Настоящий!

Настоящий!

Макарыч ввалился в дом с дровами в руках и глухо затопал валенками, отряхивая снег. Холодный вихрь ворвался внутрь и взъерошил бумаги на кухонном столе. Ральфи не шевельнулся. Старый спаниель безучастно лежал мордой на лапах и смотрел в камин. В темных глазах равнодушно дрогнули языки пламени. И все – ноль эмоций! Макарыч прошел к камину и ссыпал дрова на пол, крякнул и покосился на растрепанную картонную папку. Формула на раскрытом ветром листе могла представлять интерес. Снежинка с воротника караульного тулупа скользнула на формулу и немедленно растаяла.

Макарыч направился к двери раздеваться. Бережно расправил тулуп и повесил на стул сушиться. Древний барный стул скрипнул под весом овчины с ладонь толщиной. Макарыч разулся и повесил штаны на вешалку. Он оказался седым, но лысеющим мужчиной за пятьдесят, в трико с вытянутыми коленями, вязаных носках и свитере с выцветшем оленем на груди. Макарыч вернулся к столу, взял папку, еще раз полюбовался формулой. Нахмурился, вырвал понравившийся лист. Одной рукой открыл дверцу камина, а второй швырнул папку в огонь. И тут же захлопнул, чтобы не напустить дыма. Отраженные языки пламени снова взметнулись в глазах Ральфи.

– Скрепки забыл снять! – Макарыч нахмурился и махнул ладонью. – А!

Сел в кресло, потрепал Ральфи за ушами и спросил:

– Займемся новогодним ужином?

Пес вопрос проигнорировал.

Макарыч потянул из-за кресла черную стальную коробку с торчащей антенной и ручкой-трубкой наверху. Потрогал пальцем антенну телефона и прочел:

– Эриксон. Всего шесть килограмм! Однако?!

Трубка отделилась с глухим щелчком, а кнопки засветились красным. Макарыч еще раз взглянул на Ральфи и спросил:

– Подыграешь?

Пес не отозвался.

Макарыч набрал номер и принялся считать гудки. На восьмом трубка ответила женским голосом:

– Алё!

– Это квартира Герасимовых?

– Да.

– А кто говорит?

– Лиза, хозяев нет дома.

– Я знаю – они уехали кататься, а вы домработница?

– Нет. Уборщица.

– Понимаете Лиза, тут такое дело, – сбивчиво заговорил Макарыч. – Я сторож на даче Герасимовых. Они мне оставили собаку.

– Я знаю, – сказала Лиза. – Ральфи.

– Вот! – обрадовался Макарыч и жалобно продолжил:

– Он, кажется, простудился, кашляет. Не знаю, что делать?

– А что делать?

– Может, какое-то собачье лекарство отыщете?

– Собачье лекарство от кашля? Перед Новым годом? Вы шутите?

– Ну, можно не лекарство. Я слышал, – Макарыч помедлил, – портвейн помогает.

– Вы шутите? – повторила Лиза.

Не ответив, Макарыч сунул трубку Ральфи. Тот шевельнул ушами, но промолчал. Макарыч отвел трубку подальше и начал артистично кашлять. В трубке послышался перезвон открываемой стеклянной дверцы.

– Но у них в баре нет портвейна.

– Еще бы, – голос Макарыча дрогнул, потому что от притворного кашля в горле на самом деле запершило. – Они такое не пьют. Если вам денег не оставили, то у меня есть.

Макарыч пошевелил левой рукой в кармане трико, там прела какая-то купюра.

– У меня есть деньги. А куда ехать?

– Платформа «83 километр» по Павелецкому направлению.

– А я успею назад-то вернуться? До Нового года?

– Если прямо сейчас выдвинетесь, то успеете. Могу вас встретить, если скажете, какой электричкой поедете.

– Не знаю я… – фыркнула собеседница, – расписание электричек. Еще портвейн ваш где-то надо купить.

– У нас около станции всего в двух домах свет горит. Триста метров пешком. Есть еще дома, где зимой люди живут, но они на отшибе. Не заблудитесь, – Макарыч все-таки закашлялся.

– Ладно, сама найду. Только…

– Что «только»?

– Я точно до Нового года успею вернуться?

– Полтора часа туда, полтора обратно, час – ефрейторский зазор, успеете! Поезда будут ходить всю ночь, – пообещал Макарыч.

– А сколько портвейна купить?

Макарыч вопросительно взглянул на Ральфи, показал псу два пальца, а в трубку сказал:

– Лучше бутылки три, чтоб до десятого января хватило.

– Хорошо, – Лиза положила трубку.

Макарыч встал с кресла и посмотрел через окно на серое мглистое небо. Снегопад усилился.

– Пойду откапываться, Ральфи. А то к утру занесет так, что не надо будет хоронить, – невесело процитировал Макарыч Высоцкого.

* * *

Соседка Ольга, худышка лет двадцати, махала лопатой от своей калитки к дороге. Макарыч поздоровался, протопал ногами к своей калитке, и занялся тем же самым. На заваленную сугробами дорогу они выбрались одновременно.

– Не слышали, Макарыч, будут нас чистить в эту зиму? – спросила Ольга, возвращая непослушные рыжие волосы под лыжную шапочку.

– А! – отмахнулся Макарыч и перевел взгляд со стройных, затянутых в джинсы ног на искрящийся от снега помпон на макушке Ольги. – Твой благоверный где?

– В город уехал. Вернется скоро. Благоверный. Скажете тоже.

Переулок, где им предстояло расчистить тропу, через двести метров выходил на главную улицу, ведущую к станции. Улицу тоже никто не чистил, но снег укатывали «бомбилы», развозившие пассажиров электричек по окрестным деревням. Макарыч прошел вперед и принялся расчищать тропу навстречу Ольге.

В тяжелом тулупе Макарыч быстро вспотел и выдохся. Он оперся грудью о лопату и прикинул, как быстро засыплет проделанный ими проход. По привычке взглянул на часы – часы стояли. Но ругаться Макарыч не стал. Часы стояли второй год.