Рыбка

Я сидел  в папином кресле. Знаете, такое состояние, когда уже и не плачешь, не кричишь от боли, а просто существуешь в вакууме. Наверное это и есть принятие, или смирение. Батя словно был ещё тут, – этот его запах, смесь «Олд Спайса» и старой кожи.

И только тишина убеждала в обратном. Отец всегда был чем то занят. Он был живым генератором шума, даже когда спал, его храп не оставлял беззвучию ни малейшего шанса.

А сейчас в квартире царила тишина.

Не пустая, а густая, налитая воспоминаниями до краев. Я залип в выключенный телевизор, потому что включать его было бы еще страннее. Ждал, что отец вот-вот войдет и спросит: «Чего уставился?» Но он не входил.

Полез за сигаретами в карман куртки, а нащупал там «рыбку». Его складной ножик. Думал, потерял давно, ан нет. Лежал себе, как ни в чем не бывало на дне ящика с рыболовными снастями. Гладкий такой, отполированный пальцами. Отец его вечно вертел, когда о чем-то думал, смотрел в окно, и взгляд у него становился отрешенным, будто он видел что-то далекое и не очень доброе. Я сжал его в ладони, и в горле снова встал тот самый противный комок. Сунул нож в карман джинсов. На память.

И тут с кухни: «Сынок, иди сюда».

У меня аж поджилки затряслись. Его голос. Никаких сомнений. Я – трезвенник, и в чудеса не верю, но тут: я готов был поклясться что это он.

Следом на кухне что-то противно скрипнуло.

Пригляделся. Ничего, лишь ветер качал занавески.

«Мда Колян, крыша-то съезжает . Нервы. Надо завязывать с валерьянкой на спирту».

Я снова полез в карман и выудил оттуда распечатанную пачку Мальборо.

– Алё! Ну чего ты вечно вошкаешься? – опять с кухни, уже с легкой брезгливостью, мол, сколько можно ждать. – Чайник кипит уже! Иди помоги.

«Вошкаешься»… – словно гром среди ясного неба. Это было его слово. Батя всегда его ввертывал, стоило мне едва заставить его ждать. «Не вошкайся там!» – мог сказать, если я долго завязывал шнурки. «Перестань вошкаться!» – если я минутку не мог найти ключи. Оно впилось в меня сейчас, как заноза, такое живое и точное, что сердце сжалось так, что аж дурно стало. Дикое, слепое желание броситься на кухню, туда, откуда доносился голос, сжало все мышцы. Ноги сами по себе напряглись, чтобы сделать этот рывок. Но меня удержала простая и страшная мысль, вставшая костью в горле: «Но он же умер. Я сам видел. Это не может быть он…». Я медленно, как во сне, повернулся к дверям. Темнота. Только светодиод от микроволновки вдалеке мигал зеленым глазом.