Тень за спиной

Глава первая

Я гуляла по осеннему парку, наблюдая за людьми. Воздух был холодным и прозрачным, он обжигал губы, а из носа шел пар – призрачный, как и все, что осталось от меня прежней. Я завороженно следила, как парочка напротив кормит с руки наглых воробьев, их смех звенел в тихом воздухе. Молодая мама катила коляску, что-то напевая. Обычная жизнь. Чужая жизнь. Сверху, бесшумно и неспешно, упал желтый лист. Кленовый. Идеальной формы, будто вырезанный искусным мастером. Он плавно закружился в воздушном танце и приземлился мне на плечо, зацепившись за шерсть старого свитера. Я замерла.

– Ну что, – словно сказал он безмолвно. – Начнём знакомство.

Я аккуратно сняла его с себя, держа за черенок. Лист был холодным и чуть шершавым. Я повертела его в пальцах, глядя на причудливый узор прожилок. Карта моей собственной, скомканной и бессвязной жизни.

– Меня зовут Ольга – представилась я ему.

Ольга, которой двадцать шесть. Ольга, которая боится громких шагов за дверью. Ольга, которая вздрагивает от звука смс. Ольга, у которой на боку, под этим самым свитером, цветет сине-багровый синяк болезненный трофей от вчерашнего скандала. Всего лишь из-за не вовремя выключенного чайника. Я разжала пальцы, и лист, подхваченный порывом ветра, снова полетел, чтобы исчезнуть в груде себе подобных. А я потянула руку к лицу, поправив воротник, и украдкой посмотрела на часы. Ровно час до прихода Павла. Сердце привычно и гулко стукнуло в груди, посылая по телу волну тревоги. Блаженное одиночество прогулки закончилось. Пора возвращаться. Нужно успеть зайти в магазин, купить те стейки, которые он любит, и свежую зелень. И чтобы пакет был от того мясного, а не от соседнего. Он всегда замечал. Я глубоко вздохнула, впустив в легкие холод, и повернула в сторону дома. Того самого места, которое давно перестало быть домом, а превратилось в клетку с позолотой. Мои шаги, еще недавно такие легкие, снова стали тяжелыми и отмеренными. А в спину, казалось, мне дышала тень, моя личная, неотступная тень. И имя ей был Павел.

Я вернулась домой. Тишина в квартихе была гулкой, натянутой, как струна. Не та уютная тишина, когда можно расслабиться, а тревожная, полная ожидания. Я поставила сумку, механически налила себе чашку черного кофе. Павел не любил, когда я добавляла молоко, говорил, это несерьезно. С чашкой в руках я подошла к окну, обхватив ладонями горячий фарфор, пытаясь украсть у него хоть каплю тепла. За окном медленно спускались сумерки, зажигая в окнах напротив такие же, казалось, тихие и спокойные жизни. Я поправила рукав свитера, грубая шерсть намертво прилипла к синяку на запястье – еще одном напоминании о вчерашнем «недоразумении». Он просто слишком сильно схватил меня за руку, когда требовал показать телефон. Я сама виновата, что вырвалась. Мой взгляд в отражении в стекле был пустым, выцветшим, будто кто-то вытер из моих глаз все краски. Я не видела ни заката, ни голубей. Я видела только цифры, мерцающие в голове красным, как таймер бомбы. Тридцать семь минут до прихода Павла. До щелчка ключа в замке, до тяжелых, уверенных шагов в прихожей, до взгляда, который в первую секунду оценит меня, квартиру, настроение. Адреналин, кислый и знакомый, ударил в виски. Я отставила недопитый кофе и схватила кошелек. Продукты. Нужно успеть купить продукты, которые он любит. Стейки, обязательно от мясника с рынка, а не из супермаркета. Свежий розмарин. И красное вино, то самое, из региона Бордо. Он всегда замечал подмену. Он замечал всё. Я натянула куртку и, уже выходя из квартиры, на секунду застыла, прислушиваясь к тишине. Она все так же зловеще гудела. Я резко дернула дверь и вышла на лестничную клетку, стараясь не оборачиваться. Но чувство было знакомым и назойливым, будто чья-то невидимая рука уже легла мне на плечо, готовая в любой момент развернуть и прижать к стене.

Магазин находился в нашем же доме, и эта мысль почему-то всегда приносила жалкое утешение: хоть здесь, в этих стенах, подъезде и лифте, я была в относительной безопасности. Я быстро собрала всё необходимое: стейки, зелень, бутылку того самого вина. Действовала на автопилоте, сверяясь с внутренним списком, как робот, выполняющий программу. У кассы никого не было, кроме Галю, пожилой женщины, которая работала здесь, кажется, вечно. Она видела, как мы с Павлом только заселились, счастливых и улыбающихся. Теперь она чаще видела меня одну, с потухшим взглядом.

– Оленька, – кивнула она, принимая продукты. Её взгляд скользнул по моему лицу и задержался. Я почувствовала, как внутренне сжимаюсь. Я тщательно маскировала синяк под глазом слоем тонального крема, но свет в магазине был ярким, беспощадным.

Галя наклонилась чуть ближе, понизив голос до шепота, полного неподдельной жалости.

– Новый «друг»? – спросила она, едва слышно.

Что-то во мне оборвалось. Не злоба, а какая-то ледяная, горькая усталость. Притворяться больше не было сил. Я встретила её взгляд и коротко улыбнулась, уголки губ дрогнули.

– Нет, старый, – мой голос прозвучал ровно и пусто. Затем я оттянула рукав свитера, обнажив свежий, сине-багровый ореол на запястье. – А вот новый.

Глаза Гали расширились от ужаса. Она беспомощно покачала головой, что-то бормоча под нос:

– С вас семьсот тридцать четыре рубля, -: сказала она уже громко, срываясь, стараясь вернуться к нормальности.

Я молча протянула купюру. Мои пальцы были ледяными. Я знала, что она пожалела меня. Но в тот момент я ненавидела её жалость почти так же сильно, как ненавидела себя за эту слабость. Она была живым доказательством того, что всё видно. Что моя тайна, не тайна, а всеобщее достояние, предмет шепотков за спиной.

– Держитесь, Оля, – тихо сказала Галя, протягивая сдачу.

– Спасибо, стараюсь.

– Почему ты всё это терпишь? – выдохнула Галя, забыв о кассе и деньгах. Её шёпот стал громким, полным отчаяния за меня. – Оленька, милая, беги от него. Пока не стало поздно.

Эти слова, как ножом, прорезали тот защитный кокон апатии, в котором я существовала. «Беги». Какое простое, такое невозможное слово. Я посмотрела на её морщинистое, испуганное лицо, и комок подкатил к горлу. Притворяться больше не получалось.

– Не могу, Галина Викторовна, – мой голос сорвался, став тонким и надтреснутым, как у потерявшегося ребёнка. Я снова натянула рукав, пряча синяк, пряча стыд. – С радостью бы, Вы не представляете, как бы я с радостью…

Я не договорила, просто покачала головой, вбирая воздух, который казался густым и тяжёлым, как сироп. Слёзы, которых я себе не позволяла, предательски подступили к глазам, застилая мир влажной пеленой.

– Он найдёт, – ответила я, уже обращаясь не столько к ней, сколько к самой себе, к своему вечному страху. – Он сказал, что если я уйду, он убьёт. Или найдёт. И тогда…

Я не стала договаривать. Смысл висел в воздухе между нами, холодный и неоспоримый. Галина Викторовна протянула руку через стойку, дотронулась до моей кисти, быстрый, тёплый, материнский жест.

– Есть люди, которые помогут. Приюты какие-то.Мой племянник в полиции…

– Нет! – это вырвалось у меня резко, почти испуганно. Я отшатнулась, как от огня. Полиция, приюты – это были бы громкие звуки, следы, действия. А Павел был охотником. Любой шум только приблизил бы его. – Вы ничего не понимаете. Он всё знает. Он везде.

Я схватила пакет с продуктами, который вдруг стал невыносимо тяжёлым.

– Спасибо вам. Но никому. Пожалуйста.

Развернулась и почти побежала к выходу, чувствуя её беспомощный взгляд у себя в спине. Его взгляд я почувствую позже. А пока счётчик в голове безжалостно отсчитывал последние минуты тишины. Двенадцать минут. Я мчалась не домой, а навстречу приговору.

Глава вторая

Я стояла у плиты, пытаясь приготовить ужин на скорую руку. Руки сами выполняли привычные движения – включила конфорку, плеснула масла на раскаленную поверхность, выложила стейки. Шипение жира было единственным звуком, нарушающим гнетущую тишину. А в голове, словно заевшая пластинка, крутился разговор с Галиной Викторовной. «Почему ты всё это терпишь? Беги от него». Она была права. В чем-то простом и очевидном, доступном любому нормальному человеку, она была абсолютно права. Нужно было уходить. Еще вчера. Еще месяц назад. Еще год назад. Но за этим простым «нужно» следовало страшное и неизбежное но. Но он найдёт. Эта мысль въелась в мозг, отравляя любую попытку надежды. Он найдет. Он всегда находил. В прошлый раз, когда я сбежала к подруге Юле на другой конец города, он явился под дверь через три часа. Стоял с цветами и таким ледяным спокойствием во взгляде, что у Юли потом тряслись руки. Он просто «почувствовал», где я. Он всегда чувствовал. У него был нюх хищника на мою слабость и страх. Я перевернула стейк, наблюдая, как мясо покрывается румяной корочкой. Идеально, как он любит. Работать он мне не разрешал. Сначала это подавалось как забота: «Я достаточно зарабатываю на нас двоих, сиди дома, отдыхай, занимайся собой». Потом «забота» сменилась железной аргументацией: «В офисе полно мужиков, которые будут на тебя смотреть. Ты не справишься с нагрузкой. Ты слишком наивная».

Ревность. Она была не эмоцией, а системой тотального контроля. Каждый мой выход из дома – это целая операция. Нужно было иметь алиби, маршрут, доказательства. Парк рядом был моей отдушиной. Моей крошечной, украденной свободой. Эти короткие прогулки, когда я могла дышать полной грудью, не оглядываясь по сторонам каждые пять секунд, были для меня как глоток воды в пустыне. Я гуляла, смотрела на людей, на собак, на детей, и на минуту представляла, что я одна из них. Обычная. Свободная. Дым от пригоревшего масла щипнул за глаза, и я вздрогнула, снова вернувшись в реальность. Сковорода. Нужно было следить за сковородой, а не витать в облаках. Я сбавила огонь, сердце бешено колотясь. Эти мысли были опасны. Они будили тоску по другой жизни, а за тоской приходила ярость. А ярость была непозволительной роскошью. Она делала тебя неосторожной. Я поставила таймер на телефоне. До его прихода оставалось пять минут. Ровно столько, чтобы разложить еду по тарелкам, налить вино и сделать свое лицо спокойным, почти улыбающимся. Стереть с него все следы мыслей о парке, о Гале, о свободе. Ведь он всегда находил. Не только мое местоположение. Он находил мои тайные мысли. Читал их по моим глазам. И тогда шипение на сковороде сменялось другим, более страшным звуком – звуком его тихого, леденящего душу голоса, который спрашивал: «О чем это ты тут так задумалась, моя хорошая?» И никакой парк в мире не мог спасти от этого. Пока руки автоматически раскладывали салат, сознание отступило назад, в тот день, когда эта каторга только начиналась под маской счастья.

Три года назад. Мы встретились в кофейне. Дождь лил как из ведра, и я заскочила в первое попавшееся место, промокшая до нитки. Он сидел за соседним столиком с ноутбуком. Первое, что я заметила – его руки. Сильные, с длинными пальцами. И улыбка. Она была теплой, как первый луч солнца после грозы.

– Кажется, потоп смыл вас прямиком сюда, – сказал он, и в его глазах плескалась не насмешка, а самое настоящее участие. – Разрешите предложить согревающий капучино? Выглядите вы, простите, как котенок, которого выгнали на улицу.

Я смутилась, но согласилась. Он был очаровательным. Не навязчивым, а внимательным. Расспрашивал о моей работе, о книгах, которые я люблю, слушал, не перебивая. Он казался тем самым принцем из грёз, воплощением всех тех историй, которые я читала в юности. Умный, успешный, с прекрасными манерами. Через две недели он засыпал меня цветами, через месяц признался в любви. Мир казался ярким и безоблачным. А потом был тот самый первый звоночек. Тихий, почти незаметный. Мы ужинали в ресторане, и мне пришло сообщение от коллеги, Алексея. Мы работали над общим проектом, и он спрашивал о деталях. Я, недолго думая, ответила прямо за столом. Павел улыбался, но его улыбка вдруг стала какой-то… напряженной.

– И кто этот счастливец, что отвлекает тебя от нашего вечера? – спросил он легким, будто шутливым тоном.

– Да так, коллега, Алексей, – отмахнулась я. – По работе.

– Алексей… – он протянул имя, как бы пробуя его на вкус. – А он часто пишет тебе после десяти вечера? Надо же, какая самоотдача.

В его голосе не было гнева. Только легкая, едва уловимая ревность, поданная под соусом заботы. Мне тогда даже польстило. «Он так сильно меня любит, что ревнует к первому встречному», – подумала я, глупая.

– Не будь глупым, – улыбнулась я ему в ответ. – Это просто работа.

– Конечно, прости, -:он тут же смягчился и взял мою руку в свою. – Просто я так скучаю по тебе весь день, что мне жаль тратить на кого-то еще даже секунду нашего времени.

Тогда эти слова показались мне романтичными. Резкий звук таймера выдернул меня из прошлого. Я вздрогнула и потянулась к телефону, чтобы его выключить. Сердце бешено колотилось. Теперь эта «романтика» оборачивалась другим, горьким послевкусием. То, что тогда казалось милой ревностью, было первым трещинкой, первым кирпичиком в стене, которая теперь окружала меня со всех сторон. Я сделала глубокий вдох, заставила уголки губ поползти вверх в подобие улыбки и поставила тарелки на стол. Ключ щёлкнул в замке. Он был дома. Звук заставил меня вздрогнуть, обрывая тяжёлые воспоминания, но они, словно призраки, остались стоять за спиной, наполняя воздух невидимым напряжением. Я успела сделать последнее движение – поставить его тарелку на стол, – когда дверь открылась.

Два года назад. Тот корпоратив. Я так редко виделась с коллегами вне работы, так редко позволяла себе расслабиться. Мы с девчонками смеялись, болтали, выпили по бокалу вина. Я отправила Павлу сообщение: «Задержусь немного, у нас небольшой праздник». Он ответил сухо: «Ок». Когда я вернулась, было уже около одиннадцати. Он сидел в гостиной в темноте, освещённый только мерцающим экраном телефона. Воздух был ледяным.

– Весело было? – спросил он тихо. Слишком тихо.

– Да, – осторожно ответила я, снимая пальто. – Мы…

– Я думал, ты работаешь в бухгалтерии, а не в отделе развлечений, – он перебил меня, поднимаясь с кресла. Его фигура казалась огромной в полумраке. – Кто был? Тот Алексей?

– Паш, ну при чём тут… – начала я, но он резко шагнул вперёд.

– При том, что я не намерен делить свою женщину с какими-то алкоголиками с работы! – его голос гремел, заставляя меня инстинктивно отпрянуть. – Уходишь с работы. Завтра же пишешь заявление.

В голове у меня всё перевернулось. Работа была моим последним клочком независимости, окном в другой мир.

– Нет, – вырвалось у меня. Впервые я сказала ему «нет». -:Я не буду уходить. Это моя работа.

Он замер. Тишина стала звенящей. Затем он медленно, почти театрально, подошёл ко мне вплотную. Его лицо исказила гримаса, которую я видела впервые.

– Что ты сказала?

– Я сказала, что не уйду, – ответила я, чувствуя, как подкашиваются ноги.

Удар был стремительным и оглушающим. Не по лицу, он пришёлся по плечу, таким сильным и тупым, что я отлетела к стене, задохнувшись от боли и шока. Слезы брызнули из глаз сами собой.

– Ты меня ударил… – это было всё, что я смогла выжать из себя.

Он не ответил. Я, не помня себя, рванулась к двери, выскочила на лестничную клетку, в одних носках. Бежала, не видя ничего перед собой, рыдая. Я не знала, куда бегу, знала только прочь. Он нагнал меня у лифта. Схватил за руку так, что кости хрустнули.

– Куда? – его голос был холодным и ровным, как сталь. Он прижал меня к стене, своим телом заслонив от всего мира. Я чувствовала его дыхание на своем лице. – Ты куда это собралась, а?

Я рыдала, не в силах вымолвить ни слова.

– Запомни раз и навсегда, – он приблизил губы к самому моему уху, и его шёпот был страшнее любого крика. – Не смей. Больше. Перечить. Мне. Поняла?

Я кивнула, захлёбываясь слезами, униженная, разбитая, сломленная. На следующий день я написала заявление по собственному желанию. Павел вешал куртку в прихожей. Его взгляд скользнул по накрытому столу, по мне, застывшей с салфетками в руках.

– Паша, привет, – выдавила я, и голос мой прозвучал неестественно бодро. – Ужин готов.

Он медленно подошёл, остановился передо мной. Его глаза, как сканеры, изучали моё лицо.

– Что-то случилось? – спросил он мягко. – Ты какая-то нервная.

– Нет, всё хорошо, – я улыбнулась ещё шире, чувствуя, как трещит маска. – Просто устала немного.

Он протянул руку и провёл пальцами по моей щеке. Ласково. Но его прикосновение обжигало, как раскалённое железо. Оно напоминало о том шёпоте на лестничной клетке. О том, что это спокойствие – обманчиво. И что стена вокруг меня стала только выше и прочнее.

Глава третья

Павел обнял меня сзади, положив подбородок на макушку. Его объятия были тяжелыми, сковывающими.

– Паша, ужин на столе, – проговорила я, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

Он молча поцеловал меня в шею и отпустил. Но вместо того чтобы пройти к столу, он протянул руку.

– Дай телефон, мой разрядился. Нужно срочно позвонить по работе.

Ложь. Грубая и прозрачная. Его телефон всегда был на зарядке в машине. По горлу сдавил комок страха. Я вспомнила свою переписку с Юлей днем. Мы обсуждали сериал, она отправила мне смешной мем со смайликом. Ничего предосудительного. Но для Павла не было ничего «непредосудительного». Я медленно, словно в замедленной съемке, протянула ему свой телефон. Пальцы дрожали. Он взял его с той же непринужденностью, с какой взял бы со стола свою кружку, и прошел в гостиную, устроившись в кресле. Я осталась стоять на кухне, прислушиваясь к тихим щелчкам. Он проверял всё. Сначала историю браузера. «Как избавиться от синяка», «приют для женщин» – эти запросы я стирала до кристальной чистоты. Потом звонки. Потом… мессенджеры. Тишина затянулась. Потом она сменилась другим звуком, ледяным и тихим.

– Оля. Иди сюда.

Я поплелась, как на эшафот. Он сидел, откинувшись на спинку кресла, и держал мой телефон перед собой, как вещественное доказательство. На экране была открыта переписка с Юлей.

– Объясни, – он ткнул пальцем в экран, в тот самый безобидный смайлик. – О чем это вы?

– Мы обсуждали сериал, Паш. Юля сказала, что главный злодей смешной, и отправила смайлик.

– Смешной, – он повторил это слово с такой ядовитой насмешкой, что мне стало физически плохо. – А почему именно вчера? В 22:34? Что было перед этим? Что ты ей такого написала, что она решила, что это уместно слать тебе «смешные» смайлики почти в одиннадцать вечера?

Его голос был тихим, но каждое слово било по нервам.

– Я ничего. Просто спросила, смотрела ли она новую серию.

– Не ври мне! – он резко встал, и я инстинктивно отпрянула. Он заметил это и улыбнулся. Улыбка была холодной и безжизненной. – Ты думаешь, я не вижу? Ты вся напряглась. Говори правду. О чем вы на самом деле говорили? Она тебе подсказывает, как от меня сбежать? А? Это она тебя надоумила спорить со мной?

Он приблизился ко мне вплотную, загораживая свет. Его дыхание обжигало кожу.

– Нет! Паша, я тебе всё сказала! Это просто смайлик!

– Ничего просто не бывает! – прошипел он. – За каждым словом, за каждым знаком стоит скрытый смысл! Я тебя знаю. Ты наивная. Ты не видишь, как люди манипулируют тобой. Эта твоя Юля, она тебя использует, чтобы влиять на тебя. Чтобы разрушить нашу семью.

Он схватил меня за подбородок, заставив посмотреть на себя.

– С сегодняшнего дня ты перестаешь с ней общаться. Поняла? Удалишь её из друзей везде. И чтобы я больше не видел этих ваших «безобидных» смайликов.

Его пальцы впивались в мою кожу. В глазах стояли слезы унижения и бессилия. Я кивнула, не в силах вымолвить ни слова.

– Хорошо, – ответила я.

Он отпустил меня, снова став спокойным и ласковым, будто ничего и не было.

– Иди, подогрей ужин. Я проголодался.

Я повернулась и побрела на кухню. Рукой я вытерла предательские слезы. А другой рукой, в кармане, я сжала телефон, который он вернул мне. Холодный кусок пластика, ставший моей тюрьмой и главным свидетелем против меня. Я знала, что завтра проверка повторится. И послезавтра. Это никогда не кончится. Но что-то внутри меня, зажатое и затоптанное, вдруг дернулось. Слова Галины Викторовны, воспоминание о том, как он ударил меня, ярость от этого унизительного допроса – всё это сложилось в одну опасную, отчаянную искру. Я остановилась посреди кухни, сжала кулаки и, не оборачиваясь, сказала тихо, но четко:

– Паш… Слушай. Она моя подруга. Почему я не могу с ней просто общаться? Я же не запрещаю тебе общаться с твоими друзьями.

Тишина в гостиной стала абсолютной. Я слышала, как в соседней квартире включили телевизор. Слышала, как за окном проехала машина. И слышала, как это молчание за моей спиной налилось свинцом и угрозой. Прозвучали медленные, тяжелые шаги. Он подошел так близко, что я почувствовала тепло его тела у своей спины. Он не касался меня, но его присутствие было физическим давлением.

– Повтори, – его голос прозвучал у меня над самым ухом. Без эмоций. Холодно, как лед.

Я не повторила. Во рту пересохло. Инстинкт самосохранения кричал замолчать, отступить, извиниться.

– Ты сравниваешь? – он продолжил тем же ровным, мертвенным тоном. – Ты сравниваешь моих друзей, с которыми я решаю рабочие вопросы, с этой шлюхой, которая учит тебя, как дерзить своему мужчине?

– Она не шлюха! – вырвалось у меня, и это была ошибка.

Он резко схватил меня за плечо, развернул и прижал к холодильнику. Дверца звякнула. Его лицо было искажено не злостью, а чем-то гораздо более страшным – холодной, безраздельной властью.

– Давай расставим точки над i, – прошипел он. – Я твой мужчина. Я обеспечиваю тебя, я забочусь о тебе, я решаю, что для тебя хорошо, а что плохо. Твои «подруги» это плохо. Они вбивают тебе в голову глупости. Они разрушают нашу семью. Поняла?

Я задыхаясь кивнула, не в силах отвести взгляд от его безучастных глаз.

– А теперь ответь мне. Ты будешь слушаться меня или продолжишь перечить, защищая ту, кому на тебя плевать?

Горло сжалось. Я пыталась сглотнуть, но не могла.

– Я буду слушаться.

Он отпустил меня, снова превратившись в спокойного, уставшего мужчину. Он даже провел рукой по моим волосам.

– Вот и умница. А то сама не знаешь, что для тебя лучше. Иди, подогрей ужин.

На этот раз я послушно кивнула и, наливая в тарелку остывший суп, смотрела в черную гладь окна на свое отражение, бледное, с огромными глазами, полными стыда и ненависти. В первую очередь к самой себе. За эту слабость. За этот страх. За то, что не смогла защитить ни себя, ни свою подругу. Искра погасла, оставив после себя лишь горстку пепла и горькое понимание: любая попытка сопротивления будет стоить слишком дорого. Я стояла у плиты, разогревая суп. Руки дрожали, и ложка громко стучала о край кастрюли. Казалось, этот стук отдается эхом в оглушительной тишине, что повисла между нами. Я чувствовала его взгляд у себя за спиной – тяжелый, изучающий, будто он видел меня насквозь, видел каждый предательский вибрации страха, что бежали по моей коже. Он не уходил в гостиную. Он сел за кухонный стол, прямо за моей спиной, и молча наблюдал. Это было хуже любой истерики. Это была пытка ожиданием. Я знала, что это не конец. Что расплата лишь отложена.

– Расскажи, – раздался его голос, заставив меня вздрогнуть. – О чем вы с ней вообще говорили? Конкретно. Хочу знать все.

Я замерла, сжимая половник. Мозг лихорадочно пытался воспроизвести дневную переписку, выискивая любые невинные фразы, которые он мог бы истолковать превратно.

– Ну она спрашивала, как мои дела, – начала я, голос предательски дрогнул. – Я сказала, что все нормально…

– Нормально? – он перебил меня. – Почему нормально? Разве у нас тут не все замечательно? Ты что, намекаешь ей, что у нас что-то не так?

– Нет! Паш, я просто так, формально ответила. Потом она скинула мем, этот смайлик и спросила, смотрела ли я новую серию. Все.

Я обернулась, пытаясь найти на его лице хоть каплю понимания. Но его выражение было каменным.

– Удаляй ее, Ольга. Сейчас.

Это прозвучало как приговор. Я медленно вынула телефон из кармана. Палец дрожал, скользя по экрану. Я нашла в списке контактов Юлю, ее улыбающуюся аватарку. Я нажала «ОК». Аватарка исчезла.

– Из мессенджеров тоже, – последовала новая команда. – И из соцсетей. Чтобы ни одной зацепки.

Я покорно открыла приложения, одно за другим, и удаляла ее везде. Каждый щелчок отзывался болью в груди. Я стирала не просто контакт – я стирала часть своей прежней жизни, последнюю ниточку, связывающую меня с миром за пределами этих стен. Когда я закончила, я показала ему телефон.

– Готово.

Он молча взял аппарат, проверил историю звонков, переписки в мессенджерах. Убедившись, что следа не осталось, кивнул и вернул его мне.

– Молодец. Видишь, как все просто, когда не пререкаешься? – Он встал и подошел ко мне, снова положив руки на мои плечи. На этот раз его прикосновение было почти нежным.

– Я же только тебя и защищаю. От дурного влияния. Ты не понимаешь, как этот мир жесток. А я твоя крепость.

Я смотрела ему в грудь, не в силах поднять глаз. Его слова, обволакивающие и ядовитые, проникали внутрь, и где-то в глубине, в самом темном уголке души, им верилось. Может, он и правда прав? Может, это я сама все порчу своим непослушанием?

– Я знаю, – тихо сказала я. – Прости.

Он наклонился и поцеловал меня в макушку.

– Все, забудем. Давай ужинать.

Мы сели за стол. Он ел с аппетитом, рассказывая что-то о работе. Я кивала, поддакивала, изображая подобие улыбки. Но внутри все было пусто. Я чувствовала себя марионеткой, у которой только что перерезали последнюю ниточку, связывающую ее с живым человеком. И теперь я была полностью в его власти. Одна.

Глава четвёртая

Это произошло вечером, через несколько дней после истории с Юлей. Я мыла посуду, а он сидел на диване и смотрел телевизор. В голове у меня все еще звенела та звенящая тишина, что осталась после удаленного контакта. Руки двигались автоматически, словно ватные. Я взяла кружку. Ту самую, с надписью «Лучшей на свете» – он подарил ее мне на годовщину, когда мы только начали жить вместе. Тогда эти слова казались правдой. Теперь иероглифы лжи. Кружка выскользнула из мокрых пальцев. Падение показалось вечным. Бело-синяя керамика ударилась о раковину, разлетелась на несколько крупных осколков и десятки мелких, разбросав их по столу и полу. Звон стекла прозвучал, как выстрел. Я застыла, смотря на осколки, сердце уйдя в пятки. Телевизор умолк. Я не сразу осмелилась обернуться. Когда повернулась, он уже стоял посреди кухни. Он смотрел не на меня, а на осколки. Его лицо было абсолютно спокойным. И от этого становилось только страшнее.

– Подожди, Паш, я сейчас все уберу… – залепетала я, хватая тряпку.

Он медленно подошел. Встал над осколками. Потом поднял на меня глаза. И в них не было ничего человеческого. Только черная, кипящая ярость.

– Ты… – его голос был тихим, хриплым от сдерживаемой злобы. – Ты специально?

– Нет! Клянусь, это случайно! Она просто выскользнула!

– Не ври! – его рык оглушил меня. Он резко двинулся вперед, и я инстинктивно отпрянула, наступив на осколок. Острая боль пронзила ступню, но я даже не вскрикнула, парализованная страхом.

– Ты всегда так! Всегда все портишь! Подарил тебе что-то хорошее, от души, а ты плюешь на это!

– Паша, прости, я…

Он не дал договорить. Резким, отрывистым движением он толкнул меня в грудь. Я не удержала равновесия и упала на пол, прямо на осколки. Они впились в ладони, в бедро. Слезы брызнули из глаз от боли и унижения.

– Ничего святого! – кричал он надо мной, его лицо было перекошено. – Круглая дура! Руки-крюки! Я рядом с тобой как на вулкане! Ходишь, как неприкаянная, все ломаешь, все роняешь! Может, тебе вообще из этой квартиры выметаться, раз ты здесь все ненавидишь?!

Я сидела на полу среди битой керамики, прижимая порезанные ладони к животу, и рыдала, не в силах остановиться. Его слова жгли больнее, чем осколки. Он посмотрел на меня с отвращением, пнул ногой самый крупный осколок и, развернувшись, ушел в спальню. Дверь захлопнулась с таким грохотом, что задребезжала посуда в шкафу. И наступила тишина. Ледяная, абсолютная. Та самая, что хуже любых криков. Я сидела на холодном полу, истекая кровью и слезами, и понимала, что он не вернется. Не поможет. Не спросит, не больно ли. Это молчание было наказанием. Собрав последние силы, я поднялась, пошла в ванную, промыла порезы. Боль была острой, но привычной. Как и чувство стыда. Как и тяжелое, давящее одиночество в центре его ледяного молчания, которое длилось до самого утра. Я сидела на краю ванны, смотря, как розовые разводы от крови растворяются в воде. Порезы на ладонях жгли, но эта боль была почти благом – она была реальной, осязаемой, в отличие от той сокрушительной пустоты, что разлилась внутри.

Из-за двери доносился мерный гул телевизора. Он смотрел футбол. Как ни в чем не бывало. Как будто не было ни разбитой кружки, ни моего падения на осколки, ни его уродливых слов. Этот привычный бытовой звук был страшнее любой тишины. Он означал, что для него инцидент исчерпан. Он выплеснул свой гнев и двинулся дальше. А я осталась сидеть с его яростью, впившейся в меня тысячью осколков. Слово «дура» звенело у меня в ушах, смешиваясь с хриплыми криками болельщиков с экрана. «Руки-крюки». Я посмотрела на свои ладони – изящные, с длинными пальцами. Когда-то я играла на пианино. Когда-то я рисовала. Теперь они только роняли и били. Я нашла пластырь, заклеила самые глубокие порезы. Действовала медленно, будто сквозь вату. Потом, опираясь на стену, пошла на кухню убирать осколки. Каждый кусочек керамики, который я бросала в мусорное ведро, отзывался глухим стуком где-то в груди. Это был звук чего-то безвозвратно разбитого. И дело было не в кружке.

Когда я нагнулась, чтобы поднять осколок с надписью «лучшей», меня вдруг затрясло. Меня рвануло к унитазу, и меня вырвало – пустой, судорожной спазмой, от которой слезились глаза. Тело отказывалось принимать эту реальность. Я доползала до уборки, вытерла пол начисто, чтобы не осталось и намека на происшествие. Потом поставила на стол его любимый чай, печенье. Ритуал примирения. Ритуал капитуляции. Он вышел из спальни уже под утро, когда я сидела, смотря в окно на светлеющее небо. Он прошел на кухню, налил себе чаю. Взгляд его скользнул по моим заклеенным пластырем рукам. Никакой реакции.

– Машину нужно отвезти в сервис, – сказал он своим обычным, ровным тоном. – После обеда.

Я просто кивнула. Он сделал глоток чая, поморщился.

– Не доложила сахара, как обычно.

Это было все. Ни слова о вчерашнем вечере. Ни «прости», ни «как ты». Только ледяное молчание, которое растянулось на весь день, на всю неделю, став новой, еще более прочной стеной между нами. И я понимала, что это молчание мое наказание. И отбывать его придется до тех пор, пока он не решит, что я достаточно наказана. Он налил себе еще чаю, его движения были размеренными и спокойными, будто вчера ничего не произошло. Он сел напротив, и его взгляд, тяжелый и оценивающий, пополз по мне, от заклеенных пластырем рук, в которых я все еще сжимала свою кружку с недопитым чаем, выше, задержавшись на бедрах, на талии. Я внутренне сжалась, чувствуя, как под этим взглядом кожа покрывается мурашками. Он отхлебнул чаю, поставил кружку на блюдце с тихим звоном и произнес бесстрастно, как констатируя погоду:

– Что-то ты поправилась, Оль. Тебе пора худеть.

У меня отвисла челюсть. Я посмотрела на него, не веря своим ушам. После всего, что случилось, после моего унижения и слез… это первое, что он говорит?

– Что? – выдавила я.

– С этого дня есть ты будешь меньше, – продолжил он, не меняя тона. В его глазах читалось лишь холодное решение.

Во рту пересохло. Сердце застучало где-то в горле.

– Что значит «меньше»? – прошептала я, уже зная ответ. Зная его. Зная, что ничего хорошего это не сулит.

Он посмотрел на меня прямо, и в его взгляде не было ни капли насмешки. Только абсолютная, тотальная власть.

– Меньше значит один раз в день. Вечером, со мной. Чтобы я мог контролировать.

В глазах потемнело. Один раз в день. Это же голодовка. Это…

– Паша, я так не могу. У меня кружится голова, если я не поем…

– Привыкнешь, – отрезал он, поднимаясь из-за стола. – Лишний вес – это болезнь. Лень. Я о тебе забочусь. Хочу, чтобы ты была здоровой и красивой.

Он подошел ко мне, положил руку мне на плечо. Его прикосновение заставило меня вздрогнуть.

– И не вздумай тайком жрать. Я все равно узнаю.

С этими словами он вышел из кухни, оставив меня сидеть с моим холодным чаем и с нарастающим ужасом в груди. Он отобрал у меня друзей. Отобрал свободу. Теперь он отбирал у меня еду. Основное, что нужно человеку для выживания. Я медленно подняла дрожащую руку и провела ладонью по своему бок. Я не поправилась. Я это знала. Это была просто еще одна точка контроля. Еще один рычаг давления, чтобы сломить, чтобы заставить исчезнуть окончательно. И самый страшный ужас вызывало то, что часть моего измученного сознания уже начала в это верить. «А может, я и правда растолстела? Может, он и правда хочет как лучше?» Я отодвинула от себя кружку. Чай в ней казался мне теперь отравой. И посмотрела на свое отражение в темном экране выключенного телефона – бледное, испуганное, с огромными глазами. Глазами голодного зверька в клетке.

Его слова повисли в воздухе, тяжелые и ядовитые. «Один раз в день». Они звенели у меня в ушах, пока я механически мыла свою единственную кружку и смотрела, как за окном просыпается город. Просыпается, чтобы жить. А я должна была готовиться к голоду. Но где-то в глубине, под слоем страха и отчаяния, шевельнулось что-то упрямое. Если уж он решил, что мне «пора худеть», значит, я могу использовать это против него. Слабая, едва заметная надежда. Я вошла в спальню. Он лежал на кровати, уткнувшись в телефон. Я остановилась в дверном проеме, подобрав слова.

– Хорошо, – тихо сказала я. – Если ты считаешь, что мне нужно похудеть. Я хочу заниматься спортом. Пойти в спортзал. Это будет полезнее, чем просто голодать.

Он медленно опустил телефон и уставился на меня. В его глазах вспыхнула знакомая, едва заметная искорка подозрения, которая всегда предшествовала буре.

– В спортзал? – он фыркнул, и в его голосе зазвенела насмешка. – Нет. В спортзал ты не пойдешь.

– Но почему? – не удержалась я, и голос мой дрогнул. – Там тренер, правильные нагрузки…

– Я сказал, нет! – он резко поднялся с кровати, и я инстинктивно отступила на шаг. – Ты думаешь, я не знаю, что там творится в этих качалках? Там на тебя все мужики смотреть будут. На такую толстую. Будут глазеть, строить из себя тренеров, трогать тебя за бок, «помогать». Ты этого хочешь?

Его слова были словно удары плетью. «Толстая». «Глазеть». Он выстраивал вокруг меня стену из моего же мнимого уродства, чтобы оправдать свою тюрьму.

– Нет, я… – попыталась я возразить, но он уже шел к шкафу.

Он рылся на верхней полке и вытащил оттуда свернутый спортивный костюм. Старый, растянутый, безразмерный, серо-болотного цвета. Он швырнул его мне в руки.

– Вот твой спортзал, – прошипел он. – В нем и будешь бегать. По утрам. По парку. Ровно полчаса. Я буду следить.

Я смотрела на бесформенный комок ткани в своих руках. Это была не забота. Это был приговор. Он не хотел, чтобы я была здоровой. Он хотел, чтобы я была изолированной, голодной и несчастной. И чтобы даже мое «оздоровление» проходило под его тотальным контролем, вдали от чужих глаз, в одежде, которая скроет меня от всего мира. Я сжала костюм в руках, чувствуя, как грубая ткань впивается в порезы на ладонях. Эта боль была единственным, что напоминало мне, что я еще жива.

– Хорошо, Паша, – ответила я, разворачиваясь к выходу. – Буду бегать.

И в этих словах не было покорности. В них было что-то другое. Холодное и твердое. Потому что парк был моим местом. Моей маленькой свободой. И теперь, даже в этом уродливом костюме, под его дистанционным наблюдением, эти полчаса станут для меня чем-то большим, чем просто пробежкой. Они станут моим планом. Моим первым шагом.

Глава пятая

Бег в том безразмерном костюме был унизительным. Он болтался на мне, как на вешалке, ткань натирала кожу, а прохожие бросали странные взгляды. Но я бежала. Каждое утро. Ровно полчаса. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Это был мой ритуал, мой крошечный акт неповиновения. Пока ноги отрывались от земли, в голове проносились обрывки мыслей, планов, воспоминаний о другом «я» – той, что могла свободно дышать. Однажды вечером Павел встретил меня с работы необычно оживлённым.

– Знаешь, Оль, я тут прочитал статью, – начал он, пока я разогревала ужин – В нашем районе участились кражи. И насилие. Мне за тебя страшно.

Ледяной палец провёл по моей спине. Его «забота» всегда была предвестником новой ловушки.

– Я же бегаю только утром, там много людей, – осторожно сказала я.

– Утром, вечером эти уроды могут подкараулить где угодно, – он покачал головой, изображая искреннее беспокойство. – Я не переживу, если с тобой что-то случится. Поэтому я принял меры.

Он вынул из кармана мой телефон и положил его на стол между нами.

– Что за меры? – спросила я, чувствуя, как сердце уходит в пятки.

– Я установил на твой телефон одну программу. Для безопасности.

Он произнёс это так, будто подарил мне букет цветов.

– Она будет показывать мне твоё местоположение в реальном времени. На всякий случай. Если ты вдруг пропадёшь, я сразу тебя найду.

В ушах зазвенело. Комната поплыла. Местоположение. В реальном времени. Это означало, что теперь он видел меня везде. Не только в парке во время пробежки. Он видел, если я задерживалась в магазине на пять минут. Видел, если решала пройти лишний квартал. Видел каждую мою точку на карте, как заключённую в клетке.

– Паша это же полное нарушение… – попыталась я найти слова, но голос предательски дрогнул.

– Нарушение чего? – его тон мгновенно сменился с заботливого на холодный. – Нарушение твоего права на то, чтобы тебя изнасиловали в подворотне? Я делаю это для тебя! Для нашего спокойствия! Или ты хочешь, чтобы со мной каждый раз истерика была, когда ты задерживаешься?

Он смотрел на меня, и в его глазах я прочитала не заботу, а торжество. Он знал, что я понимаю. Это был не щит. Это был ошейник с GPS-трекером.

– Покажи, – тихо попросила я.

Он взял свой телефон, несколько раз тапнул по экрану и показал мне. На карте светилась яркая точка. Наша квартира. Рядом стояла моя фотография и подпись: «Ольга». Он провёл пальцем по экрану, открыв историю моих перемещений за день: дом, парк, дом. Аккуратная, предсказуемая петля. Прямо как у дрессированного животного.

– Видишь? Теперь ты в безопасности, – он улыбнулся той самой леденящей душу улыбкой, что всегда появлялась после его «побед».

Я молча взяла свой телефон. Он казался втрое тяжелее. Теперь это был не просто кусок пластика, а мой надзиратель, мой соглядатай. Каждый раз, выходя из дома, я буду знать – он следит. Он видит. Он всегда там. В ту ночь я лежала без сна, глядя в потолок. Стены комнаты, которые и так давно давили, теперь казались прозрачными. Он мог видеть сквозь них. Он был везде. В каждом уголке города, куда бы я ни пошла, его незримое присутствие витало рядом со мной, как смог. Свобода, и без того призрачная, окончательно растворилась. Теперь я была не просто птицей в клетке. Я была птицей с чипом, за которой следят извне, не оставляя ни малейшего шанса на побег. Или всё же шанс есть? Нужно просто стать умнее. Хитрее. Нужно научиться обманывать не только его, но и его технологии. Но как?

Утром он ушел на работу, оставив меня с телефон-тюремщиком в кармане. Я натянула уродливый спортивный костюм и, как зомби, побрела в парк. Каждый шаг отзывался эхом в голове: «Он видит. Он знает». Я бежала по привычному маршруту, но сегодня это не приносило ни капли облегчения. Пейзаж за решеткой не радует, если знаешь, что за тобой наблюдают через прицел. На выходе из парка, у самого перехода, я, погруженная в свои мрачные мысли, не сразу заметила выруливающую со двора машину. Резкий визг тормозов заставил меня вздрогнуть и отпрыгнуть на обочину. Сердце бешено заколотилось, в висках застучало.

– Эй, чуханка! Что не смотришь по сторонам Под колёса специально кидаешься? – крикнул водитель, выскакивая из машины.

Голос был до боли знакомым. Я подняла взгляд, и мир на секунду замер. Передо мной стоял Валера. Валера, с которым мы вместе учились в институте, сидели на одной паре, смеялись до слёз над шутками преподавателей, Он смотрел на меня, и его сердитое выражение медленно сползало с лица, сменяясь сначала недоумением, а потом шоком.

– Ольга? – произнес он неуверенно. – Это ты? Боже, я тебя не узнал.

Я почувствовала, как вся кровь отливает от лица. Я стояла перед ним в этом мешковатом, грязном костюме, с неумытым лицом и мокрыми от пота волосами. Я видела, как его взгляд скользнул по моей фигуре, по моему испуганному, осунувшемуся лицу, и в его глазах читалось неподдельное потрясение. Он подошел ближе.

– Оль что с тобой? – спросил он тихо, и в его голосе не было ничего, кроме искренней тревоги. – Ты так изменилась. Ты же раньше…Ты в порядке?

Этот простой вопрос, заданный с настоящим участием, сломал какую-то плотину внутри. Слезы подступили к глазам, предательски горя. Я сглотнула ком в горле и попыталась улыбнуться.

– Да все нормально, Валера. Просто бегаю. Худею.

Он покачал головой, не веря.

– Да что ты говоришь. Ты же похожа на… – он не договорил, но я поняла.

Похожа на забитое животное. На больного человека. В кармане мой телефон вдруг завибрировал. Павел. Он видел, что я остановилась. Он звонил проверить. Я резко дернулась, как будто меня ударило током.

– Мне пора! – выпалила я, отступая назад. – Бежать еще круг. Извини за неудобство.

– Оль, подожди! – крикнул он мне вслед. – Дай хоть номер свой!

Но я уже бежала. Бежала прочь от его жалостливого взгляда, от голоса, напомнившего о другой жизни. Бежала, чувствуя, как телефон в кармане вибрирует снова и снова, настойчиво, как электрошоковый ошейник, возвращающий собаку на место. Я бежала, а в ушах звенели его слова: «Что с тобой?» И самый страшный ответ, который вертелся у меня в голове, был: «Я и сама уже не знаю». Я влетела в подъезд, сердце колотилось так, что, казалось, вырвется из груди. За спиной я услышала быстрые шаги.

– Оль, погоди! Ты чего? – Валера догнал меня у лифта. Его лицо выражало полное недоумение и тревогу.

Я в панике оглянулась, словив взгляд по камерам наблюдения, по соседским дверям. Каждая тень казалась угрозой.

– Не здесь, – сказала я, хватая его за рукав и почти втаскивая в лифт. – Пойдем быстрее.

Мы поднялись на мой этаж. Мои пальцы дрожали, когда я вставляла ключ в замок. Войдя в квартиру, я первым делом швырнула телефон на диван, как раскаленный уголь. Затем схватила беспроводные наушники, сунула их в карман и, снова взяв Валеру за руку, потянула за собой.

– Оль, ты шпион что ли? – попытался он пошутить, но в его голосе сквозила растерянность.

Мы спустились во двор и сели на скамейку, спрятанную за разлапистыми елями. Здесь нас не было видно из окон. Я судорожно вдохнула, пытаясь унять дрожь в коленях.

– Если бы, – выдохнула я наконец, глядя прямо перед собой. – Если бы я была шпионом, возможно, мне было бы проще. Шпионажу хотя бы учат. А этому… – я обвела рукой вокруг, словно указывая на всю свою жизнь, зажатую в стенах этого двора, – ..этому не учат.

Я посмотрела на него. На его знакомое, открытое лицо, на глаза, в которых не было ни капли той вечной подозрительности, что была в глазах Павла.

– Он поставил слежку на моем телефоне, – тихо сказала я. – Видит каждое мое движение на карте. Если бы я осталась с телефоном дома, он бы увидел, что я не двигаюсь, и начал бы звонить. А если бы я взяла его с собой и остановилась тут надолго… ему бы это тоже не понравилось. А наушники…

Я ткнула пальцем в свой карман,

– Он видит, что я слушаю музыку. Это объясняет, почему я могу сидеть на месте.

Валера слушал, не перебивая. Его лицо постепенно менялось, понимание сменялось шоком, а затем – холодной яростью.

– Так это тот самый Павел? – спросил он, сжимая кулаки. – Ты живешь с мудаком, Ольга! Это же ненормально! Ты что, в заложниках тут?

Заложница. Да. Именно это слово и описывало мое существование.

– Он не мудак, – по привычке попыталась я защититься, но слова прозвучали пусто. – Он просто, он так заботится. Ревнует.

– Это не забота, Оль! Это психическое расстройство! – Валера говорил громче, чем следовало, и я снова нервно оглянулась. – Слушай, тебе нельзя тут оставаться. У тебя есть куда уйти? К родителям? К подруге?

Я горько усмехнулась.

– Родители в другом городе. А подруг у меня больше нет.

Он смотрел на меня, и в его глазах было столько боли за меня, что стало невыносимо стыдно. Стыдно за свою жизнь, за свой страх, за этот жалкий спортивный костюм.

– Валера, тебе надо идти, – сказала я, поднимаясь. – И пожалуйста, никому не говори, что видел меня. И уж тем более не звони, не пиши. Он проверяет все.

Он встал рядом, его лицо было серьезным.

– Ольга, это ненормально. Запомни. Ты не должна так жить. Если что что-то случится, ты знаешь, где я работаю. Старое здание на Ленина, помнишь? Приходи. В любое время.

Я кивнула, не в силах вымолвить ни слова, он смотрел на меня. Это был взгляд из другого мира. Мира, где люди ходят без ошейников, где можно разговаривать с друзьями, не прячась, где тебя не отслеживают, как дичь.

– Оль, беги от него, – голос Валеры был тихим, но в нем звучала сталь. – Пока не стало совсем поздно.

Горькая усмешка сама сорвалась с моих губ.

– Куда, Валер? Мне некуда бежать. У меня даже работы нет. Он заставил уволиться.

Он покачал головой, его взгляд упал на мое лицо, и вдруг заострился. Он мягко, но настойчиво повернул мою голову к свету, и его пальцы на мгновение задели край большого синяка на виске, того самого, что остался после «нечаянного» толчка о дверной косяк. Я зажмурилась, пытаясь вырваться, но было поздно.

– Он тебя бьет? – его голос стал низким и опасным. – Так что ли? Отвечай!

Я молчала, глядя в землю. Мое молчание было красноречивее любых слов. Валера выдохнул, и этот выдох был полон такой ярости, что я невольно съежилась.

– Слушай, – он снова присел передо мной, чтобы быть на одном уровне, и посмотрел мне прямо в глаза. – Я сейчас работаю тренером по рукопашному бою. Давай я тебя потренирую. Хоть сдачи сможешь дать, если что… если что припрёт.

Ирония ситуации была настолько горькой, что я чуть не рассмеялась. Сдачи? Павлу? Он был выше и тяжелее. А главное в его глазах горела ярость, против которой любая физическая защита была бессильна.

– Валер, он следит за мной, – прошептала я, снова озираясь по сторонам. – Каждый мой шаг. Он в курсе всего. Если я начну куда-то ходить на тренировки… он узнает. И тогда… – я не стала договаривать.

– Так то… – он провел рукой по своим коротко стриженым волосам, размышляя. – Я, в общем, не против… – он запнулся, подбирая слова. – Мы можем тренироваться тут. В парке. Во время твоих пробежек. Случайные встречи, понимаешь? Никто не заметит. Я научу тебя самому основному. Как вырваться, как освободиться от захвата. Это лучше, чем ничего.

Я смотрела на него, и впервые за долгие месяцы в груди что-то дрогнуло. Не надежда, она была слишком хрупкой и далекой. Но появилось ощущение… возможности. Маленького, но своего собственного сопротивления. Не просто бегства, а умения дать отпор.

– Он убьет меня, если узнает, – сказала я вслух, и это была не метафора.

– Тогда он не должен узнавать, – так же тихо ответил Валера. – Оль, ты не можешь так продолжать. Ты сломаешься окончательно. Дай мне хотя бы попытаться тебя научить выживать.

Я медленно кивнула. Это был безумный, отчаянный план. Но это был план. Мой первый шаг к тому, чтобы перестать быть просто жертвой.

– Завтра, – прошептала я. – В семь, у большого дуба.

– Договорились. И, Оль… – он встал, готовясь уйти. – Держись.

Он ушел, а я еще долго сидела на скамейке, сжимая в кармане наушники. Внутри все трепетало от страха. Но вместе со страхом, как робкий росток сквозь асфальт, пробивалось что-то новое – хрупкое, но твердое чувство собственного достоинства. Впервые я почувствовала, что у меня может быть союзник. И оружие. Пусть пока только знание, как вырваться из захвата. Но это было начало. Я зашла в квартиру, и тишина снова обрушилась на меня, но на этот раз она была другой. Не гнетущей, а звенящей от недавно произошедшего, от сказанных слов, от рискованной договоренности. Я прошла в ванную, щелкнула выключателем, и под холодным светом люминесцентной лампы передо мной в зеркале возникло мое отражение. Я смотрела на него, как Валера смотрел на меня, словно видя впервые. Бледная, почти серая кожа. Синяк на виске, отливающий желтизной по краям. Глаза – огромные, с расширенными зрачками и темными кругами под ними, в которых читался немой вопрос и животный страх. Волосы, тусклые и безжизненные, собранные в небрежный хвостик. И этот уродливый, мешковатый костюм, который висел на мне, как на вешалке, скрывая и без того истощенное тело.

– Похоже, действительно пора что-то менять – прозвучало у меня в голове.

Это была не мысль, а физическое ощущение, будто я наконец-то проснулась после долгого тяжелого сна. Я видела не просто изможденное лицо. Я видела карту своего поражения. Каждый синяк, каждую морщинку страха, всю ту пустоту, в которую он меня превратил. Я сама себя не узнаю. Куда делась та девушка, что смеялась до слез с Валерой в институте? Та, что с упоением защищала диплом, горела глазами на своей первой работе, выбирала красивые платья и с нетерпением ждала выходных, чтобы встретиться с друзьями? Она была здесь. Запертая под слоем страха, замурованная в этой бледной оболочке. И она пыталась выбраться. Сначала – тихим непослушанием в виде прогулок в парке. Теперь – с помощью рискованной договоренности о тайных уроках выживания. Я медленно провела пальцами по синяку. Боль была тупой и привычной. Но сегодня она вызывала не стыд, а странное, холодное спокойствие. Да, он ударил меня. Да, он следит. Да, он пытается контролировать каждый мой вдох.

Но завтра у большого дуба я научусь тому, как вырваться из захвата. Я повернулась от зеркала и пошла на кухню, чтобы приготовить наш единственный ужин. Но на этот раз мои движения были не механическими, а точными и собранными. Внутри что-то щелкнуло. Переключилось. Страх никуда не делся. Он был моим постоянным спутником. Но к нему добавилось нечто новое – решимость. Хрупкая, как первый лед, но настоящая. Пришло время перестать быть жертвой. Пора учиться давать сдачи. Вечером, когда Павел вернулся, ужин уже стоял на столе. Я чувствовала себя сапером, готовящимся обезвредить бомбу. Каждое слово нужно было подбирать с ювелирной точностью. Он молча ел, поглядывая на меня. Я знала, что он ждет отчета о дне, но сегодня его контроль давил с удвоенной силой. В кармане лежал телефон-шпион, а в голове план, от которого могла зависеть моя жизнь.

– Паш, – начала я, когда он отложил вилку. – Мне сегодня позвонила знакомая. Татьяна, помнишь, мы с ней когда-то вместе работали?

Он насторожился мгновенно, его взгляд стал пристальным.

– И?

– У нее сын, семиклассник. Совсем запустил математику. Она вспомнила, что я раньше преподавала, и попросила позаниматься с ним. Пару раз в неделю.

Воздух в комнате сгустился. Павел откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди. Его лицо выражало скептицизм и подозрение.

– Тебе что, денег мало? – прозвучало как обвинение.

Я сделала глубокий вдох, готовясь к самому рискованному. Правда, поданная под нужным соусом, иногда была лучшим прикрытием.

– Мало, – тихо, но четко ответила я, глядя на свою тарелку. – Честно. С учетом того, что ты мне их не даешь.

Его лицо исказилось от гнева. Он явно не ожидал такого прямого ответа.

– Что?! – он ударил ладонью по столу, отчего тарелки звякнули. – Ты что, намекаешь, что я тебя не содержу? Крыша над головой, еда, одежда! Ты еще и считать меня начала?!

Я молча слушала его пятиминутную тираду о своей неблагодарности, о том, как он «тащит на себе все», а я «сижу на его шее» и еще чего-то хочу. Я не сопротивлялась. Я позволила гневу выплеснуться, как пар из скороварки. Когда он выдохся, я подняла на него глаза, не испуганные, а скорее уставшие.

– Я просто хочу немного своих денег, Паша. На женские мелочи. Чтобы не просить тебя. Это же унизительно.

Он смотрел на меня, оценивая. В его голове явно шли расчеты. Деньги, которые он сможет контролировать, были менее опасны, чем мое возможное «дурное влияние» извне. Но и выпускать меня из-под контроля он не хотел.

– Ладно, – процедил он сквозь зубы. – Согласен. Но с условиями.

Я не дышала, ожидая.

– Во-первых, только у нас дома. Никаких походов к ним. Во-вторых, я буду знать, когда эти уроки. И в-третьих, – он поднял указательный палец, и в его глазах блеснула та самая маниакальная искорка, – Ты берешь с собой этот телефон. И если я позвоню ты снимаешь трубку сразу же. С первого гудка. Поняла? Чтобы я знал, что ты там не болтаешь о чем попало.

Мое сердце упало, но я сохраняла маску покорности. Домашние уроки – это провал. Мой план с «тренером» рушился.

– Хорошо, Паша, – кивнула я. – Я поняла.

Он удовлетворенно хмыкнул, словно только что одержал великую победу.Но пока он доедал ужин, мой мозг лихорадочно искал новый выход. «Ты берешь с собой этот телефон…» Значит, он будет на мне. И если я буду «на уроке» в соседней комнате, а сама. А сама в это время буду в парке? Нет, слишком рискованно. Он может позвонить с видео-звонком. Нет. Нужно было что-то другое. Более хитрое. И глядя на его самодовольное лицо, я понимала – эта война только начиналась. И чтобы выиграть ее, мне придется стать умнее своего тюремщика. Придется научиться врать так, чтобы это было правдой. И использовать его же правила против него самого.

Глава шестая

На следующий день, в условленное время, вышла из дома. Сердце колотилось, отдаваясь в висках гулким эхом. Каждой клеткой я чувствовала, как на карте в телефоне Павла моя точка медленно движется к спортзалу Валеры. Это было безумием. Чистым безумием. Я вошла в спортзал. Пахло потом, резиной и железом. Валера разминался у боксерской груши. Увидев меня, он прервался и коротко кивнул, его лицо было серьезным и собранным.

– Молодец, что пришла, – сказал он без лишних эмоций, протягивая мне сложенную спортивную форму. – Женская раздевалка налево. Переодевайся. Начнем с разминки.

Я взяла мягкую ткань. Это была не уродливая мешковина, которую выдал Павел, а обычные, ничем не примечательные штаны и футболка. Но в моих руках они ощущались как символ свободы. В раздевалке я сняла свою одежду и натянула спортивную. Ткань легла на тело, не сковывая движений. Я посмотрела на себя в зеркало. Все то же бледное, испуганное лицо. Но теперь из него смотрел не просто затравленный зверек, а человек, готовящийся к бою. Положила свою одежду и телефон в шкафчик, щелкнула замком. На мгновение меня пронзила паника: а вдруг Павел позвонит прямо сейчас? Но я заглушила этот голос. Это был риск. Урок должен был длиться час. Я надеялась, что его звонок, если и прозвучит, придется на время, когда я уже буду переодета и смогу ответить, сделав вид, что нахожусь в «соседней комнате». Выйдя в зал, я почувствовала себя голой и уязвимой без своего «тюремщика» в кармане, но одновременно – невероятно легкой.

– Готова? – спросил Валера. Он был уже в роли тренера. Суровым и требовательным.

Я кивнула, подходя к матам.

– Начнем с самого простого, – сказал он. – Если тебя схватят за руку. Вот так.

Он обхватил свои пальцами мое запястье. Его хватка была сильной, но контролируемой. Такая же, как у Павла, когда он в гневе. Меня бросило в дрожь.

– Не паникуй, – его голос был ровным, словно он читал мои мысли. – Паника твой главный враг. Запомни: кость всегда сильнее мышцы. Ты должна вывернуть руку так, чтобы создать мне боль в запястье. Смотри.

Он медленно показал движение: не рывок, а плавный, но уверенный разворот. Я попробовала. Сначала неуклюже, мои пальцы скользили, не находя опоры.

– Не так. Расслабь кисть. Давай еще раз.

Мы повторяли снова и снова. Сначала медленно, потом чуть быстрее. Потом он заставлял меня закрывать глаза и отрабатывать движение на мышечной памяти.

– Хорошо, – одобрил он, когда у меня наконец получилось вырваться. – Теперь, если тебя толкнули и ты падаешь. Падать нужно уметь. Группируйся. Никогда не выставляй прямые руки.

Он мягко толкнул меня в плечо, заставляя потерять равновесие. Я присела на маты, перекатилась на бок, как он показывал.

– Лучше. Теперь встаешь не отползая, а сразу в боевую стойку. Быстро! Встала! Защитила голову!

Я поднималась, поднимая согнутые в локтях руки. Дыхание сбивалось, мышцы горели, но в груди разгорался странный, забытый огонек азарта. Я не просто училась уворачиваться от ударов. Я училась падать и подниматься. Это был самый главный урок. Внезапно из раздевалки донесся глухой, но настойчивый звонок моего телефона. Мы замерли. Взгляды встретились. В глазах Валеры читалась тревога, в моих мгновенный, парализующий страх.

– Иди, – тихо сказал он. – Ты знаешь, что делать.

Я кивнула, сглотнув ком в горле, и быстрым шагом направилась к раздевалке. Каждая секунда казалась вечностью. Я молилась, чтобы он не сбросил трубку. Открыв шкафчик, я схватила телефон. На экране горело его имя. Я сделала глубокий вдох, пытаясь выровнять дыхание, и нажала на зеленую кнопку.

– Алло, Паш? – сказала я, стараясь, чтобы голос звучал ровно, будто я просто отвлеклась на секунду.

– Где ты? – прозвучал его холодный, подозрительный голос. Фон за ним был тихим. Он был в офисе.

– Дома, – ответила я, глядя на бетонные стены раздевалки. – Готовлюсь к уроку с тем мальчиком. Повторяю материал, чтобы не ударить в грязь лицом.

Секундная пауза. Я слышала, как он дышит в трубку.

– А почему дышишь так тяжело? – спросил он.

– По лестнице поднималась, – не моргнув глазом, соврала я. – Воду в кухне забыла.

Еще одна пауза, показавшаяся мне вечностью.

– Ладно. Не задерживайся. Вечером расскажешь, что там повторяла.

Он положил трубку. Я прислонилась лбом к холодному металлу шкафчика, чувствуя, как колени подкашиваются от выброса адреналина. Это сработало. Пока сработало. Я вернулась в зал. Валера смотрел на меня вопросительно.

– Все в порядке, – выдохнула я. – Он проверил.

Он кивнул, и в его глазах я прочитала не просто облегчение, а уважение.

– Тогда продолжаем. Следующий прием освобождение от захвата сзади.

И я снова пошла к матам. Но теперь я шла не как жертва, а как ученица, прошедшая первое боевое крещение. Я солгала ему. И он поверил. Впервые за долгие годы я почувствовала вкус своей маленькой, но очень важной победы.

– Хватит на сегодня, – сказал Валера, видя, что я уже с трудом стою на ногах. – Ты хорошо поработала.

Мышцы горели огнем, каждая клеточка тела кричала от непривычной нагрузки. Но это была приятная боль. Боль возрождения. Я чувствовала себя не разбитой, а сильной. Измотанной, но живой. В раздевалке, стоя под душем, я смотрела, как струи воды смывают с меня пот и напряжение. Я подняла руку, разглядывая красные следы от захватов Валеры на запястье. Раньше такие следы оставлял Павел, и они вызывали лишь страх и отвращение. Сейчас они были знаком силы. Я училась их оставлять. Училась бороться. Я переоделась в свою обычную одежду, и мгновенно мир словно сжался, стал тяжелее. Спортивная форма осталась в шкафчике – как тайная личность, которую я могу надевать лишь ненадолго.

– Завтра? – спросил Валера, когда я вышла. Он уже переоделся в обычные джинсы и куртку.

– Не знаю, – честно ответила я. – Он может в любой момент проверить. Нужно быть осторожнее.

Он кивнул, понимающе.

–Ты знаешь, где меня найти. Будь осторожна, Оль. И горжусь тобой.

Эти слова согрели меня изнутри. «Горжусь тобой». Так давно никто не говорил мне ничего подобного. Осторожность. Она вернулась ко мне сторицей, как только я вышла на улицу. Я шла домой, чувствуя каждый свой шаг, каждый взгляд прохожих. Я сверяла время. Урок, по моей легенде, должен был скоро начаться. Я зашла в ближайший супермаркет, купила пачку печенья и школьный учебник по математике – вещественное доказательство. Потом поехала домой. В квартире было пусто и тихо. Я положила учебник на стол, рядом – пачку печенья. Следы «урока». Потом села и стала ждать. Он вернулся позже обычного. Его взгляд сразу упал на учебник.

– Ну что, гений, готова к подвигу? – усмехнулся он, снимая куртку.

– Стараюсь, – улыбнулась я ему в ответ, и улыбка на этот раз далась легче.

Он подошел, обнял меня за плечи, прижал к себе. Его объятие было жестким, властным.

– А не слишком ли ты возбуждена сегодня? -:тихо сказал он на ухо. – Вся сияешь.

Ледяная игла пронзила меня. Я заставила себя расслабиться в его объятиях, сделать лицо спокойным.

– Просто соскучилась, – солгала я, глядя ему в грудь.

Он отпустил меня, похлопал по щеке.

– Готовь ужин. Я голоден.

Пока я стояла у плиты, я ловила его взгляд на себе. Он наблюдал. Всегда наблюдал. Но сегодня я чувствовала его взгляд иначе. Не как жертва, а как диверсант на вражеской территории. Я знала то, чего не знал он. Я носила в себе тайну. Тайну синяков, которые я теперь умела ставить, и приемов, которые училась отрабатывать. И когда он снова позвонил мне вечером, проверяя, я ответила тем же ровным, спокойным голосом. Но теперь за этим спокойствием скрывалось не отчаяние. Скрывалась сталь. Лежа в постели, я повторяла в уме движения, которым научил меня Валера. Вывернуть руку. Сгруппироваться при падении. Освободиться от захвата. Это были не просто физические приемы. Это была мантра. Напоминание о том, что даже в самой прочной клетке можно найти щель. И что я начала ее искать. Я готовила ужин, мысленно повторяя приемы, когда за спиной раздался его голос. Тихий, но с той самой опасной ноткой, от которой кровь стыла в жилах.

– А я не понял. Ты сказала, что будешь заниматься дома.

Я не оборачивалась, продолжая помешивать соус, но спина напряглась сама собой.

– Так и буду. Завтра. В семь.

– Не играй со мной в слова, -он приблизился, и я почувствовала его дыхание у себя на затылке. – Я открыл программу. И вижу, что сегодня, в то самое время, когда у тебя якобы должен был быть урок, ты ездила куда-то. Довольно далеко. Объясни.

Ложка в моей руке замерла. Внутри все сжалось в ледяной ком. Проклятый трекер. Я знала, что это риск, но надеялась, что он не станет проверять так пристально. Глупая. Он проверял все. Всегда. Мозг лихорадочно заработал. Отрицать бесполезно, доказательство было у него в телефоне. Нужно было не оправдываться, а атаковать. Сделать его версию событий неудобной для него самого. Я резко повернулась, смотря ему прямо в глаза. Взгляд был не испуганным, а раздраженным, почти дерзким.

– Да, ездила! – выпалила я, повышая голос. – Потому что Таня работает до шести, а ребенка одного через весь город она не отпустит! Ты думаешь, все вращаются вокруг твоего графика? Я должна была сама к нему поехать, чтобы все успеть!

Я видела, как в его глазах мелькнуло удивление. Он привык к оправданиям и тихим мольбам, а не к ответной агрессии. Он несколько секунд молча смотрел на меня, оценивая. И вдруг он улыбнулся. Та самая, холодная, довольная улыбка кота, который поиграл с мышкой и остался доволен.

– Успокойся, – сказал он, проводя пальцем по моей щеке. Я не отстранилась, хоть все внутри сжалось от отвращения. – Я же просто переживаю. Ты правильно сделала, что предупредила меня. В следующий раз, если будешь куда-то ехать, сообщай заранее. Чтобы я не волновался.

Он повернулся и ушел в гостиную, словно ничего не произошло. А я осталась стоять с ложкой в руке, с бешено колотящимся сердцем. Это была не победа. Это было временное перемирие, купленное ценой лжи, которая едва не провалилась. Он не поверил мне. Я видела это в его улыбке. Он просто решил, что на сегодня достаточно. Что я и так напугана. И что в следующий раз он будет бдительнее. Я медленно повернулась обратно к плите. Соус подгорел. Запах гари наполнил кухню. Я смотрела на почерневшую массу, и мне казалось, что это прекрасная метафора моей жизни что-то, что могло бы быть хорошим, но было испорчено ядовитым контролем. Теперь я знала наверняка. Одна неосторожная поездка, один неверный шаг и вся моя хрупкая конструкция из лжи рухнет. И тогда последствия будут куда страшнее подгоревшего ужина.

Глава седьмая

Неделя пролетела в каком-то лихорадочном, двойном существовании. Моя жизнь разделилась на два параллельных мира. В одном, я все та же покорная Ольга, которая готовит ужин, молча сносит колкости и прыгает к телефону по первому звонку. В другом, я ученица, которая на потрепанных матах спортзала учится выживать. Я не стала профессионалом. Далеко не стала. Мои удары были еще слабыми и неточными, а от захватов я вырывалась не всегда. Но Валера научил меня кое-чему гораздо более важному – основам. Как правильно стоять, чтобы не упасть от первого толчка. Как двигаться, чтобы быть менее уязвимой. Как падать, чтобы не сломать себе ничего. И самое главное – он учил меня не паниковать. Дышать. Думать.

– Большинство нападающих рассчитывают на испуг и ступор, – говорил он, отрабатывая со мной блок. – Если ты не впадаешь в истерику, ты уже выигрываешь секунды. А секунды это жизнь.

Эти слова стали моим тайным девизом. Я повторяла их про себя, когда Павел приходил в ярость. «Не паникуй. Дыши. Думай». Каждая поездка в зал была игрой в русскую рулетку. Я придумывала новые предлоги: «Таня просила заехать к ней за учебниками», «Мальчика отправили ко мне с бабушкой, она живет рядом с залом». Я заметала следы, делая вид, что забегаю в магазины по пути, чтобы объяснить свои перемещения на карте. Но я знала, что он проверяет. Чувствовала его незримое присутствие в каждом звонке, в каждом вопросе: «А что это ты там задержалась на десять минут?» Однажды вечером, когда я уже почти поверила в свою неуязвимость, он положил телефон на стол и посмотрел на меня с тем самым, знакомым до боли, холодным любопытством.

– Ты что-то стала другой, – произнес он, и его взгляд скользнул по моей фигуре. Я похолодела. Неужели он видит? Видит те несколько сантиметров, что ушли с боков? Видит то, как я теперь держу спину – не сгорбившись, а прямо, как учил Валера?

– Просто весна, – нашлась я, отводя взгляд. – Солнышко.

Он усмехнулся, не сводя с меня глаз.

– Да. Наверное.

Это «наверное» прозвучало как приговор. Он что-то заподозрил. Он еще не знал что именно, но его паучье чутье уловило перемену. В ту ночь я лежала без сна, глядя в потолок. Страх вернулся, холодный и липкий. Но к нему теперь примешивалось что-то новое. Не надежда, она была слишком опасной роскошью. Скорее, решимость. Та самая, что заставляет загнанного зверя повернуться и оскалить зубы. Я не стала профессионалом. Но я перестала быть легкой добычей. Я научилась группироваться при падении. И это было уже немало. Потому что в моем мире падать приходилось постоянно. А теперь я знала, как подняться. На следующий день, как только Павел ушел на работу, зазвонил телефон. Не его звонок-тревога, а обычная, забытая мелодия. На экране горело имя: «Юлька». Сердце упало и тут же подпрыгнуло, застучав в висках. Я не брала трубку, боясь, что это какая-то ловушка, что он все знает и проверяет меня. Но звонок повторился.

– Оль! – услышала я ее голос, такой знакомый и полный жизни. – Ты жива?

– Да, – выдавила я, все еще не веря.

– Слушай, я мимо твоего дома проезжаю, давай встретимся? В том кафе, помнишь?

Это было безумием. Чистейшей воды. Но я так давно не видела ее. Так давно не слышала никого, кроме Павла и Валеры. И этот голос был как глоток свежего воздуха в моей затхлой реальности.

– Хорошо. Через полчаса.

Я повесила трубку и несколько секунд стояла, прижав ладони к лицу. Это был страх. Но и пьянящее чувство свободы. Я сделала выбор. Свой выбор. В кафе я вошла, озираясь, как вор. Она уже сидела за столиком у окна, с двумя круассанами и кофе. Увидев меня, она подняла брови, и ее улыбка немного потухла.

– Боже, Оль, ты что, болеешь? – это было первое, что она сказала.

Я неуверенно села напротив, сжимая на коленях сумку с телефоном-шпионом внутри.

– Нет, просто не высыпаюсь.

Она покачала головой, отодвинула кофе в мою сторону и посмотрела на меня пристально.

– Ладно. А теперь скажи – ее голос стал серьезным. – Это ты чего это меня удалила ото всюду? Из друзей, из соцсетей? Я сначала думала, что это я что-то не то сказала, но потом… Потом я стала звонить ты не брала. Я вспомнила, как ты в последний раз выглядела, когда мы виделись. И мне стало страшно.

Я опустила глаза, чувствуя, как по щекам ползут предательские горячие слезы. Я пыталась их смахнуть, но они капали прямо на стол.

– Он… – голос сорвался. – Он заставил.

Юля тяжело вздохнула. Не удивленно, а с горьким пониманием.

– Так я и думала. Этот Павел. Оль, он же тебя в клетку посадил. Ты это понимаешь?

Я кивнула, не в силах вымолвить ни слова.

– Слушай, ты должна уйти от него. Слышишь? Прямо сегодня. У меня есть свободная комната, пока мой сосед в командировке. Переезжай.

– Не могу. Он найдет. Он следит за мной. Вот, – я толкнула сумку с телефоном. – Он видит, где я сейчас.

Юля посмотрела на сумку с таким отвращением, будто в ней лежала змея.

– Это пипец, – тихо выругалась она. – Это вообще за гранью. Оль, это же надо бежать. Срочно.

– Я не могу просто взять и бежать! – выдохнула я, уже почти рыдая. – У меня ничего нет. Ни денег, ни документов, он все держит под контролем. А если я сбегу, и он найдет…

Я не договорила, но она поняла. Она замолчала, смотря в окно. Потом резко повернулась ко мне.

– Хорошо. Значит, нужен план. Настоящий план. Не просто убегу. А как сбежать и исчезнуть. Деньги, вещи, безопасное место. Я помогу. Слышишь? Ты не одна.

Она протянула мне через стол руку, и я взяла ее. Ее ладонь была теплой и твердой. Как рука Валеры на тренировках. Как что-то настоящее и надежное.

– Спасибо, – ответила я. – Но тебе нельзя быть втянутой в это. Он опасный.

– А я трусливая? – она усмехнулась, и в ее глазах блеснул озорной огонек, который я так любила. – Мы с тобой, подруга. До конца.

Мы проговорили еще пятнадцать минут, строя на салфетке безумные планы, которые казались одновременно и пугающими, и возможными. Когда я уходила, Юля обняла меня крепко, по-настоящему.

– Держись, – сказала она мне на ухо. – Борись. Ты сильнее, чем думаешь.

Я вышла на улицу, и солнце слепило глаза. В кармане телефон-шпион безмолвно фиксировал мое местоположение. Но теперь он был не просто ошейником. Он был частью поля боя. А у меня, впервые за долгие годы, появились союзники. И это меняло все. Я приехала в спортзал к Валере, и едва переступив порог, почувствовала, как с плеч спадает невидимая тяжесть. Здесь пахло свободой, потом, напряжением и усилием.

– Ну что, привет, боец, – встретил он меня у матов. Его взгляд был сосредоточенным, профессиональным. – Начнем с разминки, потом отработаем освобождение от захвата за шею сзади.

Я лишь кивнула, скинула куртку и встала в стойку. Мышцы сами вспоминали движения, ставшие за неделю почти рефлекторными. Мы начали. Сначала плавно, он показывал прием, объясняя каждую мелочь: куда перенести вес, как использовать бедра, а не только руки.

– Представь, что ты не вырываешься, а как бы проходишь сквозь его руки, – говорил он, его хватка на моей шее была контролируемой, но убедительной. – Резко в сторону, разворот, и удар локтем по корпусу. Быстро!

Я делала. Сначала неуклюже, путая ноги. Потом лучше. Потом резко и точно, и он, имитируя атаку, с одобрением хмыкал, когда мой локоть упирался ему в ребра.

– Хорошо! Теперь усложним. Я буду давить, а ты уходить и контратаковать.

Мы двигались по матам. Пот тек с меня ручьями, дыхание сбивалось, но внутри горел тот самый огонь, который я начала чувствовать все чаще. Огонь не ярости, а уверенности. Я не просто училась драться. Я училась не бояться. Училась, что мое тело может быть не просто мишенью, а инструментом защиты. После одного особенно удачного приема, когда мне удалось вывернуться и поставить его в неудобное положение, Валера ухмыльнулся, потирая плечо.

– Ну вот, видишь? Уже и меня можешь победить. Сильнее стала. Не только физически.

Я остановилась, опираясь руками на колени, и просто дышала, пытаясь унять дрожь в ногах. Он был прав. Я чувствовала это каждой клеткой. Не только мышцы стали крепче. Стала крепче я. Та часть меня, что сжималась в комок страха каждый раз, когда Павел повышал голос. Теперь у нее был ответ. Пусть не всегда физический, но внутренний. Столб уверенности, который он не мог так просто сломать.

– Спасибо, – выдохнула я, поднимая на него взгляд.

– Не за что, – он пожал плечами, но в его глазах читалась та же гордость, что и в голосе Юли. – Это твоя заслуга. Ты приходишь. Ты борешься.

Он протянул мне бутылку с водой, и я сделала большой глоток. Вода была холодной и невероятно вкусной. Как и это чувство маленькой, но одержанной над собой победы. Я посмотрела на часы. Время подходило к концу. Снова нужно было возвращаться в клетку. Но теперь я знала у клетки есть дверь. И я медленно, шаг за шагом, учусь ее открывать.

– А теперь усложним задачу, – сказал Валера, и его голос стал серьезным, почти суровым.

Он отошел к стене, где лежала спортивная сумка, и достал оттуда тренировочный нож. Он был резиновым, с ярко-оранжевой рукоятью, но его форма и вес были пугающе реалистичными.

– Это нож, – он бросил его мне. Я поймала его инстинктивно, и холодный ужас сковал мышцы. – Нападай на меня.

Я смотрела то на него, то на муляж в своей руке.

– Валер, это же нож… Я могу тебя порезать, – проговорила я, чувствуя, как холодеют пальцы.

Он коротко улыбнулся, но в его глазах не было и тени веселья.

– Нападай, я тебе говорю. Не думай. Просто сделай.

Я замерла, сжимая рукоять. Мысль о том, чтобы направить на него даже имитацию оружия, вызывала отвращение. Он был моим учителем, моим спасителем.

– Я не могу

– Ольга! – его голос прозвучал как хлыст, заставив меня вздрогнуть. – Ты думаешь, он будет предупреждать? Спрашивать, готова ли ты? Он просто нападет! Нападай!

Что-то в его тоне, в этой внезапной жесткости, сломало мой ступор. Я сжала «нож» и с криком, в котором выплеснулись все мои страх и ярость, рванулась к нему. Это было некрасиво, нескоординированное. Я просто махала рукой, как в страшном сне. Валера легко уклонился, перехватил мою руку и мягко, но неумолимо прижал меня к матам.

– Слишком много эмоций, – прошептал он у меня над ухом. – Эмоции – это топливо, но управлять должна голова. Ты не машешь, ты бьешь. Целишься. В руку, которая держит нож. В плечо. В бедро. Чтобы обездвижить, а не убить. Поняла?

Я, тяжело дыша, кивнула. Он отпустил меня.

– Снова.

Мы повторяли снова и снова. Он учил меня не бояться самого вида оружия. Учил видеть не лезвие, а человека, который его держит. Его слабые места. Его незащищенные моменты.

– Если нож направлен в тебя, не пытайся схватить за лезвие! Блокируй руку, бей по кисти, по локтю! Выводи из равновесия!

К концу тренировки я была мокрая, как мышь, дрожала от напряжения, но в голове прояснилось. Резиновый нож больше не казался мне мифическим монстром. Он был просто предметом. Опасным, но таким, против которого можно и нужно действовать.