Гнев ветров
Глава 1. Шепот на мосту.
Дублин выдохнул в лицо Алайне влажный ноябрьский вечер, пропитанный запахом мокрого асфальта и близкой реки. Этот город умел быть разным: то солнечным и пряным от ароматов цветущих пабов, то серым и задумчивым, кутающимся в туман, словно старик в поношенный твид. Сегодня он был именно таким – меланхоличным, шуршащим шинами по лужам и роняющим на плечи мелкую, почти невесомую изморось.
Алайна поправила воротник пальто и плотнее закуталась в шарф, сотканный из мягкой донегольской шерсти. Рабочий день в небольшом издательстве на берегу Гранд-канала закончился, оставив после себя привычную пустоту и гул в голове от чужих слов, которые она весь день правила, шлифовала и готовила к печати. Она любила свою работу, любила эту тихую алхимию превращения рукописи в книгу, но иногда ей казалось, что чужие истории вытесняют ее собственную.
Она всегда была наблюдателем. Тихой девушкой с глазами цвета мха, которая предпочитала слушать, а не говорить. И она слышала больше, чем остальные. С самого детства ее преследовал ветер. Не просто завывания в трубах или шелест листвы. Для нее ветер был живым. Он шептал.
В детстве это были невнятные, успокаivающие колыбельные. Повзрослев, она научилась списывать это на богатое воображение, подпитанное ирландскими сказками, которые читала ей бабушка. В юности, во время учебы в Тринити-колледже, она пряталась от этого шепота в логике и структуре классической литературы. Теперь, в свои двадцать шесть, она почти убедила себя, что это лишь особенность ее слуха, игра давления, мигрень.
Но иногда, в такие вот промозглые вечера, когда город затихал, а ветер набирал силу, прилетая с моря, старая привычка возвращалась. Он снова начинал говорить. Неразборчиво, настойчиво, будто пытаясь что-то напомнить.
Вместо того чтобы идти к остановке трамвая Луас, Алайна свернула к реке. Ей захотелось пройтись по мосту Полпенни, тонкой металлической дуге, перекинутой через темные воды Лиффи. Было в этом месте что-то магическое, особенно в сумерках, когда зажигались фонари, а их отражения дрожали на черной воде, словно упавшие звезды.
Ступив на дощатый настил, она почувствовала, как мост едва заметно вибрирует под ногами прохожих. Туристы делали селфи, влюбленные пары стояли в обнимку, глядя на реку, одинокие фигуры спешили по своим делам. Обычная вечерняя суета. Алайна остановилась посередине, оперевшись на холодные перила.
Именно в этот момент ветер изменился.
Он перестал быть просто фоновым шумом. Он обрел плотность и направление. Пронесся вдоль реки, ударил в арку моста и закружился вокруг Алайны, отсекая все остальные звуки. Смех туристов, гул машин, крики чаек – все утонуло в нарастающем гуле, который звучал теперь только для нее.
А потом она услышала слова.
Впервые в жизни это был не бессвязный шепот. Это были четкие, гортанные звуки, складывающиеся в осмысленную речь. Язык был ей незнаком, но каждое слово отзывалось в глубине ее существа странной, костяной памятью. Будто она знала его до того, как научилась говорить по-английски.
«Filleadh… anáil… cuimhne…».
Слова, древние, как торфяники Уиклоу. Резкие и мелодичные одновременно. Алайна замерла, вцепившись пальцами в перила. Сердце пропустило удар, а затем забилось часто-часто. Этого не может быть. Она сходит с ума. Это стресс, усталость, что угодно.
Возвращение… дыхание… память….
Перевод возник в ее сознании сам собой, без усилий. Она не переводила – она знала.
Испуганно оглянувшись, Алайна попыталась найти источник звука. Может, кто-то разыгрывает ее? Скрытая колонка? Чей-то телефон? Но люди вокруг шли как ни в чем не бывало, погруженные в свои мысли и разговоры. Никто, кроме нее, казалось, не замечал ревущего ветра, говорящего на мертвом языке.
И тут она его увидела.
Он стоял на другой стороне моста, всего в нескольких метрах от нее, но будто в ином измерении. Высокий мужчина, окутанный в темное пальто, которое, казалось, не отражало, а поглощало свет фонарей. Его длинные, цвета воронова крыла волосы метались в порывах ветра, хотя вокруг него воздух был почти неподвижен. Он не шел – он стоял, будто якорь в реке времени, пока поток людей обтекал его неподвижную фигуру.
Но самым поразительным были его глаза. Когда он поднял голову и посмотрел прямо на нее, Алайне показалось, что она смотрит в грозовое ирландское небо перед бурей – серые, глубокие, полные древней, нечеловеческой тоски. В его взгляде не было угрозы, лишь бесконечная усталость и… узнавание.
Алайна не могла отвести взгляд. Время застыло. Гул ветра в ушах превратился в протяжную, печальную ноту. Она знала этого человека. Нет, не так. Она не знала его, но ее душа, ее кровь, что-то древнее и забытое внутри нее – знало.
Мужчина едва заметно улыбнулся – не губами, а лишь уголками глаз. Это была улыбка прощания и обещания одновременно.
Ветер взметнулся вокруг него коротким, яростным вихрем, подняв с настила моста сухие листья и пыль. На одно мгновение его фигура смазалась, потеряла четкость, стала полупрозрачной. Алайна моргнула.
И место, где он стоял, опустело.
Он не ушел в толпу. Не спрыгнул с моста. Он просто исчез. Растворился. Будто его и не было.
Ветер мгновенно стих, оставив после себя оглушающую тишину. Шум города вернулся разом, обрушившись на Алайну. Она стояла, судорожно хватая ртом холодный воздух, ее пальцы побелели, так сильно она сжимала перила. Люди все так же спешили мимо, никто даже не обернулся.
Она простояла так, наверное, целую минуту, глядя на пустое место, пока холод не пробрал ее до костей. Дрожащей рукой она достала телефон, но тут же убрала его. Кому она позвонит? Что скажет? «Я только что видела призрака на мосту Полпенни, и он говорил со мной на древнеирландском»?
Развернувшись, она почти бегом бросилась с моста, нырнула в лабиринт улочек Темпл-Бара и только там, под защитой кирпичных стен, позволила себе остановиться и перевести дух. Сердце все еще колотилось где-то в горле.
Это было реально. Она знала, что это было реально.
Всю дорогу до своей маленькой квартиры у парка Феникс она оглядывалась, ожидая снова увидеть его неподвижную фигуру в толпе. Но больше он не появлялся.
Заперев за собой дверь на все замки, Алайна прислонилась к ней спиной и медленно сползла на пол. Тишина квартиры давила. Ветер за окном теперь молчал. Он снова стал обычным ветром.
Глава 2. Дневник матери.
Бессонница пришла незваной гостьей, цепкой и холодной. Алайна так и не смогла лечь. Она несколько раз подходила к окну, вглядываясь в очертания деревьев парка Феникс, которые чернели на фоне светлеющего неба. Город затихал, готовясь к новому дню, но в ее душе буря, начавшаяся на мосту, только набирала силу.
Она пыталась найти логическое объяснение. Массовая галлюцинация? Изощренный розыгрыш с использованием спецэффектов? Стресс, накопившийся за месяцы монотонной работы? Каждое предположение рассыпалось в прах, столкнувшись с кристальной ясностью воспоминания: глаза незнакомца, его бесплотная улыбка, и слова, прозвучавшие на языке, которого она не знала, но понимала.
Возвращение… дыхание… память….
Ей нужен был якорь. Что-то настоящее, материальное, что могло бы вернуть ее в привычную реальность. В поисках этого якоря она подошла к старому дубовому комоду, единственному предмету мебели, который остался ей от матери. Айлин, ее мама, умерла, когда Алайне было всего пять. Она почти не помнила ее лица, лишь ощущение теплых рук и тихий голос, напевавший колыбельные. Ее воспитывала бабушка, мудрая и приземленная женщина, которая никогда не говорила о матери много, словно оберегая внучку от болезненных воспоминаний.
Верхний ящик комода был забит всякой всячиной: старые фотографии, письма, пара серебряных сережек, которые Алайна так ни разу и не надела. Она принялась перебирать пожелтевшие снимки, ища на них знакомые черты. Вот мама, совсем юная, смеется, стоя на скалах Мохер. Вот она с книгой в руках в саду Тринити-колледжа. На всех фотографиях у нее были те же глаза цвета мха, что и у Алайны, и та же задумчивая, отстраненная улыбка.
На самом дне, под стопкой открыток, ее пальцы наткнулись на что-то твердое. Это был небольшой дневник в переплете из темно-зеленой кожи, тисненой кельтским узлом. Он был заперт на крошечный замочек, но тот проржавел от времени, и когда Алайна потянула за обложку, хрупкий механизм поддался со слабым щелчком.
Она открыла первую страницу. Изящный, каллиграфический почерк матери, который она знала по подписям на открытках, здесь выглядел иначе – торопливым, сбивающимся, полным напряжения. Дата стояла за год до ее рождения.
12 мая.
«Он снова говорит со мной. Ветер. Бабушка говорила, что это дар, наследие нашей крови. Она учила меня слушать его, понимать его язык, сотканный из шелеста вереска и морского прибоя. Но здесь, в Дублине, его голос стал другим. Он больше не поет – он предупреждает. Он бьется в окна моей квартиры, словно заблудившаяся птица. Иногда мне кажется, что я единственная в этом огромном городе, кто слышит его отчаяние. Или я просто схожу с ума».
Алайна почувствовала, как по спине пробежал холодок. Она перевернула страницу.
3 июня.
«Сегодня я видела одного из них. Возле собора Святого Патрика. Он стоял под дождем, и капли не касались его плеч. Он просто смотрел. Не на меня, а сквозь меня, словно я – окно в мир, который ему интересен. Я знаю, что не должна была привлекать их внимание. Бабушка всегда говорила: «Живи тихо, Айлин. Наша кровь – это маяк в тумане. Не свети слишком ярко, иначе на твой свет придут не только корабли, но и чудовища из глубин». Но как не светить, когда внутри тебя горит огонь, зажженный до твоего рождения?».
Сердце Алайны забилось быстрее. Чудовища из глубин. Незнакомец под дождем. Это было слишком похоже на то, что случилось с ней. Это не могло быть простым совпадением.
Она лихорадочно перелистывала страницы. Многие из них были пусты, на некоторых – лишь зарисовки спиралей и узлов, похожих на тот, что был на обложке. А затем она нашла запись, от которой кровь застыла в жилах. Почерк стал почти неразборчивым, буквы плясали, словно в лихорадке.
21 сентября.
«Я была глупа. Я думала, что смогу жить среди них, быть одной из них. Но кровь сидов не прощает забвения. Она требует своего. Теперь я знаю, что во мне растет новая жизнь. И эта жизнь – не только моя. Она – мост. Она – последняя надежда и последняя опасность. Они почувствовали ее. И те, кто ждет, и те, кто ненавидит. Скрытый народ, Na Faoi-Ghaoithe, помнит своих дочерей. И теперь они придут за ней. Или за мной».
Кровь сидов. Скрытый народ.
Слова из древних легенд, которые бабушка рассказывала ей перед сном. Сказки о волшебном народе, живущем в полых холмах, о музыке, способной увести смертного в иной мир, о королях и королевах, правящих вечно в стране без зимы. Для нее это всегда было лишь фольклором, красивой выдумкой. Но здесь, в дневнике ее матери, эти слова были написаны как неоспоримая, ужасающая правда.
Хрупкая скорлупа ее привычного мира, давшая трещину на мосту, теперь разлетелась на тысячи осколков. Ее мать верила в это. Она жила с этим страхом. И она писала о ней, о своей еще не рожденной дочери.
Последняя запись была сделана всего за несколько недель до ее смерти. Страница была влажной от высохших слез.
15 января.
«Я больше не могу их сдерживать. Они близко. Каждую ночь я слышу их музыку в ветре – зов и угрозу. Я должна защитить ее. Я не могу позволить им забрать ее в свой угасающий мир или дать другим уничтожить ее. Есть только один способ. Спрятать ее. Спрятать у всех на виду. Отдать ее в мир людей, в мир без магии и без памяти. Стереть с нее запах вереска и тумана, укутать ее в запахи асфальта и книг. Я оставлю ее с мамой, она поймет, что делать. Она закроет за мной дверь. А я… я уведу их за собой, подальше от ее колыбели. Если однажды шторм все же найдет тебя, моя маленькая Алайна, если ветер заговорит с тобой, как говорил со мной, – не бойся. Ищи хранителя историй. Того, кто еще помнит истинные имена».
Алайна закрыла дневник. Руки ее дрожали.
Она больше не была дочерью преподавателя литературы, тихой и незаметной. Она была дочерью женщины, которая верила, что в ее жилах течет кровь сидов. Женщины, которая пожертвовала собой, чтобы спрятать ее. И которая оставила ей последнее, отчаянное послание.
Ищи хранителя историй.
Ветер за окном снова набрал силу. Но на этот раз в его завываниях не было угрозы. Это был тихий, настойчивый шепот. Тот же самый, что преследовал ее всю жизнь. Но теперь она знала, что это не игра ее воображения.
Глава 3. Тень у Тринити-колледжа.
Сон, когда он наконец пришел под утро, был тревожным и рваным. Алайне снились каменные лабиринты, уходящие вглубь земли, и далекая, едва различимая музыка флейт, которая звала и одновременно пугала. Она проснулась от того, что порыв ветра с силой ударил в оконное стекло, заставив его задрожать. Солнце еще не взошло, но серая полоса на горизонте уже обещала очередной пасмурный день.
Решение пришло само собой, с упрямой и отчаянной ясностью. Она не пойдет сегодня на работу. Мысль о том, чтобы сидеть в тихом офисе и править чужие тексты, пока ее собственный мир рушится, казалась невыносимой. Она отправила короткое сообщение своему редактору, сославшись на мигрень, и почувствовала укол совести – ложь давалась ей с трудом, но правда была немыслима.
Дневник матери лежал на столе, словно артефакт из другой жизни. Алайна снова и снова перечитывала последние строки: «Ищи хранителя историй. Того, кто еще помнит истинные имена».
Кто это мог быть? Профессор фольклористики? Старый антиквар? Сумасшедший, бродящий по улицам Дублина с рассказами о сидах? Записка была слишком туманной, слишком похожей на загадку из тех самых легенд, в реальность которых она теперь вынуждена была поверить.
Не зная, с чего начать, Алайна решила пойти туда, где истории хранились веками. Туда, где училась она сама и где, судя по фотографиям, часто бывала ее мать. В сердце города, в гранитные стены Тринити-колледжа.
Она оделась в самое неприметное, что было в ее гардеробе – джинсы, темный свитер, удобные ботинки. Ей хотелось стать невидимой, раствориться в толпе, стать просто еще одним наблюдателем. Но когда она вышла на улицу, ей показалось, что сам воздух вокруг нее изменился. Он стал плотнее, насыщеннее. Каждый порыв ветра теперь казался осмысленным, каждый шорох листьев – частью какого-то разговора, который она почти могла разобрать. Это сводило с ума.
Пройдя через массивные ворота колледжа, она оказалась в другом мире. Суета города осталась позади, сменившись академической тишиной, нарушаемой лишь шагами студентов и криками вездесущих чаек. Каменные стены, повидавшие столетия, казалось, впитали в себя мудрость и тайны. Алайна направилась к главной сокровищнице – Старой библиотеке.
Ей нужно было увидеть Келлскую книгу. Древний манускрипт, созданный ирландскими монахами, казался ей единственным материальным объектом, способным сравниться по древности с ее собственным пробуждающимся наследием. Возможно, просто глядя на эти священные страницы, она сможет найти покой или подсказку.
В полутемном зале, где под стеклом покоилась книга, царила благоговейная тишина. Туристы шептались, фотографируя затейливые узоры, сплетающиеся в бесконечные спирали и образы диковинных зверей. Алайна подошла к витрине. Сегодня была открыта страница, изображавшая Деву Марию с младенцем. Лица, выведенные рукой древнего мастера, смотрели с пергамента с неземным спокойствием.
И тут она снова его почувствовала.
Это было не дуновение ветра. Это было ощущение взгляда. Тяжелого, пристального, прожигающего насквозь. Того самого взгляда, что она поймала на мосту. Медленно, боясь того, что она может увидеть, Алайна подняла голову.
Он стоял в дальнем конце зала, у высокого окна, выходившего на внутренний двор. Та же неподвижная фигура в темном пальто. Та же бледность лица, та же копна иссиня-черных волос. Свет, падавший из окна, окутывал его силуэт, делая его похожим на негатив фотографии. Он не смотрел на книгу. Он смотрел на нее.
Паника ледяной волной подкатила к горлу. Он нашел ее. Здесь, в этом священном для знаний месте, он снова нашел ее. Она хотела закричать, позвать на помощь, но голос застрял в груди. Туристы вокруг, казалось, не замечали его, их взгляды скользили мимо, не задерживаясь, словно на пустом месте.
Мужчина слегка наклонил голову, будто задавая безмолвный вопрос. А затем он сделал то, отчего у Алайны похолодели руки. Он поднял ладонь и медленно провел ею по оконному стеклу. И на стекле, на одно короткое мгновение, проступил изморозью сложный узор, похожий на те, что украшали Келлскую книгу, но более живой, более дикий. Спираль, которая, казалось, дышала.
Алайна завороженно смотрела на этот мимолетный символ, и в голове снова возникли слова без звука.
«Они помнят. Камни помнят. Бумага помнит. Почему ты не помнишь?».
Она моргнула, и видение исчезло. Мужчина опустил руку. Его лицо не выражало никаких эмоций, но в глубине серых глаз плескалась вселенская печаль.
Алайна сделала шаг назад, потом еще один. Ей нужно было бежать. Подальше отсюда, подальше от него. Развернувшись, она бросилась к выходу, расталкивая удивленных туристов. Она неслась по длинным галереям библиотеки, мимо бесконечных рядов книг, которые, казалось, провожали ее шепотом старых переплетов.
Выскочив на воздух, она не остановилась. Пробежала через весь двор, мимо колокольни, и вылетела за ворота колледжа, обратно в шумный, реальный мир. Только там, смешавшись с толпой на Графтон-стрит, она позволила себе остановиться, тяжело дыша.
Она прислонилась к витрине магазина, пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце. Это не галлюцинация. Галлюцинации не оставляют узоров на стекле.
Он преследует ее. Или… направляет?
Слова, возникшие в ее сознании, были не угрозой, а упреком. Упреком в беспамятстве.
«Ищи хранителя историй».
Возможно, этот призрак и был тем самым хранителем? Или он был тем, от кого ее пыталась защитить мать?
Алайна подняла голову и огляделась. Улица жила своей жизнью: уличный музыкант играл на гитаре что-то из репертуара U2, люди смеялись, пили кофе в уличных кафе. И в этой обыденности было что-то фальшивое. Будто она одна видела трещины в декорациях.
Именно в этот момент ее взгляд зацепился за вывеску на другой стороне улицы. Неприметная, зажатая между яркими витринами модных брендов, она была выполнена в старом стиле, с витиеватыми буквами, выведенными золотом по темно-зеленому фону:
«"Сказания и Узлы". Редкие книги и кельтские древности».
Алайна замерла. Это была одна из тех маленьких эзотерических лавочек, которых было немало в центре Дублина. Она проходила мимо нее сотни раз и никогда не обращала внимания. Но сейчас эта вывеска казалась ответом. Путеводной звездой.
Хранитель историй.
Может ли быть, что он там? В этой лавке, полной пыльных книг и забытых легенд?
Страх боролся с отчаянной надеждой. Она не знала, что ждет ее за этой дверью – спасение или гибель. Но она знала одно: возвращаться к своей прежней жизни, делая вид, что ничего не произошло, она больше не могла.
Глава 4. Лавка древностей.
Воздух внутри лавки был густым и неподвижным, пропитанным сложным ароматом старой бумаги, пчелиного воска и чего-то еще, неуловимо-пряного, похожего на запах сухих трав и пыли веков. Свет с улицы едва пробивался сквозь заставленные диковинными предметами окна, и помещение тонуло в уютном, таинственном полумраке. Вдоль стен до самого потолка тянулись стеллажи, забитые книгами в кожаных и тканевых переплетах. Их корешки тускло поблескивали золотым тиснением, словно сокровища в пещере дракона.
В тишине, нарушаемой лишь тиканьем напольных часов в углу, слышался шорох переворачиваемых страниц. За массивным дубовым прилавком, в круге света от зеленой банкирской лампы, сидел мужчина. Он был полностью поглощен чтением огромного фолианта, и, казалось, даже звон колокольчика не отвлек его.
Алайна на мгновение замерла на пороге, давая глазам привыкнуть к темноте. Это был не тот человек, которого она видела на мосту. Этот был моложе, лет тридцати пяти, с рыжеватыми волосами, собранными в небрежный хвост на затылке, и короткой, аккуратной бородой. Одет он был в простую фланелевую рубашку и потертые джинсы. Его лицо, сосредоточенное и серьезное, было усыпано веснушками, что придавало ему вид скорее ученого-историка, чем торговца магическими артефактами.
Она осторожно прошла вглубь лавки, лавируя между столами, заваленными картами, свитками и странными предметами: астролябиями, потемневшими от времени серебряными чашами, камнями с вырезанными на них спиралями. Тиканье часов отмеряло секунды, которые казались вечностью.
Наконец, мужчина оторвался от книги. Он поднял голову, и Алайна встретилась с его взглядом. Его глаза были поразительного, светло-орехового цвета, и смотрели они с таким спокойным, глубоким вниманием, что ей стало не по себе.
– Могу я вам чем-то помочь? – его голос был низким и ровным, с легким, певучим дублинским акцентом. – Или вы просто пришли погреться? Ноябрь в этом году особенно злой.
Алайна открыла рот, но слова, которые она репетировала всю дорогу, застряли в горле. Как начать? «Здравствуйте, кажется, моя мать была из рода сидов, и за мной охотится призрак»? Это прозвучало бы как бред сумасшедшей.
– Я… я ищу информацию, – выдавила она наконец, и ее голос прозвучал неуверенно. – О… о фольклоре. О народе сидов.
Мужчина отложил книгу и сцепил пальцы в замок, продолжая внимательно ее изучать. Его взгляд был таким пронзительным, что Алайне показалось, будто он видит не только ее, но и дневник, который она оставила дома, и страх, который она принесла с собой.
– Сиды, – медленно повторил он, будто пробуя слово на вкус. – Обширная тема. Большинство книг об этом стоит вон в том углу. От академических исследований до откровенных сказок. Что именно вас интересует? Туата Де Дананн? Королева Медб? Или, может, легенды о похищении смертных?
Он говорил с легкой, почти незаметной иронией, но в его глазах не было насмешки. Было ожидание.
– Меня интересует… связь, – Алайна сделала шаг к прилавку. – Связь между ними и людьми. Их кровь. Их наследие.
При слове «кровь» мужчина чуть подался вперед. Интерес в его глазах стал более острым.
– Не самая популярная тема, – заметил он. – Большинство предпочитает думать о сидах как о чем-то отдельном, потустороннем. Сказка на ночь. А вы, я смотрю, ищете нечто большее.
Он встал, и оказалось, что он довольно высок и худощав. Обойдя прилавок, он подошел к одному из стеллажей и провел пальцем по корешкам книг.
– Есть несколько редких трактатов. «Кровь холмов» О’Салливана, «Шепчущие камни» Маккены… очень специфическая литература. Не для широкой публики. Вы коллекционер?
– Нет, – Алайна покачала головой. – Я… это личное.
Мужчина остановился и повернулся к ней. Расстояние между ними сократилось, и теперь она могла видеть золотистые искорки в его ореховых глазах.
– Конечно, личное, – тихо сказал он. Его голос лишился иронии, в нем зазвучали новые, сочувствующие нотки. – Для таких, как вы, это всегда личное.
– Что вы имеете в виду? – сердце Алайны снова забилось быстрее.
– Я имею в виду запах, – сказал он так просто, словно говорил о погоде. – От вас пахнет вереском и дождем, который вот-вот прольется. Так пахнут те, в ком кровь поет старую песню, даже если они сами ее не слышат. До сегодняшнего дня.
Алайна отшатнулась. Ее лицо, должно быть, выражало такой ужас, что мужчина поднял руки в примирительном жесте.
– Простите, я не хотел вас напугать. Просто я давно не встречал… никого. Меня зовут Ронан.
– Алайна, – прошептала она.
– Алайна, – повторил он, и ее имя в его устах прозвучало как-то по-новому, словно он назвал ее истинным именем. – Красивое имя. «Светлая». Что ж, Алайна, думаю, вам нужны не книги. Вам нужен чай. И разговор. Пройдемте.
Он указал на неприметную дверь за стеллажами, и Алайна, не в силах сопротивляться его спокойной уверенности, последовала за ним.
Они оказались в маленькой, уютной комнате, служившей, по-видимому, кабинетом и кухней одновременно. Здесь тоже все было заставлено книгами, но среди них стоял старый диван, накрытый клетчатым пледом, и маленький столик. Ронан поставил на электрическую плитку медный чайник и достал две глиняные кружки.
– Мой отец держал эту лавку до меня, – сказал он, насыпая в ситечко сухие травы. – И его отец до него. Мы не просто продаем книги. Мы – хранители. Или, как вы сказали, «хранители историй».
Алайна села на край дивана, не в силах вымолвить ни слова.
– Это вы… написали на вывеске? – наконец спросила она.
Ронан усмехнулся.
– Нет. Эта вывеска здесь уже больше ста лет. Но она видна лишь тем, кто ищет. И, судя по всему, вы искали очень усердно. Рассказывайте, Алайна. Кто вас послал?
– Моя мать, – ответила она, и голос ее дрогнул. – В своем дневнике.
Она рассказала ему все. О ветре, который шептал ей с детства. О странном, пугающем событии на мосту Полпенни. О человеке в темном пальто, который преследовал ее в библиотеке. И о дневнике, который перевернул всю ее жизнь.
Ронан слушал молча, не перебивая, его лицо оставалось непроницаемым. Лишь когда она закончила, он протянул ей дымящуюся кружку с ароматным чаем.
– То, что вы видели, – не призрак, – сказал он наконец, глядя в свою кружку. – Это Таранис.
– Кто?
– Таранис. Последний король народа Na Faoi-Ghaoithe. Те, кого люди называют сидами. Он не мертв. Но и не жив в нашем понимании. Он ждет. Ждал сотни лет. И, похоже, дождался.
– Ждал меня? Но почему? Что я могу сделать?
– Вы – мост, Алайна, – Ронан поднял на нее взгляд. – Ваша мать была права. Вы последняя нить, связывающая два мира. И только вы можете пробудить их от долгого сна. Или обречь на окончательное забвение.
Он сделал глоток чая и продолжил:
– Таранис не преследует вас. Он пытается достучаться. Пробудить вашу память. Потому что времени почти не осталось. И потому что за вами идут не только те, кто ждет, но и те, кто ненавидит.
От его слов по спине Алайны снова пробежал холод.
– Кто… кто ненавидит?
– Безмолвные, – тихо произнес Ронан, и само это слово, казалось, заставило тени в углах комнаты сгуститься. – Другая часть его народа. Те, кто при уходе в сиды выбрал не ожидание, а забвение. Они ненавидят звук, ненавидят ветер, ненавидят память. И они сделают все, чтобы последняя песнь никогда не была спета.
Он посмотрел на нее с такой серьезностью, что у Алайны перехватило дыхание.
– Добро пожаловать в реальный мир, Алайна, – сказал он без тени улыбки. – Боюсь, он совсем не такой, каким вы его себе представляли.
Глава 5. Народ Ветра.
Чай в кружке давно остыл, но Алайна этого не замечала. Она сидела, оцепенев, пытаясь уложить в сознании слова Ронана. Таранис. Безмолвные. Последняя нить. Это было похоже на пролог к эпической саге, в которую ее вписали без ее ведома.
– Но… почему? – прошептала она, и вопрос этот относился ко всему сразу: к молчанию ее бабушки, к жертве матери, к этому странному, расколотому миру. – Почему все это произошло? Почему они ушли?
Ронан поставил свою кружку на стол и посмотрел на нее с глубокой печалью.
– Потому что мир изменился, Алайна. Или, вернее, его изменили люди.
Он поднялся и подошел к стеллажу, с которого снял тонкую книгу в обложке из необработанной кожи. Он положил ее на стол перед Алайной. На обложке не было названия, лишь вытисненный серебром символ – тройная спираль, заключенная в круг.
– Это не продается, – мягко сказал он. – Это летопись моего рода. Не такая древняя, как те, что хранятся в холмах, но в ней есть ответы на некоторые твои вопросы.
Он раскрыл книгу на пожелтевшей странице, исписанной аккуратным, но выцветшим почерком.
– Мои предки были бардами при дворе королей Народа Ветра. Мы не из их крови, мы – люди. Но мы были теми, кто хранил их истории и песни. И мы помним.
Он заговорил, и его голос, ровный и низкий, уносил Алайну из пыльной дублинской лавки в седую древность.
– Народ, который вы зовете сидами, – начал он, – сами себя так никогда не называли. Это слово означает «холмы», их новое жилище. Их истинное имя – Na Faoi-Ghaoithe, что можно примерно перевести как «Те, кто под ветром» или «Ведомые ветром». Они были первыми детьми этой земли. Они не строили каменных крепостей и не ковали железных мечей. Их сила была в ином. Они умели слушать.
Ронан сделал паузу, давая словам впитаться.
– Они слышали песнь мира. Пульсацию земли под ногами, дыхание океана, и главное – голос ветра. Для них ветер не был просто стихией. Он был живым, разумным, он был памятью мира, его душой. Их города, если их можно так назвать, были построены не из камня, а из звука и света, вплетаясь в ландшафт так, чтобы ветер, проходя сквозь них, пел. И эта песнь давала им силу, исцеляла, открывала тайны мироздания. Они были не хозяевами природы, а ее частью. Ее голосом.
Алайна слушала, затаив дыхание. В словах Ронана была не просто информация. В них была тоска по утраченному миру, такая сильная, что ее можно было почти потрогать.
– А потом пришли люди, – продолжил он, и в его голосе появилась горечь. – Сначала кельты, потом христиане. Они принесли с собой железо, которое ранило землю и заглушало ее песнь. Они принесли своих богов, которые требовали тишины и молитвы в каменных стенах. Они называли магию Народа Ветра колдовством, их музыку – дьявольским наваждением. Они начали вырубать священные рощи, осушать болота, строить свои шумные, бездушные города. Мир становился громче и грубее, и голос ветра становился все тише.
Он перевернул страницу. На ней была искусная зарисовка: высокий, гордый народ с тонкими чертами лиц и печальными глазами, стоящий на берегу океана и смотрящий на корабли с крестами на парусах.
– Народ Ветра начал угасать. Их дети рождались все реже, их магия слабела. Они оказались перед выбором: сражаться за мир, который их больше не слышал, и погибнуть, или уйти. Король Таранис, мудрейший из них, выбрал третье. Он предложил своему народу уйти не с этой земли, а под нее. Уйти в сиды – в мир-отражение, в карман реальности, существующий параллельно с миром людей. Стать невидимыми. Сохранить свою суть, свою память и ждать, пока мир людей не исчерпает себя, не оглохнет от собственного шума и не начнет снова искать тишины. Искать их песню.
– Но не все согласились, – прошептала Алайна, вспомнив слова Ронана.
– Нет, – подтвердил он. – Всегда есть те, кто выбирает ненависть. Часть народа, ведомая лордом по имени Морвар, сочла уход Тараниса трусостью. Они считали, что нужно было заставить людей слушать, даже если для этого пришлось бы обрушить на них всю ярость стихий. Но проиграв в последнем совете, они тоже ушли. Но они выбрали не ожидание. Они выбрали тишину. Они назвали себя Безмолвными. Они провели ритуал, который отсек их от голоса ветра, от музыки мира. Они погрузились в пустоту, в вечную тишину, и эта тишина стала их богом и их силой. Они ненавидят все, что звучит: смех, музыку, шелест листьев. И особенно они ненавидят голос ветра, который для них – напоминание о том, что они предали.
Ронан закрыл книгу. Тиканье часов в наступившей тишине казалось оглушительным.
– И что теперь? – голос Алайны дрожал. – При чем здесь я?
– Твоя прародительница, одна из дочерей королевского рода, отказалась уходить. Она влюбилась в смертного барда, моего предка, и решила остаться. Ее кровь, ослабленная, разбавленная, текла в ее потомках из поколения в поколение. С каждым веком она становилась все тише. Твоя мать, Айлин, была первой за долгое время, в ком она зазвучала с новой силой. Слишком большой силой для мира людей. А ты… в тебе она не просто звучит. В тебе она кричит. Ты – кульминация этого долгого ожидания. Ты – последняя искра, от которой может разгореться пламя.
Он посмотрел ей прямо в глаза.
– Таранис ждал не просто потомка. Он ждал того, кто родится и вырастет в мире людей, но сохранит в себе чистоту крови сидов. Того, кто будет понимать оба мира и сможет стать мостом между ними. Он ждал тебя, Алайна. Потому что его народ умирает. Их мир-отражение, лишенный связи с реальным миром, истончается. Он превращается в сон, а потом и в ничто. Твоя память, твоя сила – единственное, что может обновить связь, вернуть им реальность.
– А Безмолвные?
– А Безмолвные хотят, чтобы последняя песнь никогда не была спета, – закончил Ронан. – Они хотят вечной тишины. И если для этого нужно уничтожить последнюю носительницу голоса, они это сделают. Они уже пытались. Именно от них твоя мать увела погоню, пожертвовав собой.
Алайна закрыла лицо руками. Это было слишком. Слишком много информации, слишком много боли, слишком много ответственности. Она была просто редактором, девушкой, любившей книги и тихие вечера. А теперь на ее плечи взвалили судьбу целого народа.
– Я не смогу, – прошептала она. – Я не знаю, как. Я не воин, не королева. Я даже не знаю этого языка….
– Тебе и не нужно быть воином, – мягко возразил Ронаan. – Твое оружие – не меч. Твое оружие – слова. Истории. Память. Ты должна заставить этот мир вспомнить. А язык… он в твоей крови. Тебе нужно только разрешить себе его услышать.
Он снова налил ей чаю. Аромат трав успокаивал, прояснял мысли.
– Я помогу тебе, Алайна, – сказал Ронан. – Мой род дал клятву служить твоему. Я буду твоим проводником и защитником. Но первый шаг ты должна сделать сама. Ты должна принять, кто ты есть. Не дочь Айлин, редактора из Дублина. А Алайна, дочь Народа Ветра.
Глава 6. Спуск в подземелье.
– Мы не можем больше ждать, – голос Ронана вырвал Алайну из оцепенения. Он закрыл старую летопись и решительно посмотрел на нее. – Таранис показался тебе дважды. Это не просто зов, это крик о помощи. А если его чувствуешь ты, значит, его чувствуют и Безмолвные. Они уже ищут тебя. Оставаться здесь, в центре города, небезопасно.
– Куда же нам идти? – прошептала Алайна. Образ безликого существа, поглощающего звук, который в общих чертах описал Ронан, вызывал у нее первобытный ужас.
– Туда, где ты будешь в безопасности. Туда, где их сила слабеет, а твоя – растет. Мы отправимся в Аэридор.
– В… подземный город? – в груди Алайны все сжалось от страха и странного, болезненного предвкушения. – Но как? Он ведь… не здесь. Не в нашем мире.
– И да, и нет, – Ронан подошел к стене, на которой висела огромная, пожелтевшая карта старого Дублина. – Сиды, полые холмы, существуют в пространстве между. Они – отражения. Но у каждого отражения есть то, что в него смотрится. У каждого такого места есть Врата. Точка соприкосновения, где граница между мирами истончается. И одни из таких врат находятся прямо под нами.
Он провел пальцем по карте, остановившись на хитросплетении улиц в районе Темпл-Бар, где и находилась его лавка.
– Этот район не зря всегда был центром жизни, музыки и историй. Люди инстинктивно тянутся к местам силы, даже не понимая их природы. Мои предки построили эту лавку именно здесь, над одним из старых входов.
Он отодвинул тяжелый ковер, обнажив в полу массивный деревянный люк с кованым железным кольцом.
– Ночью мы спустимся, – твердо сказал он. – А до тех пор – ни шагу из лавки. Я запру дверь. Здесь мы пока в безопасности. Магия старых книг и историй создает своего рода «шум», который мешает Безмолвным нас услышать.
Остаток дня прошел как в тумане. Ронан закрыл лавку, повесив на дверь табличку «Закрыто по техническим причинам». Он собрал в старый кожаный рюкзак несколько вещей: флягу с водой, сверток с лепешками, два масляных фонаря и моток прочной веревки. Глядя на эти приготовления, Алайна чувствовала себя героиней приключенческого романа, вот только страх был совсем не книжным.
Она пыталась помочь, но руки ее не слушались. Мысли путались. Она то и дело возвращалась к дневнику матери, к ее последним словам, к жертве, принесенной ради нее. И эта мысль придавала ей сил. Если ее мать смогла посмотреть в лицо этому ужасу, то и она должна.
Когда за окнами окончательно стемнело и шум города стих, сменившись редкими гудками машин и завыванием ветра, Ронан кивнул.
– Пора.
Он с усилием потянул за кольцо, и люк со скрипом поддался, открывая черную, пахнущую сыростью и холодом пустоту. Вниз уходила каменная винтовая лестница, такая узкая и стертая, что казалось, ей пользовались веками.
– Я пойду первым, – Ронан зажег один из фонарей, и его пламя выхватило из темноты влажные, поросшие мхом стены. – Держись за перила и смотри под ноги. И что бы ни случилось, не отставай и не оборачивайся.
Алайна глубоко вздохнула и шагнула в темноту.
Спуск был долгим и головокружительным. Воздух становился все холоднее и плотнее, запах сырости смешивался с запахом мокрой земли. Звуки города полностью исчезли, сменившись гулкой тишиной, в которой слышны были только их шаги и дыхание. Свет фонаря Ронана выхватывал из мрака короткие участки лестницы, создавая ощущение, будто они спускаются в бесконечную бездну.
Наконец, лестница закончилась, и они оказались в узком, сводчатом туннеле, выложенном грубым, отесанным камнем.
– Старая дренажная система, – пояснил Ронан, освещая стены. – Римляне здесь не бывали, но викинги кое-что построили. А до них… до них здесь были другие ходы. Мы идем по следам истории, Алайна. Каждый слой – это эпоха.
Они шли молча. Туннель то сужался, заставляя их идти боком, то расширялся, переходя в небольшие залы, откуда в разные стороны расходились другие ходы, темные и манящие. Ронан ни разу не заколебался, уверенно выбирая путь, словно шел по знакомой с детства дороге.
В какой-то момент Алайна начала замечать странности. На стенах, под слоями грязи и времени, стали проступать узоры. Не граффити, не современные надписи. Это были те самые спирали и узлы, что она видела в Келлской книге и в дневнике матери. Здесь они были более грубыми, вырезанными прямо в камне, но от них исходила едва уловимая энергия. Проведя рукой по одному из таких узоров, Алайна почувствовала легкую вибрацию, словно камень был живым.
– Он помнит, – прошептала она, сама не ожидая от себя этих слов.
Ронан обернулся, и в свете фонаря его глаза блеснули.
– Ты начинаешь чувствовать, – одобрительно кивнул он. – Это хорошо. Это значит, мы на верном пути.
Они шли еще около часа. Воздух изменился. Запах сырой земли ушел, сменившись ароматом, который Алайна не могла определить. Это был запах озонового воздуха после грозы, влажного мха и чего-то сладкого, цветочного, совершенно неуместного под землей.
И еще она услышала звук. Не музыку, а тихий, едва различимый гул. Он шел не снаружи, он рождался где-то внутри ее головы, резонируя с вибрацией камней под ногами.
– Мы почти у цели, – сказал Ронан, останавливаясь перед глухой стеной, перекрывшей туннель. Стена выглядела монолитной, сложенной из огромных, идеально подогнанных друг к другу валунов.
– Это… тупик? – разочарованно спросила Алайна.
– Это Врата, – ответил Ронан. Он поставил фонарь на пол и подошел к стене. В ее центре был вырезан уже знакомый Алайне символ – тройная спираль.
Ронан приложил ладонь к символу. Ничего не произошло.
– Врата открываются не силой, – сказал он, поворачиваясь к ней. – Они открываются песней. Или кровью. Кровью Народа Ветра.
Он посмотрел на ее руку. Алайна поняла. Страх боролся в ней с решимостью. Она подошла к стене и, помедлив мгновение, приложила свою ладонь к холодному камню, прямо на символ спирали.
В тот момент, когда ее кожа коснулась камня, произошло сразу несколько вещей.
Камень под ее рукой стал теплым, почти горячим. Гул в ее голове усилился, превратившись в чистую, высокую ноту. Резные линии спирали вспыхнули мягким, серебристым светом, который побежал по швам между валунами, очерчивая контуры огромной двери.
Алайна вскрикнула, отдернув руку, но было поздно. Стена, которая казалась монолитной, беззвучно тронулась с места. Огромные валуны стали смещаться, уходя в стороны, словно лепестки гигантского каменного цветка.
В открывшемся проходе не было темноты. Оттуда лился мягкий, рассеянный свет, похожий на свет сумерек в летний день. И с этим светом хлынул воздух – чистый, прохладный, напоенный ароматами цветущего вереска, клевера и ночных фиалок.
Алайна и Ронан стояли на пороге, завороженно глядя в этот невозможный, неземной пейзаж, открывшийся в подземельях Дублина.
– Добро пожаловать домой, Алайна, – тихо сказал Ронан. – Это преддверие Аэридора.
Глава 7. Город Аэридор.
Шагнув за невидимую черту, Алайна почувствовала, как мир перевернулся. Ощущение было похоже на погружение в прохладную воду в жаркий день – тело на мгновение потеряло вес, звуки смазались, а затем все снова обрело четкость, но стало другим. Сырой и холодный воздух подземелий остался позади. Здесь, в преддверии Аэридора, дышалось легко, словно в горах после дождя.
Они стояли на краю огромной, залитой мягким серебристым светом пещеры. Источника света не было видно. Он, казалось, исходил отовсюду: от влажных стен, покрытых светящимся мхом, от причудливых кристаллов, росших из пола, как диковинные деревья, от самого воздуха, в котором плясали крошечные искорки, похожие на светлячков.
– Что это за свет? – прошептала Алайна, завороженно глядя по сторонам.
– Это анима, – ответил Ронан, не понижая голоса. Здесь, в отличие от туннелей, звук не гулял эхом, а был мягким и приглушенным. – Жизненная сила земли. В вашем мире она почти не видна, слишком много «шума». А здесь, в сиде, она концентрируется. Народ Ветра использовал ее как строительный материал, как источник энергии.
Перед ними расстилалась долина, какой не могло быть под землей. Пологие холмы, поросшие низкой, изумрудной травой, спускались к руслу реки, в которой текла не вода, а жидкий, медленно переливающийся свет. По берегам росли тонкие, плакучие деревья с серебристой листвой, похожей на иней. Тишину нарушал лишь тихий звон, похожий на пение ветра в эоловой арфе, исходивший от этих деревьев.
– Это место… оно живое, – выдохнула Алайна. Она чувствовала это каждой клеткой. Вибрация, которую она ощущала в туннелях, здесь стала постоянной, она пронизывала все вокруг, отзываясь в ее крови тихой, знакомой мелодией.
– Это лишь порог, – сказал Ронан, указывая вперед. – Город дальше.
Они пошли по узкой тропе, выложенной плоскими, гладкими камнями, которые мягко светились под ногами. Трава под их ботинками не сминалась, а лишь слегка колыхалась, пропуская их. Алайна протянула руку и коснулась серебристой листвы дерева. Листья были прохладными и шелковистыми на ощупь, и от ее прикосновения дерево ответило тихим мелодичным звоном.
Чем дальше они шли, тем сильнее становилось чувство узнавания. Не памятью, а телом. Ее ноги знали каждый изгиб тропы, ее легкие помнили этот чистый воздух, ее слух узнавал песню деревьев. Это было возвращение домой. В дом, в котором она никогда не была.
Пройдя через рощу светящихся деревьев, они вышли на вершину холма, и перед ними открылся вид на город.
Город Аэридор.
Увиденное превзошло все, что могло нарисовать ее воображение. Это не был город в человеческом понимании. Здесь не было прямых улиц, одинаковых домов, острых углов. Город, казалось, не был построен, а выращен из самой земли.
Изящные башни, похожие на застывшие струи воды или переплетенные стволы деревьев, тянулись к высокому, сводчатому потолку пещеры, который терялся в серебристой дымке. Они были соединены ажурными мостами, тонкими, как паутина, но выглядевшими прочными. Здания имели плавные, органические формы, напоминая то гигантские раковины, то распускающиеся каменные цветы. Они были сделаны из материала, похожего на перламутр или лунный камень, который переливался всеми оттенками белого, голубого и сиреневого, отражая и преумножая внутренний свет.
Через весь город протекала та самая река жидкого света, пересеченная множеством изогнутых мостиков. Вдоль ее берегов располагались открытые павильоны и амфитеатры, словно предназначенные для музыки и бесед.
Это был город, созданный для красоты и гармонии. Город-песня.
Но он был пуст.
Нигде не было видно ни единого живого существа. В окнах-бойницах не горел свет, по мостам не ходили люди, из амфитеатров не доносилась музыка. Город спал. Или умирал.
– Он… прекрасен, – прошептала Алайна, чувствуя, как к глазам подступают слезы. Это были слезы не только восхищения, но и глубокой, необъяснимой скорби.
– Он был прекрасен, – поправил ее Ронан. Его голос был полон горечи. – Когда-то здесь кипела жизнь. Каждый дом пел свою ноту, каждая башня отвечала ей. Ветер, проходя сквозь город, создавал симфонию, которая менялась каждый час. А теперь… теперь он едва дышит.
И Алайна поняла, что он прав. Присмотревшись, она увидела признаки упадка. Перламутровые стены в некоторых местах потускнели, покрылись сетью тонких трещин, похожих на морщины на лице старика. Светящаяся река текла медленнее, ее сияние стало блеклым. Ажурные мосты провисли. Песня города почти затихла, превратившись в едва слышный, скорбный гул. Этот мир-отражение терял связь с оригиналом, угасал, словно старая фотография.
– Что с ними стало? – спросила она, хотя уже знала ответ. – С его жителями?
– Они спят, – сказал Ронан. – Большинство из них. Они погрузились в ритуальный сон, чтобы сохранить остатки силы, пока не придет время пробуждения. Их сознания – в ветре, в камнях, в этой реке. Они ждут. Ждут голоса, который разбудит их. Твоего голоса.
Они начали спускаться по тропе в мертвый город. Их шаги по светящимся плитам казались единственным звуком в этой оглушающей тишине. Алайна смотрела на изящные, пустые дома, и ее сердце сжималось от боли. Она представляла, как когда-то здесь смеялись дети, как влюбленные гуляли по этим мостам, как барды пели свои бесконечные баллады. Теперь от всего этого осталась лишь прекрасная, но пустая оболочка.
Они прошли через весь город, направляясь к его центру. Там, на острове посреди светоносной реки, возвышалось самое высокое и самое красивое здание. Оно было похоже на гигантский кристалл кварца, чьи грани уходили ввысь, теряясь в туманном своде пещеры.
– Королевский дворец, – сказал Ронан. – Сердце Аэридора. Там тебя ждет Таранис.
Перед дворцом был перекинут мост из чистого, прозрачного кристалла. Когда они ступили на него, мост под их ногами отозвался долгим, мелодичным аккордом.
– Он узнал тебя, – тихо заметил Ронан.
Алайна почувствовала это. Каждый камень, каждая башня этого мертвого города смотрели на нее. С надеждой и отчаянием. Она больше не была чужой. Она была их последним шансом.
Глава 8. Король под холмом.
Внутренние залы дворца были еще более поразительными, чем его внешний облик. Здесь не было комнат в привычном смысле слова. Пространство плавно перетекало из одного в другое, образуя анфиладу залов, каждый из которых имел свою форму и акустику. Стены, казалось, были сотканы из застывшего света, а под ногами пол из полированного оникса отражал призрачное сияние, создавая ощущение, что они идут по поверхности темного, неподвижного озера.
Тишина здесь была иной, чем в городе. Она не была мертвой. Она была тяжелой, наполненной ожиданием. Алайна чувствовала присутствие сотен, если не тысяч, спящих сознаний. Они были повсюду: в мерцании стен, в узорах на полу, в едва уловимой вибрации воздуха. Это был гигантский склеп, где вместо тел покоились души.
Ронан шел впереди, уверенно ориентируясь в этом текучем пространстве. Он привел ее в самый центр дворца, в огромный круглый зал. Его потолок был невидимым, теряясь в серебристой мгле, откуда, словно сталактиты, свисали гигантские, медленно вращающиеся кристаллы. Они ловили и преломляли свет, рассыпая по залу мириады радужных бликов.
В центре зала, на возвышении из трех ступеней, стоял трон.
Он не был сделан из золота или драгоценных камней. Он был вырезан из цельного куска материала, похожего на темный, дымчатый хрусталь, и его форма повторяла изгибы переплетенных корней и ветвей могучего дерева. Он казался живым, древним, полным скрытой силы.
И на этом троне сидел он.
Тот самый человек, которого она видела на мосту и в библиотеке. Король Таранис.
Здесь, в своем чертоге, он не казался призраком. Он выглядел абсолютно реальным, хотя его неподвижность была пугающей. Он сидел прямо, положив руки на подлокотники трона, его длинные темные волосы рассыпались по плечам. Глаза, цвета грозового неба, были открыты и смотрели прямо перед собой, в пустоту. Он не дышал.
На нем было не современное пальто, а одеяние из темно-синей, почти черной ткани, перехваченное на поясе серебряным ремнем. На его челе покоился тонкий обруч из того же серебра, с единственным камнем во лбу – тускло мерцающим опалом. Он был прекрасен той холодной, отстраненной красотой, которой обладают древние статуи, и бесконечно одинок.