ПРОМЕТЕЙ ВОЗМЕЗДИЕ ТИСИФОНЫ
ПРОЛОГ: ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ
Запечатанный протокол. Кабинет с видом на мерцающий купол Лунного-3.
Человек в форме с седыми висками холодными глазами протягивает
диск.
«Капитан Рейнхардт. Ваша миссия – не колонизация. Это приманка.
«Прометей» – кинжал, который мы вонзаем в сердце неизвестности.
Ваш экипаж – расходный материал во имя будущего человечества».
Она смотрит на диск, потом в глаза адмирала. Понимает: возражения
бесполезны. Они уже все решили. Две тысячи спящих душ в криокапсулах —
разменная монета в игре, правил которой она не знает.
«Как называется операция?» – ее голос звучит чужим.
«Возмездие Тисифоны». – Адмирал отворачивается к окну. – «В греческих
мифах это одна из богинь мести. Та, что не прощает предательства».
* * *
Три года спустя. Капитан Марк Воронов в своей каюте на «Прометее».
Он смотрит на голограмму жены и дочери. Они спят в основном отсеке.
Он не знает, что везёт их на заклание. Он верит в миссию спасения.
Последняя запись в личном журнале: «Старт через 72 часа. Новый дом
ждет. Мы сделаем это».
Корабль-ковчег «Прометей» плавно скользит в черноту гиперсна.
Никто не знает, что богиня мести уже ждёт их в точке назначения.
```
Почему так лучше: Пролог сразу задаёт главный конфликт, драму и атмосферу предательства. Мы добавляем сцену с Рейнхардт, чтобы показать осознанное жертвоприношение, и контрастируем с неведением Воронова. Это усилит трагизм.
ГЛАВА 1. АВАРИЙНОЕ ПРОБУЖДЕНИЕ
Сознание вернулось к Марку Воронову не постепенно, а обрушилось на него
всей тяжестью ледяного ада. Не плавное выплывание из сновидений, а
резкий, болезненный толчок в реальность, наполненную воем и болью.
*Последнее, что он помнил – тёплый свет кухни на орбите Юпитера, смех дочки, касание руки жены. И теперь – это. Ад.*
*Крио-шок.* Слово пронеслось в пронзённой болью голове, холодный диагноз, не оставляющий надежды.
Его лёгкие спазмировались, выжимая из себя остатки вязкой, обжигающей горло питательной жидкости. Он судорожно, с хрипом, на грани удушья, вдохнул – и воздух ударил в мозг: запах озона, стерильного холода и страха, *его собственного страха*, который висел в капсуле плотным туманом. Сквозь затуманенное, плывущее зрение мигали алые лампочки аварийных маячков, вычерчивая в густой тьме контуры его личной клетки – аварийной криокапсулы. Стекло люка было покрыто изнутри причудливыми узорами инея, словно мороз постарался скрыть от него ужас, творящийся снаружи.
*Сирена. Аварийная сирена.* Её вой был не просто громким. Он был *физическим* – давил на виски, выворачивал внутренности, бился в унисон с бешено колотившимся сердцем. Этот звук выметал из головы последние обрывки снов, оставляя лишь голый, животный ужас.
Рёв был оглушительным, физически давящим на виски. Он инстинктивно потянулся к груди, где под комбинезоном должен был быть медальон. Пальцы наткнулись на мокрую ткань. Семья. Они там, в основном отсеке. Спит.
Капитан. Он – капитан.
Мысль, острая и чёткая, пронзила мозговой туман. Корабль. Отчётность.
Стиснув зубы, превозмогая одеревенение мышц, он упёрся руками в холодное стекло капсулы и с силой оттолкнул. С треском и шипением герметичный затвор отъехал. Воронов попытался встать, но ноги подкосились, и он тяжело рухнул на колено, успев схватиться за поручень. Металл обжёг ладонь ледяным холодом.
Криоблок представлял собой хаос, освещённый лишь аварийными огнями. Десять капсул. Его – первая. Остальные… Он заставил себя сфокусироваться.
Капсула №2 была раскрыта, внутри – пусто. №3 – стекло покрыто изнутри инеем, индикаторы тёмные. Неудача. Смерть. №4… Его взгляд скользнул к №4 и застыл.
Рядом с его капсулой, уже на ногах, стоял человек. Коренастый, с вьющимися тёмными волосами, в инженерном комбинезоне, на котором выделялись пятна машинного масла. Он не смотрел на Воронова. Его взгляд был прикован к открытой панели управления на стене, пальцы летали по сенсорным клавишам, а в другой руке он с нервной быстротой вертел мультитул.
– Жаров! – Голос Воронова прозвучал чужим скрипом ржавого металла, сорвавшимся с петель. Горло резала сухость. – Доложись! Что черт возьми происходит?
Алексей «Лекс» Жаров медленно, с неохотой, будто каждое движение давалось ценой невероятных усилий, повернул голову. Его карие глаза, обычно живые и насмешливые, сейчас были полны не паники, а холодной, обжигающей ярости. Ярости инженера, видящего, как бессмысленно гибнет его идеально отлаженный механизм.
– Доложить? – Он хрипло, беззвучно рассмеялся, и его палец, чёрный от машинного масла, резко ткнул в потолок, будто протыкая саму броню. – Давление падает в третьем отсеке. Гермозатворы сработали, но это значит, что мы отрезали кусок корабля. Энергосети перегружены, я едва стабилизировал реактор. «Гефест» не просто молчит, капитан. Он *отвергает* мои запросы. Мы не на курсе. Мы не в точке синхронизации. Мы не *там*, где должны быть. – Он сделал резкий шаг к Воронову, сократив дистанцию до минимума, и его голос стал тише, но от этого лишь опаснее, как шипение змеи. – Если коротко, капитан, «Прометей» в агонии. А нас только что вырвало из сладких снов прямиком в его предсмертные судороги. Поздравляю.
Воронов поднялся, выпрямив спину, заставляя дрожь в коленях утихнуть. Он был капитаном. Даже здесь, в аду, в растерзанной пижаме, с каплями криожидкости на лице.
– Собери выживших. Здесь. За пять минут, – его голос обрёл сталь. Сталь, под которой пока что скрывалась паника.
Жаров оценивающе посмотрел на него, на его прямую спину, на сжатые кулаки. Уголок его рта дрогнул в подобии ухмылки.
– Как скажете, капитан. Только, может, сначала штаны наденете? А то вид, простите, некомандный.
И прежде чем Воронов что-то ответил, инженер уже повернулся и зашагал к следующей капсуле, оставив капитана одного с гудящей в ушах сиреной, с ледяным ужасом в душе и с первым ростком жгучей, непримиримой неприязни к человеку, который посмел говорить с ним так и, что хуже всего, был прав.
Воронов, уже в стандартном сером комбинезоне, стоял перед панелью внутренней связи. Его пальцы, холодные и чуть дрожащие от криошока, с силой нажимали на сенсорные клавиши. «Мостик. Отвечайте».
В ответ – лишь шипение статики, прерываемое щелчками реле. Алые индикаторы на панели корабля горели немым укором.
– Капитан, – раздался голос Жарова. Он не смотрел на Воронова, уставившись в свой портативный сканер. – Давление в третьем отсеке стабилизировалось. Автоматические гермозатворы сработали. Но это значит, что отсек отрезан. Возможно, навсегда.
– Есть ли там кто-то? – резко спросил Воронов, не отрываясь от панели.
– По данным системы… – Жаров усмехнулся, коротко и беззвучно. – Данных нет. «Гефест» выдаёт ошибку. Могли быть техники. Могли быть… – Он не договорил, но все поняли. Могли быть наши близкие.
Воронов снова набрал код. «Инженерный пост. Ответьте».
Тишина.
– Они либо мертвы, либо их коммуникаторы мертвы, – констатировал Жаров. Его собственный комбинезон был расстегнут, под ним виднелась та самая старая футболка. Он выглядел так, будто только что вернулся с тяжёлой вахты, а не проснулся в аду. – Мы в информационном вакууме. Как кроты в консервной банке.
– Не болтай ерунды, – сквозь зубы процедил Воронов. Он переключил канал на общий. – Внимание, это капитан Воронов. Любой, кто слышит меня, доложить своё местоположение и состояние. Ответьте.
Он отпустил кнопку. На секунду в динамиках воцарилась абсолютная, давящая тишина, поглотившая даже вой сирены. И вдруг…
Сначала это был просто шорох. Потом – обрывок слова. Искажённый, растянутый, словно прошептанный сквозь слой льда и времени.
«…мар…»
Воронов замер. Жаров резко поднял голову от сканера, его брови поползли вверх.
– Кто это? – Воронов нажал на передачу. – Назовите себя!
Статика взорвалась новым всплеском. Чей-то голос. Женский? Детский? Невозможно было разобрать.
«…не… там…»
– Что, черт возьми, это было? – прошептала кто-то сзади. Это была доктор Арсеньева, женщина с лицом, осунувшимся от усталости. Она только что помогла пробудившемуся психологу Каверину выбраться из капсулы.
– Помехи, – буркнул Жаров, но его пальцы уже снова летали по сканеру, анализируя частоту. – Разряженная атмосфера, повреждённые кабели…
«…па… па… поч… м…»
Голос сорвался в нечленораздельный поток шёпота, который вдруг слился в одно слово. Четкое. Ледяное. Обращённое прямо к ним.
«…ПРИЗРАКИ…»
И тут же связь умерла окончательно, оставив в воздухе лишь ровный белый шум.
Все замерли. Доктор Арсеньева судорожно сглотнула. Психолог Каверин, бледный как полотно, смотрел в пустоту широко раскрытыми глазами.
Жаров первым нарушил молчание. Он щёлкнул выключателем на панели, и сирена разом умолкла. В наступившей оглушительной тишине его голос прозвучал особенно громко.
– Ну вот. Теперь не только корабль разваливается на части. Похоже, у нас завелись… глюки в системе. – Он посмотрел прямо на Воронова. – Капитан, прикажете продолжать ловить голоса из потустороннего или мы, наконец, попробуем добраться до мостика и увидеть, во что мы вляпались?
Воронов медленно отвёл взгляд от мёртвого экрана коммуникатора. В его ушах все ещё звенело это слово. «ПРИЗРАКИ». Оно совпало с названием, которое он сам мысленно дал планете. Тисифона. Мстительная.
– Собирайтесь, – тихо, но властно сказал он. – Берем аварийные наборы. Идём к мостику. Первым шагом. Я, потом Жаров, потом все остальные. Доктор, будьте готовы к тому, что мы можем найти по пути.
Он повернулся и сделал первый шаг к гермодвери, ведущей из криоблока в тёмные, безмолвные коридоры «Прометея». За его спиной висел невысказанный вопрос, который теперь читался в глазах у каждого: что именно они найдут?
––
Пока Воронов и Жаров мерились взглядами у панели связи, остальные обитатели криоблока потихоньку приходили в себя, образуя тревожную, молчаливую группу. Воздух был густ от запаха страха и озона.
Доктор Лидия Арсеньева, женщина лет сорока с строгими, но сейчас растерянными глазами, уже была на ногах. Её пальцы автоматически проверяли застёжки на аварийном медицинском комплекте, висящем через плечо. Она не смотрела на других, её взгляд был прикован к тёмной капсуле №3.
–Там Сергей Орлов, – тихо сказала она, больше себе, чем окружающим. – Охранник. Не проснулся. Криокамера не сработала. – В её голосе была не скорбь, а холодная, профессиональная констатация факта, за которой скрывалась ярость на несовершенство систем, доверенных ей.
Рядом с ней, опираясь на стену, стоял психолог Антон Каверин. Молодой, болезненно-худощавый, он казался почти прозрачным в алом свете аварийных ламп. Его руки дрожали, и он пытался скрестить их на груди, чтобы скрыть это.
–Голоса… – прошептал он, глядя на динамик. – Вы слышали? Это могла быть аудиогаллюцинация, коллективная. Крио-шок, стресс…
–Или кто-то дурачится с компасом, – раздался грубый, сиплый голос.
Из-за капсулы №5 вышел Геннадий Брусков. Вольнонаемный геолог. Коренастый, с лицом, обветренным до состояния старой кожи, он был одет в потёртый комбинезон без каких-либо опознавательных знаков. В его руках был не сканер, а тяжёлый лазерный пробоотборник, который он держал как оружие.
–На моей шахте на Энцеладе такие штуки вытворяли, чтобы новичков попугать, – он хрипло рассмеялся, но глаза его, маленькие и блестящие, как чёрные бусины, оставались неподвижными и оценивающими. – Пока вы тут за призраками охотитесь, давление может упасть ещё где-нибудь. Идём уже, что ли?
Следующей «ожила» Аня Зайцева, техник-айтишник. Худая девочка лет двадцати пяти с растрёпанными розовыми волосами (явный бунт против регламента), она не вылезала из своей капсулы, а буквально вывалилась из неё, приземлившись на пол с мягким стуком. Не вставая, она тут же достала из кармана планшет и, вцепившись в него дрожащими пальцами, начала что-то яростно тыкать.
–«Гефест» не просто молчит, – её голосок был высоким и испуганным, но слова – точными. – Он… он отказывается. Протоколы аварийного оповещения завершены, но ядро заблокировано. Это не сбой. Это… молчаливое сопротивление.
Из последней открытой капсулы (№7) поднялась Елена Вольская, историк-архивариус. Высокая, сутулая женщина с седыми прядями в тёмных волосах, она поправила очки и окинула взглядом криоблок с видом учёного, изучающего археологический памятник.
–«Призраки», – произнесла она задумчиво, и все невольно повернулись к ней. – В мифологии народов Ориона-3 так называли энергетические сущности, порождённые коллективным несознанием погибших цивилизаций. Любопытно, что это слово проявилось именно в нашем контексте.
Жаров, закончив проверку своего оборудования, фыркнул.
–Отлично. У нас есть клуб любителей мистики. Капитан, полный комплект: доктор, психолог, привиденьевед, паникующий хакер, шахтер с пушкой и мы с вами. – Он бросил взгляд на Воронова. – Готовы вести этот цирк в темноту?
Воронов, не удостоив его сарказма ответом, провёл взглядом по собравшимся. Семь человек. Семь уцелевших из десяти. Семь судеб против неизвестности.
–Арсеньева, с вами аптечка? Зайцева, любой портативный терминал, который сможете оживить. Брусков… – он взглянул на его пробоотборник, – …не стреляйте без команды. Остальные – держитесь рядом. Первая цель – мостик. По пути проверим инженерный пост и отсек жизнеобеспечения. Вопросы?
Вопросов не было. Было лишь молчаливое, единое понимание: их крошечный мирок из стали и титана дал трещину, и теперь в эти трещины подглядывает что-то извне. Что-то, что уже знает, как их напугать.
Гермодверь криоблока с шипением отъехала, открыв не освещённый белым светом стерильный тоннель, а поглощающую темноту. Воздух, хлынувший навстречу, был холодным и пахнул горелой изоляцией и чем-то еще… сладковатым и металлическим, словно озон смешался с испарениями от разлагающегося органического материала.
Аварийные фонари на их шлемах и плечах выхватывали из мрака узкие полосы реальности. Стальные стены «Прометея», обычно безупречно гладкие, были испещрены тенями, которые плясали и извивались от их движения. Где-то вдали слышалось прерывистое постукивание – то ли капала вода, то лопались под напряжением перегретые проводки.
– Гравитация нестабильна, – первым нарушил молчание Жаров, сделав шаг и слегка покачнувшись, будто палуба под ним была не твёрдой, а зыбкой. – Держитесь за поручни.
Воронов шёл первым, его фонарь выхватывал из тьмы таблички с номерами отсеков. Он двигался с неестественной, почти машинной прямолинейностью, подавляя инстинкт поворачиваться на каждый шорох.
За ним, вплотную, шла Аня Зайцева, прижимая к груди планшет. Её дыхание через микрофон звучало частым и поверхностным.
– Показатели в норме… вроде бы, – бормотала она, больше для самоуспокоения. – Но вот это… это не норма. – Она ткнула пальцем в экран. – Фоновая радиация. Она скачет. Как будто мы проходим сквозь… сквозь чье-то силовое поле.
– Может, свои же генераторы шалят? – предположил Брусков, его пробоотборник был наполовину поднят, палец лежал на предохранителе.
– Мои генераторы не «шалят», – отрезал Жаров, не оборачиваясь. – Они умирают героической смертью, пытаясь удержать нас в живых.
Они прошли мимо первого перекрёстка. Слева зияла открытая дверь в столовую. В свете фонарей мелькнули разбросанные по полу столовые приборы, плавающие в луже тёмной жидкости. На стене кто-то углем или сажей нарисовал кривую, прерывистую линию.
– Что это? – спросила доктор Арсеньева, остановившись.
– Ничто, – сказал Воронов, не останавливаясь. – Идем.
– Капитан, – вдруг тихо сказала Елена Вольская, историк. Она стояла у самой двери и смотрела на рисунок. – Это не вандализм. Это похоже на ранние пиктограммы народа аккадийцев с Сириуса-4. Они обозначали так… предупреждение о «неназываемом».
В этот момент свет в их фонарях померк, на секунду погрузив все в абсолютную тьму. Кто-то из группы резко вскрикнул. Когда свет вернулся, он был на полмощности, желтоватый и болезненный.
– С батареями все в порядке, – тут же отчеканил Жаров, постучав по своему фонарю. – Это не мы. Это… среда.
Они замерли, прислушиваясь. Постукивание вдали прекратилось. Теперь слышалось только их собственное дыхание и навязчивый, едва уловимый гул, исходящий отовсюду и ниоткуда сразу. Он был похож на отдалённый шум океана, если бы тот состоял из миллиона перешёптываний.
«…сюда…»
Шепот прозвучал прямо в динамиках шлемов. Тихий, без искажений. Совсем близко.
Все разом повернулись, направляя лучи фонарей в темноту позади. Коридор был пуст.
– Это не в системе, – голос Зайцевой дрожал. – Это… прямой индукционный ввод. В наши шлемы. Кто-то говорит с нами… изнутри.
Антон Каверин, психолог, прижал руки к вискам.
–Коллективная паранойя… Галлюцинации… – пробормотал он, но в его голосе была уже не уверенность, а паническая попытка цепляться за рациональное.
– Идём, – приказал Воронов, и в его голосе впервые прозвучала трещина. Он увеличил шаг. – До мостика осталось два поворота. Никто не останавливается.
Они двинулись дальше, глубже в гудящую, шепчущую темноту, оставив за спиной пиктограмму-предупреждение. Теперь каждый понимал: они не просто ремонтируют корабль. Они идут по чужой территории. И за ними наблюдают.
Ещё один поворот – и они упёрлись в преграду. Это была не просто запертая дверь.
Массивная гермодверь, ведущая в сектор «Альфа» – прямой путь к мостику – была неестественно перекошена, будто гигантская рука сжала её стальную плоть. Верхняя часть отходила от рамы, обнажая клубок оборванных проводов и гидравлики, а низ был намертво зажат. Образовавшийся проход был не более полуметра в высоту, и за ним царила непроглядная тьма. Из щели тянуло холодом и пахло, как показалось Воронову, разрядом плазмы и… озоном.
– Вот и приехали, – мрачно констатировал Жаров, светя фонарём в зазор. – Деформация каркаса. Ударная волна? Или что-то ударило в корпус снаружи. Так просто не отодрать.
– Надо попробовать, – Воронов шагнул вперёд и упёрся плечом в холодный металл. Мускулы на его шее напряглись, но дверь не дрогнула. Это была бесполезная трата сил, но он не мог просто стоять.
– Капитан, это бессмысленно, – сказал Жаров, не двигаясь с места. – Нужен резак или взрывчатка. Или искать обходной путь через вентиляционные шахты. Они где-то здесь.
– Вентиляционные шахты? – фыркнул Брусков. – Я туда со своим стволом не пролезу. И кто знает, что там внутри.
– А здесь мы знаем? – Зайцева нервно обернулась, освещая фонарем темный коридор позади. – Мне кажется, сзади что-то шевелится.
«…бойся…»
Шёпот прозвучал снова, на этот раз чётче. Он доносился не из динамиков, а будто из самого металла, из вибрирующей под ногами палубы.
– Заткнись! – резко крикнул Брусков, направляя пробоотборник в пустоту.
– Это не поможет, Геннадий, – тихо сказала Вольская. – Они реагируют на страх. Как примитивные лицедеи.
– «Они»? – переспросил Каверин, и его голос сорвался на фальцет. – Кто «они»? Вы говорите, как будто это разумные существа!
– А вы все ещё верите, что это галлюцинации? – в разговор вступила Арсеньева. Ее лицо в отсветах фонарей было похоже на маску. – Я врач. Я знаю, как выглядят галлюцинации. Это не они. Это что-то другое. И оно здесь, с нами.
– Хватит! – приказал Воронов, отходя от двери. Его лицо покрылось каплями пота. – Жаров, оцените, можно ли пролезть в этот лаз. Брусков, прикройте наш тыл. Зайцева, попробуйте найти схему этого сектора в оффлайн-архивах.
Жаров, хмыкнув, опустился на колени перед щелью. Он провёл рукой по обнажённым проводам, и они слабо вспыхнули голубоватым светом.
–Контакт живой. Осторожно, здесь высокое напряжение. – Он засунул внутрь голову, осветив пространство за дверью. – Вижу коридор. Темно. Есть следы сажи на стенах. И… стоп.
Он замолчал, застыв в неестественной позе.
– Что там? – нетерпеливо спросил Воронов.
Жаров медленно вытащил голову. Его обычно насмешливое лицо было серьёзным.
–Там кто-то есть. В конце коридора. Стоит. – Он посмотрел прямо на Воронова. – Человек. В комбинезоне службы безопасности. Спиной к нам.
– Орлов? – прошептала Арсеньева. – Но он же…
– Он должен быть мёртв в своей капсуле, – закончил за неё Жаров. – Так что либо это не он, либо… – он не договорил, но все поняли.
– Он движется? – спросил Воронов, его рука непроизвольно потянулась к отсутствующему на поясе оружию.
– Нет. Стоит. Как статуя.
В этот момент свет их фонарей снова померк, на этот раз почти до нуля. В наступившей почти тьме из щели в двери донёсся звук. Не шепот. А тихий, влажный, всхлипывающий смех.
Он длился всего секунду. Когда свет фонарей вернулся, он был ярким, как прежде.
Жаров резко рванулся к щели, снова высунув голову внутрь.
–Пусто, – выдохнул он через секунду. – Никого нет.
Тишина в коридоре стала густой, как смола. Преграда перед ними была не просто металлом. Она была границей между относительно безопасным хаосом и тем, что лежало за ней – хаосом, населённым призраками.
Воронов посмотрел на бледные, искажённые страхом лица своей команды, на насмешливый взгляд Жарова, на тёмный лаз, ведущий в неизвестность. Решение, которое он примет сейчас, определит все.
– Жаров, Брусков – со мной. Пролезаем внутрь. Остальные ждут здесь. Доктор, Зайцева – если мы не вернёмся через десять минут… – он запнулся, поняв, что никаких инструкций на этот случай нет, – …ищите другой путь.
Он не стал ждать ответа. Нагнувшись, капитан Марк Воронов первым шагнул в узкую, тёмную пасть, ведущую в сердце кошмара.
ГЛАВА 2. ЭХО СТРАХА
Тишина, захлопнувшаяся за гермодверью, была хуже воя сирены. Она была живой, плотной, наполненной низкочастотным гулом и шёпотами, что теперь текли по оголенным проводам и вентиляционным решёткам.
– Десять минут, – голос Ани Зайцевой прозвучал как щелчок, нарушающий зыбкое затишье. Она сжала в дрожащих пальцах планшет, её взгляд прилип к таймеру на экране.
Елена Вольская, прислонившись к стене рядом с зловещей пиктограммой, медленно провела рукой по шероховатой поверхности.
–Для того, что ждёт за гранью, десять минут – это вечность, – произнесла она так тихо, что слова почти потонули в гуле. – Оно не живёт во времени, как мы. Оно его… выгрызает.
– Прекратите! – Антон Каверин резко дёрнул головой. Он обхватил себя за плечи, но остановить дрожь не мог. – Это архаичные суеверия! Наш разум под давлением ищет простые объяснения! Мы должны держаться за факты! За науку!
«…наука… не спасёт…»
Шёпот прозвучал не в шлемах, а прямо в воздухе, холодным облаком, окутавшим группу. Он был без истоков, вездесущим.
– Слышите? – Каверин зашёлся в истерическом полухихиканье. – Опять! Снова!
– Я слышу, – коротко бросила доктор Арсеньева. Она не отрывала взгляда от щели в двери. Её лицо было маской профессионального спокойствия, под которой клокотала ярость. Ярость на корабль, на ситуацию, на собственную беспомощность. – Но это не значит, что мы должны ему подыгрывать.
«…Лидия…»
На этот раз шёпот был другим. Тихим, хриплым, полым. Голосом, из которого ушла жизнь. Голосом Сергея Орлова.
Доктор замерла. Именно она констатировала его смерть в криокапсуле №3.
«…помоги… так холодно…»
– Это не он, – сквозь стиснутые зубы прошипела Арсеньева, обращаясь больше к себе, чем к другим. – Он мёртв. Это… розыгрыш. Грязный, подлый розыгрыш.
– Это не розыгрыш! – Аня Зайцева вдруг отшвырнула планшет. Он с глухим стуком ударился о стену. Её лицо залилось слезами. – Смотрите! Смотрите все!
Упавший планшет лежал экраном вверх. На нем pulsировала схема корабля. От мостика, словно ядовитая кровь по артериям, расходилась волна багрового света. Она медленно, неумолимо ползла по коридорам. Прямо к ним.
– Это энергетическая аномалия, – сдавленно прошептала Аня. – Она поглощает все на своём пути. Жизнь, свет, данные… Она будет здесь через несколько минут.
Вольская оттолкнулась от стены. Её глаза, увеличенные линзами очков, блестели в полумраке.
–Десять минут истекли. Они не вернулись. Они не вернутся. Или вернутся не теми. – Она посмотрела на каждого, и её голос стал жёстким, командным. – Мы не можем их ждать. Наш путь – к кормовым шлюпкам. Через инженерный пост. Сейчас.
Тук.
Звук был глухим, металлическим. Он донёсся из-за перекошенной двери.
Все застыли.
Тук. Тук. Пауза.
Тук. Тук. Пауза.
S.O.S.
Стук был настойчивым, отчаянным. В нем слышалась настоящая, неконтролируемая паника. Кто-то из той стороны был жив. И умолял о помощи.
Арсеньева сделала шаг к двери, её рука с белым аптечным чемоданчиком дрогнула. Долг врача звал её туда, в эту чёрную пасть.
– Нельзя, – резко сказала Вольская, хватая её за локоть. – Это ловушка. Они играют на твоём профессионализме. Тот, кто стучит, возможно, уже мёртв. А стучит… оно.
ТУК. ТУК. ТУК! – стук стал яростным, почти яростным, словно тот, кто стучал, слышал их и впадал в бешенство от отказа.
Аня Зайцева, рыдая, металась между дверью и тёмным коридором за спиной. Каверин закрыл лицо руками, его тело сотрясали спазмы.
– Мы не можем их оставить! – крикнула Арсеньева, вырывая руку.
– Мы уже оставили! – парировала Вольская. Её голос был холоден, как космос за бортом. – Теперь наш выбор – спасти тех, кого еще можно. Нас.
С последним словом она развернулась и сделала первый шаг в темноту, прочь от двери, от стука, от призраков товарищей.
Арсеньева на мгновение застыла, разрываемая между долгом и инстинктом выживания. Зайцева и Каверин смотрели на неё, ища решения, лидера.
ГЛАВА 3. ЧУЖАЯ ШКУРА
Пространство по ту сторону двери было не просто тёмным. Оно было иным.
Воздух висел тяжёлым, неподвижным одеялом, насыщенный запахом остывшего металла, горелой изоляции и чем-то ещё – сладковатым и тошнотворным, словно разложившаяся органика, которой не должно было быть на стерильном корабле. Свет их фонарей, обычно яркий и уверенный, здесь будто поглощался, не достигая дальних стен. Он выхватывал лишь островки реальности: оборванные провода, свисавшие с потолка лианы, разбросанные по полу обломки панелей, странные, маслянистые разводы на стенах, которые отливали радужным цветом в луче света.
– Ничего не вижу, – сипло проговорил Брусков, вскинув пробоотборник. Его фонарь выхватил из тьмы длинный пустой коридор, уходящий вглубь корабля. – Тот, кого ты видел, испарился.
– Я ничего не «видел», – поправил его Жаров, не отрывая взгляда от сканера в своей руке. Дисплей прибора заливал его лицо мертвенным синим светом. – Я констатировал оптическую аномалию. А теперь замолчи. Слушай.
Они замерли. Из темноты доносился тот самый гул, но здесь он был громче, и сквозь него проступали те самые шёпоты. Неразборчивые, но настойчивые.
– Энергетический фон закаливает, – сквозь зубы процедил Жаров. – И это не от систем корабля. Это что-то… внешнее. Но внутри нас.
Воронов, не говоря ни слова, сделал шаг вперёд. Его ботинок громко хрустнул о что-то на полу. Он опустил фонарь. Это были осколки стекла и пластмассы от разбитого терминала. И рядом – длинный, тёмный след, словно что-то волокли по полу.
– Капитан, – тихо позвал Брусков. Он стоял у стены и светил на неё фонарём. – Посмотрите.
На серой металлической поверхности, на уровне груди, была огромная вмятина. Не от взрыва. Она была похожа на отпечаток. Человеческой руки. Но втрое больше. И пальцы заканчивались глубокими царапинами, будто их когти впились в сталь.
– Что, черт возьми, могло сделать такое? – прошептал геолог, с опалой озираясь по сторонам.
– Нечто, что не должно находиться на борту, – ответил Жаров. Он подошёл к стене и провёл рукой по вмятине. – Металл не просто продавлен. Он… изменен. Структура нарушена на молекулярном уровне. Как будто его не сжали, а разобрали и снова собрали, но неправильно.
В этот момент гул резко усилился, превратившись в оглушительный рёв. Свет фонарей погас, погрузив все в абсолютную, непроглядную тьму. На несколько секунд они ослепли, и только вибрация, исходившая от самого корабля, говорила им, что мир ещё существует.
– Назад! К двери! – скомандовал Воронов, но его голос потонул в грохоте.
Когда свет фонарей вернулся, они увидели, что коридор изменился.
Теперь он был не пустым.
В двадцати метрах от них, в самом центре прохода, стояла фигура. Высокая, худая, в обгоревшем и разорванном комбинезоне службы безопасности. Сергей Орлов. Он стоял к ним спиной, неестественно прямо, его голова была слегка наклонена.
– Орлов? – крикнул Брусков. – Это ты, черт возьми?
Фигура не шелохнулась.
– Он не дышит, – сказал Жаров. Его голос был странно плоским. – И не… пульсирует. Я не чувствую его теплового сигнала. Это кукла.
– Орлов! Приказ – повернись! – срывающимся на октаву голосом скомандовал Воронов.
Медленно, с сухим скрипом, будто кости терлись о металл, фигура начала поворачиваться.
Они увидели лицо. Вернее, то, что от него осталось. Кожа была мертвенно-бледной, почти прозрачной, обтягивающей череп. Глазные впадины были пусты. Но самое ужасное – это рот. Он был открыт в беззвучном крике, и из него, словно щупальца, свисали и шевелились тонкие, чёрные, похожие на провода нити.
– Матерь Божья… – выдохнул Брусков и вскинул пробоотборник.
– Не стреляй! – рявкнул Жаров. – Ты не знаешь, что это!
Но было поздно. Ослепительная лазерная вспышка пронзила полумрак и ударила прямо в грудь фигуры.
Эффект был не таким, как они ожидали. Не крика, не падения. Тело Орлова будто растворилось, распалось на миллионы чёрных, летающих частиц, словно рой сажи. Этот рой с оглушительным жужжанием ринулся к ним по коридору.
– Назад! – закричал Воронов.
Они бросились к щели в двери, но рой был быстрее. Он настиг Брускова. Геолог вскрикнул, когда чёрная пелена окутала его. Он упал на колени, захлёбываясь, пытаясь смахнуть с себя тысячи несуществующих насекомых.
– Это иллюзия! Держись, Брусков! – крикнул Жаров, хватая его за руку.
Но Воронов видел другое. Он видел, как лицо Брускова исказилось маской нечеловеческого ужаса, как его глаза закатились, а изо рта вырвался пузырь пены. Это была не просто паника. Это было что-то, что выжигало его разум изнутри.
Внезапно рой отступил, сгустившись в конце коридора снова в фигуру Орлова. Брусков лежал на полу, бездвижный, его глаза были открыты и пусты.
– Он… – начал Воронов.
– Он в сознании, – перебил Жаров, наклоняясь над геологом с портативным сканером. – Мозговая активность зашкалена. Но это не его активность. Это… эхо. Как будто в его голову влили чужой кошмар. Он в коме. Вегетативное состояние.
В этот момент из-за двери донёсся стук. Настойчивый. Ритмичный.
Стук. Стук. Пауза.
Стук. Стук. Пауза.
S.O.S.
Жаров и Воронов переглянулись. Это стучали свои. Те, кто остался в относительной безопасности. Они просили сигнал. Они хотели знать, что здесь все в порядке.
Воронов посмотрел на распростертое тело Брускова, на пустой коридор, где снова появилась та самая фигура, на искажённое лицо Жарова. Он поднял сжатый кулак, чтобы отстучать в ответ. Чтобы сказать им «живы».
Но Жаров резко схватил его за запястье.
– Нет, – его голос был беззвучным шёпотом, но в нем была сталь. – Не отвечай. Если мы сейчас отстучим, они попытаются пролезть сюда. Чтобы помочь. И окажутся тут. С ним. – Он кивнул на Брускова. – Ты хочешь этого? Ты хочешь, чтобы доктор и эта девочка-техник прошли через это?
Воронов замер, его кулак так и остался занесённым над стальной дверью. С одной стороны – долг, приказ, желание дать надежду. С другой – холодная, безжалостная прагматика, которая, возможно, была единственным, что могло спасти хоть кого-то.
Он медленно опустил руку.
Молчание было его ответом. Самым тяжёлым приказом в его жизни.
Они были в ловушке. С мертвецом, безумцем и призраком. И их единственный шанс – пройти вперёд, глубже в глотку кошмара.
ГЛАВА 4. ЦЕНА МОЛЧАНИЯ
Стук затих. Последний отзвук «S.O.S.» растворился в гудящей тишине, и на смену ему пришло Ничто. Абсолютное, оглушительное молчание.
Они ждали. Секунду. Две. Десять.
Ответа не было.
– Почему они не стучат? – голос Ани Зайцевой был тонким, как лезвие, готовое сломаться. Она вцепилась в рукав комбинезона доктора Арсеньевой. – Они же слышали! Они должны были ответить!
– Может, не услышали, – попытался найти логику Каверин, но его собственный голос дрожал, выдавая ложь. – Шум, помехи…
– Они услышали, – холодно оборвала его Елена Вольская. Она не сводила глаз с щели в двери, стоя в нескольких шагах от группы. Ее поза была отстраненной, будто она наблюдала за экспериментом. – Они услышали и сознательно не ответили. Есть только две причины для такого молчания: они мертвы… или то, что с ними случилось, сделало ответ слишком опасным.
– Нет! – Аня рванулась к двери, ударяя кулаками по холодному металлу. – Марк! Алексей! Отзовитесь! Черт возьми, ОТЗОВИТЕСЬ!
Её крик был полон отчаяния и ярости. В ответ – лишь мёртвая тишина из-за двери и нарастающий, похожий на смех шёпот в окружающей их темноте.
«…одиночество… боль…»
– Заткнись! – закричала Аня, оборачиваясь к пустоте коридора. Слезы текли по её лицу, оставляя блестящие дорожки на грязных щеках. – Я не хочу тебя слышать!
Доктор Арсеньева схватила ее за плечи, пытаясь удержать.
–Аня, успокойся! Дыши. Глубоко.
– Дыши? – девушка истерично рассмеялась. – Мы тут все сходим с ума, а ты говоришь «дыши»! Они там! Они могут быть ранены! Им нужна помощь! – Она вырвалась и снова бросилась к двери, начал яростно, с силой, которой никто от неё не ожидал, дёргать за края перекошенной створки. – Я не оставлю их! Не оставлю!
– Аня, остановись! – приказала Арсеньева. – Ты не сдвинешь ее. Только поранишься.
– А что мы будем делать? Стоять тут и ждать, пока эти… эти голоса не съедят наш разум? – Аня обернулась, её лицо исказила гримаса боли и гнева. – Вы все трусы!
– Мы – реалисты, – парировала Вольская. Её спокойствие было невыносимым. – Они сделали свой выбор, заплатив за него. Теперь наш черёд. Каждая секунда здесь приближает нас к той же участи.
Она посмотрела на доктора, и в её взгляде был не просто призыв, а констатация факта.
–Лидия. Ты врач. Скажи мне, каков прогноз для пациента, который остаётся в источнике заражения, надеясь, что все само рассосётся?
Арсеньева сжала кулаки. Аптечный чемоданчик в её руке вдруг показался смехотворно лёгким и бесполезным. Она смотрела на истеричную Аню, на бледного, почти кататонического Каверина, на холодную, как лёд, Вольскую. И на дверь, за которой была либо смерть, либо нечто худшее.
Она была капитаном этой разбитой группы. И капитан должен принимать решения, даже невыносимые.
– Аня, – сказала она, и её голос внезапно обрёл сталь. – Отойди от двери. Сейчас же.
– Нет!
– Это приказ! – голос Арсеньевой прозвучал с такой силой, что даже Вольская подняла бровь. – Мы уходим. Следуем за Еленой. К шлюпкам.
Аня застыла, глядя на неё с немым предательством. Потом медленно отступила от двери, её плечи сгорбились.
– Хорошо, – прошептала она. – Хорошо. Но если они умрут там… это на вашей совести.
– Моя совесть уже давно перегружена, – тихо ответила Арсеньева, поворачиваясь к темноте, в которую уже скрылась Вольская.
Каверин, не говоря ни слова, поплёлся за ними, как марионетка. Аня, всхлипывая, сделала последний взгляд в сторону роковой двери и последовала за остальными.
Они шли, оставляя за спиной не просто завал. Они оставляли надежду. И с каждым шагом вглубь гудящей, шепчущей темноты корабля, их собственная тень предательства неотступно следовала за ними, подпитывая тех, кто питался их страхом.
ГЛАВА 5. ГНЕЗДО ИЗ ПРОВОДОВ
Тяжёлое, безжизненное тело Геннадия Брускова было не просто грузом. Оно было саваном, в который завернули их последние надежды на простое, физическое противостояние. Каждый шаг по аномальному коридору давался с адским усилием. Мускулы Воронова горели огнём, а в ушах, поверх постоянного гула, стоял собственный оборванный, учащённый ритм сердца. Но хуже всего были глаза геолога. Широко открытые, остекленевшие, они не отражали свет их фонарей, а, казалось, поглощали его, превращая в нечто иное, ужасающее. В них читалась не смерть, а застывший навеки ужас, словно Брусков в последний миг увидел всю бездну их положения.
– Дальше… так не получится, – хрипло, выдыхая слова, проговорил Жаров, останавливаясь и вытирая пот со лба тыльной стороной руки. Он и Воронов несли Брускова, используя его же комбинезон как импровичные носилки, но мёртвая тяжесть выматывала куда сильнее, чем живой вес. – Мы или его бросим, капитан, или сами здесь сдохнем от истощения. Это не прагматизм. Это констатация факта.
– Мы… не бросаем… своих, – сквозь стиснутые зубы, на каждом шагу, процедил Воронов. Его мир сузился до жжения в спине и воли, которая должна была быть крепче стали.
– Он уже не «свой»! – Жаров резко, почти с отвращением, опустил свой конец носилок на пол. Тело Брускова мягко и жутко отскочило, голова безвольно ударилась о металл. – Он – предупреждение, которое таскают с собой два слепых идиота! Биологический маяк, который, я почти уверен, кричит нашему положению: «Мы здесь! Приходи и забери остальных!» Посмотри на него!
Воронов хотел возразить, приказать, закричать, но его взгляд, оторвавшись от лица Жарова, упал на стену рядом. Они стояли у развилки. Их путь преграждал выбор, оба варианта которого выглядели одинаково гибельными.
Левый коридор, который по памяти Воронова вёл к системам жизнеобеспечения, был безнадёжно завален обломками потолочных панелей и оборванными кабелями. Но это был не обычный завал. Все это было затянуто странной, похожей на жирную паутину субстанцией, которая мерцала слабым, неровным фиолетовым светом. Она пульсировала, словно дышала, и в такт этому пульсу по ней пробегали тёмные прожилки.
Правый коридор, ведущий, согласно схеме, к астрономическому посту, напротив, казался чистым. Слишком чистым. Слишком неестественным. Металл стен здесь был не просто гладким, а будто отполированным до зеркального блеска. В их потрепанных, залитых потом лицах, отражавшихся в стенах, было что-то чужое, искажённое страхом и усталостью. Коридор манил своим обещанием порядка, но это был порядок склепа, порядок гробницы.
– Правый, – скомандовал Воронов, с трудом отводя взгляд от своего испуганного отражения. – Быстрее доберемся до поста. Там есть внешние камеры, навигационные терминалы. Сможем… оценить обстановку. Узнать, где мы.
– Оценить обстановку? – Жаров горько, беззвучно усмехнулся, но, кряхтя, снова поднял свой конец носилок. – Мы в желудке у червя, который галлюцинирует, капитан. Какую обстановку мы можем оценить? То, что он нам покажет?
Они двинулись по зеркальному коридору. Их шаги, обычно отдававшиеся металлическим эхом, здесь были приглушёнными, словно пол был покрыт мягким ковром, хотя под ногами была все та же холодная сталь. Воздух был неподвижен и странно густ, им было тяжело дышать, как в парной.
Через несколько метров они наткнулись на первое доказательство того, что Жаров был не так уж далёк от истины. Их путь преграждала дверь в астрономический пост. Но это была уже не дверь.
Она была… переработана. Перепрошита реальностью.
Металлическая рама была оплавлена и вытянута в причудливые, органические формы, напоминавшие то ли застывшие струи лавы, то ли скелет неведомого существа. Вместо смотрового иллюминатора, который должен был открывать вид на звезды, зияла непроглядная чернота. Это была не космическая тьма, а нечто плотное, глубокое, вязкое, словно вход в подводную пещеру.
А самое жуткое были стены вокруг. Они не были гладкими. Их поверхность теперь составлял сложный, переплетённый узор из обнажённых проводов, оптических волокон и трубок гидравлики. Но эти системы не были повреждены или разорваны. Они были… выращены. Словно лианы в тропическом лесу или кораллы на дне океана, они сплетались в сложные, неестественные узоры, образуя гнезда, ниши и полости. В некоторых из этих полостей пульсировал тот самый фиолетовый свет, и когда они приближались, им казалось, что оттуда доносится сдавленный, множественный шёпот – не один голос, а хор, спрессованный в единый жуткий поток.
– Что… что это? – прошептал Воронов, наконец отпуская носилки. Он почувствовал, как подкашиваются ноги, но заставил себя поднести фонарь к самой стене. При близком рассмотрении стало ещё страшнее: тонкие проводки на её поверхности шевельнулись, будто черви, уползая от яркого луча. Это не было метафорой. Они физически двигались.
– Интеграция, – без тени насмешки, с холодным, научным любопытством ответил Жаров. Его глаза бегали по узору, анализируя, запоминая. – Я ошибался, думая, что они ломают корабль. Нет. Они… ассимилируют его. Перестраивают под свою биоэнергетическую среду. Это уже не наша technology. Это их экосистема. Их архитектура.
Он сделал осторожный шаг к одной из ниш, где пульсировал особенно яркий, почти малиновый свет. Внутри, в сплетении волокон, как жемчужина в раковине, лежал человеческий череп. Не просто кость – он был оплетён теми же живыми проводами, словно они прорастали сквозь глазницы, входили в теменную кость, становясь частью его структуры, интегральным чипом в этом новом, ужасном компьютере.
– Боже правый… – Воронов отшатнулся, ударившись спиной о противоположную, такую же живую стену. Он почувствовал, как по спине пробежали мурашки.
– Нет, – Жаров покачал головой, его лицо озарилось мрачным, почти религиозным пониманием. – Не Бог. Сверхтехнология. Или то, что мы за неё принимаем. Они не уничтожают. Они потребляют. Используют нас. Нашу биологию, нашу технику… как строительный материал. Как ресурс.
Внезапно из глубины «гнезда», прямо из центра сплетения проводов, раздался мягкий щелчок. Часть «стены» бесшумно выдвинулась вперёд, обнажив скрытую панель. Это был аварийный терминал, один из тех, что были разбросаны по кораблю для чрезвычайных ситуаций. Его экран был цел, и на нем, ярко-зелеными буквами, горела одна-единственная надпись:
«ЖУРНАЛ КАПИТАНА. ДОСТУП РАЗРЕШЁН. ПРОТОКОЛ "ФЕНИКС" АКТИВИРОВАН.»
Воронов застыл, почувствовав, как кровь стынет в жилах. «Протокол "Феникс"». То самое название, которое он видел мельком в данных после пробуждения. Тайна, которая могла стоить ему авторитета, последняя надежда или смертный приговор. И сейчас она сама являлась ему, словно приглашая на танец.
Жаров медленно перевел взгляд с терминала на Воронова. Он видел его напряжение, его страх.
–Ну, капитан? – в его голосе снова зазвучал знакомый сарказм, но на сей раз приглушённый ледяным любопытством. – Похоже, корабль сам предлагает вам доложить обстановку. Или это они предлагают. Интересно, что они считают нужным нам показать.
Воронов медленно, будто против собственной воли, подошёл к терминалу. Его палец повис над сенсорным экраном. Это могла быть ловушка. Прямой путь к тому же безумию, что поглотило Брускова. Но это также мог быть единственный шанс узнать правду. Ту самую правду, ради которой он, как капитан, был обязан нести свой крест.
Он нажал.
Экран ожил, заливая его бледное, осунувшееся лицо мертвенным синим светом. На нем не было сложных интерфейсов, меню или опций. Только текст. Личный, зашифрованный журнал капитана Элизы Рейнхардт, той самой женщины, которая должна была вести «Прометей» к новой звезде, чья криокапсула, если верить данным, все ещё была цела в основном отсеке.
И первая же строка, холодная и безжалостная, вогнала в их кровь острый, как бритва, лёд.
«ЗАПИСЬ 001. Стартовая дата. Сегодня я узнала, что мы не колонисты. Мы – козлы отпущения. Мы – приманка, которую бросили в пасть голодному зверю, чтобы отвлечь его, пока Земля готовит ловушку. Наш полет – это не миссия спасения. Это акт отчаяния. И мы все в этой банке – расходный материал.»
ГЛАВА 6. ПРОТОКОЛ "ФЕНИКС"
Слова висели в воздухе, жгучие и неоспоримые, как клеймо. «Козлы отпущения. Приманка. Расходный материал.» Воронов замер, вцепившись пальцами в край терминала, словно боялся, что его оторвёт от этого откровения неведомой силой. Его мир, и без того треснувший, теперь рассыпался в прах. Все, во что он верил – долг, миссия, спасение человечества – оказалось грандиозной, циничной ложью.
Жаров стоял рядом, его обычная насмешливость испарилась, уступив место мрачной, сосредоточенной ярости. Он смотрел на экран, не мигая, словно пытался силой воли вытянуть оттуда продолжение.
– Листай, – тихо, но властно приказал он.
Палец Воронова дрогнул и нажал на кнопку прокрутки. Текст пополз вниз.
«ЗАПИСЬ 005. Мне вручили "Чёрный ящик" – запечатанный модуль с истинными координатами и протоколом активации. Инструкции просты: в случае пробуждения аварийного экипажа и подтверждения контакта с Целью, направить корабль в гравитационную аномалию в секторе "Аид". Система "Тисифона". Название говорит само за себя. Мы – кинжал, который должен вонзиться в сердце чудовища, даже если рукоятка сломается в нашей руке.»
– Вонзиться… – прошептал Воронов. – Значит, это не просто жертва. Это… диверсия.
– Самоубийственная, – поправил Жаров. – Продолжай.
«ЗАПИСЬ 021. Сегодня провёл сеанс связи с Землёй. Последний. Они знали. Они знали с самого начала. "Протокол 'Феникс' – это не возрождение, капитан Рейнхардт. Это очищение огнём. Вы – факел, который осветит нам путь к победе". Я спросила, что будет с колонистами, с двумя тысячами спящих душ. Ответ: "Их жертва будет ознаменована в веках". Я чуть не разбила терминал.»
– Две тысячи… – голос Воронова сорвался. В его ушах зазвенело. Его жена. Дочь. Они были среди этих двух тысяч. Их тоже… ознаменовают в веках? Как строку в учебнике истории? Холодная ярость, острая и безжалостная, начала вытеснять отчаяние.
«ЗАПИСЬ 045. Они не просто хотят, чтобы мы отвлекли "Эйдолонов". Они хотят, чтобы мы заманили их в ловушку. Корабль оснащён квантовым эхом-излучателем. Когда мы достигнем ядра их роя в системе "Тисифона", он активируется и создаст резонансный сигнал. По этому сигналу флот Земли нанесёт удар. Они уничтожат всю систему. Вместе с нами. "Феникс" – это не возрождение. Это погребальный костёр.»
Жаров резко выдохнул, словно получил удар в грудь.
–Так вот оно что, – его голос был хриплым. – Мы не просто приманка. Мы – наводящий маяк. Нас подставили под удар собственного флота. – Он с силой пнул ближайшую панель, и та жалобно звякнула. – Гениально! Цинично и гениально! Использовать корабль-ковчег как троянского коня! Они знали, что "Эйдолоны" потянутся к такому количеству живых разумов!
Воронов молчал. Ярость кипела в нем, но ум, закалённый годами службы, уже анализировал, искал выход. Его глаза бегали по строчкам, выискивая слабину.
«ЗАПИСЬ 078. Есть аварийный протокол. "Сигнал отбоя". Если экипаж сочтёт миссию проваленной или цену неприемлемой, можно деактивировать маяк. Но это… это равносильно предательству. Это спасёт нас, но оставит "Эйдолонов" живыми. И они пойдут к Земле. Я не знаю, что страшнее – смерть от их рук или клеймо предателя человечества.»
– Сигнал отбоя… – как эхо, повторил Воронов.
– Найди его, – Жаров схватил его за плечо. Его пальцы впились в ткань комбинезона. – Капитан, это наш выход! Мы деактивируем этот чертов маяк! Мы не обязаны умирать за циников, которые подсунули нам эту миссию!
– А Земля? – Воронов посмотрел на него. В его глазах бушевала война. – Ты слышал? Они пойдут к Земле. Миллиарды людей…
– Миллиарды людей, которые нас сюда послали, зная, что мы сгорим! – взревел Жаров. – Они сделали свой выбор! Почему мы не можем сделать наш? Спасти тех, кого еще можно? Себя? Твою семью, черт возьми!
В этот момент терминал завибрировал. Текст на экране поплыл, исказился, а затем погас. На его месте возникло одно-единственное, написанное от руки, слово. Оно было выведено не цифровым шрифтом, а словно чьей-то дрожащей рукой, и с каждой секундой становилось все ярче, кроваво-красным:
ПРЕДАТЕЛИ
Из глубин «гнезда» позади них донёсся звук. Не шепот. А тихий, влажный, всхлипывающий смех. Тот самый, что они слышали у двери.
Они обернулись.
Фигура в обгоревшем комбинезоне, которую они приняли за Сергея Орлова, снова стояла в конце зеркального коридора. Но теперь она смотрела на них. Её лицо было размытым, лишённым черт, но они чувствовали на себе тяжесть этого взгляда. А из её распахнутого рта свисали и шевелились те самые чёрные, проволочные щупальца.
А позади неё, из темноты, начинали проявляться другие тени. Ещё фигуры. Десять. Двадцать. Они стояли неподвижно, безликая стена из тех, кто, возможно, когда-то был экипажем «Прометея». Ассимилированные. Поглощённые.
– Они… они знают, – прошептал Воронов. – Они читают наши мысли. Они знают, что мы узнали.
– Значит, торговаться не будем, – Жаров отступил на шаг, его спина упёрлась в терминал. – Капитан, решение за тобой. Умрём героями за тех, кто нас предал, или станем изгоями, но попробуем выжить. Выбирай. Сейчас.
Стена призраков сделала шаг вперед. Их безликие лица были обращены к двум живым людям, застывшим перед экраном, на котором пылало слово «ПРЕДАТЕЛИ».
Воронов посмотрел на тело Брускова, на искажённое ужасом лицо Жарова, на кровавую надпись на экране. Он представил лицо своей дочери. Потом – лицо неизвестного ребёнка на Земле, который мог погибнуть из-за его решения.
Он сделал глубокий вдох.
– Жаров, – его голос обрёл неожиданную твёрдость. – Как деактивировать маяк?
ГЛАВА 7. ВОЛЯ К ЖИЗНИ
Слово «ПРЕДАТЕЛИ» пылало на экране, вонзаясь в сознание like a red-hot iron. But this time, it didn't cause paralysis. It sparked rebellion.
– Как деактивировать маяк? – повторил Воронов, его голос, окрепший от ярости, резал гудящую тишину.
Жаров, на секунду опешивший от прямого приказа, тут же рванулся к терминалу, оттолкнув Воронова.
–Дай доступ! Нужно найти корневое меню, протоколы экстренного переопределения… – его пальцы залетали по сенсорной панели с яростью отчаяния. – Черт, система блокируется! Они не дают!
Стена призраков в конце коридора сделала еще один шаг. Теперь их было видно четче. Это были не просто тени. Это были члены экипажа «Прометея» в разных стадиях ассимиляции. У кого-то кожа была покрыта тем же мерцающим, проволочным лишаем, у кого-то из глазниц и ртов росли те же чёрные щупальца. Они двигались не как люди, а как марионетки, с рывками, их конечности выгибались под неестественными углами. И от них исходил тот самый влажный, всхлипывающий смех, минут на двадцать.
– Жаров! – крикнул Воронов, хватая его за плечо и указывая фонарём на приближающуюся толпу.
– Занят! – рявкнул инженер, не отрываясь от экрана. – Ищи другой терминал! Любой активный порт! Им нужна физическая перезагрузка, я не могу сделать это отсюда!
Воронов окинул взглядом «гнездо». Его взгляд упал на одну из ниш, где в сплетении проводов пульсировал особенно яркий узел. Там, среди кабелей, он увидел интерфейсный разъем – стандартный порт для подключения диагностического оборудования.
– Держи их! – крикнул он Жарову и, выдернув из своего пояса портативный планшет, бросился к нише.
Призраки ускорились. Их движение из рывкового стало плавным, скользящим. Они словно плыли по воздуху, не касаясь пола. Расстояние стремительно сокращалось.
Жаров, оставив терминал, развернулся и поднял с пола тяжёлый лазерный резак, валявшийся среди обломков.
–Назад! – заревел он, направляя инструмент, как оружие, на ближайшую фигуру. – Я вас переплавлю в удобрения!
В ответ раздался лишь нарастающий хор смешков. Фигуры не остановились.
Воронов, тем временем, с трудом втиснул штекер планшета в разъем. Экран устройства взорвался водопадом ошибок, но затем выдал запрос на аварийный доступ.
–Я в системе! Ищу управление маяком!
– Ищи быстрее! – Жаров отступил на шаг, тыча резаком в воздух перед собой. Первый призрак был уже в трёх метрах. Это была женщина в комбинезоне службы безопасности, её лицо было скрыто массой шевелящихся чёрных проводов. – Они не боятся лазера! Он для них как игрушка!
Воронов лихорадочно пролистывал меню. Система корабля была изуродована, привычные интерфейсы перекорёжены, но структура протоколов угадывалась.
–Нашел! «Квантовый эхо-излучатель. Статус: ОЖИДАНИЕ АКТИВАЦИИ». Есть протокол отмены… Требуется двойная авторизация! Капитан и Старший инженер!
– Делай! – просипел Жаров, отступая ещё на шаг и почти упираясь спиной в Воронова. Призраки были уже в двух метрах, образуя полукруг. От них исходил запах озона и разложения.
Воронов тыкал в экран. «ОШИБКА АВТОРИЗАЦИИ. ДОСТУП КАПИТАНА ЗАБЛОКИРОВАН.»
– Мои коды не работают! Они меня не признают!
– Дай сюда! – Жаров, не оборачиваясь, протянул руку назад. Воронов сунул ему планшет. Инженер, продолжая смотреть на приближающихся призраков, одной рукой начал вводить свои коды. – Твои коды не работают, потому что ты теперь для корабля – мятежник, капитан! А я… я всего лишь инженер, который хочет починить свою машину!
Раздался щелчок. На экране планшета замигал зелёный индикатор.
–Готово! Моя часть есть! Вводи свои коды снова, быстро!
Воронов схватил планшет. Его пальцы дрожали. Он снова ввёл свой капитанский идентификатор. На этот раз система запросила голосовое подтверждение.
– Капитан Марк Воронов подтверждает деактивацию Протокола "Феникс"! – выкрикнул он в микрофон планшета.
На экране на долю секунды вспыхнуло: «ПРОТОКОЛ ОТМЕНЕН. МАЯК ДЕАКТИВИРОВАН.»
И тут же мир взорвался.
Стена призраков издала пронзительный, нечеловеческий визг, от которого заложило уши. Они не просто остановились – их фигуры начало корчить и рвать на части. Фиолетовый свет в «гнёздах» погас, сменившись хаотичными вспышками багрового. Корабль содрогнулся, как в агонии. С потолка посыпались искры и клубы дыма.
– Что ты сделал?! – закричал Жаров, едва удерживаясь на ногах.
– Я… я отменил приказ! – крикнул в ответ Воронов.
– Ты не отменил приказ, ты вырвал у них игрушку! Смотри!
Призраки не исчезли. Их форма стала ещё более нестабильной, размытой, но в их визге слышалась уже не просто ярость, а настоящая, безумная боль. Они ринулись вперёд, но теперь их движение было не координированным, а хаотичным, словно разъярённый рой.
– Бежим! – Воронов схватил Жарова за рукав и рванул его прочь от терминала, вглубь зеркального коридора, оставив тело Брускова на произвол судьбы.
Они бежали, спотыкаясь, не разбирая дороги. За ними катилась волна искажённых воплей и шелеста тысяч невидимых щупалец. Корабль содрогнулся вновь, на этот раз сильнее. Где-то вдали раздался оглушительный грохот – это сработали аварийные гермозатворы, отрезая повреждённые секции.
Они влетели в небольшое техническое помещение, и Жаров, обернувшись, с силой захлопнул дверь, заблокировав её своим резаком.
Наступила относительная тишина, нарушаемая лишь их тяжёлым дыханием и отдалёнными стонами умирающего корабля.
Они сидели на полу, прислонившись к стене, и смотрели друг на друга. В глазах Жарова было нечто новое – не сарказм, не ярость, а тяжёлое, выстраданное уважение.
– Ну вот, капитан, – выдохнул он, вытирая грязь со лба. – Поздравляю. Теперь мы официально предатели. И у нас за спиной разъярённый корабль-призрак, полный сумасшедших энергетических существ. План дальнейших действий?
Воронов смотрел на свои дрожащие руки. Он только что совершил акт величайшего неповиновения в истории человечества. Он спас себя и Жарова от роли смертников. Но что теперь? Они были в ловушке на гибнущем корабле, а за его пределами – враждебная планета и, возможно, разгневанный флот Земли, который вот-вот появится.
– План… – его голос был хриплым. – Выжить. Найти остальных. И… понять, что делать дальше. Пока у нас есть только одна победа – мы перестали быть разменной монетой.
– О, это не победа, капитан, – горько усмехнулся Жаров. – Это только начало войны. И мы только что выстрелили в своего короля.
Снаружи, сквозь толстую дверь, донёсся новый звук. Не визг, не смех. А тихий, настойчивый скрежет. Кто-то или что-то пыталось добраться до них.
ГЛАВА 8. ВИНА И ЭХО
Первый удар был не физическим, а психологическим. Он пришел из радиотишины, которая вдруг взорвалась, словно лопнула барабанная перепонка мироздания.
Они шли по узкому сервисному тоннелю, уровень C-дека, который должен был вести к кормовым шлюпкам. Воздух был спёртым и пах пылью, горелой изоляцией и чем-то ещё – сладковатым и приторным, словно в системе вентиляции застрял и начал разлагаться труп неизвестного животного. Свет их фонарей выхватывал из мрака ржавые трубы, пучки кабелей в аварийной оболочке и трещины в сварных швах, которых здесь быть не должно. Аня Зайцева шла последней, постоянно оборачиваясь, её дыхание было частым и поверхностным. Каждый скрип, каждый шорох заставлял её вздрагивать, и ей чудилось, что из темноты вот-вот появится знакомый силуэт – Марка или Алексея – и спросит тихим, обвиняющим голосом: «Почему вы нас оставили?». Доктор Арсеньева шагала впереди, её спина была прямой, как струна, но Каверин, шедший за ней, видел, как сжаты её кулаки и как напряжены плечи. Она приняла решение, взяла на себя командование, и теперь груз ответственности давил на неё с силой гравитационного поля. Сам Каверин брёл, как сомнамбула, его взгляд был пуст и обращён внутрь себя, в тот хаос, куда рухнули все его теории о коллективных галлюцинациях. Лишь Елена Вольская двигалась с некой мрачной, почти хищной целеустремлённостью. Её глаза, увеличенные линзами очков, скользили по стенам, впитывая каждую трещину, каждый след коррозии, словно она читала по ним историю гибели корабля.
И вот тишину, зыбкую и натянутую, как струна, разорвал оглушительный, пронзительный визг. Он исходил отовсюду сразу – из решёток вентиляции, из оголённых проводов, свисавших с потолка, из самых стен, которые вдруг загудели, как живые. Это был не звук механической аварии. Это была чистая, нефильтрованная боль, переведённая в акустическую волну, вибрация, которая била по нервам, а не по барабанным перепонкам. Аня вскрикнула и зажала уши, но это не помогало – визг проникал прямо в мозг. Каверин согнулся пополам, его лицо исказила гримаса физического страдания. Даже Вольская вздрогнула и прижалась к стене.
– Что это? – крикнула Арсеньева, её голос потонул в этом ада.
– Они… – Вольская, собравшись, прислушалась с странным, почти клиническим интересом. – Они не кричат. Это… сигнал. Сигнал бедствия, ярости и боли одновременно. Только исходит он не от людей.
Едва она договорила, визг сменился оглушительным грохотом, который исходил уже из самых недр корабля. «Прометей» содрогнулся, как раненый зверь. Пол ушёл из-под ног, и всех их швырнуло к ближайшей стене. Арсеньева ударилась плечом о выступ, Каверин грузно рухнул на колени. Погасли последние аварийные огни, встроенные в панели, оставив их в абсолютной, поглощающей, слепящей тьме. Лишь слабые, предательски мигающие лучи их шлемных фонарей, выхватывающие испуганные, залитые потом лица и клубы пыли, поднявшейся с пола, говорили о том, что мир ещё существует.
– Гравитация нестабильна! Держитесь за поручни! – скомандовала Арсеньева, с трудом поднимаясь и цепляясь за холодный металлический выступ. Боль в плече была острой и ясной, почти приятной в этом хаосе.
– Это не нестабильность! – крикнула Зайцева, в ужасе глядя на свой планшет, который она, вопреки всему, инстинктивно прижала к груди. Экран устройства треснул, но данные на нем ещё были читаемы. – Это… это контролируемое падение! Корабль теряет высоту! Орбитальная скорость катастрофически падает! Нас что-то тянет вниз!
Новый грохот, более мощный и глубокий, прокатился по корпусу, словно гигантский молот ударил снаружи. Где-то вдарили аварийные гермозатворы, отсекая повреждённые секции, и по тоннелю пронёсся шквальный ветер, завывающий как потерянная душа, унося с собой обломки и клубы едкого дыма. Воздух снова стал густым и едким, пахнущим озоном и гарью.
– Что они сделали? – прошептал Каверин, с трудом поднимаясь на ноги. В его глазах, отражавших мерцание фонаря, читался уже не просто страх, а настоящий надлом, крушение всего мировоззрения. – Воронов… Жаров… Что они натворили там? Они убили нас всех! Они взорвали реактор или…
– Или попытались спасти, – парировала Вольская, тоже поднимаясь и отряхивая комбинезон. Её голос был спокоен, но в нем, как трещина в стекле, впервые прозвучала тревога. – Этот вой… он был полон ярости, но и боли. Они не просто разозлили того, кто здесь хозяин. Они причинили ему боль. И теперь раненый зверь в ярости.
– Мы не должны были их бросать! – истерично закричала Аня, ее голос сорвался на визг. – Мы предали их! Мы оставили их умирать! И теперь корабль… теперь он мстит нам за это! Это наказание!
«…предали…»
Шёпот прозвучал прямо у неё за ухом, холодный и влажный, словно чьи-то ледяные губы коснулись кожи. Аня взвизгнула и отшатнулась, ударившись спиной о шероховатую стену тоннеля.
«…бросили… как и они… вас… скоро…»
Шёпот теперь доносился со всех сторон, накладываясь на завывание ветра и отдалённые, но не прекращающиеся грохочущие удары. Он был многоголосым, и в нем угадывались тембры всех членов экипажа, оставшихся по ту сторону двери. Он играл на их самом большом, самом древнем страхе – страхе быть брошенными, страхе вины, страхе оказаться недостойным спасения.
– Держись вместе! Не поддавайся! – приказала Арсеньева, хватая Аню за руку и с силой притягивая её к себе. Её собственная рука дрожала, но голос, пусть и с хрипотцой, был твёрд. – Это иллюзия! Психологическая атака! Они играют с нами, как кошки с мышью!
– Нет иллюзий, доктор, – сказала Вольская, подходя к одной из стен и как бы прислушиваясь к ней. – Есть только последствия. Причина и следствие. Смотрите.
Она осветила фонарём участок стены, который минуту назад был обычным серым металлом. Теперь он… жил. Поверхность покрывалась тем самым мерцающим, органическим узором, который они уже видели ранее, но сейчас процесс шёл с пугающей скоростью. Тонкие, похожие на нервные волокна проводки шевелились, извивались, сплетаясь в те самые жуткие «гнезда», внутри которых пульсировал нездоровый фиолетовый свет. От них исходило слабое тепло, и воздух над ними колыхался.
– Ассимиляция, – произнесла Вольская. – Она ускоряется в геометрической прогрессии. Гнев, боль хозяина… они стимулируют рост. Его биология, его технология… они реагируют на стресс, как живой организм. Мы находимся в эпицентре иммунного ответа. И мы… мы – чужеродные бактерии, которые его спровоцировали.
Внезапно, как по команде, свет в их фонарях погас. На этот раз не мигнул, не дрогнул, а погас полностью, разом. Абсолютная, физически давящая тьма. В ушах стоял лишь шум крови и учащённые, панические вдохи Ани. Пульс отдавался в висках у всех, как общий барабанный бой.
И тогда в этой непроглядной темноте, прямо перед ними, вспыхнуло изображение. Словно гигантский голографический проектор, но без источника, сама тьма рождала картинку. Это был мостик «Прометея», увиденный через искажающую линзу. И на полу, в неестественной, вычурной позе, лежало тело Геннадия Брускова. Его глаза были по-прежнему открыты, но теперь из них, словно слезы, струился густой, фиолетовый, светящийся туман, который растекался по палубе.
Изображение сменилось резко, заставив всех вздрогнуть. Теперь они увидели Воронова и Жарова, прижавшихся спинами к массивной гермодвери. Дверь ходуном ходила от яростных ударов, с другой стороны. Лицо Воронова было искажено не страхом, а той самой знакомой Арсеньевой решимостью, переходящей в отчаяние. Лицо Жарова было перекошено яростью, он что-то кричал, но звука не было.
– Они живы… – выдохнула Арсеньева, и в её голосе прорвалась неподдельная, мучительная надежда.
И тут же, третье изображение. Крупным планом. Экран аварийного терминала. И на нем – кроваво-красное, выжженное слово: ПРЕДАТЕЛИ.
Проекция погасла так же внезапно, как и появилась. Свет фонарей вернулся, залив их бледные, потные лица.
Они стояли в ошеломленном, гнетущем молчании. «Эйдолоны» не просто пугали их абстрактными шепотами. Они показывали им правду. Жестокую, неудобную, вывернутую наизнанку правду о выживших товарищах. Правду об их собственном поступке. Правду о том, как их теперь видят и те, кого они оставили, и те, кто стал их тюремщиком.
– Они… они говорят с нами, – прошептал Каверин. Его голос был полон щемящего отчаяния. – Не шепчут в темноте. Они… показывают. Они говорят нам: «Смотри. Смотри, что ты натворил. Смотри на последствия своего выбора».
– Они говорят нечто иное, – поправила его Вольская. Её глаза, скрытые за бликами на стёклах очков, казалось, видели сквозь время и пространство. – Они говорят: «Вы такие же, как мы». Они показывают нам наше же отражение. Мы предали своих, чтобы выжить. А они… они, возможно, когда-то тоже кого-то предали. Или их предали. И в этом предательстве родилась их сущность. Мы смотрим в бездну, и бездна, оказывается, наш давно потерянный родственник.
Новый, на этот раз плавный, почти мягкий толчок прошёл по корпусу, снизу-вверх. Корабль словно вздохнул и выровнялся. Давление в ушах изменилось. Гравитация стабилизировалась, став вновь привычной и надёжной.
– Падение… прекратилось, – монотонно, уставившись на планшет, сказала Аня. Её голос был пуст, в нем не осталось ни надежды, ни страха. – Мы на новой, стабильной орбите. Более низкой. Гораздо ниже. Я… я вывожу внешние камеры. Я вижу ее. Планету. Тисифону. Она… она совсем близко. Заполняет весь обзор.
Они стояли в гудящей тишине, каждый заново переживая только что увиденное, пропуская через себя эту новую, невыносимую реальность. Они были не просто выжившими в техногенной аварии. Они были пешками, актёрами, заложниками в грандиозной драме, разыгрывающейся между двумя видами, между долгом и выживанием, между миссией и предательством, между прошлым и будущим.
Арсеньева посмотрела на своих спутников – на сломленную, опустошённую Аню, на Каверина, который, казалось, навсегда ушёл в себя, на загадочную и неуязвимую Вольскую. Это были ее люди теперь. Ее команда. Её крест. И им нужно было не просто новое решение. Им нужна была новая правда, которую они смогут принять.
– Мы идём к шлюпкам, – сказала она, и в её голосе не было прежней железной, бездумной уверенности. Но была непоколебимая, выстраданная воля. – Мы продолжаем путь. Но теперь мы знаем. Мы не просто бежим от корабля-склепа. Мы уносим с собой эту правду. И если нам суждено выжить, если наши ноги ступят на ту планету… – она кивнула в сторону, где висела оранжевая, манящая и пугающая громадина Тисифоны, – …то мы должны понять – зачем. Не для того, чтобы просто дышать. А для того, чтобы понять, кто мы после всего этого. Спасители? Предатели? Или просто люди, которые хотят жить?
Она сделала шаг вперёд, в темноту, все ещё сжимая руку Ани, уводя их от призраков прошлого к призрачному, неизвестному будущему на поверхности планеты, которая теперь висела за иллюминаторами не далёкой целью, а зловещим, исполинским оком, взирающим на их жалкую, стальную скорлупку.
ГЛАВА 9. ТЕНИ ЗАПРЕДЕЛЬЯ
Тишина, наступившая после стабилизации корабля, была обманчивой. Она не принесла облегчения, а лишь сменила оглушительный хаос на тягучее, давящее ожидание. Воздух в сервисном тоннеле стал ещё более спёртым, и теперь в нем явно чувствовался тот самый сладковато-металлический запах, который Воронов и Жаров описали в своих отчётах – запах чужой биологии, вплетающейся в сталь «Прометея».
Аня Зайцева шла, не поднимая глаз от пола, её плечи были сгорблены, а пальцы бессознательно тёрли запястье, как будто пытаясь стереть невидимое клеймо. Слово «ПРЕДАТЕЛИ», показанное им, жгло изнутри. Каверин, напротив, замер в своей кататонии, его движения стали механическими, он просто следовал за фигурой доктора Арсеньевой, как запрограммированный робот.
Именно Вольская, казалось, черпала силы в этой новой реальности. Она шла впереди, её взгляд был пристальным и аналитическим, она изучала изменения в структуре корабля с жадностью археолога, нашедшего потерянный город.
– Смотрите, – она остановилась у очередного «гнезда». Оно было больше предыдущих, и в его центре, в паутине проводов, пульсировал не просто свет, а нечто, напоминающее орган – биологический узел из плоти и металла. – Процесс не случайный. Он архитектурный. Они не просто заражают корабль. Они строят внутри него что-то. Свой скелет. Свою нервную систему.
– Прекрати, – тихо сказала Арсеньева. – Нам не нужно это знать. Нам нужно добраться до шлюпок.