку не только викария, но и его жену: я ведь решусь поехать в их обществе? «Мы поплывем против течения, и вам нечего бояться – вы не увидите следов кораблекрушения», – так он уговаривал меня.

Я очень хотела поехать и сказала, что прежде должна спросить мисс Грей. Когда мы расстались у дверей, я дала ему условное обещание, и он пообещал, что жена викария зайдет за мной в три часа.

Он был очень доволен, когда расстался со мной. Полагаю, когда он остался один, его темное лицо осветилось той самой улыбкой, о которой говорил доктор Мервин. Я еще не видела ту улыбку. Господи, помоги! У меня есть причина помнить об этом.

Я уже забыла, по какой причине, но Лаура не могла поехать, однако она не возражала против моей прогулки, тем более что там будет миссис Джермин.

Мы с Лаурой сидели вдвоем, когда в комнату вошел не кто иной, как мистер Кармел… Я встала и протянула ему руку. Чувствовала я себя очень странно и обрадовалась тому, что в комнате темно: не так видно мое смущение.

Спустя некоторое время я заметила, что мистер Кармел сильно взволнован. Время от времени он тяжело вздыхал, погруженный в свои мысли. Нам с Лаурой он сказал:

– Я приехал, чтобы повидаться с вами, перед тем как снова исчезнуть больше чем на месяц, и… и нашел у себя джентльмена.

Мы рассказали ему о кораблекрушении и поспешили заверить, что чудом спасшегося молодого человека приютили лишь на несколько дней.

Он слушал нас молча, почти не дыша, сосредоточенно устремив глаза в пол. Потом поднял взгляд на меня:

– Он уже познакомился с вами?

– Со мной – да, – ответила я, – но мисс Грей еще не видела его.

Казалось, его что-то гложет.

– Какой сейчас адрес у вашего отца? – вдруг спросил он.

Я назвала, и мистер Кармел сделал запись в блокноте. После этого он встал, собираясь уходить.

– Я хочу попросить вас об услуге. Вы ведь слышали о запечатанных письмах, которые нельзя открывать до определенного момента? Пообещайте мне открыть это письмо только через пять минут после моего ухода.

Я подумала, что он шутит, но лицо у него было серьезным.

Лаура Грей с любопытством посмотрела на него и, кивнув, взяла сложенную бумагу.

Его экипаж стоял внизу, и уже через минуту он ехал по аллее.

Что привело к таким странным предосторожностям и какое отношение они имеют к спасенному после кораблекрушения? Сейчас расскажу.

Примерно в одиннадцать – то есть за десять минут до визита мистера Кармела к нам – Р. Р. М. лежал на диване с двумя старыми потрепанными романами, невесть как оказавшимися в доме священника. Вдруг дверь распахнулась, и в комнату вошел мистер Кармел в дорожном костюме. И замер на пороге. Они в смущении смотрели друг на друга.

– Ха! Марстон, – наконец воскликнул мистер Кармел, нахмурившись.

– Эдвин! Господи! – ответил молодой человек с тревожной улыбкой, которая через секунду померкла.

– Как ты здесь оказался? – сурово спросил священник.

– А какого черта ты здесь делаешь? Кто тебя прислал? Что все это значит?

Мистер Кармел не сходил с места, взгляд его темнел.

– Ты последний человек на земле, которого я бы стал искать, – сказал он.

– Скоро мы все выясним, – усмехнулся тот, кто был назван Марстоном. – Признаюсь, моя первая мысль была, что некий старик, и я не имею в виду дьявола, прислал тебя в поисках меня.

Мистер Кармел сурово взглянул на него:

– С тех пор как я видел тебя в последний раз, должно быть, я стал очень скучным человеком и не понимаю твоих шуток, как, впрочем, никогда не понимал. Но ты, конечно же, не мог не знать, что этот дом сдал мне, по крайней мере на несколько месяцев, мистер Уэр, его владелец. Это, полагаю, твои вещи? – кивнул он на коробки. – Для тебя тут нет места.

– Я не хотел здесь появляться. Я – тот знаменитый счастливчик, о котором ты мог читать в газетах, – тот, кто спасся с «Замка Конуэй». Ни один христианин не откажет в убежище спасенному после кораблекрушения, а ты вроде бы христианин.

Эдвин Кармел несколько секунд молча смотрел на него.

– Прости, но я в замешательстве, – сказал он. – Не знаю, насколько серьезно ты говоришь, но в городе в любом случае есть хорошая гостиница, ты можешь пойти туда.

– Спасибо, но у меня ни гроша, – злобно рассмеялся Марстон.

– Одно мое слово, и тебе откроют кредит.

– Но ко мне ходит доктор, и что ты теперь скажешь?

– Что там ты будешь ближе к доктору, только и всего.

– Может быть. Но доктор любит прогулки, как мне показалось, и я не хочу быть ближе к нему.

– Но пока что это мой дом, и ты должен уйти, – холодно отрезал Эдвин Кармел.

– Теперь и мой дом, пусть на время, ибо мисс Уэр любезно разрешила мне остаться здесь.

Губы священника задрожали, его бледное лицо стало еще бледнее.

– Марстон, – сказал он, – я не понимаю, почему из всех людей ты хочешь причинить боль именно мне.

– С чего ты взял, что я хочу причинить тебе боль, Эдвин? Это ты хочешь выгнать меня из дома, в который меня пустили! Я же сказал, я не хотел появляться здесь, а теперь не хочу уезжать – и не уеду!

Кармел посмотрел на него так, будто пытался прочесть самые потаенные мысли.

– Твой переезд в гостиницу пройдет без каких-либо проблем, – наконец сказал он.

– Сам там устраивайся, если считаешь гостиницу таким приятным местом. Мне нравится здесь, и я остаюсь.

– Почему ты упрямишься?

– Спроси об этом себя, Эдвин, и, возможно, получишь ответ, – прищурился Марстон.

– Я не понимаю, о чем ты…

– Ну, не притворяйся. Думаю, у нас одинаковые мотивы.

– Правда, Марстон, я не понимаю.

– Тут все просто, – рассмеялся его собеседник. – Я нахожу мисс Уэр очень интересной молодой леди, и мне нравится быть рядом с ней. А тебе разве нет?

Мистер Кармел покраснел, но быстро взял себя в руки.

– Меня не было больше месяца, – зло сказал он, – и сегодня я снова надолго уезжаю.

– Слабость сознания! Подобная сентиментальная слабость иногда передается по наследству, – с ухмылкой произнес Марстон, и Кармел вздрогнул.

Стояла такая тишина, что было слышно, как тикают маленькие французские часики на каминной полке, которые Ребекка заводила каждую неделю.

– Твой злой язык, – наконец сказал Эдвин Кармел с усилием, – не заставит меня отказаться от своего долга.

– Долга! Конечно, это всегда долг: ревность незнакома человеку в духовном сане. Но есть отличие. Ты не можешь сказать, о чем я думаю, ты всегда предполагаешь худшее в людях. Долг! И в чем заключается твой долг?

– Предупредить мисс Уэр и ее гувернантку, – тут же ответил Кармел.

– Предупредить о чем?

– Что в дом проник злодей.

Марстон вскочил, сжав кулаки. Но Кармела не ударил. Он задумался и сказал:

– Послушай, я не поступлю с тобой так, как поступил бы с любым другим мужчиной. Ты хочешь, чтобы я ударил тебя, иезуит, и влип тем самым в неприятности. Но я не выставлю себя дураком. Я скажу, что сделаю с тобой: если ты посмеешь опозорить меня перед кем-то словом или намеком, я обращусь в полицию и расскажу всю историю, за которую ты держишься, и, когда ее услышит мир, мы посмотрим, кому она навредит больше – тебе или мне. Ну, мистер Кармел, ты предупрежден. А ты знаешь, я всегда держу слово.

Побледнев, священник развернулся и вышел из комнаты.

Интересно, о чем думал этот человек, который так внезапно появился в нашем доме? Я часто размышляла над этой сценой и верю: он правда считал, что мистер Кармел не осмелится осуществить свою угрозу.

Глава XV

Предупреждение

Мы не слышали, как приехал мистер Кармел, он просто вошел в нашу комнату, и мне даже хотелось ущипнуть себя – не видение ли это? Он пробыл совсем недолго, и о его визите не осталось ни следа, кроме письма, которое Лаура держала в руках. «Мисс Уэр и мисс Грей. Мэлори» – значилось на нем.

Когда мы развернули его по прошествии пяти минут, мы прочли следующее:

«Юные леди!

Я многое знаю о джентльмене, которому вы позволили остаться в доме, примыкающем к вашему. Хочу заверить вас, что нет знакомства более предосудительного и опасного, особенно для молодых леди, живущих так уединенно, как вы. Не думаю, что осторожность окажется чрезмерной, если вы решите отвергать все его возможные ухаживания.

Ваш верный друг Э. Кармел».

От шока я потеряла дар речи. У меня не было оснований не доверять мистеру Кармелу, и я была очень напугана. Расплывчатость его послания вселяла еще большую тревогу. Лаура думала так же. Какие мы были глупые! Но как выгнать из дома этого человека? С кем посоветоваться? Что делать?

Сначала мы вообразили, что приютили грабителя или убийцу. Однако по некотором размышлении нашли, что письмо мистера Кармела не содержит столь ужасный вывод. В том, что мы будем действовать в соответствии с его советом, не было сомнений, и я винила себя за то, что позволила себе начать знакомство.

В огромном волнении я отправила записку миссис Джермин, предупредив, что не поеду кататься на лодке. Предупреждать незнакомца я и не собиралась: он встретится с миссис Джермин на причале и узнает о моем решении.

Пробило два часа. Пришла старая Ребекка и сказала, что джентльмен, остановившийся у нас, спросил, уехал ли мистер Кармел, а узнав, что уехал, разразился смехом, едва Ребекка вышла из комнаты. Она слышала, как он говорил сам с собой и смеялся как сумасшедший.

– Никогда и представить не могла, что услышу такое от человека, который всего лишь пару дней назад избежал смерти!

Ее рассказ усилил нашу нервозность. Возможно, этот человек – душевнобольной, возможно, сопровождавший его санитар утонул. Чего мы только ни напридумывали, и наша тревога возрастала как на дрожжах.

Примерно час спустя, когда я проходила через холл, мне показалось, что кто-то стоит снаружи у окна, выходящего на лестницу. Окно было затянуто сеткой, и если смотреть снаружи, она мешала разглядеть что-либо. Зато мне внутри все было прекрасно видно. Мне и в голову не приходило, что наш подозрительный гость осмелится так близко подойти, но вот он, собственной персоной, притаился у большого вяза. Но смотрел он не на дом, а на кого-то, кто двигался по аллее. Я не могла отвести от него глаз. Он хмурился, сжав губы: его поведение выдавало настороженность. И тут он мрачно улыбнулся.

Это была та самая улыбка, о которой рассказывал доктор Мервин… Я испугалась. Ничто не мешает этому человеку повернуть дверную ручку и войти в холл. В два шага подлетев к двери, я закрыла ее на задвижку. Потом вернулась к окну, но мужчина исчез.

За кем он следил? И почему ушел?

Вдруг мне пришло в голову, что он может быть одним из тех, кто на заметке у властей, и мистер Кармел мог послать за ним констеблей.

Затаив дыхание, я ждала у окна, чтобы посмотреть, что будет дальше. Через минуту с той стороны, откуда я ждала появления группы крепких констеблей, появилась моя хрупкая подруга Лаура Грей: она шла по дороге, чтобы встретить мистера и миссис Джермин.

Вдохновленная подкреплением, я тут же открыла дверь и смело выглянула наружу.

– Вы его видели? – воскликнула я.

– Кого? – испуганно спросила Лаура.

– Быстрее в дом, – скомандовала я и, когда она вошла, снова крепко заперла дверь. После чего продолжила: – Этого человека… Он только что был у вяза.

– Нет, я его не видела… Я подсчитывала ущерб – бурей повредило тринадцать деревьев.

– Будем держать дверь запертой, чтобы он не вошел, – сказала я. – Нам придется выдержать осаду. Мне жаль, что мистер Кармел не рассказал нам больше, но я не думаю, что он бы оставил нас одних, если б считал его разбойником. А если этот человек и правда разбойник, то… то очень благородный.

– По-моему, мистер Кармел просто хотел предупредить нас, чтобы мы не поддерживали знакомства. В его письме говорится только об этом.

– Жаль, что мистер Кармел не остался, – вздохнула я.

Полагаю, что миссис Джермин вовремя получила мою записку и прогулка на лодке прошла хорошо и без меня. Подозрительный незнакомец больше не появлялся у дома, и ничего странного не случилось.

Прошел еще один вечер, наступило утро. «Нашему гостю так и не пришло ни одного письма, – поспешила сообщить нам Ребекка Торкилл, что, по ее мнению, было знаком того, что он останется в Мэлори еще на день. – Пока не придут деньги, он не сможет уехать».

Доктор Мервин рассказал нам, с его обычной точностью относительно дел других людей, когда заглянул к нам, проведав пациента, что тот на утро после появления отправил письмо, адресованное Лемюэлю Блаунту, эсквайру, Брантон-стрит, 5, Риджентс-парк. При обращении к лондонскому справочнику в читальном зале библиотеки доктор установил, что «Лемюэль Блаунт» действительно существует, но никаких подсказок, которые могли бы привести к какому-либо выводу, он не нашел.

Наша паника понемногу улеглась – ненавязчивое поведение незнакомца значительно способствовало этому. Я не могла смириться с длительным сидением взаперти, поэтому мы с Лаурой собрались с духом и осмелились поехать в маленьком экипаже в Кардайлион, собираясь кое-что купить.

Глава XVI

Сомнения

Все утро я напрасно искала пожелтевший лист почтовой бумаги. На нем были строфы очень красивого стиха. По крайней мере, так я думала когда-то. Мне было любопытно, какими я найду эти строфы сейчас, после стольких лет. Возможно, стих был позаимствован у кого-то – теперь-то я знаю больше, чем в юности, – но даже сейчас я могу сказать, что тот, кто писал записку, обладал остротой ума, которая способствует появлению красивых стихов.

Но снова расскажу все в подробностях. В тот день на подоконнике комнаты, где мы пили чай, я нашла записку, адресованную «Мисс Этель». Лауры Грей рядом не было. А если б была, у нас мог возникнуть спор относительно этой записки – стоит ли ее читать. Я не сомневалась, что она от нашего гостя, поэтому мгновенно открыла и прочла ее.

Во время наших немногочисленных встреч я несколько раз замечала плохо скрываемую нежность во взглядах незнакомца. Молоденькой девушке всегда приятна такая лесть. И в конце концов, что может знать мистер Кармел об этом молодом человеке? Если они и правда знакомы, какой мотив был критиковать его? Кем бы ни был незнакомец, он говорил и выглядел как джентльмен. Ему не повезло, и в настоящий момент, романтично думала я, он целиком зависит от нашей доброты.

Так или иначе, но получить стихи было очень приятно для моего самомнения, а лесть самих строк была очаровательна.

Я хорошо спрятала записку. Я любила Лауру Грей, но в глубине души боялась ее – знала, что она будет категоричной, – и поэтому не сказала ей ни слова. При первом появлении сердечных дел мы становимся осторожными и скрытными, и большинство девушек превращается из котят в кошек.

Было уже ясно, что он не собирается переезжать от нас в гостиницу. А незадолго до чая пришла Ребекка Торкилл и рассказала новость:

– Этот бедный молодой человек, он очень плох. Лежит, приложив ко лбу платок, смоченный в одеколоне, и послал в город за лекарством. Конечно, его поведение могло бы быть лучше, но все же мне стало его жалко. Он говорит: «Миссис Торкилл, ради всего святого, ступайте как можно тише и закройте ставни от солнца». Я закрыла, а он и говорит: «Мне плохо, я могу не дожить до утра. Мой постоянный доктор говорит, что эти головные боли очень опасны, потому что исходят из позвоночника». – «Может быть, вызвать доктора Мервина, сэр?» – спросила я. «Нет, – ответил он, – я об этом знаю больше, чем ваш доктор Мервин, и если заказанное лекарство не поставит меня на ноги, то я пропал». И правда, он стонал, будто душа отделяется от тела… Хорошенькое дело, если он умрет здесь! Мы ведь даже не знаем, откуда он и как его имя. Чудны дела твои, Господи… Спасти от утопления, чтобы умереть здесь от головной боли. В доме ни одного мужчины, Томас Джонс по делам уехал… Как вы думаете, что лучше нам сделать, мисс Грей? – обратилась она к гувернантке.

– Думаю, если ему станет хуже, вы должны послать за доктором, не спрашивая его разрешения, – ответила она. – Если это опасно, то без консультации не обойтись. Как неудачно получилось…

– Ну, так я и думала, – закивала экономка. – Теперь все будут болтать, что мы дали ему умереть, не оказав помощи. Надо поддерживать воду в котле горячей, на случай если он захочет принять ванну. Он сказал, что однажды уже разбивал голову у виска и что по несчастью именно в этот висок получил удар во время кораблекрушения. Ох, да поможет нам Бог!

Миссис Торкилл поспешила покинуть комнату, оставив нас в весьма неловком положении, однако Лаура была рада тому, что этим вечером незнакомец не выйдет из дома, пусть и по ужасной причине.

Отгорал холодный осенний закат, птицы пели прощальные песни из густого плюща над стеной, и мы с Лаурой, каждая со своим секретом, с преувеличенным отчаянием и тревогой обсуждали за чаем шансы на исход болезни незнакомца.

Но наш разговор прервали. За окном, которое вследствие теплого вечера мы оставили открытым, прозвучал ясный мужской голос, который обратился к нам «мисс Этель и мисс Грей».

Неужели вернулся мистер Кармел? Господи, нет! На месте мистера Кармела стоял незнакомец. Руки его лежали на том же месте подоконника, что и руки мистера Кармела, а колено – на той же каменной скамейке. Раньше я не замечала, насколько сурово лицо незнакомца: контраст между чертами, которые я ожидала увидеть, и тем, что я видела, раскрыл его характер, чему способствовал тусклый красный луч, который коснулся его, придав его образу меланхолии.

Его появление было так неожиданно, словно он был призраком. Он возник прямо в разгар дискуссии о том, что нам делать, если незнакомец умрет в доме приказчика. Я не могу сказать, что почувствовала Лаура Грей, помню только, что сама несколько секунд глядела в его смеющееся лицо, едва понимая, реален он или нет.

– Надеюсь, вы простите меня. Надеюсь, я не слишком навязчив, но я только-только оправился от ужаснейшей головной боли и нахожусь в таком состоянии и настроении, что не подумал, насколько я дерзок, нанося вам этот визит.

Мы с мисс Грей были слишком смущены, чтобы сказать хоть слово. Но он спокойно продолжил:

– С тех пор как вы дали мне убежище после кораблекрушения, у меня был гость – очень неожиданный. Конечно, я не о докторе. Ко мне нагрянул мой старый знакомый, Кармел. Я знал его в Оксфорде и совсем не ожидал увидеть снова.

– О! Вы знаете мистера Кармела? – спросила я; мое любопытство преодолело нежелание говорить.

– Знаю? Полагаю, что да, – рассмеялся он. – Вы его тоже знаете?

– Да, – ответила я, – но не очень хорошо: наше знакомство немного формально из-за того, что он священник.

– Но вы ведь правда его знаете? Я думал, он просто хвастался, когда так сказал, – казалось, наш собеседник чрезвычайно удивлен.

– Да, мы его знаем. Но почему это показалось вам столь маловероятным?

– О, я этого не говорил. – (Но все равно казалось, что он предельно взбудоражен.) – Я и не предполагал, что когда-нибудь встречу его снова, потому что он должен мне немного денег и, похоже, скрывается. Кроме того, он затаил обиду на меня. Есть люди, которые без причины вас ненавидят, то есть боятся, что одно и то же. К несчастью, я кое-что слышал о нем – случайно, клянусь честью, ибо я определенно никогда не имел удовольствия знать его близко. Не думайте, что мы сошлись характерами. Я и не представлял, что мой оксфордский знакомый – тот самый мистер Кармел, который, как мне сказали, снял дом у мистера Уэра. Уверяю вас, я бы не заговорил с мистером Кармелом, встреть я его в другом месте, но я не мог не сказать ему, как удивлен, узнав, что он обосновался здесь. Он умолял, чтобы я не поднимал шума, и сказал, что уедет, даже не сняв шляпы. Если он действительно уехал, я не стану никого беспокоить из-за него. Естественно, мистер Уэр посчитает меня наглецом, если я вмешаюсь в это дело.

Далее он перешел к менее неудобным темам и говорил очень приятно. Я видела, что при каждом удобном случае Лаура Грей смотрит на него: она сидела значительно глубже в тени, чем мы с ним, и ей удобно было делать это.

– Мне жаль, мисс Уэр, – сказал он, – что скоро я снова буду при деньгах. Мои друзья, должно быть, уже отправили мне крылья – те крылья, что приходят по почте и уносят нас куда угодно. Мне ужасно жаль, ибо я влюбился в это место. Я его никогда не забуду. – Последние слова он сказал так тихо, чтобы услышала их только я. Как я говорила, я сидела намного ближе к окну, чем Лаура.

В этом незнакомце для меня, деревенской девушки, совершенно неопытной в распознавании оттенков голоса, манер и взглядов, которые городские молодые леди понимают сразу и сразу раскусывают своих ухажеров, было очарование, перед которым таяли все мои подозрения и тревоги. Голос был низким и приятным, он был оживлен, добродушен и ироничен, и его лицо, хотя и своеобразное, скорее мрачное, чем веселое, по-прежнему казалось мне красивым.

Несколько минут он говорил со мной в таком тоне. Случайно взглянув на Лауру Грей, я была поражена гневным выражением ее обычно спокойного и нежного лица. Я подумала, что она раздражена тем, что он направил свое внимание только на меня, и, признаться, была рада своему триумфу.

– Этель, дорогая, – сказала она, – вам не кажется, что воздух довольно свеж?

– О, надеюсь, что не кажется, – почти прошептал он мне.

– Свеж? – сказала я. – Напротив, мне он кажется душным.

– Если вы находите воздух холодным, мисс Грей, полагаю, вы поступите мудро, если подальше отсядете от окна, – сказал мистер Марстон рассудительно. (Теперь я буду называть его этим именем.)

– Я боюсь вовсе не за себя, – ответила она, подчеркнув это «не за себя». – Мне неспокойно за мисс Уэр. Этель, я правда думаю, что вам лучше отодвинуться от окна.

– Но уверяю вас, мне вполне комфортно, – возразила я и увидела, что мистер Марстон взглянул на Лауру со злобной усмешкой. Я не поняла ее значения.

– Вижу, у вас есть пианино, – сказал он очень тихо, так, чтобы слышала только я. – Мисс Грей, конечно, играет?

– Да, и очень хорошо.

– Ну, тогда вы не против попросить ее что-нибудь сыграть?

Мне и в голову не пришло, что он просто хочет занять ее чем-то, чтобы Лаура слышала только свою музыку, пока он говорит со мной.

– Лаура, вы сыграете ту вещь Бетховена, которую репетировали вчера? – попросила я.

– Не сегодня, дорогая: не думаю, что я смогу, – ответила она, и, как мне показалось, голос ее прозвучал странно.

– Возможно, если бы мисс Грей знала, – сказал мистер Марстон, улыбаясь, – что она чрезвычайно обяжет пережившего кораблекрушение, который готов оказать ей любую услугу в ответ, то она бы уступила.

– Чем больше вы ожидаете, что я сыграю, тем меньше я расположена это делать, – отвергла она его просьбу, которая была высказана, как мне опять же показалось, в ироничном тоне. Возможно, фраза предполагала иное значение, и ответ также был дан именно на это скрытое значение.

– Но почему нет? Умоляю, сыграйте.

– Разве я не помешаю вашей беседе? – пожала она плечами.

– Я не принимаю такую отговорку, – улыбнулся он. – Я обещаю – а вы, мисс Уэр? – говорить только при самой крайней необходимости. Так мы уладили этот вопрос? Прошу, начинайте.

– Нет, сегодня я не играю, – сказала она.

– Кто бы мог подумать, что мисс Грей так решительна и так не любит гармонию! Ну, полагаю, мы бессильны: мы не можем уговорить ее, мы можем только сожалеть.

Я с любопытством посмотрела на Лауру, которая встала, придвинула стул к окну и снова села.

Мистер Марстон молчал. Я никогда не видела человека злее, хотя он улыбался. Его белые зубы и яркие белки глаз еще больше подчеркивались темной кожей. Все это неприятно озадачило меня. Если мистер Марстон и хотел сорваться на мисс Грей, то он сдержался. Понятно почему – случился бы скандал, который напугал бы меня, а он не мог этого допустить.

Он продолжал болтать с нами в самой что ни на есть добродушной манере, время от времени нашептывая что-то только мне. Как разительно отличался этот веселый, безрассудный и – скрытно – почти нежный разговор от холодных разговоров воздержанного мистера Кармела, в которого этот темнолицый светский человек так быстро подорвал мою веру!

Все это время Лаура Грей была неспокойна, зла и напугана, хотя и принимала участие в беседе. Я думала, что она завидует, но я так ее любила, что это не сердило меня.

Солнце зашло. Сумерки нашли нашего гостя у окна: поставив колено на скамейку, а локти на подоконник, он рассуждал – как я думала, совершенно прелестно – о важном и неважном и намекал о множестве приятностей.

Наконец моя гувернантка, воспрянув духом или поддавшись панике, что часто ведет в одном направлении, сказала тихо, но категорично:

– Этель, я ухожу.

Конечно, я могла только подчиниться. Признаюсь, я разозлилась. Но показывать свое недовольство перед мистером Марстоном было бы недостойно, и я уступила с небрежной веселостью. Молодой человек неохотно попрощался с нами, Лаура захлопнула окно и закрыла его на щеколду с каким-то неуместным подозрением.