Polaroid. Что видит то повторяет

Глава 1: Первый Созерцатель

Мир лежал в колыбели вечного утра. Не было ещё имён не только у существ, но и у явлений. Солнце, ещё не знавшее своего имени, изливало ровный, молочно-жемчужный свет на сырую, тёмную землю. Луна, бледный призрак на ясном небосводе, не соперничала с ним, а лишь смягчала его в часы, назвать которые словом «ночь» было бы слишком громко. Это было время безвременья, где единственным ритмом было медленное дыхание океана, чьи бескрайние, серо-стальные воды омывали пустынные берега из чёрного вулканического песка.

По этому берегу, под свинцовым светом незаходящего светила, брел Первый Созерцатель. Он не был соткан из плоти в нашем понимании; его форма была подобна столпу тумана, сквозь который мерцали зарницы первых мыслей. Он был духом, обретшим форму вопрошания, и его одинокие блуждания были немым диалогом с миром, который ещё не научился отвечать.

Однажды, опустившись на колени у самой кромки прибоя, он зачерпнул воду в ладони, сложенные чашей. Ветер, вечный скиталец тех эпох, на мгновение затих, и вода в его руках успокоилась, став идеальным, неподвижным зеркалом. И он увидел. Увидел не просто смутные черты, а лик, подобный его собственному, но преломлённый, отстранённый. И этот лик смотрел на него из глубины водяной тюрьмы. Не глазами – их ещё не было, – но всем своим существом. И в безымянном сознании Созерцателя, как первая молния в предгрозовом небе, вспыхнул вопрос, обжигающий и неизбежный: «Кто я?»

Он часами сидел у воды, вглядываясь в собственное подобие, пытаясь нащупать невидимую грань между тем, кто смотрит, и тем, кого видят. Его пальцы, едва обретшие форму, касались поверхности, и отражение делало то же самое, но между ними всегда оставалась тончайшая плёнка реальности, непреодолимая и холодная. И тогда ветер, этот посланник изначального хаоса, всегда возвращался. Он набегал с просторов океана, покрывая водную гладь рябью бесчисленных морщин, и стирал изображение, оставляя Созерцателя наедине с мучительным чувством утраты чего-то, что он едва успел познать. Это рождало в нём невыносимую тоску по чему-то постоянному, по островку стабильности в вечном потоке становления.

И тогда он покинул непостоянный берег и углубился в молодые, ещё низкие горы, сквозь которые пробивался едкий пар фумарол. Там, среди застывших потоков базальта, он нашёл его – Камень Чёрного Небытия. Это был не минерал из недр земли, а осколок той абсолютной, беззвёздной ночи, что предшествовала миру. Он был тяжелее любого гранита, холоднее льда, и его поверхность, отполированная самим падением сквозь пустоту, была абсолютно гладкой, непроницаемой для ветра и света. Созерцатель потратил неведомое количество циклов света и тьмы, полируя его ребром кости исчезнувшего существа, чей прах давно смешался с чёрным песком. И когда работа была окончена, он поднял камень и увидел. Увидел себя не искажённым рябью, не мимолётным, а зафиксированным. Чётким. Отделённым от мира.

Так, в грохоте первородного океана и в безмолвии чёрных скал, родилось первое зеркало. Не для тщеславия. Не для магии. А как скальпель, предназначенный для вскрытия тайны собственного «я».

P.S. Первый грех – не непослушание, а самопознание. Увидев своё отражение, мы навсегда разделили мир на «я» и «не-я», обрекая себя на вечное одиночество и поиск утраченной целостности.

Глава 2: Камень, Кровь и Вопрос

Созерцатель не расставался с Чёрным Камнем. Он носил его на груди, привязав лентой из прочной лианы, и эта ноша стала частью его существа, его личным гравитационным центром. В пещерах, освещённых лишь бледным свечением грибов, он вёл долгие, односторонние беседы со своим отражением. Он спрашивал его о природе ветра, о смысле смены света и тьмы, о тайне жизни, пульсирующей в горячих источниках. Но отражение молчало. Оно лишь в точности повторяло движение его губ, жесты его рук, и в этой немой, идеальной мимикрии зрело семя безумия.

Однажды, в порыве ярости, рождённой отчаянием от вечного молчания собеседника, он ударил по холодной поверхности камня. Острый, как лезвие обсидиана, край рассек его ладонь – ту самую, что когда-то зачерпнула воду океана. Капли, тёплые и алые, упали на непроницаемую гладь. И случилось чудо: кровь не растеклась и не испарилась. Она впиталась в камень, как вода в сухую почву, оставив после себя лишь тёмный, пульсирующий рубец. И на его глазах отражение изменилось. Теперь в глубине его безглазых глазниц было не просто вопрошание, а знание. Древнее, холодное и бездонное. И ужас.