Последний заговор Гитлера. История спасения 139 VIP-заключенных

Ian Sayer

Jeremy Dronfield

HITLER’S LAST PLOT

The 139 VIP Hostages Selected for Death in the Final Days of World War II

Научный редактор Космидис Х. Г., историк

© Ian Sayer, Jeremy Dronfield, 2019

© Кедрова М. В., перевод на русский язык, 2025

© Издание на русском языке. ООО «Издательство АЗБУКА», 2025 КоЛибри^®

Захватывающий рассказ об одном из важных, но малоизвестных событий последних дней Второй мировой войны полон совершенно новой информации. Иан Сэйер – блестящий историк… Написанная динамично и живо, при этом всегда верная фактам, эта необыкновенная история могла бы стать потрясающим художественным фильмом.

Эндрю Робертс, британский историк, научный сотрудник Стэнфордского университета

Малоизвестный эпизод из последних дней нацистской Германии… Разворачивающаяся история захватывает.

Kirkus Reviews

История, полная напряжения и ужаса.

New York Review of Books

Эту книгу стоит прочитать всем, кто интересуется Второй мировой войной. Однако она понравится и тем, кто любит старые добрые приключенческие истории.

Washington Independent Review of Books

Карта Европы и немецких лагерей

Основная карта: карта Европы и немецких лагерей (в скобках) периода Второй мировой войны с довоенным указанием границ. Врезка: Южный Тироль

Таблица рангов СС

Эквиваленты званий СС в армиях США и Великобритании являются приблизительными и могут отличаться в зависимости от источника, в первую очередь это касается унтер-офицерских званий. В этой книге используются следующие эквиваленты. (Звания Великобритании, где они отличаются от званий США, указаны в скобках.)

Пролог

Из-за кустов на переднем крае линии фронта союзников солдат наблюдал за живописной долиной реки Брента, за фермами, разбросанными вдоль лесистых предгорий. Эти холмы были полны немецких десантников. Прямо к позициям США со стороны вражеских линий приближалось несколько фигур – полдюжины вооруженных партизан, хорошо одетый и, судя по всему, безоружный гражданский и худощавый человек в потертой сине-серой форме. Все бодрствующие американские солдаты видели, как эти люди вышли со стороны немецких позиций и по склону спустились в долину. Никто не мог предположить, что все это значит.

Официально война в Италии закончилась. На деле же все было не так однозначно. Накануне вечером BBC и радио союзных войск объявили об окончании боевых действий; затем пришел официальный приказ от командующего 88-й дивизии: «Прекратить боевые действия и оставаться на месте в ожидании дальнейших распоряжений»[1]. Однако бойцы 351-го полка не хотели рисковать; батальон десантников из 1-й парашютной дивизии[2] Германии удерживал дальнюю сторону долины – закаленные, преданные своему делу, они могли и проигнорировать перемирие.

Накануне днем, еще до официального объявления, полковник 1-го парашютного полка подошел к ним под белым флагом, чтобы обсудить условия. Он предложил прекратить боевые действия, но предупредил, что его люди получили приказ стрелять, если американцы продолжат наступление. Игнорируя предупреждение, части 351-го полка продолжили продвижение в сторону Тренто; через несколько сотен метров они встретили жестокое сопротивление и понесли потери[3]. Последовали новые белые флаги, новые переговоры. После официального приказа тем вечером в долине Брента и городе Борго-Вальсугана установилось шаткое перемирие. Атмосфера была напряженной. Бойцы 351-го полка испытывали здоровое уважение к десантникам; это подразделение дважды утерло им нос в прошлом году – в мае 1944 года у Монте-Гранде и в октябре при Ведриано. Американцы не высовывались, держали оружие наготове и ждали, что будет дальше[4].

Опираясь на винтовку, солдат наблюдал за разношерстной шеренгой. Когда они приблизились, человек в сине-серой форме заметил его и остановился.

«Я британский офицер, – крикнул он с чистым британским акцентом. – Мы можем подойти?»

«Конечно, – ответил солдат. – Подходите»[5].

Они прошли мимо него и были направлены в штаб-квартиру роты, расположенную в нескольких близлежащих фермерских постройках[6].

Британский офицер представился командиру роты как командир авиакрыла Гарри Дэй[7] из Королевских ВВС. Он был военнопленным, и до недавнего времени его, как и еще более 130 высокопоставленных военных и гражданских, удерживал в заложниках в горах Южного Тироля фанатичный отряд СС. Опытный беглец (Великий побег из Шталаг Люфт III[8] был лишь одним из его приключений), Дэй ускользнул и благодаря партизанам пересек более 160 километров по захваченной немцами территории в поисках линий союзников. Его товарищи-заложники, в том числе женщины и дети, все еще находились в смертельной опасности – приговор мог быть приведен в исполнение в любой момент. Дэй сбежал с одной целью: позвать на помощь. Захотят ли – и смогут ли – американцы в срочном порядке прислать людей, чтобы вызволить заложников?

Командира авиакрыла Дэя немедленно отвезли на джипе в штаб полка, а затем в вышестоящие штабы 85-й пехотной дивизии и II корпуса. На каждом этапе он снова рассказывал, как заложники оказались в нынешнем положении – немыслимую историю о концентрационных лагерях и застенках гестапо, разлученных семьях и расстрельных отрядах СС. Он умолял американских командиров хотя бы попытаться спасти заложников.

1

Коридор смерти

Если бы нацистский орел, украшающий фасад рейхсканцелярии, ожил и поднялся в небо, он стал бы свидетелем краха: выпотрошенная оболочка здания, под которым в тесном бункере скрываются фюрер и его служащие, а на многие километры вокруг тянутся разрушенные бомбами улицы немецкой столицы.

Продвигаясь на северо-запад от Берлина, все дальше от наступающих советских войск, орел пролетел бы над лесом Лениц и голубыми водами озера Лениц. Между озером и окраиной города Ораниенбург[9] стоит ограждение причудливой формы. Треугольник со стороной полкилометра, похожий на огромный наконечник стрелы, указывающей на северо-запад. Он окружен стенами, забором под напряжением и сторожевыми башнями. Внутри дугой, словно лопости вентилятора, выстроены бараки, а между внутренним и внешним периметром пролегает «полоса смерти». Своим острым глазом орел приметил бы между бараками виселицу и ограждение у основания треугольника, в котором расположены административные блоки СС и офисы гестапо. На западной стороне из треугольника вырастают ограждения поменьше: заводы, стрельбище, место казней и газовые камеры.

Это концентрационный лагерь Заксенхаузен[10] – одно из высших проявлений системы, которую символизирует нацистский орел, машина по производству человеческих страданий. Здесь было убито около 40 000 человек[11]: евреи, политические заключенные и советские военнопленные[12].

К одной стороне треугольника примыкают еще два ограждения: маленькие, едва заметные с воздуха на фоне огромного основного лагеря. Одно разделено на четыре крохотные секции, в каждой из которых стоит здание – почти что загородные дома на собственных небольших участках, только эти окружены сторожевыми башнями и необычайно высокими стенами. Во втором ограждении находится несколько небольших бараков.

Это Зондерлагер A и Зондерлагер Б – «специальные блоки» Заксенхаузена. Здесь, как и в аналогичных отделениях концентрационных лагерей Бухенвальд и Дахау[13], Третьим рейхом содержались многие ценные заключенные: президенты и премьер-министры завоеванных стран, антинацистские заговорщики, шпионы, вражеские офицеры, которые регулярно сбегали из лагерей для военнопленных. Немцы называют их Prominenten[14]. Некоторые находятся в плену уже много лет, некоторые прибыли совсем недавно, но теперь никто уже не останется здесь надолго. Фюрер, бушующий в берлинском бункере, пока над ним разваливается скелет рейха, утвердил в отношении этих заключенных жестокий план мести. Генрих Гиммлер[15] и другие высокопоставленные лица полагают, что их жизни могут послужить разменной монетой в переговорах с противником. В ином случае они отыграются на узниках[16].

Красивое, серьезное лицо командира авиакрыла Гарри Вингза Дэя было опущено – он смотрел на мрачное колючее ограждение Зондерлагера А. Теперь же он поднял голову и устремил взгляд на предрассветное небо. Воздушная активность в эти дни несколько снизилась. На соседний Ораниенбург по-прежнему падали бомбы, но действительно крупные налеты на Берлин теперь случались редко – основная часть воздушных атак союзников была направлена на другие цели. На прошлой неделе столицу поразила мощная дневная атака сотен американских бомбардировщиков, но с тех пор Королевские ВВС совершали только небольшие ночные налеты: молниеносные удары на быстрых двухмоторных Mosquito[17][18].

Возле Дэя под жутким светом электрических фонарей, которые держали охранники СС, чьи автоматические пистолеты, как обычно, были наготове, собрались другие заключенные (Prominenten). Среди узников лагеря Зондерлагер A собралась любопытная компания: люди в рваной форме Королевских ВВС, Красной армии и других военных формирований – британских, итальянских и греческих. Обычно здесь можно было услышать сильный акцент ирландцев или бахвальство итальянцев, но этим утром тут царило молчание.

Ни свет ни заря их подняли с коек и приказали паковать вещи. Многие думали о худшем, и в атмосферу усталой покорности вмешался страх перед надвигающейся резней. Больше прочих уверены в том, что их вот-вот расстреляют, были советские заключенные. Третий рейх бился в предсмертной агонии, и те, кто рабски служил ему все эти годы, явно собирались утянуть за собой остальных[19].

На востоке, всего в 80 километрах, глухой, но настойчивый грохот орудий Красной армии становился все громче. С запада и юга сообщения о неумолимом наступлении союзников с каждым днем становились все отчаяннее. И по всей Германии бесконечные потоки бомбардировок союзников подбрасывали дрова в пламя, охватившее рейх. В переполненной больнице Заксенхаузена медицинский персонал работал круглосуточно, пытаясь справиться с потоком жертв среди гражданского населения Ораниенбурга. Тем временем несчастные узники лагеря умирали от распространившихся болезней, голода и жестокого обращения – или же их расстреливали в «яме смерти», где до них погибли тысячи. Их останки складывали в кучу, а позже кремировали. Дымоходы изрыгали отвратительный дым, от вони которого было невозможно спастись. Служащие СС запаниковали, и по административному комплексу заструились новые потоки черного дыма – отчеты и другие конфиденциальные документы спешно сжигались.

Поговаривали, что всех, посвященных в самые страшные тайны лагеря, ликвидируют[20]. В ожидании приговора Вингз Дэй и другие заключенные гадали, не исчезнут ли в трубе крематория и они сами.

Стоящий рядом с Дэем лейтенант звена Бертрам Джимми Джеймс плотнее запахнул свою шинель – ту самую верную, потрепанную, синюю шинель Королевских ВВС, которая помогла ему пройти почти через пять лет плена (последние 11 месяцев здесь, в Заксенхаузене) и 13 попыток побега. На плече у него висел вещмешок со скудными пожитками. За пару недель до своего 30-го дня рождения Джеймс пребывал в беззаботно хорошем настроении и выражал редко оставлявший его безграничный оптимизм. В плену он и Дэй несколько раз чуть не были расстреляны и едва не погибли под тоннами земли, часто занимаясь «строительством тоннелей» в различных лагерях для военнопленных. Они выдержали допрос в гестапо и воочию убедились в порочности нацистского режима.

В отличие от юного и жизнелюбивого Джимми Джеймса, Дэй, которому было 46, имел более трезвый, саркастический взгляд на жизнь, был вежлив и на первый взгляд казался апатичным. Его самолет сбили всего через шесть недель после начала войны, и, будучи старшим офицером, бо́льшую часть времени в плену фактически он был командиром своих товарищей-заключенных из Королевских ВВС[21]. Он мог сохранять хладнокровие в кризисной ситуации и был решительно настроен на побег. Как и Джеймс, Дэй был ветераном – и одним из главных организаторов – легендарного Великого побега в марте 1944 года, когда 76 человек вырвались из Шталаг Люфт III, выкопав под ним тоннель. Как и почти всех остальных Великих беглецов, Джеймса и Дэя поймали, но, в отличие от большинства, они все же избежали казни. Вместе с двумя другими выжившими их перевели в спецлагерь в Заксенхаузене. Они снова сбежали, их снова поймали, и снова они избежали казни и вернулись в Зондерлагер А.

По сравнению со зверскими условиями в главном блоке концлагеря, два VIP-комплекса были анклавами цивилизации[22]. Зондерлагер А был «домом» не только для Великих беглецов, но и для ряда британских, французских, польских и советских офицеров, их итальянских ординарцев и четырех ирландских солдат. Среди них были старшие офицеры Иосифа Сталина, три секретных агента из британского Управления специальных операций (УСО)[23], знаменитый британский коммандос, известный своей безрассудной храбростью, и несколько офицеров Королевских ВВС. Они занимали довольно удобные, просторные помещения в деревянных бараках, располагающих элементарными санитарными условиями, и получали неплохие сухпайки. За исключением некоторой взаимной неприязни (поляки и советы друг с другом не разговаривали, настолько сильной была ненависть между их странами), представители этой разнородной группы в целом наслаждались обществом друг друга – делили трапезы, общались и участвовали в оживленных дискуссиях о войне и политике[24].

Они не видели, что происходило внутри соседнего специального комплекса. Зондерлагер Б был еще более комфортным и состоял из четырех «вилл» (на самом деле больших, шестикомнатных бараков), каждая из которых была окружена высокими стенами. Заключенные были настоящими VIP-персонами, неоднократно там можно было застать бывших президентов и премьер-министров завоеванных стран. Этим заключенным предоставлялись действительно роскошные условия. Им даже разрешалось иметь радиоприемники, и начальство лагеря закрывало глаза, когда они настраивались на BBC, хотя в остальной части рейха за это сурово наказывали. Им разрешалось иметь книги и газеты, а некоторые привозили с собой мебель, картины и другие предметы роскоши[25].

Никто, внутри или снаружи лагеря, не должен был знать о VIP-персонах. Некоторых зарегистрировали под вымышленными именами, и они получили приказ от СС не раскрывать свою настоящую личность никому – будь то охранники или сокамерники. Они стали жертвами директивы Адольфа Гитлера 1941 года Nacht und Nebel[26], заставившей его неудобных оппонентов исчезнуть[27]. Однако эффективно обеспечить полную секретность часто было невозможно даже для всемогущих СС.

К тому времени, как офицеры Зондерлагера A собрались на рассвете 3 апреля, последний из великих государственных деятелей уже покинул Заксенхаузен: их вывезли из лагеря без предупреждения несколькими неделями ранее и отправили в неизвестном направлении. Виллы теперь занимали старшие члены советского и греческого генеральных штабов, включая знаменитого генерал-лейтенанта Александроса Папагоса[28], бывшего главнокомандующего вооруженными силами Греции. Худой и курносый, Папагос вел энергичную оборону против итальянского вторжения в 1940 и 1941 годах, и эта слава принесла ему награду в виде портрета на обложке журнала Time[29]. Хотя Вингз Дэй узнал личность Папагоса от его греческих ординарцев, СС со всей решительностью продолжали сохранять конспирацию: каждую неделю разыгрывалась небольшая пантомима, когда генералов вели через Зондерлагер A в душевые в главном лагере[30]. Британские офицеры, как и все остальные, были заперты в своих бараках под строгой охраной, и только когда греки завершали омовение и возвращались в уединение своих вилл, заключенным Зондерлагера А снова разрешалось выйти[31].

Больше конспирации не было, и когда заключенные Зондерлагера А собрались в холодном предрассветном сумраке, скрытные греки присоединились к ним. Надменный Папагос и его окружение презрительно поглядывали на своих потрепанных соседей с их рваными старыми шинелями и скромными вещмешками. Стоя рядом со своим удивительно объемным багажом, греки, казалось, беспокоились не потому, что их расстреляют немцы, а что их ограбят союзники[32].

Когда солнце, а вместе с ним и нервное напряжение от неизвестности поднялись, британские офицеры заметили знакомое дружеское лицо, направлявшееся к ним сквозь строй охранников СС: это был инспектор Петер Мор из берлинского уголовного розыска[33].

Пятью месяцами ранее Мор спас от казни нескольких британских офицеров. Пятеро из них, включая Вингза Дэя и Джимми Джеймса, организовали удивительный побег. Используя только столовые приборы, они вырыли 36-метровый тоннель из Зондерлагера А – вероятно, единственный тоннель, когда-либо вырытый в нацистском концлагере[34]. Побег вызвал огромный переполох и спровоцировал по всему рейху облаву, в которой участвовало более миллиона полицейских, ополченцев, членов гитлерюгенда и простых немцев. Побег застал высшее командование СС врасплох и предоставил Третьему рейху больше неудобств, чем Великий побег[37]. В Заксенхаузене он вызвал плохо скрываемую радость, даже среди голодающих заключенных, которых за подобное неподчинение могло ждать кровавое возмездие охранников.

СС впали в холодную ярость. Британских офицеров предупредили, что если они снова сбегут, то рассказать об этом уже не смогут. Поэтому, когда всех их поймали и заковали в наручники в дисциплинарном блоке Заксенхаузена, они ожидали худшего; сам Гиммлер приказал пытать их перед тем, как убить[38]. Именно инспектор Мор этого не допустил. Он утверждал, что проступки заключенных подпадают под его юрисдикцию, а не гестапо. Он настаивал на том, чтобы собранный уголовный трибунал надлежащим образом рассмотрел, виновны ли беглецы. После многочасового допроса Вингза Дэя трибунал пришел к выводу, что законов они не нарушили.

С тех пор британские офицеры искренне полюбили инспектора Мора[39]. И этим апрельским утром, ожидая своей участи, они были рады его видеть.

Мор поговорил с Дэем и заверил его, что заключенных не расстреляют. Вместо этого их отправят на поезде к югу от Берлина. Он отказался раскрыть место назначения, но сообщил, что охранять их будут не только около 20 эсэсовцев, но и он сам.

Вскоре после этого, когда на горизонте уже забрезжил рассвет, пришел приказ: приготовиться к отправлению. Рюкзаки на плечи, багаж греков – слугам, и вот под охраной отряда СС во главе с дружелюбным капралом, называющим себя Джорджем, заключенных вывели из лагеря. За воротами их ждали два хорошо оборудованных автобуса. Желая выбраться из гнетущих застенков Заксенхаузена, они сели в салон[40].

Их отвезли на главный железнодорожный вокзал в разбомбленном Ораниенбурге, где на запасном пути ждал поезд, оснащенный двумя вагонами. Под чутким руководством капрала Джорджа группа прошла внутрь и заняла места. Все прошло на удивление вежливо и цивилизованно, без обычных угроз и громких приказов поторапливаться. Как отметил Дэй, Мор проследил, чтобы заключенные чувствовали себя комфортно и ни в чем не нуждались[41]. Однако, устроившись на своем удивительно удобном сиденье, Вингз решительно настроился не поддаваться ложному чувству безопасности. Он знал по опыту, что некоторые немцы отличались двуличностью и вполне могли в одно мгновение перейти от вежливости к безудержной жестокости. Война еще не кончилась, и Дэй оставался начеку.

Когда поезд тронулся, заключенных предупредили, что самолеты союзников часто обстреливают железную дорогу. Британцев эта новость не обеспокоила – напротив, она их обрадовала. Закоренелые беглецы, они не сомневались, что последующая за обстрелом паника и замешательство предоставят им отличную возможность ускользнуть.

Ни один из заключенных не позволил годам плена сломить его дух. Помимо Дэя и Джимми Джеймса, другими Великими беглецами на борту поезда были лейтенант звена Сидни Доуз, лихой светловолосый пилот фоторазведывательного самолета Spitfire[42], и лейтенант звена Рэймонд ван Ваймерш, энергичный пилот Hurricane из ВВС Свободной Франции Шарля де Голля. Немецкая сельская местность медленно проплывала мимо, и ван Ваймерш ждал возможности напакостить своим похитителям. Его характер отражался на его лице: сжатые губы, узкие, пронзительные глаза под копной темных кудрей. Он был человеком неуемным: после падения Франции отправился в Англию и присоединился к 174-й эскадрилье Королевских ВВС. После Великого побега ван Ваймершу досталось сполна: на допросе в гестапо ему сказали, что его родителей – мать жила во Франции, а отец находился в концентрационном лагере Бухенвальд – убьют[43]. Но пережитое не сломило его дух, и теперь, пока поезд двигался на юг, ван Ваймерш был полон оптимизма.

Подполковник Джон Черчилль был британским офицером-коммандос. 38-летний, с суровым лицом и агрессивным характером, он получил прозвище Безумный Джек и был известен тем, что брал на поле битвы шотландский палаш. Он считал, что офицер не одет должным образом, если при нем нет меча, и на самом деле использовал его в рукопашной схватке. Во время отступления в Дюнкерк в 1940 году Безумный Джек Черчилль застрелил противника из лука – единственное подобное убийство за всю Вторую мировую войну[44]. Попав в плен в 1944-м, он стал одним из заключенных по ошибке: немцы приняли его за Рэндольфа Черчилля[45], сына британского премьер-министра. Но как бы то ни было, Безумный Джек не был из тех, кто относился к плену легкомысленно.

В отличие от своих более вспыльчивых товарищей по заключению, Вингз Дэй был спокойным, серьезным, даже мрачным – командиром, а не авантюристом. В плену он стал двояко относиться к немцам. Он стал ненавидеть тех, кто добровольно служил нацистскому режиму, но проводил различие между ними и офицерским классом вермахта, особенно люфтваффе. Он был из семьи военных и служил во время обеих мировых войн – сначала в Королевском флоте, затем в Королевских военно-воздушных силах. Как и многие британские и немецкие офицеры – особенно летчики, – он считал себя на голову выше всех остальных. Дэй всегда настаивал, чтобы его люди относились к немецким офицерам с должным уважением, как и подобает военным, и рассчитывал, что немцы ответят ему тем же. Тем не менее, пока он был в плену, он прежде всего призывал своих людей бороться даже за колючей проволокой. К побегу он всегда подходил стратегически. Да, скорее всего, они не смогли бы дойти до территории союзников, но их побег создавал бы врагу проблемы, на решение которых ушло бы много ресурсов, в том числе и человеческих. Дэй понял, что переезд из Заксенхаузена был важнейшим моментом за пять с половиной лет плена, и наблюдал и ждал, что будет дальше.

Поездка была долгой, поезд часто останавливался[46]. Он ехал по западным окраинам Берлина – заполненным обломками пустырям, – грохоча на поврежденных рельсах. Заключенные раньше не видели ничего подобного: целые районы лежали в руинах, некоторые обломки все еще тлели. Дороги, испещренные ямами и заваленные мусором, кишели войсками, танками и беженцами, удаляющимися от линии фронта. Старики и женщины шли с босыми детьми в лохмотьях, неся в чемоданах или на потрепанных колясках и телегах все, что осталось от их пожитков. Многие прихватили крупный рогатый скот, овец, свиней и кур. Кто-то нес самодельные гробы для недавно погибших родственников. Женщины дрались друг с другом из-за картошки или угля, найденных на дороге. В нацистской Германии наступил Армагеддон[47].

Джимми Джеймс «размышлял, как же закончится это необычное путешествие по рушащемуся коридору – тому, что осталось от безумной мечты Гитлера»[48]. Мор и эскорт СС, включая капрала Джорджа, вели себя исключительно профессионально, но никто из них не раскрывал конечный пункт назначения или причину, по которой заключенных туда везут. Ходил тревожный слух, что они едут в горную крепость, возможно, в Баварии, где их будут держать в качестве заложников – и, если понадобится, казнят.

Один из тех, кто разделял пессимистичный взгляд на их положение, был комбриг Иван Георгиевич Бессонов[49] – болтливый советский офицер, друживший с британцами. Антикоммунист, который с энтузиазмом сотрудничал со своими нацистскими тюремщиками (в какой-то момент сформировал команду из симпатизирующих ему русских военнопленных, чтобы сражаться в тылу советских войск), Бессонов был человеком совершенно ненадежным[50]. Вингз Дэй хорошо его знал, и, по его описанию, Бессонов «в равной степени может застрелить вас или поцеловать»[51]. Бессонов верил слухам, что их будут использовать в качестве заложников. «Ja[52], – сказал он, озвучивая то, о чем думал каждый, – а потом, когда их требования не выполнят, нас расстреляют»[53].

Что бы ни случилось, таким важным пленникам, безусловно, не могли позволить попасть в руки армий союзников. И потому их гнали по все более узкой территории, сжимаемой с обеих сторон быстро сближающимися союзными силами, прямо в усыхающее сердце Третьего рейха. Дэй размышлял, что же случится, когда идти уже будет некуда. Когда будет некуда отступить, что тогда? Что ждет их в конце коридора смерти[54]?

2

Кровная вина

Узники лагеря Заксенхаузен были не единственными высокопоставленными заключенными, которых волновала их судьба. Пока их увозили из лагеря, в 274 километрах к юго-западу другие заключенные просыпались в безрадостных окрестностях Бухенвальда. Другая группа заключенных неохотно приветствовала новый день, полный неопределенности.

Бухенвальд был обширным комплексом, целым городом с 90 000 мучеников, построенным недалеко от исторического города Веймар в буковом лесу, в честь которого и был назван. Бухенвальд – один из старейших концентрационных лагерей рейха, основанный в первые годы нацистского режима[56]. На главных воротах раньше был лозунг Jedem das Seine: буквально – «каждому свое», хотя его можно также понимать как «каждый получает то, что заслуживает». Над воротами был второй лозунг, отражающий взгляд, который при нацизме должны были разделять все немцы: «Правая или нет, это моя Родина». Старинный очаг культуры, благородный Веймар был маяком немецкого Просвещения и в 1919 году – местом рождения первой демократической конституции страны. Несчастные обитатели концлагеря, расположенного в старом герцогском охотничьем лесу на вершине Эттерсберга, на строительство которого ушел весь лес и камень этого холма, прочувствовали всю иронию своего положения. С воздуха концлагерь выглядел как лишай на спине животного.

Здесь у заключенных было иное положение – их блок располагался далеко от основного лагеря. Бухенвальд был построен сразу для нескольких целей: отчасти это был концлагерь, отчасти – учебный центр СС, отчасти – игровая площадка для нацистской элиты – оборудованная конюшнями, сооружениями для охоты, в том числе соколиной, и даже зоопарком. Все это, как и огромные бараки СС, в нечеловеческих условиях построили заключенные. Главный лагерь, в котором жила основная масса заключенных, окружали забор под напряжением и сторожевые вышки. Снаружи находился комплекс СС, оружейный завод и карьер, где работали узники, окруженные кольцом часовых. В центре зоны СС находилась так называемая Еловая роща – особое сооружение Бухенвальда, обнесенное настолько высокой стеной, что никто не мог заглянуть ни внутрь, ни наружу. Именно там находились бараки-изоляторы, где содержалось большинство заключенных лагеря[57].

К началу апреля 1945 года все в лагере уже несколько недель слушали грохот артиллерии, надеясь, что скоро окажутся на свободе[58]. Они боялись, что Гиммлер в последнюю минуту отдаст приказ об их ликвидации, и некоторые тайком раздобыли оружие, чтобы быть готовыми и к такому ходу событий. Тем временем персонал СС, чувствуя, что их конец уже близок, нервничал из-за огромной массы заключенных, находящихся в их распоряжении, пока в Веймаре люди «боялись лагеря как самого дьявола»[59].

Наконец заключенные Бухенвальда получили знак, четко указывающий на то, что развязка близка. Утром 3 апреля 1945 года – в то же время, когда был отдан приказ в Заксенхаузене – пришло сообщение: будьте готовы выдвигаться в течение следующих нескольких часов. Это было все сообщение.

Один из VIP-заключенных – безусловно, самый высокопоставленный в Бухенвальде – был заранее уведомлен о переезде. Леон Блюм[60], бывший премьер-министр Франции, находился в лагере с апреля 1943 года. Для нацистов Блюм «олицетворял то, что они ненавидели больше всего на свете, поскольку он был демократическим социалистом и евреем»[61]. Он также был решительным противником марионеточного правительства Виши[62]. Через несколько дней ему должно было исполниться 73, и он уже не отличался крепким здоровьем. Учитывая все эти факторы, просто чудо, что он продержался в лагере так долго. Лицо его, худое и изможденное, обрамляли несменные моржовые усы, а его яркие, добродушные глаза смотрели на мир через круглые черепаховые очки.

Блюм не жил в Еловой роще с другими заключенными. У него были особые личные покои в комплексе соколиной охоты СС. В этом странном месте находились птичник, беседка и большой тевтонский охотничий зал: резные дубовые балки и массивные камины, множество трофеев и соответствующая мебель. Он был построен для личного пользования Германа Геринга[63] – егермейстера рейха. Геринг ни разу там не был, но многие местные немцы посещали это место – за одну марку они могли осмотреть зал[64].

В такой удивительно небезопасной обстановке – эта часть лагеря не была обнесена забором – Леон Блюм жил со своей молодой женой Жанной (или Жано, как ее называли), занимая дом сокольничего. «То, насколько полной была наша изоляция, – писал позже Блюм, – объясняет факт, поначалу кажущийся довольно странным. Я говорю о том, как долго мы не знали о неописуемой жестокости, царящей всего в нескольких сотнях метров от нас». Часто «вечером, когда ветер дул с определенной стороны, они ощущали странный запах, который проникал через открытые окна и оставался на всю ночь – это был запах печей крематория»[65].

Получив предупреждение заранее, утром 3 апреля он и Жано уже сложили вещи и были готовы к отправлению. Возле дома остановилась машина, на переднем сиденье сидел офицер СС. Блюм, страдавший от мучительного приступа ишиаса[66], едва мог стоять, и к ожидавшей машине его пришлось нести на носилках. Несмотря на несомненное мужество, пережитое в плену у нацистов иногда приводило его в состояние крайней тревоги. Сидя в машине рядом с Жано, он, должно быть, думал, что часы его уже отсчитаны.

Блюм прошел трудный жизненный путь. Его, первого социалиста и первого еврея на посту премьер-министра Франции, не любили как католики, так и антисемитские крайне правые. На него неоднократно совершались покушения. Вскоре после вступления в должность его вытащили из машины и чуть не избили до смерти, но, как человек удивительно хладнокровный, он никогда не позволял этим событиям влиять на отношение к политическим оппонентам. Когда немцы оккупировали Францию в 1940 году, Блюм, несмотря на очевидную опасность, не предпринял никаких усилий, чтобы покинуть страну. Вместо этого он переехал в неоккупированную зону, где стал ярым противником марионеточного режима Виши. Его судили за измену, но, будучи опытным и хитрым политиком, он обратил ситуацию в свою пользу – вынес резкое обвинение политикам Виши. Это принесло ему всемирное уважение и настолько очернило Виши, что вмешались представители столицы, и суд был приостановлен. Впоследствии Блюм был арестован и интернирован во Франции, а затем переведен в Бухенвальд[67].

Жано, остававшаяся рядом с ним в самые трудные годы, жила в Бухенвальде добровольно. Урожденная Жанна Левилье была светской красавицей, которая хвасталась, что влюбилась в активиста Блюма, когда ей было всего 16. Когда его арестовали и интернировали, она неделями просила власти разрешить ей последовать за ним. Пара вскоре поженилась, и, возможно, это были единственные евреи, заключившие брак в нацистском концентрационном лагере с разрешения режима. В Бухенвальде Жано пользовалась теми же привилегиями, что и ее муж, но как добровольная заключенная она могла приходить и уходить, когда хотела.

Как и другим заключенным VIP-персонам, Блюму разрешали читать книги, французские газеты и слушать радио. Им с Жано даже выделили ординарца СС. Блюм проводил время, устраивая философские и политические дебаты с некоторыми из своих сокамерников. После вторжения в Нормандию Блюмы радовались успехам союзных армий, узнавая о них из сводки BBC. Эти месяцы были опьяняющими. Однако в июле 1944 года, когда гестапо пришло за его соотечественником и политическим заключенным Жоржем Манделем, Блюм почувствовал, что дни его сочтены. Вернувшись во Францию, Мандель был убит пронацистскими военизированными силами Виши. Немецкий посол в Париже желал Блюму той же участи[68].

Блюм удивлялся, как нацистам удавалось внушать страх, даже когда конец их был уже близок. С горечью он писал о них: «В этом смысле вы уже победители. Вы смогли показать всему миру свою жестокость и ненависть». Он был поражен их «садистской жестокостью», которую они проявляли даже тогда, когда надежды на победу не было, и их «безудержной яростью», отмечая, что «все происходящее становится похоже на библейское истребление»[69].

Эти слова, должно быть, занимали все его мысли, когда автомобиль СС отъезжал от дома, увозя его и Жано по лесной дороге прочь от Бухенвальда к таинственному месту назначения.

Рано утром того же дня в Еловой роще, которая находилась на открытом пространстве посреди выстроенных в длинную дугу бараков СС, юная Фэй Пирцио-Бироли услышала удручающий приказ: «Пакуйте вещи! Берите только то, что поместится на коленях!» Она боялась услышать эти слова, особенно весенним утром, когда свобода была так близка.

Фэй, которой было всего 25, входила в ряды заключенных, известных как Sippenhäftlingen – родственники-заключенные, немцы, единственным преступлением которых было то, что они связаны с людьми, выступавшими против нацистского режима. Большинство из них были членами семьи офицеров, принимавших участие в заговоре Клауса фон Штауффенберга[70] в июле 1944 года, когда в ставке Гитлера разорвалась бомба, едва не убив его. Связанная с этим попытка переворота в Берлине с большой вероятностью могла оказаться успешной, что до смерти напугало Гитлера и его верных последователей. В результате заговорщикам жестоко отомстили и подвергли их ужасающим пыткам.

Дошло и до облав на семьи заговорщиков. Эти совершенно невинные люди стали жертвами древнего немецкого обычая Sippenhaft[71], восходящего к эпохе охоты на ведьм и воскрешенного Генрихом Гиммлером в виде квазилегального способа отомстить неверным и запугать их.

Отцом Фэй был Ульрих фон Хассель, выдающийся юрист и бывший посол в Италии Бенито Муссолини, который разочаровался в нацистском режиме и присоединился к заговору Штауффенберга. Впоследствии Народным судом под председательством печально известного нацистского судьи Роланда Фрейслера Хассель был признан виновным в измене и повешен. Фэй была замужем за молодым итальянским дворянином Детальмо Пирцио-Бироли, сражающимся в итальянском Сопротивлении. Ослепительно красивая и застенчивая, с ямочками на щеках и яркой улыбкой, Фэй могла сойти за подростка, но после восьми мучительных месяцев в плену СС она стала выглядеть гораздо старше своих лет.

Новость о казни Ульриха фон Хасселя передали по радио, но Фэй ее не слышала. Она узнала о судьбе отца только тогда, когда на ее итальянской вилле появился офицер СС. Удивившись, что она ничего не знает, он резко сказал ей: «Твоего отца арестовали и казнили. Его повесили!» Потрясенная до глубины души, она гадала, какая судьба ждет ее саму. Она боялась за своих маленьких сыновей, четырехлетнего Коррадо и трехлетнего Роберто, которые в ужасе молча смотрели, как арестовывают их мать[72]. Их должны были увести по отдельности. С притворным спокойствием Фэй надела на мальчиков куртки. Коррадо запаниковал и попытался убежать от медсестер СС. Фэй пришлось просто стоять, замерев, и слушать, как затихали его крики, пока их с Роберто тащили вниз по лестнице. Арестовавший ее офицер сказал, что их отправят в детский дом. «Я уверена, что это была ложь, – позже писала Фэй. – Кругом сплошная ложь!»[73]

Детей отбирали у родителей в соответствии с нацистским законом, который позволял СС брать на себя опеку над несовершеннолетними, связанными с политическими «преступниками», и «перевоспитывать» их, чтобы они стали führertreu – верными фюреру. Фэй была убита горем.

Во время своих безрадостных странствий в самом жерле Третьего рейха Фэй оказалась среди десятков таких же родственников-заключенных, так или иначе связанных с членами заговора Штауффенберга. Среди них было несколько дальних родственников Клауса фон Штауффенберга, лидера переворота, и Карла Гёрделера[74], который управлял бы Германией в качестве канцлера, если бы переворот удался. В конце 1944 и начале 1945 года Фэй переводили то в одну тюрьму или лагерь, то в другую; она своими глазами видела растущие бесчинства нацистского режима. Все это время она мучилась, гадая, что же случилось с ее сыновьями. Каждую ночь ее терзали кошмары.

По прибытии в Бухенвальд ее отвезли в Еловую рощу и поместили в барак, окруженный высокой стеной, выкрашенной в красный и увенчанной колючей проволокой. Земля внутри была выжжена и изрыта в результате падения бомбы, попавшей в ограждение во время американского налета на фабрику возле лагеря. Это был барак изоляции – скрытый комплекс внутри другого скрытого комплекса. Фэй делила его с десятками других заключенных, в том числе с товарищами по несчастью. Их компания несколько облегчила ее страдания.

Несмотря на изоляцию, Фэй видела больше ужасов Бухенвальда, чем Леон и Жано Блюм. Охваченная любопытством, она притворилась, что у нее болят зубы, чтобы ее отвезли к стоматологу в главный лагерь. То, что она увидела, пока ее вели мимо бесконечных бараков, подтвердило ее худшие опасения. В какой-то момент мимо проехал грузовик, заваленный трупами. Никто не проявил ни малейшего удивления или интереса. На обратном пути ей и ее сопровождающим пришлось отойти в сторону, пока мимо проходила рабочая группа с фабрики – словно ходячие трупы, одетые в полосатую форму. Любого, кто двигался слишком медленно, избивали прикладами винтовок. Колонну возглавлял оркестр заключенных, игравший военную музыку. Мало что могло сравниться с подобным в жестокости[75].

У Фэй не было времени осознать, в каком аду она оказалась – после того как утром во вторник, 3 апреля ей сказали готовиться к переезду, она и другие заключенные начали паковать свои вещи – большинство игнорировали предписание СС брать с собой только то, что поместится на коленях. Каждый новый переезд начинался с одного и того же приказа: брать с собой только необходимое, быть готовым отправляться где-то через час. Каждый раз Фэй брала с собой столько, сколько могла уместить в старый потрепанный чемодан, и каждый раз они уезжали через несколько дней, а не часов. Поэтому теперь она не торопилась. Она и ее сокамерники на самом деле не хотели никуда уезжать. Те, кто разбирался в положении сил, заверили ее, что союзные войска недалеко – всего в 25 километрах. Ходили слухи, что Вюрцбург, находившийся всего в 150 километрах к западу, пал, а американские танки уже вошли в соседний город Бамберг[76].

Наступила ночь, но их все еще никуда не везли, и такое положение дел не обнадеживало. Отряд СС вошел в Еловую рощу и вывел заключенных через ворота. Снаружи ждали три серых армейских автобуса. Из одного вышел высокий, худой мужчина в форме печально известного подразделения безопасности и разведки СС[77]. Ему было около 45, и этот «холодный голубоглазый тип с высокими скулами» ни у кого не вызывал симпатии[78].

Его звали Фридрих Бадер, и он был по-настоящему неприятным человеком. Он вступил в армию в возрасте 15 лет и воевал на Первой мировой войне, позже служил унтер-офицером в Железной дивизии[79] – веймарском военизированном подразделении, сражавшемся с Красной армией в Балтии. Проработав некоторое время в полиции, в 1932 году он вступил в нацистскую партию, перейдя в гестапо в Веймаре в 1934-м. Затем вступил в СС и в 1940 году был зачислен в СД. С ноября 1941 года он участвовал в высылке всех не немцев из Эльзаса-Лотарингии. В течение всей своей службы он занимался контрразведкой[80]. Однако во время их первой встречи заключенные ничего не знали ни об унтерштурмфюрере СС Фридрихе Бадере, ни о той роли, которую он сыграет в их судьбе в дальнейшем. Одна из сокамерниц Фэй, бойкая 26-летняя певица кабаре и актриса Иза Фермерен, считала, что он «идеальный представитель ему подобных». И хотя ему было уже за 40, Бадер был «стройным, ноги его были прямые и длинные, бедра – узкими, плечи – широкими, лицо его, с большим подбородком и двумя глубокими складками вокруг прямой линии рта, было загорелым, а испещренная морщинами кожа натянута на впалые щеки и слишком широкие скулы». Его темные брови «словно два толстых бревна нависали над быстрыми темными глазками… Выражение не из приятных. Было похоже, что таившееся в нем упрямство могло оказаться смертельным»[81].

Выйдя из автобуса, Бадер начал кричать на заключенных, приказывал им собрать вещи и немедленно сесть в автобус, предупредив, что все, кто не поместится в три транспортных средства, останутся в лагере.

До сих пор женщин-заключенных охраняли женщины из СС, но в этот раз их нигде не было видно. Вместо них яростно заталкивать всех в автобусы начали мужчины-охранники. В конце концов все оказались внутри – в совершенно неудобных позах они скрючились у своего багажа. К тому времени, как двигатели завелись и автобусы тронулись, уже стемнело.

Когда автобус Фэй медленно въезжал на так называемую Кровавую дорогу – главную магистраль, соединяющую Бухенвальд с Веймарской дорогой, – она увидела тысячи заключенных, трудящихся на своих рабочих участках; лица их выражали полное смирение. Фэй подумала, что и родственники заключенных чувствовали эту выматывающую безнадежность. Знай они, каков на самом деле Фридрих Бадер, они бы совсем потеряли надежду. И скоро они узнают.

Три автобуса уже давно выехали и продвигались по Кровавой дороге, а еще одна группа заключенных все еще ждала своего отправления. Рядом с комплексом соколиной охоты пролегала уютная тропинка, ведущая через лес. Вдоль нее располагалось несколько больших, очень красивых вилл, занимаемых комендантом лагеря и его старшими офицерами. После авианалета, повредившего бараки Еловой рощи, один из домов офицеров был переоборудован в тюрьму: большой подвал разделили на 12 камер, в которых разместились 17 заключенных.

Капитан Сигизмунд Пейн-Бест, который шпионил для британской Секретной разведывательной службы (SIS)[82] до пленения в 1939 году, подготовился к отъезду уже два дня назад. Предварительное уведомление он получил 1 апреля от капрала СС по имени Сиппах – одного из охранников, отвечавших за заключенных подвала. Сидя в одиночестве в своей крошечной камере в ожидании приказа выдвигаться, Пейн-Бест где-то вдалеке услышал выстрелы. Американская линия фронта достигла реки Верра в 96 километрах к западу.

За пять лет плена он много времени провел в неудобных помещениях, но здесь было хуже и холоднее всех остальных – маленький, расположенный под землей ящик с крошечным окном у самого потолка, со стен которого текла вода[83]. На протяжении всего заключения Пейн-Бесту удавалось поддерживать безупречный внешний вид; он следил за своей одеждой, и в последнее время ему приходилось избавляться от появившейся из-за сырости плесени. Он носил монокль, а на улице неизменно появлялся в фетровой шляпе, которая всегда была в идеальном состоянии, а его воротник и галстук обычно были выглажены. Между своими длинными изящными пальцами он всегда держал сигарету, а говорил с хорошо поставленным акцентом представителя высшего класса Великобритании, что также свидетельствовало о его высокообразованности. Однако физически он был не в лучшей форме. Ему было около 60, и за время плена он похудел, тело его стало тощим, а лицо изможденным, и он все время болел.

Нацисты схватили Пейн-Беста в ноябре 1939 года по подозрению в неудавшемся покушении на Гитлера. В то время он находился в Нидерландах, где SIS проводила разведывательные операции под прикрытием паспортного контроля (PCO) британского посольства – стандартная практика для разведывательных агентств. Пейн-Бест руководил нидерландским филиалом секции «Зет» – дублирующей сетью, созданной SIS на случай раскрытия основной. К несчастью для него, и PCO посольства в Гааге, и сеть Пейн-Беста были раскрыты немецкой СД. 9 ноября 1939 года он и его непосредственный начальник майор Ричард Стивенс в сопровождении нидерландского офицера разведки по имени Дирк Клоп прибыли в город Венло, сонный уголок на границе с Германией. Их лондонский офис сообщил о секретных переговорах с немецким генералом-диссидентом, представлявшим сопротивление вермахта. Великобритания объявила войну Германии двумя месяцами ранее, но военные действия еще не начались. Правительство премьер-министра Невилла Чемберлена надеялось, что этого и не произойдет, и стремилось найти любую возможность предотвратить полномасштабный конфликт.

Стивенс, 46-летний бывший офицер индийской армии, не был особенно au fait[84] ни в Германии, ни в разведке. Поэтому он считал гораздо более опытного Пейн-Беста настоящим подарком судьбы. Пейн-Беста ситуация не впечатляла. Из-за необходимости сохранять обсуждения в тайне вся подготовка во многом напомнила ему уайтхоллские фарсы[85], о чем он позже признался другу из SIS[86]. Когда он и Стивенс прибыли в пункт связи (неприметное кафе недалеко от пограничного поста), на них напали вооруженные агенты СД в штатском во главе с коварным Вальтером Шелленбергом, главой СД-Аусланд – отдела СС по внешней разведке. Произошла короткая перестрелка, в которой Клоп получил смертельное ранение, а Пейн-Беста и Стивенса схватили и тайно переправили через границу в Германию. Для СД это был двойной успех, ведь у Стивенса в кармане был полный список британских агентов в Нидерландах.

Двое англичан были доставлены в штаб-квартиру СС в Берлине и подвергнуты подробному допросу. Пейн-Беста допрашивал лично Рейнхард Гейдрих[87], руководивший Главным управлением имперской безопасности[88], один из самых опасных сподвижников Гитлера[89]. Нацисты уготовили для своих новых пленников особую участь. Заговор с целью их поимки вынашивался в течение многих недель, но у судьбы были другие планы: 8 ноября в пивном погребе Мюнхена взорвалась бомба, едва не убившая Гитлера. Покушение в «Бюргербройкеллере»[90] было делом рук одного человека – немецкого торговца по имени Георг Эльзер, однако часть сотрудников немецких служб безопасности считала, что за этим стояли британцы. И даже если это не так, разве не удобно свалить всю вину на двух секретных агентов? Такое объяснение произошедшего позволило создать предлог для немецкого вторжения в Бенилюкс несколько месяцев спустя.

Пейн-Бест и Стивенс были переведены в концентрационный лагерь Заксенхаузен. Изначально это был неприятный опыт для Пейн-Беста, которого заперли в четырех стенах тюремного блока. Ему приходилось постоянно вдыхать запахи, доносящиеся из туалетов по соседству, и выслушивать, как кого-то пытают или даже лишают жизни[91]. Но с каждым месяцем, а потом и годом его положение улучшалось. Ему разрешили выходить в сад, где он выращивал цветы и овощи. Он получал двойной паек СС и мог покупать вино и спиртные напитки в столовой СС со своей британской зарплаты. СС даже установили гардероб в его камере и заполнили его сшитыми на заказ костюмами. В унылых окрестностях Заксенхаузена Пейн-Бест с его моноклем и дорогими твидовыми костюмами смотрелся совершенно нелепо.

Стивенса держали отдельно от Пейн-Беста, и им не разрешалось общаться. Власти намеревались провести показательный судебный процесс после победы в войне. Рейх должен был доказать, что за взрывом в «Бюргербройкеллере» стояли британские спецслужбы. В конце концов Стивенса перевели из Заксенхаузена в концентрационный лагерь Дахау недалеко от Мюнхена. Пейн-Бест, после пяти лет в Заксенхаузене и недолгого пребывания в Берлине, в феврале 1945 года был переведен в Бухенвальд вместе с двумя другими заключенными Заксенхаузена: Василием Васильевичем Кокориным, русским (который был захвачен во время боя в составе специального подразделения в тылу немцев и, как говорили, был племянником советского дипломата и министра иностранных дел Вячеслава Молотова), и командиром эскадрильи Хью Фалконером, 34-летним агентом Управления специальных операций (захваченным в Тунисе в январе 1943 года).

Проявив осторожность и хитрость шпиона, Пейн-Бест сумел встретиться со всеми своими товарищами-заключенными в подвале Бухенвальда, несмотря на то что их держали отдельно. Помимо Кокорина и Фалконера, в эту избранную группу входили немецкие офицеры и общественные деятели, которые так или иначе предали рейх, а также один нацистский военный преступник. Умелый манипулятор, Пейн-Бест, свободно владевший немецким языком, выкачивал из них информацию и фактически стал лидером группы.

Около 10 часов вечера, когда Пейн-Бест целый день ждал приказа об отбытии, люди возле его камеры засуетились. Дверь распахнулась, и ему приказали выйти. Собрав свой довольно большой багаж – в том числе чемодан, пишущую машинку и три большие коробки, – он вышел и обнаружил, что и остальных, пребывающих в таком же замешательстве, выгоняют. Их повели вверх по лестнице на улицу, где буковый лес уже погрузился во тьму.

Их ждал транспорт – изумрудно-зеленый тюремный фургон, известный как Grüne Minna[92]. Вмещающий до восьми заключенных, он был размером со стандартный грузовой фургон. Эта модель была довольно своеобразной – с двигателем на дровяном генераторе. Из-за нехватки нефти во время войны немцам пришлось прибегнуть к нескольким необычным решениям, и это было одно из них[93]. Большую часть пространства в задней части салона занимали дрова для генератора. Там же должны были поместиться 17 заключенных и их багаж.

Пейн-Бест скорее умер бы, чем уехал без своих вещей (чуть раньше, когда кто-то сказал ему, что заключенные отправятся в путь пешком и придется бросить некоторые из дорогих ему вещей, он не на шутку разозлился)[94]. Так или иначе, фургон был полностью забит – так плотно, что не вздохнуть. Заднюю дверь захлопнули и заперли.

В этот момент по всему лагерю завыли сирены воздушной тревоги. Заключенные, запертые в тесном, душном фургоне, беспомощно стояли и слушали, пока их охранники бежали в укрытие. Время шло, и, напрягая уши, они прислушивались к гулу бомбардировщиков и ожидали грохота взрывов.

Стояла тишина, пока наконец не прозвучал сигнал об отмене тревоги – она была ложной. Заключенные услышали, что охранники вернулись, и машина тронулась, как только двери за водителем и охранниками захлопнулись. Двигатель загрохотал, и они двинулись. «Зеленая Минна» не проехала и сотни метров, как вдруг резко остановилась и заглохла. Почти сразу же заключенные почувствовали запах выхлопных газов. Двигатель продолжал работать, и пары становились все гуще, запах стоял удушающий. По крайней мере один заключенный, Зигмунд Рашер, поддался панике. Невысокий мужчина с рыжими усами, Рашер раньше был врачом СС и помогал проектировать газовые камеры для лагерей смерти, а также проводил над заключенными ужасающие эксперименты[95]. Его карьера подошла к концу, когда его обвинили в финансовых махинациях и фальсификации научных результатов.

«Боже мой, – воскликнул Рашер, когда фургон наполнился парами. – Это фургон смерти, нас травят газом!»[96] Если кто в этом и разбирался, то это был Рашер. Как один из технических архитекторов «Окончательного решения», он знал, что в ранних экспериментах такие транспортные средства применялись для массовых убийств.

Пейн-Бест, сохраняя хладнокровие, обратил внимание Рашера на проблеск лунного света, пробивающийся через вентилятор в боковой стенке фургона. «В газовых камерах такие штуки есть?» – спросил он.

Рашеру пришлось признать, что нет. «С нами, вероятно, все будет хорошо», – сказал он.

Намеренно или нет, но испарений становилось все больше, и заключенные начали задыхаться. В конце концов «Зеленая Минна» покачнулась и поехала дальше. Через вентилятор поступал воздух, и газ постепенно рассеялся. Заключенные все-таки не умрут.

По крайней мере, не сегодня.

3

Альпийская крепость

Пока заключенных перевозили из Заксенхаузена и Бухенвальда, в Берлине в мрачном бункере под садом рейхсканцелярии Адольф Гитлер закипал от злости. На его тысячелетний рейх надвигался Армагеддон, но он продолжал отдавать все более истеричные приказы, часто армиям, которые давно уже растворились в тумане поражения.

Некоторые из его фанатичных последователей поддались той же бредовой паранойе, взращенной в изоляции. Но менее преданные Гитлеру офицеры в тайне планировали собственное спасение. Больше всего предателей фюрера было среди его преторианской гвардии[97] – всемогущих СС, которые боялись за свое будущее и разрабатывали планы (часто противоречащие друг другу), предполагающие ужасные последствия для VIP-заключенных.

Самым коварным был Генрих Гиммлер, глава СС и главный организатор Холокоста, убежденный, что может заменить Гитлера на посту фюрера и договориться об условиях мира, которые позволят восстановленной Германии присоединиться к Америке и Великобритании в войне против Советского Союза. С марта 1944 года через нейтральных посредников он делал союзникам секретные предложения, в первую очередь дав понять Франклину Рузвельту и Уинстону Черчиллю, что готов свергнуть Гитлера. Оба лидера отнеслись к предложению с презрением[98]. Как только поражение стало казаться неизбежным, Гиммлер начал тайно освобождать из концентрационных лагерей группы заключенных – инициатива, вызвавшая подозрения со стороны его подчиненных и разозлившая Гитлера, когда тот узнал об этом[99]. Гиммлер тщетно надеялся, что эти символические жесты улучшат его репутацию в Вашингтоне и Лондоне.

У двух самых главных заместителей Гиммлера были немного более реалистичные, хотя и разные планы. Несколько недель обергруппенфюрер СС Эрнст Кальтенбруннер[100] в Берлине и его коллега и соперник в Италии обергруппенфюрер СС Карл Вольф[101] пытались решить, как завершить войну с максимальной выгодой для Германии. Оба плана включали в себя защиту стратегически важных нацистских земель в Австрии и Баварии. Расположенный в долине Альп регион Тироль, простирающийся вдоль австрийско-итальянской границы, в перспективе рассматривался как последний рубеж: Alpenfestung[102], или Альпийская крепость, была внушительной сетью укрепленных горных баз.

Кальтенбруннер и Вольф когда-то были друзьями, но соперничество привело их к открытой враждебности. Будучи главой многоголового РСХА, Кальтенбруннер – великан со шрамом на лице, чье присутствие пугало даже Гиммлера – был одним из самых могущественных людей в Третьем рейхе. РСХА включало в себя гестапо, Крипо (уголовную полицию) и СД, которые вместе представляли собой сеть абсолютного тоталитарного контроля в нацистском государстве.

Карл Вольф, в отличие от Кальтенбруннера, был привлекательным, приятным и обаятельным человеком, который благодаря своей харизме располагал к себе многих, в том числе Гиммлера и Гитлера (что раздражало Кальтенбруннера). Бывший специалист по связям с общественностью, Вольф был ловким дельцом и каким-то образом умудрялся сохранять видимость непричастности к варварству нацизма. Ранее третий по рангу командующий СС, он был глазами и ушами Гиммлера в ставке фюрера. Но Вольф впал в немилость и к апрелю 1945 года стал полномочным представителем немецких вооруженных сил в Италии в высоком титуле Höchster SS- und Polizeiführer[103] всего региона.

Кальтенбруннер и Вольф занимали примерно равные позиции в иерархии СС, но влияние имели разное. Штаб-квартира Кальтенбруннера находилась на Принц-Альбрехт-штрассе в Берлине – недалеко от канцелярии Гитлера и штаб-квартиры Гиммлера в курортном городе Хоэнлихен. Кальтенбруннер почти каждый день проводил в бункере с Гитлером и использовал это преимущество, чтобы помешать своему сопернику, оставшемуся в Италии без связей.

К апрелю 1945 года бо́льшая часть Италии пала под натиском союзных войск. Оставались только равнины Ломбардии и Венето, а также гористый Южный Тироль – последний резерв, защищающий нацистские владения в Баварии и Австрии. Кальтенбруннер был твердо уверен, что они смогут выдержать натиск союзников со стороны Италии, но только если немецкие войска устоят. Он придерживался точки зрения, что успешное последнее сражение можно провести среди природных оборонительных «сооружений» Альпийской крепости.

15 марта Кальтенбруннер обсудил этот вопрос со своим подчиненным – штурмбаннфюрером СС Вильгельмом Хёттлем, главой СД в Италии и Венгрии. Кальтенбруннер верил в осуществимость плана Альпийской крепости. Человеком, выбранным для помощи в обороне, стал легендарный командир армии СС Отто Скорцени, один из любимцев Гитлера, который помог возглавить десантный рейд 1943 года по освобождению Муссолини из его горной тюрьмы[104]. Кальтенбруннер надеялся использовать ресурсы Скорцени, его дурную славу и угрозу потенциального продолжительного нацистского сопротивления в Альпийской крепости, чтобы склонить союзников к заключению мира. Скорцени, как и Гиммлер, был одним из тех нацистов, которые верили, что союзники присоединятся к реформированной Германии под новым руководством в антибольшевистском союзе.

Однако Вольф, в чьих владениях частично находилась Альпийская крепость, не питал иллюзий ни относительно предполагаемого последнего рубежа, ни относительно такого исхода войны. Здесь он все больше сходился во взглядах с Гиммлером. Вольф знал, что Германия потерпела поражение и никакой возможности для героического сопротивления нет. Италия уже практически потеряна, и лучше как можно скорее вывести немецкие войска в надежде заключить с союзниками мир на выгодных условиях. Вольф был вполне готов сдаться сам и сдать все свои войска, чтобы положить конец военным действиям[105].

С начала марта Вольф тайно связывался с врагом через главу американской разведки Аллена Даллеса[106] в нейтральной Швейцарии. Даллес был личным эмиссаром президента Рузвельта в Берне и главой Управления стратегических служб (УСС) – предшественника Центрального разведывательного управления. Вольфа дважды переправляли через границу для совершенно секретных переговоров с Даллесом[107]. Позже Вольф будет говорить о бескорыстности своей миссии – единственное, чего он хотел, это положить конец кровопролитию. На самом деле им двигал инстинкт самосохранения и желание обеспечить себе хорошее положение в послевоенной Германии[108].

Вольф убедил фельдмаршала люфтваффе Альберта Кессельринга[109], главнокомандующего немецкими вооруженными силами в Италии, в целесообразности такого курса. Кессельринг дал свое молчаливое, хотя и несколько расплывчатое одобрение секретным переговорам Вольфа. Эта договоренность оказалась под угрозой в марте, когда Кессельринга перевели на Западный фронт, но его преемник, генерал-полковник Генрих фон Фитингхоф, также осторожно показывал, что согласен с Вольфом – за Италию сражаться не стоит. Вольф и Фитингхоф вместе с другими старшими немецкими офицерами устроили заговор с целью заключить мир с союзниками в Италии.

Они действовали с максимальной осмотрительностью, чтобы слухи об их предательстве не достигли Берлина и ушей фюрера. Однако о заговоре узнал кто-то из обширной сети шпионов гестапо и СД Эрнста Кальтенбруннера, и вскоре заклятый враг Вольфа узнал о его мятежных махинациях. Кальтенбруннер был в ярости, в том числе и потому, что его робкие попытки обратиться к союзникам в Швейцарии были решительно отвергнуты. Даллес счел обещания Кальтенбруннера пустыми, потому что тот не мог гарантировать (как это сделал Вольф), что отстранит от военных действий огромное количество войск СС и вермахта[110]. Таким образом, Кальтенбруннер и другие более фанатичные представители берлинского режима возлагали надежды на Альпийскую крепость.

В действительности шансы Германии создать такую оборонительную сеть – колоссальный проект для любой страны, не говоря уже о государстве, находящемся в предсмертной агонии, – были крайне малы, если вообще существовали. Тем не менее это было мощное орудие пропаганды. Сама возможность провести сражение в Альпийском регионе – с его обширными горными хребтами, узкими долинами и извилистыми дорогами – заставила бы союзников существенно изменить свою стратегию в последние недели войны.

Эту идею впервые предложил Гиммлер еще в мае 1944 года. Однако только в сентябре того же года армия поручила инженерной группе подготовить анализ осуществимости такой задумки[111]. Время шло, а конкретных планов по строительству или укомплектованию крепости не было. Поначалу ни Вашингтон, ни Лондон не воспринимали сообщения о ее существовании всерьез. Однако в сентябре 1944 года два события пробудили новый интерес к мифической Alpenfestung.

Конфиденциальная депеша американской разведки в Вашингтон сообщала о существовании в Альпах огромных укреплений, включающих подземные заводы, склады оружия и боеприпасов, секретные аэродромы и многое другое. В ней предполагалось, что в случае военного краха весной 1945 года немцы смогут продержаться еще шесть-восемь месяцев. Ни один американский командующий не хотел понести потери, неизбежные при штурме столь внушительной обороны[112]. Однако, если этот последний бастион не атаковать, нацисты смогут продержаться два года – ситуация, из-за которой может начаться широкомасштабная партизанская деятельность по всей Германии.

После такой тревожной экспертизы Исследовательско-аналитический отдел УСС изучил Южную Германию и ее потенциал как крепости. Они приняли во внимание фанатизм СС, отметив, что именно в Баварии зародился национал-социализм, и многие из его лидеров, не в последнюю очередь Гитлер, демонстрировали необъяснимое влечение к горам.

По правде говоря, все эти тревожные подробности, которые вызвали переполох среди американских военных планировщиков, были частью дезинформационной операции СД. Многие подробности об Альпийской крепости придумал Ганс Гонтард, глава офиса СД в австрийском городе Брегенц. Когда он перехватил отчет УСС, Гонтард изумился доверчивости американцев. Он показал копию могущественному нацистскому гауляйтеру[113] региона Тироль-Форарльберг Францу Хоферу[114], который решил воспользоваться опасениями союзников. По его мнению, они доказывали, что план Альпийской крепости будет эффективным и его нужно реализовать. В ноябре Хофер отправил меморандум Мартину Борману[115], главе канцелярии нацистской партии и личному секретарю Гитлера, предлагая начать проект: перенаправить огромное количество машин, боеприпасов, оборудования и персонала. Кроме того, он предложил отправить туда 30 000 военнопленных, чтобы использовать их в качестве живого щита[116].

Меморандум игнорировали в течение нескольких месяцев, но затем Йозеф Геббельс ухватился за него, поняв ценность Alpenfestung для пропаганды и решив воспользоваться истерией среди американцев. В декабре 1944 года он созвал секретное совещание журналистов, чтобы подтвердить опасения союзников по поводу «Национального редута»[117]. Этого можно было достичь, просто запретив любое упоминание о нем в немецких газетах и публикациях. Известие о запрете достигло бы разведки союзников и подтвердило бы их веру в реальность крепости.

По инициативе Геббельса Борман представил меморандум Хофера фюреру. Гитлер отдал приказ немедленно начать строительство оборонительных укреплений, чтобы запугать союзников и заставить их пойти на политические уступки[118]. Поскольку идею одобрил сам Гитлер, конкурирующие с ним представители нацистского режима приняли это предложение, по-разному подстраивая его под собственные убеждения в том, как использовать опасения противника в своих интересах[119].

В январе Геббельс создал пропагандистский отдел, в котором придумывали истории о редуте. Результаты оказались невероятно успешными. Сначала журнал Collier’s[120] опубликовал статью о немецкой операции под кодовым названием «Вервольф», в которой участвовали банды партизан, обученных совершать набеги из неприступной крепости в районе Берхтесгадена[121][122]. Вскоре после этого цюрихская газета сообщила, что в районе Оберзальцберга строится огромный редут[123]. Затем, 11 февраля 1945 года, газета New York Times опубликовала статью под названием «Последняя крепость нацистов». В ней описывалась укрепленная зона длиной 280 миль и шириной в сто миль, простирающаяся от западной границы Швейцарии до центральной Австрии – «внушительный барьер», включающий «гигантскую цепь» гор, усеянных бетонными ДОТами[124] и другими укреплениями, скрытыми в скалах[125].

Статья принесла новые подробности. Сославшись на предчувствие «чудовищного шантажа», она утверждала, что у нацистов в рукаве был еще один коварный ход. «После Дня “Д”», – утверждалось в ней, – все основные политические заложники из стран-союзников были перемещены гестапо из разных частей рейха в этот альпийский четырехугольник». Также она назвала бывшего премьер-министра Франции Леона Блюма одним из потенциальных заложников[126].

На самом деле в то время Блюм все еще был заключен в доме сокольничего в Бухенвальде, в сотнях километров к северу от Альп. Альпийская крепость существовала лишь в воображении фанатичных нацистов, таких как Кальтенбруннер и Гитлер. Но, хоть и абсолютно случайно, газета New York Times предсказала окончательную стратегию нацистского высшего командования.

В начале апреля, через два месяца после выхода статьи, Гитлер отдал приказ собрать всех высокопоставленных заложников рейха и отправить их на юг[127].

4

Путь на юг

Оставив позади Бухенвальд и Веймар, «Зеленая Минна» ехала всю ночь и следующее утро, ее газовый двигатель на дровах работал с перебоями, дырявая выхлопная труба урчала. Фургон не мог ехать быстрее десяти километров в час, и каждый час нужно было останавливаться, чтобы подкинуть дров или прочистить дымоход.