Код Эскулапа

Глава 1

Доктор Марк Восс ненавидел запах смерти по утрам. Не тот резкий, химический запах, что царил в его бывшем операционном зале – смесь антисептика, озона и крови. И не затхлый, пыльный запах стариковского дома. Нет. Запах в морге при управлении криминальной полиции Аугсбург-ам-Рейна был особенным. Он был стерильным и безличным, как сам Марк в последнее время. Хлорка и дезинфектант боролись с невидимой органикой, но не могли перебить сладковато-горькое амбре разложения, которое въелось в стены, в плитку на полу, в латекс перчаток. Это был запах конца. Диагноза, не оставляющего места для надежде.

Всего несколько лет назад его утра начинались иначе – с аромата свежесваренного эспрессо и стерильной чистоты операционной №3 в клинике «Св. Луки». Тогда он был богом в белом халате, а не теневой фигурой в подвале полицейского участка. Теперь божеством здесь был Холод, а его пророком – Смерть.

Он закрыл глаза, и на секунду запах хлорки сменился призрачным ароматом свежесваренного эспрессо и стерильной прохлады операционной №3.

Тот день. Девочка, лет девяти, с пороком сердца, который называли «неоперабельным». Её звали Софи. Родители смотрели на него с надеждой, в которой уже читался привкус отчаяния. Он изучал снимки всю ночь, и в какой-то момент, уже под утро, его мозг, настроенный на пространственное мышление, сложил пазл. Он не просто увидел дефект – он увидел обходной путь. Не стандартный протокол, а изящное, почти невозможное решение.

Он работал шесть часов. Каждый шов был тоньше паутины, каждый разрез – ювелирным движением. Он не чинил насос – он воссоздавал произведение искусства, испорченное природой. Когда сердце девочки, наполненное кровью, забилось в новом, здоровом ритме, он отступил от стола. Тишину нарушил ровный, сильный пик кардиомонитора. Это был не звук аппарата. Это была симфония. Его симфония.В операционной он был спокоен. Его команда замерла в ожидании. – Господа, – сказал он, и его голос, приглушённый маской, прозвучал как удар камертона. – Сегодня мы не следуем учебнику. Сегодня мы его напишем.

В раздевалке он упал на лавку, и его трясло от колоссального выброса адреналина. Но это была сладкая дрожь триумфа. Он спас того, кого нельзя было спасти. В тот момент он был не богом. Он был тем, кто бросил вызов самому богу и выиграл.

Марк открыл глаза. Холодный свет морга выжег призрак прошлого. Теперь его руки, державшие грубую пилу, пахли не антисептиком, а смертью. Он не бросал вызов богам. Он работал на их скотобойне.

Марк грубым, отработанным движением надрезал грудную клетку ножом-пилой. Костная пыльца взметнулась в свете холодных неоновых ламп. Он не моргнул. Его пальцы, когда-то славившиеся ювелирной точностью, способные сшить коронарную артерию тоньше человеческого волоса, теперь держали грубый инструмент патологоанатома с силой, граничащей с яростью.

Он помнил, как впервые взял в руки скальпель на втором курсе медакадемии. Тогда это было подобно посвящению в тайный орден. Теперь же инструменты в его руках напоминали о профанации всего, во что он верил. Каждый разрез – не попытка спасти, а констатация факта. Констатация провала.

–– Восс, ты там опись закончил? – из динамика на стене донёсся хриплый голос комиссара Крафта. – Прокуратура ждёт заключение по Беккеру.

Марк не ответил, лишь сильнее надавил на пилу. Он ненавидел, когда его отвлекали. Ненавидел эту работу. Ненавидел Крафта с его вечным скептицизмом и плохо скрываемым презрением к «опальному доктору». Но больше всего он ненавидел необходимость. Необходимость стоять здесь, в этом подвале, среди трупов, чтобы заработать на адвокатов, которые вот уже восемнадцать месяцев безуспешно пытались оспорить решение медицинского совета.

Адвокаты… Фогель и его бесконечные отсрочки. «Марк, нужно время, процесс сложный, медицинское сообщество закрывает ряды». Иногда ему казалось, что они просто тянут время, выкачивая из него последние деньги. Но что оставалось? Без них у него не было бы даже этого жалкого места в морге.

Врачебная ошибка. Эти два слова жгли его изнутри, как раскалённая кочерга. Он снова и снова прокручивал в памяти тот день. Операционная. Яркий свет. Мониторы. Сердце видного политика, Отто Яна, на столе. И те данные… мелькнувшая на экране аномалия, которую он увидел краем глаза за секунду до того, как сердце пациента просто… остановилось. Оно не боролось, не срывалось в фибрилляцию. Оно сдалось. Как будто кто-то выключил рубильник.

Иногда по ночам он просыпался в холодном поту, чувствуя под пальцами ту самую странную пульсацию в сердце Яна – едва уловимый сбой ритма, которого не должно было быть. И тот взгляд Лизы Шмидт – не ужас, а что-то другое. Что? Растерянность? Признание? Он не мог разобрать. Эта загадка сводила его с ума сильнее, чем официальное обвинение.

Официальное заключение: массивная тромбоэмболия лёгочной артерии, которую Восс «проморгал». Его вина была столь же очевидной, сколь и неопровержимой. Но он-то знал. Чувствовал нутром, скальпелем в своей руке, что что-то не так. Что-то чужеродное.

Он отложил пилу, взял реберные щипцы. С хрустом, который отдавался в его собственной грудиной клетке, он раскрыл грудную полость. Перед ним лежало сердце Ганса Беккера, мелкого вора, зарезанного в подворотне за долг в двадцать евро. Орган был бледным, с синюшными пятнами.

–– Ну что, доктор? – в проёме двери возникла внушительная фигура комиссара Крафта. – Установили причину смерти? Или нам нужно ждать, пока вы проведёте полную перепись всех его клеток?

Крафт. Всегда с сарказмом, всегда с этим взглядом, будто Восс – нечто, прилипшее к подошве его ботинка. Когда-то, на благотворительном приеме, этот же Крафт заискивающе улыбался ему, прося совета по поводу аритмии у тещи. Теперь же он наслаждался своим превосходством.

–– Блестяще, – язвительно протянул Крафт. – А мы-то думали, он от насморка скончался. Оформляй бумаги.Марк не повернулся. – Причина смерти – колото-резаное ранение, повлекшее за собой тампонаду перикарда. Глупость, а не убийство. Попали точно в правое предсердие. Смерть наступила почти мгновенно.

Марк наконец обернулся. Его лицо, некогда появлявшееся на обложках медицинских журналов, было бледным и осунувшимся. Глубокие тени под глазами выдавали ночи, проведённые без сна. Но взгляд оставался прежним – острым, пронзительным, холодным.

–– Медицина, комиссар, – это наука, а не искусство гадания на кофейной гуще, – произнёс он, снимая окровавленные перчатки. – Смерть – это диагноз, а не тайна. Ваши детективы должны найти того, кто держал нож. Моя работа – сказать, куда именно этот нож вошёл.

Он мысленно добавил: «А ваша работа – не мешать тем, кто еще пытается сохранить остатки профессиональной чести». Но говорить это вслух было бессмысленно. Крафт не понял бы. Он видел мир в черно-белых тонах: преступник – жертва, виновный – невиновный. Нюансы вроде врачебной ошибки или несовершенства системы были для него просто дымовой завесой.

Он бросил перчатки в контейнер для опасных отходов и направился к раковине. Дорогой, но поношенный костюм, купленный в те времена, когда он был звездой кардиохирургии «Св. Луки», висел на нем мешком. Ещё одно напоминание о прошлом.

Он помнил день, когда купил этот костюм. После успешной операции на сердце девятилетней девочки. Ее родители плакали от счастья, а он чувствовал себя богом. Теперь те же самые родители, наверное, с ужасом читали в газетах о его падении. «Как мы могли доверить нашего ребенка этому мяснику?»

Вечер застал его за чашкой эспрессо в его аскетичной квартире с видом на промзону. Он отключил телефон, на котором мигало напоминание о завтрашней встрече с адвокатом. Восс достал из сейфа толстую папку. «Дело Яна». Он открыл её. Фотографии, распечатки данных мониторов, протоколы. Его личный крестовый поход. Его одержимость.

Среди бумаг лежала старая фотография: он и Ян за неделю до операции. Политик, уже тогда с тенью усталости в глазах, жал ему руку. «Доктор Восс, я слышал, вы лучший. Я доверяю вам». Эти слова стали для него проклятием. Доверие, которое он не оправдал. Или… кого-то другого?

–– Доктор Восс? – произнёс женский голос, в котором слышалась неуверенность. – Меня зовут Эва Бауэр. Это касается моего мужа, Людвига Бауэра. Полиция говорит… говорят, что он умер от обширного инфаркта. Но… я не верю.Его прервал звонок на городской телефон. Незнакомый номер.

–– Почему? – спросил он, без энтузиазма готовясь выслушать стандартный набор жалоб – «был здоров как бык», «ни на что не жаловался».Марк закрыл папку. Инфаркт. Его старый враг.

–– Потому что за два часа до смерти он играл с внуком в теннис, – голос Эвы дрогнул. – И потому что я нашла это в его кармане.

Она прислала ему MMS. На снимке был чек из частной клиники «Эвридика». Сумма была баснословной. Назначение платежа: «Расширенное генетическое картирование и превентивная консультация».

«Эвридика». Название отдавалось эхом в его памяти. Где-то он уже слышал его? Возможно, в каком-то медицинском журнале или на конференции. Частная генетическая клиника с безупречной репутацией. Или… нет, что-то другое. Что-то, связанное с делом Яна. Он не мог вспомнить, но чувствовал – это важно.

Что-то холодное и тяжёлое, как хирургическая сталь, шевельнулось в груди Марка. То самое чувство, которое появлялось у него за секунду до того, как он вскрывал грудную клетку и понимал, что диагноз был неверен. Чувство, что ты стоишь на краю пропасти, скрытой туманом.

–– Госпожа Бауэр, – сказал Марк, и его голос впервые за долгие месяцы обрёл былую твёрдость. – Я выслушаю вас. Приходите завтра.

Он положил трубку и подошёл к окну. Город Аугсбург-ам-Рейн сиял внизу миллионами огней. Где-то там, в этой паутине из стали, стекла и человеческих жизней, притаилась тень. Тень, которая только что шевельнулась. И Марк Восс, лишенный лицензии хирург, консультант по трупам, был, возможно, единственным, кто мог её увидеть.

Он не знал тогда, что этот звонок станет началом конца. Конца его изгнания и начала новой войны. Войны, в которой у него не будет ни союзников, ни оружия, кроме собственной одержимости и ненависти к неправде. Но именно так всегда и начинаются великие битвы – с тихого шёпота в темноте, который слышит лишь один-единственный человек.

Глава 2

Операционная №3 клиники «Св. Луки» была святилищем Марка Восса. Здесь он был богом. Стерильный воздух, ослепительный свет ламп, монотонный пик кардиомонитора – симфония, в которой он был дирижёром. Его команда – отточенный механизм, где каждый винтик знал своё место.

Он провёл в этой операционной больше времени, чем в собственной спальне. Каждый сантиметр этого пространства был ему знаком до мельчайших деталей: едва заметная царапина на хромированной поверхности аппарата искусственного кровообращения, особый угол падения света от центральной лампы, который идеально освещал операционное поле. Это был его дом. Его территория. Его королевство.

Восс стоял над телом Отто Яна. Сердце политика, могучее, но изношенное годами борьбы и скрытых болезней, лежало в его руках. Кардиоплегический раствор остановил его. Наступила тишина, которую Марк называл «священной паузой» – момент между жизнью и смертью, где решалась судьба.

В такие моменты время замедлялось. Он чувствовал не просто биологический орган, а всю жизнь человека, которая была вверена ему. Страхи, надежды, любовь, предательство – всё это было записано в мышечной ткани, в мельчайших рубцах, в извилинах коронарных артерий. Он был не просто механиком, чинящим насос. Он был переводчиком, читающим тайный язык человеческого тела.

–– Шунт на переднюю нисходящую, – его голос, приглушённый маской, был спокоен. Руки, облачённые в перчатки, не дрожали. Игла с прокаином входила в ткань с ювелирной точностью.

«Идеально», – промелькнуло в голове. Анастомоз был безупречным, как шов на дорогом костюме. Ещё несколько часов, и политик, от которого зависели судьбы тысяч людей, сможет снова вернуться к своей работе. Еще одна победа в копилку великого Восса. Он почти физически чувствовал, как к его плечам прибавляется новый погон незримого звания, как растёт его легенда.

–– Марк, давление падает. На 10 пунктов.Лиза Шмидт, его анестезиолог, встретилась с ним взглядом над экраном монитора. Её глаза, всегда такие ясные, сегодня были напряжёнными.

–– В пределах нормы для кардиоплегии, – откликнулся он, не отрываясь от работы. – Продолжаем.

Он заметил эту напряжённость ещё до начала операции. Обычно невозмутимая и сосредоточенная, Лиза сегодня была на взводе. «Устала, – решил он. – Или личные проблемы». Он мысленно пообещал себе поговорить с ней после операции, предложить помощь. Они были больше чем коллеги; они были звеньями одной цепи, которая годами вытягивала пациентов с того света. Он доверял ей так, как не доверял никому – она была его глазами, когда его собственный взгляд был прикован к операционному полю.

Он был в своей стихии. Каждый шов – это формула, каждое движение – доказательство теоремы. Медицина – это наука, – повторял он про себя как мантру. Смерть – это диагноз. А его работа – оспорить этот диагноз.

Он не просто верил в эту мантру – он был её воплощением. Наука, логика, факты. Никаких суеверий, никаких «шестых чувств». Только данные, только протоколы. Эта вера вознесла его на вершину. Она же, как он позже поймёт, сделала его слепым и уязвимым. Он был гением, играющим в шахматы со смертью, и не подозревал, что за его спиной ведётся другая игра, с другими правилами.

Именно тогда, краем глаза, он уловил это. На экране монитора Лизы, среди зелёных зигзагов ЭКГ и ровных линий давления, мелькнула аномалия. Кратковременный, едва заметный всплеск на графике электроэнцефалограммы. Слишком резкий. Как вспышка. Не характерный для пациента под глубокой седацией.

Это длилось доли секунды. Микроскопический артефакт, который девяносто девять врачей из ста проигнорировали бы. Но он был Воссом. Его мозг был настроен на поиск несоответствий, как дорогой спектрометр. Этот всплеск был чуждой нотой в идеальной симфонии данных. Он был… искусственным.

–– Лиза? – спросил он, и в его голосе впервые за всю операцию прозвучала вопросительная нота.Его пальцы замедлились на долю секунды.

Вопрос был не только в аномалии. Вопрос был в том, почему Лиза, с ее орлиным взглядом, не прокомментировала это сама. Почему ее рука, обычно лежащая на регуляторе подачи анестетика, была неподвижна?

–– Артефакт, вероятно. От оборудования. Всё в норме.Она посмотрела на свои датчики, нахмурилась.

Его мозг, воспитанный на строгой логике, тут же предложил рациональное объяснение: наводка от хирургического инструмента, случайный сбой в сети, статистическая погрешность. Но глубоко внутри, в том месте, где прячется первобытный инстинкт, что-то шевельнулось. Что-то крикнуло: «Ложь!»

Но это был не артефакт. Это было искажение. Как помеха в чистом сигнале. Марк почувствовал лёгкий укол интуиции – того самого хирургического чутья, что не раз спасало ему жизнь. Что-то было не так.

Он вспомнил своего старого наставника, профессора Вайнтрауба, который говорил: «Марк, самые важные диагнозы ставятся не в уме, а в кишечнике. Ум будет приводить тебе десятки логичных доводов, а кишечник будет кричать одну-единственную правду. Учись его слушать». Сейчас его «кишечник» кричал. Но он, адепт науки, проигнорировал этот крик. Это станет самой большой ошибкой в его жизни.

–– Снимаем с искусственного кровообращения, – скомандовал он.Он продолжил работу, но семя сомнения было посеяно. Он закончил шунтирование, проверил анастомозы. Всё было идеально.

Это был момент истины. Момент, когда машина перестаёт дышать за пациента, и жизнь должна вернуться в своё лоно. Обычно Марк испытывал в этот миг ни с чем не сравнимое чувство – смесь торжества и смирения. Сегодня он чувствовал лишь ледяной ком в животе.

Сердце Отто Яна, наполненное кровью, должно было заработать вновь. Оно дрогнуло, сделало несколько неуверенных сокращений… и остановилось. Не фибрилляция. Не аритмия. Просто… остановилось. Как часы, у которых вынули батарейку.

Тишина в операционной стала звенящей. Это была не та тишина концентрации, что была раньше. Это была тишина недоумения, переходящего в ужас. Такого не должно было случиться. Не с этой операцией. Не с этим хирургом.

–– Асистолия! – крикнула Лиза.

Её голос прозвучал приглушенно, как из-за толстого стекла. Марк увидел отражение экрана в ее зрачках – ровную, безжалостную линию. Линию, которая станет разделителем между двумя его жизнями.

Последующие пятнадцать минут стали для Марка адским кошмаром, который он потом будет переживать снова и снова в своих ночных кошмарах. Дефибрилляция, адреналин, непрямой массаж. Ничего не помогало. Сердце Яна было мертво. Оно не хотело жить.

Он делал все, что было в его силах, и даже больше. Его руки, эти знаменитые руки, работали на автопилоте, сжимая, массируя, пытаясь заставить мёртвую мышцу сократиться. Но он уже знал. Знавал по тому самому, пустому ощущению в пальцах. Жизнь ушла безвозвратно. Она не боролась. Она сдалась.

Марк стоял, опустив руки. Его перчатки были в крови. Он смотрел на ровную линию на мониторе и на того всплеска, который он видел. Что это было?

В этот момент он ещё не знал, что эта смерть станет его собственной профессиональной смертью. Он не знал, что его вера в науку будет использована против него. Он просто смотрел на неподвижное сердце и видел в нем отражение собственного будущего – такого же безжизненного и бессмысленного. Вопрос «Что это было?» будет преследовать его все последующие месяцы, становясь навязчивой идеацией, единственным смыслом его существования.

…

Заседание медицинского совета было похоже на медленную, ритуальную казнь. Он сидел на стуле посреди кабинета, а вокруг него, за дубовым столом, сидели люди, которые ещё вчера называли его коллегой и просили совета.

Он видел их лица – одни смотрели с искренним сожалением, другие с плохо скрытым злорадством. Карьерные конкуренты, которых он обошёл. Завистники, которых он ослеплял своим талантом. Теперь они получили свой шанс. И они не собирались его упускать.

–– Доктор Восс, – голос председателя совета, профессора Вернера, был холодным, как сталь скальпеля. – Вы утверждаете, что видели некие «аномалии» на мониторе. Однако в официальном отчёте анестезиолога, подписанном доктором Шмидт, никаких аномалий не зафиксировано.

–– Они были! – его собственный голос прозвучал хрипло и отчаянно. – За несколько минут до остановки сердца! Внезапный всплеск на ЭЭГ!

Он пытался до них достучаться, втолковать, что он не ищет оправданий, он ищет истину! Но чем яростнее он пытался доказать свою правоту, указывая на мельчайшие детали, тем больше он выглядел параноиком, одержимым мелочами, который не справился с давлением. Он сам рыл себе могилу собственной дотошностью.

–– Доктор Шмидт объясняет это возможным артефактом, – Вернер отложил бумагу. – А комиссия не нашла в ваших действиях ничего, кроме безупречного выполнения хирургического протокола. Что, к сожалению, и является проблемой. Вы не заметили развивающуюся тромбоэмболию. Вы сконцентрировались на мелочах и упустили главное.

Это было как ловушка. Система, которую он боготворил, превратилась в его палача. Его преданность протоколу была использована как доказательство его вины. «Безупречное выполнение» означало, что он не сделал ничего лишнего, чтобы спасти пациента. Это была изощрённая пытка – его казнили его же добродетелью.

–– Ваша репутация, доктор Восс, – взял слово другой член совета, – была вашим главным активом. И вашей главной слабостью. Вы были так уверены в себе, что не допускали мысли о ошибке. Но даже лучшие из нас ошибаются.

Эти слова жгли больнее всего. В них была горькая правда. Его уверенность была его щитом. И когда щит треснул, у него не оказалось другой защиты.

Голосование было единогласным. Лишение лицензии. Профессиональная смерть.

Когда он выходил из зала заседаний, его взгляд встретился с взглядом Лизы. Она стояла в конце коридора, бледная как полотно. Он хотел к ней подойти, спросить, потребовать объяснений. Но она быстро развернулась и ушла. Её бегство было красноречивее любых слов. В тот момент он почувствовал себя не просто лишённым лицензии. Он почувствовал себя абсолютно одним.

…

Он сидел в своей роскошной квартире с видом на Рейн, которая вдруг стала казаться ему чужой и пугающе большой. На столе перед ним стоял недопитый виски. В руках он держал свой хирургический скальпель. Не для того, чтобы резать. Просто он привык к его весу. К его совершенной, смертоносной форме.

Он смотрел на своё отражение в полированной стали. Глаза, в которых больше не горел огонь. Руки, которые начали замечать лёгкую дрожь. Он думал о том всплеске на мониторе. Он был уверен. Уверен до мозга костей.

«Медицина – это наука», – снова и снова крутилось у него в голове. Но наука предполагала, что твои коллеги – тоже учёные, а не придворные интриганы. Что система существует для поиска истины, а не для самосохранения. Он был наивен. Он был гениальным хирургом, но полным профаном в человеческой природе.

Но его уверенность ничего не стоила против протоколов, подписанных документов, мнения коллег. Его кредо – «Медицина – это наука» – обернулось против него. Наука требовала доказательств. А доказательств у него не было. Была лишь тень. Тень сомнения, которая теперь будет преследовать его до конца дней.

Он швырнул скальпель на стол. Лезвие воткнулось в дерево с глухим стуком. Он подошёл к окну. Город сиял. Где-то там, в другой операционной, другой хирург спасал жизнь. А он стоял здесь. Изгой. Человек-тень.

И в этот момент, в самой глубине его отчаяния, родилось нечто новое. Не смирение, а ярость. Холодная, безжалостная ярость хирурга, который знает, что диагноз был неверен. Он поклялся себе, что найдёт истину. Или умрёт, пытаясь.

Эта ярость была последним, что у него осталось. Единственным топливом, которое могло двигать его вперёд. Он больше не был доктором Марком Воссом, звездой кардиохирургии. Он стал диагностом, поставившим себе единственный вопрос: «Что это было?». И он не успокоится, пока не найдёт ответ. Пусть этот ответ убьёт его. По крайней мере, он умрёт, зная правду.

Глава 3

В его квартире пахло старыми книгами, пылью и отчаянием. Марк редко бывал здесь в светлое время суток, и теперь, в предвечерних сумерках, комната казалась ему чужой. Он заварил себе крепчайший эспрессо, не дожидаясь Лизы. Рука дрогнула, и несколько капель тёмной жидкости упали на потёртый деревянный стол. Он не стал их вытирать.

Эта квартира была его коконом, его убежищем от враждебного мира. Здесь, среди медицинских фолиантов и пыльных архивов, он мог быть самим собой – не изгоем, не неудачником, а исследователем, ищущим ответы. Каждая царапина на паркете, каждое пятно на обоях хранило память о бессонных ночах, проведённых за изучением дела Яна. Это было его сумасшедшее убежище, его святилище одержимости.

Он снова открыл папку "Дело Яна". Фотография Отто Яна на операционном столе, его вскрытая грудная клетка. Распечатки данных с мониторов. Всё сходилось. Тромбоэмболия. Классическая картина. Но был один момент, один единственный кадр, сохранённый его собственным, натренированным годами наблюдением. За секунду до остановки сердца, на ЭКГ промелькнула едва заметная аритмия, не характерная для эмболии. Слишком быстрая, слишком резкая. Как короткое замыкание. Ни один из экспертов не придал этому значения, списав на артефакт записи или реакцию на анестезию. Но Марк знал. Это было похоже на химический ожог изнутри.

Он мысленно представлял себе этот момент снова и снова, как заевшую пластинку. Что если это был не артефакт? Что если это был сигнал? Сигнал чего-то, что вторглось в сердечную мышцу и заставило ее остановиться? Что-то, чего не должно было быть в операционной? Его ум, воспитанный на строгой биологии, отвергал такие фантазии. Но его интуиция, тот самый "кишечник", о котором говорил старый профессор, настойчиво твердил: "Это было не естественно".

Звонок в дверь вырвал его из размышлений. На пороге стояла Лиза Шмидт. В тёмном пальто, с каплями дождя в волосах. Она выглядела уставшей, но её глаза, ясные и внимательные, изучали его с профессиональным интересом, как будто он был её пациентом.

Он не видел ее с того дня в коридоре после заселения совета. Тогда она избегала его взгляда. Сейчас же она смотрела на него прямо, почти вызывающе. В ее позе читалась неуверенность, смешанная с решимостью. Она шла на риск, и они оба это понимали.

–– Марк. Ты жив, – произнесла она, переступая порог. – Хотя выглядишь хуже, чем наш последний пациент с полиорганной недостаточностью.

–– Спасибо за комплимент, – буркнул он, принимая её пальто. – Эспрессо?

–– Ты хочешь мне помочь или добить? Чай, если есть.

Обычный для них обмен колкостями. Так они общались всегда – через профессиональный чёрный юмор, который посторонним мог показаться циничным. Но сегодня в этих шутках не было лёгкости. Они были как ритуальный танец, за которым скрывалась пропасть невысказанного.

–– Уютное местечко. Напоминает мне морг, только книг больше.Пока он возился на кухне, она осмотрелась.

–– Я ценю функциональность, – откликнулся он из кухни.

Она смотрела на заваленный бумагами стол, на стены, увешанные схемами и фотографиями. Это было не жилое пространство, а продолжение его навязчивой идеи. И в этом было что-то пугающее. Она видела, как одержимость съедает его изнутри, и часть её хотела помочь, а другая часть – бежать отсюда подальше.

Он вернулся с двумя чашками. Себе – кофе, ей – чай из пакетика. Они сидели друг напротив друга за кухонным столом, как когда-то во время долгих ночных дежурств.

Молчание между ними было густым и тягучим. Столько всего осталось невысказанным. Обвинения, предательство, боль. Но сейчас было не время для выяснения отношений. Сейчас было время для дела.

–– Итак, что ты нашёл? – прямо спросила Лиза, обжигая губы чаем. – Ты сказал, что-то похожее на твоё дело.

–– Людвиг Бауэр. Филантроп. Умер от якобы обширного инфаркта после игры в теннис. Клиническая картина… слишком стремительная. Слишком чистая.Марк отодвинул от себя папку Яна и достал из портфеля блокнот с записями по делу Бауэра.

–– Инфаркты бывают разными, Марк. Ты сам это знаешь лучше кого бы то ни было.

–– Знаю. Но его жена не верит. И я нашёл кое-что интересное. – Он откинулся на спинку стула. – За несколько недель до смерти он прошёл дорогостоящее генетическое тестирование в частном центре "Эвридика". После визита стал замкнутым. А теперь самое вкусное. На семейной фотографии у него в гостях доктор Артур Флейшер.

Он наблюдал за ее реакцией. Имя "Эвридика" не вызвало удивления. А вот Флейшер… Её пальцы слегка сжали чашку. Она знала это имя. Как и любой врач в их кругу, она знала звезду генетики Флейшера. Но в её глазах мелькнуло нечто большее, чем просто узнавание. Что-то вроде… беспокойства?

–– Флейшер? Тот самый генетик-звезда? Что в этом странного? Бауэр спонсировал науку, они могли быть знакомы.Лиза нахмурилась.

–– Возможно. Но Бауэр был педантом. Он хранил все свои медицинские документы в сейфе. Жена не знает код. А официального заключения из "Эвридики" в бумагах нет. Куда оно делось?

Он видел, как её мозг обрабатывает информацию. Она была блестящим диагностом, и сейчас её ум работал так же, как и его – выискивая несоответствия, строя гипотезы. Старые профессиональные инстинкты брали верх над личными обидами.

–– Ты думаешь, есть связь? Между генетическим тестом и его смертью? – в голосе Лизы послышался скепсис, но и любопытство.

–– Я не знаю, что думаю. Но у меня то самое чувство, Лиза. То самое, что было в операционной с Яном. Чувство, что я вижу не все данные. Что меня обманывают.

Он сказал это тихо, без привычной ему уверенности. В его голосе звучала почти мольба. Мольба не о прощении, а о подтверждении его здравомыслия. Он смотрел на неё, и в его взгляде впервые за многие месяцы была не озлобленность, а отчаянная надежда. Он просил её стать его компасом в этом море безумия.

Он посмотрел на неё, и в его взгляде впервые за многие месяцы была не озлобленность, а почти что мольба. Мольба о подтверждении его здравости.

Лиза вздохнула. Глубоко, как человек, принимающий судьбоносное решение.

–– Хорошо. Допустим. Что ты предлагаешь? Взломать сейф? Ворваться в "Эвридику"?

–– Я хочу, чтобы ты посмотрела протокол вскрытия Бауэра. Официальный. Ты всё ещё работаешь в "Св. Луки", у тебя есть доступ к архивам. Посмотри на биохимию. На уровень тропонинов, креатинкиназы. Инфаркт – это не мгновенный выключатель. Даже при самой молниеносной форме остаются следы, которые можно растолковать по-разному.

–– Ты просишь меня нарушить правила, Марк. – Она отпила чай, глядя на него поверх края чашки. – Снова.

– Снова, – повторила она, и это слово повисло между ними, тяжёлое, как надгробная плита.

Марк молчал, давая ей сказать. Он видел, как она борется с собой.

– Ты думаешь, я просто испугалась? После операции? – её голос дрогнул. – Ко мне подошел Флейшер. Не с соболезнованиями. Он сказал, что у него есть доступ к архивам всех моих пациентов за последние пять лет. И что в трех случаях… можно найти «несоответствия» в дозировках. Случайности, Марк! Случайности, которые есть у каждого анестезиолога! Но он сказал, что представит это как систему. Как халатность. Он сказал, что моя карьера закончится, а я сяду в тюрьму. А потом… потом он спросил о моей сестре. О ее маленьком сыне, у которого синдром Дауна. Сказал: «Таким детям трудно в нашем мире. Но мы можем помочь. Или… не мешать».

– Они предложили сделку. Моё молчание в обмен на их молчание. За мою карьеру. За безопасность моего племянника. И я… я испугалась. Я продала тебя, чтобы спасти их. Прости.Лиза посмотрела на Марка, и в её глазах стояла вся боль тех дней.

Её признание ударило Марка с новой силой. Это не было предательством из слабости. Это была сделка с дьяволом, которую он сам, в своём ослеплении праведностью, не заметил. Он не был единственной жертвой в той операционной.

Это "снова" повисло в воздухе тяжёлым камнем. Они оба понимали, о чем она. Их первое нарушение правил закончилось катастрофой. Теперь он просил её снова пойти против системы, против протоколов, против всего, что составляло основу их профессии.

–– Я прошу тебя помочь мне найти истину. Разве не ради этого мы стали врачами?

Он произнёс это без пафоса, просто как констатацию факта. Именно эта фраза когда-то объединила их в начале карьеры. Они были одними из немногих, кто действительно верил, что медицина – это служение истине, а не системе.

Они смотрели друг на друга через стол, разделённые годами недоверия, но связанные общей памятью о том, каким блестящим хирургом он был. Каким командой они были.

В ее глазах шла борьба. Страх перед последствиями. Горечь от прошлого. Но также и профессиональная гордость, и та самая вера в истину, которую не смогли убить даже последние месяцы. Она видела, во что он превратился – в тень самого себя. И, возможно, именно это стало решающим аргументом.

–– Ладно, – наконец сдалась Лиза. – Я попробую. Но только протокол. И только ради тебя. Не заводи себе привычку тонуть, а меня звать на помощь.

–– Обещаю тонуть в одиночестве, – он почти улыбнулся. Почти.

Это была старая шутка, их коронная фраза во время сложных дежурств. И сейчас она прозвучала как печать на негласном договоре. Они снова были командой. Опасной, нестабильной, травмированной, но командой.

Проводив её, Марк остался один в наступающей темноте. Он не включил свет. Он подошёл к окну. Дождь усиливался, превращая огни города в размытые пятна. Где-то там был центр "Эвридика". Храм новейшей генетики. И где-то там был ответ.

Он чувствовал странное смешение облегчения и тревоги. Он был не один. У него снова был союзник. Но он только что втянул Лизу в опасную игру, исход которой был неизвестен. Он снова почувствовал на своих плечах тяжесть ответственности – не только за свою одержимость, но и за её безопасность.

Он чувствовал это нутром. Игра уже шла. И он, сам того не ведая, только что сделал свой первый ход.

Но если это был его ход, то чей был ответ? Он посмотрел на тёмный экран своего телефона. Что-то подсказывало ему, что их с Лизой разговор не остался незамеченным. Что тени, за которыми он охотился, уже знают, что охота началась. И теперь вопрос был лишь в том, кто кого.

Глава 4

Следователь и его призраки

Карстен Вольф сидел в своём кабинете в здании федеральной прокуратуры и чувствовал себя археологом, раскапывающим цивилизацию, которая не желала быть найденной. На столе перед ним лежала папка с грифом "Закрыто" – дело Отто Яна. Официально – врачебная ошибка. Неофициально – кость в горле, которая не давала ему спать по ночам.

Кабинет Вольфа был его крепостью. Стены, заставленные книжными шкафами с юридическими фолиантами, стол, заваленный папками, и только одна личная вещь – старая фотография его отца, тоже прокурора, погибшего при загадочных обстоятельствах во время расследования коррупции в фармацевтической компании. Ирония судьбы не ускользала от Вольфа: он унаследовал не только профессию, но и врагов.

Ему было пятьдесят три года, и за тридцать лет работы в прокуратуре он научился чуять ложь на уровне животного инстинкта. А в деле Яна пахло гнилью. Слишком идеально сошлись все звёзды: и безупречная репутация Восса, сделавшая его идеальным козлом отпущения, и полное отсутствие альтернативных версий, и странная скорость, с которой дело закрыли.

Он помнил, как его отстранили от этого дела. "Слишком много внимания уделяешь конспирологии, Карстен", – сказал начальник. "Давай займёмся реальными преступлениями". Но Вольф знал: самое опасное преступление – то, которое выглядит как несчастный случай. Убийство, замаскированное под врачебную ошибку, – это оружие массового поражения в руках тех, у кого есть власть и ресурсы.

Он достал из стола старую записную книжку. В ней были имена. Имена людей, которые умерли "внезапно" за последние два года. Бизнесмены, учёные, политики среднего звена. Все – успешные, все – на пике карьеры. Все – с безупречными медицинскими заключениями. Слишком безупречными.

Он вел этот список с тех пор, как расследовал смерть биохимика, работавшего над революционным препаратом. Официально – сердечный приступ. Неофициально – за день до смерти учёный передал Вольфу записку: "Они знают про моё открытие. Если со мной что-то случится, ищите связь с "Эвридикой"". Тогда Вольф не придал этому значения. Теперь же эта записка хранилась в сейфе как вещественное доказательство.

Один случай можно списать на совпадение. Два – на цепочку случайностей. Но семь? Это уже система.

Он разложил фотографии жертв на столе. Отто Ян – политик, готовивший закон о регулировании генетических исследований. Д-р Катрин Бергман – иммунолог, работавшая над ингибиторами теломеразы. Людвиг Бауэр – филантроп, финансировавший независимые медицинские исследования. Бенно Шульце – журналист, писавший статью о злоупотреблениях в частных клиниках. Все они были не просто успешными людьми – все они так или иначе представляли угрозу для кого-то в медицинской индустрии.

Его взгляд упал на последнее имя в списке: Д-р Катрин Бергман, иммунолог, сорок один год. Умерла три недели назад от "аневризмы сосуда головного мозга". Внезапно. За рабочим столом в своей лаборатории.

Он лично знал Катрин. Они вместе учились в университете. Умная, ироничная женщина с огнём в глазах. За неделю до смерти она позвонила ему, взволнованная: "Карстен, я нашла нечто… невероятное. Это перевернет всю медицину. Но есть проблема – "Эвридика" проявляет ко мне слишком большой интерес". Он предложил ей охрану, но она отказалась: "Не беспокойся, я сама справлюсь". Это были ее последние слова.

–– Томас, мне нужна одна информация. Частный Медико-Генетический Консультационный Центр "Эвридика". Всё, что есть.Вольф взял телефон и набрал номер своего старого друга, работавшего в отделе киберпреступлений.

Томас Шульц был одним из немногих, кому он ещё доверял. Они вместе начинали карьеру, и Вольф спас его однажды от увольнения, когда Томас пошёл против системы. С тех пор между ними было негласное соглашение: помогать друг другу, когда официальные каналы бездействуют.

–– Карстен, странное дело. По "Эвридике" почти нет данных. Юридически всё чисто, но… слишком чисто. Как будто кто-то вычистил все возможные компрометирующие следы. И ещё одно. Их сервера защищены лучше, чем сервера федерального банка. Странно для обычной медицинской консультации, не правда ли?Через час ему перезвонили.

Это подтверждало его подозрения. "Эвридика" была не просто клиникой. Это был фронт для чего-то большего. Но чего? И главное – кто стоит за этим? Он чувствовал, что приближается к чему-то огромному и опасному. Как будто он маленький мальчик, тыкающий палкой в спящего дракона.

Слишком много странностей. Слишком много "идеальных" смертей. И одна уничтоженная карьера блестящего хирурга.

Вольф подошёл к окну. Дождь стучал по стеклу. Он думал о Воссе. Опальный врач, работающий в морге. Идеальный человек, чтобы искать несоответствия. Но как к нему подойти? Если за Воссом следят, то любой контакт поставит крест на расследовании.

Он представлял себе Восса – сломленного, но не сломленного. Такой тип людей был самым опасным для системы. Они теряли все, а значит, им было нечего терять. Но они сохраняли знания и навыки. Ими двигала не карьера, не деньги, а нечто более сильное – ярость. Ярость несправедливо обвиненного. Это была самая мощная мотивация из всех возможных.

Нужен был канал. Непрямой. Надёжный.

Он вспомнил старую тактику своего отца: "Если не можешь подойти сам, найди того, кого они не заметят". Нужен был человек извне, но с доступом к информации. Кто-то незаметный, незначительный в глазах системы. Библиотекарь, архивариус, уборщица…

–– Герр Вольф, вас спрашивает женщина. Отказывается назвать имя. Говорит, что дело касается доктора Восса.Его секретарша постучала и вошла.

–– Впустите её.Вольф нахмурился. Совпадение? Или ловушка?

Его рука непроизвольно потянулась к ящику стола, где лежал пистолет. Паранойя? Возможно. Но тридцать лет работы научили его: лучше перестраховаться. Особенно когда на кону дело всей жизни.

–– Меня зовут Хельга, – сказала она просто. – Я работаю в библиотеке медицинского университета. И я думаю, я могу быть вам полезна. Насчёт доктора Восса и… – она сделала паузу, – насчёт "Эвридики".В кабинет вошла пожилая женщина в строгом платье, с седыми волосами, убранными в пучок. Она выглядела как библиотекарь из старого университета.

Она говорила тихо, но уверенно. Ее глаза за толстыми стёклами очков были не старыми и уставшими, а острыми и проницательными. Это был взгляд человека, который видит больше, чем показывает. Вольф почувствовал необъяснимое доверие к этой женщине.

–– Садитесь, фрау Хельга, – сказал он. – Расскажите мне всё.Вольф смотрел на неё, и его инстинкты кричали: это не ловушка. Это тот самый канал.

Она села, поправила платье и начала свой рассказ. И по мере того как она говорила, Вольф понимал: он нашёл не просто канал связи. Он нашёл хранителя тайн. Женщину, которая проработала в медицинской библиотеке сорок лет и видела всех – и знала всех. Она была живой памятью медицинского сообщества города.

–– Я наблюдала за доктором Воссом с тех пор, как он впервые пришел в нашу библиотеку студентом, – начала она. – Он был другим. Одним из немногих, кто искал не оценки, а знания. А теперь… теперь он ищет правду. И я думаю, "Эвридика" эту правду скрывает.

Она рассказала ему о странных запросах, которые приходили в библиотеку от сотрудников "Эвридики". О медицинских журналах с пометками на полях, которые исчезали и появлялись снова. О студентах, которые слишком интересовались определёнными темами и потом внезапно бросали учебу, уходя работать в "Эвридику".

–– А ещё, герр Вольф, есть кое-что, что вас заинтересует, – она понизила голос. – За неделю до смерти Отто Ян был в библиотеке. Он изучал материалы о генетических рисках и… брал старые архивы медицинских советов. Там были дела о врачебных ошибках, которые странным образом были связаны с нынешними сотрудниками "Эвридики".

Вольф чувствовал, как пазлы начинают складываться. "Эвридика" была не просто клиникой. Это была система, которая целенаправленно устраняла угрозы – будь то политики, учёные или слишком любопытные врачи. И они использовали для этого медицинские знания как оружие.

–– Почему вы пришли именно ко мне? – спросил он.

–– Потому что вы расследовали дело Катрин Бергман, – её голос дрогнул. – Она была моей племянницей. И я не верю в "аневризму". Также как не верю в "врачебную ошибку" Восса.

Вот оно. Личная мотивация. Самая надежная. Теперь он понимал, почему эта женщина рисковала, приходя к нему. Она была не просто наблюдателем. Она была мстителем.

А в это время в своей лаборатории доктор Артур Флейшер стирал последние следы присутствия Катрин Бергман. Её исследование ингибиторов теломеразы было слишком опасным. Оно могло продлить жизнь тем, кого "Эскулап" уже отметил как "генетический брак". Этого допустить было нельзя.

Флейшер работал быстро и методично. Уничтожение данных было для него таким же ритуалом, как для хирурга – подготовка к операции. Каждая удалённая папка, каждый стёртый файл – это был шаг к очищению генофонда. Он верил в миссию "Эскулапа" с фанатизмом неофита. Для него Катрин Бергман была не учёным, а угрозой – вирусом, который пытался заразить их совершенную систему.

Он бросил её лабораторный журнал в печь. Пламя жадно лизнуло бумагу. Ещё одна "естественная" смерть. Ещё один кирпичик в стене, защищающей будущее человечества.

Он не испытывал угрызений совести. Наоборот – чувство удовлетворения. Ещё одна угроза нейтрализована. Его пальцы привычным жестом потянулись к медальону на шее – символу "Эскулапа", который он носил под рубашкой. "Мы – санитары человечества", – прошептал он. – "Мы обрезаем больные ветви, чтобы дерево могло расти".

Но Флейшер не знал, что у Катрин Бергман была сестра. И что эта сестра не верила в "аневризму". И что она уже писала письмо доктору Марку Воссу…

Письмо, которое сейчас лежало в кармане фрау Хельги. Письмо, в котором Катрин писала о своих подозрениях относительно "Эвридики" и просила Восса о встрече. Письмо, которое она не успела отправить, но которое нашла её тётя. И теперь это письмо было у Вольфа. Новое доказательство. Новая ниточка, ведущая в самое сердце заговора.

Глава 5

Тень в библиотеке

Три дня спустя после визита к Эве Бауэр Марк сидел в читальном зале городской библиотеки. Пыльный солнечный луч падал на старые фолианты, стоявшие на полках. Он пришёл сюда не случайно – после разговора с Лизой он понял, что нужно искать системные связи. И библиотека медицинских журналов была идеальным местом для этого.

Библиотека стала его вторым убежищем после квартиры. Здесь, среди векового знания, запаха старой бумаги и кожи переплетов, он чувствовал себя в безопасности. Это был храм фактов, а не мнений. Здесь нельзя было подделать диагноз или скрыть улику – либо информация была, либо ее не было. В мире, где его собственная реальность была поставлена под сомнение, эта определенность была бальзамом на душу.

Фрау Хельга, пожилая библиотекарша, наблюдала за ним с того самого дня, как он впервые переступил порог библиотеки год назад – сломленный, но не сломленный. Она видела, как он месяцами изучал одни и те же медицинские отчёты, искал зацепки в деле Яна.

Она была не просто сотрудником библиотеки. Она была ее душой. За сорок лет работы она изучила не только каталоги, но и читателей. Она знала, кто что ищет, и главное – зачем. И когда она увидела Марка Восса впервые, она поняла: этот человек ищет не просто информацию. Он ищет искупления. А такие люди, как известно, либо находят правду, либо погибают в её поисках. Она решила помочь ему сделать первое.

–– Доктор Восс, – её голос прозвучал тихо, но чётко. Она подошла к его столу, неся стопку старых журналов. – Я подобрала кое-что, что может вас заинтересовать. Статьи о генетических исследованиях за последние пять лет.

–– Благодарю вас, но я…Марк смотрел на неё с удивлением. Они почти не общались раньше.

–– Просто взгляните, – настаивала она, и в её глазах он увидел не просто профессиональную вежливость, а нечто большее. – Особенно на пометки на полях. Некоторые наши… читатели оставляют весьма интересные комментарии.

Ее взгляд был многословнее любых объяснений. В нем читалось предупреждение и предложение помощи одновременно. Она не просто давала ему журналы – она передавала эстафету. Как будто говорила: "Ты не один. Мы видим то же, что и ты".

Она удалилась так же бесшумно, как и появилась. Марк начал листать журналы. И действительно – на полях некоторых статей о генетических мутациях и превентивной медицине были аккуратные пометки. Цифры, буквенные коды, странные аббревиатуры. Одна особенно привлекла его внимание: рядом с фамилией Бауэр кто-то написал "G-73" и "Эвридика".

*Его сердце забилось чаще. Это был не случайный вандализм. Пометки были слишком систематизированными. "G-73" – что это? Группа крови? Генетический маркер? Номер протокола? Его ум, настроенный на дешифровку медицинских данных, тут же начал анализировать возможные значения. Но больше всего его поразило то, как фрау Хельга точно знала, что ему это нужно. Как будто она следила за ходом его мыслей.*

Его сердце забилось чаще. Он поднял глаза, пытаясь поймать взгляд фрау Хельги, но она занималась каталогами на другом конце зала.

В этот момент он почувствовал то, что позже назовет "хирургическим зудом" – то самое ощущение, когда ты знаешь, что в организме пациента что-то не так, но не можешь найти источник инфекции. Кто-то наблюдал за ним. Кто-то в этом зале.

Внезапно он почувствовал чей-то взгляд. Повернувшись, он увидел мужчину в тёмном пальто, который сидел в углу зала с газетой в руках. Слишком элегантный для обычного читателя. Слишком… наблюдательный.

Мужчина читал газету, но его глаза не двигались по строчкам. Они были неподвижны, как у хищника, затаившегося в засаде. Его поза была слишком расслабленной, чтобы быть естественной. И пальто… дорогое, из хорошей шерсти, но на правом рукаве, чуть выше запястья, был едва заметный след от чего-то липкого – пластыря? Или след от медицинского браслета?

Марк сделал вид, что погрузился в чтение, но краем глаза следил за незнакомцем. Тот отложил газету, подошёл к полке с современной медицинской литературой, взял книгу и… незаметно вложил в неё маленький коричневый конверт. Затем так же спокойно вернулся на своё место.

Это было слишком театрально. Слишком нарочито. Как будто спектакль ставился специально для него. Но зачем? Чтобы запугать? Или чтобы передать сообщение? Марк почувствовал себя лабораторной крысой в лабиринте, где сами стены двигаются по воле невидимого экспериментатора.

Инстинкт кричал Марку, что это не случайность. Он подождал несколько минут, затем подошёл к той же полке. Книга называлась "Этика генетических исследований". Конверт всё ещё был там.

Его пальцы дрожали, когда он брал книгу. Это была ловушка? В конверте могло быть что угодно – яд, взрывчатка, микрочип для слежки. Но curiosity, та самая, что двигала им всю жизнь, оказалась сильнее страха. Он должен был знать.

Он оглянулся. Незнакомец исчез. Фрау Хельга смотрела на него с невозмутимым выражением лица и едва заметно кивнула.

Этот кивок был как разрешение. Как знак того, что она знала о конверте. Возможно, даже ожидала его. Значит, она была частью этой игры. Но на чьей стороне?

Марк взял конверт и вернулся за свой стол. Внутри была единственная фотография. На ней – он сам, выходящий из дома Эвы Бауэр. Снимок был сделан два дня назад. На обороте – всего два слова, напечатанные на принтере: "ОСТАНОВИСЬ. ДОКАЗАТЕЛЬСТВ".

Холодная волна прошла по его спине. Они не просто следили за ним – они демонстрировали свое всевидящее око. Они знали, куда он ходил, с кем встречался. "Доказательств" – чего? Его вины? Или, наоборот, его невиновности? Это было не предупреждение. Это был тест. Проверка на прочность. "Посмотрим, испугаешься ли ты, доктор Восс".

Это была не просьба. Это было предупреждение. Но от кого? От "Эскулапа"? Или от кого-то, кто пытался его защитить?

Он посмотрел на фрау Хельгу. Она снова занималась каталогами, но уголки её губ были слегка подняты в едва уловимой улыбке. Что это означало? Одобрение? Или удовлетворение от того, что приманка сработала?

Он посмотрел на фрау Хельгу. Та снова занималась каталогами, но уголки её губ были слегка подняты в едва уловимой улыбке.

Внезапно он понял. Библиотека была не просто хранилищем книг. Она была нейтральной территорией в этой войне. Местом, где противоборствующие стороны могли обмениваться сообщениями, не рискуя быть обнаруженными. Фрау Хельга была не просто библиотекарем – она была хранителем этого нейтралитета. И, возможно, единственным человеком, который знал правила этой игры.

Марк понял – библиотека была не просто хранилищем книг. Она была узловой станцией в этой таинственной войне. И фрау Хельга… она была тем, кого в старых шпионских романах называли "контактом".

Он спрятал фотографию, но ощущение, что за ним наблюдают, не исчезло. Наоборот – оно усилилось. Теперь он знал: его движения предсказуемы. Его маршруты известны. Его слабые места – Эва Бауэр, Лиза – под прицелом. Он был как пациент на операционном столе – обнаженный и беззащитный перед тем, кто держит скальпель.

Он спрятал фотографию во внутренний карман. Игра усложнялась. Но теперь у него появился союзник. Или ещё один враг? Пока он не мог быть уверен.

Когда он выходил из библиотеки, его взгляд встретился с взглядом фрау Хельги. Она стояла у картотечного каталога и смотрела на него поверх очков. Её губы сложились в беззвучное слово: "Осторожно". Он кивнул. Осторожность была единственным его оружием сейчас. Но он знал – осторожности недостаточно, чтобы выиграть эту войну. Нужно было нанести ответный удар. И он начинал понимать, как это сделать.

На улице он остановился, делая вид, что завязывает шнурок. Краем глаза он заметил тот самый чёрный седан, припаркованный через дорогу. За рулем сидел тот самый мужчина в темном пальто. Они даже не пытались скрыть слежку. Это было послание: "Мы здесь. Мы везде. И ты ничего не можешь с этим сделать".

Марк выпрямился и пошёл прочь, не оглядываясь. Пусть думают, что он напуган. Пусть думают, что он отступит. Но они не знали его главной особенности – когда Марка Восса прижимали к стене, он не сдавался. Он находил новый путь. И сейчас он уже начал его прокладывать – от библиотеки, через тени сомнений, к свету истины. Какой бы горькой она ни оказалась.

Глава 6

Ошеломление длилось недолго. Его сменила ледяная ярость. Они не просто наблюдали – они вторглись в саму его суть, в его ДНК, в последнее пристанище приватности. Это было не предупреждение. Это была демонстрация силы. «Смотри, доктор Восс, мы можем дотянуться куда угодно. Даже до твоего генетического кода».

Он стоял посреди комнаты, сжимая в руках распечатку своего генома. Его генома. Того самого, что он никогда никому не передавал. Каждая строчка, каждый маркер был ему знаком – он видел достаточно таких отчётов в своей практике. Но видеть собственный – это было как смотреть на своё вскрытое тело со стороны. Голая, беззащитная биологическая правда, которую он никогда не предназначал для чужих глаз.

Марк впервые за долгие месяцы почувствовал не беспомощность, а чистый, неразбавленный гнев. Он схватил с полки бутылку виски, налил полстакана и залпом выпил. Алкоголь обжёг горло, но не смог согреть внутренний холод.

Гнев был странным образом очищающим. Он выжег остатки страха и сомнений. Теперь у него не было выбора. Они сами перешли линию, которую нельзя было переходить. Они сделали это личным. Не просто карьера, не просто репутация – сама его биологическая сущность стала полем боя. И на этой территории отступать было некуда.

Он перечитал письмо. Адрес отправителя, разумеется, вёл в никуда. Файл был чист, без метаданных, которые можно было бы отследить. Работа профессионалов.

«Жаль, ошибаетесь».

Эти два слова жгли сильнее, чем весь остальной текст. Они были не просто насмешкой. Они были диагнозом. Приговором. "Вы ошибаетесь, доктор Восс, думая, что можете играть в наши игры. Вы ошибаетесь, полагая, что у вас есть шанс. Вы ошибаетесь в самом своём предназначении".

Ошибаюсь в чём? В том, что лезу не в своё дело? В том, что не могу смириться? Или в чём-то большем?

Его ум, воспитанный на диагностике, начал анализировать эту фразу как симптом. "Ошибаетесь" – относительно чего? Относительно его расследования? Относительно его собственной генетической судьбы? Или относительно самой природы "Эскулапа"? Что если он с самого начала смотрел не в ту сторону?

Его взгляд упал на папку с делом Яна. Он всегда был уверен, что его обвинили несправедливо. А если… если он ошибался не в том, что его виноваты, а в том, кого он считал виновным? Он всегда думал, что это была чья-то халатность, чья-то ошибка. А если это был умысел? Если смерть Отто Яна была не несчастным случаем, а… «коррекцией»?

Мысль была настолько чудовищной, что его мозг сначала отказывался её принимать. Медицина как орудие убийства. Диагноз как смертный приговор. Врач как палач. Это противоречило всему, во что он верил, всему, чему его учили. Но чем дольше он смотрел на свой генетический профиль, тем больше эта идея обретала зловещие очертания.

Эта мысль была настолько чудовищной, что он едва не сел от слабости. Он схватил папку и начал лихорадочно перебирать бумаги. Данные мониторов, заключения экспертов. Он искал то, что упустил. То, что не вписывалось.

Его пальцы лихорадочно перелистывали страницы. Теперь он смотрел на них другими глазами – не как на свидетельство его ошибки, а как на улики преднамеренного убийства. Каждая строчка, каждый график превращались в возможные следы преступления. Он был не некомпетентным хирургом – он был орудием в руках убийцы.

И он нашёл. В отчёте анестезиолога, том самом, что он перечитывал десятки раз, была строчка, на которую он раньше не обращал внимания. «За 10 минут до остановки сердца отмечен кратковременный подъём температуры тела до 37,8 градусов». Ничего критичного. Частая реакция на стресс, на препараты. Но теперь эта цифра горела огнём. Внезапный, быстрый подъём температуры… как при мощной иммунной реакции. Как при введении чужеродного агента.

Его медицинские знания складывались в ужасающую картину. Внезапный подъём температуры + кратковременный всплеск на ЭЭГ + мгновенная остановка сердца. Это был не инфаркт. Это была реакция на что-то. На введённый препарат? На токсин? На генетический триггер? Они не просто убили Яна – они использовали его, Марка, как инструмент убийства. Сделали его руками грязную работу, а потом списали на него же.

–– Марк? Что случилось? Ты в порядке?Он достал свой телефон и набрал номер Лизы. Она ответила почти сразу, голос сонный.

–– Отто Ян, – выпалил он, не поздоровавшись. – У него был подъём температуры за несколько минут до остановки сердца. Почему?

–– Что? – Лиза явно была сбита с толку. – Марк, сейчас три часа ночи. О каком подъёме температуры?

–– В твоём отчёте! В отчёте анестезиолога! За десять минут до смерти. 37,8.

Он слышал, как она переворачивается в постели, пытаясь проснуться и собраться с мыслями. Ее голос был густым от сна, но в нем уже появилась тревожная нота. Она понимала, что это не обычный ночной звонок.

–– Да, сейчас помню… Мы списали это на реакцию на премедикацию. Иногда бывает. Ничего необычного.На том конце провода повисла тишина.

–– А если это было что-то другое? – его голос звучал хрипло. – Острая воспалительная реакция? На что-то, что ввели в его систему?

–– Марк, – голос Лизы стал твёрдым. – Ты себя запускаешь. У тебя есть что-то конкретное?

Он слышал в ее голосе не просто скепсис, а страх. Страх за него. Страх перед тем, во что он превращается. Но сейчас было не время для жалости.

–– Мне прислали мой генетический тест. Полный. Я его никогда не сдавал. С пометкой: «Жаль, ошибаетесь».Он глубоко вздохнул, пытаясь взять себя в руки.

Тишина на другом конце стала абсолютной. Он представлял, как она сидит в постели, сжимая телефон, пытаясь осознать сказанное. Генетический тест. Несанкционированный. Полный. Это было нарушением всех возможных границ.

–– Боже правый, – наконец прошептала Лиза. – Откуда?На этот раз тишина затянулась надолго.

–– Не знаю. Но они знают, что я копаю. Они знают, кто я. И теперь они играют со мной.

–– Марк, это уже опасно. Тебе нужно остановиться. Обратиться в полицию.

–– К Крафту? – он горько рассмеялся. – Он первым делом обвинит меня в том, что я подделал это письмо, чтобы привлечь к себе внимание. Нет. Теперь уже поздно останавливаться. Они сами вышли на меня.

–– Что ты собираешься делать?

–– То, что умею лучше всего. Ставить диагноз. – Он посмотрел на распечатанные им имена. – У этих смертей должен быть общий возбудитель. Я найду его.

Он говорил это с холодной уверенностью, которой не чувствовал. Но он знал – другого пути нет. Они объявили ему войну на уничтожение. И он должен был ответить тем же. Его оружием была медицина. Его полем боя – человеческое тело. А противником – тот, кто превратил исцеление в убийство.

Он положил трубку, осознавая, что втянул Лизу в опасную историю ещё глубже. Но он был благодарен, что она есть.

Одиночество было бы смертным приговором. А так… так у него был шанс. Маленький, призрачный, но шанс. И иногда в медицине именно такого шанса было достаточно, чтобы спасти жизнь. Только теперь на кону была его собственная жизнь. И, возможно, жизни многих других.

Утром его ждал новый сюрприз. На пороге квартиры, прямо на полу, лежал небольшой конверт без марки и адреса. Кто-то подсунул его ночью.

Он поднял его с странным чувством предвкушения. Игра продолжалась. Ход противника. Что на этот раз? Угроза? Предупреждение? Или новая порция "доказательств"?

Внутри был единственный лист бумаги. Распечатка электронного письма. Письмо было от Людвига Бауэра своему адвокату, датированное за неделю до смерти.

«…по результатам генетического теста в «Эвридике» выявлена предрасположенность к онкологическим заболеваниям. Подавляющая. Почти стопроцентная вероятность развития рака поджелудочной железы в течение пяти лет. Они предлагают экспериментальный превентивный протокол. Всё это очень тревожно…»

Сердце Марка учащённо забилось. Пазл вставал на место. Бауэр узнал о своём смертельном риске. Ему предложили "лечение". И через неделю он умер. "Экспериментальный превентивный протокол" – что это было? Химиопрофилактика? Или эвфемизм для "ускорения"? Убрать проблему до того, как она проявится?

Сердце Марка учащённо забилось. Вот оно. Прямая связь. Бауэр узнал о своём высоком риске. И через неделю он мёртв. «Экспериментальный превентивный протокол». Не было ли это эвфемизмом для «коррекции»? Убрать проблему до того, как она проявится.

Но зачем убивать его, если рак и так должен был развиться? Чтобы ускорить неизбежное? Или… потому что их прогноз был ложным? Что если "Эскулап" не просто выявлял риски, а создавал их? Или преувеличивал? Чтобы оправдать "превентивные меры"?

Но зачем убивать его, если рак и так должен был развиться? Чтобы ускорить неизбежное? Или… потому что их прогноз был ложным? Как в случае с Эрикой Шольц, которую он позже нашёл в базе «Генезис»?

Мысль была настолько чудовищной, что затмевала все предыдущие. "Эскулап" не просто убивал тех, у кого были реальные риски. Он создавал эти риски в своих отчётах. Он ставил смертельные диагнозы здоровым людям, а потом "исправлял" их. Это было не лечение. Это была система легализованных убийств под видом медицины.

Он посмотрел на конверт. Кто его подбросил? Сам «Эскулап», продолжая свою извращённую игру? Или… кто-то изнутри системы, кто пытается ему помочь, оставаясь в тени?

Неизвестный союзник. Возможно, тот самый, кто оставлял пометки в библиотеке. Кто-то, кто видел правду и пытался противостоять системе изнутри. Но почему анонимно? Из страха? Или потому, что иначе помощь была бы невозможна?

Неизвестный союзник казался маловероятным. Скорее, это была новая подсказка в охоте, где он был и охотником, и дичью.

Он стоял на распутье. С одной стороны – "Эскулап" с его всевидящим оком и безжалостной эффективностью. С другой – тени союзников, чьи мотивы были непонятны. А посередине – он, с папкой улик и яростью в сердце. Но ярости было недостаточно. Нужен был план. Стратегия. Диагностический подход.

Он собрал все документы в одну папку: дело Яна, дело Бауэра, Шульце, Фогель, распечатку письма Бауэра и его собственный генетический отчёт. Теперь это было не просто собрание улик. Это было медицинское дело. История новой болезни. Болезни под названием «Эскулап».

Он открыл чистый лист бумаги и начал писать. Сначала – симптомы: "несвоевременные смерти успешных людей", "генетические тесты с завышенными рисками", "отсутствие альтернативных версий". Потом – дифференциальный диагноз: "система целевых убийств", "коррумпированная медицинская организация", "фанатичная секта". И наконец – план лечения: "выявить возбудитель", "найти уязвимые места", "нейтрализовать источник инфекции".

И он, доктор Марк Восс, был единственным, кто видел её симптомы. Теперь ему предстояло найти лечение. Или стать её следующей жертвой.

Он посмотрел на своё отражение в тёмном окне. Его лицо было бледным, глаза горели. Он больше не был сломленным хирургом. Он был диагностом, столкнувшимся с самой сложной медицинской загадкой в своей жизни. И как любой хороший диагност, он не успокоится, пока не найдёт ответ. Даже если этот ответ убьёт его. Потому что иногда сама диагностика – уже лечение. А правда – единственное лекарство от лжи.

Глава 7

Три дня Марк провёл в состоянии лихорадочной сосредоточенности. Он не появлялся в морге, отправив Крафту лаконичное SMS о внезапной болезни. Комиссар, вероятно, лишь фыркнул с облегчением. Марк же тем временем превратил свою квартиру в командный центр. Стены были увешаны распечатками, фотографиями, схемами. В центре – имя «Эскулап» и логотип «Эвридики», от которого, как щупальца, тянулись нити к жертвам и подозреваемым.

Комната напоминала операционную перед сложнейшей операцией. Только вместо стерильных инструментов здесь были доказательства, а вместо пациента на столе – целая система убийств. Марк работал с той же методичностью, с какой когда-то готовился к трансплантации сердца: изучал анамнез (истории жертв), анализировал симптомы (странные смерти), искал патогенез (механизм работы "Эскулапа"). Каждый вечер он стирал доску и начинал заново, находя новые связи, новые закономерности. Это была диагностика в чистом виде – и он был в своей стихии.

Лиза, пользуясь своими связями, добыла то, что было не под силу Марку. Она принесла ему список всех сотрудников «Эвридики», от уборщиц до ведущих генетиков.

Она приходила поздно вечером, всегда разными маршрутами, всегда проверяя, не следят ли за ней. Ее визиты стали ритуалом: сначала она молча стояла у двери, прислушиваясь к звукам на лестничной клетке, потом быстро заходила внутрь, и только тогда позволяла себе выдохнуть. "Я чувствую себя шпионом в плохом фильме", – как-то сказала она. Марк не ответил, но подумал, что в плохих фильмах враг хотя бы видим.

–– Смотри, – она указала на одно из имён. – Доктор Армин Штайнер. Патологоанатом. Он проводил вскрытие Бенно Шульце. И, если я не ошибаюсь, он же был ассистентом при вскрытии Марии Фогель в муниципальной клинике.

Она положила перед ним две папки с протоколами вскрытий. Оба документа были образцом медицинской каллиграфии – безупречные, точные, не оставляющие вопросов. Слишком безупречные. Настоящая патология всегда оставляет место для сомнений, для интерпретаций. Здесь же все было четко, как в учебнике. И это насторожило больше, чем любые несоответствия.

Марк подошёл к стене, где висели фотографии жертв, и рядом с именем Шульце сделал пометку: «Штайнер».

–– Он может быть нашим человеком внутри системы, – задумчиво произнёс Марк. – Тот, кто обеспечивает «чистоту» картины на этапе патологоанатомического исследования.

–– Или просто некомпетентен, – предположила Лиза.

–– В случае с Фогель – возможно. Но Шульце? Пневмония – диагноз, который ставится клинически. Патологоанатом лишь подтверждает его. Зачем ему нужно было участвовать? Нет, он что-то скрывает. Или ему поручили что-то скрыть.

Марк провел пальцем по строке в протоколе Шульце: "Обширный отек легких, гиперемия слизистой". Все правильно. Слишком правильно. Настоящее вскрытие всегда содержит мелкие несоответствия – следы борьбы организма, индивидуальные особенности. Здесь же было как будто собрано из конструктора "типичная пневмония".

Они сидели за кухонным столом, заваленным бумагами. Лиза с тревогой смотрела на Марка. Он был бледен, глаза горели лихорадочным блеском, но в его движениях появилась давно утраченная целеустремлённость.

Она видела в нем ту самую энергию, что когда-то делала его блестящим хирургом. Но теперь эта энергия была направлена не на спасение, а на охоту. И это пугало. Она боялась не только за их безопасность, но и за него самого – как бы эта охота не поглотила его целиком, не оставив ничего от того человека, которым он был.

–– Марк, даже если мы правы, что мы можем сделать? Мы не можем прийти к Штайнеру и спросить: «Вы убирали улики по приказу таинственного Эскулапа?»

–– Нет, – согласился он. – Но мы можем его протестировать.

–– Как?

–– Создав контролируемую ситуацию. Подкинув ему труп с небольшой, но критической аномалией. Аномалией, которую он, если он работает на них, обязан проигнорировать.

Идея была одновременно блестящей и безумной. Типичный Восс – всегда идущий на риск, всегда ставящий решающий эксперимент. Только теперь ставки были неизмеримо выше, чем в операционной.

–– Ты предлагаешь… подделать смерть? Это безумие!Лиза смотрела на него с ужасом.

–– Нет, – Марк покачал головой. – Я предлагаю использовать уже имеющийся труп. Того самого наркомана из моего морга. У него, как я помню, была странная реакция на опиаты. Слишком быстрая остановка дыхания. Я проведу дополнительный анализ, найду то, что можно трактовать как следы неизвестного катализатора. И посмотрю, как Штайнер, если его привлекут как консультанта, отреагирует на это в отчёте.

Он уже видел этот эксперимент в деталях. Взять образцы тканей, добавить микроскопические следы вещества, которое может ускорить действие опиатов, но не оставляет четких следов. Затем "случайно" обратить внимание коллег на этот случай. И ждать, привлекут ли Штайнера, и что он напишет в заключении. Это был изящный диагностический тест – как введение контраста при МРТ: вещество само по себе безвредно, но показывает скрытые патологии.

–– Это огромный риск. Если он заподозрит неладное…

–– Он уже подозревает! – резко сказал Марк. – Они все подозревают! Они прислали мне мою же ДНК! Они играют с нами в кошки-мышки. Пора показать, что мыши умеют кусаться.

В его голосе прозвучала та самая ярость, что копилась все эти месяцы. Ярость униженного профессионала, оскорбленного врача, чье самое сокровенное – медицинское знание – использовали против него. Теперь он собирался использовать это же знание в ответ.

Внезапный звонок в дверь заставил их вздрогнуть. Они переглянулись. Никто не должен был знать, что Лиза здесь. Марк жестом предложил ей спрятаться в спальне, а сам подошёл к двери.

Сердце бешено колотилось. Это мог быть кто угодно – от курьера с пиццей до киллера "Эскулапа". Он посмотрел в глазок. На площадке стоял молодой парень в униформе службы доставки.

–– Кто там?

–– Доктор Восс? – произнёс незнакомый голос. – Доставка. Вам документы.

Марк посмотрел в глазок. На площадке стоял курьер в униформе службы доставки с конвертом в руках. Он открыл дверь, оставив цепочку.

–– От кого?

–– Не указано. Оплачено получателем.

Курьер выглядел нервным. Его глаза бегали по сторонам, пальцы теребили край конверта. Слишком нервным для обычного курьера. Марк почувствовал неладное.

Курьер сунул конверт в щель и ушёл. Марк снял цепочку, поднял толстый коричневый конверт. Он был без опознавательных знаков. Он вернулся на кухню, вскрыл его.

Конверт был тяжелым, плотно набитым бумагами. Его пальцы скользнули по шероховатой поверхности – никаких следов, ничего, что могло бы указать на отправителя. Анонимные послания становились привычными, но от этого не менее тревожными.

Внутри лежала папка. На обложке было напечатано: «Отто Ян. Дополнительные материалы. Независимая экспертиза».

Его руки задрожали. Независимая экспертиза? Чья? Кто мог провести ее и почему только сейчас передать ему? Это была либо долгожданная улика, либо искусно подготовленная ловушка.

Сердце Марка заколотилось. Он открыл папку. Внутри были распечатки электронных писем, расшифровки переговоров, отчёты о движении средств. Он начал читать, и с каждой строчкой его лицо становилось всё бледнее.

Документы были подлинными. В этом не было сомнений – слишком много деталей, слишком много пересекающихся фактов. Здесь была переписка Яна с его помощниками, финансовые отчеты, даже расшифровки телефонных разговоров. Кто-то провел настоящее расследование – профессиональное, глубокое, рискованное. И теперь передавал плоды своих трудов ему.

–– Лиза! – позвал он. – Выходи.

–– Что это?Она вышла из спальни, встревоженная его тоном.

–– Это… это всё. Смотри. – Он тыкал пальцем в страницы. – Переписка между Отто Яном и главой наблюдательного совета «Эвридики». Ян собирался инициировать парламентское расследование деятельности частных генетических центров. Он подозревал их в сборе и продаже данных, в незаконных экспериментах. Он запросил у «Эвридики» отчётность, но получил отказ. И через неделю он умер на моём операционном столе.

Он читал и не мог поверить. Все его подозрения подтверждались черным по белому. Ян был не случайной жертвой. Он был целью. Его убили, потому что он представлял угрозу. И убийство было обставлено как врачебная ошибка – их с Лизой ошибка.

–– Боже мой… Значит, это была не «коррекция» из-за генетического дефекта… Это было устранение угрозы. Политическое убийство, замаскированное под врачебную ошибку.Лиза молча листала документы. Её руки дрожали.

Марк кивнул, его челюсти были сжаты. Всё сходилось. Его падение, его позор… всё это было частью тщательно спланированной операции. Его использовали как орудие, как козла отпущения.

–– Они не просто убили его, – прошептал он. – Они уничтожили меня. Они убрали самого опасного для них политика и одновременно дискредитировали хирурга, который мог бы заподозрить неладное. Один выстрел – два зайца.

Он представлял себе этих людей – холодных, расчетливых, безжалостных. Они не просто убивали. Они превращали убийство в искусство. Они использовали чужие руки, чужие ошибки, чужие жизни как инструменты. И теперь он был одним из таких инструментов – использованным и выброшенным.

Он отшвырнул папку от себя. Ярость, которую он так долго сдерживал, наконец вырвалась наружу. Он схватил свою чашку и с силой швырнул её в стену. Фарфор разлетелся на осколки.

–– Спокойно, Марк! – испуганно крикнула Лиза.

–– Спокойно?! – он засмеялся, и смех его был ужасен. – Меня сделали орудием убийства! Они украли мою карьеру, мою репутацию, мою жизнь! И всё это время я считал, что это я ошибся!

Он стоял, тяжело дыша, сжимая кулаки. Годы сомнений, унижений, отчаяния – все это оказалось ложью. Он был не неудачником, не некомпетентным врачом. Он был пешкой в чужой игре. И это осознание было одновременно освобождением и новым prison.

–– Марк. Сейчас ты не должен терять голову. Это то, чего они хотят. Они хотят, чтобы ты вышел из себя, совершил ошибку. Эти документы… кто-то их тебе прислал. Кто-то, кто хочет, чтобы ты продолжил расследование. Возможно, тот же, кто подбросил письмо Бауэра.Она подошла к нему, осторожно взяла его за плечи.

Марк глубоко вздохнул, пытаясь взять себя в руки. Она была права. Кто-то в стане врага помогал ему. Но кто? И зачем?

Его ум, очищенный яростью, начал работать с новой силой. Если в "Эскулапе" был раскол, значит, у них была уязвимость. Если кто-то рисковал, передавая ему эти документы, значит, этот кто-то был либо идеалистом, либо имел свои счеты с системой. В любом случае – это был шанс.

Он посмотрел на разбросанные по столу и полу документы. Теперь у него было не просто подозрение. У него было доказательство. Правда о деле Яна была здесь. Но она же делала его положение в тысячу раз опаснее. Если «Эскулап» узнает, что у него есть эти papers, его смерть станет неизбежной.

Он подошёл к окну. Город жил своей обычной жизнью. Где-то там, в своих стерильных кабинетах, они думали, что всё под контролем. Что доктор Восс сломлен и затравлен.

Они ошибались. Сломленный человек не опасен. Опасен тот, кому нечего терять. А у него уже не было ничего – кроме правды. И теперь эта правда становилась оружием.

Он повернулся к Лизе. Его глаза снова стали холодными и собранными, как скальпель.

–– План меняется. Штайнер может подождать. Теперь я знаю, за что борюсь. Я борюсь за своё имя. И я собирается его вернуть.

Он посмотрел на папку с документами. Это была не просто улика. Это был медицинский анамнез болезни под названием "Эскулап". И он, доктор Марк Восс, наконец поставил точный диагноз. Оставалось только найти лечение. Или стать следующим симптомом в истории этой болезни.

Глава 8

Они действовали быстро и молча, как в хорошо отлаженной хирургической команде. Лиза собрала разбросанные по полу документы, в то время как Марк методично очищал стены от схем и фотографий. Всё, что связывало их с расследованием, было упаковано в две спортивные сумки. Цифровые копии Марк зашифровал и сохранил в нескольких автономных накопителях, которые спрятал в потайном отделении своей старой медицинской сумки.

Каждое движение было отточенным, почти автоматическим. Годы совместных дежурств в "Св. Луке" создали между ними телепатическое понимание – они предугадывали действия друг друга без слов. Сейчас это спасло им драгоценные минуты. Марк мысленно сравнивал их действия с экстренной эвакуацией из горящей операционной: главное – спасти пациента, то есть доказательства, все остальное – второстепенно.

–– Мы не можем оставаться здесь, – констатировал он, окидывая взглядом опустевшую, безликую квартиру. – Они знают, где я живу. И теперь, с этими документами… – он кивнул на сумку, – мы стали для них смертельной угрозой.

Он смотрел на голые стены, которые всего час назад представляли собой сложную паутину связей и доказательств. Теперь это была просто квартира – безличное пространство, где он провел месяцы в добровольном заточении. Но сейчас это заточение превращалось в смертельную ловушку. Он чувствовал себя как хирург, который только что обнаружил, что операционная заминирована – нужно было немедленно эвакуировать пациента, то есть правду.

–– У меня есть место, – тихо сказала Лиза. – Подруга уехала в годичную командировку в Швейцарию. Ключи у меня. Никто не знает о той квартире.

Она говорила это, избегая его взгляда. Риск был огромным – она подставляла не только себя, но и подругу. Но выбора не было. Как в медицине, когда приходится рисковать, чтобы спасти жизнь. И сейчас на кону была не одна жизнь – множество будущих жертв "Эскулапа" зависели от их следующих шагов.

Марк кивнул, не задавая лишних вопросов. Доверие было их единственной валютой сейчас.

Он доверял ей. Несмотря на все, что произошло, несмотря на ее молчание после смерти Яна, он знал – сейчас она была на его стороне. И в этой войне одного доверенного лица было ценнее целой армии сомневающихся.

Они вышли из дома в разное время и разными маршрутами, как договорились. Марк шёл, напряжённо вглядываясь в отражения в витринах, пытаясь уловить хоть один повторяющийся силуэт в толпе. Он чувствовал себя дичью, впервые поняв, что значит быть на прицеле. Это было хуже, чем любое давление в операционной. Там он контролировал ситуацию. Здесь контроль был иллюзией.

Каждый прохожий казался потенциальной угрозой. Каждая притормозившая машина – засадой. Его мозг работал в режиме постоянной диагностики опасности: оценивал позы, выражения лиц, направления взглядов. Это было похоже на поиск едва заметных симптомов смертельной болезни – только сейчас болезнью была сама реальность, а симптомами – любые отклонения от нормы.

Квартира подруги Лизы оказалась небольшой, но уютной студией в тихом районе, наполненной запахом засохших цветов и пыли. Они заперлись, повесили на окна одеяла и на полу, при свете одной настольной лампы, снова разложили папки.

Убежище. Временное, хрупкое, но необходимое. Марк сравнивал его с палаткой интенсивной терапии в полевых условиях – не идеально, но достаточно, чтобы стабилизировать пациента перед сложной операцией. А операция предстояла самая сложная в их жизни.

–– Итак, – Лиза указала на распечатки из анонимной папки. – Отто Ян вёл свою собственную войну с «Эвридикой». Он собирался их уничтожить. И они уничтожили его первыми. Но почему твой стол, Марк? Почему именно ты?

Вопрос висел в воздухе, тяжелый и неизбежный. Действительно, почему именно он? В городе были десятки квалифицированных кардиохирургов. Что сделало его идеальным кандидатом на роль козла отпущения?

–– Я был лучшим. И… я был неподкупен. Все это знали. Если бы операцию проводил кто-то другой, возможно, возникли бы вопросы. А я… я был настолько уверен в себе, что даже не допускал мысли о подлоге. Я был идеальным орудием. Они знали, что я не стану искать отговорок. Что я приму вину на себя, потому что для меня честь хирурга была превыше всего.Марк откинулся на спинку кресла, закрыв глаза. Он снова мысленно проходил через тот день.

Он говорил ровным, бесстрастным голосом, но внутри все сжималось от горькой иронии. Его лучшие качества – профессионализм, честность, преданность медицине – были использованы против него как оружие. Это было похоже на извращенную медицинскую шутку: самый здоровый орган организма становился источником смертельной инфекции.

–– Ирония в том, что именно моя репутация сделала меня идеальным козлом отпущения.Он горько усмехнулся.

–– Значит, «Эскулап» – это не просто маньяк-одиночка. Это система. Связи, ресурсы, доступ к информации высокого уровня. – Лиза провела рукой по волосам. – Мы не можем бороться с этим в одиночку, Марк.

Она смотрела на него с тревогой, но и с решимостью. Они были как два врача, столкнувшиеся с неизвестной эпидемией – ресурсов мало, информации недостаточно, но отступать нельзя, потому что на кону человеческие жизни.

–– Мы не одни, – возразил он, открыв глаза. – Кто-то же прислал эти документы. Кто-то внутри. Нам нужно понять, кто и почему.

Он был прав. Анонимный союзник был их единственной надеждой – как донорский орган для трансплантации. Но чтобы трансплантация прошла успешно, нужно было убедиться в совместимости, иначе отторжение могло убить пациента. И пациентами сейчас были они сами.

Они углубились в изучение папки. Среди сухих отчётов и переписок Марк нашёл то, что сначала показалось ему опечаткой. В одном из писем, отправленном Яном своему помощнику, упоминалась встреча с «источником К-73» в больничной библиотеке «Св. Луки» за день до роковой операции.

–– Источник К-73… – прошептал Марк. – Это же внутренний код библиотеки для доступа к историческим архивам медицинских журналов.

*Его память, хранившая тысячи медицинских кодов и классификаций, мгновенно выдала нужную информацию. К-73 – код доступа к закрытому фонду исторической медицинской литературы в библиотеке "Св. Луки". Но Ян не был историком медицины. Зачем политику его уровня понадобился доступ к этим архивам?*

–– Ты думаешь, он имел в виду не журналы, а человека?

–– В библиотеке в то время работала только одна женщина. Фрау Хельга.

Имя прозвучало как гром среди ясного неба. Фрау Хельга – тихая, незаметная библиотекарша, которая помогала ему с журналами. Она же передала ему конверт с фотографией. Она была связной? Но чьей? Играла ли она за них или против них?

Фрау Хельга была живым памятником клиники «Св. Луки». Она проработала в библиотеке более сорока лет и помнила всё и всех. Именно она помогала Марку, когда он был студентом, находить самые редкие научные труды.

–– Она должна что-то знать, – сказал Марк, вставая. – Я должен поговорить с ней.

–– Это слишком опасно! – запротестовала Лиза. – «Эскулап» наверняка следит за всеми, кто был связан с Яном.

–– Именно поэтому я пойду один. И ночью. У неё есть привычка работать допоздна, подводить архивы. Я знаю, как попасть в библиотеку через служебный вход.

Он уже представлял себе этот путь – темные коридоры, знакомые с студенческих лет, запах старых книг и пыли. Риск был огромным, но другого выхода не было. Фрау Хельга была их единственной зацепкой, последним симптомом, который мог привести к правильному диагнозу.

Он видел страх в её глазах, но и понимание. Другого выхода не было.

Той же ночью, в чёрном пальто с поднятым воротником, Марк крался по знакомым, тёмным коридорам своей бывшей альма-матер. Сердце бешено колотилось, но не от страха, а от ярости. Он шёл по территории, которая когда-то была его миром, его храмом, а теперь превратилась в поле битвы.

Каждый шаг отдавался эхом в пустых коридорах. Он шел, прислушиваясь к каждому звуку, как хирург прислушивается к биению сердца пациента – малейшее отклонение могло означать катастрофу. Он был чужим в своем же прошлом, изгнанником, проникшим в святилище.

Он бесшумно открыл дверь в библиотеку. В огромном зале царила тишина, нарушаемая лишь мерным тиканьем старинных часов. В дальнем углу, под абажуром настольной лампы, сидела худая, сутулая фигура с седыми волосами, собранными в пучок.

–– Фрау Хельга, – тихо произнёс Марк, подходя.

–– Доктор Восс, – сказала она без тени удивления. – Я знала, что вы придёте. Рано или поздно.Женщина медленно подняла на него глаза. За стёклами очков её взгляд был ясным и пронзительным.

Ее спокойствие было почти сверхъестественным. Как будто она ждала его всю эту ночь, всю эту неделю, все эти месяцы. Как будто она была хранителем не только книг, но и тайн, и знала, что рано или поздно те, кому эти тайны нужны, придут к ней.

–– Вы… знали?Марк замер.

–– Садитесь, – она указала на стул напротив. – Отто Ян был здесь накануне своей смерти. Он говорил, что если с ним что-то случится, я должна передать кое-что вам. Но вы… вы были так сломлены. Я ждала, когда в ваших глазах снова появится огонь.

Она говорила тихо, но каждое слово било точно в цель. Она знала. Знала все. И все это время ждала, когда он будет готов принять правду – как опытный диагност ждет, когда пациент будет готов услышать тяжелый, но необходимый диагноз.

–– Он сказал, что это – ключ. Ключ к «Генезису».Она открыла ящик стола и достала маленький, невзрачный USB-накопитель.

–– Почему он доверился вам?Марк взял флешку. Она была холодной и тяжёлой, словно отлитой из свинца.

–– Потому что я, доктор Восс, как и вы, верю в диагноз. А не в тайну. И то, что происходит здесь, – это болезнь. И её нужно лечить. Теперь идите. И будьте осторожны. Тени имеют глаза.Старая библиотекарша слабо улыбнулась.

Ее слова прозвучали как напутствие старого коллеги перед сложной операцией. Они оба были врачами в самом широком смысле слова – диагностами, ищущими болезнь, чтобы ее вылечить. Только теперь болезнь поразила саму медицину, превратив исцеление в убийство.

Марк кивнул, сжав флешку в кулаке. Он вышел из библиотеки, чувствуя, как тяжесть ответственности и надежды давит на плечи. У него был ключ. Теперь ему предстояло найти замок.

Он вышел на улицу и вдохнул холодный ночной воздух. Флешка в его кармане была не просто куском пластика. Это было доверие мертвого человека, последняя надежда на восстановление справедливости. И он не мог ее подвести. Как не мог бросить пациента на операционном столе, даже когда все шансы были против.

Глава 9

Возвращался он другим путём, делая немыслимые петли, заходя в круглосуточные супермаркеты и выходя из них чёрным ходом, замирая в тёмных подворотнях и наблюдая за прохожими. Паранойя стала его второй кожей. Каждый шорох, каждый скрип тормозов заставлял его сердце сжиматься. Фрау Хельга сказала: «Тени имеют глаза». Он верил ей.

Каждый его шаг был тщательно выверен, как движение скальпеля вблизи жизненно важного органа. Малейшая ошибка – и последствия будут необратимы. Он чувствовал себя не просто преследуемым – он чувствовал себя пациентом с неизлечимой болезнью, который тайком пробирается в лабораторию, чтобы украсть собственный диагноз. Только диагнозом этим была правда, которая могла либо убить его, либо спасти.

Когда он наконец вернулся в убежище, его руки дрожали от напряжения. Лиза встретила его у двери, бледная и испуганная.

–– Я уже думала, что… – она не договорила, но в её глазах он прочитал всё.

Она стояла в дверном проеме, обняв себя за плечи, как будто пытаясь согреться. Но холод шел изнутри – от страха, от неизвестности, от понимания, что они пересекли точку невозврата. Ее профессия учила ее справляться со смертью в контролируемых условиях операционной, но здесь не было контроля – только хаос и тени.

–– Всё в порядке, – он постарался звучать уверенно, но голос подвёл его. – Я нашёл кое-что.

Он протянул ей флешку. Крошечный кусочек пластика и металла, который весил в его руке как хирургический инструмент, способный вскрыть не тело, а целую систему лжи.

Он показал ей флешку. Они уселись на пол, за экраном старого ноутбука Лизы, отключённого от интернета. Марк вставил накопитель. На нём был один-единственный файл – текстовый документ с парой строк.

Экран ноутбука был единственным источником света в комнате, и его голубоватое сияние освещало их лица, делая их похожими на призраков. Они сидели на полу, как дети, играющие в опасную игру, правила которой не понимали до конца. Только ставки в этой игре были не игрушечными.

Пароль: Eurydice_never_diesЛогин: Orpheus_73

И ниже, отдельной строкой, IP-адрес, помеченный как ШЛЮЗ.

–– Орфей и Эвридика… – прошептала Лиза. – Миф о любви, которая сильнее смерти. Орфей спускается в ад за своей возлюбленной, но теряет её, потому что нарушает запрет и оборачивается.

Ее голос дрожал, но не от страха, а от осознания символики. Они были Орфеем, спускавшимся в цифровой ад "Генезиса". А запретом было любое неверное движение, любой шорох, который мог предупредить Цербера этой системы.

–– «Эвридика никогда не умирает», – прочёл Марк вслух пароль. – Это не любовь. Это насмешка. Или обещание. Они считают, что контролируют саму смерть.

Он смотрел на строки логина и пароля, и его охватывало странное чувство. Это была не просто учетная запись – это было послание. Заявление о силе. "Эвридика" – это не просто название клиники, это символ их власти над жизнью и смертью. Они были Орфеями, которые не просто спускались в ад, а покоряли его.

–– Что за шлюз? – указала Лиза на IP-адрес.

–– Точка входа, – Марк откинулся на спинку кресла, его ум работал на пределе. – В их систему. Ян не просто собирал доказательства. Он получил доступ. Частичный. Он был внутри. И он оставил нам ключ.

Его мозг анализировал ситуацию с клинической точностью. Шлюз. Соединение между двумя мирами – их миром и миром "Эскулапа". Тоннель, прорытый в цифровой стене. Но каждый тоннель может обрушиться, если им неправильно пользоваться.

–– Но мы не можем просто подключиться к нему отсюда! Они отследят нас за секунды.

–– Знаю, – Марк достал свой телефон. У него был один номер, по которому он не звонил годами. Номер человека, который когда-то был его пациентом. Человека, который был должен ему жизнью и чья профессия находилась на самой грани закона. Хакера, известного под ником «Призрак».

Он помнил того юношу – бледного, испуганного, с врожденным пороком сердца, который умолял его о помощи. Марк прооперировал его бесплатно, зная, что семья не может оплатить лечение. Теперь этот юноша вырос и стал тем, кого одни называли преступником, а другие – цифровым Робин Гудом. Иногда долги возвращаются не деньгами, а помощью в самый нужный момент.

–– Доктор? – произнёс нейтральный, механически искажённый голос. – Я думал, вы меня забыли.Он набрал номер. Ответили после первого гудка.

–– Мне нужна твоя помощь, Эрих. Анонимный канал. Полная безопасность. Взлом.

На том конце провода повисла тишина. Он представлял себе Эриха – сидящим в затемненной комнате, окруженном мониторами, его пальцы летают по клавиатуре, а глаза следят за потоками данных. Мир, столь же далекий от медицины, сколь и близкий по своей сложности и необходимости точности.

–– Не в деньгах дело, доктор. Вы спасли мою сестру. Я в долгу. Что вам нужно?– Это опасно. Для вас. Для меня. – Я знаю. Но другого выхода нет. Я заплачу.

Голос "Призрака" потерял механический оттенок, стал человечнее. Марк вспомнил – у того была младшая сестра, которую он тоже оперировал. Семейные узы оказывались проще любых технологий защиты.

–– Мне нужно попасть внутрь. Узнать, что это. И выкачать всё, что можно. Незаметно.Марк продиктовал IP-адрес и учётные данные.

–– Это займёт время. И если это то, о чём я думаю, они имеют серьёзную защиту. Я свяжусь с вами. Не с этого номера. Ждите сигнала.

Связь прервалась. Марк опустил телефон. Игра пошла по-крупному. Теперь они с Лизой могли только ждать. Как хирурги, передавшие пациента в руки анестезиолога – дальше все зависело от мастерства другого специалиста.

Связь прервалась. Марк опустил телефон. Игра пошла по-крупному. Теперь они с Лизой могли только ждать.

Часы тянулись мучительно медленно. Марк пытался анализировать имеющиеся данные, но мысли путались. Он видел перед собой лицо фрау Хельги. Она ждала, когда в его глазах появится огонь. Этот огонь сейчас горел – холодным, яростным пламенем мести.

Он ходил по комнате, как раненый зверь в клетке. Каждая минута ожидания была пыткой. В операционной он всегда контролировал ситуацию – здесь же он был всего лишь винтиком в чужом плане. Это напоминало ему те страшные моменты, когда он ждал результатов гистологии – от этого зависела вся дальнейшая тактика лечения. Только сейчас на кону была не одна жизнь, а множество.

Через шесть часов на телефон Лизы пришло сообщение с неизвестного номера. Одна строка: «Запускайте Тор. Ждите по ссылке. 5 минут.»

Сообщение было без подписи, без лишних деталей. Профессионально. Эрих понимал риски. Пять минут… Это было как обратный отсчет перед началом сложнейшей операции. Только вместо скальпеля у них были клавиатура и мышь.

Они поспешно запустили браузер с анонимным доступом. Ровно через пять минут в чате появилась ссылка. Они перешли по ней.

Экран погас, а затем загорелся вновь, показывая интерфейс, который заставил их сердца застыть. Это была база данных. Бесконечные строки, столбцы с цифрами, генетическими кодами, именами, фотографиями. В верхней части экрана горело название: ГЕНЕЗИС. Реестр генетического потенциала.

Они смотрели на экран, не веря своим глазам. Это был не просто архив – это был цифровой концлагерь, где люди были сведены к последовательностям ДНК и вероятностям заболеваний. Холодный, бездушный каталог человеческих жизней, где у каждого был свой штамп – годен или не годен.

–– Боже правый… – прошептала Лиза, в ужасе проводя пальцем по тачпаду. – Они… они каталогизировали тысячи людей. Смотри! – она указала на цветные пометки. – Зелёные – стабильные. Жёлтые – наблюдение. Красные… красные – кандидаты на коррекцию.

Ее палец дрожал, указывая на цветовые коды. Она, как врач, понимала ужас этой системы лучше, чем кто-либо. Это была не просто база данных – это был смертельный диагноз, поставленный не на основе симптомов, а на основе вероятностей. Диагноз, который не оставлял места надежде.

Марк молча листал страницу. Его взгляд выхватил знакомое имя. БАУЭР, Людвиг. Пометка – красная. Диагноз: «Высокий риск аденокарциномы поджелудочной железы. Протокол: Ускорение. Статус: Завершён».

Он читал и чувствовал, как его тошнит. "Ускорение". Так они называли убийство. Медицинский эвфемизм для самого страшного преступления. Бауэр был не просто болен – он был приговорен системой, которая решила, что его жизнь не стоит того, чтобы ее продлевать.

Его тошнило. Он продолжал листать. ШУЛЬЦЕ, Бенно. Красный. «Предрасположенность к аутоиммунным заболеваниям. Протокол: Триггер иммунного ответа. Статус: Завершён».

ФОГЕЛЬ, Мария. Красный. «Носитель гена наследственного гемохроматоза. Протокол: Индукция кризиса. Статус: Завершён».

Каждая строчка была как нож в сердце. Они не просто убивали – они ставили эксперименты. "Триггер иммунного ответа", "индукция кризиса" – за этими сухими медицинскими терминами скрывались мучительные смерти, оформленные как естественные.

И тогда он нашёл его. ЯН, Отто. Но пометка была не красной, а чёрной. И диагноз гласил: «Вне системы. Угроза проекту. Протокол: Нейтрализация. Статус: Завершён. Исполнитель: ВОСС, Марк (неосознанный)».

Марк сглотнул ком в горле. Чёрным по белому. Доказательство его невиновности и одновременно приговор ему как личности. Его использовали. Он был не неудачником, не плохим врачом – он был орудием в руках убийц. И это осознание было одновременно освобождением и новым prison.

Марк сглотнул ком в горле. Чёрным по белому. Доказательство его невиновности и одновременно приговор ему как личности. Его использовали.

–– Марк, смотри! – голос Лизы дрожал. Она указала на строку в самом низу.

ВОСС, Марк. Пометка – ЗОЛОТАЯ. И диагноз: «Идеальный образец. Отсутствие дефектных аллелей. Угроза проекту. Протокол: Наблюдение. Приоритет: Наивысший».

Они смотрели на экран, не в силах оторваться от этого зловещего зеркала. Золотая пометка… Идеальный образец. Он был для них не жертвой, не угрозой – он был объектом исследования. Как редкий экземпляр бабочки в коллекции. Его совершенство делало его опасным – потому что он мог раскрыть их систему. И в то же время… ценным.

Они смотрели на экран, не в силах оторваться от этого зловещего зеркала. Они были внутри. Они видели механизм работы «Эскулапа» во всей его чудовищной полноте.

Внезапно экран погас. В чате появилось новое сообщение от «Призрака»: «ИДЁТ ОБНАРУЖЕНИЕ! ВЫХОДИМ!»

Сообщение вспыхнуло и исчезло. Экран погас. Они сидели в темноте, ослепленные не только внезапной тьмой, но и тем, что увидели. Они заглянули в ад, и ад ответил им взглядом.

Связь прервалась. Ноутбук завис, а затем перезагрузился. Они сидели в гробовой тишине, осознавая, что только что заглянули в ад. И ад ответил им взглядом.

–– Они знают, – тихо сказала Лиза. – Они знают, что мы были внутри.

Ее голос был безжизненным, как у пациента, получившего смертельный диагноз. Они не просто рисковали – они подписали себе приговор, войдя в систему. Теперь "Эскулап" знал об их существовании не как о назойливых мухах, а как о реальной угрозе.

–– Да. Но теперь и мы кое-что знаем. Мы знаем, что «Генезис» – реальность. Мы знаем, что Ян был прав. И мы знаем, что я следующая в списке.Марк кивнул. Его лицо было каменным.

Он говорил спокойно, но внутри все кричало. Он был диагностом, который наконец поставил точный диагноз – самому себе. Он был следующим в списке на "коррекцию". Но теперь он знал это. А знание в медицине – это уже половина лечения.

Он посмотрел на золотую строку со своим именем. Это была не просто пометка. Это был вызов.

–– Они хотят идеальный образец? – его голос прозвучал тихо и опасно. – Они его получат. Но не таким, каким они его представляют.

Он смотрел на темный экран, но видел перед собой не тьму, а путь вперед. Они были обнаружены, но не побеждены. Они видели врага лицом к лицу. И теперь знали его слабые места. Каждая болезнь имеет уязвимости – и "Эскулап" был самой страшной болезнью из всех, что он встречал. Но и у нее должно было быть лечение.

Глава 10

Они сидели на полу в полной темноте, прислушиваясь к звукам с улицы. Каждый скрип тормозов, каждый отдалённый лай собаки заставлял их вздрагивать. «Призрак» больше не выходил на связь. Это был плохой знак. Лиза обняла колени, пытаясь согреться. В студии было холодно, но дрожь, пронизывающая её, шла изнутри.

Тишина после цифрового шторма была оглушительной. Всего несколько минут назад они видели ад, оформленный в аккуратные строки базы данных. Теперь же ад был здесь, в этой комнате, в их головах. Он не состоял из огня и серы – он был из тишины и неизвестности. Хуже всего было не знать, что именно они запустили, войдя в систему. Тихую тревогу? Или уже безжалостную охоту?

–– Они найдут нас, – прошептала она. – Они знают, что мы видели. Они не оставят это просто так.

Ее голос был тонким, как лезвие скальпеля, готовое сломаться под давлением. Она смотрела в темноту широко раскрытыми глазами, видя не стены комнаты, а бесконечные строки с именами и пометками. Красные, черные, золотые… Цвета смерти, которые теперь преследовали их.

Марк молчал. Он смотрел в одну точку в темноте, его мозг анализировал ситуацию с безжалостной точностью хирурга, оценивающего безнадёжного пациента. Бежать? Но куда? У них не было ресурсов, чтобы скрываться вечно. Обратиться в полицию? С документами, которые они получили незаконным путём? Крафт с удовольствием упрятал бы их обоих за решётку, а доказательства исчезли бы в архивах, контролируемых «Эскулапом».

Он мысленно перебирал варианты, как перебирал когда-то методы лечения для безнадежных случаев. Иногда нужно было рискнуть – провести экспериментальную терапию, когда стандартные протоколы не работали. Сейчас стандартных протоколов не существовало. Они были первопроходцами в болезни под названием "Эскулап".

–– Мы не можем бежать, – наконец произнёс он. Его голос прозвучал глухо в тишине. – Мы должны атаковать.

–– Атаковать? – Лиза с недоверием посмотрела на его тёмный силуэт. – Марк, нас двое! Против целой системы!

Ее голос срывался на высокой ноте. Она была анестезиологом – ее работа заключалась в контроле, в стабильности, в точных дозировках. А здесь не было ничего контролируемого. Только хаос и неравные силы.

–– Нет, – он покачал головой. – Не атаковать в лоб. Мы должны сделать то, чего они не ожидают. Мы должны ударить по тому, что для них важнее всего. По их идеологии.

Он встал и подошёл к окну, чуть раздвинув край одеяла. На город опускался утренний туман, окутывая всё в грязновато-белую пелену. Туман скрывал очертания зданий, делая их призрачными, нереальными. Таким же призрачным был их шанс на победу.

–– Их сила – в их уверенности. В их вере в собственную непогрешимость. Они – санитары. Они вершат суд, основываясь на генетическом коде. Что, если мы докажем, что их суд ошибается? Что их диагнозы несовершенны?

Он говорил тихо, но каждая фраза была как удар молотка. Он не просто предлагал план – он ставил диагноз самой системе "Эскулапа". Их слабость была в их силе – в фанатичной вере в собственную непогрешимость. И эту веру можно было разрушить.

–– Как? – в голосе Лизы снова появилась надежда.

Она смотрела на его силуэт у окна. Впервые за долгое время она видела в нем не сломленного человека, а того самого хирурга, который мог найти выход из самой безнадежной ситуации. Это была та самая уверенность, что когда-то спасала жизни на операционном столе. Теперь она должна была спасти их самих.

–– Мы найдём человека. Того, кого они уже «диагностировали». Из «красного» списка. И мы спасём его. Мы докажем, что их приговор можно обжаловать. Мы вылечим пациента, которого они уже списали со счетов.

Идея была безумной. Опасной, почти самоубийственной. Но в её безумии была железная логика. Это был вызов, который «Эскулап», одержимый интеллектуальным превосходством, не смог бы проигнорировать. Они не просто спасали бы жизнь – они доказывали ошибочность всей их системы.

–– Но как мы найдём такого человека? – спросила Лиза. – Мы не можем просто подключиться к «Генезису» снова.

Она была права. Их единственный шанс проникнуть в систему закончился провалом. Теперь "Эскулап" наверняка усилил защиту. Они были как врачи, у которых отобрали единственный диагностический прибор.

–– У нас есть список сотрудников «Эвридики», – напомнил он. – Мы найдём того, кто боится. Кто участвует в этом не по своей воле. Мы найдём нашу вторую фрау Хельгу.

Он уже видел этот путь. В каждой системе есть слабые звенья – те, кто сомневается, кто боится, у кого есть что терять. Нужно было только найти такое звено и надавить на него. Не грубой силой, а пониманием.

Они снова достали распечатанный список. Исключили топ-менеджеров, известных учёных с громкими именами. Их взоры остановились на отделе IT и баз данных. Администраторы, программисты. Те, кто видел всё, но оставался в тени.

Листание страниц в полумраке было похоже на изучение медицинских карт в поисках редкого симптома. Каждое имя, каждая должность анализировались на предмет уязвимостей. Им нужен был не самый умный и не самый влиятельный – им нужен был самый человечный.

–– Вот, – Лиза ткнула пальцем в одно имя. – Юлия Рейнхардт. Старший администратор баз данных. Сорок два года. Работает в «Эвридике» с момента основания. Никаких громких публикаций, никаких интервью. Идеальная серая мышь.

Женщина с невыразительной внешностью и такой же невыразительной карьерой. Такие люди обычно оставались незамеченными – идеальные винтики в любой системе. Но иногда именно винтики знали больше всех.

–– Почему она? – спросил Марк.

–– Потому что я проверила её профиль в социальных сетях, пока ты был в библиотеке. Она состоит в группе поддержки для родителей детей-инвалидов. Её дочь больна муковисцидозом. Редкое генетическое заболевание.

Она произнесла это с торжеством диагноста, нашедшего ключевой симптом. Муковисцидоз. Неизлечимое генетическое заболевание. Мать, которая каждый день борется за жизнь своего ребенка, работая в месте, где решают, кому жить, а кому умереть. Идеальный конфликт. Идеальная уязвимость.

–– Идеально, – кивнул он. – Она каждый день видит, что такое настоящее генетическое проклятие. И она работает в месте, где решают, кому жить, а кому умереть. В её душе должна идти война.Марк посмотрел на Лизу с уважением. Она думала наперёд.

Он представлял себе эту женщину – Юлию Рейнхардт. Днем она обслуживала базу данных, где люди превращались в строки кода с пометками "годен/не годен". Вечером она возвращалась к дочери, чья жизнь была воплощением того, что система "Эскулапа" считала браком. Эта внутренняя борьба должна была истощать ее.

Они разработали простой, но рискованный план. Лиза, как женщина, должна была подкараулить Юлию возле её дома, вдали от камер наблюдения «Эвридики». Поговорить с ней. Попытаться достучаться.

Риск был огромным. Они не знали, как отреагирует Юлия. Крикнет? Позовет помощь? Или, что хуже, сразу сообщит в "Эскулап"? Но другого выхода не было. Иногда для спасения жизни нужно было провести опасную операцию без гарантий успеха.