Мрачные ноты

Copyright © 2016 Pam Godwin

© Ковалева Е., перевод, 2025

© ООО «Издательство АСТ», 2025

Глава 1

Айвори

Нищета.

Раньше было не так тяжело.

Возможно, потому что я плохо помню свое детство. Потому что тогда я была счастлива.

Теперь все, что осталось, – это боль, крики и неоплаченные счета.

Я мало что знаю о мире, но убеждена, что гораздо труднее смириться с тем, что ты никому не нужна и несчастна, чем остаться без еды.

Желудок сжимается все сильнее. Может, если меня стошнит перед выходом из дома, я перестану так сильно нервничать и начну мыслить ясно.

Вот только я не могу позволить себе терять калории.

Я делаю глубокий вдох, убеждаясь, что пуговицы на моей самой красивой рубашке на месте, а внушительных размеров грудь по-прежнему скрыта. Юбка длиной до колен сидит на мне сегодня лучше, чем при примерке в комиссионном магазине, а балетки… Проехали. Я ничего не могу поделать с потрескавшимися подошвами и потертыми носами. Это единственная обувь, которая у меня есть.

Я выхожу из ванной комнаты и на цыпочках пробираюсь через кухню, расчесывая дрожащими пальцами волосы. Мокрые пряди падают мне на спину и пропитывают рубашку. Вот черт, просвечивает ли бюстгальтер сквозь влажную ткань? Нужно было зачесать волосы наверх или высушить их, но на это нет времени, и я снова начинаю паниковать.

Господи, мне не стоит так волноваться. Сегодня всего лишь первый день школы. Их у меня было много. Вот только это мой выпускной год.

Год, который определит всю мою дальнейшую жизнь.

Одна ошибка, средний балл аттестата, далекий от идеального, нарушение дресс-кода, малейший проступок перетянут внимание от моего таланта к бедной девушке из Тримейя. Каждый мой шаг по осуждающим мраморным коридорам академии Ле-Мойн – это стремление доказать, что я более многогранна, чем та девушка.

Ле-Мойн – одна из самых признанных, элитных и дорогих школ исполнительского искусства в стране. И это безумно пугает. Не имеет значения, что я лучшая пианистка в Новом Орлеане. С первого года обучения администрация академии искала повод исключить меня, чтобы занять мое место учеником не только талантливым, но и способным вносить значительные финансовые пожертвования.

Вонь застоявшегося табачного дыма возвращает меня к реальности. Я щелкаю выключателем на кухне, освещая груду раздавленных пивных банок и пустых коробок из-под пиццы. Раковина завалена грязной посудой, по полу разбросаны окурки, и что это, черт побери, такое? Я наклоняюсь над столешницей и, прищурившись, разглядываю остатки гари на ложке.

«Вот же мудак!» Мой брат использовал нашу лучшую посуду, чтобы ширнуться? Кипя от злости, я хватаю ложку и выбрасываю ее в мусорное ведро.

Шейн утверждает, что не может оплатить счета, но безработный ублюдок всегда находит деньги на выпивку и наркотики. И не только это: когда я ложилась спать, кухня была безупречно чистой, не считая покрывающей стены плесени и отслаивающегося от столешниц ламината. Черт возьми, это ведь наш дом! Единственное, что у нас осталось. Они с мамой понятия не имеют, что мне приходится терпеть, чтобы мы могли вовремя платить взносы по ипотеке. Надеюсь, они никогда этого не узнают, ради их же блага.

Мягкая шерстка касается ноги, и я опускаю взгляд на пол. Огромные золотистые глаза на рыжей полосатой мордочке смотрят на меня снизу вверх, и напряжение в плечах мгновенно улетучивается.

Шуберт задирает свою лохматую мордочку и, подергивая хвостом, трется о мою ногу. Он всегда знает, когда я нуждаюсь в ласке. Временами мне кажется, что он единственная любовь, оставшаяся в этом доме.

– Мне пора идти, малыш, – шепчу я, наклоняясь, чтобы почесать его за ушком. – Будь хорошим котиком, ладно?

Я достаю последний ломтик бананового хлеба, который спрятала в глубине кухонного буфета, радуясь, что Шейн его не нашел. Заворачиваю хлеб в бумажное полотенце и пытаюсь как можно тише пробраться к входной двери.

Наш ветшающий дом шириной в одну комнату, а длиной в пять. В нем нет коридоров, все комнаты переходят одна в другую, а двери расположены таким образом, что если бы я стояла на задней веранде с дробовиком и выстрелила по входной двери, то не задела бы при этом ни одну стену.

Но я могла бы задеть Шейна. Умышленно. Потому что он гребаная обуза и ничтожество, попусту растрачивающее свою жизнь. А еще он старше меня на девять лет, весит на сто пятьдесят фунтов больше и мой единственный родной брат.

Столетние деревянные полы скрипят под ногами, и я замираю, затаив дыхание, в ожидании пьяных воплей Шейна.

Тишина. «Спасибо тебе, Господи».

Прижав завернутый хлеб к груди, я прохожу сначала через мамину комнату. Полчаса назад, еще не до конца проснувшись, я прошаркала в темноте через нее в ванную. Но теперь, с включенным на кухне светом, который проникает через дверной проем, фигура на ее кровати отчетливо напоминает человеческую.

От удивления я застываю на месте, стараясь вспомнить, когда видела маму в последний раз. Две… три недели назад?

Сердце начинает трепетать. Может, она вернулась домой, чтобы пожелать мне удачи в первый учебный день?

Тремя тихими шагами добираюсь до ее кровати. Прямоугольные комнаты тесные и узкие, но потолки поднимаются на двенадцать футов, а то и выше. Папочка любил говорить, что скатная крыша и вытянутая планировка были вентиляционной конструкцией, призванной обеспечить непрерывный поток его любви.

Но папочки больше нет, и теперь здесь гуляет сквозняк от оконных рам, разнося по дому затхлый запах разложения.

Я наклоняюсь над матрасом, стараясь рассмотреть в тени мамины коротко стриженные волосы. Вместо этого меня встречает горький запах пива и травки. «Ну конечно». По крайней мере, она одна. Я вовсе не горю желанием встречаться с очередным мужиком, с которым она уже месяц как путается.

Стоит ли ее будить? Инстинкт подсказывает мне не делать этого, но черт побери. Мне так не хватает материнских объятий.

– Мама? – шепчу я.

Бугор на кровати шевелится, и из-под одеяла раздается низкий стон. Мужской и до ужаса знакомый.

По спине пробегает холодок, заставляя отпрянуть назад. Почему лучший друг моего брата в постели моей матери?

Лоренцо резко вскидывает мощную руку и хватает меня за шею, притягивая к себе.

Я роняю хлеб на пол в попытке оттолкнуть его, но он сильный, отвратительный и никогда не понимающий слова «нет».

– Нет. – Я все равно сопротивляюсь, повышая от страха голос, в ушах бешено стучит пульс. – Прекрати!

Он валит меня на кровать лицом вниз, приминая своим потным телом и обдавая пивным перегаром. Я задыхаюсь под его весом, его руками… О боже, у него эрекция. Он тычет ею в мой зад, задирая юбку, а его тяжелое дыхание царапает мои уши.

– Слезь с меня! – Я дико извиваюсь, хватаясь пальцами за одеяло, но все тщетно. – Я не хочу. Пожалуйста, не надо…

Он закрывает мне рот ладонью, заставляя замолчать, а вес его мощного тела сковывает мои движения.

Мое тело немеет и обмякает, превращаясь в холодную безжизненную оболочку. Я позволяю своему сознанию ускользнуть туда, где чувствую себя в безопасности, к тому, что люблю. Всем своим существом погружаюсь в таинственную атмосферу атонального ритма и легких ударов по клавишам. «Соната № 9» Скрябина. Я представляю, как под моими пальцами рождается отрывок этого произведения, слышу эту навязчивую мелодию и чувствую, как каждая вибрирующая нота затягивает меня все глубже в черную мессу. Все дальше из спальни. Дальше от моего тела. Прочь от Лоренцо.

Он подсовывает руку под мою грудь, сжимая ее, и тянет за рубашку, но я теряюсь в диссонирующих нотах, усердно воссоздаю их в своем воображении, чтобы отвлечься от происходящего. Он не может причинить мне боль. Только не здесь, где существует моя музыка. Больше никогда.

Он сдвигается, просовывая руку мне между ягодиц, под трусики, и грубо ощупывает анус, который после его приставаний всегда кровоточит.

Созданная мною соната рассыпается на отдельные ноты, и я лихорадочно пытаюсь собрать аккорды воедино. Но его пальцы неумолимы, вынуждая меня терпеть эти невыносимые прикосновения, его ладонь заглушает мой крик. Я задыхаюсь и отчаянно брыкаюсь, задевая ногой лампу на прикроватной тумбочке, и она с грохотом падает на пол.

Лоренцо замирает, сильнее зажимая мне рот рукой.

Над моей головой раздается громкий стук, от которого вибрирует стена. Это Шейн бьет кулаком из своей комнаты, и от этого у меня кровь стынет в жилах.

– Айвори! – орет он за стеной. – Ты, мать твою, разбудила меня, никчемная гребаная сука!

Лоренцо резко соскакивает с меня и пятится назад к дверному проему кухни, попадая в луч света. Черные этнические татуировки покрывают всю его грудь, а мешковатые спортивные штаны низко свисают с узких бедер. Непритязательный человек мог бы счесть его накачанное тело и выразительные латиноамериканские черты привлекательными. Но внешность – всего лишь оболочка души, а его душа прогнила насквозь.

Я скатываюсь с кровати, одергиваю юбку и хватаю с пола завернутый в полотенце кусок хлеба. Чтобы добраться до входной двери, мне придется проскочить через комнату Шейна, а затем через маленькую гостиную. Может, он еще не вылез из кровати.

С трепещущим сердцем бросаюсь в непроглядную темноту комнаты Шейна и… Ой! Врезаюсь в его обнаженную грудь.

Предвидя реакцию брата, я уворачиваюсь от его кулака, но он впечатывает мне пощечину другой рукой. Удар настолько сильный, что я отлетаю обратно в мамину комнату, а он следует за мной, его глаза затуманены алкоголем и наркотиками.

Подумать только, раньше он был похож на папу. Но это было давно… С каждым днем светлые волосы Шейна редеют все больше, щеки все глубже впадают в болезненно-бледное лицо, а живот все больше нависает над этими нелепыми спортивными шортами.

Он не занимался спортом с тех пор, как ушел в самоволку из морской пехоты четыре года назад. В тот год наша жизнь полетела ко всем чертям.

– Какого… хрена… – рычит Шейн мне в лицо, – ты будишь этот чертов дом в пять, мать твою, утра?

По сути, уже почти шесть, и мне нужно еще кое-куда забежать перед сорокапятиминутной поездкой до школы.

– Мне надо в школу, придурок. – Несмотря на леденящий душу страх, я выпрямляюсь, расправляя плечи. – А тебе стоило бы спросить, почему Лоренцо спит в постели нашей матери, почему он лапает меня и почему я кричала, чтобы он остановился.

Я следую за взглядом Шейна, который смотрит на своего друга. Выцветшие чернила татуировок, едва различимых под темной тенью бакенбард, покрывают лицо Лоренцо по бокам. Но недавно набитая надпись на его горле такая же черная, как и его сверкающие злобой глаза. «Уничтожу», – гласит она. И по его взгляду я понимаю, что это обещание.

– Она снова ко мне приставала. – Лоренцо смотрит на меня с неприкрытым злорадством. – Ты же знаешь, какая она.

– Это полная чушь! – Я поворачиваюсь к Шейну с мольбой в голосе. – Он не оставляет меня в покое. Как только ты отворачиваешься, он срывает с меня одежду и…

Шейн хватает меня за шею и толкает лицом в дверной косяк. Я пытаюсь увернуться, но он настолько силен в своей ярости, что я врезаюсь в острый угол.

Губу пронзает резкая боль, и, почувствовав вкус крови, я задираю подбородок, чтобы не запачкать одежду.

Он отпускает меня, глядя осоловелым взглядом из-под отяжелевших век, но его ненависть вонзается в мое тело подобно острому кинжалу.

– Если ты еще хоть раз выставишь напоказ свои сиськи перед моими друзьями, я их отрежу к чертям собачьим. Усекла?

Я прижимаю руку к груди, и у меня перехватывает дыхание, когда ладонь проскальзывает в широкий вырез рубашки. Не хватает как минимум двух пуговиц. Черт! В академии внесут в мое дело дисциплинарное замечание или хуже того – исключат. Я отчаянно осматриваю кровать и пол в поисках маленьких пластиковых горошин в груде разбросанной одежды. Мне их никогда не найти, и, если я сейчас же не уйду, будет еще больше крови и недостающих пуговиц.

Я разворачиваюсь и бегу через комнату Шейна, его яростные крики меня лишь подгоняют. В гостиной хватаю свою сумку с дивана, на котором сплю, и на следующем вдохе выскакиваю на улицу, облегченно выдыхая в серое небо. Солнце взойдет только через час, и на пустынной улице тихо.

Шагнув на лужайку перед домом, я стараюсь выбросить из головы последние десять минут, мысленно складывая их в чемодан. Такой старомодный, обтянутый коричневой кожей, с маленькими коричневыми пряжками. Затем представляю, как чемодан стоит на крыльце. Он останется здесь, потому что такую тяжесть мне не снести.

Я совершаю короткую пробежку до 91-го маршрута, и если потороплюсь, то до следующего автобуса успею еще проведать Стоджи.

Обходя выбоины на живописных зеленых улицах, я прохожу мимо рядов коттеджей и узких прямоугольных домов, которые выкрашены в разные яркие цвета и украшены характерными для южных штатов символами. Кованые перила, газовые фонари, подъемные оконные створки и фронтоны с декором в виде резных завитков – все это можно разглядеть, если не обращать внимания на покосившиеся веранды, граффити и гниющий мусор. Пустые, заросшие земельные участки, подобно следам оспы, обезображивают городской пейзаж и служат напоминанием о последнем урагане. Но отголоски старого Тримейя процветают в плодородной почве, истории культуры и улыбках людей, которые многое пережили и называют окраины города своим домом.

Таких людей, как Стоджи.

Я подхожу к двери его музыкального магазина и обнаруживаю, что она не заперта на засов. Несмотря на отсутствие покупателей, он открывает магазин, как только просыпается. В конце концов, этим он зарабатывает себе на жизнь.

Когда я вхожу, над моей головой звенит колокольчик, и внимание непроизвольно устремляется к старому роялю «Стейнвей» в углу. Сколько себя помню, я каждое лето стучала по его клавишам, пока моя спина не начинала болеть, а пальцы не теряли чувствительность. В конечном итоге эти визиты в магазин превратились в работу. Я обслуживаю его покупателей, веду бухгалтерию, занимаюсь учетом товаров и делаю все, что ему необходимо. Но только летом, когда у меня нет возможности зарабатывать другим способом.

– Айвори? – Хриплый баритон Стоджи разносится по маленькому магазинчику.

Я кладу ломоть бананового хлеба на стеклянный прилавок и кричу в сторону дальнего конца помещения:

– Только занесла завтрак.

Шарканье мягких кожаных туфлей сигнализирует о его приближении, и из задней комнаты появляется сгорбленная фигура Стоджи. Этому мужчине девяносто, а он по-прежнему может передвигаться по магазину, словно его немощное тело не страдает от артрита.

Мутный блеск темных глаз свидетельствует о плохом зрении, но по мере приближения его взгляд мгновенно замечает недостающие пуговицы на моей рубашке и рану на распухшей губе. Морщины под козырьком бейсболки становятся глубже. Он уже и раньше видел подарки от Шейна, и я так благодарна, что Стоджи не задает лишних вопросов и не выказывает жалости. Возможно, я единственная белая девушка в этом районе, и я абсолютно точно единственный ребенок, который здесь учится в частной школе, но на этом различия заканчиваются. Мой жизненный опыт настолько же обычен для Тримейя, как и бусы, разбрасываемые на Бурбон-стрит во время карнавала Марди Гра.

Оглядывая меня с ног до головы, Стоджи поглаживает усы, короткие седые волоски ярко контрастируют с его угольно-черной кожей. По рукам пробегает заметная дрожь, и он расправляет плечи, без сомнения пытаясь скрыть, насколько ему больно. На протяжении многих месяцев я наблюдаю, как его здоровье ухудшается, и совершенно бессильна это остановить. Я не знаю, как ему помочь или облегчить его страдания, и это медленно убивает меня изнутри.

Я знаю о его финансовом положении. Он не может позволить себе лекарства, визиты к врачу и даже такие элементарные вещи, как еду. И он определенно не может позволить себе нанять сотрудника, отчего мое последнее лето в качестве его работника оставило в душе нотки печали. Весной, когда закончу Ле-Мойн, я уеду из Тримейя, и Стоджи больше не будет чувствовать себя обязанным заботиться обо мне.

Но кто позаботится о нем?

Он вытаскивает из кармана рубашки носовой платок и подносит его дрожащей рукой к моей губе.

– Ты выглядишь очень элегантной сегодня утром. – Он впивается в меня своим проницательным взглядом. – И довольно взволнованной.

Я закрываю глаза, пока он вытирает с губы кровь. Он уже знает, что моя союзница в академии уволилась с должности главного преподавателя музыки. Мои отношения с миссис Мак-Крекен складывались на протяжении трех лет. Она была единственным человеком в Ле-Мойне, который меня поддерживал. И потерять ее помощь в получении стипендии – все равно что начать все сначала.

– У меня есть только один год. – Я открываю глаза, встречаясь взглядом со Стоджи. – Один год, чтобы произвести впечатление на нового преподавателя.

– И все, что тебе нужно, – это совсем немного времени. Просто постарайся его не упустить.

Я сяду на автобус на 91-й линии в паре кварталов отсюда. Поездка займет двадцать пять минут, затем десять минут пешком до школы. Я смотрю на часы. Я приеду в школу с оторванными пуговицами и разбитой губой, но мои пальцы по-прежнему целы. Я приложу все усилия, чтобы показать себя.

Я провожу языком по порезу на губе и морщусь, почувствовав опухшую поврежденную кожу.

– Сильно заметно?

– Да. – Стоджи смотрит на меня прищуренным взглядом. – Но твоя улыбка намного заметнее.

Мои губы непроизвольно растягиваются в улыбке, что, я уверена, и было его целью.

– Вы такой льстец.

– Только когда девушка того стоит.

Стоджи открывает выдвижной ящик у бедра и роется дрожащей рукой среди медиаторов, язычков… Что он ищет?

О! Я замечаю английскую булавку рядом с его пальцем и хватаю ее, высматривая глазами еще одну.

– У вас есть еще?

– Только одна.

Немного помучившись с булавкой, я застегиваю рубашку и одариваю Стоджи благодарной улыбкой.

Слегка погладив меня по голове, он показывает жестом на дверь.

– Давай. Проваливай.

Но на самом деле он имеет в виду: «Отправляйся в школу, чтобы выбраться из этого дома. Уехать из Тримейя. Оставить эту жизнь позади».

– Да, такой у меня план. – Я протягиваю ему хлеб через прилавок.

– Ну уж нет. Забирай себе.

– Меня накормят в школе.

Я знаю, что он слышит мою ложь, но все равно принимает ее.

Когда я поворачиваюсь, чтобы уйти, он хватает меня за запястье. Я даже не ожидала, что у него еще столько сил.

– Им повезло, что у них есть ты. – В его темных глазах вспыхивает огонь. – Везучие сукины дети. Не позволяй им забыть об этом!

Он прав. То, что моя семья не может вносить щедрых пожертвований и не имеет влиятельных связей, еще не делает меня объектом благотворительности. Мое четырехлетнее обучение было полностью оплачено, когда мне было десять, и я прошла необходимые прослушивания в четырнадцать, как и мои одноклассники. Пока я продолжаю получать отличные оценки на уроках и тестах, лучше всех справляюсь с сольными выступлениями и не имею замечаний по поведению, администрации академии, возможно, будет сложнее меня выгнать.

Поцеловав Стоджи в морщинистую щеку, я иду на автобусную остановку, не в силах подавить страх, который возвращается с удвоенной силой. Что, если новый преподаватель музыки возненавидит меня, откажется обучать или не станет поддерживать при поступлении в колледж? Папочка будет убит горем. Боже, это моя самая большая душевная боль. Наблюдает ли он за мной? Видел ли папа, чем я занималась, чтобы свести концы с концами? Что мне придется делать снова уже сегодня вечером? Скучает ли он по мне так же сильно, как я по нему?

Временами ужасная рана на сердце, которую он оставил после себя, болит настолько сильно, что я не могу этого вынести. Иногда меня охватывает нестерпимое желание отдаться этой боли и присоединиться к нему, где бы он ни был.

Именно поэтому я передвигаю самое сложное испытание вверх своего списка задач.

Сегодня я буду улыбаться.

Глава 2

Эмерик

Когда ранним утром собрание профессорско-преподавательского состава подходит к концу, мои новоиспеченные коллеги в черно-белых накрахмаленных костюмах покидают библиотеку, звонко цокая каблуками по полу. А я остаюсь сидеть за столом, ожидая, пока толпа разойдется, и краем глаза наблюдаю за Беверли Ривар.

Во время представления коллективу в начале собрания она удостоила меня лишь одним взглядом. Вот и сейчас она сидит во главе стола, всем своим властным видом демонстрируя неоспоримый авторитет. Но как только помещение опустеет, она сделает гораздо больше. Несомненно, у нее есть еще один пункт на повестке дня, который она хотела бы обсудить. Наедине.

– Мистер Марсо. – Беверли на удивление бесшумно передвигается по мраморному полу в своих экстравагантных туфлях-лодочках и закрывает дверь за последним сотрудником, встречаясь со мной взглядом. – Пару слов, прежде чем вы уйдете.

Нам понадобится больше пары слов, но я не буду вдаваться в семантику, чтобы развеять ее заблуждение, будто она имеет надо мной власть. Существуют более изобретательные способы поставить ее на колени.

Сцепив руки перед собой, я откидываюсь в кожаном кресле, опираюсь локтем о стол и кладу лодыжку на колено. Затем устремляю на нее пристальный взгляд, потому что она из тех властных особ, которые готовы использовать других в своих целях. Но на данный момент все, что она получит от меня, – это внимание.

Беверли не спеша обходит длинный стол, ее скромный костюм с юбкой идеально сидит на стройной фигуре. Будучи на двадцать лет старше меня, она выглядит шикарно для своего возраста. Высокие, четко выраженные скулы. Тонкие, аристократические черты лица. Бледная кожа почти лишена морщин.

Трудно сказать, какого цвета ее волосы, собранные в пучок на затылке: седые или белокурые. Готов поспорить, она никогда их не распускает. Привлечение внимания мужчин не является для нее приоритетом. Нет, ее непомерная гордыня расцветает в чувстве превосходства, когда она отдает приказы другим и наблюдает, как ее подчиненные из кожи вон лезут, заискивая перед ней.

Наша первая и единственная личная встреча этим летом раскрыла некоторые черты ее характера. Остальные выводы я сделал самостоятельно. Она стала директором частной школы Ле-Мойн не благодаря доброму сердцу и не потому, что избегала конкуренции.

Я знаю не понаслышке, что требуется для руководства такой школой, как эта.

И я также знаю, как легко лишиться подобной должности.

Пока она неторопливо приближается ко мне, ее проницательный взгляд скользит по рядам книжных полок из красного дерева, пустому столу библиотекаря и свободным диванам в дальнем конце помещения. «Да, Беверли. Мы одни».

Она опускается в кресло рядом со мной, положив ногу на ногу, и смотрит на меня с расчетливой улыбкой.

– Как устроились на новом месте?

– Давайте не будем притворятся, что вам это интересно.

– Хорошо. – Беверли проводит ухоженными ногтями по своей юбке. – Со мной связался адвокат Барб Мак-Крекен. Как оказалось, она решила устроить шумиху.

Я пожимаю плечами, ведь это не моя проблема.

– Вы сказали, что все уладите.

Возможно, Беверли не так компетентна, как я полагал.

Она недовольно хмыкает, продолжая улыбаться, но теперь ее улыбка выглядит более натянутой.

– Я все уладила.

– Предложили ей больше денег?

Улыбка окончательно сползает с ее лица.

– Больше, чем следовало, жадная суч… – Она поджимает губы, откидываясь на спинку кресла, и оглядывает библиотеку. – В любом случае с этим покончено.

Я растягиваю губы в полуулыбке, намеренно демонстрируя, что эта ситуация меня забавляет.

– Уже жалеете о нашей договоренности?

Она переводит взгляд обратно на меня.

– Вы заставляете меня идти на риск, мистер Марсо. – Беверли прищуривается и поворачивается в кресле лицом ко мне, ее глаза становятся похожими на осколки льда. – Сколько предложений о работе вы получили после вашего фиаско в Шривпорте? Хм?

Ее колкое замечание пробуждает во мне бурю гнева и воспоминания о предательстве, от которых учащается пульс. Желание выплеснуть на нее свою ярость обжигает горло, но я лишь вопросительно выгибаю бровь в ответ.

– Вот именно. Ну что ж. – Она презрительно фыркает. Или неуверенно. Возможно, и то и другое. – Ле-Мойн обладает безупречной репутацией, за поддержание которой я несу ответственность. Уход Мак-Крекен и моя готовность нанять вас на ее место вызвали нежелательные подозрения.

Несмотря на то что Шривпорт разрушил мою профессиональную карьеру, причина моего ухода с должности так и не была обнародована. Тем не менее слухами земля полнится. И я подозреваю, что вскоре они дойдут до большинства преподавательского состава Ле-Мойна и родителей учеников. Я предпочел бы озвучить правду, а не подвергать себя суждениям, основанным на искаженных сплетнях. Но условия, на которых Беверли предлагает мне должность, требуют моего молчания.

– Не забывайте о нашем соглашении. – Она прижимает локти к бокам, в ее глазах появляется лихорадочный блеск. – Держите рот на замке и позвольте мне сдерживать этих баранов и их пустую болтовню.

Она говорит это так, будто на меня должны произвести впечатление ее неэтичные методы работы. Но, сама того не подозревая, Беверли лишь раскрыла свои карты. Я чувствую ее страх. Она незаконно уволила штатного преподавателя и заплатила этой женщине за молчание, и все ради того, чтобы нанять меня, преследуя личную выгоду. Если бы она действительно контролировала ситуацию, то не испытывала бы необходимости заводить этот разговор. Она достаточно безжалостна, чтобы разрушать жизни людей, но это вовсе не значит, что она готова играть в эту игру. Мою игру.

Я потираю большим пальцем нижнюю губу, наслаждаясь тем, как ее глаза неохотно следуют за моим движением.

Кожа над ее застегнутым воротничком заливается румянцем.

– Для нас крайне важно сосредоточить всеобщее внимание на ваших достижениях как педагога, – заявляет она, вздергивая подбородок. – Я ожидаю, что вы будете служить примером профессионализма в классе…

– Не указывайте мне, как выполнять мою работу. – Я был довольно уважаемым педагогом до того, как поднялся по служебной лестнице и пополнил административные ряды. К черту ее и ее самоуверенную наглость.

– Как и у большинства учителей, у вас, похоже, тоже имеются проблемы с усвоением материала. Поэтому постарайтесь быть внимательнее. – Она наклоняется вперед, понижая голос, и продолжает более резким тоном: – Я не позволю, чтобы ваши извращения порочили репутацию моей школы. Если ваше недостойное поведение в Шривпорте повторится здесь, наша сделка расторгается.

Напоминание о том, что я потерял, разжигает огонь в моей груди.

– Вы уже второй раз упоминаете Шривпорт. К чему бы это? Вас гложет любопытство? – Смотрю на нее с вызовом. – Давайте, Беверли. Задайте вопросы, не дающие вам покоя.

Она отводит взгляд, ее шея напряжена.

– Вряд ли кто-то нанимает на работу бабника, чтобы потом выслушивать рассказы о его похождениях.

– Ого, так теперь я бабник? Вы меняете условия нашей сделки?

– Нет, мистер Марсо. Вы знаете, почему я вас наняла. – Ее голос повышается на целую октаву. – С жестким условием, что не будет никакого непристойного поведения.

Затем, понизив голос, она добавляет:

– И я больше не хочу слышать об этом ни единого слова.

Я позволял ей диктовать условия с того момента, как она связалась со мной. Пришло время насладиться небольшим унижением.

Наклонившись вперед, я хватаюсь за подлокотники ее кресла так, что она оказывается в ловушке моих рук.

– Вы лжете, Беверли. Думаю, вы хотите услышать все пикантные подробности моего непристойного поведения. Должен ли я описать позы, которые мы использовали, звуки, которые она издавала, размер моего члена?..

– Прекратите! – Она делает судорожный вдох, прижимая к груди дрожащую руку, затем сжимает ее в кулак и напускает на себя важность, которую обычно демонстрирует всему миру. – Вы отвратительны!

Я усмехаюсь и откидываюсь на спинку кресла.

Она вскакивает на ноги и свирепо смотрит на меня сверху вниз.

– Держитесь подальше от моих преподавателей, особенно женщин в моем подчинении.

– Я ознакомился с предлагаемым ассортиментом на сегодняшнем собрании. Вам действительно стоит обновить окружение.

Было несколько учителей с подтянутыми телами, множество заинтересованных взглядов в мою сторону, но я здесь не для этого. Десятки женщин готовы лечь под меня по первому требованию, и моя ошибка в Шривпорте… Я сжимаю челюсти. Ее я больше не повторю.

– Что же касается вас… – Я позволяю своему взгляду скользнуть по ее застывшему в напряженной позе телу. – Вы выглядите так, словно вам не помешал бы хороший жесткий трах.

– Вы переходите все границы. – Ее предостерегающий тон теряет свой эффект из-за того, что она, пошатываясь, пятится назад.

Беверли поворачивается и поспешно возвращается во главу стола. Чем больше расстояние между нами, тем увереннее становится ее походка. Еще несколько шагов, и она оглядывается через плечо, будто ожидает поймать мой взгляд на своей плоской заднице. От этой мысли меня передергивает. Эта высокомерная сучка на самом деле полагает, что я в ней заинтересован.

Я встаю, засовываю руку в карман брюк и направляюсь к ней.

– Неужели мистер Ривар не удовлетворяет ваши потребности в постели?

Она тянется к краю стола и собирает свои бумаги, избегая встречаться со мной взглядом.

– Если вы продолжите в том же духе, то я позабочусь о том, что вы никогда больше не зайдете в учебный класс.

Из-за ее иллюзии контроля мне чертовски трудно держать язык за зубами.

Я подхожу к ней вплотную, вторгаясь в ее личное пространство.

– Вздумаете еще мне угрожать – и пожалеете об этом.

– Отойдите.

Я наклоняюсь вперед, касаясь своим дыханием ее уха.

– У всех есть секреты.

– У меня не…

– Мистер Ривар согревает чужую постель?

Это всего лишь предположение, но легкое подергивание ее руки говорит о том, что я не далек от истины.

Ее ноздри раздуваются.

– Это возмутительно!

– А ваш безупречный сынок? Что такого он натворил, что поставил вас в это рискованное положение?

– Он не сделал ничего плохого!

Будь это правдой, меня бы здесь не было.

– Беверли, вы дрожите.

– Этот разговор окончен.

Она обходит меня, не сводя глаз с двери, и спотыкается. Беверли теряет равновесие и падает на колени у моих ног, роняя на пол бумаги. «Прекрасно».

Она бросает на меня испуганный взгляд, и, когда понимает, что я и пальцем не пошевелил, чтобы остановить падение, ее лицо заливается краской смущения.

Опустив глаза в пол, Беверли разъяренно собирает разлетевшиеся документы.

– Нанять вас было ошибкой.

Я наступаю ногой на листок бумаги, за которым она тянется, и впиваюсь взглядом в ее макушку.

– Тогда увольте меня.

– Я… – Она смотрит на мои ботинки от «Док Мартенс» с тиснением под змеиную кожу и отвечает тихим, подавленным голосом: – Просто воспользуйтесь своими связями.

Чтобы помочь ее никчемному сыну поступить в консерваторию Леопольда, самый престижный музыкальный колледж в стране. Таков был уговор.

Она дала мне работу преподавателя, когда никто другой не осмелился бы, и я выполню свою часть сделки. Но я не буду прогибаться или трястись от страха, как другие ее подчиненные. Она понятия не имеет, с кем имеет дело. Но вскоре узнает.

Я подталкиваю листок бумаги к ее пальцам и придерживаю его носком ботинка.

– Полагаю, мы разобрались с условиями… – я приподнимаю ногу, позволяя ей выхватить листок – …а также с нашими точками зрения относительного данного соглашения.

Она напрягается, опуская голову еще ниже.

С унижением покончено.

Я разворачиваюсь и неторопливо покидаю библиотеку.

Глава 3

Айвори

– Говорят, она набивает свой лифчик салфетками.

– Ну и шлюха.

– Разве она не носила эти туфли в прошлом году?

Приглушенные голоса разносятся по переполненному коридору, слова хоть и произнесены полушепотом, но предназначены для моих ушей. Неужели эти девчонки не смогли за три года придумать что-то новенькое?

Проходя мимо группы перешептывающихся девиц в брендовых нарядах с айфонами лимитированной версии и черными картами «Американ Экспресс», я растягиваю губы в широкой улыбке, напоминая себе, что, несмотря на различия между нами, я заслуживаю того, чтобы учиться здесь.

– Интересно, из чьей постели она выползла сегодня утром.

– Без шуток, я даже отсюда чувствую ее запах.

Эти комментарии меня не задевают. Это всего лишь слова. Лишенные воображения, незрелые, пустые слова.

Да кого я обманываю? Некоторые из этих острот вполне правдивы, и у меня перехватывает дыхание от того, с какой ненавистью они звучат. Но я убедилась на собственном опыте, что слезы только еще больше их поощряют.

– Прескотт говорил, что ему пришлось трижды принять душ после тусовки с ней.

Я останавливаюсь в центре коридора. Поток учеников расступается передо мной, когда, сделав глубокий вдох, я возвращаюсь к их группе.

Заметив мое приближение, несколько девушек поспешно удаляются. Остаются лишь Энн и Хизер, которые наблюдают за мной с тем же нездоровым любопытством, с каким туристы разглядывают моих бездомных соседей. Немигающие взгляды, прямые спины, неподвижные ноги танцовщиц под юбками до колен.

– Привет. – Я прислоняюсь к шкафчикам рядом с ними и улыбаюсь, когда они обмениваются взглядами. – Я вам кое-что расскажу, но вы должны держать язык за зубами.

Они прищуриваются, но их любопытство осязаемо. Эти девушки любят сплетни.

– Правда в том, что… – Я показываю на свою грудь. – Я их ненавижу. Так трудно найти рубашки по размеру, – «не говоря уже о том, чтобы их себе позволить», – а когда и нахожу, вот, посмотрите. – Тычу пальцем в английскую булавку. – Пуговицы отрываются. – Я окидываю взглядом их плоские груди и искусно скрываю укол зависти, который испытываю к их худосочным фигурам, за саркастическим тоном: – Наверное, здорово не беспокоиться об этом.

Девушка, что повыше, Энн, возмущенно фыркает. Стройная, грациозная и уверенная в себе, она лучшая танцовщица в Ле-Мойне. А еще невероятно красивая, с оценивающим взглядом, полными губами и темно-коричневой кожей холодного оттенка.

Если бы в академии проводили балы, она была бы там королевой. По какой-то причине она всегда ненавидела меня. И даже никогда не рассматривала другой возможности.

Затем идет ее подружка. Я уверена, что это Хизер высказалась по поводу обуви, но она сдержаннее Энн, и у нее кишка тонка говорить гадости мне в лицо.

Я приподнимаю ногу и выворачиваю ступню, чтобы они могли видеть протертую до дыр подошву.

– Я носила их в прошлом году. И в позапрошлом. И три года назад. На самом деле это единственные туфли, которые вы на мне видели.

Хизер перебирает пальцами свои каштановые волосы, заплетенные в длинную косу, и, нахмурившись, смотрит на мои поношенные балетки.

– Какой у тебя размер? Я могла бы отдать тебе…

– Мне не нужны твои обноски.

Они мне очень нужны, но я ни за что не признаюсь в этом. Мне и так тяжело не давать себя в обиду в коридорах школы. И я уж точно не собираюсь делать это в чужой обуви.

С самого первого дня я отвечала на их колкости прямотой и откровенностью. Именно так поступил бы и папочка. Но вот, пожалуйста, наступил новый учебный год, а они уже снова насмехаются надо мной, и их ненависть опаляет мою кожу.

Поэтому, чтобы заставить их заткнуться, я решаю прибегнуть к другой тактике – безобидной лжи.

– Это были туфли моей бабушки, единственное, что у нее осталось, когда она иммигрировала в Штаты. Она передала их моей маме, а та, в свою очередь, передала их мне как символ силы и стойкости.

У меня нет бабушки, но пристыженный вид Хизер говорит о том, что я, возможно, наконец-то разрушила ее наивные иллюзии.

Я испытываю чувство удовлетворения, которое согревает сердце.

– В следующий раз, прежде чем открыть свой высокомерный рот, подумай о том, что ты ни черта не знаешь.

Хизер ахает, будто я ее оскорбила.

– Идем дальше. – Я наклоняюсь к ним. – Я кое-что расскажу вам о Прескотте Риваре… – Я оглядываю переполненный коридор, как будто меня заботит, кто может услышать мои слова. – Он озабочен сексом. Все парни такие. Они хотят секса, и, если вы им этого не даете, они берут не спрашивая, ну вы поняли.

Энн и Хизер непонимающе пялятся на меня. В растерянности. Как они могут этого не знать?

Я поправляю ремень наплечной сумки. Правда, о которой я умалчиваю, вызывает зуд на коже.

– Кто-то должен вмешаться и сделать ребят счастливыми. Я лишь играю свою роль, чтобы не допустить сексуального насилия в нашей школе. Вы должны меня благодарить.

Из моих уст это звучит гораздо снисходительнее, чем есть на самом деле. Я этим занимаюсь для того, чтобы выжить. И пошли все остальные к чертям собачьим.

Энн, сморщив нос, презрительно смотрит на меня.

– Ты такая шлюха.

Этот ярлык я ношу здесь с девятого класса. Я никогда не опровергала их предположения обо мне. Сексуальные домогательства требуют доказательств. Пока это происходит за пределами школы и я не забеременела, меня не выгонят из академии. Конечно, слухи бросают тень на мою и без того отвратительную репутацию, но они также отвлекают от истинной причины, по которой я провожу время с парнями из Ле-Мойна. Если бы кто-то узнал правду, меня бы тут же отчислили.

– Шлюха? – Я понижаю голос до заговорщицкого шепота. – Давненько у меня не было секса. В смысле, примерно сорок восемь часов. – Я отворачиваюсь, жду их шокированных ахов, а затем поворачиваюсь обратно, ухмыляясь Энн. – Но твой папаша пообещал исправиться сегодня вечером.

– О боже. – Энн сгибается пополам, хватая себя за живот, и прикрывает рот рукой. – Какая мерзость!

Не знаю, что из себя представляет ее отец, но секс в целом отвратителен. Ужасен. Невыносим.

И ожидаем.

Я оставляю их в потрясенном молчании, и первую половину дня улыбка не сходит с моего лица. Утренние занятия в Ле-Мойне пролетают незаметно, поскольку включают в себя все простые предметы, такие как английский и история, естественные науки и математика, а также иностранные языки. В полдень у нас часовой перерыв, чтобы пообедать и позаниматься в зале, прежде чем переключиться на профильные занятия.

Ежедневные физические упражнения и правильное питание необходимы как часть сбалансированного распорядка дня музыканта, но, учитывая, что у меня нет ни еды, ни денег, поддерживать этот распорядок проблематично.

Пока я стою у своего шкафчика в центральном здании школы, пустой желудок сжимается от боли и урчит. К чувству голода присоединяется тугой комок страха. Или волнения.

Нет, определенно страха.

Я смотрю на распечатку своего дневного расписания:

Теория музыки

Семинар по игре на фортепиано

Мастер-класс по публичным выступлениям

Индивидуальные занятия

Последняя часть моих занятий состоится в здании Кресент-холла. Аудитория 1А. Все уроки ведет мистер Марсо.

На уроке английской литературы я подслушала, как несколько девушек болтали о том, какой этот Марсо красавчик, но я пока еще не набралась смелости дойти до Кресент-холла.

Внутри у меня все сжимается, пока я бормочу вслух:

– Почему это обязательно должен быть мужчина?

Рядом захлопывается дверца шкафчика, и Элли, наклонившись над моей рукой, заглядывает в мое расписание.

– Он действительно очень симпатичный, Айвори.

Я резко поворачиваюсь к ней.

– Ты его видела?

– Только мельком. – Она морщит свой маленький мышиный носик. – Почему тебя так волнует, что это мужчина?

Потому что мне комфортнее в окружении женщин. Потому что они не подавляют меня своей мускулатурой и размерами. Потому что мужчины – потребители. Они забирают мою смелость, силу и уверенность в себе. Потому что их интересует только одно, и это не мое умение играть последние такты «Трансцендентного этюда № 2».

Но я не могу поделиться всем этим с Элли, моей милой, выросшей в строгих правилах китайской семьи подругой, которая никогда не сталкивалась с жизненными трудностями. Думаю, я могу называть ее подругой. Мы это никогда не обсуждали, но она всегда добра ко мне.

Я запихиваю свое расписание в сумку.

– Наверное, я надеялась на кого-то типа миссис Мак-Крекен.

Может быть, мистер Марсо другой. Может, он милый и надежный, как папочка и Стоджи.

Элли, примерно на голову ниже меня, приглаживает рукой завитки своих черных как смоль волос и подпрыгивает на носочках. Думаю, она пытается казаться выше ростом, но скорее это выглядит так, будто ей нужно в туалет.

Она такая крошечная и очаровательная, что мне хочется подергать ее за хвостик. Что я и делаю.

Подруга отталкивает мою руку, улыбаясь вместе со мной, и опускается на пятки.

– Не переживай по поводу мистера Марсо. Все будет хорошо. Вот увидишь.

Ей легко говорить. Она уже получила место виолончелистки в Бостонской консерватории на следующий год. Ее будущее не зависит от того, понравится ли она мистеру Марсо или нет.

– Я в спортзал. – Она перекидывает через плечо рюкзак размером в половину себя. – Ты идешь?

Вместо организованных уроков по физкультуре Ле-Мойн предоставляет услуги полноценного фитнес-центра и персональных тренеров, здесь есть множество занятий по физической подготовке, например йога и кикбоксинг.

Но я лучше отрежу себе несколько пальцев, чем буду скакать в зеркальном зале среди осуждающих взглядов других девчонок.

– Не-а. Я собираюсь размяться на беговой дорожке на улице.

Мы прощаемся, но мое любопытство в отношении Марсо берет верх, и я окликаю ее.

– Элли? Насколько симпатичный?

Она разворачивается и продолжает идти спиной вперед.

– Сногсшибательный. Я видела его всего лишь мельком, но говорю тебе, я почувствовала это прямо здесь. – Она похлопывает себя по животу и широко распахивает свои раскосые глаза. – Может, даже чуть ниже.

Мое сердце сжимается. Обычно у самых красивых людей самые уродливые души.

Но я ведь тоже красивая? Мне все время так говорят, реже люди, которым я доверяю, и чаще те, кому не доверяю.

Возможно, я тоже уродлива изнутри.

Когда Элли удаляется подпрыгивающей походкой и бросает мне через плечо свою очаровательную улыбку, я признаю ошибку в своих суждениях. В Элли нет ничего безобразного.

Я переодеваюсь в шорты и майку в раздевалке, а затем выхожу на беговую дорожку, которая окружает двадцатиакровый школьный двор.

Из-за невыносимой влажности в это время года большая часть учеников предпочитает оставаться в кондиционируемых помещениях, но некоторые все же бездельничают на скамейках в парке, смеются и едят свои обеды. Пара танцоров отрабатывает синхронную разминку под внушительными шпилями центрального здания школы.

Делая растяжку под тенью огромного дуба, я всматриваюсь в пышную зелень парка и прорезиненные пешеходные дорожки. Те самые, по которым я гуляла с папой, когда моя голова едва доставала ему до бедра. Я до сих пор ощущаю его большую руку, которая держала мою, когда он водил меня по парку. Помню его солнечную улыбку, когда он указывал на старинную, похожую на соборную кирпичную кладку Кресент-холла и рассуждал о великолепии классных комнат внутри.

Ле-Мойн был его мечтой, которую его родители не могли себе позволить. Он никогда не расстраивался по этому поводу. Потому что он не был эгоистом даже в мечтах. Вместо этого он подарил свою мечту мне.

Я прогибаюсь в талии и касаюсь пальцами носков, растягивая и разогревая мышцы задней поверхности бедер, пока воспоминания согревают меня изнутри. Я похожа на маму: у меня темные волосы и темные глаза, но папина улыбка. Хотела бы я, чтобы он меня сейчас увидел, как я стою на школьном дворе, проживаю его мечту и улыбаюсь, как он.

Я улыбаюсь шире, потому что его мечта, его улыбка… они и мои тоже.

– Святая Богородица, как мне не хватало этой задницы.

Я резко выпрямляюсь, улыбка исчезает с лица, а тело сковывает напряжение, настолько сильное, что я не в состоянии повернуться на голос, от которого непроизвольно втягиваю голову в плечи.

– Чего ты хочешь, Прескотт?

– Тебя. Голую. На моем члене.

Я чувствую, как тошнота подкатывает к горлу, а по виску стекает капелька пота. Я расправляю плечи.

– У меня есть идея получше. Зажми свой член у себя между ног, станцуй, как Буффало Билл, и иди на хер.

– Ты такая пошлячка, – отвечает Прескотт с улыбкой в голосе, появляясь в поле моего зрения.

Он останавливается на приличном расстоянии, но недостаточно далеко. Я отступаю назад.

Его длинные волосы доходят до подбородка, светлые пряди выгорели под лучами карибского солнца, или где там он проводит лето. Если ему и душно в такую жару в рубашке и галстуке, то он этого не показывает, неспешно оглядывая меня блуждающим взглядом и заставляя нервничать.

Я не понимаю, почему девушки в Ле-Мойне борются за его внимание. У него слишком длинный нос, передний зуб кривой, а язык извивается, словно червяк, когда он засовывает его мне в рот.

– Господи, Айвори. – Его взгляд останавливается на моей груди, обжигая кожу под майкой. – За лето твои сиськи выросли еще на один размер.

Я с трудом расслабляю плечи.

– Если таким образом ты просишь о моей помощи в этом году, попробуй еще раз.

Не сводя жадного взгляда с моей груди, он сжимает длинными пальцами свой пакет с обедом.

– Я хочу тебя.

– Ты хочешь, чтобы я делала за тебя домашние задания.

– И это тоже.

От хрипоты в его голосе меня бросает в дрожь. Я обхватываю себя руками, ненавидя то, насколько заметна моя грудь. Мне противно, что он так откровенно пялится на нее, что я от него завишу.

Наконец он поднимает глаза, и взгляд останавливается на моем лице.

– Что случилось с твоей губой? Зацепилась за кольцо на члене?

Я пожимаю плечами.

– Это было очень большое… кольцо.

Он зеленеет от ревности, и это мне тоже ненавистно.

– Тебе стоит обзавестись таким же. – Я слегка наклоняю голову в ответ на его нервный смешок. – Почему бы и нет? Это усиливает удовольствие. – Ничего не смыслю в пирсинге, но не могу упустить возможности его подколоть. – Будь у тебя такое, ты мог бы на самом деле довести девушку до оргазма.

Его натянутый смех переходит в кашель.

– Подожди, – что? – Его взгляд становится жестким. – Я довожу тебя до оргазма.

Секс с ним больше похож на извлечение тампона. Одно быстрое движение, после которого остается чувство отвращения, и я стараюсь позабыть о нем, пока не придется делать это снова. Но я не утруждаю себя тем, чтобы сказать ему об этом, он все понимает по моему взгляду.

– Это полная хрень! – сыпет он ругательствами, выходя за рамки того, что посторонние наблюдатели сочли бы дружеской беседой.

Когда Прескотт берет меня за руку, я поднимаю взгляд на центральное здание школы и нахожу пустое окно деканата.

– Твоя мать наблюдает за нами.

– Ты лживая сучка.

Он не следует за моим взглядом, но опускает руку.

– Если тебе нужна моя помощь, то мне потребуется аванс.

Прескотт разражается презрительным смехом.

– Черта с два.

– Дело твое.

Я срываюсь с места и бегу, стараясь держаться кромки травы вдоль беговой дорожки, чтобы не повредить босые ноги.

Прескотту достаточно всего пары секунд, чтобы догнать меня.

– Айвори, подожди. – Пот проступает на его лице, пока он бежит рядом со мной. – Да ты можешь остановиться хоть на минуту?

Я останавливаюсь, упираю руки в бока и жду, пока он переведет дыхание.

– Слушай, у меня сейчас нет с собой налички. – Он выворачивает карманы своих брюк. – Но я заплачу тебе сегодня вечером.

«Сегодня вечером». У меня начинает сосать под ложечкой, но я все равно улыбаюсь и выхватываю пакет с обедом из его рук.

– Тогда этого пока достаточно.

В любом случае обед – это единственный аванс, который был мне нужен. У Прескотта в столовой безлимитный счет, так что он вряд ли останется голодным.

Он смотрит на мои босые ноги, на бумажный пакет в моей руке, затем задерживает взгляд на моей разбитой губе. Он далеко не глуп для парня, у которого проблемы с алгеброй. Скорее равнодушен. Ему безразличны мои проблемы. И к учебе особого интереса у него нет.

Все мы здесь не для того, чтобы решать квадратные уравнения или изучать биологию клетки. Мы поступили сюда ради программы по искусству, чтобы танцевать, петь, играть на музыкальных инструментах и быть принятым в музыкальный колледж по своему выбору. Прескотт предпочел бы посвятить время сексу и игре на классической гитаре, а не писать доклад по истории Франции. К счастью для него, ему не нужно беспокоиться о выполнении домашних заданий. Ведь он в состоянии заплатить, чтобы я делала их за него.

Он не единственный избалованный придурок в Ле-Мойне, но я предоставляю свои услуги только тем, у кого самые большие кошельки и кому есть что терять. Мы все знаем о рисках. Если один из нас попадется, нам всем конец. К сожалению, мой маленький круг мошенников в основном состоит из Прескотта и его друзей.

И иногда некоторые требуют совсем не того, за что заплатили.

Я заглядываю в пакет с обедом, и у меня слюнки текут при виде ростбифа на хрустящем хлебе, грозди винограда и шоколадного печенья.

– Сегодня вечером где?

– Как обычно.

А это означает, что он подберет меня в десяти кварталах от школы, припаркуется на пустыре, и мы будем заниматься не только его домашними заданиями. Но именно я установила эти правила. Никаких обменов домашними заданиями на территории школы или в общественных местах. Это слишком рискованно, особенно если учитывать то, как директор следит за своим сыном.

– Увидимся на занятиях. – Он уходит, его внимание приковано к темному силуэту в окне деканата.

Он клянется, что его мать ничего не подозревает, но она ополчилась на меня с тех пор, как заняла руководящий пост в академии, когда я училась в десятом классе. Возможно, причина в моей распутной репутации или бедности. А может быть, все дело в моем выборе колледжа.

Консерватория Леопольда в Нью-Йорке является высшим учебным заведением с самым высоким конкурсом в стране, и ежегодно в него принимают только одного музыканта из Ле-Мойна. Если, конечно, вообще кого-то из нас примут. Десятки моих одноклассников подали заявки, включая Прескотта, но миссис Мак-Крекен сказала, что я лучшая. И она собиралась рекомендовать именно меня, так что я являюсь главным конкурентом Прескотта. По крайней мере, была. Без ее рекомендации я вполне могу остаться ни с чем.

Устроившись под деревом, я с жадностью расправляюсь с обедом Прескотта и уговариваю себя не беспокоиться о нем. Я понравлюсь Марсо. Он поймет, что я заслуживаю этого места. И сегодня вечером… Сегодня вечером я не сяду в машину Прескотта. Мы можем сделать его домашние задания на обочине, а если он будет против, я просто уйду. Пусть завалит свою домашнюю работу и выйдет из гонки за место в Леопольде. Я найду другого разгильдяя, чтобы компенсировать потерю дохода.

Преодолевая три мили по беговой дорожке, которая огибает заросший деревьями участок, я настраиваю свой разум и тело на выполнение этого плана.

Когда по зданиям академии разносится звонок, предупреждающий, что через пять минут начнутся занятия, я уже приняла душ, переоделась и пробираюсь сквозь толпу учеников в Кресент-холле, хотя сердце сжимается от страха.

«Тебе нужно лишь немного времени».

Уверенность Стоджи в моих силах окрыляет, а воспоминания о папином энтузиазме вызывают у меня улыбку. Будь он на моем месте, прогуливаясь по коридорам, о которых мечтал, он напевал бы себе под нос от безудержного восторга и благодарности. И я чувствую его заразительное воодушевление, которое будоражит кровь и подгоняет меня, когда я вхожу в аудиторию 1А, тот же музыкальный класс, в котором я училась в прошлом году.

Вдоль дальней стены выстроилась впечатляющая экспозиция духовых, струнных и ударных инструментов. Около шести моих одноклассников-музыкантов рассаживаются за столами в центре огромного Г-образного пространства. Если зайти за угол, то можно увидеть стоящий в нише рояль «Безендорфер». Но мое внимание привлекает мужчина в центре аудитории.

Он сидит на краешке стола и, скрестив руки на груди, мрачно и даже с неким раздражением наблюдает за группой учеников. Слава богу, он меня еще не заметил, потому что я, похоже, не могу сдвинуться с места или отвести от него взгляд.

Вопреки ожиданиям, он довольно молод, не как студент, но, возможно, ровесник моего брата. У него точеный профиль и чисто выбритая челюсть, но, судя по уже проступающей щетине, с ней едва ли справляется самая острая бритва.

Чем дольше я пялюсь, тем больше понимаю, что дело не в его лице, а в его молодежном стиле, он совершенно отличается от других преподавателей с их консервативными костюмами и сдержанностью.

Дело в его укладке: волосы короткие по бокам и длинные на макушке, и отдельные пряди падают на лоб в совершенном хаосе, словно он часто ерошит их пальцами. Кажется, что длинные ноги облачены в темные джинсы, но, если присмотреться, на нем свободные брюки, скроенные под джинсы. Рукава клетчатой рубашки закатаны до локтей, галстук тоже в клетку, но другого дизайна, который, казалось бы, совершенно не сочетается с рубашкой, но каким-то образом отлично смотрится. Образ дополняет коричневый приталенный жилет от классического костюма. Только пиджака на нем нет.

В целом он выглядит стильно: повседневно и в то же время профессионально, но с индивидуальностью, бросая вызов дресс-коду и при этом не нарушая его.

– Садитесь. – Его громкий голос эхом разносится по аудитории, отчего у меня внутри все переворачивается, но он обращается не ко мне.

Я облегченно выдыхаю, но тут он поворачивается в мою сторону, сначала впиваясь в лицо взглядом голубых глаз, а затем уже разворачиваясь всем телом, и сжимает руками край стола. Святые угодники, слово «сногсшибательный» совершенно не передает того впечатления, которое производит его внешность. Да, первоначальная реакция – это шок, но дело не только в его привлекательности. От его безусловного авторитета, твердой уверенности в себе и властности у меня перехватывает дыхание, я чувствую растерянность, и в глубине души зарождается какое-то чертовски странное ощущение.

Долгое время он невозмутимо смотрит на меня, и его темные брови сходятся на переносице.

– Вы?.. – Он бросает взгляд в коридор позади меня, затем возвращается к моему лицу.

– Вас не было на собрании персонала сегодня утром.

– Собрание персонала? – растерянно переспрашиваю я, но в тот же миг до меня доходит, о чем он говорит, и у меня начинает сосать под ложечкой.

Он думает, что я преподаватель, и теперь смотрит на меня так же, как остальные парни; его оценивающий взгляд скользит по моему телу, отчего к горлу подкатывает комок, и я в очередной раз вспоминаю о том, насколько отличаюсь от своих сверстниц и как сильно ненавижу эти различия.

Я прижимаю сумку к груди, пряча самую выдающуюся часть своего тела.

– Я не… – Прочищаю горло и направляюсь к ближайшей парте. – Я ученица. Фортепиано.

– Разумеется. – Он встает, засовывает руки в карманы и мрачно рявкает: – Займите свое место.

Мистер Марсо следит за мной суровым ледяным взглядом, и, черт побери, я не хочу демонстрировать страх. Я поспешно направляюсь к своему месту, пытаясь вернуть уверенность, которую чувствовала, когда вошла в класс, но у меня ноги подкашиваются.

Когда опускаю сумку рядом с незанятой партой, нетерпение в его голосе звучит громче и резче:

– Поторопитесь!

Я падаю на стул, руки дрожат, а сердце едва не выпрыгивает из груди. Если бы я была сильнее и увереннее в себе, мне было бы все равно, что он сверлит меня пристальным взглядом, от которого учащается пульс.

Если бы я была сильнее, то смогла бы отвести от него свой взгляд.

Глава 4

Эмерик

Я совершенно ошеломлен. Это лучше всего объясняет, почему мой голос звучит слишком строго, а обычно невозмутимое выражение лица превратилось в напряженную маску. Я не был готов к такому повороту. Не ожидал, что в мой класс войдет высокая, невероятно сексуальная женщина, обладающая роскошными формами. Моя первая мысль? Беверли Ривар нашла мне в подчинение самую соблазнительную учительницу музыки в стране. Чтобы проверить меня.

«Но она не преподаватель».

Я расслабляю пальцы, которыми впился в столешницу. Господи, это доставило бы много проблем.

Вот только все значительно хуже.

В глазах девушки, которая пытливо смотрит на меня с первого ряда, читается явное недоверие. Опустившись на стул, она натягивает подол юбки на колени и поджимает ноги, ее поза кричит о напряжении, сковавшем тело. Не к такой реакции женщин, или старшеклассниц, если уж на то пошло, я привык.

Я горжусь тем, что являюсь строгим преподавателем, которого все уважают. И прекрасно знаю, какими глазами смотрят на меня ученицы, но восторженная влюбленность в их взглядах совершенно меня не трогает. Однако в темно-карих глазах, уставившихся на меня сейчас, нет и намека на наивное обожание. За всю мою шестилетнюю практику работы учителем я никогда не встречал ученицу, которая смотрела бы на меня так, будто ей хватило одного взгляда, чтобы оценить мои намерения и выразить свое неодобрение.

Может, эта девушка слышала об ошибке, которую я допустил с Джоан, о развратных действиях, которые привели к тому, что я лишился работы? Ну и хрен с этой работой. Только мои родители знают детали о том, чего я лишился в Шривпорте, и природе моих намерений.

Что бы эта девушка там себе ни думала, я вполне могу прибегнуть к тактике устрашения или продемонстрировать свой авторитет и потребовать, чтобы она сосредоточила свое внимание на занятиях.

Я выдерживаю ее проницательный взгляд и обращаюсь к классу:

– Займите свои места, уберите телефоны.

В аудиторию входят еще несколько учеников. Я быстро пересчитываю присутствующих: одиннадцать девушек и девять парней – все на месте.

Когда раздается звонок, опоздавшие занимают свои места. В одном из них я узнаю сына Беверли, видел его фотографии в ее кабинете. В жизни Прескотт Ривар гораздо высокомернее, и на его губах вместо милой улыбки играет дерзкая ухмылка. Он усаживается рядом с кареглазой красавицей и наклоняется над ее столом, чтобы провести пальцами по ее волосам.

Она уворачивается от его посягательств.

– Прекрати.

Пижон, сидящий по другую сторону от нее, наклоняется к ней. Его тощее тело обтянуто узкими брюками и клетчатой рубашкой, дополненной галстуком-бабочкой в клетку. Он смотрит на ее губы сквозь очки в черной оправе и что-то шепчет, но слишком тихо, чтобы я мог разобрать.

Она поджимает губы в тонкую линию, а на лице появляется мрачное выражение, и причина этого, похоже, намного серьезнее, чем простое раздражение.

Мне необходимо знать, что он ей говорит. В груди пульсирует странное любопытство, когда я останавливаю пристальный взгляд на шепчущем юноше.

– Ваше имя?

Он откидывается на спинку стула, небрежно ссутулившись, и вытягивает ноги под партой.

– Себастьян Рот.

Я подхожу к нему и предупреждающе пинаю носок его ботинка, что мигом заставляет его сесть прямо.

– Что вы ей сказали, мистер Рот?

Он бросает на девушку плотоядный взгляд и потирает рот, чтобы скрыть усмешку.

– Я всего лишь отметил, какая у нее большая… э-э… – Он смотрит на ее грудь, затем поднимает глаза к губам. – Губа. Какая большая у нее губа.

Прескотт прыскает со смеху, его примеру следует несколько мальчишек, сидящих вокруг.

Именно в этот момент я замечаю разделение по местам. Девочки сидят с одной стороны. Мальчики – с другой. За исключением той, которая выглядит как женщина. И я собираюсь узнать, выбрала ли она это место из-за какой-то необходимости либо намеренно села так, чтобы оказаться в окружении крутых парней.

Засунув руки в карманы, я поворачиваюсь к ней.

– Ваше имя?

Ее нижняя губа и правда рассечена и припухла. Она зажимает ее между зубами и одновременно медленно расправляет плечи, пытаясь собраться с духом. Затем приподнимает подбородок и встречается со мной взглядом.

– Айвори Вестбрук.

«Айвори». Ее имя вызывает ассоциации с желтовато-белыми, потертыми по краям жесткими клавишами пианино[1]. И совершенно ей не подходит. С соблазнительными изгибами, каштановыми волосами и смуглой кожей с золотым отливом, она выглядит крайне таинственно. Кажется, она словно поглощает все тени в комнате.

Проклятье, мне определенно нужно выбраться сегодня из дома и потрахаться.

– Мисс Вестбрук, найдите себе место, где вас будут меньше отвлекать. – Я указываю в сторону девушек.

Она смотрит на меня огромными, как у лани, глазами, словно попала в ослепительно-яркий свет софитов. Затем моргает, бросает взгляд на одноклассниц и опускает глаза на свой стол, когда в ответ они одаривают ее неприветливыми презрительными усмешками. А вот и ответ на мои размышления по поводу выбора места.

– Я здесь не для того, чтобы потакать вашей чувствительности. – Я ударяю рукой по столу, заставляя ее подпрыгнуть. – Поторопитесь.

Прерывисто вздохнув, она хватает сумку и направляется к хихикающим девчонкам скованной, но при этом уверенной походкой.

Все парни в аудитории наблюдают, как она идет вдоль переднего ряда парт, и мне не нужно следовать их примеру, чтобы знать, что они видят. Ноги как у стриптизерши, внушительных размеров грудь, подтянутая круглая попка, и каждый шаг лишь подчеркивает ее упругость.

Примитивная, изголодавшаяся часть моего сознания жаждет присоединиться к их откровенному вожделению, и в то же время мне хочется защитить ее от посторонних глаз, скрыв эту соблазнительную фигуру под широким пальто. Вместо этого поборник строгой дисциплины берет верх и в назидание остальным отвешивает подзатыльник ближайшему подростку.

Себастьян вздрагивает и испуганно смотрит на меня.

– Вы чего?

Я выхватываю телефон у него из рук и швыряю на свой стол. Он скользит по столешнице и падает на пол с другой стороны.

Остальные ученики поспешно рассовывают свои телефоны по карманам и сумкам. Все, кроме Айвори. Она настороженно наблюдает за мной, сложив руки на столе, и никакого телефона у нее не видно.

Себастьян теребит прядь волос.

– Если вы сломали мой телефон…

Я вызывающе выгибаю бровь, и в моем тоне появляются стальные нотки:

– Продолжай.

Он пожимает плечами.

– Отец купит мне новый.

Ну разумеется, и с моей стороны было бы лицемерием осуждать этого юношу за то, что он высокомерный придурок. В его возрасте я вел себя так же, у меня были состоятельные родители и чрезмерно раздутое чувство собственной важности. Черт побери, я по-прежнему придурок, только теперь отвечаю за свои поступки.

Я выхожу в центр класса, сцепив руки за спиной.

– Добро пожаловать на урок по теории музыки двенадцатого класса. Меня зовут мистер Марсо, и я буду вашим музыкальным руководителем в течение последнего года обучения в академии Ле-Мойн. После этого урока вы отправитесь на занятия по своим основным дисциплинам. Студенты-пианисты останутся со мной. Прежде чем мы начнем, что вы хотите узнать обо мне?

Девушка-азиатка, рядом с которой решила сесть Айвори, поднимает руку.

Я киваю.

– Представьтесь, пожалуйста.

Она встает около своей парты.

– Элли Лай. Виолончель. – Девушка подпрыгивает на носочках. – А какое у вас образование?

Я вновь киваю ей и жду, пока она усядется на свое место.

– Я получил степень магистра музыкальных наук в консерватории Леопольда в Нью-Йорке. Играю в симфоническом оркестре Луизианы. Моим последним местом работы была частная средняя школа в Шривпорте, где я был директором, а также руководил музыкальной образовательной программой.

Прескотт демонстративно потягивается и ухмыляется. Затем небрежно поднимает руку и заговаривает, не дожидаясь моего разрешения:

– А вам сколько… лет двадцать семь? Двадцать восемь? – В его голосе отчетливо слышится неприязнь. – Как вам удалось получить степень магистра, преподавать и стать директором школы за такое короткое время? Как так, мистер М.?

«Работал, надрывая свою гребаную задницу, ты, маленький ленивый гаденыш».

И подумать только, одно опрометчивое движение молнии, – и я потерял все это, включая то, к чему никогда не стремился, но что в итоге оказалось единственным имевшим значение.

От одной мысли о Джоан, сидящей за моим столом в Шривпорте, в груди начинает клокотать ярость. От понимания, что она продолжает свою жизнь без меня, ощущение предательства отравляет меня изнутри жгучим ядом, пары которого я ощущаю при каждом вдохе.

Я неспешно наклоняю голову из стороны в сторону, собираясь с мыслями и беря себя в руки.

– Я рано закончил бакалавриат и преподавал в средней школе на Манхэттене, одновременно участь в аспирантуре. Есть еще вопросы?

Айвори поднимает руку.

– Да?

Она не встает и не ерзает на месте, а ее темные глаза устремлены прямо на меня.

– Вы играете на фортепиано? То есть, конечно же играете, поскольку будете моим преподавателем. Я имела в виду, вы играете на фортепиано в симфоническом оркестре?

Господи боже, ее голос… Он не протяжный и писклявый, как у ее ровесниц. Он многогранный и чарующий, как капли дождя в полночь.

– Да, в оркестре я играю на фортепиано.

Ее улыбка – это медленно нарастающий ноктюрн, сдержанно переходящий от губ к глазам.

– Солируете?

– Иногда.

– Ух ты.

Я шокирован не только ее вопросами, но и тем, с каким благоговением она смотрит на меня, отчего у меня мурашки бегут по коже. И мне это не нравится. Я горжусь своими достижениями, но не тогда, когда это приятное ощущение мешает испытывать с трудом заработанную горечь.

Я резко отмахиваюсь от остальных поднятых рук.

– Откройте учебники по теории музыки на третьей главе. Мы перейдем прямо к… – Мое внимание цепляется за Айвори, поскольку все, кроме нее, следуют моему указанию. – Вам нужен слуховой аппарат, мисс Вестбрук?

– Нет. – Она опускает руки на колени и смотрит мне прямо в глаза. – Другие учителя дали мне неделю, чтобы купить учебники.

– А я похож на других учителей?

– Нет, мистер Марсо, – раздается женский голос с заднего ряда. – Вы определенно не похожи на других.

По классу разносится дружный смех, и я сжимаю кулаки от раздражения.

Я достаю учебник из своей сумки и бросаю на ее парту.

– Глава третья. – Я наклоняюсь и приближаюсь к ее лицу. – Постарайтесь не отставать.

Она быстро моргает.

– Да, сэр.

Ее тихий ответ зарождает во мне пульсирующее, всепоглощающее и совсем не детское желание. Кожа горит, а ладони становятся скользкими от пота.

Господи, сегодня вечером мне понадобится умопомрачительно жесткий трах. Кожа, веревки и оставляющие глубокие следы удары плетью. Никаких стоп-слов. Никакой навязчивой заботы после. Хлоя или Деб вполне подойдут. Возможно, даже обе сразу.

«Эмерик, соберись».

– Достаньте планшеты и откройте мой сайт. – Повернувшись спиной к классу, я продолжаю говорить, пока пишу на доске веб-адрес. – Вы найдете там все мои лекции. Я хочу, чтобы вы их изучили.

Когда я снова поворачиваюсь лицом к ученикам, вижу, что Айвори не спешит следовать моим указаниям.

Почувствовав, как у меня на лбу начинает пульсировать вена, я упираю руки в бока.

– Дайте-ка угадаю. У вас нет планшета?

– Она может посидеть здесь, – вызывается Прескотт, похлопывая себя по коленям, – и я поделюсь своим.

Девушка сжимает челюсти и показывает ему средний палец.

Я колеблюсь между желанием набить Прескотту морду и отшлепать Айвори по ее идеальной попке. Оба варианта не являются законными методами воспитания, однако одна лишь мысль о втором – и у меня кровь закипает в жилах.

Мое внимание задерживается на ее губах на несколько долгих мгновений, прежде чем я обращаюсь к классу:

– Прочтите главу и ответьте на вопросы в конце лекции.

Я указываю пальцем на Айвори, приглашая следовать за мной.

– Жду вас в коридоре.

Глава 5

Айвори

Я выхожу из класса вслед за мистером Марсо, во рту пересохло, руки вспотели. Когда за ним со щелчком закрывается дверь, мое сердце ухает в пятки, подгоняемое неконтролируемым страхом.

Его нельзя назвать крупным мужчиной, но в пустом школьном коридоре он кажется огромным, возвышающимся надо мной разъяренным гигантом.

Если мое будущее зависит от его первого впечатления обо мне, то я круто облажалась.

Он проводит ладонью по лицу, прикрывает рот и целую вечность сверлит меня пристальным взглядом.

– Вы пришли на мой урок неподготовленной и…

– Я согласовала с администрацией вопрос по учебникам. Мне всегда дают первую неделю на то, чтобы…

– Не смейте меня перебивать, – резко говорит он и наклоняется вперед, опираясь рукой на стену рядом с моей головой.

Под пугающей синевой его глаз на моих щеках разливается яркий румянец. Его губы так близко, что я чувствую в его дыхании стойкий аромат коричной жвачки, и от нервов у меня начинает сосать под ложечкой.

– Вы намеренно пытаетесь тратить мое время? – На его скулах играют желваки. – Не хочу слышать никаких плаксивых отговорок или лжи. У вас есть пять слов, чтобы объяснить, почему вы пришли в школу без учебных материалов.

Пять слов? Этот парень шутит? Хрен ему, потому что я скажу всего четыре.

– Я живу в Тримейе.

– Тримей, – повторяет он невозмутимым тоном.

Мне жутко неприятно, что под его пристальным взглядом я чувствую себя скованно и неуютно. Я хочу, чтобы он отвернулся, потому что меня бесят его глаза, похожие на ограненные сапфиры, и то, как льдистые крапинки искрятся в них в свете флуоресцентных ламп.

В этом взгляде нет ничего нежного и безопасного.

Он сглатывает, и его кадык двигается над узлом галстука.

– Почему?

– Что «почему»?

– Почему вы живете в Тримейе?

Он не просто задает вопрос. Он щелкает им, как хлыстом. Словно подвергает порке, которую я не заслужила.

Нас разделяет всего несколько дюймов, я прижимаюсь спиной к стене и чувствую себя загнанной в угол, будто мне нужно защищаться, и это выводит меня из себя.

– Ах, точно. Я забыла, что у вас престижный диплом, так что объясню на пальцах.

– Следите за своим чертовым тоном.

Его угроза чуть громче шепота, она повисает в небольшом пространстве между нами, но я ощущаю ее всем телом подобно раскату грома.

Он сказал «никаких плаксивых отговорок или лжи»? Хорошо.

Я стараюсь сдержать раздражение и отвечаю ему откровенно, без прикрас:

– Я живу в Тримейе, мистер Марсо, потому что моя семья не может позволить себе особняк в Гарден-Дистрикт. У меня нет денег на телефон. Я не могу позволить себе кроссовки или еду для моего кота. И эти… эти электронные браслеты, которые носят все мои одноклассники во время тренировок? Я не знаю, зачем они нужны, но их я тоже не могу себе позволить. И в данный момент у меня нет денег на учебные пособия. Но они будут. К концу недели они у меня будут.

Выпрямившись, он отступает на шаг и опускает голову. Что это, черт возьми, он прячет улыбку? Клянусь богом, я заметила мимолетное подрагивание его губ. Неужели он наслаждается описанием моей жалкой жизни? Что за ужасный человек! И это учитель, на которого я должна равняться? Тот, кто поможет мне стать сильнее или уничтожит меня? Мне становится тяжело дышать.

Он поднимает голову и сжимает губы в тонкую линию, а ледяные глубины его глаз, кажется, задают тон всему выражению, превращая его в коллаж из лиц, преследующих меня во снах.

– Я должен вас пожалеть?

– Никогда, – цежу я сквозь стиснутые зубы. – Я никогда этого не допущу.

– Нет? Тогда что? Похоже, вы ждете, что я сделаю для вас исключение?

– Нет. Просто… – В жизни не встречала более бездушного, самодовольного мудака. – Просто объявите мне дисциплинарное взыскание или что вы там собираетесь сделать.

Меня осеняет, что что-то не так, в тот момент, когда он оглядывает коридор и проверяет, одни ли мы. Я понимаю, что наш разговор выходит за дозволенные рамки приличия, когда он наклоняется ко мне и кладет руки на стену, загоняя меня в ловушку. И я знаю, что ни черта не могу сделать, когда слышу его шепот сквозь гул в ушах: