Воин-Врач IV

Глава 1. На площади

Всех нас, вернувшихся в большой зал, встретили довольно подозрительными взорами. Радомир кинулся к воспитаннику-князю, поддержав под руку, и повёл к почётному месту возле великокняжеского престола. Теперь единственному. Пока мы отсутствовали, рассадка гостей изменилась. И в зале не осталось ни единого переяславца. Куда они подевались и вернутся ли – наверняка знали Рысь, который ввалился в зал, на ходу натягивая привычное индифферентное лицо прямо поверх маски жестокого убийцы, и Ставр, который фланировал по периметру, вокруг столов и лавок, на Гарасиме. Но уточнять не было никакого желания.

Дара и Леся, сидевшие рядом, сперва заглядывали в глаза тревожно, но вопросов не задавали. Потом, когда после пары-тройки тостов хвалебной направленности со скул Всеслава почти сошли желваки, чуть успокоились. Рома и Глеб тоже ни о чём не спрашивали, хоть и поглядывали вопросительно.

– Ты, кажется, нашёл врага, что подобрался змеёй слишком близко к твоему стойбищу? – перевёл Шарукан слова отца, легендарного и, как выяснилось, прозорливого Ясинь-хана.

– К несчастью, да. И не скажу, чтобы это принесло мне облегчения, Хару, – отозвался Чародей.

– Предательство близкого – большая боль и беда, говорит отец, друже. Но каждая боль, что не убила коня, помогает ему скакать дальше и дольше, – прислушиваясь к хриплому рыку старика, проговорил Степной Волк.

– Иногда бывает, что конь не хочет больше скакать, друже. Но должен. Это – плата за то, чтобы на пастбищах этого коня его табун, кони, кобылы и жеребята, паслись и жили так, как хочет вожак.

– Табуном управляет старшая кобыла, – послушав Ясиня, ответил Шарукан. – Опыт и мудрость помогают ей. Конь, самый сильный и бесстрашный, только оберегает его от врага. Твоему табуну несказанно повезло, Слав. Бесстрашие, опыт, сила и мудрость достались одному. Это видят, чувствуют и признаю́т все окрестные стойбища.

– Может, и так. Благодарю за добрые слова, уважаемый Ясинь-хан, – Всеслав приложил ладонь к сердцу и склонил голову перед старым степняком. – Мой отец оставил этот мир, но прежде научил меня с почтением и вниманием слушать советы старших. Возможно, именно поэтому некоторые мои поступки кажутся более… разумными, чем они есть на самом деле.

– Тебя с не меньшим почтением слушают умудрённые опытом старцы, великие камы твоего племени. Тот, кто говорит внутри тебя, сильнее и опытнее каждого из них, – сощурив и без того узкие голубые глаза, тише обычного перевёл Шарукан.

– У нас, друже, общая цель, одна. Мы хотим, чтобы наши люди жили долго, счастливо, в достатке и здравии. Если для этого нужно принять помощь от врага, колдуна, тёмного духа или шамана – я приму её. Если ценой своей жизни и души смогу купить жизнь и счастье своего племени – сделаю это без сомнений и раздумий, – спокойно сказал Чародей. Глядя в старые глаза старого хана.

– Именно поэтому ты – великий вождь своего народа. Потому, что думаешь не о славе, богатстве или личных почестях. Это – свойство героев и мудрецов из старых сказаний и песен, что теперь проявляется в людях не каждое поколение. И мой отец, и я благодарим Вечно Синее Небо за знакомство и дружбу с тобой, Всеслав!

И ответным жестом, сложив ладони перед грудью, оба великих хана Великой Степи склонили головы перед вождём русов.

Переяславскую делегацию изолировали вне княжьего подворья, и с каждым приехавшим за половину ночи побеседовали несколько Гнатовых. Тех, в чьих ответах была путаница, суета или малейшие сомнения, из домов не выпускали. Поэтому тот спектакль-концерт, что придумали и срежиссировали патриарх и великий волхв при деятельной поддержке плотника-золотые руки, Кондрата, они не увидели. В отличие от всего остального города и гостей из Степи и Чернигова.

– Знай, вольный люд Киевский, правду! – провозгласил отец Иван, стоя на крыльце белоснежной Софии.

Рядом с ним стояли великий князь с сыновьями и княгиней. Замерла за Дарёной и Леська-сирота, ныне наречённая дочь Всеславова. Стоял слева от патриарха, на ступень ниже, великий волхв Буривой, хмуро глядя на притихшую толпу. На том же уровне стояли высокие гости из Великой Степи и князь Черниговский Святослав, не поднимавший глаз. Ниже стояли воеводы, ратники из первых, бояре и торговые люди, местные и приезжие. На них смотрела, разинув рты, многолюдная толпа, которой после обедни обещали поведать вести, о каких давно шептались на каждом углу. Только рассказать истину, а не бабьи сплетни с торга и причалов.

– Совсем недавно каждый из нас радовался тому, что земля наша, русская, стала ещё богаче и обильнее. Силой и славой великого князя Всеслава Брячиславича приросла она краями на севере и западе, и поднят был щит со знаком княжьим на вратах Люблин-града. Отошёл град сей с окру́гой под руку Всеславову.

Народ, повинуясь властному движению руки патриарха, поворачивал головы к той огромной «стенгазете» на белёном щите. И начинали ахать и вскрикивать. Пока только самые впечатлительные и нетерпеливые.

Над границами Руси поднималось Солнце. Круг с лучами, размером с приличное тележное колесо, катился по́ небу с востока на запад. И сияло светило, украшенное тонкими золотыми пластинами с чеканкой, вполне вровень с оригиналом, висевшим выше и чуть правее. Натёртая до ослепительного блеска корона лучей начала вращаться посолонь, стоило золотому кругу замереть посередине карты, над градом Киевом. И ахи-вздохи стали доноситься чаще. Такого дива здесь ещё никто не видывал. Раздался хорошо различимый механический щелчок – и над значком Люблина выскочил маленький щит с узнаваемым символом Всеслава Полоцкого. Такие же были видны над каждым городом от Русского моря до самого Ильмень-озера.

– Ныне, люд киевский, идёт Припятью важное посольство от великого князя ляхов, Болеслава Второго из рода Пястова. Ведёт его новый воевода, рекомый Стахом, что сменил подлого Сецеха, который обманом повёл войско на нашу землю, да сгинул, как собака, вместе с предателем и изменником Изяславом!

По толпе пошёл ропот негодования. Экий подлец оказался покойник-воевода! Прельстился на посулы Ярославича, наверняка и золота взял с лихвой, негодяй такой! Старая как мир схема с хорошим батюшкой-царём и окружавшими его алчными мерзавцами, боярами и воеводами, отлично работала и сейчас, за полтысячи лет до появления на русских землях первого царя.

На «карте-экране» из ниоткуда для всех жителей и из незаметного издалека сквозного пропила-прорези для пятерых посвящённых выехали со стороны Люблина и покатили по льду Припяти трое нарядных саночек под стягом, на котором распахнул крылья белый орёл, символ Пястов. Да, он одинаково был похож и на ворону, и даже на собаку с крыльями, не всех в этом времени Боги наделяли талантами рисовальщиков, хоть близко похожими на тот, что обнаружился у Леси. Но неискушённым, как уже не раз было отмечено, жителям не сильно богатого на события и впечатления одиннадцатого века за глаза хватило и этого.

– Гля, гля, Федька! Ляхи едут! Как с ёлки высокой гляжу! Вот это диво!

– Возле Турова уж, шибко скачут, торопятся, знать!

– Те, что наперёд них давеча пришли, тоже торопились, да князь-батюшка их всех, торопыг, под лёд сплавил, храни его Господь и Пресвятая Богородица!

Дав народу насладиться до хрипоты первым в мире, условно говоря, «синематографом», патриарх продолжил. И голос его стал тяжким, опечаленным.

– Да пока с той стороны едут гонцы да вестники от ляхов замиряться на Русь, притаилась злоба чёрная в краях других.

С этим «спецэффектом» Кондрат возился гораздо дольше, чем с саночками на верёвочке, что катились себе по руслу Припяти. Там проще было: как пропилили дорожку – так и ехала фигурка, укреплённая на шпеньке с противовесом, невидимым за «полотном экрана», набранного из плотно пригнанных тонких досочек-дранки. То, что должно было символизировать новую угрозу с запада, так изобразить не выходило.

Народ, не отошедший ещё от «живых картинок», Солнца и польских саночек, замирал. Мужики разевали рты в бородах, бабы ахали, прижимая ладони к губам и щекам.

С юго-запада на Русь потянулась мгла. Чёрные тучи, что полезли длинными языками с дальнего берега Русского моря и болгарских земель, выглядели очень тревожно, вроде стрел или обозначений направления движения циклонов-антициклонов в старых выпусках прогнозов погоды на Центральном телевидении. Тогда в них ещё не было вертлявых тощих девок и рекламы всего, что можно и нельзя, от капель для носа до свечей совершенно обратной локализации. Тогда мужчины и женщины в почти одинаковых брючных костюмах от родной лёгкой промышленности сообщали метеосводки торжественно, а за их прямыми спинами двигались синие и красные стрелки, обозначавшие тот или иной атмосферный фронт.

Появился фронт и на нашей «интерактивной карте». Западный. Чёрный.

Ткань, прихваченная к тонким, еле заметным проволочным нитям, вытягивалась из большой прорези вдоль границы. Разматываясь медленно со спрятанного за экраном валика, на Русь наползала тень, чёрная туча. Угольная пыль, которой зачернили полотно, осыпа́лась клубами, когда ткань дёргалась, будто цепляясь там за что-то, продвигаясь вперёд рывком. И выглядело это очень тревожно, но впечатляюще.

Всеслав посмотрел на семью. Пожалуй, он на всей площади был единственным, кому под силу было отвести взгляд от чёрных щупалец, что тянулись на родную землю.

Лица Ромки и Глеба стали одинаково твёрдыми. Складки меж нахмуренных бровей делали их похожими на деда, Брячислава Изяславича, которого я никогда не видел, но в зрительной памяти князя сомнений не было: глазами сыновей смотрел отец.

Малыш Рогволд, что только что смеялся на руках Дарёны, глядя то на Солнце ясное, то на чудо-саночки, что ехали сами по себе, тоже нахмурил лобик, чуя общее напряжение. Вон и губа нижняя дрогнула и в стороны поползла. На площади внизу уже много где слышался детский плач. Княжич пока держался, но видно было, что из последних сил.

Дрожал подбородок у с недавних пор княжны Леси. Руками она перебирала кайму нового платка, что только вчера подарила ей матушка-княгиня, но вряд ли понимала, что делает. Наполнившиеся слезами глаза заворожённо следили за чёрными тучами, совершенно точно, по себе зная, что бывает, когда приходят на мирную землю вражьи захватчики.

Поразила Дарёна.

Всеслав смотрел на жену, не отрываясь, не обращая внимание на то, что площадь перед ним взрывалась руганью и криками, похожими на панические. А я всё силился понять и вспомнить, где же мог видеть такое выражение лица. И вспомнил.

Сорок первый год. Женщина в красном. Скорбная решимость на лице матери, что поднимает сыновей на защиту семьи, дома, улицы, родного города, своей страны. Зная, сердцем чуя, что многим из них никогда не вернуться назад. Родина-мать.

Я тогда был маленьким, но запомнил удивление. На плакате была взрослая тётя, с морщинками, с сединой под платком. Моя мама тогда была молодой красавицей, и когда мы шли по Марьиной роще, я с гордостью смотрел с плеч отца, с какой радостью и одобрением глядели на нашу семью соседи. И страшно, до слёз удивился, когда увидел, как стало похоже мамино лицо на тётю с плаката. Молниеносно, в тот самый миг, когда ушла колонна на защиту рубежей Москвы. И с ней – мой папка. Навсегда.

Вспомнились и слова из одного потрясающего фильма о той войне. О том, как постарели наши мамы. Произнесённые тогда дрожавшим юным голосом молодого парнишки, вчерашнего курсанта-лётчика. Но уже истребителя.

Патриарх Всея Руси говорил так, что, пожалуй, сам Левитан аплодировал бы ему стоя. Про злодеев, что, прикрывшись святым именем Го́спода, идут убивать и грабить. Про то, что это не тучи тёмные тянет по́ небу – то ползёт на Русь сила вражия. Что тысячи коней несут на нашу землю супостата, что хочет заслонить от нас Солнце ясное, запустив в полёт стрелы вострые. Что стонать земле под его пятой, что войти беде горькой в дом родной. Площадь стонала и плакала. Вся.

– Нет!

Рык Чародея ударил так, что вздрогнул и замолчал отец Иван. Многие от неожиданности вскрикнули, подскочили. И толпа начала поворачиваться от страшной «стенгазеты», глядя на великого князя с тревогой, с беспомощной надеждой в заплаканных глазах. И с мрачной твёрдой решимостью на лицах бывших, настоящих и будущих воинов. Выглядевших сейчас совершенно одинаково. Когда глазами внуков смотрели деды.

– Я, Всеслав, князь Полоцкий и великий князь Киевский, взяв в свидетели Го́спода и Пресвятую Богородицу, Небо Синее, Солнце Красное, каждого из восьми вольных ветро́в, Стрибожьих внуков, и каждого из вас, кто видит и слышит меня, клянусь!

На площади было много дружинных. И при этих словах каждый из них опустился на одно колено. Огромные Ждановы, заметные издалека, и Гнатовы, которых, кажется, не видели в упор до тех пор, пока не склонялась у стоящего рядом неприметного мужика голова, не ложилась на сердце правая рука и не впечатывалось в талый снег и грязь под ногами колено. Это было невероятно, но за пару ударов сердца на коленях стояла вся площадь, весь город.

– Клянусь, что не бывать на Руси чужим вере и воле! Клянусь, что сам я и дружина моя встанем на пути вражьей силы! И загоним мразей под лёд, под землю, в самый Ад!

Мы будто снова рычали с ним одновременно. И снова голос «двоился», резонируя сам с собой. И от этого ярость, сила и уверенность в этой силе передавались каждому, кто слышал нас. Скалились и прижимали уши ратники, как волки перед прыжком. Поводили плечами, ёжась от волны мурашек от темени до пят, горожане.

– За нами Правда, за нами Честь, родная земля, наши семьи и наши Боги! И я клянусь в том, что мы их не подведём! Наше дело правое! Враг будет разбит! Победа будет за нами!

Да, видимо, очень крепко переплелись наши со Всеславом памяти, раз эта фраза разнеслась над головами и ударила в сердца людей почти на девятьсот лет раньше. Но эффект был ошеломительный. Народ, не поднимаясь, гудел и выл, вздымая руки. Многие обнимались так, словно уже одержали победу. Во многом так оно и было. Победить свой страх – одно из самых трудных и драгоценных достижений.

– Да будет слово моё крепко! – прорычал Чародей условленную фразу. Выдернув из ножен отцов меч и направив его на чёрные щупальца над родной землёй.

Риск, конечно, был. Здесь, в этом времени, не принято было перекрывать дороги и площади перед соборами для репетиции парадов. Да, пару дней стражники заворачивали ночами и проезжих, и гуляк окольными путями. Но отрепетировать этот финальный номер всё равно возможности не было. Уж больно жарким и ярким должен был оказаться эффект, такое втихую точно не провернуть, хоть всех по домам разгони – всё равно кто-то что-то увидит. Надежда была на одного Кондрата. И чудо-плотник снова не подвёл.

Полотно вспыхнуло, как потом божились очевидцы, в том самом месте, на какое указал мечом батюшка-князь. Правда, они же уверяли, что пламя молнией с того меча и сорвалось, но это было даже кстати. По угольной пыли побежали во все стороны золотистые и алые огненные змейки, отлично различимые, потому что Солнце как по заказу скрылось за случайной тучкой. Добравшись до границ ткани, змейки слились-объединились – и большое полотно, наползшее почти на треть нашей огромной «стенгазеты», полыхнуло разом, превратившись в клуб чёрного дыма, в котором кружились и гасли искорки.

То, что творилось с толпой сейчас, сравнить было не с чем. Ну, может, только с осенней грозой над берегом Почайны, вслед за которой вырос там свежий курган. И неопровержимый, подтверждённый Богами лично авторитет великого князя-Чародея.

Людское море выло и ревело, в небо летели шапки, бабы тянули над головами малышей, будто стараясь дать им вобрать или хоть коснуться небывалого чуда-благословения.

Вой здравиц Всеславу не ослабевал даже тогда, когда за высокой делегацией руководства закрылись тяжёлые ворота терема, отсёкшие толпу, что тянулась за своим героем от самого Софийского собора, профессионально нервируя незримых Гнатовых на земле и Яновых на крышах.

Первое в истории Руси массовое огненное шоу можно было считать проведённым на редкость успешно.

Глава 2. Кадровые вопросы

– Что значит «можно»? Нужно! – отрезал Всеслав.

Леся смотрела на наречённого отца с восторгом и обожанием. Она долго не решалась подойти со своим вопросом-уточнением-робким предложением, и теперь сама на себя злилась. Надо было раньше спросить, а не выдумывать самой себе, как он прогонит, да какими словами отругает.

– Ты ж сама видела – у тех рисовальщиков руки из… Хм… Им, в общем, детали удаются слабо, – сгладил отзыв о художественном ви́дении отдельно взятых плотников и их подмастерьев князь, – Вместо орла у ляхов на стягах какая-то псина с крыльями, а в сани, если не приглядываться, свиньи впряжены.

– А если приглядываться? – несмело уточнила Леся. Видимо, пытаясь чётче понять требования потенциального генерального заказчика.

– А если приглядываться – то козы деревянные, – буркнул Всеслав.

– Почему? – округлила глаза «дочурка».

– Вот и я думаю – почему? Деревянные – потому, что ноги не сгибаются, ни задние, ни передние. Хотя, на коз они похожи ровно так же, как и на коней, никак то есть. Так что молодец, правильно придумала. Пусть Кондрат и его умельцы за сложности технические отвечают, а ты будешь им красоту наводить. И чтоб без неведомых зверушек. Это хорошо, что посольство польское не успело узреть, на чём, по нашему мнению, они к нам мириться ехать наладились. А то б ещё хлеще рассорились.

Князь был доволен и умиротворён. Культмассовое мероприятие прошло «на ура», и не расстроило даже то, что через неполный час после его завершения чудо-плотник Кондрат на зов Всеславов не явился. Ввиду того, что они всей группой постановщиков-декораторов на нервной почве и сами завершились сразу же, как только народ схлынул с площади, и стало возможно вылезти из-за «экрана». Трое суток не спавших и не евших нормально мастеров по зову княжьему найти-то нашли, но пред очи представлять не стали от греха. Доложили Рыси, тот и отмазал технарей, выпучив глаза и изображая старого служаку с одной внешней извилиной, натёртой шеломом:

– Плотник Кондрат со товарищи найден, но доставлен быть не может! – гаркнул он едва ли не в самое ухо Всеславу.

– Ну а орать-то так на кой? – поморщился князь. – Не может, значит не может, потом награжу. Блажить-то так зачем?

– Чего, даже не спросишь, с какой такой радости не прибыл Кондрашка? – судя по хитрой морде, знакомой за столько лет князю едва ли не лучше своей собственной, Рысь придумал какую-то хохму, и теперь его распирало от желания её рассказать. Но настроение и так было хорошим, а шутить князь-батюшка и сам любить изволил:

– А чего спрашивать? Ясно, как днём: плотничья ватага доставлена пред княжьи очи быть не может в связи с тем, что ибо потому что! – вернул он другу мимику, интонацию и громкость фельдфебеля. И расхохотался, глядя на то, как Гнат сдулся сперва обиженно, потом вытаращился удивлённо, и наконец тоже заржал.

– Надо запомнить и нашим передать, ловко сказано, ишь ты: «ибо потому что»!

Поэтому награждали стахановцев тесла и топора на следующий день. И попутно поместили в их гулкие слабопохмелённые головы мысль о том, что княжна Леся Всеславна лично станет теперь приглядывать за тем, чтобы их поделки не надо было вслух пояснять: это, мол, птица, а не собака. И чтоб детей они не пугали, чуды-юды эти. Кондрат, не сдержав расшатанных нервов, рухнул в ножки батюшке-князю и завопил благодарности, крестясь широко настолько, что чуть не изувечил двоих своих же.

А «стенгазета» расцвела уже к следующему дню. Казалось, что и реки на ней журчали, и леса шумели, и у городов появились отличия не только в названиях: очертания башен и стен, маковки церквей и купола соборов приковывали внимание. Гнат говорил, своими ушами слышал, как уверял один мужик другого:

– Колдовство как есть! Глянул вон на Кутную башенку, да так сердце домой потянуло, во Псков, где могилы тяти да матушки. Годков семь там не появлялся, а вот гляди ж ты. Нет, точно тебе говорю, как этих латинских тягомотников разгоним – поеду, поклонюсь!

И таких историй о родных краях и городах, где довелось побывать, теперь на площади каждый день слыхали не по одному десятку. «Стенгазета» начинала справляться с первоочередной своей задачей – наглядной агитацией. Теперь «Великая Русь» было не просто громкими словами с княжьего или патриаршего подворья. Это был образ, величественный и живой. А Лесю под такое дело уговорил на роспись двух храмов сам отец Иван. Который, оказывается, знал технологию переноса изображения с эскиза на поверхность при помощи какой-то хитрой конструкции из реек, напоминавшей штангенциркуль. Поэтому княжне не пришлось самой болтаться на дощечке, привязанной верёвками, перед картой, а только перенести макет на расстеленную внизу коровью шкуру и дальше украшать и оживлять уже его.

Мы со Всеславом не уставали гордиться и восхищаться успехами людей, и они чувствовали искренность и сердечность этого восхищения. И старались изо всех сил, чтобы князь-батюшка ещё разок похвалил. А он и вправду не стеснялся отмечать и награждать талантливых.

Так в городе появилась Ковалёва или Кузнецова слобода – по-разному называли. Тут, хоть идея и была Чародеева, больше подсуетился Глеб, средний сын. Смекнув, насколько выгодными оказались уже вошедшие в обиход придумки Фомы и Свена, Кондрата, Ферапонта и Крутояра, а с ними и их подручных, он тишком сговорился с соседями кузнеца и ювелира, а потом, при деятельной, хоть и незримой почти помощи Гнатовых и Алесевых, за одну ночь организовал им переезд в новые хоромы со всем хозяйством. А поутру лично вручил изумлённым мастерам и их на диво онемевшим жёнам грамотку с княжьей печатью и ключи от всех домов по их улице. Новоселье гуляли два дня, отвлекаясь только на хлопоты с расселением и переносом мастерских. Да на матчи чемпионата по ледне, что тоже шли своим чередом. Будто и не ждала земля русская и Киев-град силы вражьей.

Брат Сильвестр поправлялся не по дням, а по часам. Никогда бы не подумал, что в далёком, диком и тёмном Средневековье найдётся что-то, способное удивить советского хирурга, и за такой своеобразный снобизм был наказан. Я пытался вспомнить всё, что знал, про звуковые волны и их воздействие на организм человека, но, к сожалению, ничего, кроме старой шутки про кандидатскую с названием «влияние гармонических колебаний на репродуктивную систему парнокопытных», на ум не шло. Помимо песен княжны, которые в прямом смысле слова волшебным образом наполняли пациента и всех, кому доводилось оказаться в «палате», жизненными силами, удивили и Антоний с Феодосием.

Монахи натащили на подворье целую лабораторию с горшками, кувшинами, жбанами и прочими ёмкостями, коих прибыло аж двое саней. Каждый сосуд был обёрнут в два слоя мха, переложен сеном, а сверху всё это богатство и мечту гомеопата накрывали медвежьи и волчьи шкуры – морозить лекарские смеси и составы было нельзя. Отец-настоятель в очередной раз поразил познаниями местной флоры и фауны. Если раньше разговор заходил только о неизвестных мне грибах, вроде «Иудиного уха» или «весёлки», то теперь старший от терапии рассказывал и вовсе уж небывалые вещи: про муравьиные яйца, про тёртые зелёный, белый и синий лишайники, про семь видов мха и трижды семь сочетаний каких-то трав, о которых мне даже названия ничего не говорили. Но профессор-фармацевт из Лавры мгновенно замолкал и превращался в прилежного студента, едва стоило начать говорить Лесе. Потому что многое из того, что знала она, было тайной и откровением даже для него. Но, как бы то ни было, эта бригада реаниматологов и терапевтов в прямом смысле слова вернула шпионского монаха к жизни в рекордные сроки. Да, ходить он пока не ходил, и даже говорить долго ему было заметно трудно, но в том, что Джакомо Бондини поправится, сомнений у консилиума не было никаких.

Поприсутствовали мы с князем и на паре бесед-допросов, что по горячим следам устроили ему Ставр с Рысью. И сведения, что на самом что ни на есть голубом глазу выдавал вражий резидент, обоих нетопырей привели в состояние крайнего профессионального возбуждения. А я подумал о том, что в главу службы внешней разведки брать его, конечно, вряд ли стоит, но консультантом при Гнатовом ведомстве брат Сильвестр был бы бесценным.

Два этих окончательно спевшихся деятеля, молодой и старый, прихватив с согласия Всеслава и недавнего знакомца, коллегу с «тёмной стороны», Антипа Шило, вполне продуктивно пообщались и с Пахомом Полозом. Вот только результат беседы от диалога с монахом отличался кардинально. Джакомо Бондини выздоравливал и планировал жить. Наёмный убийца и глава неуловимой группировки ликвидаторов жить перестал. На все вопросы он ответил, как уверяли хмурые нетопыри, вполне откровенно и без утайки. Полученные же от него знания и сведения побуждали к тому, чтобы пойти по пути Рыси: откопать Всеволода, выудить со дна Днепра Изяслава, рассадить их по колам и отправить в Рим. Снабдив для массовки аналогичным сопровождением-конвоем из банды Полоза, в которой на момент её уничтожения числилось почти четыре десятка отъявленных душегубов и подонков всех мастей. Основную массу взяли в Киеве, последних «добрали» в Переяславле, где оставалась резервная группа, десяток, что должен был убрать жену и детей Всеволода, пойди что не по плану. И троих обещал выловить на своих землях Байгар, которому информацию передали в порядке братской взаимопомощи, безвозмездно, то есть даром. Глава степной разведки вытаращил единственный глаз, потребовал очной ставки с негодяями и получил её. Потом что-то недолго, но явно грубо орал своим нукерам, что улетели с подворья с визгом и гиканьем, как только получили задачу. А Байгар потом долго и явно без привычки благодарил князя и воеводу. Те трое давно и мирно жили на их землях, а один даже был вхож в ханскую юрту. И вовсе уж растерялся степняк, когда Рысь похлопал его по плечу со словами:

– Да ладно тебе, братка, одно дело делаем!

Две команды из сотрудников Рыси и Шила провели захват в Переяславле так, что о том, что их план пошёл «согласно схеме», тамошние недобитки в полной мере осознали, лишь придя в себя на одном из «конспиративных» лесных хуторов Ставра и Буривоя. Эта операция авторитет великого князя и его лютой дружины в среде криминалитета подняла на вовсе уж недосягаемые высоты. Специфические методы работы нетопырей с их коллегами по цеху, а также те решительность и скорость, с какими они перехватили управление всеми связью и координационными центрами, до каких смогли дотянуться, лихих людей Звона Ивана впечатлили вполне. Рысь же, аж жмурясь от удовольствия, сообщал, что с учётом людей Ставра и Звона, стёжки-дорожки, по которым можно теперь можно было собирать и отправлять сведения и наказы верным людям, тянулись от Тмутаракани на юге до Колывани на севере, без обрывов и прорех. Приросли они ощутимо при помощи Звоновых Псковом и Новгородом, где позиции Всеславовой разведки были значительно слабее, чем на юге и западе. И случилось это всё очень своевременно.

В Новгороде объявились какие-то «божьи странники» с квадратными челюстями и ладонями, о которые явно стёрлось не одно весло, и принялись мутить народ, напоминая горожанам о тех обидах и оскорблениях, что нанёс им не так давно богомерзкий Чародей. Шутка ли – снять колокола и паникадило с собора! Да как же можно спустить такое святотатство?! Шумные новгородцы, давние любители поорать на мосту, сперва было возмутились: а и вправду, чего это? И почти уж было собрались Вече скликать, чтоб с его решением идти к городскому голове, требуя отправить ратников в почётный, богоугодный, но наверняка самоубийственный поход на Киев. А потом как-то разом все передумали. Найдя поутру на ступенях Новгородской Софии давешних «Христа ради странников». Холодных. Гло́тки у них были перегрызены, и знающие охотники опознали по тем ранам волчьи клыки. Следов серых «лесных санитаров» на площади тоже было с избытком. Человечьих же – ни одного. Прикинув по при́кусу размеры пастей, те же опытные лесовики сказали, что сами в лес в сторону Полоцка и Киева не пойдут ни за какие уговоры, и остальным не советуют. Бунт, древнерусский прообраз «оранжевой революции», не состоялся.

Такие же «странники» объявлялись и на землях латгалов и ятвягов-судовичей. Но там их дикие и малообщительные аборигены просто убили и спустили под лёд, резонно решив, что дружба с князем русов за последнее время принесла гораздо больше пользы, чем все на свете горлопаны вместе взятые, пришедшие не пойми откуда с не известно чьими словами.

В Переяславль выехал из Тмутаракани старший сын Святослава Черниговского, Глеб. Подумав и придя к логичному умозаключению, что интересы «союзного государства», Руси и Степи, вполне успешно и эффективно получается обсуждать и развивать лично двум первым лицам, Всеславу и Шарукану, решили, что держать там гарнизон и ещё одного отдельного князя ни к чему. При военной угрозе со стороны ромеев или латинян помощи особенной от него ждать не стоило, проще было отойти на Русь выше по Днепру, объединиться со стянутыми отрядами союзников и вернуться. А с организацией и «тонкой настройкой» торгового взаимодействия на берега Сурожского моря должен был направиться наш новоявленный коммерческий гений, Глеб Всеславич, средний сын Чародея.

А ещё долго обсуждали задумку о том, чтоб помочь с переездом в те края желающим, и с севера, и с востока. Для этого времени подобные решения были совершенно непривычными и неожиданными, и ханам Великой Степи нам с Глебкой пришлось доказывать на бумажке и буквально на пальцах, чем именно и насколько конкретно выгоднее этот подход. Ясно, что притащить на верёвке чёрного люда из походов на чужие земли и заставить его работать буквально из-под палки, проще и привычнее. Но выкладки среднего сына убедительно доказывали, что свободные семьи, перебравшиеся в курортный регион со своими работниками, вольными или нет, принесут пользы и денег быстрее и больше.

Ясинь-хан долго жевал губами и хмурил седые лохматые брови. Потом взял из стопки лист бумаги, грязно-жёлтой и неровной, мне казавшейся редкой дрянью, но по нынешним временам бывшей предметом роскоши и восхищения, и ещё одну новинку, тот самый свинцовый стерженёк в деревянной рубашке, что звался странным и не понятным никому словом «карандаш». И довольно быстро начал накидывать на бумаге столбики цифр, похожих на арабские. Потом они с сыном о чём-то спорили хриплыми гортанными голосами, так похожими один на другой. А потом Степной Волк сказал:

– Отец восхищён умом и торговой сметкой твоего сына, Слав. Украсть барана – одно. Угнать отару овец – другое. Сделать так, чтобы пастухи сами пригнали отары к твоему кочевью, стали платить за защиту и сбывать тебе молоко, сыр, шерсть и мясо по твоей же цене – это совсем не так, как мы жили веками. Но он не видит в том ни обиды для Богов, ни ущерба обычаям и памяти предков. Отец не устаёт благодарить Великого Тенгри за то, что нам довелось встретиться.

Всеслав молчал, глядя на то, как накрывает румянцем от заслуженной похвалы Глеба. Выкладки были полностью его собственные, и он просидел над ними два дня и две ночи, прежде чем принести отцу. На уточнение, где сын и чем занят, Рысь вчера ответил с недоумением:

– Молодую ключницу за рукав притащил к себе и двери закрыл. Я-то думал – дело молодое. Глянул для проверки, а они сидят, скрипят карандаликами по бересте, да время от времени друг дружке через локти заглядывают. И бурчат непонятное чего-то про доли, возвраты, осьмушки да четвертушки. А сидят-то прям бок о бок. Твоя порода, Слав, я б в его годы так близко с девкой сидя нипочём не усидел!

– Я благодарю уважаемого Ясинь-хана за добрые слова. Как и мой сын, превзошедший науки. И оба мы так же рады тому, что Боги довели нам встретиться и сделать задуманное. Если не подведём их – и эту придумку с их помощью воплотим. Об одном, сын, помни всегда: Боги помогают тем, кто делает что-то сам. И охотнее поддержат того, кто думает не о своей мошне да собственном прибытке. Мы сейчас смотрим на те земли возле Сурожского моря, пока безлюдные. Но видим через пять, через десять зим там землянки, хижины, хуторки, узкие улицы глинобитных домов, где живут люди. Где родятся дети, которых воспитывают в любви и почтении к Правде и Чести. Которые, как мы теперь все точно знаем, у нас одинаковые, что в дремучих лесах, что в бескрайней степи. И именно поэтому Боги помогают. Не подведи их, сын.

– Не подведу, – склонил голову Глеб. И поводов ему не верить у нас с князем не было. За те полгода, что отделяли княжича от позорного и вероломного заключения в подземной тюрьме-порубе, он изменился очень заметно. Не только внешне и, к счастью, в лучшую сторону. Это был тот же самый мальчик, что плакал, когда отца предательски и подло ударили в грудь копьём прямо через волоковое-вентиляционное окошко поруба, не дав ни честного боя, ни даже возможности увидеть Солнца напоследок. Но в нём не было ни страха, ни злобы. Лишь фамильное, родовое, предками заповеданное умение идти к цели, и, сжав зубы, добиваться своего.

И для Всеслава Полоцкого, князя-Чародея, это было важнее всех на свете планов и договорённостей.

Глава 3. Комитет по встрече

– В гробу! – голос князя пролетел над подворьем, заставив случайно пробегавших внизу работников вскинуть глаза в испуге.

– Ну Сла-а-ав! – тянул в спину ему воевода, выходивший следом из терема на гульбище.

– В гробу-у! – настойчиво, убедительно, с упором на последнюю «у», которая чудом снова не сорвалась в привычный, но несвоевременный вой, повторил Всеслав.

– Олешье прошли же, прут, как лоси! – убеждал Рысь, уверенный в своей правоте.

– И плевать я на них хотел! Там на пути порогов прорва, Воинь, Корсунь, Родень! И только потом места, где мы встречу запланировали. Так что даже не мотай мне душу, в гробу я видал отменять финал! – резко рубанув ребром ладони, Чародей дал понять доходчиво, что спорить больше не станет, кто не понял – тот сам виноват. Гнат понял. И только вздохнул, беззвучно, одними губами обозначив что-то от субординации и прочего чинопочитания далёкое крайне.

На сегодня был запланирован финальный матч. «Черниговские орлы» позавчера вырвали «на зубах» победу у «Стражей», оставив городскую команду с «бронзой». И твёрдо нацелившись на кубок победителя. Который «Полоцкие волки» отдавать не планировали никак.

Святослав будто спасался от беды, тоски и позора, проводя всё свободное время на льду. Катков расчистили уже с полдюжины, в разных краях гавани и выше по течению Почайны. Там тренировались и взрослые, и дети. На баб, что в меру сил, с плачем или весёлыми визгами осваивали фигурное катание, народ собирался смотреть едва ли не охотнее, чем на тренировки любимых отрядов-команд. Но на время матчей пустели и все остальные катки, кроме центрального, и весь город.

Турнирную сетку со статистикой игр дублировали на специально для этого прибавившей в размерах «стенгазете». Ясно, что результаты каждой встречи тотчас же узнавал весь город, но приучать к наглядной агитации население мы продолжали. Телевизоров и газет нет – глядите ковёр. Ну, или в нашем случае – карту-экран. И это работало. А когда ушлый Глеб попросил разрешения в уголке написать, что «в лавке у Тихона есть в продаже лучшая солонина и копченые рёбрышки», пошли и рекламные контракты. Да ещё как пошли! Тот самый торговец-промышленник, что не стал тогда торговаться и жадничать, после той лютой долгой метели, кланялся сыну в ножки, взахлёб рассказывая, что двери в лавку оголтелый народ снял с петель, не успели рисовальщики дописать текст. Это притом, что грамоте обучена была даже не четверть жителей города. Хотя и отец Иван, и Антоний гордо хвалились, что детишек, да и взрослых, к ним в вечерние приходские школы теперь ходило втрое больше, чем ещё месяц назад.

Святослав же, кажется, был прирождённым тренером. Или это потомственные качества лидера и вождя давали о себе знать? Так или иначе, но он и сам освоил коньки великолепно, и ледняков своих гонял на совесть и без всяких поблажек. Матч обещал быть очень зрелищным. Отменять его из-за каких-то – пф-ф-ф, подумаешь! – четырёх с лишним тысяч крестоносцев, до подхода которых ещё дней десять? Ещё чего не хватало!

А ведь ещё не так давно их было пять тысяч с небольшим. Но русская земля, а с ней вода и пища, крайне плохо воспринимались латинскими организмами. Особенно те, что были обработаны отравой без вкуса и запаха, которую, поминутно крестясь и скорбно морщась, приготовил отец-настоятель с помощью изумлённо глядевшей на него княжны Леси. Крепость духа в Антонии поддерживал лично патриарх:

– Точно тебе говорю, богоугодное это дело! Сберечь люд да землю, святую веру православную от озверевших от алчности еретиков, убийц!

Хотя взгляд его дальнозорко сощуренных глаз и выдавал некоторые опасения и сомнения в том, что манипуляции монаха и ведуньиной внучки над котлом с ядовитым варевом от пастырского служения были несколько далековаты, виду он не подавал.

– А есть ли, отче Антоний, в запасах твоих воронец? Ещё христофоровой травой кличут его. Или чемерица-чемерка? – спросила настоятеля княжна. С нехорошим блеском в глазах.

Главарач из Лавры покосился на неё со сложным выражением лица. Тут были и признание хорошей идеи коллеги, и досада, что самому эта мысль в голову не пришла. И христианская печаль по ду́шам заблудшим, которым эффект этого зелья доведётся испытать на себе.

– А это что за растения, Лесь? – уточнил я из сугубо научного интереса. Названия большинства трав мне по-прежнему ничего не говорили, но учиться я умел и любил.

– Одно, князь-батюшка, от вшей хорошо помогает, да огороды брызгают настоем из него от тли да всякой букашки-гусеницы. Второе, если правильно меру знать, от грудной жабы помогает. А если щедро ливануть, не жалея, то супостаты облюются да сдохнут в корчах, – звонким голосом отличницы поведала «дочурка». А отец-настоятель тяжко вздохнул и кивнул, подтверждая фармакологический эффект безобидных внешне травушек-муравушек.

– Хм… Придумай, Гнатко, как им снадобья эти подать. Лучше бы с тем, что в брошенных домах да на дворах найдут и жрать станут. Эдак с намёком, что у нас уворованный кусок вам, тварям, в пользу не пойдёт, – распорядился Всеслав, одобрив предложение дочки.

– Сделаем, княже, – кивнул Рысь. И от улыбки-оскала на его лице отец Антоний вздохнул ещё тягостнее. Но варево помешивать не перестал.

Алесевы, как и все остальные, впрочем, работали в поте лица. И, принимая во внимание специфику их службы, мо́рды, кру́па и всей остальной лошади. За неполных две недели им удалось эвакуировать почти всё население вдоль предполагаемого маршрута интервентов-захватчиков. Несмотря на довольно большую протяжённость нижнего течения Днепра, народу оказалось меньше, чем я ожидал. Несколько сотен наотрез отказались перебираться ближе к Киеву, решив схорониться по лесам и болотам, как привыкли. Те же, что, похватав детей и скотину, прибыли с эвакуационными группами, обживались в бараках и шатрах, занявших прилично места на противоположном берегу. И удивлялись всему И бесплатным харчам, выдаваемым каждому трижды в день, да щедро, с мясцом. И диковинным печкам, что наловчились класть здешние мастера, и которые можно было топить, не продувая потом избы-палатки от дыма. И тому, что горожане, про которых ходили слухи, что они все сплошь зазнайки высокомерные, делятся с беженцами едой, одеждой, и даже, с ума сойти, пускают без разговоров помыться в баню! Хваля все до единого батюшку-князя, Всеслава Брячиславича, который первым на людской памяти не просто отправил гонцов с вестями: «враг у ворот, ховайся, кто где успеет!». А отправил дружину, чтоб вывезти из-под удара своих людей, да с барахлом и скотиной! И самолично раз в два-три дня приезжал в лагерь на своём легендарном летучем коне Буране, следя за тем, чтоб всё было ладно. Старший же княжич, Роман, и вовсе жил тут безвылазно, а на днях лично запорол до полусмерти степняцкой плёткой одного торгаша, что повадился втихаря продавать дрянную брагу, заламывая за неё несусветную цену. Говорили люди, что так ловко махать степным кнутом его научил сам Степной Волк Шарукан, бывший раньше, совсем недавно, кошмаром для жителей с южных границ. А теперь – будущим родичем, тестем Романа свет Всеславича.

В день, когда начали прибывать первые беженцы, добралось до нас и Болеславово посольство. За продвижением их саночек по карте горожане смотрели так, как, наверное, за мерцавшей звёздочкой первого искусственного спутника Земли в годы моей давно ушедшей юности, через почти девятьсот лет вперёд. Ляхи прибыли чинно, спокойно, с подчёркнутым уважением, остановившись перед воротами и дождавшись приглашения. Встречал их Микула Чудин, что за последнее время доказал не только лояльность, преданность и верность, но и прямую личную заинтересованность в том, чтобы в городе и окру́ге всё было хорошо и спокойно. Он, несмотря на боярское достоинство и ратный опыт, даже со Звоновыми нашёл общий язык, и в том, чтобы назначить его городским головой, старшим над боярами, сомнений на вече не возникло. С ними он как-то договорился сам, а главам районных администраций, кончанским старостам, хватило настоятельной рекомендации великого князя, в чьём слове сомнений ни у кого в городе не было.

После протокольных слов на́ людях, хлеба-соли, объятий и рукопожатий, воеводу Стаха, который такого тёплого приёма явно не ожидал, проводили на княжье подворье, а там провели в небольшую комнатку, где и произошло эпохальное событие.

Там, при блеске дивных светильников, ярче которых старый воевода в жизни не видал, познакомился он и с самим великим князем-Чародеем, Всеславом Брясиславичем, и с его сугубо доверенными лицами: патриархом, великим волхвом, воеводой и ещё каким-то странным стариком, будто бы безногим, что сидел в какой-то странной торбе на груди у настоящего великана, заросшего бородищей и патлами так, что при дворе Болеслава его вряд ли бы приняли. Взор Стаха то и дело возвращался к тому хмурому деду, что тоже не сводил с него глаз.

– Ну чего таращишься-то, Сташко, берестяная твоя душа? Два десятка зим минуло, как-никак, да с лишком. Я и сам тебя едва спознал, вон, ряху-то отожрал на Болеславовых харчах. При Казимире-то, батьке его, тощей был, – с явно наигранной неприязнью прохрипел Ставр.

– Матка Боска! Неужто ты, старый злодей?! При последней нашей встрече ты, вроде как, повыше был, да прилично так повыше, – срывающимся голосом отозвался польский воевода. И глаза его подозрительно блеснули.

– Воды с той поры утекло много, Сташко. С ней и ноги мои. Добро хоть башку уберёг, есть, чем былые годы да прежних друзей вспомнить, – ответил безногий убийца. Тоже дрогнувшим голосом. И с тем же блеском под седыми бровями.

Они бились плечом к плечу, когда Злобный Хромец отправился по просьбе зятя, Казимира Первого, помогать тому с захватом Мазовецких земель. И не виделись с тех пор долгих двадцать два года. Старики обнялись, уселись рядом и их с полчаса никто не отвлекал, пока не помянули-вспомнили они давно минувшее и давно ушедших. Дальнейшая же процедура подписания мирного соглашения и принятия великого княжества Польского под руку Всеслава Чародея много времени не отняла. А подтвердить договорённости на высшем уровне условились, как сойдёт лёд по рекам, в само́м Полоцке. Ляхи уехали через три дня, набравшись выше маковки впечатлений, и с четырьмя возами ответных дорогих подарков. Дороже тех, с какими приезжали.

В те же дни, когда поскакали Алесевы эвакуационные отряды, двинулись следом и мы со Ставкой, снова расширенным составом, с Шаруканом, Байгаром, мастерами и бандитами во главе с самим Звоном. Компания собралась более чем разношёрстная, но и задачки предстояло решать нетривиальные.

Не доезжая до Ро́дня, города с богатой и древней историей, о которой поведал на привалах Буривой, было то самое место, что выбрали дома по картам и рассказам. Но, памятуя о том, что свой глазок – смотрок, Всеслав всё равно решил убедиться в правильности выбора лично и на месте. Как и тогда, на Немиге.

Широкая река за Переяславлем уходила поворотом к западу. Именно тут и была та самая мель, о какой предупреждали лодейщики. Знали о ней очень немногие за пределами Руси. И на которой сейчас лежал Днепровский лёд, под толстым слоем которого был скрыт невидимый летом под водой песчаный холм метров пятисот в поперечнике. По бокам от того холма под ледяной коркой бежала водица, в которой, по словам тех же лодейщиков, попадались омуты жуткой глубины, а то и вовсе бездонные. Очень удачное место.

– Что думаешь, Слав? – спросил половецкий хан, подъехав и остановив рядом с Бураном своего Шаха.

Гнедой жеребец Шарукана был настоящим красавцем: стройный, высокий, лёгкий. У них, кажется, даже глаза были похожи чуть раскосой формой, тёмно-карие у Шаха и голубые у хана. Алесь, каждый раз, когда видел этого коня, замолкал и переставал дышать, а в глазах его появлялось крайне тревожащее плотоядное вожделение. Пожалуй, лишь прямой запрет «коней у гостей не красть!» уберёг до сих пор от беды.

– Думаю, зря твои соплеменники раков не едят, – задумчиво и чуть рассеянно ответил Чародей, – вкусные они. И полезные. Нам столько точно не сожрать…

– Ты прямо вот так, целиком и полностью, уверен в том, что придумал? – сильнее обычного сощурился хан.

– Это, Хару, уже не важно, насколько уверен именно я. Считай, что у меня уговор с духами реки, холмов и лесов. Они этих находников ждут сильнее, чем я. По мне, так век бы их не видать. А вот духи ждут. Голодные. Злые.

На последних словах Всеслав добавил в голосе драматизма. От которого и хан, и Байгар, замерший неподалёку, поёжились в сёдлах совершенно одинаково. И больше вопросов никто из них не задавал.

Ясно, что «светить», как теперь уже говорил и Рысь, и его умельцы, перед половцами ни гром-пакетами, не пороховыми трубками, ни искрившими крутилками никто и не думал. В ходе рекогносцировки осмотрели и промерили оба берега, пробили пешнями лёд над мелью и оконтурили её на схеме. Слева и справа впадали здесь в Днепр малые речушки, низины которых сейчас были заметены снегом – их тоже измерили и все значения нанесли на бересту. Как и высоты холмов по правую руку. Всеслав с воеводой и мастерами, Свеном, Кондратом и Ферапонтом, отъехали к ближнему холму, и князь буквально на пальцах объяснял что-то. Они чертили на бересте, поминутно показывая князю, который либо кивал, либо брал эту странную, но удобную штуку «карандаш» и что-то помечал-поправлял на их рисунках-чертежах. Кузнец чесал затылок, что переходил у него прямо в широченные плечи без намёка на шею, с самозабвенным хрустом. Плотник грыз ноготь большого пальца, тоже большой. Гончар жевал кончик бороды, который сразу по привычке запихал в рот. Ни один из них не сводил глаз с пальца князя, который мерно передвигался по схеме. А под конец все три разных специалиста совершенно одинаково кивнули. И в глазах их, кажется, недоверие сменялось обожанием.

На той мели и вокруг неё провели несколько часов. Возвращаясь обратно, Чародей выглядел довольным, как неизвестный здесь слон, и спокойным, как тем более неизвестный здесь танк. И это словно передавалось каждому из членов Ставки и группы выездных экспертов. Они даже затеяли спор, как назовут в народе то место, что только что так пристально изучали, после того, как задумка князя-батюшки сработает. Сомнений в этом не было ни у кого.

Из предложенных цензурных вариантов мне больше всего понравились «Гильдебрандова топь» и «Папин бульк».

Народу на берегу было видимо-невидимо. Весь город и, наверное, больше половины беженцев стянулись хоть краем глаза глянуть на долгожданный финал. Этим очередным новым и непривычным словом называлась решающая битва между «Волками» и «Орлами». Прибыли высокие гости из всех ближайших населённых пунктов. Подтянулись днём раньше и посольства со Пскова, Новгорода и Смоленска. Вокруг города было, что называется, негде яблоку плюнуть – тут и там стояли шатры со стягами князей и вольных городов. Силища, стянувшаяся к Киеву, за последние недели, позволяла, пожалуй, пободаться-помериться силушкой с подлыми латинянами и во чистом поле. Но Чародей спокойно пообещал, что справится и ближней дружиной. Те, кто в этом сомневались, виду старались не подавать, изрядно наслушавшись невероятных историй про осенний бой на реке и прохладную, мягко говоря, встречу ратей ляхов чуть выше по течению. За недолгое время, проведённое в городе, после обязательного стояния с разинутым ртом возле карты русских земель на площади, наслушавшись местных и отведав всеславовки, каждый из гостей понимал – этот, пожалуй, сдюжит.

После небольшого концерта, со ставшей уже традиционной песней про героев спорта, на лёд выехали и замерли лицом к «правительственной» трибуне отряды. Всеслав коротко пожелал удачи и велел биться честно. Святослав, сорвавший напрочь голос ещё вчера, на языке жестов произвёл решающую предыгровую накачку своей команды. Судя по жестам и перекошенному лицу, убедительно-наглядно сообщая, как и какие именно части тела он им пообрывает, если подведут. Я в мужестве его отчаянных парней не сомневался. Выглядели они так, будто бой им предстоял не суровый, а самый что ни на есть распоследний.

Глава 4. Череда неожиданностей…

…началась с того, что «Волки» продули!

Такой бойни лёд не видел, пожалуй, с той самой памятной рыбалки неподалёку отсюда, да и тогда не было так нервно. Клюшки разлетались в щепки, в труху, ледяное крошево сыпалось веером через борта. Сами они, литые и промороженные до каменной крепости, кажется, ходили ходуном. Пролилась даже кровь.

Один из наших случайно махнул неудачно обломавшейся клюшкой и распахал острым краем щёку черниговца, да так, что редким чудом правого глаза не лишил. Онемевшее море болельщиков и замершие игроки смотрели, как слетели с трибуны серыми тенями одним движением батюшка-князь и два его ближних охранника, один молчаливый, а другой и вовсе немой. Он-то и разматывал на бегу́ странный свёрток.

Швы я наложил быстро. Парень сжал до хруста зубы и не шевелился, шить не мешал. Закончив с повязкой, заметил над плечом ладонь и поднял глаза. Святослав, спрыгнувший с трибуны немногим позднее нас, следивший за тем, как перестают кровить и сходятся стежок за стежком края относительно простой, но довольно паршиво и тревожно выглядевшей раны, помог мне встать и молча крепко обнял под слитный вздох трибун. Может, решил, что я спас его игроку жизнь. А, может, поблагодарил за то, что не загрыз того на глазах у города и команды, не знаю. Говорить-то он по-прежнему не мог.

Все три периода команды шли ноздря в ноздрю. Бросок «Орлов» на исходе третьего привёл к добавленному времени, к овертайму. И едва не подарил Святославу инсульт. На него уже после исхода второго периода смотреть было тревожно – выглядел тренер черниговцев так, что краше в гроб кладут.

За пять минут добавленного времени отряды умудрились вколотить друг другу по две шайбы каждый. Трибуны свистели, хлопали и топали. Практически молча. Тоже посрывав глотки вслед за князем Черниговским. А чисто врачебные опасения начал вызывать и невозмутимый обычно Ставр. Видно было, что такого накала страстей тут никто в мирное время не испытывал примерно никогда.

В последний перед выходами «один на один» перерыв на трибунах и вокруг кончилось всё: сбитень, тёплое вино, мясо, лепёшки и, видимо, запасы у зрителей, которые теоретически проносить было нельзя, но по факту никто особо и не проверял. Тех, кому на нервной почве чисто визуально могла вот-вот понадобиться медицинская помощь, среди зрителей прибавилось в разы.

Когда последний из «Полоцких Волков» залепил шайбой точно в лоб рухнувшего тут же, но к несчастью наружу, вратаря, над вечереющим берегом повисла такая мёртвая тишина, что я уж подумал – оглохли мы с князем. Потом где-то вдали заржал конь, успокоив, что проблемы были не со слухом. Но особо легче не стало.

Черниговец, тот самый, с забинтованной щекой, без шлема, который на повязку не налезал, вышел на лёд, как на вражеский ДОТ. Глядя на него было ясно, что шайбу он готов вколотить в ворота руками, ногами и головой, и, если понадобится, то вместе с вратарём, и под лёд, и потом до самого дна. Я видел, как топнул Немир, стоявший в рамке тулупа с нашей стороны, вбивая коньки в лёд. И сплюнул под ноги, чего на площадке сроду себе не позволял. Потому что прочувствовал настрой противника и тоже готов был умереть, но проигрыша не допустить. Кажется, пойди сейчас снег – слышен был бы полёт каждой снежинки.

Забинтованный ехал медленно, от борта к борту, перебрасывая клюшку с левого хвата в правый. Звук, с которым резали лёд лезвия его коньков, шаркал, кажется, по сердцу каждого. О том, чтобы дышать в такой напряжённой обстановке, не могло быть и речь. Поднялся на ноги весь берег-стадион. Многие из тех, у кого не оказалось трибунных бортиков под руками, вцепились друг в друга. А коньки шкрябали один за другим, раз за разом, прямо по нервам.

Как он это сделал, вряд ли разглядели даже Рысь со Ставром. Остальным такая скорость была и вовсе недоступна. Ложный, обманный удар, с которым крюк со слышимым гулом пролетел над шайбой, бросил Немира влево, а клюшка невозможным, невообразимым движением метнулась на второй круг и раздался тот самый щелчок. А сразу же вслед за ним – глухой хлопо́к. В тулуп, который служил тут, натянутый на каркас, воротами. И на лёд одновременно осели и забинтованный, и наш вратарь. И в их взглядах было что-то от глубокого взаимного уважения, как в старых вестернах пятидесятых-шестидесятых моей прошлой-будущей жизни. Когда один из стрелков отдаёт дань уважения другому. А другой уже мёртв, но просто пока не осознал этого.

Вой трибун, к которым внезапно вернулся голос, едва не скинул нас со своих мест. Народ ломанул через бортики, качать и поздравлять черниговских «Орлов» во главе с перебинтованным героем вечера. Радомир орал и колотил по спине Святослава, который на удары не реагировал, стоя, как каменный. Не сводя глаз с шайбы, что лежала возле тулупа непобедимых «Полоцких Волков». За линией ворот.

– Поздравляю, дядя! Чистая победа, честная, очень красивая! – поднявшись, громко провозгласил Всеслав, понимая, что этот гвалт перекрыть будет невозможно. Но главным для него было докричаться до Святослава. И это получилось.

Тот, моргнув дважды, будто спросонок, перевёл глаза на великого князя. Потом на его протянутую ладонь. Потом снова на лицо, будто ища подвоха. И наконец кинулся обниматься, рыча и хрипя что-то непонятное и неразличимое, но очень яркое. Как счастье.

Ледняков на подворье снова несли на руках, не дав снять коньков. Первым летел над землёй Киевской счастливый до одури тренер. Не веря самому себе, что именно сейчас и именно его орущий от восторга местный люд вносит в распахнутые настежь ворота столицы. И слёзы в его глазах говорили о том, что день этот дядька не забудет никогда.

Попраздновали вволю. В княжью волю, два дня. На третий потянувшийся привычно к корчмам народ выяснил, что батюшка-князь шалить боле не велел, продажу браги и всеславовки прекратил, зато на каждом перекрёстке стояли бочки с квасом и капустным рассолом. То, что в каждом заведении скучало возле притолоки по одному настоящему нетопырю, давало понять, что ни корчмари, ни сам Чародей не шутили. В отличие от исторических примеров, когда европейские города и даже столицы уходили в штопор на пару недель, Киев оклемался почти моментально.

– Слав, глянь, когда не лень, – влетел явно озадаченный Гнат.

Мы с Лесей изучали очередные записи из бесценного наследия её бабки, на этот раз на предмет снижения давления. Никогда бы не подумал, что в эту дикую пору найду рецепты от гипертонического криза.

– Чего там, Гнат? – не особо довольно отозвался Всеслав, с трудом запоминая названия и довольно корявые картинки трав и плодов, бОльшая часть из которых была подписана по-латыни.

– Сглазить боюсь. Но, думаю, вести тайные. А, коли повезёт, то ещё и добрые, – ответил друг.

Великий князь со вздохом пересадил обиженно захныкавшего Рогволда на руки матери и шагнул вслед за воеводой. Слыша за спиной: «батька Русью править пошёл, не моги мешать! Ну-ка вот, глянь лучше, какой цветочек забавный!».

На подворье стоял в не то, чтобы кольце, но при конвое их двух Ждановых, странный мужичонка. Судя по одёже, был он с севера. Но на тамошних лицом не похож. Похож на болгар чуть, да на волынян, но глаза слишком светлые. И какие-то уж больно смеющиеся для перехожего скомороха, что притащили княжьи вои под светлые очи самого́ Чародея. А в руке у бродячего артиста была кукла. В сером плаще из волчьей шкуры, с двумя мечами, по одному в каждой руке. Точно такая же, какой только что играл Рогволд. И волосы эти непонятного цвета…

– Какими судьбами, барон Роже де Мортемер? Не ждал встречи так скоро, – проговорил Всеслав, скорее наощупь, будучи уверенным, что ошибся.

– Я проспорил Алис десять золотых, мой принц! – обиженно отозвался давешний глубоко шпионский менестрель, выпрямляя спину. Принимая более похожий на свой титул облик. Рядом выругался вполголоса Рысь.

– На что спорили, барон? – заинтересованно спросил Чародей, кладя локти на перила гульбища, глядя на тайного гостя сверху вниз.

– Что мне удастся сохранить инкогнито хотя бы на сотню ударов сердца, – честно, кажется, ответил тот.

– Ну, у баб, сам знаешь, сердце, что овечий хвост, может и быстро молотить, – с улыбкой отреагировал князь, – так что сотня-то быстро пролетает. Будем считать, что ничья у вас. Ты по делу какому, или так, проездом в наших краях?

– Я буду твой др-р-руг! Меня зовут Бус! – отозвалась внезапно кукла на руке французского шпиона.

– Рысь, – бросил Чародей и нырнул обратно в терем. Дойдя до «переговорной» и успев только усесться, как подошли и воевода с бароном.

Шпионский Роже де Мортемер выудил из недр куклы почти такую же ленточку, что и в прошлый раз, и с церемонным поклоном вручил Гнату. Порядок знал, знакомства знакомствами, конечно, но соваться с порога к великим князьям – не комильфо.

«Не кто?» – уточнил про себя Всеслав. «Не принято, не по обычаю и не по важности момента» – как смог, пояснил я.

Тётя Аня, старшая сестрица последнего из оставшихся в живых братьев Ярославичей, который сейчас, надо думать, спал крепким богатырским сном вчерашнего победителя, передавала привет. Ве́сти от королевы франков, Анны Ярославны, пришли очень вовремя и были вполне себе добрыми. Не сглазил Гнатка.

«Властители западных государств ждут результатов похода войск папы на Русь. Ставят на победу Александра, готовы следом отправить свои рати. Генрих стягивает легионы к югу, готовит удар. Если тысячи крестоносцев завязнут в твоих лесах на седмицу или две – он выступит на Рим. Евдокия отправила мужа на восток. Болеслав верен, хоть и горд без меры. Шоломон в спину не ударит. Жди новых союзников, Всеслав, и да хранят тебя Боги!».

И та самая подпись, что во второй раз поразила уже немного меньше: «Anna Regina», королева Анна.

Рысь пробегал текст глазами в очередной раз, пыхтя, как довольный ёж над плошкой молока, когда я обратился к барону:

– В какой срок ты доставишь ответ тётушке?

– Через восемь дней вести будут у неё, – напряжённо ответил агент средневековой нелегальной разведки, поняв по голосу, что шутить или упражняться в красноречии сейчас совершенно не подходящий момент.

– Добро. К тому времени, плюс-минус сутки, папские псы выйдут к месту нашего рандеву, – от родного слова, так к месту вплетённого в речь Чародея, у барона дрогнула бровь. Нахмурился и Рысь, видимо, отметив себе не забыть узнать, что это ещё за напасть такая.

– С того места в Рим не вернётся никто. Или считанные единицы, что уже сейчас отбиваются от войска. Тем, кто подойдёт к моему дому близко, придя на мою землю конно, людно и оружно, живыми не быть.

Роже де Мортемер, человек судьбы крайне сложной и насыщенной разными событиями и тайнами, общением и знакомствами с очень важными и откровенно опасными фигурами, не мигая глядел в холодные серо-зелёные глаза великого князя русов. Понимая, чуя, что из всех, встречавшихся доселе, этот был если не самым опасным, то в первую тройку входил совершенно точно. Он не пугал, не повышал голоса, не применял гипнотического воздействия, чем частенько пользовались властители всех известных барону стран. Этот сухо и скучно констатировал факт. Пятитысячное войско, ударный кулак Святого Престола, гордость папы Александра Второго, в ближайшую неделю перестанет существовать. Волею этого жутко честного человека. Говорившего страшные, немыслимые вещи с уверенностью и спокойствием, вряд ли доступным простому смертному.

– Весть об этом будет у Шоломона в тот же день или утром следующего, – продолжал мерно говорить невероятные вещи Чародей. – Полагаю, Анастасия сможет быстро передать её сестре?

– Да, они обмениваются посланиями раз в два дня, – кивнул барон. Наверняка выдавая страшную тайну международного закулисья.

– Будет очень хорошо, если тётушка поделится новостями с императором. Думаю, папу Александра неприятно удивит то, что сведения о разгроме его крестоносцев придут одновременно с войсками Генриха.

Всеслав говорил спокойно, как о чём-то совершенно незначительном. Складывая на карте Европы костры, в которых предстояло сгореть сотням и тысячам. Но не на нашей земле, и не русским людям. Роже кивнул, будто не решившись соглашаться вслух. И спросил лишь после довольно долгой паузы:

– Какие требования мне передать Королеве и Совету? – и заметно напрягся, когда князь русов никак не отреагировал, буквально и бровью не повёл при словах о том, о чём в мире знали считанные единицы, и ни одного случайного среди них не было.

– У меня нет требований, барон. Есть уведомление и, пожалуй, предупреждение, – помолчав, ответил Чародей. И французский резидент замер, полностью превратившись в слух.

– Под руку Руси уже отошли ляхи, со дня на день отойдут чехи и мадьяры. Болгарские земли займут союзные мне половцы, и будет лучше для всех, если ромеи продадут их, а не уступят, умывшись кровью. Пусть решают свои проблемы на востоке и не создают себе лишних на западе и на севере. Я готов обсуждать с теми, кто вправе, точные контуры моей земли. Они будут отличаться от тех, что принёс Риму брат Сильвестр. Не в мою пользу, но мне не нужно лишнего. Это было уведомление. Предупреждение же следующее. В границах моих земель народы и племена, отошедшие под руку Руси, будут жить по русским законам, чести и Правде, моей волей и под моей защитой. Любого явного, а тем паче тайного вмешательства в свои дела я не потерплю, посчитав посягательством на право вождя и честь правителя. То, как я к этому отношусь, и чем подобные попытки заканчиваются, точно знает Болеслав и совсем скоро узнает Святой Престол.

В повисшей следом за этими словами тишине было слышно, как скрипнул доспех Рыси, что расправил плечи, хотя, казалось бы, шире ему было уже некуда. А ещё будто бы слышался стук сердца Роже де Мортемера, в такт которому колотилась жилка у него под левым нижним веком.

– Я передам твои слова Королеве и Совету в самое ближайшее время, великий князь, – было видно, что начать говорить и двигаться у барона вышло не сразу. Голос был неровным, а поклон, обычно изящный и исполненный достоинства, получился каким-то скованным.

– Могу ли я идти?

– Да. Я благодарю тебя за твою нелёгкую и столь важную службу, Роже де Мортемер. Передай пославшим тебя мои признательность и уважение за нужные мне сведения и готовность к диалогу. Рысь, проследи, чтобы наш зарубежный друг получил всё необходимое: коней, золото, любую помощь на наших землях. Выдай ему гривну с моим знаком. Уверен, он будет использовать данные мной привилегии во благо Руси.

Гнат кивнул и вышел вслед за французским шпионом, у которого второй поклон вышел более свободным. А Всеслав остался за столом один, разглядывая пристально оставленную бароном куклу.

Тот же серый мех плаща, те же мечи в руках, почти такие же серо-зелёные глаза. Только шрама приметного над бровью не было. А яркий молодой румянец и другая форма более светлой бороды говорили о том, что это не сам князь, а Роман, его старший сын. Зарубежные партнёры решили подарить нам всю семью, коллекцией? Или дают понять, что всё видят и следят за детьми? Или по привычной самонадеянности показывают, что каждая кукла в этом далёком диком краю может говорить и двигаться, лишь имея внутри сильную чужую руку, а за спиной – опытного и цивилизованного кукловода? Если подарок был именно с таким подтекстом, любым из последних двух вариантов, то тайный негласный Совет в ближайшем будущем могли ожидать очень неприятные неожиданности.

А коллекция кукол – это хорошо. Рогволду и его младшим братишкам или сестрёнкам будет, во что поиграть. Привыкая управлять и руководить самостоятельно, думая своей головой, без оглядки на зарубежную родню и прочих советчиков-антисоветчиков.

Глава 5. Счёт на дни

Чем ближе подступали, петляя Днепром, вражьи рати, тем меньше, кажется, становилось часов в сутках. Которых счастливые русы пока не знали, живя себе по Солнышку, Луне и звёздам.

Рысь за три дня, что минули с тех пор, как ускакал с донесением странствующий рыцарь-шпион и барон-менестрель, почти полностью превратился в того зверя, в честь которого получил своё прозвище. Но с некоторыми существенными отличиями. Вряд ли кто-то слышал, чтоб рыси лаяли, а наш вот гавкал так, что заслушаться можно было. Но шипел тоже великолепно.

Безногий ветеран-инвалид с трудной судьбой, Ставр, тоже шипел чаще, чем разговаривал, но у этого выходило не по-кошачьи, а вовсе уж люто, по-змеиному, лучше бы уж хрипел, как раньше. Дошло до того, что со двора разбегались все гражданские, едва заслышав их шипение и лай.

Сам Всеслав продолжал говорить человеческим голосом, но делать это вне стен, за которыми собиралась то узким, то широким составом Ставка, практически перестал. Он и с сыном играл практически молча, переставляя по полу деревянные фигурки или надевая на руки кукол, тоже ставших молчаливыми. И пару раз случалось, что, застыв с лошадкой или мишкой в руке, замирал, а потом вскакивал и выходил из комнаты, на ходу веля сзывать советников. Придумав что-то, что могло улучшить и без того вылизанный и посекундно выверенный план операции под кодовым названием «Лужа». В которую должен был с размаху сесть папа римский. Ни Дарёна, ни тем более Леся с Домной к великому князю с разговорами и расспросами не лезли. Надо думать, мучаясь по этому поводу нещадно. Но терпели, понимая, что на Всеславе и без того лежал груз забот и ответственности, никому из живых и не снившийся.

Как вышло так, что за неполных три недели произошло столько всего и практически сразу, отчаялись понять и князь, и я. Выручала только давняя общая, одна на двоих, а теперь будто бы усилившаяся вдвое привычка идти к намеченной цели до конца, до победы, сжав зубы, а предварительно наплевав на всё и всех, пытавшихся помешать. Ну и люди, конечно, выручали.

Видя, как настойчиво и упорно продолжал выбиваться, да всё никак не мог выбиться из сил батюшка-князь, подтягивались все. Подземные сидельцы, громовых и огненных дел мастера, выкатили за две седмицы едва ли не месячную норму продукции. Как могли на скорость химических реакций повлиять вовлечённость, лояльность, энтузиазм, да хоть бы даже и наш с князем личный пример, мы понять не смогли. Всеслав привычно свалил всё на волю Богов. Я тоже этот и некоторые другие факты ничем, кроме чуда, объяснить не мог. Да, ненаучно. Но факт.

Свен приступил к испытанию арбалетов-самострелов. Первые «блины комом» взвести смогли только Ждановы и самые крупные Гнатовы. Болт летел на четыре с половиной перестрела, триста с лишним метров, невообразимая по нынешним временам дистанция выстрела. На расстоянии до двухсот метров древко при попадании в твёрдую мишень, вроде толстой деревянной колоды, разлеталось в щепки. Свиную тушу, подвешенную на суку́, прошивало, кажется, не меняя ни скорости, ни траектории. Следующие прототипы, которые под силу было взвести уже каждому из ратников, молча отнял Янко, все пять штук. С его слов, пятёрка лучших стрелков уверенно попадала в мишень, размером с кулак, с четырёх перестрелов восемь раз из десятка. В цель величиной с голову – без промахов. Немногословный латгал пояснил, что много таких игрушек ему не нужно, но если будет ещё пято́к – его парни выбьют у врага сотников и десятников ещё до того, как противник подойдёт на дальность привычного выстрела. Свен, присутствовавший при разговоре, кашлянул и пообещал обеспечить. И тоже не подвёл. Да вообще никто не подвёл.

Рысь, пугая своим лицом человека, который не спал примерно год, ввалился в «переговорную», когда Ставр как раз заканчивал шипеть, безжалостно ругаясь, доклад о продвижении и потерях противника за минувшие сутки. Выглядя при этом так, будто не спал лет пять. Всё шло вполне в рамках плана, даже лучше.

– Слав, там пошёл к тебе присол… Тьфу, зараза! Посол к тебе пришёл. С грамотками. На посла только похож, как я на монаха, – прошипел-пролаял воевода.

Учитывая то, что представлять себе того монаха, что мог бы хоть отдалённо походить на Гната, нам с князем не хотелось совершенно, Всеслав уточнил:

– Откуда хоть?

– Север. Готланд, – лаконично гавкнул Рысь.

– Знаешь там людей? – перевёл взгляд на инвалида Чародей.

Ставр только кивнул. По счастью, молча. Когда эти двое начинали матерно шипеть на два голоса, неуютно становилось даже мне.

– Зови!

Вошедший боком в дверь взрослый здоровенный воин с рыжей курчавой бородищей, заметно тронутой сединой, сперва осмотрелся. Внимательно, подолгу изучив каждого из заседателей, задержавшись дольше всех на Гарасиме, Ставре и Рыси, кивнул сам себе и шагнул вперёд. Не навис над столом, но встал эдак весомо, амбициозно с претензией.

– Моё имя Хаген. Люди на этом берегу знают меня Хагеном Рыжим, – начал он с очевидного, с того, что сомнений не вызывало. – На берегах предков знают ярлом Хагеном Ульфссоном Рыжебородым. Я прибыл в град великого князя Всеслава, сына Брачислейва, потомка Рёнгвальда, с вестями от тех, кому надоели папские псы и рабские учения на том берегу Варяжского моря.

При этом он смерил вызывающим взглядом отца Ивана, будто пробуя взять патриарха Всея Руси на слабо́. Святейший лишь вздохнул кротко и улыбнулся в ответ. Всеслав, знавший его чуть лучше северянина, предпочёл бы, чтобы в нашу с ним сторону святой отец так не улыбался никогда.

– Трусливая баба Хальстен, купивший подобие власти за римское золото, что сидит в Сигтуне, боясь выйти в море и не решаясь двигаться на север и на запад сушей, многим неудобен. И просто надоел. Его епископы, скоты в бабьих тряпках, забирают много воли, учат детей всякой дряни, противной Старым Богам. Которые, как говорят, у нас вашим или родня, или вовсе общие.

Чародей молчал. Слушал рыжего, что распалялся не на шутку, и молчал. Что нужно Хагену – было ясно. Зачем это Руси, да тем более вот конкретно в данный, вообще не подходящий момент – пока оставалось загадкой. Бородач поносил, не стесняясь в словах, католиков и нанятых ими властителей, что смотрели церковникам в рот и в карман. Плевался, вспоминая про обоих Эриков, Седьмого, сына Стенкиля, и Язычника, которого привёл к власти народ, но перекупили монахи. Сетовал на то, что из потомков Древней крови не осталось почти никого, кто смог бы взять власть, а не купить или украсть её.

Всеслав по-прежнему не произносил ни слова. Он, а с ним и я, точно знали о том, насколько глубоко во мрак истории уходили корни нашего с ним генеалогического древа. И о том, что по древности крови из нынешних монархов с нами сравниться могли считанные единицы. Преимущественно, родня, от двух-трёхродной, до более далёкой.

– Некоторые из тех, что послали меня, были бы рады закрыть наши северные земли от тех, кто учит потомков легендарных героев с детства быть слабыми и покорными. Многие поколения до нас учили другому. В наших краях нельзя быть слабым, слабый – мёртвый. Он может ходить, торговать, говорить. Но он мёртв. Не дело, когда мертвецы учат живых и правят ими. Ясно, что править рабами проще, чем воинами. Наши земли не хотят плодить рабов, что продолжат слушать епископов чужой веры, которые сперва скулят на площадях, оплёванные и побитые, а через год-два уже важно учат, как жить, стоя на возвышении в доме Бога, который построили на наши же деньги!

Кажется, как говорили в моём времени, у Хагена наболело. В том, что говорил он честно и от души, сомневаться не было никакой возможности. Как не было её и в том, чтоб понять, с какой целью он преодолел сотни вёрст, придя сюда. Это и постарался выразить на лице Всеслав, чуть подняв левую бровь.

– Мы, я и пославшие меня, просим тебя, великий князь русов, выбрать, кого из властителей наших земель, Готланда и Свеланда, ты поддержишь словом и делом. Тот, на кого ты укажешь, примет старшим братом тебя, а не Генриха из Ахена, – «родил»-таки Рыжебородый. Вот так. Швеция выбирала между Русью и Священной Германской Римской империей. Интересно, кто сейчас распинался перед Генрихом с контрпредложением от «пославших его уважаемых людей»?

– Дайте гостю еды и питья. Он проделал долгий путь и сказал долгую и красочную речь, – проговорил Чародей, не сводя глаз с Хагена.

Дверь скрипнула, возвестив, что открывали её не Гнатовы, и впустила Домну, следом за которой вплыли три «лебёдушки» с подносами. Будто только этих слов великого князя и ждали. Стол мгновенно и почти бесшумно наполнился мисками, тарелками и прочими ёмкостями, дух от которых поднялся такой, что рыжая борода гостя зашевелилась, а в брюхе заурчало. «Служба кейтеринга» освободила комнату в считанные минуты, оставив аромат вкусной еды и новомодных «духо́в», настойки-эссенции из цветов и ягод, которую стали недавно делать Буривоевы на той самой пасеке в верховьях Почайны, где жила раньше зав.столовой с семьёй и детьми. Духи́ эти разметали на торгу ещё быстрее, чем настойки, притом, что стоили они значительно дороже. Малиновые и те, что из ландыша, шлейф которых остался после ухода «лебёдушек», считались самыми модными. И, предсказуемо, самыми дорогими.

Северный гость втянул хищно воздух широко раскрытыми ноздрями, повернувшись к закрывшейся со скрипом двери. И снова издал животом звук, дававший понять, что ел он в последний раз преступно давно.

– Сядь за мой стол, ярл Хаген Ульфссон Рыжебородый. Отведай моего хлеба, рыбы и мяса, выпей пива, – задумчиво, будто нехотя, проговорил Чародей. – Перекусим и мы. На сытое брюхо думается лучше.

И отмахнул ножом шмат буженины, привычно уложив его на ломоть ржаного, мазнув поверх щедро хреном. Ясно, что бытовавшие в этих временах убеждения, что на полный живот принимать решения было проще, имели мало общего с физиологией и психологией. Но в чём-то были и справедливыми. Сытому уже не так хотелось убить собеседника, как голодному. Или хотелось так же, но было лень.

Рыжий трескал так, будто и вправду ел до этого только на противоположном берегу Варяжского моря. Здесь это тоже считалось доблестью, и тот, кто «не ел, а нюхал», как тот ишак из старого анекдота моего времени, считался бы больным или по меньшей мере подозрительным. Хруст костей, свиных и куриных, на крепких зубах Хагена никаких подозрений не вызывал: мужчина, воин, герой! Жрал, как полагается.

– Освежить стол, – сказал чуть громче привычного Всеслав, когда гость, сыто отдуваясь, обтёр жирные пальцы сперва об одежду, а потом, контрольно, о волосы и бороду.

Снова распахнулась звонкая дверь и душистые девки убрали со стола, оставив блюдо с хлебом и разными мясными нарезками, что так удобно было класть поверх ржаного или ситного. И жбаны с пивом тоже «ушли», сменившись на привычные уже в этих краях фляги.

– Рысь, – попросил-скомандовал князь.

Каждый поднял стопочку-лафитничек. Северный гость держал непривычную тару с опаской, боясь раздавить или выронить. Пальцы на правой руке у него явно были выбиты, сломаны и порублены не единожды.

– Я рад встрече с тобой, Хаген. Я выслушаю тебя. За то, чтобы решение моё приняли и одобрили Боги! – возвестил Всеслав и хлопнул перцовки. Привычно поднеся к носу горбушку.

Опрокинул лафитничек в пасть и викинг. Вытаращившись невообразимо, пытаясь хватануть воздуха перехватившимся горлом. Ставр, сидевший рядом, всучил ему в скрюченные пальцы кружку морсу, прохрипев что-то непонятное. Рыжий дёрнулся, глянув на калеку, и влил холодный брусничный напиток, кажется, прямо в желудок. Схватив тут же предложенный с другой стороны Гнатом кусок хлеба со щедро намазанным рубленным салом с чесноком.

– Я сказал, что в доме любимца Богов пьют жидкий огонь. С непривычки трудно, запивать надо, – пробурчал старый нетопырь в ответ на вопросительный взгляд Всеслава.

– Почему не приехали другие, о ком пишут старейшины твоей земли? – спросил Чародей, изучив послания на свёрнутых выделанных шкурах, переспрашивая и уточняя значение тех или иных корявых символов у Ставра.

– Двое, как я думаю, вполне готовы принять золото и поддержку церковников. Один при смерти, поморозился крепко в походе. Ещё один отправился грабить пруссов и ятвягов, да, по слухам, там и сгинул.

Хаген говорил искренне, как пятилетний. То ли от перцовки, которая с непривычки и вправду открывала в людях новые, неожиданные грани. То ли от того, что уверился в том, что за одним столом с ним и вправду сидят великий волхв Старых Богов и пастырь, несущий волю Нового, да вполне мирно, не хватая друг друга за бороды, не сварясь, как все, виденные им ранее. Или от того, что сердцем чуял: этому, с серо-зелёными глазами, врать – себе дороже.

– Добро. Так поступим: ты вернёшься в Готланд и передашь, что ваши земли и племена, живущие на них, могут рассчитывать на мою поддержку и помощь. О том, что от этого получу я, и кто станет мне меньшим братом в Сигтуне, мы потолкуем с тем, кто сможет говорить от имени всех северных родов. Будет это через две луны, в Полоцке, на моей родной земле, в городе, основанном ещё Рёнгвальдом Достославным, которого ты, Хаген, помянул в начале.

Чародей говорил спокойно, уверенно, неторопливо, не глядя на вытягивающиеся лица советников. Которые только сейчас поняли, сбор какого уровня он намеревался учинить в своей вотчине. И кого можно было ожидать там увидеть.

– Раньше и рад бы, да недосуг. Через седмицу-другую придут захватывать страну мою бессчётные рати папы римского. Пару дней всяко провозиться придётся, пока всех их в Хельхейм отправлю, к толстухе Хель.

Хаген разинул рот, откуда выпал кусок курицы. Так на его памяти чудовищную великаншу, могущественную повелительницу мира мертвых, не рисковал называть никто.

– Потом праздник у меня – старший сын невесту в дом приведёт. С подарками мы с тестем будущим тоже пока не определились: то ли северный берег Русского моря ему подарить, то ли южный Варяжского?

Закашлявшемуся мучительно Рыжебородому хлопали по могучей спине и Ставр, и Рысь. Кого похлипче – наверняка убили бы, ну, или половину рёбер сломали точно. Этот же словно не замечал ударов, под какими и конь бы присел.

– Сам видишь – хоть порвись, а никак. Вот разберусь малость с делами – тогда сразу. Со Ставром уговоритесь, как вестями обменяться, на случай, если быстрее управлюсь. Погостишь у меня, или домой сразу? – спросил Всеслав, будто не замечая состояния викинга.

Тот молча таращил на Чародея вылупленные сверх всякой меры прозрачно-голубые глаза, а рот закрыть даже и не пытался. Того, кто так панибратски общался с Богами и великанами, собирался за пару дней уничтожить невероятное количество злых врагов и размышлял между делом, какой лен-надел-вотчину подарить на свадьбу сыну, он видел впервые и был изумлён. И бесстрашием, и уверенностью, и холодной яростной силой, что чувствовалась в этом невозмутимом вожде русов. И тем, что любой из свадебных подарков был гораздо больше всех изведанных земель его Родины.

– Если ты не станешь прогонять, я бы вышел с тобой в одном строю против алчных латинян, – воин в северянине предсказуемо победил политика и вождя. – Вести за море передам с верными людьми. Мой меч и топор тоже годятся на то, чтоб проводить в чертоги Хель несколько десятков твоих врагов. Которые всё равно станут моими, когда ты назовёшь меня младшим побратимом.

Чародей усмехнулся и отсалютовал Хагену лафитничком. Наглый. Храбрый до безумия. И хитрый, конечно, но отваги и наглости явно было значительно больше. Достойный, хрестоматийный даже представитель своего племени.

Я вспомнил, что в сериалах самого завершения моей прежней жизни режиссёры, сценаристы и кто там ещё производил те многосерийные поделки, всегда показывали викингов необузданно яростными дикарями. Вожаком у них обязательно был смазливый голубоглазый блондинчик с квадратной челюстью, лукавым прищуром «смерть девкам» и такого же формата голым торсом с прессом-«стиральной доской». Почему-то большинство актёров на такие роли попадало прямиком из рекламы мужских трусов. И в череде кровавых драк, подлых интриг и разврата создатели то ли нарочно, то ли случайно не упоминали о том, что эти самые дикари, что постоянно жрали мухоморы, запивая пивом, взяли на меч земли франков, англов и прочих, отметившись аж в Португалии и Северной Африке. Вот тебе и безумные берсерки.

– Добро. Ты один? Есть, где остановиться в городе? – спросил великий князь у Хагена, что аж напрягся в предвкушении драки, будто латиняне уже столпились за дверью.

– Со мной полсотни воинов с моего снека Ондстрёмминг, – гордо выставив рыжую бороду, заявил ярл. И добавил, заметив интерес Всеслава:

– На языке русов имя снека значит «Злая салака». И все те, кто говорил, что мой снек меньше, чем их драккары, теперь спорят об этом с треской и салакой на дне!

Да уж, в части вспыльчивости, обидчивости и готовности найти или создать проблемы, равных северянам не было. Но с другой стороны, как ещё можно было сохранить честь и уважение со стороны таких же, одновременно и отбитых, и отмороженных?

– Мой воевода Гнат Рысь посмотрит твоих удальцов, Хаген Рыжебородый, и найдёт им место в строю. Пять тысяч латинян сами себя не убьют, лишними твои мечи и топоры мне не будут.

По глазам ярла было отчётливо видно, что услышанная цифра оказалась для него неожиданностью. Полнейшей. Но к чести Рыжего, «включать заднюю» он и не подумал, оскалившись и проорав что-то на родном.

– Говорит, теперь точно в саги попадёт. Радуется, – флегматично перевёл восторженное рычание Ставр.

Попасть в саги для северян считалось огромной честью. Наши тоже были не прочь послушать про себя былины и сказания, встав в один ряд со Святославом Храбрым, Вещим Олегом и Святогором. У нас же с князем оставалась одна крошечная, малюсенькая такая задачка. Сделать так, чтоб произошло это не посмертно. И кто бы знал, чего это будет нам стоить уже вот-вот…

Глава 6. Операция «Лужа».Начало

С уходом основной части дружины в городе стало заметно пустовато. На подворье это замечалось меньше – Гнатовы оставались пока, те, кто был задействован в охране. Но и их было меньше. На торгу и площади не сцеплялись языками ладные ратники с румяными звонкими бабами, не летели шутки и смех. Напряжение и ожидание накрыли Киев так же, как и выпавший накануне снег, сырой и тяжёлый. Не то, чтобы совершенно невероятный по ранней весне в этих краях, но такой дружный и обильный, какого и старики не сразу и припомнили. Снегопад тут же приняли за добрый знак и помощь Богов: дескать, сама Мара-Марьяна напоследок расщедрилась, потому как Чародей ей самолично небывало богатую жертву посулил. Слухи, что передавали Гнату, а он уж приносил Всеславу, играли нам на руку, как и погода.

Отец Иван на заутрене призвал всех не молиться, что было бы ожидаемо, а твёрдо верить в победу русского воинства над подлыми захватчиками. И ждать героев дома, живыми и здоровыми. Потому как архангел Михаил, явившийся ему лично в ночи, пообещал, что небесная рать святая внимательно будет следить за сражением и одержать верх злодеям-еретикам не даст ни за что. Верующих христиан в дружине было даже не треть, но вид их одухотворённых лиц поднимал настрой и остальным. Которых на выходе из собора встретил великий волхв Буривой в бурой шкуре на плечах, с посохом, навершие которого было сделано в форме медвежьей головы. Одноглазый старец напутствовал лаконичнее и жёстче, уверив, что лично слышал от самого Перуна-батюшки, что и он рать потомков-правнуков не оставит. «Заряженных» на победу стало ещё больше. Почти каждый взор сиял предвкушением битвы и непременного чуда. Один-то Бог мог и напутать чего, всякое случалось. Но чтоб два разом – такого не бывало отродясь!

Доиграла сцену до верхней эмоциональной точки Дарёна.

Когда Буран, что шагал справа от Рысьиного Булата, поднёс великого князя во главе ближней дружины к ступеням собора, она сложила руки на уже заметном животике и громко и отчётливо проговорила, так, что слышал, пожалуй, каждый на площади:

–Не гуляй долго, муж дорогой, не задерживайся. Как разгонишь негодяев – поезжай домой, не лови их по лесам до последней падлы. Мы ждать тебя будем с победой скорой и лёгкой.

Мне было видны и почти физически ощутимы чувствами князя, что знал жену лучше всех, её тревога и тщательно скрываемое волнение. Но держалась великая княгиня молодцом, ни слезинки в глазах, ни складочки на лбу и меж бровей, ни на секунду голос не подвёл. В то, что у неё не было и тени сомнений в озвученном результате похода, верилось легко и сразу. Каждому, на кого действовал, кому слышен был её завораживающий глубокий голос. Леся, державшая на руках братишку, почти копировала осанку и выражение лица наречённой матери. Научится со временем.

–А тех тварей, что от гнева твоего и Божьего по лесам да болотам схорониться решат, лихоманка задерёт, топь затянет, дерева́ придавят, зверьё лесное загрызёт да чёрные навьи умучают, что я своим словом на них напущу!

Теперь голос её звучал не зло, не гневно даже, а именно угрожающе. Налетевший нежданный порыв ветра поднял распущенные чёрные волосы Леси, и на миг даже мне померещилось, будто на белом камне святой Софии стояли две злющие ведьмы в полном своём праве, защищавшие любимых и близких, что шли на смертный бой с врагами. И их наговор-заклятие мог быть и посильнее штук волхва и патриарха. Горевшие глаза стародавних воительниц-поляниц, жесткий голос, твёрдые слова и такая же вера в то, что сказанное непременно сбудется. И это тоже чуял сердцем каждый на площади.

–Да будет слово моё крепко! – громко произнесла княгиня.

А я удивился, услышав, как зазвучали её слова над площадью, над городом, повторяясь на разные голоса. Пока не понял, что наговор на удачу своим и гибель лютую врагу повторила за матушкой-княгиней, наверное, каждая женщина. Старухи, бабы, девки и девчонки, провожавшие отцов, мужей, любимых, детей, внуков и просто незнакомых, но от этого не менее дорогих и любимых защитников и добрых воинов, посылали им вослед свои любовь и веру. Самый мощный оберег, сильнее которого ничего на свете не было.

Казалось, сам воздух искрил так же, как крупные снежные хлопья, наледь и сосульки на крышах. Как глаза каждого из ратников, Перехлёстывающие через край чувства будто поднимали на холках каждого из Чародеевой стаи серую шерсть, растягивали губы над клыками, наполняли мощью и ярью. Князь повернулся еле оторвав взгляд от любимой и увидел лучшего друга. Тот смотрел на него с неожиданным выражением, смесью шалой безрассудной удали и какой-то невыразимой мольбой. Кожа на скулах и висках шевелилась, когда до скрипа сжимались зубы, и казалось, что лицо того и гляди вытянется в зубастую хищную пасть. Всеслав и сам чуял в себе эту переполнявшую трепещущую силу. И кивнул другу, глаза которого полыхнули счастьем. Вскинув голову к светлевшему на востоке небу, к поднимавшемуся далёкому Деду-Солнцу, Рысь завыл, и волчью песенку разом подхватила вся дружина.

Кони, хоть и приученные к такому, занервничали, и сдерживать их уже не было смысла. Толкнув пятками Бурана, князь сперва вскинул его на дыбы, а потом бросил с места в намёт, слыша, спиной чуя за собой топот сотен копыт. Ближняя дружина, верная стая, с воем вылетала за ворота, лавой уходя направо, вниз по течению Днепра. Навстречу смерти, множеству близких смертей. Чужих. Чародей летел первым, рядом со старым другом. И улыбался, будто до сих пор слыша, как влился в общий хор ратников тонкий, еле различимый в общем гвалте, голос младшего, Рогволда Всеславича. Что тоже провожал дружину родовой песней.

Переночевали в Переяславле, у Глеба Святославича, двоюродного брата. Тот отрядил дружине великого князя терем с дворней и если и был расстроен или озадачен тем, что от предложенной ратной силы его Всеслав отказался, то виду не подал. Несколько лет княжения в Тмутаракани, в окружении половцев, ромеев, сельджуков и торговцев со всего мира давно научили его контролировать эмоции. Не выражая их по-прежнему, он велел кликнуть какого-то Лихомира. Им оказался высокий худой воин с характерным колючим взглядом, коллега Рыси. Он поведал последние новости от розмыслов-разведчиков, что сопровождали папское войско по переяславским землям от самой границы.

Стоявшего рядом Гната во время этого доклада мне с первых слов захотелось обуть в неведомые пока резиновые сапоги. Или ещё каким-либо способом «заземлить»-заизолировать, потому что от воеводы ощутимо начало тянуть высоким напряжением и близкими грозовыми разрядами. Известия переяславцев к другому не располагали. А уже к середине рассказа заземление понадобилось и нам с князем.

Крестоносцы, ревнители веры и носители слова Божьего, ощутимо замедлились, но продолжали движение Несмотря на то, что путь был нелёгок и суров. Пустые крепости, города и сёла, в которых они планировали поживиться продовольствием, золотишком и дикарскими бабами, встречали их хлопаньем ставень и дверей на ветру, пустыми амбарами и сеновалами. Для того, чтобы найти провиант и фураж, сновали вокруг, отдаляясь от основной силы, поисковые отряды грабителей. Находившие притаившихся в лесах русов и срывавшие на них свою злость. На свой же собственный страх.

От вышедших пяти с лишним тысяч оставалось восемь друнгов, как откровенно поведал буквально вчера один вежливо подвешенный над костром за ребро ромейский наёмник. Три тысячи двести. Ополовинить вражье воинство диверсиями не удалось, но и этот результат был невероятно хорош. Если бы не рассказы о том, что делали с найденными в лесных схронах мирными жителями добрые христиане и их платные помощники иных вероисповеданий.

Всеслав, глядя на которого Рысь внезапно перестал ругаться в голос, смял в руке золотой хозяйский кубок, будто бумажный, но вряд ли заметил это. Крупные синие и красные драгоценные камни выпали из лапок-креплений и лежали рядом с побелевшим кулаком. Перламутровые магриты, жемчужины, со стуком покатились по столу в разные стороны, но никто и не двинулся, чтоб подхватить-поймать их.

–Байгару. Пусть поднимает «лёгких». Идти вверх по течению широким серпом, не меньше дюжины вёрст от края до края. И пожать тем серпом всех: раненых, хворых, сдавшихся, побросавших оружие и брони. Пленных не брать. Передумал я. Не вернутся они с докладом в Рим. Ни один. Все, до последней твари, тут останутся.

Алесь и Гнат даже не кивнули, обозначая то, что приказ принят и будет исполнен. Оба они смотрели не отрываясь на то, как текла медленно и неотвратимо тонкой струйкой кровь князя по ножке и основанию кубка, образовывая алую лужицу на белёной скатерти.

–Та же весть всем нашим, Звоновым и древлянам. В этой битве не будет с той стороны ни раненых, ни пленных, сдавшихся на милость победителей. И милости той тоже не будет! С завтрашнего дня новый обычай на Руси. Тем, кто ступит на нашу землю со злом, тайным или явным, тем, кто поднимет оружную руку на любого русского, тем, кто станет назойливо проповедовать и склонять людей наших в свою веру, кто грабить и жечь соберётся, всем иноземным клоунам-скоморохам есть одна награда – смерть!

Оригинально трактованная песня про итальянского артиста-шутника из моей памяти звучала, исполненная глухим рыком Чародеева голоса, страшной клятвой. Или пророчеством. И мне очень хотелось на это надеяться.

—Может, не всех, княже? – выждав прилично, подал голос Рысь.

–Деток, Гнат. Малышей, Вольки моего ровесников, в костры бросали. На глазах матерей. Всех до единого, до самой последней мрази! Того, кто жалобиться, жалеть их станет, сам мне покажешь! Я не допущу того, чтобы хоть одна паскуда домой вернулсь и жить продолжила, посмеиваясь над тем, как русов, простачков и добряков, вокруг пальца обвела. Чтобы детям и внукам своим про то байки да хохмы рассказывала. Не должно быть и не будет у таких ни детей, ни внуков!

–Дай руку глянуть хоть. Завтра меч удержишь? – хмуро попросил после ещё более долгой паузы друг. Понимая, что кроме него отвлечь Всеслава от жгущих и мучивших того образов, от лютой, но пока безвыходной и от того ненужной и опасной ярости, некому.

Князь с удивлением опустил глаза на ладонь и попробовал выпустить из правой руки кубок. Под которым натекло уже неровное красное озерцо с миску величиной, блестевшее при свете лучин тёмно-алым глянцем. А когда не получилось, начал разжимать пальцы при помощи левой руки, по одному.

– Найди, Глеб, торговцев латинских. Вряд ли все успели сбежать, много их тут у тебя было, и обычных, и непростых, – продолжил Всеслав уже спокойнее, после того, как залил перцовкой глубокий порез. Боль, от которой перехватило дыхание, была внешней, понятной и логичной, и от этого даже словно приятной. Потому, что отвлекла от той чёрной, неизбывной, внутренней.

– Пусть найдут сотню саней. И завтра к вечеру подгонят их под Княжью Гору, где встретим мы… противника. Алесь, проследишь, чтоб погрузились. Рассчитаться с ними долей из добычи. Оружия не давать, бро́ни можно. Если не хватит – возьми из казны походной. Хоть Росью, хоть Днепром да Дунаем, плевать мне как, но пусть саночки те доставят до Римских земель.

– Сотню могут не найти, – задумчиво проговорил здешний князь. На которого Всеславовы сотники вскинули глаза с непониманием и удивлением.

– Это не просьба, Глеб. Это приказ, – лязгнула сталь в голосе Чародея.

– Чего хоть повезут-то, княже? – неуверенно уточнил Алесь, старший по транспорту и связи.

– По нашей Правде положено лиходея, что бесчестье чинить надумал, выдавать головою, – задумчиво глядя на пламя ближней лучины, что будто бы дрожало в страхе, глухо ответил князь. Переспрашивать или уточнять никто и не подумал.

В соседнем зале гудели в прямом смысле слова викинги. Всеслав с сотниками, вернувшиеся после беседы со здешним руководством, повалились было спать, но шумное соседство к этому не располагало. Сон, несмотря на воинскую привычку ухватывать его в походе в любое удобное время, и так не спешил, после недавно завершившегося совещания, а уж рёв северян, даже за несколькими стенами, делал его и вовсе невозможным. Устав слушать, как ворочаются на шкурах друзья, Гнат долго вздохнул и вышел, причём не скрипнула и эта, незнакомая, дверь. Через некоторое время раздался грохот, будто Глебов терем начал разваливаться по брёвнышку. Громогласные песни и тосты оборвались, как секирой срубленные. И наступила тишина.

– Загрыз ты их, что ли? – спросил Всеслав, когда воевода вернулся и начал удовлетворенно укладываться рядом.

– Неа. Сказал: кто выспаться ладом не успеет – без сил будет завтра. И тогда вместо того, чтоб стать Ульфом Победителем или Бьорном Грозой Тысяч, будут Ульфом Хилым и Бьорном Доходягой, – ответил, позёвывая, Рысь.

– А грохнуло что? – в неожиданной после скандинавских запевок тишине негромкий разговор слушали, затаив дыхание, все.

– Да они дверь с той стороны лавками привалили. Видать, чтоб местные не меша-а-али, – в конце фразы воевода зевнул так, что в нём, кажется, что-то хрустнуло.

– Стену уронил? – уже засыпая, уточнил Ждан.

– Она сама, – отозвался спящий Гнат, – ибо потому что.

– Вот навалило-то, – бурчал будто бы себе под нос Рысь. Кони шли почти по брюхо в снегу, фыркая недовольно.

– И не говори. Расщедрились Мара с Зюзей, от души отсыпали. Как по заказу, – согласился Всеслав. – Что скажешь по дороге?

– Ну, Ставр-то, думаю, наверняка бы чего и углядел, или выдумал, что углядел. Я не вижу, Слав. А если я не вижу, то и никто не увидит, – неторопливо, в такт с шагом Булата ответил воевода. Внимательно, пристально оглядывая берега Днепра и устья ручьёв по сторонам.

Полторы сотни всадников шли неторопливо широким руслом, посередине, оставляя за собой утоптанную магистраль шириной в пять конных. По которой следом шагали непривычно молчаливые северяне во главе с Рыжебородым, тоже не оравшим песен и не декламировавшим на лязгающем родном наречии героических эпосов. Передняя пятёрка, Всеслав, Гнат, Алесь, Ян и Звон, ехала невозмутимо и совершенно спокойно, уверенно. Остальные, веря отцам-командирам целиком и полностью, зная о плане предстоявшей операции, тоже не выражали признаков волнения. И это было совершенно непонятно молчаливой «группе сопровождения». Где-то впереди шли навстречу три с лишним тысячи вражин, настоящих, с оружием. Соотношение «один к шестнадцати» выходило, конечно, вполне достойное саг, и воплощённая уверенность любимца Богов, Всеслава, сына Брачислейва, тоже отлично походила на поведение их героев. Но опасение, конечно, присутствовало. Только вот признаться в нём не то, что друзьям, но даже самому себе было совершенно противно природе бесшабашных и отважных до безобразия викингов.

Остановишись возле еле заметной вешки, стволика берёзки, которую скорее почуял, чем увидел Гнат и натянул поводья Булата, Чародей вскинул руку. Лёд, поднимавшийся тут чуть выше, поднятый «пузом» той самой мелью, о которой даже из местных знали не все, не хрустел и не трещал. Белый пологий холм, уклон которого был не очень заметен, постепенно занял весь отряд: сотня конных нетопырей, полсотни верховых Яновых стрелков и полусотня снека «Злая салака». Днепр, ширина которого здесь была почти в километр, вряд ли знал о том, что случится вскоре. Великая река, ровесник Мира, он будто тоже настороженно выжидал, чем же закончится эта самоубийственная авантюра. Как и те самые Боги, которых поимённо поминал про себя Всеслав. Не моля о помощи. Просто благодаря за то, что так вовремя выпал и перестал идти снег. За то, что ве́тра, что мог помешать стрелка́м, или надуть лишние запахи, вроде дыма с берегов, не было. И за то, что им, тем самым Богам, кажется, по-прежнему было интересно, как же мы выпутаемся. И узнать об этом предстояло в самое ближайшее время.