Месть Клитемнестры

Глава 1

Порой я слышу в коридорах дворца плач убитых детей. Однажды я сказала об этом мужу. Но он ответил, что это подвывают лисицы на склоне под стенами цитадели да визжат свиньи. Он не любит, когда ему напоминают о преступлениях, совершенных членами его семьи. Однако убиенные дети молят о справедливости. Я слышу их всхлипывания и шепот и строю планы.

Мой муж ведет войну в чужих землях. Как это естественно – править вместо него, а не прислушиваться из тени к тому, как он вершит наши судьбы. Я отпраздную возвращение мужа. Но его в трапезной зале не будет.

Возвращение в родные стены… С него началась череда преступлений его семьи, оно же и положит им конец.

Отец моего мужа, Атрей, замыслил злодеяние, с которого и начались все наши беды. За долгие годы это преступление прочно укоренилось в моем сознании, будто я сама присутствовала при нем. Я слышала эту историю от Фиеста, Атреева брата. Он рассказывал ее вновь и вновь в часы пьяной бессонницы, а также когда кричал и ходил во сне. Фиест и Атрей связали себя узами взаимной ненависти, и Фиест считал их неразрывными. Источником их вражды стал, конечно же, микенский трон. В таких обстоятельствах неудивительно, что Фиеста охватило дурное предчувствие, когда Атрей вдруг пригласил его после изгнания в Микены на пир в знак примирения. Но кто не рискует, тот не выигрывает.

Место действия: зал во дворце Атрея. В очаге потрескивает огонь. Помимо этого не слышно ни звука – нет ни певцов, ни акробатов, ни гостей на празднике в честь возвращения Фиеста, только суровый хозяин восседает на своем месте, да за отдельным столом – мальчики. Один – восьми безрадостных зим от роду, а второй, съежившийся от страха, – шести.

Губы Атрея искривляются в редко появляющейся у него улыбке.

– Наполни чашу моему брату.

Раб поднимает крышку трехногого котла, выпуская запах варева, чем-то напоминающий свиной, и несет дымящуюся чашу Фиесту.

Фиест прикладывает край чаши к губам и заливает в себя похлебку. Непонятное варево с плавающими на поверхности кружочками жира обжигает ему пищевод. Он отрыгивает и выносит свой вердикт:

– Отвратительно. Но с тех пор, как ты отправил меня в изгнание, я знавал вещи и похуже больного живота.

Улыбка не озаряет глаз Атрея.

– Довольно ссор, Фиест. Наша семья воссоединилась и стала крепче, чем когда-либо. Я тут думал: может, ты перестанешь рваться на мой трон, если я поставлю тебя во главе войска? Будешь владеть вторыми по величине землями после моих.

Фиест чешет затылок, пожимает плечами.

– Надо подумать. Похлебки не отведаешь, Атрей? А твое потомство? Судя по виду твоего младшего, он привык к двойным порциям, а то и к тройным и дочиста вылизывает котел.

Младший мальчик встает и спешит к очагу с пустой чашей.

– Сядь, жадный ты паскудыш! – гаркает на него Атрей. – Поешь, когда я скажу.

Мальчонка, весь пунцовый, тащится обратно за стол. Брат тычком локтя в ребра заставляет его перестать шмыгать носом.

Пир, совсем не похожий на пир, продолжается. Атрей посасывает пропитанный оливковым маслом хлеб, и его сыновья делают то же самое. Оба мальчика и оба мужчины разом поднимают взгляды на балкон, откуда до них доносится звук шагов и шуршание многоярусных юбок, напоминающих оперенье летящей птицы.

– Аэропа, шпионишь, сука, – ревет Атрей, и птица – его царица-жена – отшатывается назад. – Спускайся сюда и покажи моему брату свое гостеприимство, коим ты прославилась. Я уверен, что он по нему соскучился.

В ожидании, пока царица спустится по ступеням, Атрей с Фиестом пристально смотрят друг на друга. Кажется, проходит целая вечность к тому моменту, как алый занавес в дверном проеме распахивается и Аэропа в сопровождении вооруженного стражника входит в зал. Младший мальчик вскакивает с места и тонким голоском приветствует мать; старший из братьев хватает ребенка за руку и рывком усаживает обратно на стул. Стражник ставит за детский стол третий стул, и царица садится на него. Она сидит, опустив голову. На царице традиционный лиф, оставляющий открытой грудь – женский дар вскармливания. Но надетая под него тонкая рубашка оскорбляет похотливый взгляд Фиеста.

– Титьки она нынче прикрывает, – замечает Атрей. – Я бы заставил ее спрятать под вуалью еще и лукавое лицо, если бы оно не выдавало ее секретов. Ладно, Аэропа, неужели не поприветствуешь Фиеста? Ты бы, без сомнений, была приветливее, оставь я тебя с ним наедине.

Царица лепечет:

– Атрей, почему бы тебе не попросить аэда[1] спеть?

– Женщина, почему бы тебе не съесть чего-нибудь? Возможно, ты станешь мне приятнее, если твои кости хоть немного обрастут мясом. Что, Фиест, как тебе нравится моя жена?

– Просто говори уже, что собирался, – вместо ответа просит Фиест.

– Ох, не только мне придется что-то говорить сегодня. Тебе ведь всегда хотелось иметь то, что было моим по праву, верно, Фиест?

– Если ты имеешь в виду трон Микен, то он никогда не был твоим по праву рождения.

– Нет! – кулак Атрея с силой обрушивается на стол. – Я получил его благодаря своим заслугам. Микенцы хотели видеть на троне меня, а не тебя. Наш племянник имел глупость, уходя на войну, назвать своими правопреемниками нас обоих. Если бы мы правили совместно, то разорвали бы его царство напополам.

– На троне может уместиться только одна задница, – соглашается Фиест.

– После того как он был убит, его сторонники умоляли меня править единолично. Мы оба были чужаками в Микенах, но о тебе микенцы знали только, что ты есть. Поэтому, в этом не сомневайся, они всегда останутся верны мне. У них преданные сердца настоящих мужчин. – Атрей опорожняет кубок, выплескивая остатки в лицо жены.

Аэропа сидит, не шелохнувшись и не издав ни звука. Затем она встает и стряхивает капли с лифа. Ее младший сын начинает хныкать. Старший покусывает ломоть хлеба.

– Разве я разрешал тебе уйти? – орет Атрей, и царица падает обратно на стул. – Это ты его взяла. Шлюха! Я знаю, что ты сделала.

Он подает резкий жест рабу, чтобы тот наполнил чашу Фиеста. Фиест заставляет себя проглотить еще похлебки. Она остро приправлена. Возможно, чтобы скрыть несвежесть мяса. Но его внутренности напрягаются не поэтому. Его брат каким-то образом все-таки узнал правду.

– Это ты украла золотое руно, – обвиняет Атрей Аэропу. Ее взгляд прикован к его сжимающимся и разжимающимся пальцам. – Ты отдала его Фиесту, чтобы он надел его в день моей коронации. Из-за твоего предательства микенцы решили, что боги выбрали его, а не меня. Мы провели в изгнании долгие годы, пока мне не удалось вернуть себе трон и отправить его в изгнание. Ты что же, думала, что он отберет и тебя, а потом сделает своей царицей? Бестолковая сука. А что, Фиест, хорошо с ней покувыркался до того, как выставил вон?

Ногтем большого пальца Фиест достает застрявший между зубами кусочек хряща и смахивает его жадно кружащему по залу псу.

– Да вроде бы.

Беззвучные слезы катятся по щекам Аэропы и капают в вино. Свойственная женщинам ошибка – вообразить, что любовник должен полюбить ее в ответ, и уверовать в то, что он избавит ее от постылого супружеского долга. Некоторые женщины видят лишь то, чего сами страстно желают, возводят башни на восковом фундаменте.

– О ее распутстве мне рассказал писец, когда я застал его самого за тем, что он пытался залезть ей под юбки, – говорит Атрей. – Он видел, как вы возлежали тогда, давно, на скамье в ее тронном зале. Небось, думал, что эти запоздалые сведения его спасут. Я отрезал ему член и смотрел, как он истекает кровью во дворе.

– Нельзя обвинять человека только за попытку, – говорит Фиест.

На шее у Атрея вздуваются вены.

– Обвинять? Да если бы я знал, насколько далеко ты зашел в своем предательстве, то убил бы тебя, как только вернул себе трон, а не позволял прелюбодействовать с чужими женами в изгнании.

– Никуда я не заходил, – возражает Фиест. – Но довольно уже, хватит со мной заигрывать. Верни мне копье, и мы решим все по-мужски. Или я ухожу. Радушие твоей жены всегда доставляет мне удовольствие, но я могу согреть и другие постели.

Улыбка наконец озаряет глаза Атрея.

– Правда? Подумываешь навестить парочку старых любовниц, поглядеть на каких-нибудь беспризорных сосунков? Я всегда говорю, что мужчина должен знать своих детей. Хотя сегодня ты своих не узнал.

Фиест, хмурясь, смотрит на сидящих подле матери мальчиков. У старшего тускловатые рыже-каштановые волосы Атрея и смуглое лицо. Младший светлее – чечевица с творогом. Сам Фиест темный, как египтянин.

– Это твои отродья, Атрей.

– Агамемнон и Менелай? Никаких сомнений. Ладно, убирайся, Фиест, и похлебки прихвати.

До того как Фиест успевает дать брату презрительный отпор, его хватает стражник с мечом в руке. Фиест решает оказать сопротивление, хотя в изгнании выжил именно благодаря тому, что не действовал сгоряча. Охранник ведет его к стоящему над очагом котлу. Раб поднимает крышку. В затылок Фиесту упирается холодный бронзовый клинок, заставляя наклониться. Пар обжигает ему глаза. Его щеки раздуваются от странного, будто знакомого запаха. Фиест вглядывается сквозь клубящийся пар, издает дикий рык и падает назад, зажав рот.

Головы его сыновей приобрели янтарный оттенок. Их волосы колышутся в бурлящем бульоне, подобно щупальцам. В них путаются три пары отрубленных кистей. Они подпрыгивают в кипятке возле детских лиц, будто игриво указывая на миловидные губки и щечку с ямочкой.

Фиест схватывается со стражником в борьбе, кричит и осыпает его ударами. Он думает, что умрет сегодня вечером, что будет даже рад смерти, если только сначала прикончит брата. Атрей приговорил их обоих, устроил так, что они стали противны богам. Он начертил кровавый круг, охвативший целые поколения, круг вечного разрушения. Отцы обречены мстить за убитых сыновей, сыновья – за убитых отцов, братья будут убивать братьев, а племянники – дядьев, и так будет продолжаться бесконечно.

Когда мужчины ввергают семью в саморазрушение, женщины обязаны найти способ снять проклятие.

Глава 2

У Фиеста был еще один сын, зачатый от крестьянки в тот период, когда он снова скитался в изгнании после убийства невинных детей. Этот мальчик, Тантал, и стал моим мужем.

Мы поженились, когда Танталу было пятнадцать, а я была на три года старше его. К тому времени Фиест вернулся в Микены во главе наемной армии и окончательно сверг Атрея с его отделанного слоновой костью трона. Мои родители знали о вражде братьев, но не о том жутком ужине. Поскольку теперь Атрей был уже мертв, мне удалось преодолеть их возражения против этого брачного союза. Микены были слишком лакомым кусочком, чтобы отказаться.

Дурные предчувствия появились, только когда я забеременела.

Как любая молодая мать, я ужасно боялась, как бы что-нибудь не произошло с моим малышом. Завистливая душа могла лишить его жизни, пока он спал в колыбели. Бог мог ниспослать ему болезнь в наказание за совершенный мною по незнанию проступок. Я сомневалась в своих материнских способностях, несмотря на то что нянчилась с двоюродными братьями и сестрами, племянниками и рано ушедшими из жизни родными братьями. Больше всего я боялась безжалостных родственников в семье, где моему сыну довелось родиться.

Несмотря на то что празднества в честь его рождения прошли благополучно, я не находила себе места, пока Тантал с сыном на руках трижды не обошел вокруг очага на церемонии имянаречения. Духи, которые рыщут повсюду в поисках безымянных младенцев, теперь улетели, отчаявшись заполучить легкую добычу. Но даже когда Тантал вернул сына в мои протянутые руки, я не была уверена, что нам удастся его уберечь.

– Маленькому надо поспать, – сказала нянька, после того как гости вручили свои именинные подарки.

Я сделала вид, что не расслышала. Прижав ребенка к себе, я шагнула в толпу топтавшихся в зале сторонников – людей, принадлежавших к местной знати и некогда преданных Атрею, но теперь подчинившихся совместной власти Фиеста и Тантала. Они толклись поблизости, а повара и мясники готовились возле очага к пиру в честь имянаречения.

Тантал коснулся раскрасневшейся щечки сына.

– Ему плохо от этой жары и дыма. Нужно отправить его в детскую, любовь моя.

Конечно, он был прав. Нянька протянула руки, чтобы забрать ребенка, и я, ощутив укол ревности и сожаления, отдала его. Нас разделили впервые с тех пор, как он через муки и кровь вышел из моего тела. Ему было семь дней от роду.

Сторонники с венками парами сидели за маленькими круглыми столами, расставленными по залу. Они ели мясо и фрукты с той же неохотой, что и участвовали во всех предыдущих обрядах. Сейчас, в окружении этих людей, мне как никогда не хватало родителей. Мои мать с отцом не поехали в Микены на празднование. Отец сломал на охоте ногу, а мама еще не оправилась от очередного выкидыша.

– Попробуй кальмара, он прекрасен, – предложил Тантал, ободряюще мне улыбаясь.

Слуга поставил на стол фаршированного кальмара. Я выпрямила спину и внутренне собралась. Мои родители ждали бы от меня, что я ничем не выдам своего страха и буду вести себя царственно. Я не должна думать о мертвых детях, не должна представлять себе, как они рыдают в коридорах дворца. Я не должна думать о царевичах-воителях в изгнании: Агамемноне, Менелае и их сводном брате – трех молодых мужчинах, спасшихся во время взятия Микен Фиестом. О них, я в этом не сомневалась, думала не только я, носящая во чреве ребенка.

Отец Тантала ухватил за зад проходившую мимо молоденькую флейтистку.

– Скажи музыкантам, чтобы утихомирили свое мычание, красотка, – он угрюмо улыбался рассредоточившимся по украшенному цветами залу сторонникам. – Ну же, дамы! От ваших взглядов вода стынет. Мне кажется, я знаю почему.

Я сжала под столом руку Тантала. Неужто даже Фиесту не достанет прямоты и грубости высказать вслух то, о чем, вероятно, думаем мы все? В день имянаречения моего сына он не стал бы заявлять, что мой ребенок не единственный претендент на трон.

Фиест выпятил подбородок, и его черная борода встопорщилась:

– Размышляете о сыновьях гончара, художника и подтиралы, верно, дамы? Атрей был рогоносцем. Его сыновья могли быть от кого угодно. А Тантал настоящий царевич, и теперь у него самого появился наследник Микен.

– И царица тоже, чтобы править нами, – высказался один из сторонников.

Фиест пристально и сердито посмотрел на меня.

– Малышка Клитемнестра? Мой трон будет безраздельно принадлежать только моему сыну, и даже понюхать подушку, на которой он сидит, не посмеет ни одна девка с костлявой задницей. Скоро он научится воздавать ей ремнем за ее заблуждения.

– Если позволите, – произнесла я, не обращая внимания на начавшие пылать щеки, – боги даруют мужчинам власть, а женщинам – сыновей. Мое единственное стремление – вырастить ребенка, который стал бы мудрым правителем в этом государстве.

– Хорошо сказано, – согласился Тантал.

– Достаточно сказано, – Фиест швырнул на пол обглоданную кость, из-за чего псы с рыком вцепились друг в друга. – Так что теперь, дамы, больше никаких хмурых взглядов. Никакого перешептывания в коридорах, где, как вы думаете, нет моих ушей. Служите мне преданно, и у вас никогда не будет недостатка в землях или ренте, ваши кладовые будут переполнены. Атрей никогда не был так щедр, – он грохнул своим кубком по столу. – Что случилось с музыкой? Приведите танцовщиц!

Но даже кувыркающиеся женщины в коротких, как у мужчин, юбках не могли поднять настроения присутствующим в зале. Сторонники разговаривали так тихо и неразборчиво, что я почти не разбирала слов, кроме упомянутых раз или два имен Атреевых сыновей.

Фиест становился все пьянее. Его затуманенный взгляд то и дело возвращался к треножнику с парящим котлом в центре просторного зала, затем он усаживал себе на колени одну или двух танцовщиц и снова опорожнял кубок. На его лбу блестели бисеринки пота.

Я шепнула Танталу:

– Идем в нашу спальню, – скорее бы отгородиться дверью от этих людей.

Фиест пьяно тянул какую-то песню и ласкал бедро нубийской танцовщицы. В этот момент мы подошли к его столу, чтобы пожелать ему спокойной ночи.

– Это кто? – Фиест уставился своими налитыми кровью глазами на Тантала, будто наполовину ослепнув. – Который из них?

– Отец, это я, – ответил Тантал.

Нубийка успела отскочить в сторону, а Фиест сгреб моего мужа в свирепые объятия и заколотил сжатыми кулаками по его спине.

– Терпеть не могу твое смазливое личико, – произнес он и оттолкнул сына от себя.

Тантал обратил ко мне взгляд, полный скорби. Он намекал на то, что сегодняшней ночью мы услышим из спальни Фиеста его рев; кошмары вернутся.

Сегодня ночью во дворце будут кричать мертвые дети.

Мы вышли в широкий вестибюль с прохладным расписным полом. Ночь приглушила яркие краски настенных фресок. Обитая бронзой дверь была отворена настежь, и, пропустив нас, стражники откинули алый занавес, чтобы в зале стало не так душно.

После жара дымного очага я с удовольствием вдохнула несущий в себе успокоение воздух. Тантал приобнял меня за плечи и прижался щекой к моей щеке. Если Фиест наблюдал за нами из зала, то утром нам будет не избежать его насмешек. Но я все равно прильнула к Танталу, и мы пошли наверх.

Фиест настоял на том, чтобы наша спальня граничила с его. Нам приходилось терпеть не только его игрища с рабынями. Он нередко врывался к нам вполне осознанно, но при этом будто бы застряв в своих кошмарах. Наутро после таких ночей мы никогда не рассказывали ему о том, что он долгие часы проплакал, как младенец, в объятиях сына.

В моей груди разрасталась тоска.

– Мне надо посмотреть, как там Ифит.

Тантал потащил меня на кровать.

– Не сейчас, любовь моя. Ты только разбудишь его няню.

– Но это мой ребенок.

В ответ на мой раздраженный тон он улыбнулся:

– И самый везучий на свете, потому что у него такая мама.

Муж коснулся моих волос, которые я начала отращивать со времен девичества, когда они еще были обриты. Он вытащил гребешки и шпильки, с помощью которых служанки создали на моей голове иллюзию послушных женственных кудрей, и от того, как их кончики щекотали мне шею, я снова ощутила себя девчонкой.

Мы слишком устали, чтобы раздеваться, и легли прямо в праздничных одеждах – Тантал в длинной тунике, а я в многоярусных юбках и кофточке с коротким рукавом. Еще совсем недавно моя мать руководила нашими свадебными торжествами, а мы стыдливо изучали друг друга, одновременно познавая себя в первые брачные ночи. После того как Мать Тейя благословила мое чрево, мы стали бояться навредить цветущему семени. А теперь, в нашу первую ночь после моего освобождения от бремени, все мое тело начало нестерпимо ныть от одной только мысли о том, чтобы предаться любви с Танталом.

Его пальцы скользили вверх и вниз по моей руке, и вдруг его прикосновения сделались отвлеченными, как у Фиеста с танцовщицами.

– Мне страшно, Клитемнестра.

Я застыла. Мой спокойный муж редко чувствовал приближение опасности.

– Почему?

– Отец. Я не в силах ему помочь.

Я могла бы его успокоить – чем повредила бы моя ложь? Но никто не в силах избавить Фиеста от его прошлого.

– Ох, Тантал. И как тебя угораздило родиться в такой семье?

В первую брачную ночь мне открылась степень порочности моих новых родственников. Сбежав со свадебного торжества, Тантал собрался с духом и развязал мой пояс. И тут к нам в спальню с воем ворвался его отец. Мне казалось, я прождала целую вечность, брошенная и потрясенная, пока мой муж провожал пришедшего во сне Фиеста обратно в постель.

Когда мы снова улеглись в объятия друг друга, желание пропало, и мы проговорили, зябко прижимаясь друг к другу, до самого утра. Тогда Тантал впервые рассказал мне о том нечестивом ужине и долгих годах, которые Фиест провел, собирая армию для взятия Микен. Атрей пал не от Фиестова копья, но все же пал, и Фиест послал за Танталом, чтобы уберечь его от изгнанных сыновей Атрея.

И теперь мы произвели на свет еще одного ребенка в этой семье.

– Мы будем оберегать Ифита, – сказал Тантал, разглядев мои мысли, словно они были фресками на стене. – Мы будем править Микенами вместе, ты и я, даже если сторонники этого не одобрят. Из нас двоих получится замечательный царь.

Его слова меня взволновали. Тантал был так юн и улыбался мне своими доверчивыми темными глазами. Он был мне как любимый брат и дорогой сердцу питомец. Как разумно поступил Фиест, вспомнив о нем спустя четырнадцать лет. Фиест рассчитывал на то, что молодость и скромность Тантала помогут ему обезоружить сторонников. На то же рассчитывала и я.

Мой муж так и уснул, держа меня за руку и переплетя свои пальцы с моими. Мне было видно, как на его безбородых щеках трепещут ресницы. Где-то во дворце завизжала женщина и засмеялся мужчина – сторонники развлекались с рабынями, по мере того как над дворцом сгущалась ночь. В остальном все было тихо, только посапывал во сне Тантал.

Я встала с кровати и укрыла плечи мужа. Какое тяжкое бремя несли эти плечи! Мальчику, которому еще не исполнилось и шестнадцати и который воспитывался матерью в пастушьей семье, выпало на долю защищать государство и нашего беспомощного ребенка от кружащих стервятников. Мы исполним этот долг вместе.

По щекочущим ступни мягким коврам я подошла к окну и села. Сквозь узкий проем виднелся пик Арахны – более высокой из двух гор, стоявших по обе стороны от акрополя и известных под общим названием Лоно Матери.

– Матерь Тейя, – прошептала я, – не обнимай пока никого из своих детей.

Порывистый ветер овевал поросший кустарником склон. Где-то за пределами крепости из темноты раздался вопль, высокий и протяжный, будто потусторонний. Он прозвучал трижды. Лисицы или Матерь Тейя плачут по своим детям.

Трое убитых сыновей Фиеста, непогребенные и неупокоившиеся. Трое сыновей Атрея, в свою очередь жаждущие отмщения за свои беды. Это должно наконец закончиться. Я должна остановить колесо возмездия, вбив отлитый из воска клин. Фиест мог бы начать глумиться надо мной за такое проявление честолюбия, «царь с красивыми грудями». Лучше бы ему называть меня матерью сына.

Бросив последний взгляд на мирно спящего мужа, я прошла через спальню и открыла дверь. Ифита я бы не побеспокоила. Мне просто нужно было услышать его дыхание, увидеть его сонное личико, выглядывающее из пеленок. Коснуться его губок нежнейшим поцелуем.

Стражники редко проходили по верхним этажам дворца, но сегодня они неслышно скользили по коридорам, настороженные, словно ласки. Необходимая мера предосторожности, подумала я, – благодаря щедрости Фиеста в отношении вина между гостями, оставшимися ночевать во дворце на время празднеств, уже вспыхнуло несколько драк.

Фиест, несмотря на мои протесты, настоял на том, чтобы устроить комнату Ифита в дальнем конце жилых помещений, чтобы плачущий младенец не будил его среди ночи. Из жалости к Фиесту я не стала возражать. По пути к детской мне время от времени встречались сторонники в малиновых плащах, хотя большинство из них сегодня должны были спать в зале. Лица некоторых были мне знакомы; кое-кто из них избегал смотреть на меня. Я никого не замечала и постаралась отогнать от себя воспоминания о грубости Фиеста, проявленной им на глазах у этих людей на празднике имянаречения.

Один сторонник, шедший опустив голову, чуть не врезался в меня. Встретившись с моим взглядом, он моментально отвел глаза, в которых проскользнуло что-то неясное, и пробормотал:

– Прошу прощения.

Я прошла мимо. Я была царицей Микен, а также дочерью царя. Этим людям могло быть не по нраву новое правило, но боги дозволили. Смертные должны принимать волю бессмертных.

– К вашим услугам, дамочка, ой, то есть царица, – со смешком произнес другой сторонник, встретившийся дальше по коридору. Он угоднически покивал.

Донесшийся из зала взрыв хохота заглушил мой упрек. На балконе над очагом я собиралась ускорить шаг. Теперь же я вышла из скрывавшей меня тени у стены и остановилась возле перил, как когда-то Аэропа в день того ужасного пира. Я вгляделась в происходящее в зале через тонкую пелену дыма над вечно горевшим очагом.

Столы были опрокинуты. На полу валялась растоптанная пища. У прикрытого занавесом входа столпились сторонники. Еще больше их окружило Фиеста. Они скандировали его имя и толкали друг друга, чтобы лучше разглядеть. Фиест держал над головой огромный серебряный рог и пьяно балансировал на одной ноге. Вместо того чтобы совершить возлияние богам, он направил содержимое священного рога себе в рот. Похоже, он не понимал, что делает. Его качало, как гнилое дерево, и завалиться ему не давали постоянно хватавшие и поддерживающие его руки сторонников.

Почувствовав болезненный укол жалости, я отвернулась. И это царь? Ну хотя бы спать сегодня будет крепко, потому что на сновидения у него не останется сил.

Больше до самой детской мне никто не встретился. Возле двери стояли двое стражников и, склонив головы друг к другу, перешептывались: «…Богами… покинуты…» При моем приближении их головы вскинулись, а глаза бестолково заморгали. Без единого слова они тихо растворились в коридоре.

В любом другом случае я велела бы им остановиться, объясниться и выказать мне почтение. Но сейчас я распахнула дверь, смазанную смолой для отпугивания злых духов. Привыкать к темноте комнаты не требовалось. Я могла бы дойти до колыбели даже с завязанными глазами.

Спеленатый Ифит лежал неподвижно. Внутри у меня все сжалось. Я коснулась его щечки, и мой вздох почти заглушил его сонное воркование. Мои страхи улетучились, как вино из кубка Фиеста.

В своей постели простонала и пошевелилась няня Ифита.

– Спи, спи, – сказала я ей.

Придвинув скамью к колыбельке, я села полюбоваться своим малышом. Было ли во всем мире, даже среди богов, существо прекраснее? Но подобные мысли гневят бессмертных, и от них следует отказаться.

– Гадкий мальчик, – произнесла я, хотя сама не смогла сдержать улыбки, поскольку, конечно же, так не думала.

Мне очень хотелось распеленать Ифита. Во время коротких часов бодрствования он уже пытался вытащить из пеленок ручки, когда видел мое лицо или слышал позвякивание моих украшений. То, что он мог узнавать меня так рано, говорило о блестящем уме. А то, как он разглядывал висящее у меня на шее и качающееся на шнурке кольцо с печатью, предрекало его врожденную способность чувствовать власть. На этом кольце – свадебном подарке Тантала – были выгравированы заступницы Микен: львицы-близнецы Матери Тейи. Они стояли по обе стороны от алтаря, над которым свернулась змея, символизирующая мое перерождение в мужнином доме.

Я подняла руку, чтобы пощупать золотое кольцо. Мои пальцы коснулись кожи. По-видимому, шнурок развязался, когда я лежала рядом с Танталом.

В коридоре закричала женщина.

Я вскочила на ноги и подхватила Ифита. Няня скатилась с кровати и потянулась к ребенку.

Я отвернулась от нее.

– Иди посмотри, что происходит.

Она приоткрыла дверь.

– Это сторонники. Со служанкой. Мне кажется, они собираются… собираются…

Я с отвращением распахнула дверь и поспешно вышла в коридор, нянька последовала за мной.

– Немедленно отпустите ее!

Трое сторонников, пытавшихся затащить в спальню извивающуюся рабыню, замерли на месте. Один из них ухмыльнулся и произнес:

– Да просто решили немного развлечься.

Непочтительность обращения поразила меня.

– Ты что, пьян, раз позволяешь себе говорить со мной подобным образом?

В этот момент Ифит решил разразиться громким плачем.

– Дай своему ребенку сиську, женщина, – брякнул сторонник, – если не хочешь пойти с нами.

Его сообщник пристально посмотрел в темный коридор.

– Панов уд! Пора уже.

Раздался звук шагов – к нам кто-то приближался. Прежде чем я успела разглядеть, кто идет, сторонники бросили свою жертву. Тот, что очень грубо разговаривал со мной, схватил меня за плечо и впихнул в детскую. Он захлопнул дверь у меня за спиной как раз в тот момент, когда няня хотела ринуться за мной следом. Я услышала, как кто-то ударил ее, раздался глухой удар об пол.

Ифит голосил во все горло. Я прижала его к себе слишком крепко и хорошо это понимала, но мои мускулы свело. В коридоре открывались и захлопывались двери. Был слышен скрежет мечей.

В себя меня привел рык какого-то мужчины. Я положила Ифита в колыбель и придвинула к двери нянькину кровать. Она была слишком легкой, чтобы послужить преградой, – всего лишь натянутая на деревянную раму воловья кожа. Я в отчаянии оглядела комнату. Какая еще есть мебель? Стол. Скамейка на трех ножках. Я водрузила их на кровать, поверх перевернутого стола взвалила сундук, а рядом с ним поставила колыбель.

– Папа придет, – прошептала я своему ревущему в колыбельке ребенку. Я прижала его к груди. – Дедушка придет.

Я представила себе Фиеста в зале, как он в окружении толпы сторонников покачивается на одной ноге и поглощает предназначенное для богов вино. В этом посягательстве не было ничего неожиданного: сторонники планировали бунт. Я представила себе мужа, просыпающегося в нашей кровати, мальчика-пастушка Тантала, ни разу в жизни не бывавшего в бою. Ох, только бы они не причинили ему вреда! Пусть свергнут Фиеста и оставят на троне одного только Тантала.

– Папа придет, – рыдание застряло у меня в горле.

Что-то ударило в дверь. Дерево треснуло, кровать отбросило. Снаружи донеслось приглушенное ругательство.

Я отскочила назад, спрятав Ифита между собой и стеной.

Еще один удар. Отлетела скамья. Она откатилась к нам. Третий. Дверь раскололась. Колыбель, сундук и стол с грохотом рухнули на пол.

В комнату ворвался мужчина. Даже в тусклом свете ламп, проникавшем из коридора, было видно, что его лицо и латы блестят от крови. В несколько больших шагов он подошел ко мне.

– Тантал? – услышала я собственный голос.

– Мертв, – его мускулистые руки протянулись ко мне. Он оторвал от моей груди Ифита. Его голос, заглушаемый моими воплями, прозвучал хрипло. – У меня не было выбора.

Не было выбора. Время и мое сердце остановились.

Он взял моего малыша за спеленутые ножки. Ифит задохнулся в неистовых рыданиях. Я бросилась на мужчину. Он, наверное, был из гранита. Каменной ладонью он толкнул меня в лицо и швырнул на пол.

– Отвернись, – велел незнакомец.

Он замахнулся моим ребенком, будто тот был метательным снарядом, а несокрушимая стена – бескрайним, пустым небом. Я попыталась встать. Руки и ноги не слушались, я повалилась вперед.

Не стану описывать звук, который я услышала потом, хотя во сне я постоянно слышу его снова и снова. А дальше остались только женские крики, мои.

Глава 3

Я лежала в незнакомой мне кровати; должно быть, кто-то отнес меня сюда. Ночь прошла, а возможно, две или три. Я свернулась калачиком. Быть может, у меня получится свернуться так плотно, что я исчезну и никто и никогда меня не дозовется.

И каждый раз раздавался голос какой-то женщины:

– Поешьте чего-нибудь. Выпейте. Вам надо сесть.

Время от времени, мои губы смачивались вином, а в рот совали ячневую кашу. Я позволяла ей стекать по подбородку.

– Говорят, вы были благоразумной дамой, – настаивал голос, – так соберитесь с силами.

«Оставьте меня в воспоминаниях о моем ребенке, – беззвучно ответила я этому голосу. – Оставьте меня с моими кошмарами».

Однажды порыв ветра колыхнул покрывало на кровати, и дверь комнаты открылась. Заговорил какой-то мужчина, резко и быстро. Был ли это стражник, раб или сын Атрея, мне было все равно, хотя последнему я должна была бы вырвать сердце. Я, конечно же, понимала, что мой мир разрушили именно они, сыновья Атрея.

Он спрашивал, готова ли я.

– Дайте мне еще несколько дней, – ответила женщина ласковее, чем обращалась ко мне, – пожалуйста.

– Чем быстрее мы с этим закончим, тем лучше, – огрызнулся мужчина.

А в другой раз я услышала, как Тантал шепчет мне на ухо: «Отвернись». Чьи-то пальцы погладили мою руку. Я открыла глаза и увидела, как надо мной ритмично двигается убийца моего ребенка в окровавленных латах. «Гименей, о Гименей», – запел хор детских голосов. Я отвернулась и заплакала.

– Фу ты, госпожа. От слез никогда не было толку, – произнесла женщина. – Пора идти мыться.

– Уберите его от меня, – рыдала я. – Я чувствую его запах.

Она сгребла меня в охапку, деловито, как мать, но без подобающей нежности. До этого момента я так ни разу и не видела эту женщину. Она была чуть старше меня, с узким лицом, узкими бедрами, и все у нее было узким, а лицо было не добрым и не злым. Она взяла с прикроватного столика килик[2], приставила его край мне ко рту и приподняла подбородок, заставив проглотить кислое вино. Отломив несколько кусочков пирога с тмином, она пропихнула их мне в рот.

– Так сойдет, – сказала она. Обхватив за плечи, она повела меня к стоявшей в центре комнаты глиняной ванне и опустила в прохладную воду.

Мне должно было быть стыдно от такой слабости; моя реакция была неестественной – я не думала о том, что должна жить и совершить возмездие. Согнув колени, я заскользила спиной по гладкой поверхности ванны, пока лицо не оказалось под водой. Женщина подтянула меня выше, просунув руки мне под мышки. Я снова соскользнула вниз. Она вытащила меня. Я соскользнула.

Так и продолжалось, пока она не попыталась вытащить меня из ванны. Я напряглась и сделалась как каменная – это легко, – и тогда она выбежала в коридор. Ее крики стихли, когда моя голова погрузилась под воду, и вода залилась мне в рот и ноздри.

Тело отказалось мне повиноваться, а может, боги хотели, чтобы я жила, потому что горло перехватило. Я могла только плакать от бессилия, и слезы мои были столь же бесполезны, как капли дождя в Эгейском море.

Какой-то человек, вовсе не бог, вытащил меня из ванны и, как ребенка, отнес обратно на кровать. У него были широко раскрытые голубые глаза и похожее на полную луну лицо; я посмотрела на него со всей своей ненавистью к этому миру. Он заморгал и опустил взгляд на мой голый живот. Щеки его сделались ярче золотисто-рыжих волос. Он отвернулся.

– Она поправится? – спросил мужчина.

– Должна, – ответила женщина. – Господин, разве вы не…

– Ой, прошу меня извинить! Надо идти, – мясистая спина мужчины напряглась, как будто он собирался снова на меня взглянуть. – Если вы в порядке, госпожа.

У меня в горле забулькал смех, тело затряслось, и он поспешил уйти. Выходя из комнаты, он споткнулся, зацепившись мыском. Все стало пугающе понятно, будто я вылупилась из кокона, из удушающей темноты. Я знала, кто этот человек и что меня ждало сегодня.

– Я в порядке! – хрипло выкрикнула я, хотя к этому моменту он, возможно, был уже внизу и успел наполовину пересечь двор. – А ты струсил! – Я встала, и с меня закапала вода. – Это ведь плохо, Елена? Мой жених увидел меня обнаженной.

Женщина уставилась на меня.

– Меня зовут не Елена, а Гармония. Идемте, я вытру и смажу вас.

Я вытянула руки, чтобы она смогла протереть их тканью.

– Глупые игры ни к чему, сестренка, не сегодня. Поторопись и одень меня. И пообещай, что не будешь строить ему глазки во время свадебного торжества.

Она молча вытерла меня.

Я придержала волосы, пока она втирала душистое масло мне в шею и плечи.

– Должна признать, я надеялась, что Тантал окажется симпатичным, но мы, женщины, должны любить своих мужей независимо от этого. Ох, мне правда хочется, чтобы ты поехала со мной в Микены.

Она подвела меня к столу, уставленному шкатулками из слоновой кости. Я коснулась одной из этих маленьких коробочек и отдернула руку.

– Откуда это все?

– Из вашей прежней спальни. Садитесь, госпожа.

Она, конечно, лгала. Мама сочла бы такие шкатулки чересчур экстравагантными для незамужней девушки. Я опустилась на скамью и закрыла глаза, пока открывались и закрывались крышки этих шкатулок, выпуская резкий запах пудр и красок. Кисть трепетала на моем лице, грудях и руках. Я не понимала, сплю я или нет. Если бы эта… эта особа, которая, похоже, все-таки была не Елена и которая назвала себя Гармонией, не останавливала свою работу, чтобы поддержать меня за плечи, я могла бы свалиться со скамьи.

В какой-то момент она заколола мне волосы и подняла на ноги. Она спрятала мои ноги под тяжелыми юбками и продела мои руки через рукава кофточки. Тело мое было ватным, неподатливым. Она водрузила мне на голову венок из цветущего мирта.

Дверь распахнулась, и в комнату ворвалась стайка служанок – некоторые смутно знакомые, остальные совсем чужие.

– Вы принесли украшения? – спросила у них женщина.

Служанка протянула ларец и подняла крышку, чтобы женщина вытащила несколько предметов. Я стояла неподвижно, как наряжаемый жрицей идол – отрешенная, равнодушная, – пока женщина не повесила мне на шею золотое кольцо с печаткой. Я схватила кольцо, провела пальцем по вырезанному изображению печати. Две львицы по бокам, передние лапы на алтаре… свернувшаяся змея – символ перерождения… перерождения в доме мужа. В доме Фиеста.

Тантал, красивый мальчик-пастух, подарил мне эту фамильную ценность в день нашей свадьбы, чтобы подтвердить ею власть царицы Микен.

Я вдавила печать себе в грудь и пожелала, чтобы Матерь Тейя засвидетельствовала клеймо вдовы, у которой убили ребенка. «Помести моих любимых в свое сердце, Хозяйка черной земли. Не оставляй их смерть безнаказанной. Отомсти за них, Матушка. Отомсти за меня».

Но львицы Матери Тейи были больше, чем просто символом моей власти. Они охраняли цитадель, какой бы правитель ею ни правил.

Моя рука опустилась. Женщина, Гармония, взяла меня за нее и повела в коридор. За нами пошли и служанки.

Стражники совершали обходы жилой части дворца, как делали это в ту ночь, когда я ушла от своего спящего мужа проведать ребенка. На один душераздирающий миг я подумала, уж не повернул ли Зевс время вспять, чтобы даровать нам второй шанс. Некоторые люди говорят, он изменил ход солнца ради Атрея, когда Фиест захватил власть в первый раз. Другие же это отрицают и заявляют, что с неба капала кровь. Но боги редко берут на себя такие хлопоты ради сложностей, возникших у смертных.

Мы спустились вниз, к примыкающему к залу портику, и я вспомнила, как мы с Танталом шли в здесь в противоположном направлении после торжества в честь имянаречения нашего ребенка. Я до сих пор ощущала тепло его руки у себя на плече, слышала едва уловимый аромат розового масла. Но прекрасный Тантал сгинул, став всего лишь тенью, призраком. Его больше не было. И не было Ифита, который был мне дороже воздуха в легких.

Я вырвала руку у Гармонии и бросилась бегом мимо пары стражников, стоявших на портике возле кроваво-красных колонн. За ними во дворе солнце сияло так ярко, что я приняла куски белой материи на полу с ярким орнаментом за игру света. Позже я узнала, что несколько преданных сторонников сражались за нас в ночь резни и их кровь еще предстояло оттереть с пола. Но большинством погибших защитников оказались рабы: мужчины, женщины и маленькие дети, вооруженные палками.

Я остановилась возле алтаря заступницы Афины – копии того, что стоял во дворе у моего отца. Эту копию я заказала, когда только приехала в Микены. В алтаре имелось три ниши с низкими колоннами, вокруг которых любил обвиваться змей Агатодемон – наше материальное проявление доброго духа домашнего очага. И он был там: спал в тени центральной ниши.

– Заступница не покинула меня, – прошептала я. – Агатодемон меня не оставил. – Однако эти заступники не уберегли нас в ночь кровопролития.

Гармония взяла меня за руку ласково, но твердо и повела в сторону зала. Я обернулась через плечо. Блестящая голова змея повернулась в моем направлении, глаза его открылись, и я подумала, что мои заступники всё же помнят обо мне.

Двум прислонившимся к колоннам портика стражникам было интереснее строить глазки моим служанкам, нежели выяснять, имеется ли у нас разрешение на проход в мужское святилище. Бронзовую дверь в вестибюль украшали гирлянды, оставшиеся еще с празднования дня рождения Ифита. Неужели ни у кого не возникло мысли снять их? Один из стражников открыл дверь. Я заходила в зал с таким ощущением, будто падаю в пасть зверя.

– Для чего вы привели меня сюда? – спросила я Гармонию и сама удивилась тому, что слова вообще слетают с моих губ.

Она безжизненно ответила:

– Потому что так велел царь.

Царь. Меня словно чем-то ударили, словно резко разбудили ото сна. Фиест выжил? Но такого быть не могло. В Микенах новый царь. Волк, шакал, детоубийца. Неужели я по-прежнему оставалась царицей?

– Ничего не бойтесь, – сказала Гармония, и ее слова впервые прозвучали скорее как ободрение, чем как приказ.

Сжав ее руку, я шагнула в дым и жар зала. Столы были накрыты к пиру, как в прошлый раз. Куски мяса жарились на вертелах в пляшущем пламени над центральным очагом, между большими и маленькими котлами на треногах. Аромат съестного мешался с вонью, источаемой толпой плотно сидящих за столами сторонников. Они нещадно потели в своих малиновых накидках с белыми кистями.

Гармония подвела меня к помосту, где на троне восседал мужчина; на его коленях лежал золотой микенский скипетр. У меня подкосились ноги.

Кто-то из сторонников подставил руки и подхватил меня.

«Убийца Ифита, отрывающий моего ребенка от груди».

Сторонник сжимал мои руки с растопыренными, скрюченными пальцами, а вокруг засуетились служанки. Гармония обхватила меня за спину, и я оперлась на нее.

– Он убил моего малютку, – прошептала я.

Но она продолжала вести меня к нему, к чудовищу на троне. На нем уже не было окровавленных лат. По его волосатой груди тянулись бусы из золота и сердолика и ниспадали на бело-пурпурную юбку. Лоб его венчала золотая диадема. Тяжелые браслеты из каких-то драгоценных металлов обвивали его мускулистые плечи, те самые, что напряглись тогда, чтобы выхватить у меня ребенка. Он сидел с каменным лицом и вертел кольцо на пальце – видимо, доспехи для него были привычнее побрякушек.

Тишину нарушил взволнованный голос:

– Слушайте меня, благородные микенцы. В отсутствие отца этой госпожи – то есть Тиндарея, сына Эбала, – Агамемнон и я выступаем в качестве ее родственников и попечителей. Иными словами, мы, Агамемнон Атреид и Менелай Атреид, приходимся ей родственниками посредством ее злополучного брака, заключенного ею с нашим двоюродным братом Танталом, сыном Фиеста.

Агамемнон, сын Атрея, уничтоживший мою семью, сердито и с вызовом оглядел зал со своего трона. Никто не поднял глаз и не посмел встретиться с ним взглядом.

Я заставила себя переключить внимание на стоявшего рядом с помостом Менелая – человека, вытащившего меня из ванны. Наши взгляды встретились, он дрогнул, но на этот раз не отвернулся.

– Мне тяжело напоминать вам об этом, но мои дядя и двоюродный брат были узурпаторами, – произнес Менелай. – Предателями семьи. Они навлекли гнев богов на себя и на своих… свое… – он опустил голову и сглотнул, сдерживая отрыжку, – потомство. Из-за нечестивых боги вершат правосудие. Благочестивые, плачьте и повинуйтесь.

– И теперь нечестивцы лежат непогребенными. Корм для птиц, – добавил Агамемнон, – урок для всех.

– Царица, – тихо обратился ко мне Менелай, – вы в порядке?

Меня так трясло, что Гармония не удержала мою руку. Я с трудом завела эту руку за спину и зажала ее не желающими слушаться пальцами второй руки. Мои чувства были в большей мере заметны сторонникам, чем сыновьям Атрея.

Ифит, Тантал и Фиест лежали непогребенными, и Мать Тейя не могла принять их к себе. Застряли где-то между миром живых и мертвых.

Мой голос прозвучал будто из могилы, приготовленной для моих мертвых, но пустой:

– В порядке… попечитель.

Менелай поморщился, но продолжил:

– Мы намереваемся взять эту женщину, нашу родственницу, под защиту. Посему я, будучи ее попечи… ее родственником, предлагаю руку Клитемнестры, дочери Тиндарея, Агамемнону, сыну Атрея. Да подарит она нашему дому прекрасных сыновей.

Я рухнула на пол. Я бы закричала, но голос изменил мне. Сквозь квохтанье служанок я услышала слова Агамемнона:

– Видите? Она подчиняется.

Я попыталась встать. Ноги не держали.

Он добавил:

– Я тоже изъявляю согласие.

Менелай ломким голосом произнес:

– Начнем же свадебный пир.

Служанки вместе с Гармонией не то оттащили, не то отнесли меня к свободному столу возле очага и усадили на стул с высокой спинкой. Агамемнон подошел и опустился на стул напротив. Он щелкнул пальцами, приказывая рабу обслужить его. Стоящая позади меня Гармония придерживала меня за плечи. Она поднесла к моим губам килик. Возможно, в вино, которое она давала мне раньше, тоже было что-то подсыпано. Мои веки опустились еще прежде, чем шум голосов заполнил зал. Я закрыла лицо руками, локти уперлись в стол.

«Гипнос, дающий сон, избавь меня от последнего обряда этого издевательства. Ты не смилостивился во время свадебного жертвоприношения и не дал мне уйти под воду во время принятия ванны. Так избавь меня от брачного ложа и последующего возрождения».

Глава 4

Агамемнон не пришел ко мне ни в первую брачную ночь, ни в последующие. Я лежала, погребенная под своим горем, лишенная свободы во тьме могильных стен. Мои мертвые собрались возле меня. Я чувствовала их прикосновения, слышала их дыхание, шепот, лепет и плач. Они не могли понять своего странного непогребенного существования. Они не понимали, что мертвы.

Гармония омывала меня в кровати. Она заставляла меня глотать вино и говорила о женском долге и испытаниях. Я лежала молча и неподвижно, будто меня вырезал скульптор. Сколько так минуло времени, я не могла сказать. В какой-то момент мне показалось, что Гармония попыталась меня о чем-то предупредить. Агамемнон? Да, Агамемнон – он терял терпение. Он надеялся. Он не мог откладывать посещение своей жены вечно. Его жены.

Я ужасно боялась, что он войдет и увидит меня обнаженной, и поэтому стала позволять Гармонии одевать себя. Каждое утро я возвращалась в кровать полностью одетая, завернувшись не в простыни, а в воспоминания о Танталовых объятиях и молочном запахе Ифита.

Когда тело начинало болеть, я перебиралась из кровати на стул. Гармония уговаривала меня выпить вина с медом, чтобы смягчить охрипшее горло. Время от времени я притрагивалась к какому-нибудь блюду. Но не могла проглотить больше одного кусочка.

Однажды я задала неожиданный для себя вопрос:

– А на улице светит солнце?

Гармония резко отвернулась от окна. Она ответила сдержанным тоном:

– Постоянно. Жрецы приносят жертвы Зевсу и просят дождя.

Меня охватило страстное желание погулять по цитадели, пройтись по тем местам, где когда-то мы гуляли с Танталом. Каждое утро мы, взявшись за руки, бродили по террасам до тех пор, пока солнце не загоняло нас под гулкие колоннады дворцового двора.

Гармония угадала мои мысли.

– Если желаете подышать воздухом, я поговорю с царем.

Царице требуется разрешение на то, чтобы оставить свои покои? Но я была царицей Агамемнона, и, конечно, мне оно требовалось.

– Он хочет убедиться, что вы достаточно окрепли, – пояснила Гармония.

Он хочет убедиться, что я не представляю для него опасности. Хитрый, подозрительный Агамемнон. Я едва не расхохоталась над нелепостью своего положения. Я была женщиной, к тому же молодой и одинокой. Даже отец не пришел мне на выручку. Мужчины из моей родной Лаконии не могли тягаться могуществом с моими врагами здесь, в Микенах.

Тот день тянулся дольше остальных. Мысли постоянно уносили меня из заточения к знакомым дорожкам, которые я знала, как свои теперь четко проступающие на тыльной стороне ладоней кости. Разум вел меня по мощенным булыжником пандусам, мимо домов знати, советников и богов. Он нес меня через ворота Святых Львиц далеко за стены крепости, огромная высота которых когда-то вселяла в меня уверенность. Я видела себя крупинкой на склонах пика Арахны и Священной горы, неистово ищущей своих мертвых, чтобы присыпать их тела землей, сделать жертвенные возлияния – либации, совершить обряды, которые помогут упокоиться их неприкаянным, истерзанным духам.

Я встала и подошла к окну, возле которого стояла Гармония. Обратившись к безоблачному небу, я принесла безмолвную клятву: я покину свою тюрьму, но только по собственному хитрому умыслу. Не с разрешения человека, убившего моего ребенка.

– Ты не знаешь, почему он не продал меня в рабство? – спросила я.

– Царь? Но зачем, госпожа?

С ясного неба Зевса мой взгляд опустился на пик Арахны и обширные выжженные солнцем владения двух щедрых и ужасных цариц: Матери Тейи и ее дочери, чье имя не произносят вслух, – Той, что правит во чреве Матери.

– Победитель женится на царице и усиливает свои притязания на территорию. Мы, женщины, обладаем столь малым, но можем дать очень многое.

Гармония ждала, что я скажу что-нибудь еще, о чем она, несомненно, собиралась доложить своему хозяину. Так пусть услышит то, что нужно.

– Женщины дают царства и царей, – произнесла я, – отвергнет ли мое лоно семя Агамемнона или даст ему жизнь, он хочет быть уверен, что никакой мой сын не свергнет его с трона Тантала. Но для некоторых людей кровные узы не препятствие, и скипетры могут вырываться из алчных рук теми, у кого кулаки посильней.

Гармония изучала меня взглядом. Больше я ничего не сказала, и тогда она открыла дверь. За ней ждал стражник.

– День идет своим чередом, – сказала она. – Мне распорядиться, чтобы на ужин приготовили что-нибудь особенное, пока буду внизу?

Я снова уставилась в окно.

Складывалось такое впечатление, что Гармонии поручили развязать мне язык, уговорить принимать пищу и не дать себе навредить. Достичь успеха в этой роли ей мешал недостаток харизмы, но ее глаза и уши мало что упускали, а память никогда не изменяла. Она была глиняной табличкой, готовой для письма палочкой, а я, признаюсь, получала некоторое удовольствие от игры в писца. Едва уловимые признаки послушания с моей стороны побуждали ее дольше оставлять меня одну, давая мне возможность обдумать план побега. Стражник всегда оставался у двери.

В одно утро Гармония неслышно вернулась в мои покои, и ее голос вырвал меня из задумчивости. Я расхаживала вокруг стола, в центре которого стояла ваза из горного хрусталя. В состоянии легкого шока я осознала, что размышляла над тем, расколет ли эта ваза человеческий череп, если ударить с силой.

– Конечно же, с охраной, – говорила она. – Госпожа, вы ведь хотите пойти сегодня на улицу?

На улицу. Сегодня. В мгновенье ока все мои планы побега показались мне глупым способом отвлечься от своего горя. У меня было видение: я, как птица, устроилась на суку дуба под стенами дворца и увидела нас с Танталом. Мы сидели на траве под сенью дуба, укрывавшего нас от солнца. Он протянул мне инжир, и я впилась в него зубами. Мы засмеялись, как дети, какими мы и были еще совсем недавно. Я снова увидела нас обоих уже в образе гордых богов: опоясывающего Землю морями Посейдона и Матери Тейи – владычицы Черной Земли. Мы танцевали под воротами Святых Львиц, направляясь к Священной горе.

Как я могла пойти по нашим следам и позволить стражникам Агамемнона осквернить те дорогие мне места и те воспоминания?

– Вам нужно двигаться, – сказала Гармония. – Сила вам понадобится.

Моя ладонь сомкнулась, заключив в себе кольцо с печатью, свернувшуюся над алтарем змею. Поколебавшись всего миг, я прошла через покои и открыла дверь.

Сначала я мучительно ощущала присутствие Гармонии и двоих шедших по пятам охранников. Заметны ли им мои неуверенные шаги и то, как я ослабла от недостатка пищи и физической нагрузки? Но вскоре воспоминания унесли меня обратно в те безмятежные дни, когда я была еще невестой Тантала. Еще так недавно я шла по этим самым коридорам под руку с Танталом, стараясь идти уверенно, а в моем большом животе рос малыш. Лодыжки отекли и стали большими, а сердце и того больше. Оно было полно надежд.

Я чуть замешкалась в переднем дворике, примыкавшем к главному дворцовому входу с двойной колоннадой, и обратила лицо к Зевсову ясному небу. Воздух был кристально чист, как прозрачные воды источника Персеи, что бил поблизости, к востоку от цитадели. Но после первого же глотка вернулась горечь. Со мной рядом должен был идти мой юный муж, в моих руках должен был лежать ребенок. Может, боги наказывали меня за гордыню и честолюбие? По воздуху пронесся воробей – маленький посланник нашего небесного отца Зевса. Он сел на алтарь Зевса, склонил головку набок и глядел на меня, моргая своими умными черными глазками. Какое послание принес он мне, было непонятно. Я пошла дальше.