Хаски и его учитель Белый кот. Книга 2

Глава 56

Этот достопочтенный лепит пельмени

Когда Мо Жань услышал этот вопрос, на его лице появилось озадаченное выражение.

Скучаю ли я по нему?

Да, в прошлой жизни Чу Ваньнин нанес ему глубокую, нестерпимую обиду, однако в этой пока не сделал ему ничего плохого. Напротив, когда они попадали в сложное положение, Чу Ваньнин неизменно приходил на помощь, а потом страдал от множества ран, покрывавших его с головы до ног.

Прошло немало времени, прежде чем Мо Жань наконец медленно проговорил:

– М-м-м… Он несколько раз был ранен, и всегда из-за меня…

От его слов у Чу Ваньнина потеплело на сердце. Он хотел было что-то сказать, но тут Мо Жань договорил:

– Его заботливое отношение меня сильно тяготит. Я лишь надеюсь, что смогу как-то помочь ему поскорее поправиться. Не хочу быть слишком ему обязанным.

Что-то теплое, согревающее словно бы умерло в груди у Чу Ваньнина, окоченело и стало глыбой льда. Он застыл на мгновение, а потом осознал, насколько смешон.

Лишь он один был виноват в том, что позволил разгореться крошечной искре надежды и, окрыленный, бездумно бросился в бушующее пламя, которое в итоге превратило его в кучку пепла. Чу Ваньнин улыбнулся. Улыбка вышла на редкость уродливой, полной горького разочарования, какая бывает у человека, который ожидал ощутить душистый аромат цветка, но ткнулся носом в горстку пепла.

– Не стоит слишком много над этим размышлять. Ты – его ученик. О каких еще обязательствах может идти речь? Он поступает так по собственной воле.

Мо Жань повернул голову и взглянул на него.

– Ну ты даешь! Такой юный, а стараешься говорить как взрослый, при этом еще и делаешь каменное лицо.

Он улыбнулся, опустил руку на голову мальчика и стал гладить его по волосам.

Поначалу Чу Ваньнин еще улыбался, но вскоре его глаза медленно начали наполняться слезами. Он устремил взгляд на молодое, сияющее лицо перед собой и тихо попросил:

– Мо Жань, хватит. Убери руку.

Мо Жань всегда туго соображал, когда дело касалось чувств, поэтому совершенно не замечал странного настроения мальчика. Кроме того, он уже так привык постоянно подтрунивать над Ся Сыни, что как ни в чем не бывало схватил Чу Ваньнина за нежные щечки и слегка потянул их вверх вместе с уголками губ, состроив на его лице потешную гримаску.

– Ну почему ты опять злишься, братец?

Чу Ваньнин глядел Мо Жаню в глаза и видел в его зрачках отражение маленького мальчика, чьи щеки были в шутку растянуты в такой кривой улыбке, будто это и не ребенок вовсе, а какой-то монстр, одновременно и жалкий, и смешной.

– Отпусти.

Все еще ничего не замечающий Мо Жань продолжал его дразнить:

– Ладно, ладно, только не сердись. Больше не буду говорить, что ты похож на взрослого, доволен? Ну же, давай мириться. Назови меня старшим братом…

– Да отпусти ты…

– Ну, будь послушным мальчиком, назови меня старшим братом, а я потом куплю тебе османтусовых пирожных.

Чу Ваньнин закрыл глаза. Его ресницы едва заметно задрожали, а голос прозвучал несколько хрипло:

– Мо Жань, я не шучу. Я правда больше не хочу с тобой играть. Отпусти меня. Отпусти, слышишь?

Его длинные тонкие брови сошлись на переносице. Из-под сомкнутых век слезы все-таки не побежали по щекам, но в горле встал ком.

– Мо Жань, мне больно…

Слишком больно. Если в сердце надежно поселился какой-то человек, ты можешь бережно спрятать его внутри, в глубине, на самом дне души. Довольно и того, что ты безмолвно оберегаешь его образ и хранишь в своей памяти.

Однако вся доброта этого человека изливается на других, в то время как тебе остаются лишь колкие шипы. Ты хранишь этого человека в своем сердце, и стоит тому лишь шевельнуться, как шипы тут же раздирают это самое сердце изнутри. Мука повторяется день за днем, старые шрамы не заживают, а новые появляются снова и снова.

Чу Ваньнин и сам не знал, сколько еще сможет выносить такие страдания, и совершенно не представлял, в какой именно момент сломается.

Мо Жань наконец понял, что что-то не так, и сперва озадаченно разжал руку, а затем дотронулся до слегка покрасневшего лица мальчика и застыл в растерянности, не зная, как лучше поступить. А Чу Ваньнина внезапно посетила мысль о том, как же все-таки здорово быть ребенком: можно просто взять и без каких-либо опасений закричать о том, что тебе больно, и показать свою слабость, а тот самый человек еще и бросит на тебя внимательный взгляд, полный заботы и беспокойства.

Взрослый Чу Ваньнин не мог даже мечтать ни о чем подобном.

Все, казалось, и глазом моргнуть не успели, а уже наступил канун Нового года. Для пика Сышэн это было самое беззаботное время в году, полное веселых предпраздничных хлопот. Ученики вешали на двери парные надписи с пожеланиями и чистили снег, повара зала Мэнпо трудились не покладая рук с утра до позднего вечера, готовя угощения для новогоднего пиршества, и каждый старейшина также старался усилить ощущение праздника с помощью своего искусства. К примеру, старейшина Таньлан превратил воду в одном из прудов в прекрасное вино, старейшина Сюаньцзи выпустил бегать по пику Сышэн три с лишним тысячи выращенных им самолично огненных крыс, чтобы они согревали помещения и заодно охраняли их, а старейшина Луцунь наложил заклятие на слепленных учениками снеговиков, заставив их перекатываться по всей горе и писклявыми голосочками поздравлять с Новым годом каждого встречного.

От старейшины Юйхэна никто ничего не ждал. На самом деле он все еще находился в затворе и уже давно не появлялся на людях.

Однако стоявший у окна Сюэ Мэн запрокинул голову и увидел кружащиеся в воздухе лепестки волшебной красной яблони, невесть когда успевшей зацвести.

– Завтра мы покинем пик Сышэн, – задумчиво протянул он. – Видимо, нам все же не суждено увидеться с учителем до отъезда… Интересно, чем он сейчас занят?

– Духовными практиками, конечно, – невнятно пробубнил Мо Жань, только что откусивший от яблока большой кусок. – Кстати говоря, сегодня вечером мы будем смотреть праздничные выступления старейшин. И правда жаль, что учитель не придет на праздник. Не сиди он в затворе, тоже был бы обязан что-нибудь показать. Вот только интересно что.

Едва успев договорить, Мо Жань тут же с хохотом ответил сам себе:

– Наверное, выступление под названием «Неистовый гнев»!

Сюэ Мэн пристально уставился на него:

– А может, лучше «Зверское избиение Мо Вэйюя»?

Новый год был на носу, поэтому Мо Жань решил не обижаться на едкую шутку Сюэ Мэна. Внезапно о чем-то вспомнив, он спросил:

– Кстати, а ты сегодня видел нашего маленького братца?

– Ся Сыни? – угадал Сюэ Мэн. – Не видел. Малец все-таки ученик старейшины Сюаньцзи. Пусть он и смирился с тем, что его ученик целыми днями околачивается рядом с нами, но он точно взбесится, если Ся Сыни и Новый год будет с нами праздновать.

Мо Жань хихикнул и ответил:

– И то верно.

Близился вечер, и свет заходящего солнца заливал павильон Хунлянь.

Чу Ваньнин внимательно разглядывал пилюлю у себя на ладони. Напротив него сидел Сюэ Чжэнъюн. Чу Ваньнин так и не предложил ему чаю, поэтому он сам налил себе чашечку, да еще и бесцеремонно съел хозяйское рассыпчатое печенье, лежащее рядом на блюдце.

Чу Ваньнин бросил на гостя красноречивый взгляд, но тот ничего не заметил.

– Юйхэн, хватит уже ее мусолить, – сказал Сюэ Чжэнъюн с набитым ртом. – Таньлан, конечно, на язык ядовит, но свое дело знает, и сердце у него доброе. Разве он стал бы тебе вредить?

– О чем вы вообще думаете, уважаемый глава? – холодно отозвался Чу Ваньнин. – Меня лишь удивило то, что старейшина Таньлан потратил немало сил на создание чудесного снадобья, способного на один день вернуть мне прежний облик, но почему-то изготовил совсем мало пилюль. Отчего бы не сделать сразу побольше? Я бы мог просто принимать их по мере необходимости, и все.

– Ох, да разве все может быть так просто? – воскликнул Сюэ Чжэнъюн. – Для создания такого снадобья требуются весьма редкие целебные травы, и на изготовление трех пилюль у него ушли почти все запасы. Это лишь временное решение проблемы.

– Вот как… – задумчиво ответил Чу Ваньнин. – Я понял. Премного благодарен старейшине Таньлану.

– Ха-ха! – хохотнул Сюэ Чжэнъюн, махнув рукой. – Вы двое и правда похожи: языки у обоих злые, а сердца добрые.

Чу Ваньнин покосился на него, но ничего не сказал. Он налил себе чаю и проглотил чудесную пилюлю, которая могла на один день вернуть ему прежний облик взрослого.

Сюэ Чжэнъюн хотел было сцапать с блюдца еще одно печенье, но Чу Ваньнин поймал его за руку.

– Что такое? – недовольно поинтересовался глава.

– Оно мое, – заявил Чу Ваньнин.

Озадаченный Сюэ Чжэнъюн в ответ лишь промолчал.

Когда на пик Сышэн опустились сумерки, все ученики потянулись к залу Мэнпо. Каждый старейшина сел за стол со своими учениками, и они вместе принялись лепить пельмени[1] Туда-сюда сновали снеговики и огненные крысы, которые подносили к столам горшочки с солью и молотым перцем, блюдца с нарезанным луком и прочие нужные мелочи.

В зале царило шумное веселье, ученики смеялись и радостно щебетали друг с другом. Лишь подопечные старейшины Юйхэна сидели за своим столом без наставника.

Сюэ Мэн огляделся по сторонам и со вздохом произнес:

– Я скучаю по учителю.

– Но ведь мы на днях получили от него послание, в котором он желает нам хорошо отпраздновать Новый год, а потом отправиться в Персиковый источник и приступить к усердным тренировкам, – мягко заметил Ши Мэй. – А когда он выйдет из затвора, сразу же приедет повидаться с нами, ведь так?

– Так-то оно так, но когда еще это будет…

В тот миг, когда Сюэ Мэн тяжело вздохнул и бросил в сторону дверей удрученный взгляд, его глаза внезапно расширились от изумления и сделались круглыми, как у кота. Выпрямившись, он пристально уставился на двери зала Мэнпо.

Краска стремительно сошла с его лица и тут же вновь прилила к щекам. Глаза раскрасневшегося Сюэ Мэна заблестели, и он пролепетал, запинаясь от волнения:

– Это… Это… Это же…

Мо Жань решил, что его взбудоражило появление одной из диковинных зверушек старейшины Сюаньцзи. Подумав о том, какой же простак этот Сюэ Мэн, раз способен прийти в такое волнение из-за сущего пустяка, Мо Жань невольно рассмеялся.

– Что «это, это»? Только погляди на себя, будто небожителя увидел. – Улыбаясь, он обернулся и без особого интереса взглянул на двери. – И что тебя так порази… – Конец фразы застрял у него в горле.

Меж распахнутых створок в густеющих зимних сумерках стоял Чу Ваньнин в алом плаще поверх белых одежд. Он грациозным движением опустил свой бумажный зонт и тщательно отряхнул его от снега, после чего поднял блестящие раскосые глаза, откинув занавесь длинных ресниц, и холодно взглянул на своих учеников.

Наткнувшись на его взгляд, Мо Жань почувствовал, что сердце у него внезапно забилось быстрее, ладони вспотели и даже дыхание невольно перехватило.

Гул голосов в зале мало-помалу стих. Даже в обычное время, когда Чу Ваньнин появлялся в зале Мэнпо, ученики не смели при нем шуметь, а сейчас и подавно. Подумать только, он так долго находился в затворе, а сегодня, в эту снежную новогоднюю ночь, внезапно решил показаться на людях. Благодаря колкому снегу и морозу его лицо выглядело еще прекраснее, а суровые черные брови были сведены на переносице сильнее обычного.

Мо Жань поднялся с места и пробормотал:

– Учитель…

Сюэ Мэн с грохотом вскочил и, словно радостный котенок, подбежал к Чу Ваньнину, после чего с воплем «Учитель!» бросился к нему с объятиями.

Мокрая от снега одежда Чу Ваньнина на ощупь была ледяной, но стоило ему взглянуть на лицо Сюэ Мэна, как ему тут же стало так тепло, как бывает под ласковым весенним солнцем.

– Учитель, вы наконец вышли! – продолжал восклицать Сюэ Мэн. – А я уж думал, что так и не увижу вас до отъезда! А вы и впрямь любите нас, учитель… Учитель…

Ши Мэй тоже подошел поприветствовать Чу Ваньнина и отвесил ему учтивый поклон. Его лицо осветилось радостью.

– С возвращением из затвора, учитель.

Чу Ваньнин легонько похлопал Сюэ Мэна по голове и кивнул Ши Мэю.

– Я немного опоздал. Пойдемте вместе встретим Новый год.

Он сел за стол рядом с Сюэ Мэном, напротив Мо Жаня.

С появлением Чу Ваньнина былое веселье как ветром сдуло. Все присутствующие тут же вернулись к прежним привычкам и теперь чинно сидели рядом с наставниками, стараясь сохранять серьезный вид. В зале воцарилась поистине удивительная тишина.

На столе лежали мука, мясной фарш, яйца и другие продукты, а также новенькая блестящая медная монетка.

Мо Жань знал толк в пельменях как никто другой, поэтому его решили назначить главным.

– Что ж, я соглашусь, ведь повиновение – истинное проявление вежливости, – улыбнулся Мо Жань. – Кто-нибудь умеет раскатывать тесто?

Все молчали.

– Ладно, тесто раскатаю я, – сказал Мо Жань. – А ты, Ши Мэй, займись начинкой: у новогодних пельменей она почти такая же, как у маленьких, которые ты обычно стряпаешь.

– Но… Э-э-э… Некоторая разница все же есть, – поколебавшись, заметил Ши Мэй. – Боюсь, у меня не очень хорошо получится.

– Главное – чтобы было съедобно, – сухо вставился Чу Ваньнин. – Не стоит так сильно переживать.

– Ну ладно, – улыбнулся Ши Мэй.

– А ты, Сюэ Мэн, можешь передавать воду, закатывать нам рукава и все такое прочее. Только умоляю, не мешайся под ногами.

Сюэ Мэн не нашелся что на это ответить.

– Что же касается вас, учитель, – с улыбкой продолжил Мо Жань, – не желаете ли просто посидеть рядышком и выпить чаю?

– Я буду лепить пельмени, – ледяным тоном произнес Чу Ваньнин.

– А? – Мо Жань перепугался, подумав, что у него плохо с ушами. – Что-что вы будете делать?

– Я сказал: буду лепить пельмени.

Потрясенный Мо Жань промолчал.

Ему внезапно подумалось, что лучше бы у него и правда было плохо с ушами.

Глава 57

Этот достопочтенный вновь слушает вашу игру на гуцине

Ко всеобщему удивлению, пельмешки у Чу Ваньнина получались не такие уж некрасивые, хоть он и лепил их несколько неуклюже. Вполне себе прелестные, кругленькие, они один за другим выходили из-под его длинных пальцев и ровными рядами ложились на стол.

Трое учеников, невольно вытаращив глаза, наблюдали за ним с открытыми ртами.

– А учитель, оказывается, умеет лепить пельмени…

– Мне это снится?

– Ловко у него получается.

– Ого…

Разумеется, Чу Ваньнин прекрасно слышал, о чем они шептались. Хотя на его лице с поджатыми губами и опущенными ресницами сохранялось бесстрастное выражение, малиновые кончики ушей выдавали его смущение.

Сюэ Мэн не вытерпел и спросил:

– Учитель, вы впервые лепите пельмени?

–…Угу.

– Но тогда как они у вас получаются такими красивыми?

– Когда я собираю своих механических воинов, я делаю примерно то же самое. Нужно лишь подвернуть, сделать несколько складок и защепить в нужном месте. Что в этом сложного?

Мо Жань бросил на него короткий взгляд через деревянный стол и невольно погрузился в воспоминания.

В прошлой жизни он видел Чу Ваньнина за готовкой лишь единожды: после смерти Ши Мэя. В тот день Чу Ваньнин отправился на кухню и не спеша налепил тех самых маленьких пельменей, которые у Ши Мэя всегда получались очень вкусными. Однако не успел наставник бросить их в котелок с кипятком, как обезумевший от гнева Мо Жань выбил их у него из рук. Белоснежные пельмени рассыпались по полу.

Мо Жань не помнил, как выглядели те пельмени, были ли они круглые или приплюснутые, красивые или уродливые.

Он помнил только выражение лица Чу Ваньнина в тот момент. Учитель лишь взглянул на Мо Жаня и не произнес ни слова. С испачканными мукой щеками он казался совсем не похожим на себя, выглядел растерянно и глупо…

Мо Жань ожидал, что Чу Ваньнин рассердится, прямо-таки вспыхнет гневом, но тот так ничего и не сказал. Лишь нагнулся и один за другим собрал в кучку перепачканные пылью и грязью пельмени, а потом самолично выбросил их.

Что же Чу Ваньнин чувствовал тогда?

Мо Жань понятия не имел. Он даже никогда не задумывался об этом, не желал задумываться, да и, честно говоря, не смел.

Когда пельмени были готовы, снеговик отнес их на кухню поварам – на варку. Следуя традиции, Чу Ваньнин положил внутрь одного из пельменей медную монетку. Поверье гласило, что тому, кто съест пельмень с монеткой внутри, будет сопутствовать удача.

Очень скоро снеговик принес на деревянном подносе сваренные пельмени, приправленные уксусом и перцем.

– Попробуйте первым, учитель, – предложил Сюэ Мэн.

Чу Ваньнин не стал отказываться. Подцепив палочками пельмень, он положил его себе в тарелку, но прежде, чем съесть, поочередно взял с подноса еще три и разложил их по пиалам Сюэ Мэна, Мо Жаня и Ши Мэя.

– С Новым годом, – сухо поздравил Чу Ваньнин.

Ученики сперва обомлели, а потом их лица осветились улыбками.

– С Новым годом, учитель!

Это было и впрямь невероятное совпадение, но стоило Мо Жаню укусить первый же пельмень, как его зубы со стуком уперлись в медную монетку. Такого он совершенно не ожидал и едва не сломал об нее зуб.

Ши Мэй взглянул на его лицо, искаженное гримасой боли, и рассмеялся.

– А-Жань, тебя в новом году ждет невероятная удача!

– Ха, из него еще тот везунчик, – пробурчал Сюэ Мэн.

– Учитель, ну и метко же вы выбрали для меня пельмень! – воскликнул Мо Жань со слезами на глазах. – Первый же оказался с монеткой…

– И чем ты недоволен, если это к удаче? – поинтересовался Чу Ваньнин.

– На вкус он был как подбитая железом подошва! – пожаловался Мо Жань.

Чу Ваньнин не стал ничего на это отвечать.

Мо Жань потер щеку и глотнул чаю, который ему передал Ши Мэй. Когда боль в зубах немного утихла, он в шутку сказал:

– Ха-ха, учитель, вы что, запомнили, в какой именно пельмень положили монетку, а потом нарочно мне его дали?

– У тебя слишком богатое воображение, – холодно отрезал Чу Ваньнин, после чего опустил голову и приступил к еде, больше ни на кого не обращая внимания.

Возможно, Мо Жаню лишь показалось, но при теплом свете свечей он увидел, как лицо наставника будто бы слегка порозовело.

Когда все съели свои пельмени, повара принялись подавать роскошный ужин, и столы оказались быстро уставлены разнообразными мясными кушаньями.

Мало-помалу зал Мэнпо вновь наполнился веселым шумом. Сидевшие на почетных местах Сюэ Чжэнъюн с госпожой Ван раздали снеговикам пухлые красные конверты[2] и велели разнести их по залу.

Один из снеговиков подскользнул к Чу Ваньнину и принялся стучаться о его колено, пристально глядя на него своими подвижными глазками-камешками.

– Что? И мне тоже? – слегка растерялся Чу Ваньнин.

Он взял и вскрыл конверт. Внутри оказался невероятно ценный подарок: листок сусального золота. Чу Ваньнин поднял голову, нерешительно взглянул на Сюэ Чжэнъюна и увидел, что этот простоватый мужчина смотрит на него с широкой улыбкой на устах. Глава поднял чарку с вином, показывая, что пьет за его благополучие.

«Как же это глупо», – подумал Чу Ваньнин.

И тем не менее он ощутил, что Сюэ Чжэнъюн и правда… правда…

Какое-то время Чу Ваньнин пристально смотрел на него, а затем не выдержал и улыбнулся в ответ, едва заметно приподняв уголки губ, после чего тоже поднял чарку, отдавая дань уважения главе, и залпом осушил ее.

Позднее золотой листок был разделен на равные части между учениками. Когда все выпили по несколько чарок, на сцене начались выступления, и атмосфера за их столом окончательно потеплела – главным образом потому, что трое озорников, кажется, перестали робеть в компании наставника.

Однако на Чу Ваньнина выпивка почти не действовала.

– Учитель, учитель, а хотите, я вам по ладони погадаю? – храбро предложил Сюэ Мэн, которому винные пары застили разум первому из всех.

Он схватил руку Чу Ваньнина, притянул ее поближе к глазам и принялся внимательно рассматривать. Если бы не выпитые три чарки вина, он бы никогда не осмелился вести себя так неуважительно, даже если бы кто-нибудь одолжил ему лишней храбрости.

– Линия жизни длинная, но прерывистая. Ваше здоровье, похоже, крепостью не отличается, – забубнил Сюэ Мэн. – Легко заболеваете.

– Весьма точно подмечено! – со смехом сказал Мо Жань.

Чу Ваньнин бросил на него косой взгляд.

– Безымянный палец длинный и тонкий. Учитель, вы могли бы легко разбогатеть… Три линии начинаются из одного места. Линия любви спускается к линии ума и упирается прямо в нее. Обычно это означает, что человек готов пожертвовать собой ради тех, кого любит…

Пару мгновений Сюэ Мэн оторопело глядел на ладонь Чу Ваньнина, а потом вдруг поднял голову и спросил:

– Это правда?

Чу Ваньнин весь позеленел и процедил в ответ:

– Сюэ Цзымин, тебе, видно, жить надоело.

Но захмелевший Сюэ Мэн, который уже перестал что-либо соображать, ответил Чу Ваньнину добродушной улыбкой, вновь опустил глаза на его ладонь и продолжил бормотать:

– А, вот, еще на линии любви, к тому же прямо под безымянным пальцем, есть округлость, по форме похожая на островок. Учитель, вы не очень хорошо понимаете других… А возможно, совсем их не понимаете…

Чу Ваньнин больше не мог этого выносить. Он с возмущением выдернул ладонь из пальцев Сюэ Мэна и сердито взмахнул рукавом, собираясь немедленно уйти.

Мо Жань хохотал так, что едва не помер. Схватившись за живот, он согнулся пополам и корчился бы, наверное, целый час, если бы не наткнулся на ледяной, суровый взгляд Чу Ваньнина. Тогда Мо Жань попытался унять хохот, и от стараний у него даже разболелись ребра.

– Что тебя так развеселило? – сердито спросил Чу Ваньнин. – Разве тут есть что-то смешное?

Вне себя от злости, он собрался уйти, но Сюэ Мэн намертво вцепился в его рукав. Мо Жаню вдруг резко расхотелось смеяться. Сюэ Мэн с осоловелым взглядом потянул Чу Ваньнина обратно и уперся головой ему в грудь, после чего обхватил руками его за пояс и доверительно потерся лбом о его одеяние.

– Учитель, – в нежном юношеском голосе промелькнули капризные нотки, – не уходите, давайте еще выпьем.

Чу Ваньнин выглядел так, будто вот-вот умрет от удушья.

– Сюэ Цзымин! А ну-ка, прекрати нести эту безобразную чушь! Немедленно отпусти меня!

В этот миг один из снеговиков со скрипом неожиданно скатился со сцены: оказывается, старейшина Таньлан уже закончил свой танец с мечом, и следующим, согласно установленному порядку, должен был выступить Чу Ваньнин.

Дело приняло дурной оборот – взгляды всех присутствующих разом устремились к Чу Ваньнину и Сюэ Мэну, который, напившись, настолько осмелел, что посмел нахально обнять старейшину Юйхэна за пояс и зарыться лицом ему в грудь. Все ученики были до крайности поражены этим зрелищем, некоторые даже выронили палочки, когда взглянули на стол в углу, где сидел Чу Ваньнин с учениками.

Старейшина Юйхэн хранил тяжелое молчание.

В какой-то момент неловкость ситуации достигла высшей степени. Старейшине Юйхэну, который не мог ни отодвинуться, ни уйти прочь, только и оставалось, что застыть на месте в объятиях Сюэ Мэна.

Внезапно Мо Жань нарушил долгую тишину сухим смешком и произнес:

– Ну ты даешь, Сюэ Мэн! Уже такой взрослый, а все капризничаешь, как дитя малое. – С этими словами он протянул руку к Сюэ Мэну и попытался оттащить его от Чу Ваньнина. – Давай, отодвинься, не виси на учителе.

Сюэ Мэн вовсе не собирался капризничать и «висеть» на учителе. Протрезвев и вспомнив об этом происшествии, он наверняка отвесил бы сам себе пару хороших оплеух. Однако сейчас он был настолько пьян, что Мо Жаню пришлось потратить немало времени и сил, чтобы наконец оторвать бедолагу от наставника.

– Присядь-ка. Скажи, сколько пальцев видишь?

Сюэ Мэн взглянул на вытянутый палец Мо Жаня, нахмурился и ответил:

– Три.

Ошарашенный Мо Жань промолчал.

Ши Мэй, не выдержав, разразился смехом, а потом решил поддразнить Сюэ Мэна:

– Скажи-ка, кто я такой?

– Ши Мэй, кто ж еще, – раздраженно отозвался Сюэ Мэн, закатив глаза.

Мо Жань решил присоединиться к веселью:

– А я тогда кто?

Сюэ Мэн некоторое время пристально разглядывал его, а потом выдал:

– Ты псина.

– Все-таки ты от меня когда-нибудь получишь, Сюэ Цзымин! – сердито буркнул Мо Жань.

Внезапно один из сидевших за соседним столом молодых людей, то ли страдающий от излишней храбрости, то ли тоже захмелевший, указал пальцем на Чу Ваньнина, расплылся в улыбке и громко спросил:

– Молодой господин, взгляните-ка туда и скажите, а это кто?

Сюэ Мэн не умел пить и теперь плохо себя контролировал, поэтому ему было сложно даже сидеть. Он рухнул грудью на столешницу, подпер щеку ладонью и, прищурившись, долго смотрел на Чу Ваньнина, пока остальные озадаченно молчали.

Пауза затягивалась. Когда все уже решили, что хмель, должно быть, окончательно одержал верх над Сюэ Мэном и тот вот-вот уснет, его лицо вдруг засияло радостью, он протянул руку, собираясь вновь схватить Чу Ваньнина за рукав.

– Братец-небожитель, – произнес он звонко и отчетливо. Остальные ученики лишились дара речи.

– Ха-ха-ха!..

Кто засмеялся первым, осталось загадкой, но остальные тут же присоединились, не в силах сдержаться. Каким бы страшным ни было лицо Чу Ваньнина в тот миг и каким бы жутким ни был его нрав, всех, как говорится, не переловишь. Ученики справедливо рассудили: несмотря на все свое недовольство, Чу Ваньнин точно не станет призывать Тяньвэнь и пытаться отхлестать ей всех до единого, так что зал Мэнпо мгновенно наполнился веселым смехом. Все присутствующие, продолжая наслаждаться вином и закусками, с жуликоватыми лицами сгрудились за столами и принялись перешептываться.

– Ха-ха, братец-небожитель.

– Старейшина Юйхэн так красив – и впрямь напоминает небожителя.

– А разве он не бессмертный небожитель? – спросил кто-то из учеников. – Признаюсь вам: я как-то тайком сложил в честь старейшины Юйхэна стих.

– Что-что? Стих? – переспросил кто-то. – Прочитай!

– «Легко расколол небеса он взмахом своих рукавов и светом весь мир озарил с высот белых горных снегов», – самодовольно продекламировал ученик.

– Ого-го, ну ты даешь! А когда ты его сочинил?

– Э-э-э… По правде говоря, на его занятии, посвященном волшебным завесам.

– Слушай, герой, да тебе смелости не занимать. Постарайся, чтобы старейшина Юйхэн ни в коем случае не узнал о том, что его вид на занятиях по завесам вызывает у тебя такой прилив поэтического вдохновения, иначе «братец-небожитель» просто-напросто тебя прикончит. Один его удар – и от тебя даже горстки пепла не останется!

– Ну и жестокий же ты!

– Хе-хе, просто правду сказал.

Лицо Чу Ваньнина сперва побледнело, потом позеленело, затем потемнело, но он в конце концов решил притвориться, будто совершенно спокоен и ничего не слышал.

Чу Ваньнин привык, что при виде него все испытывают благоговейный трепет и стараются держаться подальше, но сегодня в этом зале, наполненном праздничным, хмельным весельем, где ему пришлось столкнуться с игривостью и легкомыслием окружающих, он вдруг понял, что ничего не может сделать и ему остается лишь отступить, приняв поражение. Чу Ваньнин не представлял, как вести себя в подобной ситуации, а потому разумнее всего было облечься в невозмутимость, в ледяное спокойствие.

Однако уши цвета пурпурной зари предательски его выдавали.

Заметив это, Мо Жань поджал губы, ощутив, как у него в душе по неизвестной причине начинает клокотать досадная ревность.

Он знал о том, насколько красив Чу Ваньнин, но, как и все остальные, прекрасно понимал, что красота этого выдающегося, талантливого человека подобна острому лезвию заточенного клинка. Когда Чу Ваньнин не улыбался, он выглядел таким холодным, словно был сделан изо льда, поэтому никто не осмеливался даже попытаться сблизиться с ним.

В своей темной бестолковой голове Мо Жань представлял Чу Ваньнина как тарелку вкуснейшего, ароматного мяса. До тех пор пока эта тарелка лежала внутри грязного, помятого короба, единственным человеком в мире, кто мог открыть его и отведать спрятанное лакомство, был лишь он сам. Ему не приходилось беспокоиться о том, что кто-нибудь обнаружит это блюдо, разок попробует, а потом не сможет остановиться.

Однако нынешним вечером, когда тело согревало пламя жаровен, а душу – крепкое вино, слишком много чужих глаз смотрело на этот ранее никому не нужный короб.

Мо Жань вдруг начал нервничать. Ему захотелось вцепиться в короб и, как надоедливых мух, прогнать прочь всех, кто зарился на его еду.

В то же время он вдруг осознал, что в этой жизни мясное лакомство вовсе ему не принадлежит. Теперь его руки были заняты тарелкой восхитительных пельменей из тонкого, почти прозрачного теста, и он не успевал отгонять еще и волков, которые точили зубы на то самое мясо.

Ни Мо Жань, ни остальные ученики не ожидали, что Чу Ваньнин на самом деле последует примеру остальных старейшин и поднимется на сцену, чтобы сыграть для всех на гуцине. Ученики с восхищением смотрели на него, и кто-то прошептал:

– Поверить не могу, что старейшина Юйхэн умеет играть на гуцине…

– Да еще и играет так красиво – заслушаешься.

Мо Жань молча сидел на своем месте. Сюэ Мэн уже давно лежал на столе и спал, мерно посапывая. Мо Жань вытащил из его пальцев кувшинчик с вином и наполнил свою чашу. Он пил, слушал музыку, в задумчивости глядя на человека на сцене, и в его груди крепла тревога.

В прошлой жизни Чу Ваньнин никогда не выступал на новогодних пиршествах.

Очень, очень немногие имели возможность видеть, как он играет на гуцине.

Однажды, приблизительно в то же время года, Чу Ваньнин, которому Мо Жань запретил покидать пределы своего павильона, ощутил сердечную тоску. Увидев во дворе гуцинь из тунгового дерева, он опустился на землю рядом с ним и с закрытыми глазами коснулся струн.

Инструмент издавал протяжные, печальные, мелодичные звуки. Когда Мо Жань вернулся, он увидел во дворе возле гуциня Чу Ваньнина – благородного, возвышенного и умиротворенного.

Что же он тогда с ним сделал?

Ах да.

Он пинком отшвырнул гуцинь, схватив за грудки, поставил Чу Ваньнина на ноги и ударил его по лицу – его, холодного и прекрасного, как лунный свет. Тогда Мо Жанем руководило лишь чувство гадливости, мучения наставника его не волновали. Тогда он не думал и о том, что первые заморозки позади и зима уже вступила в свои права, а его учитель не переносил холода…

После того случая Чу Ваньнину потребовалось несколько долгих месяцев, чтобы восстановить здоровье, но излечить душу ему так и не удалось.

Мо Жань тогда мрачно сказал ему:

– Впредь, Чу Ваньнин, я строго-настрого запрещаю тебе играть на гуцине при посторонних. Знаешь ведь, что, когда играешь, выглядишь слишком… – Он сжал губы и замолк, не в силах подобрать слова.

Чу Ваньнин ничего не ответил. Его губы были мертвенно-бледны, а тонкие брови над опущенными веками сошлись суровым углом.

Мо Жань поднял руку и, поколебавшись, разгладил складку меж его нахмуренных бровей. Внешне Тасянь-цзюнь казался нежным и заботливым, но его голос по-прежнему звучал жестко и безжалостно:

– Если ослушаешься, этот достопочтенный возьмет цепь и прикует тебя к постели, чтобы ты не мог пошевелиться. А этот достопочтенный всегда держит слово.

Что же Чу Ваньнин тогда ему ответил?

Мо Жань глотнул еще вина и, разглядывая человека на сцене, с тоской попытался вспомнить. Кажется, он тогда ничего не сказал. А может, открыл глаза и ледяным тоном выплюнул одно лишь слово: «Убирайся».

Мо Жань не помнил точно.

В той жизни они с Чу Ваньнином были неразрывно связаны так долго, что многие воспоминания уже потеряли четкость.

Мо Жань закрыл глаза. Костяшки его пальцев побелели, а сердце сжалось.

Он был так глубоко погружен в воспоминания, что до его ушей не доносился ни праздничный шум, ни радостные голоса, ни спокойная умиротворяющая мелодия Чу Ваньнина.

В голове Мо Жаня звучал лишь холодный, почти безумный голос, который, будто огромный стервятник, взмахнул крыльями, вылетел из глубин его памяти и теперь без устали кружил над ним.

«В царстве мертвых слишком холодно. Чу Ваньнин, ты должен быть погребен вместе со мной. Да, ты – божество, луч света для других. Сюэ Мэн, Мэй Ханьсюэ, всякие простолюдины ждут, когда же ты озаришь их своим сиянием, о совершенномудрый наставник Чу, истинный святой», – сладко сказал тот голос и засмеялся.

Он смеялся и смеялся, а потом резко замолк и заговорил уже злым, резким тоном, словно дух, расколовшийся на две части.

«А как же я? Меня ты хоть раз озарил своим светом? Согрел меня? – гневно прогрохотал он. – От тебя у меня остались лишь шрамы по всему телу, совершенномудрый Чу Ваньнин! Ты хочешь стать для них путеводным огнем, но я назло заберу тебя с собой в могилу, чтобы ты освещал лишь мой хладный труп. Я желаю, чтобы ты сгнил вместе со мной! Ни в жизни, ни в смерти ты не сможешь быть себе господином…»

Воздух сотрясли громкие аплодисменты и одобрительные возгласы. Мо Жань резко распахнул веки, чувствуя, как по спине струится холодный пот.

Выступление уже закончилось, ученики радостно хлопали в ладоши. Бледный Мо Жань, у которого перед глазами все плыло, сидел среди них и глядел, как Чу Ваньнин медленно спускается со сцены с тунговым гуцинем в руках.

В тот миг ему впервые за эту новую жизнь вдруг все показалось нелепым, несуразным, а сам он из прошлой жизни предстал в собственных глазах полным безумцем.

На самом деле Чу Ваньнин вовсе не так уж плох… Но тогда почему он, Мо Жань, по-прежнему испытывает к наставнику неприязнь?

Крепкое вино вновь полилось в горло. Растерянный, измученный воспоминаниями юноша в конце концов захмелел и уснул.

Глава 58

Этот достопочтенный, похоже, слегка сбит с толку

На самом деле Мо Жань умел пить.

Однако в этот Новый год у него на сердце было неспокойно. Снедаемый тревогой, он, напротив, жаждал прикинуться беззаботным, поэтому не без охоты осушил целых пять кувшинчков «Лихуабая» – и окончательно потерял ясность мысли.

Когда Ши Мэй дотащил его до комнаты и уложил на постель, Мо Жань пошевелил губами, желая позвать его по имени.

В мире, однако, нет ничего сильнее старых привычек.

В прошлом долгие годы рядом с ним был вовсе не тот самый сокрытый в сердце лучик белого лунного света, а порядком поднадоевший комар-кровопийца.

Возможно, поэтому с его губ сорвалось имя человека, которого он, как ему казалось, сильно ненавидел.

– Чу Ваньнин… – неразборчиво пробормотал Мо Жань. – Ваньнин… Я…

Ши Мэй обомлел, а потом повернул голову и взглянул на застывшего в дверях Чу Ваньнина. Тот только что отнес в спальню Сюэ Мэна и сходил на кухню за миской бульона от похмелья, а когда шел мимо двери, случайно услышал бормотание Мо Жаня.

Ладно еще «Чу Ваньнин», но по имени, «Ваньнин»… Сперва Чу Ваньнин изумился было, но быстро уверил себя в том, что ослышался. В конце концов, Мо Жань всегда называл его только учителем.

Он невольно вспомнил, как однажды проснулся в павильоне Хунлянь рядом с Мо Жанем, который во сне отчетливо назвал его Ваньнином.

Может ли быть, что в сердце Мо Жаня все же осталось немного места для него?..

Однако Чу Ваньнин не стал додумывать эту мысль до конца, а тут же отбросил ее прочь.

Он всегда славился своей решительностью и прямотой, но в тот момент вдруг показался себе слабовольным трусом.

– Учитель… – Ши Мэй нерешительно взглянул на него, и в его светлых, невыразимо красивых глазах читалось подозрение. – Вы…

– М?

– Нет, ничего. Если вы останетесь с А-Жанем, то я… я, пожалуй, пойду.

– Погоди, – остановил его Чу Ваньнин.

– У вас есть для меня какие-то распоряжения, учитель?

– Вы уже завтра отправляетесь в Персиковый источник? – спросил Чу Ваньнин.

– Угу.

Какое-то время Чу Ваньнин молча стоял с ничего не выражающим лицом, а потом произнес:

– Ступай отдыхать. Когда покинете духовную школу, вы непременно должны будете заботиться друг о друге, а еще… – Он осекся, но затем все же добавил: – Возвращайтесь поскорее.

Ши Мэй ушел.

Чу Ваньнин с бесстрастным лицом приблизился к кровати, помог Мо Жаню сесть и стал ложку за ложкой вливать ему в рот отрезвляющий бульон.

Мо Жаню не понравился кисловатый привкус, и он почти все выплюнул, но малая доля выпитого все же помогла ему слегка протрезветь. Он открыл глаза, уставился на Чу Ваньнина сонным, полупьяным взглядом и пробормотал:

– Учитель?

– Ага. Я здесь.

– Ха-ха! – Мо Жань почему-то снова начал хохотать, отчего ямочки на его щеках обозначились еще четче. – Братец-небожитель.

Чу Ваньнин промолчал.

А Мо Жань лег обратно на постель и сразу уснул.

Чу Ваньнина тревожило, что его ученик может простудиться, поэтому он остался сидеть рядом и изредка поправлял на юноше одеяло.

А снаружи продолжалось веселье. Большинство учеников не спешили ложиться спать. Следуя новогодним традициям Нижнего царства, они собирались группками в комнатах, чтобы весело поболтать, поиграть в пайцзю[3] или поупражняться в заклинаниях.

Вода в водяных часах, подвешенных у входа в павильон Даньсинь, почти вся вытекла, и это означало, что на смену старому году вот-вот придет новый. Ученики толпами повалили на улицу, начали взрывать хлопушки и пускать фейерверки. Ночное небо в тот же миг превратилось в настоящее море праздничных огней.

Доносящийся с улицы шум разбудил Мо Жаня.

Он открыл глаза и тут же схватился за пульсирующие виски. Повернув голову, Мо Жань заметил Чу Ваньнина, который сидел возле его постели. На красивом спокойном лице учителя не отражалось ровным счетом ничего.

Видя, что ученик проснулся, он лишь безразличным тоном отметил:

– Проснулся от шума, не так ли?

– Учитель…

Стряхнув с себя остатки сна, Мо Жань невольно вздрогнул.

Почему это рядом с ним сидит Чу Ваньнин?

А Ши Мэй где?

А еще Мо Жань искренне понадеялся, что не ляпнул во сне что-нибудь не то.

Обеспокоенный юноша украдкой взглянул на лицо Чу Ваньнина, но тот, к счастью, вел себя как обычно, и Мо Жань вздохнул с облегчением.

Снаружи беспрестанно грохотали хлопушки. Учитель и ученик с неловкостью глядели друг на друга.

– Пойдем смотреть на фейерверки? – предложил Чу Ваньнин.

– А где Ши Мэй? – спросил Мо Жань.

Они заговорили почти одновременно, и жалеть о сказанном было уже поздно.

Глаза Мо Жаня расширились от изумления, и он уставился на Чу Ваньнина таким взглядом, словно видел его впервые.

После долгого молчания Чу Ваньнин поднялся со стула с таким видом, будто ничего не произошло, и направился к двери. Толкнув створку, он обернулся к Мо Жаню и сказал:

– Все отмечают Новый год, так что он вряд ли ушел спать. Можешь сходить поискать его.

Ну разумеется. А чего еще он ожидал? Его нрав настолько плох, что, даже когда он собрал всю смелость, какая у него была, и пригласил Мо Жаня вместе полюбоваться на фейерверки, которые раскрываются в ночном небе огромными цветами, все, что он получил в ответ, – отказ.

Подумай он об этом раньше, даже рта бы не открыл. До чего стыдно.

Вернувшись в павильон Хунлянь, Чу Ваньнин надел теплый плащ и в одиночестве сел под цветущей круглый год красной яблоней, чтобы посмотреть на яркие фейерверки.

Окна ученических домов вдалеке светились мягким теплым светом, оттуда доносились громкий смех и радостные возгласы. И все это не имело к нему ни малейшего отношения.

Давно пора было к этому привыкнуть.

Однако по какой-то неясной причине сердце Чу Ваньнина сдавило тоской.

Должно быть, потому, что сегодня вечером он ощутил согревающий жар чужого веселья и возвращаться к холодному уединению было тяжело.

Он молча глядел на фейерверки, которые один за другим взлетали ввысь, расцветали одним-двумя бутонами и рассыпались тысячами искр. Где-то внизу весело гомонили люди, желали друг другу счастливого Нового года.

Чу Ваньнин привалился спиной к стволу и устало прикрыл глаза.

Он не знал, сколько так просидел. В какой-то момент он вдруг почувствовал, что кто-то ворвался за его волшебную завесу.

Сердце Чу Ваньнина дрогнуло, но он не решился открыть глаза. Вскоре он услышал чье-то частое дыхание, а потом различил звук знакомых шагов. Пришедший остановился невдалеке.

Затем юношеский голос неуверенно позвал:

– Учитель…

Чу Ваньнин молчал.

– Мы завтра уезжаем.

Ответа не было.

– И вернуться я смогу очень нескоро.

Ответа не было.

– Я подумал, что раз уж сегодня больше ничего особенного не ожидается, а завтра рано вставать, то Ши Мэй, наверное, уже лег спать.

Вновь раздался звук шагов. Юноша подошел ближе и остановился в нескольких чи от Чу Ваньнина.

– Так что, если вы все еще хотите, я… – продолжил Мо Жань, но окончание фразы потонуло в грохоте фейерверков.

Чу Ваньнин приоткрыл глаза, задрал голову и увидел, как фейерверки рассыпаются искрами в ночном небе, среди сверкающих звезд Млечного Пути. Красивый парень стоял прямо перед ним, и на его лице читалась жалость, смешанная со стыдом.

Чу Ваньнин молчал.

Он всегда был гордым и даже не удостаивал взглядом тех, кто пытался поговорить с ним из сочувствия. В тот миг, однако, Чу Ваньнин взглянул на Мо Жаня и вдруг понял, что не может произнести слов отказа.

Должно быть, крепкое вино помутило рассудок и ему.

В тот момент Чу Ваньнин с удивлением ощутил в груди не только давящую тоску, но и толику тепла.

– Садись, раз пришел, – в конце концов произнес он безразличным тоном. – Я посмотрю на фейерверки вместе с тобой.

Чу Ваньнин запрокинул голову, как будто равнодушно глядя в небеса, хотя его спрятанные в рукавах пальцы украдкой сжались от волнения. Он не решался даже взглянуть в сторону сидевшего рядом юноши, так что его взгляд был прикован лишь к огненным цветам, которые распускались в темной вышине, роняя на землю искры-лепестки.

– Все ли было хорошо в последнее время? – тихо спросил Чу Ваньнин.

– Ага, – отозвался Мо Жань. – Я познакомился с одним из младших учеников, он просто симпатяга. Я вам рассказывал о нем в письмах, учитель. А как ваша рана?

– Все в порядке. Не вини себя ни в чем.

Еще один сияющий бутон взлетел ввысь и с треском рассыпался разноцветными крапинками.

Яркие праздничные огни отражались на снегу, и ночью стало светло как днем. Воздух, наполненный грохотом хлопушек, пропах порохом, и все кругом заволокло прозрачным дымом. Чу Ваньнин с Мо Жанем продолжали сидеть под деревом. Наставник был неразговорчив, но Мо Жань все равно пытался найти слова, чтобы завязать беседу. Вскоре он почувствовал усталость и незаметно для себя провалился в сон.

Проснувшись утром, Мо Жань обнаружил, что по-прежнему находится под тем самым деревом, его голова лежит на коленях у Чу Ваньнина, а сам он, будто одеялом, накрыт мягким плотным плащом, подбитым лисьим мехом. Именно этот плащ искусной работы с пушистым меховым воротником спасал от холода его учителя.

Слегка растерявшийся Мо Жань поднял голову и увидел, что Чу Ваньнин крепко спит, прислонившись спиной к стволу. Его глаза были закрыты, а мягкие длинные ресницы слегка подрагивали в такт дыханию, будто крылья бабочки на ветру.

Они что, вчера вот так вот взяли и уснули под этим деревом?

Невероятно.

Помешанный на порядке Чу Ваньнин должен был вернуться в дом и лечь спать в свою постель, даже если бы он умирал от усталости. Разве стал бы он спать рядом с кем-то вповалку на улице, под деревом? А еще этот плащ с лисьим мехом…

Неужели Чу Ваньнин укрыл его своим плащом?

Мо Жань резко сел. Его черные как смоль волосы беспорядочно топорщились во все стороны, а широко распахнутые глаза с удивлением глядели на плащ, который, без сомнения, был накинут на него заботливой рукой. Юноша был совершенно обескуражен. Нельзя сказать, что вчера он так уж сильно напился. Пусть кое-что он помнил недостаточно отчетливо, но в общих чертах события новогоднего вечера себе представлял.

Он не забыл и то, как побежал к павильону Хунлянь с намерением встретить Новый год вместе с Чу Ваньнином, и это было его осознанное решение. Конечно, Мо Жань страшно ненавидел этого человека, но когда тот сказал: «Пойдем смотреть фейерверки?» – а потом молча повернулся спиной, опустил голову и, подавленный, побрел прочь…

Оказывается, и у него бывает тяжело на душе…

Мо Жань тогда подумал о том, что они нескоро увидятся вновь и в этой жизни его обида на учителя не так уж и глубока, а Чу Ваньнин ужасно одинок и с него, Мо Жаня, не убудет, если он иногда сможет составить ему компанию, например посидит с ним до рассвета, если понадобится.

И тогда Мо Жань взял и просто пришел вместе посмотреть на праздничное небо. Правда, сейчас, когда он размышлял о своем поступке, ему все сильнее казалось, что он повел себя несколько…

Поток его размышлений прервал проснувшийся наставник.

– Учитель, – промямлил Мо Жань.

– Хм… – Чу Ваньнин спросонья нахмурил брови и легонько потер виски. – Ты… еще не ушел?

– Я… я только проснулся.

Мо Жань подумал о том, что в последнее время всякий раз, когда он видел это холодное выражение на лице Чу Ваньнина, его хваленое красноречие тут же пропадало без следа, бойкий язык словно завязывался морским узлом, и он начинал запинаться.

Мо Жань на мгновение одеревенел, а потом вдруг вспомнил, что теплый плащ все еще на нем. Он торопливо сорвал его с себя и накинул на плечи учителю.

Чу Ваньнин, как обычно, с ног до головы был закутан в несколько слоев одежды, но на нем не было никакой теплой накидки, отчего на фоне снега он казался очень легко одетым.

От этой мысли движения Мо Жаня сделались нервными и суетливыми. Неуклюжая попытка справиться с завязками плаща привела к тому, что он впутал в узел собственные пальцы и растерянно замер.

Чу Ваньнин бросил на него короткий взгляд, распустил узел и сухо произнес:

– Я сам.

– Э-э… Конечно. Из… вините.

– Ничего страшного.

Мо Жань вскочил на ноги и, помявшись, сказал:

– Учитель, я пойду соберу вещи и позавтракаю, а потом отправлюсь в путь.

– Угу.

– Не желаете пойти позавтракать вместе со мной?

Тьфу! Едва Мо Жань это произнес, как тут же пожалел, что не может откусить себе язык и умереть на месте! Вот это он сглупил так сглупил. И на кой ляд он пригласил Чу Ваньнина вместе позавтракать?

Вероятно, Чу Ваньнин понял по лицу Мо Жаня, что тот жалеет о собственных словах, потому что, помедлив, ответил:

– Не стоит. Иди один.

Мо Жань смертельно боялся, что, оставшись с ним наедине еще хоть на миг, сказанет что-нибудь столь же потрясающее, поэтому поспешно отозвался:

– Тогда я это… пойду, наверное…

– Да-да, – кивнул наставник.

Чу Ваньнин с застывшим лицом посидел под деревом еще немного, затем оперся ладонью о ствол, медленно поднялся на ноги – и замер на месте.

Мо Жань проспал всю ночь, лежа на его ноге, как на подушке, поэтому она потеряла всякую чувствительность, и какое-то время Чу Ваньнин не мог сделать ни шагу.

Мрачный, он долго стоял под деревом в ожидании, пока восстановится кровообращение, после чего, подволакивая ногу, поковылял к дому.

Кроме того, Чу Ваньнин всю ночь провел на морозе. Пусть даже на земле под ветвями красной яблони не было снега, он все равно сильно замерз.

– Апчхи! – громко чихнул он. Глаза тут же покраснели и заслезились.

Чу Ваньнин прижал к носу платок и подумал про себя: «Проклятье… похоже… заболел…»

Вот вам и старейшина Юйхэн.

Он владел тремя видами божественного оружия и являлся величайшим из ныне живущих мастеров. Все духовные школы мира совершенствующихся чуть ли не передрались, пытаясь его заполучить. Стоило ему призвать к действию Тяньвэнь, как весь мир содрогался от ужаса, а люди бледнели, едва завидев вдалеке его белые одежды.

Чу Ваньнин, можно сказать, обладал самой большой мощью среди всех людей своего поколения.

К сожалению, даже у самых сильных и отважных есть слабые места. Чу Ваньнин плохо переносил холод. Стоило ему замерзнуть, как он тут же заболевал. По этой причине в тот день, когда трое его учеников должны были покинуть пик Сышэн, наставник Чу не только снова уменьшился, когда иссякло действие пилюли, но и ожидаемо начал чихать и истекать соплями.

В полдень того же дня, когда юйминь прибыли забрать учеников, перед ними предстали пышущие здоровьем Сюэ Мэн, Мо Жань и Ши Мэй, а также несчастный младший ученик Ся Сыни, который чихал не переставая.

Глава 59

Все, чего можно ожидать от этого достопочтенного

Ничего не поделаешь, несмотря на насморк младшего товарища, им нужно было отправляться в путь. Юйминь перенесли их на восток, к устью реки Янцзы. Там они вызвали волшебную лодку, погрузились на борт и неспешно двинулись вперед по морским волнам.

Той ночью Мо Жань впервые оказался свободен от учительского надзора и мог беспрепятственно общаться с Ши Мэем. Однако, что удивительно, он не так сильно обрадовался этому факту, как ожидал.

Сюэ Мэн с Ся Сыни уже спали. Мо Жань в одиночестве лежал на дощатом дне и, подложив руки под голову, смотрел на звезды.

Ши Мэй вышел из-под навеса, опустился рядом с Мо Жанем, и они стали болтать, покусывая вяленую рыбку, которую купили на берегу.

– А-Жань, раз уж мы отправились в Персиковый источник, то вряд ли успеем вернуться к состязанию в горах Линшань. Мне-то все равно, но что насчет вас с молодым господином? Вы оба такие сильные. Если упустишь возможность завоевать славу, не будешь потом жалеть?

Мо Жань повернул к нему голову и улыбнулся:

– А о чем тут жалеть? Слава, почет – все это преходяще. Зато совершенствование навыков в Персиковом источнике даст нам силы защищать тех, кто нам дорог. Что может быть важнее?

Счастливая улыбка озарила лицо Ши Мэя, и он с теплотой ответил:

– Если бы учитель знал, что ты так думаешь, он бы очень обрадовался.

– А ты? Ты рад?

– Конечно рад.

Морские волны плескались о деревянные борта, и лодка легонько раскачивалась из стороны в сторону.

Мо Жань лежал на боку и разглядывал Ши Мэя. Он хотел было что-то сказать, но так и не придумал, с чего начать, поэтому просто продолжал смотреть на него, погрузившись в свои мысли.

Ши Мэй почувствовал на себе его взгляд и обернулся.

– Что такое? – с улыбкой спросил он, заправив за ухо растрепанную бризом длинную прядь.

Мо Жань покраснел и тут же отвернулся.

– Ничего.

Но Ши Мэй все с той же улыбкой продолжал настаивать:

– Но мне показалось, что ты правда хочешь мне что-то сказать.

Мо Жань ощутил жар в груди. В какой-то миг он, кажется, и впрямь был готов высказать все, что скопилось у него на душе.

Но вдруг у него перед глазами неизвестно почему промелькнул белоснежный силуэт человека с худощавым лицом, который не очень-то любил улыбаться, всегда старался держаться подальше от других людей и выглядел очень одиноким.

Мо Жань вдруг почувствовал, что ему мешает говорить ком в горле.

Он вновь поднял голову и уставился на усыпанное звездами ночное небо.

Прошло немало времени, прежде чем Мо Жань наконец тихо произнес:

– Ши Мэй, ты правда очень дорог мне.

– Ага, я знаю. Ты мне тоже очень дорог.

– Знаешь что, – вновь заговорил Мо Жань, – мне как-то приснился кошмарный сон, и в нем ты… ты погиб, и я очень переживал.

– Какой же ты глупый, – засмеялся Ши Мэй.

– Я смогу тебя защитить, – твердо сказал Мо Жань.

– Хорошо, в таком случае я должен поблагодарить своего славного младшего соученика.

Сердце Мо Жаня дрогнуло. Не выдержав, он начал:

– Я…

– Ты хочешь сказать что-то еще? – весело спросил Ши Мэй.

Очередная волна с шумом ударилась о борт, и судно вновь закачалось.

Ши Мэй спокойно смотрел на Мо Жаня, ожидая, что тот закончит фразу.

Но тот закрыл глаза и сказал лишь:

– Нет, ничего. Уже ночь, становится холодно. Иди отдыхать.

Помолчав немного, Ши Мэй спросил:

– А ты что будешь делать?

Иногда Мо Жань и правда вел себя как дурак.

– А я… погляжу на звезды, подышу воздухом.

Какое-то время Ши Мэй сидел неподвижно, а потом улыбнулся и сказал:

– Ладно, тогда я пойду. Ты тоже не засиживайся.

С этими словами он развернулся и ушел.

Лодка бежала вперед по волнам, и казалось, будто облака в небесной выси плывут за ней вдогонку.

Лежавший на дне лодки парень старался, но все никак не мог взять в толк, где именно совершил ошибку. Он погрузился в серьезные размышления, пытаясь достать из глубин души свои истинные чувства. Размышлял он очень, очень долго, но на подобное ему и в самом деле не хватало ума. Небо из черного стало белесым, и начал заниматься рассвет, а у него по-прежнему не было ответов.

Когда Мо Жань пришел под навес, все еще спали. Он улегся на циновку и стал глядеть в узкое окошко. Перед его мысленным взором вновь замелькали образы Чу Ваньнина, который то стоял с закрытыми глазами и молчал, то пронзал его свирепым взглядом.

Разумеется, затем Мо Жань припомнил, как этот человек сладко спал, свернувшись калачиком на своей постели, беззащитный, одинокий, будто пробудившийся по весне цветок красной яблони, который никто не собирался срывать, потому что ветка, на которой он распустился, росла слишком высоко.

Если отбросить в сторону ненависть, в прошлой жизни Мо Жань был связан с Чу Ваньнином теснее, чем с кем бы то ни было на всем свете.

Совершенно не заботясь о том, хотел этого Чу Ваньнин или нет, Мо Жань отнял у него очень многое из того, что должно было случиться в его жизни впервые. К примеру, первую в жизни готовку, первые слезы.

Однако и Мо Жань тоже отдал Чу Ваньнину кое-что из «первого» в своей жизни, также не заботясь о том, хотел ли тот это принимать или нет. Учитель стал первым, кого он обманул, и первым, кому он захотел подарить цветок.

Первым, в ком Мо Жань разочаровался до глубины души. И первым, кто тронул его сердце.

Да, именно так.

Когда Мо Жань попал на пик Сышэн, первым, с кем он захотел подружиться, был вовсе не Ши Мэй, а Чу Ваньнин.

В тот день под цветущей красной яблоней он увидел молодого человека в белых одеждах, который всецело погрузился в медитацию и был прекрасен в своей сосредоточенности. С первого же взгляда Мо Жань понял, что его наставником должен быть именно этот человек и никто другой.

В какой же момент все вдруг так резко изменилось?

С каких пор Ши Мэй стал самым важным для него человеком, а учитель – самым ненавистным?..

В последние месяцы Мо Жань много об этом размышлял и пришел к выводу, что, пожалуй, все изменилось после того случая, когда Чу Ваньнин в наказание впервые отхлестал его своей ивовой лозой. Тогда он, совсем юнец, вернулся в свою комнату весь израненный и свернулся калачиком на постели. Глаза покраснели от слез, а горло сдавливали рыдания. Больше всего боли причиняли вовсе не раны на спине, а полное безразличия лицо учителя, когда он без капли жалости хлестал его, своего ученика, будто считал его не человеком, а бездомным псом.

Да, он тайком сорвал в лекарственном саду ветку красной яблони, но он же не знал, что та яблоня была очень ценной и что госпожа Ван потратила немало сил, ухаживая за ней, и целых пять лет с надеждой ждала, когда дерево зацветет.

Мо Жань знал лишь, что той лунной ночью вернулся домой и заметил на одной из веток цветок, словно выточенный из сверкающего нефрита, со светлыми лепестками, от которых исходил незатейливый аромат.

Тогда Мо Жань вскинул голову, немного полюбовался цветком, а потом вдруг вспомнил своего учителя. В тот же миг его сердце затрепетало и он, не успев даже задуматься над своими действиями, осторожно отломил веточку. Он двигался мягко и неспешно, боясь сбить с лепестков и тычинок капельки росы.

Сквозь завесу темных ресниц Мо Жань любовался залитым лунным светом цветком яблони в капельках ночной росы. Тогда он еще не знал, что теплые чувства, которые он в тот момент испытывал к Чу Ваньнину, были самыми чистыми и невинными из всех чувств, которые ему доведется когда-либо испытать, и ни десять, ни двадцать лет спустя, ни даже на пороге смерти он не почувствует ничего похожего.

Вручить цветок учителю Мо Жань не успел, потому что натолкнулся на Сюэ Мэна, который весьма некстати решил сходить в лекарственный сад и собрать для матушки трав.

Молодой господин ужасно разъярился и немедленно поволок Мо Жаня к учителю. Чу Ваньнин со свитком в руках обернулся и внимательно выслушал обвинения, после чего окинул Мо Жаня ледяным колючим взглядом и спросил, что тот может сказать в свое оправдание.

Мо Жань пролепетал:

– Я сорвал эту веточку, потому что хотел подарить ее…

Та самая ветка красной яблони все еще была зажата в его руке, и лепестки с застывшими на них капельками были невыразимо свежи и прекрасны.

Однако взгляд Чу Ваньнина был столь холоден, что бушующая в груди Мо Жаня лава стала остывать и цунь за цунем превращаться в камень.

Он так и не смог произнести короткое «вам».

Ему было слишком хорошо знакомо это чувство. До того, как Мо Жань попал на пик Сышэн, он обитал в веселом доме, снуя своим худеньким тельцем между певичками и их гостями. Там он каждый день ловил на себе такие же взгляды, как этот.

Полные презрения и пренебрежения…

Мо Жань тогда вздрогнул и почувствовал, как тело покрылось мурашками, хотя никакого холода он не ощущал.

Неужели учитель тоже его презирает?

Когда Чу Ваньнин холодным тоном задал ему вопрос, Мо Жаню показалось, будто сердце у него обрастает льдом.

Он опустил голову и глухо проговорил:

– Мне… нечего сказать.

И тем самым вынес себе приговор.

За сорванный цветок яблони Чу Ваньнин наказал Мо Жаня сорока ударами лозой и безжалостно разбил на части все добрые чувства, которые ученик испытывал к своему учителю.

Возможно, если бы Мо Жань тогда все-таки объяснился, если бы Чу Ваньнин настоял на ответе, все сложилось бы совсем иначе и учитель с учеником не сделали бы тот первый шаг к неотвратимой катастрофе.

Не так уж и много было этих «если бы».

И именно в тот поворотный момент рядом с ним оказался мягкий и добрый Ши Мэй.

Вернувшись от Чу Ваньнина, Мо Жань не пошел ужинать, а просто лег на кровать и сжался в комок, даже не зажег лампу.

Ши Мэй толкнул дверь, вошел в комнату и увидел в сумраке его неподвижно лежащую фигуру. Он тихо поставил на стол тарелку с пельменями, политыми перечным маслом, подошел к кровати и позвал:

– А-Жань?

Мо Жань даже не обернулся. Не отрывая от стены взгляда налитых кровью глаз, он хрипло рявкнул:

– Уходи!

– Но я принес тебе…

– Уходи, я сказал.

– А-Жань, не надо так.

Молчание.

– У учителя тяжелый нрав, но ты со временем привыкнешь и перестанешь обращать на это внимание. Давай, поднимайся с постели и поешь.

Но Мо Жань был тем еще упертым ослом: если он чего-то не хотел, и десять лошадей не смогли бы сдвинуть его с места.

– Не буду, я не голоден.

– Ты все равно должен хоть что-то закинуть в желудок. Если не будешь есть и учитель узнает, он непременно рассе…

Не успел он договорить, как Мо Жань рывком сел на постели. Его ресницы подрагивали, а в глубине глаз за пеленой навернувшихся слез горели обида и гнев.

– Рассердится? И на что же на этот раз? Мой рот находится на моем собственном лице, так разве его должно волновать, ем я или нет? На самом деле он вообще не хотел брать меня в ученики, так что ему же будет лучше, если я умру от голода и перестану создавать ему проблемы. То-то он обрадуется!

Пораженный Ши Мэй молчал.

Он даже не предполагал, что своими словами ткнет в больное место Мо Жаня. Какое-то время Ши Мэй лишь растерянно смотрел на своего младшего соученика застывшим взглядом.

Прошло немало времени, прежде чем Мо Жань чуть успокоился. Он низко опустил голову, и плотная завеса длинных волос закрыла половину его лица.

– Прости меня, – сказал Мо Жань.

Ши Мэй не мог видеть его лицо, но заметил, что его плечи трясутся от сдерживаемых чувств, пальцы сжались в кулаки, а на тыльной стороне ладоней вздулись зеленоватые вены.

Молодой юноша, он все-таки был еще слишком чувствителен. Какое-то время Мо Жань еще терпел, но в конце концов не выдержал, обнял себя за колени, спрятав в них лицо, и заплакал. В его хриплых резких всхлипах сквозили ярость, растерянность и неподдельное страдание.

Мо Жань рыдал навзрыд, во весь голос, и всхлипы перемежались отрывистыми словами, которые он повторял снова и снова:

– Я просто хочу иметь дом… семью… Все эти годы я правда… правда хотел лишь найти дом… Почему меня презирают?.. Почему так на меня смотрят?.. Почему, почему вы все так меня презираете?..

Он плакал очень долго, а Ши Мэй все это время сидел рядом.

Дождавшись, когда слезы Мо Жаня иссякли, Ши Мэй протянул ему белоснежный носовой платок, а потом взял со стола тарелку с уже остывшими пельменями.

– Больше ни слова про голодную смерть, не говори глупостей, – мягко сказал Ши Мэй. – С тех пор как ты появился на пике Сышэн и поклонился наставнику Чу как своему учителю, ты стал для меня младшим братом по духу. Я тоже сирота, так что, если хочешь, можешь считать меня своей семьей. Давай-ка поешь.

Мо Жань промолчал.

– Эти пельмени я слепил сам. Даже если ты не собираешься оказывать любезность учителю, меня-то ты не обидишь отказом, правда же? – Губы Ши Мэя изогнулись в легкой улыбке, когда он выловил пухлый, почти прозрачный пельмешек и поднес ложку ко рту Мо Жаня. – Вот, попробуй.

Мо Жань широко раскрыл красные, полные слез глаза, коротко взглянул на Ши Мэя, а потом открыл рот и позволил этому доброму юноше покормить себя.

Пельмени остыли и размокли. Конечно, их надо было съесть гораздо раньше.

Однако та тарелка пельменей, принесенная с далекой кухни именно для него, и сочувственный взгляд Ши Мэя, в котором сиял отблеск свечного пламени, тогда запечатлелись в его сердце навеки.

И этот образ всегда оставался в его памяти, что в той жизни, что в этой.

Наверное, именно с того вечера его ненависть к учителю лишь крепла. И именно с того дня он начал глубоко верить в то, что Ши Мэй был самым важным человеком в его жизни.

В конце концов, все люди жаждут тепла.

Что уж говорить о промерзшем до костей бездомном псе, который начинал трястись от страха, увидев соль, потому что она похожа на снег, а снег – это суровая зима, которой он всегда боялся.

Может, со стороны Тасянь-цзюнь и казался всемогущим, но от самого себя не убежишь.

На самом деле он и впрямь был всего лишь бездомным псом, что скитался по улицам в поисках пристанища, где смог бы свернуться клубком, где смог бы остаться жить. Он долго искал свой дом, но так и не нашел.

Может, поэтому ему до смешного легко было решать, кого любить, а кого ненавидеть.

Того, кто бил его, он ненавидел.

Того, кто давал ему миску супа, он любил.

И это все, чего от него можно было ожидать.

Глава 60

Этот достопочтенный раскрыл одну тайну

Благодаря волшебству юйминь лодка двигалась сама собой, и очень быстро, так что на рассвете следующего дня они добрались до гавани в Янчжоу, где их уже ждали божественные посланцы с приготовленными для гостей превосходными скакунами.

Покинув лодку, путники сошли на пристань и отправились завтракать, а юйминь, которым не требовалась пища, расселись у переправы, закрыли глаза и стали отдыхать. Только-только начало светать, улицы еще не успели заполниться торговцами и прохожими, зато лодочники уже давно были на ногах и, собравшись группками, ели кашу и теплые булочки маньтоу, время от времени с любопытством поглядывая в сторону новоприбывших.

Крепко сбитые мужики в грубых рубахах с короткими рукавами, громко прихлебывая, уплетали кашу и болтали. Обрывки их разговоров долетали до ушей Мо Жаня.

– Ого, а я узнаю их одежду. Эти люди точно из Нижнего царства.

– С чего ты так решил? Нижнее царство очень далеко отсюда, да и с нашими духовными школами тамошние заклинатели редко связываются.

– А ты глянь на знак у них на наручах. По-моему, такой же, как на «ночных стражах», разве нет?

– Ты про тех деревянных воинов, которые отгоняют злых духов?

Один из лодочников бросил короткий взгляд на рукав Сюэ Мэна, с громким хрустом прожевал соленья и в изумлении воскликнул:

– Ой-ой, и правда! А кто, говоришь, этих «ночных стражей» делает?

– Я слыхал, что старейшина Юйхэн с пика Сышэн.

– И что за человек этот старейшина Юйхэн? Такой же сильный, как глава Цзян нашей местной школы Гуюэе?

– Хе-хе, этого я не знаю. Кто их разберет, этих бессмертных мастеров…

Лодочники говорили на местном диалекте, поэтому Мо Жань с товарищами почти ничего не понимали, но Чу Ваньнин сумел уловить суть их беседы. Из их болтовни он узнал, что его «ночные стражи» успешно вписались в мир простых людей, и невольно почувствовал облегчение, осознав, что не зря потратил на их создание столько сил. Он решил по возвращении изготовить побольше разных легких и удобных механизмов, чтобы еще больше помочь людям.

После завтрака они всей компанией оседлали коней и двинулись в путь. Не прошло и двух страж, как они добрались до горы Цзюхуашань[4]. Над горизонтом висело только что взошедшее зимнее солнце, и его яркие лучи тысячами золотых нитей падали на заснеженные вершины горной цепи, отчего казалось, будто они подернуты сверкающей газовой вуалью, колышущейся на ветру. Предгорья покрывал лес из вечнозеленых морозостойких сосен и древних кипарисов, которые походили на смеживших веки бессмертных отшельников, что безмолвно стоят, свесив до земли длинные рукава.

Вершину горы Цзюхуашань обычные люди звали «нечеловеческим местом», притом не без оснований.

У ее подножия одна из юйминь трижды свистнула. На ее зов откуда-то из-за белоснежных пиков явился проворный щегол с красивым густым оперением и полетел вперед, ведя путешественников за собой. Они долго шли на запад, пока не оказались у завесы стремительного, бурного водопада.

– Прошу, господа бессмертные, отойдите немного назад.

Главная среди юйминь вышла вперед, сложила пять пальцев щепотью и нараспев произнесла какое-то заклинание, после чего быстро сложила губы трубочкой и легонько дунула на свои пальцы. Откуда ни возьмись появился огромный огненный дракон, который взмыл ввысь, а затем устремился к водопаду и, влетев прямо в его струи, разделил водную завесу пополам!

Юйминь обернулась и сказала с очаровательной улыбкой:

– Прошу, господа, проходите, Персиковый источник ждет вас.

Вслед за остальными юйминь путники прошли сквозь волшебную завесу водопада, и их взглядам открылся залитый розоватым светом бескрайний простор. Персиковый источник был обителью бессмертных и не имел ничего общего с миром совершенствующихся. Пусть он и не мог сравниться с настоящим царством бессмертных, а с чертогами небожителей и подавно, все его пространство было густо пропитано духовной энергией. А пейзажи скрытого внутри горы Персикового источника словно сошли с живописных свитков: изящные и утонченные, будто набросанные тушью на шелке. Пройдя немного вперед по тропе, гости обнаружили, что не могут понять, какое именно время года царит внутри этой обители.

Путники продолжали следовать за провожатыми. Сперва они пересекли дикую пустошь и увидели бурный поток, по берегам которого громко кричали обезьяны; затем добрались до городских окраин с их перекрестками дорог и пшеничными полями. Наконец путешественники дошли и до города, где увидели аккуратные домики с высокими загнутыми крышами.

Центральные районы Персикового источника поражали своими размерами и великолепием. Этот город с высокими крепостными стенами почти ничем не отличался от любого процветающего города в человеческом мире, за исключением того, что здесь опавшие лепестки танцевали в воздухе вместе со снежинками, птицы с оперением цвета нефрита парили в небе вместе со священными журавлями, а представители народа юйминь, все как один высокие и красивые, напоминали сошедших со свитков несравненных небожителей.

Новоприбывшие гости с радостью любовались прекрасными видами, однако после диковинных пейзажей озера Цзиньчэн здешняя утонченная красота не вызывала у них особенно сильного удивления.

У дорожной развилки, возле огромного дерева, чьи ветви, казалось, упирались в небеса, их встретила юйминь в роскошном белом одеянии, расшитом золотыми фениксами. Огненная метка на ее лбу была глубже, чем у других юйминь, что свидетельствовало о значительном превосходстве ее силы.

Посланница, что указывала дорогу, подвела гостей прямо к ней, после чего опустилась на колени и, поклонившись, сказала:

– Верховная правительница, четверо бессмертных с пика Сышэн прибыли.

– Благодарю, ты хорошо потрудилась. Ступай.

– Слушаюсь.

Пышно одетая юйминь улыбнулась и звонким, чистым, как у поющего феникса, голосом произнесла:

– Меня зовут Восемнадцатая, и благодаря милости моего рода я имею честь быть верховной правительницей Персикового источника. Для нас большая радость, что вы решили совершенствовать свои духовные способности в нашей скромной обители. Прошу вас проявить великодушие, господа бессмертные: если во время пребывания здесь у вас появятся какие-либо жалобы или пожелания, будьте так любезны, не премините нам их изложить.

Она была столь изумительно красива и говорила так учтиво, что невозможно было не почувствовать к ней расположение.

Сюэ Мэн ненавидел мужчин, которые были красивее его, но, разумеется, не имел ничего против прелестных девушек, так как находился как раз в том возрасте, когда юноши начинают заглядываться на девиц, по красоте сравнимых с нежными прекрасными цветами. А посему он тут же с улыбкой сказал:

– Вы очень любезны, госпожа верховная правительница. Однако ваше имя, Восемнадцатая, и впрямь звучит немного странно. Возможно, вы назовете нам свою фамилию?

– У меня нет фамилии, – мягко ответила Восемнадцатая. – Зовите меня просто Восемнадцатая.

– Раз вас зовут Восемнадцатая, – захихикал Мо Жань, – выходит, где-то есть и Семнадцатая?

Он сказал это в шутку, но не ожидал, что Восемнадцатая расплывется в улыбке и ответит:

– Юный бессмертный весьма сообразителен. Семнадцатая – имя моей старшей сестры.

Мо Жань озадаченно умолк.

– Мы, юйминь, рождаемся из перьев, что роняет на землю божество Чжуцюэ, – пояснила Восемнадцатая. – Пока мы еще недостаточно духовно развиты, мы живем в телах красноногих ибисов. Первой, кто смог принять человеческий облик, была Верховная бессмертная из моего рода. Остальные юйминь получают имена согласно порядку, в котором принимают форму человека: Первая, Вторая… Я была восемнадцатой, поэтому меня зовут Восемнадцатая.

Услышанное поразило Мо Жаня. Он-то думал, что только Сюэ Чжэнъюн хуже всех на свете выбирает имена, а оказывается, здешние обитатели с легкостью его перещеголяли.

Затем Восемнадцатая огорошила его еще одной новостью.

– Теперь поговорим о делах. Вы, господа бессмертные, только-только изволили прибыть в Персиковый источник, поэтому пока не знаете, как у нас проходит обучение, – сказала она. – Ваш мир совершенствующихся уже сотни лет как разделен между разнообразными духовными школами, но у нас все устроено иначе. Мы, юйминь, исстари разделяли духовное развитие на три пути: путь защиты, путь нападения и путь исцеления. Духовное совершенствование каждого из вас также будет проходить в соответствии с одним из этих трех путей.

– Это прекрасно, – улыбнулся Мо Жань.

Восемнадцатая кивнула ему.

– Благодарю вас за похвалу, юный бессмертный. Однако, насколько мне известно, ученикам из духовной школы Гуюэе, которые прибыли к нам несколько дней назад, такой подход пришелся не по вкусу.

– Но ведь эти три пути, обозначенные словами «защита», «нападение» и «исцеление», просто и понятно передают суть духовного развития. Разве это не замечательно? – удивился Мо Жань. – Что же им не понравилось?

– Дело в том, что один из юных господ бессмертных школы Гуюэе, принадлежащий к пути защиты, привык учиться рука об руку вместе со своими товарищами, а его старшая соученица принадлежит к пути нападения, поэтому обязана жить и тренироваться вместе с совершенствующимися того же пути, – объяснила Восемнадцатая. – Я не очень хорошо разбираюсь в людских чувствах, но даже я заметила, что тот юный бессмертный не желал разлучаться со своей старшей соученицей.

– Ха-ха, ну и что тут?.. – Мо Жань засмеялся было, но вдумался в смысл ее слов и широко распахнул удивленные глаза. – Погодите-ка, что вы только что сказали? Люди, следующие разными путями духовного совершенствования, должны не только раздельно тренироваться, но и жить раздельно?

Восемнадцатая явно не поняла, почему юноша вдруг изменился в лице, и с недоумением ответила:

– Да, все верно.

Мо Жань промолчал, но его посеревшее лицо выдавало огорчение яснее любых слов.

Это что, шутка такая?

Полстражи спустя Мо Жань, которому так и не удалось убедить Восемнадцатую сделать для них исключение, стоял в светлом и просторном дворике, с четырех сторон окруженном зданиями, и, мрачный, молча смотрел в никуда застывшим взглядом.

Так как они втроем с Сюэ Мэном и Ся Сыни принадлежали к пути нападения, им предстояло обитать в восточной части Персикового источника – в большом районе, предоставленном всем совершенствующимся, кому предстояло заниматься духовными практиками в соответствии с путем нападения. Одно только поместье с двориком и четырьмя домами, где их поселили, насчитывало больше двадцати комнат. Помимо жилых строений, в восточной части города также имелись скалы, озера, широкие улицы и шумные рынки, похожие на те, что можно встретить в мире смертных. Вероятно, юйминь понимали, что подобная планировка поможет гостям Персикового источника справиться с тоской по дому, ведь им предстояло задержаться здесь надолго.

Ши Мэя определили на путь исцеления и отправили в южную часть Персикового источника, которая находилась довольно далеко от восточной. Кроме того, районы друг от друга отделяла волшебная завеса, через которую можно было пройти, лишь имея особую дощечку с разрешением. Получалось, что, хоть Мо Жань с Ши Мэем и жили в Персиковом источнике вместе, видеться они могли лишь на ежедневных тренировках для совершенствующихся трех путей, где постигались основы духовных практик народа юйминь.

И это было еще не самое худшее.

Мо Жань резко поднял глаза, сквозь густые ресницы взглянул на Сюэ Мэна, который нарезал круги по двору с явным намерением выбрать себе самое лучшее жилище, и у него на висках невольно вздулись вены.

Сюэ Мэн…

Просто прекрасно, с этого дня ему придется жить рядом с Сюэ Мэном и видеть его каждый день! Похоже, в ближайшем будущем ему предстоит сполна прочувствовать глубину таких горестей из списка Восьми страданий[5] как разлука с дорогим человеком и встреча с ненавистным…

Отбирая совершенствующихся для обучения, юйминь начали с Верхнего царства и закончили Нижним, поэтому пик Сышэн был последним пунктом их миссионерского маршрута, а значит, представители других духовных школ прибыли гораздо раньше. Сюэ Мэн очень быстро обнаружил, что одно из строений в их маленьком поместье уже кем-то занято.

– Интересно, кто там поселился? – спросил Сюэ Мэн, разглядывая чей-то тюфяк, вывешенный для просушки посреди двора.

– Кто это, не так важно, – заметил Мо Жань. – Главное, он точно не сквалыга какой-нибудь.

– Что ты имеешь в виду?

Мо Жань принялся объяснять:

– Вот смотри… Какой дом ты выбрал для себя?

– А тебе-то что? – настороженно ответил Сюэ Мэн. – Я уже присмотрел для себя вон тот, фасадом на юг. Если вздумаешь попытаться отнять его, то я тебе…

Он не успел придумать, что именно сделает с Мо Жанем в этом случае, – тот уже со смешком перебил его:

– Я не люблю слишком большие помещения и не собираюсь его у тебя отнимать. Но меня вот что интересует: если бы вон тот дом… – Мо Жань кивнул на здание, в котором уже кто-то поселился, – еще был свободен, ты бы стал там жить?

Сюэ Мэн обвел взглядом убогую тростниковую лачугу, потом вновь посмотрел на Мо Жаня и ответил:

– Ты меня совсем за дурака держишь? Разумеется нет.

– Поэтому я и сказал, что тот человек точно не сквалыга, – засмеялся Мо Жань. – Когда он сюда пришел, все четыре дома были свободны, но вместо самого лучшего он выбрал низенькую лачугу. Этот человек наверняка отличается скромностью и благородством. Если, конечно, он не полный болван.

Сюэ Мэн растерянно молчал.

Объяснение Мо Жаня звучало совсем недурно, но Сюэ Мэн не мог отделаться от ощущения, что ему с улыбочкой вонзили нож в спину. Если того человека следует считать скромным и благородным, потому что он выбрал убогую лачугу вместо хорошего жилища, то получается, что сам Сюэ Мэн – не кто иной, как малодушное ничтожество и вонючий жлоб?

Мо Жань, однако, даже не упомянул имя Сюэ Мэна, поэтому нельзя сказать, что тот открыто облил его грязью, но и спустить такое молодой господин Сюэ тоже не мог, поэтому впал в замешательство и весь покраснел.

– Как бы то ни было… я привык жить в домах получше, а не в полуразрушенных хибарах, – сдержанно произнес Сюэ Мэн, стараясь, чтобы его голос звучал спокойно. – Если кто-то жаждет побыть образцом скромности, на здоровье, пусть ютится там. Мне не жалко.

С этими словами он развернулся и ушел, пылая возмущением.

Так четыре совершенно непохожих дома в маленьком дворе обрели жильцов.

Сюэ Мэн выбрал дом с северной стороны, самый добротный из всех, с побеленными стенами, черной черепицей и позолоченной притолокой. Мо Жань занял дом с западной стороны, стены у него были выложены из камня, а у входа росло пышное персиковое дерево в цвету. Чу Ваньнин же поселился в восточном домике, чьи бамбуковые стены по вечерам, облитые светом закатного солнца, блестели, будто нефритовые.

С южной же стороны, в скромной низенькой лачуге с тростниковой крышей, жил тот самый «образец скромности», которого они еще ни разу не видели.

Лихорадка у Чу Ваньнина до сих пор не прошла. Из-за сильного головокружения он почти сразу ушел отдыхать в свой бамбуковый домик. Сюэ Мэн какое-то время посидел с ним, но младший ученик Ся был не из тех, кто любит капризничать, ластиться к взрослым или слушать сказки. Он просто-напросто лег на постель, молча завернулся в одеяло, став похожим на маленький цзунцзы[6] и уснул. Сюэ Мэн еще немного поторчал возле его кровати, но быстро заскучал, хлопнул себя по ляжкам и ушел.

Мо Жань тем временем вытащил во двор стул, уселся на него, повыше подняв ноги, закинул руки за голову и принялся с умиротворением любоваться закатом, рассеивающим вокруг золотистые отсветы.

Завидев вышедшего на порог Сюэ Мэна, Мо Жань спросил:

– Братец Ся уже спит?

– Ага.

– Жар спал?

– Если тебя так волнует его самочувствие, сходи и сам проверь.

Мо Жань со смешком ответил:

– Боюсь, мальчонка еще недостаточно крепко уснул и я разбужу его своим неуклюжим топотом.

Сюэ Мэн покосился на него и отметил:

– А ты, оказывается, способен признавать свои недостатки, вот это новость. Я-то думал, ты только и умеешь, как кошечки да собачки моей матушки, валяться во дворе в теньке и бездельничать.

– Ха-ха, а с чего ты взял, что я тут бездельничал? – со смехом отозвался Мо Жань и поднял на него глаза, вертя в пальцах цветок персика. – Сидя здесь и отдыхая, я между делом раскрыл одну потрясающую тайну.

По лицу Сюэ Мэна было видно, что он не хотел задавать Мо Жаню никаких вопросов, но ему все же стало любопытно.

Он долго терпел, сохраняя на лице каменное выражение, но потом, старательно делая вид, будто ему не так уж и интересно, все же спросил шепотом:

– Что за тайна?

Мо Жань поманил его рукой и с хитрым прищуром ответил:

– Подойди поближе, я тебе тихонько на ушко расскажу.

Сюэ Мэн неохотно подошел и по-простому наклонился к нему, позабыв о своем высоком положении.

Мо Жань приблизился к его уху и, хихикнув, прошептал:

– Хе-хе, попался, дурачок Мэнмэн.

Глаза Сюэ Мэна резко округлились. В ярости он схватил Мо Жаня за ворот и заорал:

– Ты мне наврал? Сколько тебе лет, дитятко?!

– Да где же я тебе наврал? – захохотал Мо Жань. – Я и впрямь раскрыл одну тайну, но не имею никакого желания тебе о ней рассказывать.

– Если я еще хоть раз поверю тебе, то разрешаю считать меня дураком! – огрызнулся Сюэ Мэн, нахмурив черные брови.

Юноши начали переругиваться, обиженно выпятив подбородки, и их перепалка все больше напоминала драку дворового пса с петухом. Мо Жань собирался со смехом сказать еще что-то обидное и сильнее распалить противника, но тут сзади раздалось чье-то слегка недоуменное «Хм!», а затем незнакомый голос произнес:

– Вы двое – из новоприбывших?

Голос звучал гораздо чище и звонче, чем у любого юноши.

Мо Жань с Сюэ Мэном разом обернулись и в алых отсветах заката увидели одетого в боевой костюм молодого человека. Полы его цзиньчжуана легонько колыхались на ветру.

Молодой человек обладал такими четкими чертами, словно они были вырезаны на его мужественном, одухотворенном лице резцом неведомого мастера. Его кожа была светлого медового оттенка, брови – черными как смоль. Блестящие темные волосы скреплял высокий венец. Юношу нельзя было назвать высоким и крепко сбитым – напротив, его изящно сложенная фигура своей стройностью могла поспорить с горными соснами или кипарисами. Особенно восхищали его прямые, как стрела, длинные ноги. Обтянутые облегающими черными штанами, они выглядели стройными и сильными, отчего их обладатель казался еще более бравым на вид.

Мо Жань вмиг изменился в лице. Ему показалось, будто перед его глазами промелькнула кровавая картина одного из самых жестоких преступлений, которые он когда-либо совершал в прошлой жизни.

Он будто вновь увидел силуэт человека, стоявшего на коленях посреди залитого кровью поля битвы. Его пробитая насквозь лопатка кровоточила, с половины лица была безжалостно содрана плоть, однако он все равно предпочитал умереть, но не покориться.

Сердце Мо Жаня вздрогнуло, и словно лист упал на зеркальную гладь озера его души. Трудно описать, что именно за чувство испытал он в тот миг.

Если в прошлой жизни и существовали люди, которыми он восхищался, то стоящий сейчас перед ним человек точно был одним из них.

Выходит, этот совершенствующийся из духовной школы Жуфэн, что живет рядом с ними, и есть тот бесстрашный воин… Неужели это и правда он?

Глава 61

Этот достопочтенный… очень хороший?

Братья тотчас прекратили ссориться и поднялись на ноги.

Стоящий перед ним молодой человек выглядел таким серьезным и исполненным достоинства, что Сюэ Мэн на миг остолбенел, но затем очнулся и кивнул.

– Ага, все верно. А ты кто такой?

Он с детства привык своевольничать. Госпожа Ван неустанно пыталась учить сына правилам поведения в приличном обществе, но все наставления влетали ему в одно ухо и вылетали из другого. Поэтому неудивительно, что Сюэ Мэн допустил сразу две серьезные ошибки: разговаривая с незнакомцем, он, во-первых, не использовал учтивого обращения, а во-вторых, потребовал от него представиться, хотя, согласно этикету, должен был первым назвать свое имя. И то и то другое считалось грубым нарушением правил вежливости.

Однако Мо Жаню было прекрасно известно, что стоящий перед ними человек никогда бы не опустился до уровня Сюэ Мэна и не стал на него злиться. В конце концов, это был…

– Ваш покорный слуга – ученик духовной школы Жуфэн, Е Ванси.

Молодой человек действительно не разозлился и оставался совершенно спокоен. Под его черными бровями вразлет сверкнули проницательные глаза, такие яркие и блестящие, словно в их глубине плескался звездный свет.

– Могу ли я осмелиться спросить, как зовут вас, уважаемые?

– Е Ванси? – пробормотал Сюэ Мэн, наморщив лоб. – Никогда о таком не слышал. Значит, никакой славы не снискал.

Он произнес эти слова совсем негромко, но в то же время так, что его собеседник, имея неплохой слух, непременно бы его услышал. Мо Жань легонько дернул Сюэ Мэна за рукав, призывая вести себя сдержаннее, затем едва заметно улыбнулся, пытаясь скрыть мелькнувшие в глазах чувства – в этом ему помогали и сгустившиеся сумерки, – и сказал:

– Ваш покорный слуга – ученик духовной школы пика Сышэн по имени Мо Жань. А это Сюэ Мэн, мой невежественный младший брат.

Сюэ Мэн вырвал рукав из пальцев Мо Жаня и злобно уставился на него.

– Не трогай меня! Какой еще младший брат?

– Ох, Сюэ Мэн, ну что с тобой прикажешь делать… – Мо Жань тяжело вздохнул, перевел взгляд обратно на Е Ванси и с улыбкой сказал ему: – Прошу, простите моего непослушного брата. Мне ужасно неловко перед вами, уважаемый Е.

Мо Жань вовсе неспроста так резко изменил своей обычной манере и стал безукоризненно вежливым. Причина крылась в том, что этот Е Ванси обладал невероятными способностями и потому заметно выделялся среди других заклинателей. Пусть его имя пока еще никому не было известно, но в прошлой жизни Мо Жаня этот человек был вторым по силе во всем мире совершенствующихся, после Чу Ваньнина, конечно.

Одному лишь Небу было известно, сколько страданий Мо Жаню пришлось вынести по вине Е Ванси. И теперь, встретившись в новой жизни с этим яростным, будто острый клинок, и изящным, как стройный бамбук, героем, Мо Жань желал если не подружиться с ним, то по крайней мере не сделать его снова своим врагом.

Мало ему Чу Ваньнина, у которого прекрасно получалось портить ему жизнь, а тут еще и Е Ванси появился! Ну когда уже ему дадут пожить спокойно?

Е Ванси был немногословен. Обменявшись с ними парочкой учтивых фраз, он развернулся и ушел обратно в свою лачугу.

Как только он скрылся из виду, на лице Мо Жаня вновь появилось то самое глумливое выражение, которое вечно раздражало окружающих. Он ткнул Сюэ Мэна локтем в бок и со смешком спросил:

– И как тебе?

– Ты о чем?

– О нем, – уточнил Мо Жань. – Понравился он тебе? Считаешь его красавчиком?

Сюэ Мэн подозрительно посмотрел на него и зло бросил:

– Придурок.

Мо Жань рассмеялся и ответил:

– Теперь мы четверо живем рядом и впредь будем постоянно сталкиваться друг с другом. Тебе следует порадоваться, что нашим соседом стал именно он.

– Тебя послушать, так ты его хорошо знаешь, – удивился Сюэ Мэн.

Разумеется, Мо Жань не мог сказать правду, поэтому отшутился:

– Нет, конечно, просто я привык судить о людях по внешности. А он такой симпатяга, что у меня сердце радуется.

– Глупость какая! – скривился Сюэ Мэн.

Мо Жань снова рассмеялся, потом отвернулся и, стоя к Сюэ Мэну спиной, показал рукой оскорбительный жест. После чего он вразвалочку доплелся до своего каменного домика, вошел внутрь и лязгнул засовом, оставив Сюэ Мэна во дворе сыпать бранью.

На другой день Мо Жань поднялся с постели ни свет ни заря.

Юйминь дали ученикам время освоиться на новом месте и отложили начало тренировок на три дня. Когда Мо Жань совершил утренний туалет и вышел на улицу, он обнаружил, что Е Ванси уже куда-то ушел. Остальные двое еще спали, так что Мо Жань решил пока сходить прогуляться по городу.

В рассветной дымке мимо него то и дело проносились другие совершенствующиеся, легким стремительным шагом спеша на свои тренировки.

Проходя мимо одной из лавочек, где с лотка торговали всякой утренней едой, Мо Жань заметил сковороду с жареными мясными пампушками и тут же вспомнил своего больного младшего соученика. Он подошел к прилавку и попросил:

– Хозяйка, мне восемь мясных пампушек и миску сладкой каши, с собой.

– Шесть перьев, – отозвалась торговка-юйминь, не поднимая головы.

– Шесть чего? – опешил Мо Жань.

– Шесть перьев.

– То есть я сейчас должен найти курицу и вырвать у нее несколько перьев?

Юйминь окинула его презрительным взглядом и рявкнула:

– Собрался поесть, ay самого ни одного пера? Давай-да-вай, иди отсюда.

Мо Жань здорово разозлился, и в то же время ему стало смешно. Он хотел было задать той юйминь еще пару вопросов, но откуда-то сзади внезапно высунулась чья-то забинтованная рука и протянула торговке шесть сверкающих золотистых перьев.

– Возьмите, хозяйка, – произнес знакомый голос, – и приготовьте кашу. Я заплачу за него.