По тропам Кромки

Пролог

Телефонный звонок потревожил тишину пыльной квартиры. Скель, дремавший на полу, шевельнулся, приоткрыл глаза, выбирая: «Вставать, идти в прихожую, снимать трубку со старенького аппарата или пропустить дребезжащий звук мимо ушей, возвращаясь в безмятежное окаменение?» Тело поднялось до того, как разум принял решение. Инстинкт заставлял двигаться, менять форму, спасаясь от превращения в безмятежную каменную глыбу, не ведающую страстей и забот. Скель и так уже растерял почти все потребности и желания, выбирался из дома раз в месяц, гонимый нуждой – за крохами чужих жизней.

Тело изменялось, роняя чешуйки щебня. Ладонь обрела подвижность, губы смягчились, горло вернуло возможность издавать звуки. Телефон терпеливо трезвонил, словно тот, кто дожидался ответа, знал, что трубку снимут не сразу. Может быть, и знал – по городскому номеру могли звонить только давние знакомцы, новых у скеля не было.

– Алло? – прохрипел он в трубку.

– Лев Евгеньич? Лев Евгеньич, вы? Это Мариванна с почты.

– Здравствуйте, голубушка моя! – вместе с голосом возвращалась манера поведения, соответствующая выбранной личности, особенности речи и употребляемые обращения. – Как поживаете? Как здоровье, как внуки?

Мария Ивановна разразилась трескучей речью, изобилующей перечислением хворей и радостей. Скель выслушивал ненужные известия, зная, что бывшая соседка сама доберется до причины звонка. Так оно и вышло – после очередного рассказа о непутевом внуке-студенте Мария Ивановна спохватилась, сообщила:

– Ох, чуть о главном не позабыла! Письмо пришло. На дедов адрес, на дедово имя. Я даже в почтовый ящик его кидать не решилась. Заливает ящик-то, козырек совсем сгнил и раскрошился. Что делать? С оказией вам письмецо передать?

– Отправитель указан? Не сочтите за труд, голубушка, скажите, кто дедову память потревожил?

Покойный получатель письма был наполовину вымышленным, наполовину существовавшим. Когда-то скелю удалось обменять сундучок самоцветов на паспорт Даниила Федоровича Бархатцева и свидетельство о рождении его внука, Льва Евгеньевича Бархатцева, погибших в железнодорожной катастрофе. Прикрывшись личиной Даниила Федоровича, он купил дом в захудалом уральском селе, из которого бежала молодежь, оставлявшая стариков умирать в ветшающих домах. Прожил там год, подружился с соседями – Мария тогда еще была звонкой хохотушкой, не ведавшей болезней и горестей. А потом уехал в город Свердловск и больше никогда не возвращался. Скель, таивший долгожительство от людей, сумел выправить официальный паспорт на имя Льва Евгеньевича Бархатцева. Сам у себя унаследовал дом, съездил в село, заново перезнакомился с постаревшими соседями, подкрепил коробкой конфет просьбу извещать его о письмах и людях, которые могут разыскивать деда. Мария Ивановна звонила ему трижды, докладывала о ходоках, дергавших двери старого дома. Аукнулись темные делишки, сбыт кладов и покупки паспортов. Как аукнулись, так и заглохли: скель сменил личину и сбил ищеек со следа. А теперь вот – письмо.

– Нету ни фамилии, ни полного адреса, – с сожалением сообщила Мария Ивановна. – Только город написан. Хрустальный Ключ. Посмотрела по штемпелям, оттуда и отправлено. Что делать? Ждать, пока вы приедете, или на ваш почтовый адрес переслать? Могу отдать внуку, он на выходные погостить приедет, в город вернется и вам передаст. Только вы уж сами с ним договаривайтесь, где встретитесь. Я этому охламону не указ, заставить его письмо вам домой отвезти не смогу.

– И не надо! – воскликнул скель. – Молодых заставлять – только нервы тратить. Отдайте ему письмецо, напишите на конверте мой номер телефона, чтоб он его не позабыл, и скажите, что благодарность будет выражена материально. А вам, голубушка, я посылочку с приятным сюрпризом отправлю, за потраченное время и заботу.

Мария Ивановна воспротивилась – куда столько трат из-за одного письма, да и воруют из посылок. Сошлись на том, что Лев Евгеньевич вручит внуку коробку конфет с черносливом, до которых Мария Ивановна была большой охотницей, а дальше уж как бог даст: если внук передачку съест, от бабушки сильно не убудет.

Скель положил нагревшуюся трубку на телефон. Размял шею, плечи. Дрема отступила. Вернулось почти забытое чувство – любопытство. Ворошилось, подталкивало к ненужной суете, нашептывало: «Зачем велел письмо передать? Поехал бы сам. И сейчас не поздно переиграть – выйди из дома, сядь в автобус, не придется неделю ждать, гадать, кто Даниила вспомнил спустя десятилетия после официальной кончины». Скель потряс головой, отогнал человеческие эмоции, укрылся каменной безмятежностью. Незачем спешить. Когда выяснится, тогда и выяснится. Адрес Даниила Бархатцева он в давние годы давал некоторым нужным людям – для связи в особых случаях. Никто из них не был родом из Хрустального Ключа. И сам скель в тех краях не удосужился побывать. Но нельзя забывать, что время тасует колоду людских судеб и каждый день раскладывает пасьянс в новом порядке. Кто-то мог переехать – не крепостные времена. Кто-то – нашептать адресок нуждающимся знакомцам.

– Нет надобности торопиться, – глухо проговорил он, обрастая каменными чешуйками. – Привезут письмо, тогда и узнаю, кто дернул ниточку из прошлого.

Глава 1. Ярослав. Знакомство

Все беды начались с больницы… нет, не так. Все беды начались с аварии. Не сам за рулем сидел, никто правила не нарушил – нападение на инкассаторов. В фирму-спрут, раскинувшую по городу щупальца – залы игровых автоматов – Ярослав устроился по знакомству. Сосед наводку дал, и поручился поначалу, потому что молодых и одиноких в тамошнюю охрану брали неохотно, опасаясь, что сбегут с деньгами.

Первые полгода Яр стерег девочек-кассирш, выручку и железные коробки, жадно глотавшие монеты и неохотно выплевывающие выигрыши. После этого пошел на повышение: встал в холле казино, в костюме и при галстуке, встречая жаждущих куша игроков, которых под утро приходилось деликатно выпроваживать вон – зачастую, промотавших все, до последней десятки. Еще через год его вызвали к начальнику охраны и предложили стать ночным инкассатором. Ни бронежилетов, ни спецмашин в фирме не водилось. Забирали выручку по-простому: трое охранников, дремавших в комнате отдыха при казино, получали вызов от кассира игровых автоматов, грузились в «Ниву» и ехали на точку, где скопился нал. Обменивались в подсобном помещении криво нацарапанными расписками: «Я, такой-то и такой-то, старший смены, принял у оператора N тысяч рублей», пересчитывали перетянутые резинками пачки и отвозили деньги в сейф казино. А в случае необходимости доставляли суммы на выплату выигрыша. Но такое случалось очень редко.

Нельзя сказать, что работа была проще или легче, чем стоять в зале или в холле. Зато платили больше. И два раза в месяц полагался дополнительный выходной. Яр тогда радовался: отлично устроился, деньги вовремя выдают, еще и премии в конверте перепадают, а что ночью не спать – какая разница? Где он, без высшего образования – за плечами только школа и армия – работу с хорошей зарплатой найдет? В супермаркете или ювелирном на дверях вполовину меньше платят, не говоря уже об автостоянке.

Радовался Яр без малого пять лет. Дорос до старшего смены, почти правой рукой начальника охраны стал – проверял салаг, перебрасывал охранников с точки на точку, если замечал, что спелись с кассиром, штрафовал, только не увольнял, и имел право голоса при любых разборках. Лафа закончилась, когда «Ниву» раскатал самосвал, едва не в лепешку. Нападавшие отжали заклиненную дверь ломом, забрали сумку с деньгами – выручку с четырех точек – и были таковы. Внутреннее расследование показало, что наводчицей оказалась тетка-кассирша, шумливая, всегда приветливая, угощавшая инкассаторов чаем. Вот тебе и не бери молодых и одиноких – тетка-то племянников на дело подтянула. Чем дознание кончилось, Яр не знал. Пока валялся в больнице с разбитой головой, сломанными ребрами и ключицей, его уволили по сокращению штатов: все чин-чином, запись в трудовой, печать, даже конверт с двойной зарплатой передали. Только эти деньги кончились быстрее, чем зажили швы на обритой голове.

Казалось, что жизнь разрушена. Ни денег, ни здоровья, ни личного счастья – подруга Жанна собрала свои вещи, которые по пакету перевозила в квартиру Яра пару лет, и оставила ключи у соседки, даже другу Андрюхе не удосужилась занести. И номера телефонные в черный список забила, чтоб не слушать претензии. Яр-то с левого номера прорвался, парой фраз душу отвел, однако эта мелочь ничего не меняла. Главный вопрос: «Куда податься немощному охраннику?» оставался открытым. Кости срослись, швы зажили, но голова кружилась так, что Яр сам понимал: не годен ни в зал, ни на двери. Врачиха в поликлинике говорила: «Все пройдет после периода реабилитации». Яр верил и надеялся, что не мешало ему, непривыкшему к немочи, злиться на собственное тело.

Вот странность: тогда, при шансах, что все выправится, лежал лицом к стене, а как вынесли приговор, зацепился за жизнь, считая дни. После больницы от его поддерживал Андрюха «Дрон». Приезжал с крестником, шевелил, вытаскивал на прогулки. Помог найти работу, подтолкнул зайти в детский сад, куда Яра охотно взяли сторожем. Пусть за копейки, зато напрягаться не надо, и зарплаты хватало на оплату коммунальных услуг и хлеб. Замаячило и личное счастье. Воспитательницы в детском саду смекнули, что у Яра только голова битая, а руки-ноги и прочий комплект не повреждены, и начали забегать по вечерам за забытыми сумочками. Хохотушка Света жила неподалеку, возвращалась чаще всех, пирогом к чаю покормить не забывала, и Яр решил – а чего ждать? Годы идут, квартира пылью зарастает, борщ самому варить уже надоело. Детский сад не игровые автоматы, Света не запрыгнет в постель, потому что проиграла три зарплаты в монетник, и ей надо недостачу прикрыть-перекрыть.

На Свете-то его первый раз и прихватило. Думал, сладкая смерть пришла. Не вздохнуть, ни выдохнуть, сердце болит, будто куски отрывают. Сполз, очухался, назавтра пошел в поликлинику. И завертелась чертовщина: ни кардиограмма, ни платное УЗИ, на которое у Дрона деньги занимать пришлось, ничего не показали. Сердце теперь болело чуть ни каждый день, а кардиолог только разводила руками и выписывала Яру бесполезные таблетки. Она-то, добрая женщина, Яра к биоэнерготерапевту и направила. Обычно таких специалистов в поликлинике не было, все сидели в платных центрах, бешеные деньжищи за астральную диагностику драли. А тут, можно сказать, свезло – прислали барышню молоденькую, только из Академии. Недели еще в поликлинике не проработала, то-то под кабинетом очередь и не сидела, не пронюхал еще народ, что бесплатную диагностику дают.

Барышня, когда Яр сунулся в кабинет, недовольно зафыркала. Прочла записку от кардиолога и выставила навязанного коллегой пациента в коридор, промариноваться на банкетке. Гнев на милость она сменила довольно быстро, минут через десять разрешила зайти, перелистала пухлую карточку, задала пяток стандартных вопросов: «Как давно начались сердечные боли? Головокружения после аварии остались?» Выслушала заученный наизусть список жалоб и велела снимать рубашку.

Сеанс диагностики затянулся. Сначала барышня Анна Алексеевна унимала бешено крутившуюся рамку, потом достала из ящика кольцо с подвеской на цепочке, долго водила им по груди, возле сердца – аж сосок затвердел, и шерсть дыбом встала. Судя по изменившемуся выражению лица – Анна Алексеевна стала хмурой и бледной, как форменный халат – то ли с кольцом, то ли с Яром что-то было не так.

Предварительный диагноз «хворец сердечно-сосудистый» Яра поначалу не напугал, а выписанное Анной Алексеевной направление в краевой Астрально-Диагностический Центр вызвало глухое раздражение. Чтобы подписать направление у главврача и поставить все нужные штампы, пришлось задержаться в поликлинике на лишний час. А завтра еще день коту под хвост – езжай через весь город, толкайся в очередях.

Осознание неотвратимой беды навалилось в коридорах Центра, после чтения памяток населению, где подробно описывались распространенные астральные паразиты. Обычные хворцы снимались биоэнерготерапевтами на «раз-два». А вот сердечно-сосудистые были не извлекаемыми. К сердцу присасывались старые, матерые особи, уже отправившие на тот свет пару хозяев. Присасывались, чтобы сдохнуть на пару с последним носителем.

В Центре диагноз барышни Анны Алексеевны подтвердили. Об отпущенном сроке не говорили, только посоветовали не тратить деньги на шарлатанов – хворца, мол, могут предложить снять, и обманут, если только прямо при попытке в могилу не сведут. После этих речей Яра чуть не разорвало от противоречивых желаний. Приперло поискать какого-нибудь шарлатана – в смысле, проконсультироваться с независимым специалистом. Если поманят обещанием снять и надуют, сил набить морду и отобрать уплаченное хватит. Но боязно стало, что угробят… жить хотелось со страшной силой, хоть с болью в сердце, хоть задыхаясь, хоть считая дни.

В поликлинике, увидев заключение из Центра, заохали. Сердобольные дамы и барышни в белых халатах дружно жалели Яра, уверенно говорили, где к нему мог прицепиться хворец – в больнице, там такого добра навалом. Толку от этих разговоров был пшик, Яр не чувствовал нужды вызнать, где именно он эту тварь подцепил. От предложения кардиолога «попытаться оформить инвалидность» Яр отказался. Шансы пройти ВТЭК малы, диагнозам биоэнерготерапевтов там не доверяют, волокиты будет много, и бесценное время потратится на сидение в очередях. Нет уж… не на поликлиники надо расходовать оставшийся хвост лета и последнюю осень.

А на что? Бурный секс сразу пришлось вычеркнуть – оттянуться по полной программе хворец не позволял, рвал сердце, когда улавливал хозяйское удовольствие. Дела Яр привел в порядок быстро. Написал завещание, чтоб квартира – невеликая ценность, однушка – досталась сыну друга, а не двоюродной тетке отошла. Тетка ни разу в больницу носу не показала, а Дрон жратву и компоты таскал, и деньгами помогал, отмахиваясь от слов: «Я тебе отдать не смогу». Теперь Яр умрет и разом расплатится – Дрону-младшему, когда вырастет, будет куда съехать, подарить папаше спокойную старость.

Оформив завещание, Яр наскреб денег и поехал в район – дали ему адресок бабки-ведуньи, которая, по слухам, людей из могилы вытаскивала, снимая всякую астральную погань легким щелчком пальцев. В очереди пришлось сидеть долго. Людей в маленький дворик набилось, как килек в банку, кто на своих ногах, кто в креслах-колясках, а одного мужика вообще на носилках принесли.

На заветную веранду Яра допустили вечером. Бабка велела покатать яйцо по треснутому блюдцу, поводила ладонью по спине, прошамкала:

– Снять не возьмусь. Иди, милок, с богом. И поостерегись. Ищет тебя кто-то с Кромки.

Недаром в Центре советовали на шарлатанов не тратиться! Для такого вердикта яйцо можно было и дома погонять, не трясясь в автобусе и не высиживая в очередях. Кто ищет, зачем ищет? Подпустила туману, прохиндейка старая, лишь бы плату за прием взять!

Вопрос: «Где ты, якорь?» прозвучал на следующую ночь, во сне. Яр сначала решил, что его зовет бывший напарник по инкассации, потом понял – не он. Голос ниже. И звучит властно – вроде и просит, и одновременно приказывает. Наглый мужик, не зря бабка поберечься советовала.

Сны с вопросами и мерцающей тропой, висящей над бездной, приходили каждую ночь: прямо как по расписанию, к пяти утра. Яр вскакивал с дивана в холле детского сада, прикасался к «тревожной кнопке», убеждаясь, что вернулся в реальность, и шел во двор, дышать свежим воздухом – в предрассветной мгле не было ни намека на дневную июльскую духоту. А небо какое! Черно-бархатное, подмигивающее звездами. Если бы еще сердце не болело, вообще бы красота.

Он усаживался на перила веранды, мял грудину, бесполезно надеясь – вдруг хворец возьмет, да и отвалится. К злости на паразита примешивалась обида на самого себя: надо было не ходить к биоэнерготерапевту. Не знал бы ничего, и дожил последние дни спокойно. Внутренний голос осаживал: «Дела уладить успел». Яр уныло кивал, обещал себе, что именно сегодня позвонит Дрону и зазовет почаевничать. Надо объяснить, как обстоят дела. Отдать завещание. Пожаловаться.

На пункте «пожаловаться» Яр слезал с перил и брел обратно в холл. Даже в мыслях не знал, как рассказать о бесцельно потраченных деньгах, бабкином предупреждении, голосе и странных снах. И малодушно откладывал разговор на прохладный день: какой чай, когда в тени плюс сорок градусов?

Дрон позвонил первым. За неделю до дня десантника начал выть в телефон: «Ты чо-о-о?.. Наш же день!» Какой уже «наш»? Дембеля пусть в фонтанах купаются. В такую жару водку пить – железное здоровье нужно. А потом подумалось: авось от экстремальной ситуации кто-то сдохнет.

– Или я, или этот паразит… – пробормотал Яр. – Есть шанс, что паразит, я-то к водке привычный.

Дроновы вопли и горячие речи разогрели, заставили изменить решение и пойти на встречу – однако, без всякой надежды на приватную беседу. Поздним утром второго числа летнего месяца августа Яр смыл ледяной водой паутину прилипчивого сна и вызвал такси, чтобы добраться до традиционного места сбора – Царских ворот. В пакетах позвякивали бутылки: беленькая, два пива в стекле и полтора литра газировки. Надо же чем-то запивать. Голова кружилась – ночь выдалась очень душной. На этот раз Яр увидел хозяина голоса. Распоясавшийся гость его снов вынырнул из бездны, выдохнул морозное облако, укрепляя мерцающие клочья тропы. Не человек. Крылатый змей, покрытый жесткой блестящей чешуей. Подлетел, потребовал: «Скажи, где ты!» Яркий, удивительно синий взгляд проник в душу, вывернул, добираясь до потаенных уголков. Яр не помнил, выдал ли он врагу военную тайну. Вроде бы, растерявшись, упомянул сбор на воротах. А может, и нет.

Первые сто грамм пропустили в половине одиннадцатого, даже не докурили – «между первой и второй промежуток небольшой» – и опрокинули в себя поминальную. От фонтана потянуло обманчивой прохладой, Яр вцепился в пиво, отгораживаясь от очередной пластиковой стопки. Уличный шум и журчание воды не заглушали, подчеркивали разгоряченные водкой голоса.

– Хотел в этом году в Брест съездить, да жена на дыбы встала. Не дам, говорит, дитё туда везти, у Брестской крепости биоэнергетика плохая, хандрецы по углам гроздьями висят и на экскурсантов спрыгивают. А я же думал на нашу часть глянуть, вспомнить, как там и что… Эх!.. Пришлось на море ехать, на пляже толочься, пиво с чебуреками жрать. Как будто на пляже энергетика лучше.

– Ничем не лучше. Что в толкучке, что в море, любую дрянь подцепить – как два пальца обоссать.

Голос, знакомый и незнакомый, заставил Яра вздрогнуть. Попытался разглядеть силуэт – перед глазами поплыло. По звуку и движению пятна понял только, что бутылка об парапет стукнула. Хворцу прибавление выпивки не понравилось, сердце одновременно разболелось и окаменело, выламывая грудную клетку тяжестью.

– Только бабы этого в упор замечать не хотят. Им лишь бы на море или по распродажам шастать. А на распродажах в очередях не душегрызы, так завистняки кишат. И вреда от них побольше, чем от брестских хандрецов.

– Дело говоришь! – взревел Дрон. – Ты с Гайжюнайской учебки?

– С Ферганской.

– А дослуживал где?

Ответа Яр не расслышал, не до чужих слов, когда ты одновременно сидишь на раскаленной лавке и балансируешь на краю обрыва, боясь промахнуться, наступить мимо мерцающей тропы. За спиной сухо зашуршала чешуя, змеиный хвост обвил плечи, заставил сделать шаг назад, на твердь. «Нашел!» Не голос, не крик – ликующее шипение.

– Эй, ты как?

Чьи-то пальцы сжали плечо, встряхнули.

– Не знаю.

Яр плыл и плавился, словно мед, выставленный на солнце. Все вокруг было приторным, липким: воздух – как кисель, разговоры – как блюдечко с вареньем, приманившее десяток назойливых мух.

– Пойдем в тень.

Расплывающийся силуэт потянул за локоть, помог подняться. Яр попытался вырваться. Движение отдалось дикой болью в груди, как будто сердце ложкой вынимали.

– Ах, твайум-м-м-а-а-а!..

– Яр, все нормально? – Дрон обернулся на вскрик, насторожился.

Сил хватило на то, чтобы отмахнуться – не напрягайся, мол, еще живой.

– Кто ты? Зачем пришел?

– Меня Владимиром зовут, – а глаза, как у того змея – синие, холодные, злые. – Я тебя искал, Яр. Ты мой якорь.

– Что?

Жара и алкоголь заставили пошатнуться. Владимир подхватил, удерживая, не то попросил, не то приказал:

– Пойдем, в машине посидим. Поговорим. Там кондиционер. В прохладе говорить проще. У меня вот-вот мозги через уши вытекут.

– Пойдем, – согласился Яр.

Заворошились и тут же утихли опасения. Это хорошим мальчикам и девочкам в машины к незнакомцам садиться вредно. А ему-то что? Маньяк бы к фонтану не поперся, в детский сад ночью зайти проще; на органы тело с сердечно-сосудистым хворцом не годится; в рабство не увезут – не довезут.

Пока ждали зеленый свет на переходе, Яр рассмотрел змея-искусителя повнимательнее – пока мерцающая тропа глаза застить перестала. Крепко сбитый, не каланча, не коротышка, движется уверенно, плавно. Короткий ежик черных волос промок от пота, на лбу тоже капли, грозят залить синие глаза – слишком яркие, цепкие, колдовские какие-то глазищи. Если бы не сила во взгляде, Яр бы повесил на этого Владимира ярлык «остепенившийся бандит». Перевидал таких в казино, больше чем хотелось бы. Но змей и мерцающая тропа заставляли не торопиться с классификацией.

На парковке их ждал здоровенный черный автомобиль с номерами соседней области.

– Я из Хрустального Ключа, – буркнул Владимир. – Ночью подорвались, в три выехали. Гнали, чтоб успеть. Ты же вирму сказал: «У ворот в десять».

– Зачем ко мне во сны повадился?

– Садись в машину, – или показалось, или в голосе действительно появилась жалобная нотка. – Выйти в любую минуту сможешь. А я на вашей жаре в лужу сейчас расплавлюсь.

Сели – как в холодильник нырнули. Владимир затащил на заднее сиденье, на водительском и переднем пассажирском сидели двое. Здоровенный жлоб-водитель вполне себе вписывался в бандитскую версию. Барышня – нет. Не подруга – ни волнения, ни интереса к новому человеку, вежливое равнодушие наемного работника на скуластом личике. Не секретутка, хоть и в легком деловом костюмчике – не такие у богачей секретутки, нет у них сильных плеч и характерно деформированных пальцев. Крепкие ладони, никакого маникюра, готовность к удару… в зеркало изучает искоса, удерживая маску безразличия. Телохранительница? Яр сам себе кивнул и повернулся к Владимиру:

– Что ты там говорил про якорь?

– Я все объясню. Но на это уйдет некоторое время. Давай познакомимся?

Руки расстегивали барсетку, доставали документы, змей, притаившийся на обрыве, раздраженно шипел.

– Я уже говорил, что живу в Хрустальном Ключе. Насчет Ферганской учебки не врал, можешь в военном билете глянуть. Держу ЧОП, город у нас курортный, ребята мои в гостиницах и санаториях стоят, если беру контракты – грузы сопровождают. Все чисто, бухгалтерия в ажуре, – в синих глазах мелькнули и пропали смешинки. – Я не бандит.

– Верю, – Яр почти не соврал. – О себе рассказывать? Я тоже не бандит.

– Верю, – Владимир улыбался натянуто, словно разрывался между необходимостью быть вежливым и немедленно придушить. – Расскажи, что хочешь. Не хочешь – промолчи.

Яр решил расставить точки над «и», а то мало ли, вдруг его перепутали с кем? Дослушав про хворца, Владимир кивнул:

– Вирм сказал, что тебя кто-то на Кромку тянет. Он мне все время твердил – найди, а то будет поздно.

– Ну, вот, нашел. Дальше что?

Владимир наклонил голову, словно к кому-то прислушивался. Перед глазами поплыли облачные клочья. Змей на обрыве закружился вьюном, словно пытался сам себя поймать за хвост.

– Он может снять хворца.

Даже неинтересно стало. Захотелось выйти из машины, врезать еще сто грамм, вытравливая ложную надежду. Яр все-таки задержался, спросил:

– И что взамен? Квартиру подписать?

– На хрен мне твоя квартира? – пожал плечами Владимир. – Давай так договоримся… я хворца сниму, а ты на меня год поработаешь.

– У вас в Хрустальном Ключе нехватка сторожей в детских садах? – деланно удивился Яр. – Приходится из других городов завозить? Ай-ай-ай…

Водитель и телохранительница оказались вышколенными – не шевелились, как и не язвил за спиной никто.

– И здесь мы возвращаемся к якорю, – Владимир вздохнул, свел густые брови и вдруг предложил. – А поехали в гостиницу? Я тут одну знаю, останавливался, когда по делам приезжал. Ребят-девчат отправлю отдохнуть, а мы с тобой пообедаем, выпьем за наш праздник и обо всем спокойно поговорим. И ты остынешь, пока доедем, и я правильные слова подберу.

– Поехали, – неожиданно для себя согласился Яр. – Только обедаем в кабаке, не в номере.

– Как скажешь. Петя, езжай в «Авторитет».

Глава 2. Ярослав. За ВДВ!

Гостиницу «Авторитет» Яр знал, пару раз ездил с начальником, слушал, как высокие стороны договариваются об аренде места для игровых автоматов. Так и не сделали точку в «Авторитете», не из-за несговорчивости гостиничных хозяев, просто подходящего места не нашли. Не было там ни большого холла, в котором удобно ставить монетники, ни помещений рядом с банкетным залом. «Авторитет» рассыпался пригоршней старых одноэтажных зданий по большому участку-парку. В советские времена здесь располагалась городская больница с тесными корпусами, а до революции – бог весть. Яру никто не рассказывал, а сам он не интересовался. Уют и деликатность гостиницы оценил: можно было заехать в боковые ворота, оставить машину на парковке у домика-номера, при желании пройти по затененной можжевельником дорожке к сауне или пообедать в ресторанном зале. Или не выходить, и не сталкиваться с другими постояльцами, только вызывать персонал. В «Авторитете» частенько останавливались звезды эстрады и прочие заезжие знаменитости, прятавшиеся от навязчивого внимания, просто с улицы туда было не попасть, и это кое-что говорило об уровне знакомств Владимира.

Барышня с переднего сиденья позвонила в «Авторитет» не дожидаясь указаний, поговорила с каким-то Петром Семеновичем, передала ему привет от Никодима Афанасьевича – вот уж имя-отчество, ни быстро выговорить, ни забыть – заказала отдельный дом, два двухместных и два одноместных «люкса», а насчет сауны пообещала подумать.

Яр в номер не пошел, уселся на лавочке рядом с беленьким домиком – красивым, отреставрированным, сияющим свежевыкрашенной лепниной – жадно задышал, выгоняя хмель свежим воздухом. Здесь, в густой тени деревьев, жара почти не давила, вдохи давались без боли. Зато любопытство и сожаление зудели так, что по кустам на четвереньках ползать хотелось. Владимир сказал: «Он может снять». Он. Змей. В Центре предупреждали, что хворца отцепить нельзя. Но говорили о людях, змеев-целителей никто не упоминал. Что за тварь хитрая этот серебристый вирм? Яр пожалел, что после сегодняшнего сна не успел забежать в библиотеку. А надо ли жалеть? Скорей всего, там бы ничего путного не нашлось. Подсунули бы сказки о драконах.

– Надюха нам пожрать в беседку заказала, – сообщил Владимир, распахнувший дверь домика. – Без кондиционера, но в тени, не хочу в зале сидеть, мало ли кто будет уши греть. Согласен?

Яр кивнул, поднялся со скамьи, убеждаясь – не шатает, не ведет.

– Тогда пойдем.

Мощеная плиткой дорожка привела их к мостику через узкий канал. Декоративное мельничное колесо лениво вращалось, колыхало ровную гладь неглубокого фонтана, будоражило безмятежные лотосы. Уголок облагороженной природы навевал умиротворение – выкинуть бы из головы хворцов и якоря, просто посидеть, провожая взглядом плавающую черепашку.

Как только подумаешь, пожелаешь – тут же тебе поперек! Тропинку к беседке пятнили тени, несколько шагов – и ударившее в глаза солнце заставило сощуриться, а мир опять раздвоился. Змей повернул голову, посмотрел знакомым синим взглядом.

– Ты его сейчас видишь? – не оборачиваясь, спросил Владимир.

– Вижу.

Глупо было бы хитрить и переспрашивать, кого. Тайны – тайнами, но надо уже как-то договариваться.

– Ты крепкий якорь. У нас все получится.

– А что делать будем?

Они дошли до беседки со столом, накрытым хрусткой бордовой скатертью. Яр оценил вышитые тканевые салфетки и сияние бокалов, последовал примеру Владимира, опустился на плетеный стул.

– Будем работать. Вирм должен приходить сюда… не прямо сюда, – палец очертил круг над головой. – Здешние не заказывали. Он должен приходить туда, где его ждут, убивать, за кого заплатят, и возвращаться, откуда пришел.

– А за кого платят-то? – невольно понизил голос Яр.

– Не боись, не за человеков. Есть паразиты покруче твоего хворца. Не к людям цепляются, к месту. И годами на семьях жиреют, судьбы ломают, здоровье сосут. Кто-то, узнав о таком соседстве, все бросает и переезжает. А кто-то бежать не может или не хочет. Тогда меня ищут, просят, чтоб вирм поохотился.

– Ясно, – Яр закивал – понадеялся, что хоть с умным видом. – Тебя ищут, тебе платят. А я тут при чем?

– Поможешь выйти. И вернуться, после того, как заказ будет выполнен. Мне – сюда, домой. А вирму – на Кромку. У него там отнорок. Он там живет.

– Как я помогу?

– Я не знаю, как это делается, я не якорь, я вирм, – Владимир пожал плечами, достал из кармана джинсов связку ключей с брелком. – Вот ключ. Дальше сам разберешься. Потренируемся. Уверен, у тебя быстро получится. Жить захочешь – научишься. Хворца твоего снимать не я буду, а вирм.

Ключ? Ключи-то Владимир как раз в горсть сгреб, на бордовую скатерть лег брелок – монета с якорем. Продырявленная монета на короткой цепочке. Яр неуверенно протянул руку, тронул теплый металл, ощупал рельеф чеканки. Ничего волшебного не случилось, не появился змей. То есть, как там его?.. Вирм.

– Погоди! А откуда ты знаешь, что это ключ? Монета как монета.

– Другие якоря с ним работали. И ты сможешь.

– Другие? Были и другие? – подобрался Яр. – Так, может, мне того… поговорить с ними, спросить, что делать?

– Не о чем спрашивать. Каждый по-своему приспосабливается.

– Не о чем или некого? Что-то ты темнишь. Сколько у тебя было этих… якорей?

– Трое. Первую уже ни о чем не спросишь, тут ты угадал. Второго, наверное, можно отыскать… но от него будет мало толку. Я его уволил за служебное несоответствие. Третью беспокоить не хочу. Она со мной честно шесть лет проработала, сейчас замуж вышла, ребенка ждет. Ни к чему ей в эти дела возвращаться.

Рассказ прервало появление официантки с нагруженным подносом. На столе появились соусники, дымящаяся отварная картошка с укропом, запеченные грибы, свежий лаваш. Вторая девушка принесла салаты, бутерброды с икрой и запотевший графин водки.

– Мясо будет готово через пятнадцать минут.

– Спасибо, красивая, – Владимир сверкнул улыбкой, взялся за графин. – Ну, что? За наш праздник?

Первая стопка оказалась маленьким камешком, потянувшим за собой лавину.

Сначала они с Владимиром пили за праздник и предавались армейским воспоминаниям – не вести же серьезный разговор, когда официантка вот-вот подойдет. Потом пили и ели шашлык, пока горячий – что добру зря пропадать? Наевшись, пили и собачились – Яр хотел вызнать, как работает ключ, и за что был уволен якорь номер два, но вместо ответов слушал вариации: «Не знаю» и «Не твое дело». Потом собачиться надоело, и они зазвали за стол водителя Петю. С тонким расчетом – напоить, а с пьяным подраться, потому что Петя морпех. На третьей стопке Петя перестал именовать Владимира по имени-отчеству и назвал Вирмом. Яр перевернул стойку с бегониями, влез на альпийскую горку, внимательно оглядел окрестности – искал затаившуюся змеюку, но никого не нашел. Мотив скалолазания – Яр признался, кого высматривал – вызвал у Владимира-Вирма искренний смех.

– Он вирм, и я Вирм, – отсмеявшись, объяснил он. – Меня все так кличут, привыкай. Можешь его змеем звать, чтоб не путаться. Ему все равно, а меня уже по-другому не окрестишь, и я привык, и люди привыкли.

Кажется, это случилось после второго графина. Они собрались поехать в гости к Вирму. Выпустить змея в горах, чтобы он полетал, поймал себе кого-нибудь. Какого-то скальника. Договорились, чокнулись, выпили, разбудили спящего Петю – не получилось подраться с морпехом, какой-то он квелый – пошли искать машину, заблудились, сделали круг и снова вышли к фонтану с мельничным колесом. Вирм сказал, что это судьба, и с криком: «За ВДВ!» пополз по мелкому пруду на четвереньках, вороша лотосы и распугивая черепашек. Яр, недолго думая, присоединился – тем более что любезные официантки уже принесли большие банные полотенца.

Купание взбодрило. Вирм предложил никуда не торопиться – чего в ночь ехать-то? – а достойно завершить праздник. То есть, сходить по бабам. Проголосовали, постановили, что так тому и быть, пошли искать баб, но почему-то вернулись в беседку и снова выпили.

Как к Яру в руку попала та самая монета – непонятно. Вроде же Вирм ее обратно на ключи прицепил. И вдруг кругляш лежит на ладони, просит: «Погладь меня». Как отказать? Яр проследил лапу якоря, замирая от боязливого предвкушения – сейчас привычный мир раздвоится, змей закружится над черной бездной и клочковатой тропой.

Надо ли говорить, что вышло все не так, а совсем наоборот?

Вирм обмяк, ткнулся лицом в стол, а змей вынырнул ниоткуда, помял железным брюхом верхушки деревьев. Гостиничный парк усыпали листья и обломки веток, раздались испуганные крики. Яр бы и сам заорал, но в горле пересохло, а в глазах задвоилось: Вирм тут, рядом, руку протяни – коснешься, и Вирм на обрыве, пьяный, хохочущий, балансирующий на краю бездны. Где настоящий? Змей всего один и точно тут – вот, круг сделал, снижается… уж ни беседку ли он утюжить надумал?

Положение спасла телохранительница. Возникла как из-под земли, неожиданно, словно у змея уроки брала, встряхнула Яра за шиворот, потребовала:

– Возвращай Вирма, живо!

Яр не понял, человека или змея нужно возвращать, запаниковал, крикнул тому Вирму, который на обрыве: «Эй, дуй сюда!» Не дозвался, сунул монету телу на столе в ладонь, сжал, за руку дернул… и утер пот со лба – змеюка, почти протаранившая беседку, исчезла. Вирм шевельнулся, сел, обозрел масштаб разрушений, присвистнул. Вызванный змей сломал хвостом вековую березу, и персонал гостиницы перестал быть любезным.

Улаживание проблем возложили на телохранительницу Надежду Алексеевну. Вирм вручил ей золотую банковскую карту, сам сделал пару звонков – Никодиму Афанасьевичу и Самсону Елисеевичу – и предложил валить в машину:

– В тачке подождем, пока Надюха с директором перетрет. Неохота на глазах маячить.

Яр и Петя охотно согласились – в парке стало слишком людно. Возле упавшей березы – слава богу, никого не убила, только провода оборвала, и мельничное колесо в щепки разнесла – суетились мужики в зеленых жилетах, примеривались, как распиливать, поглядывали на виновников с нехорошим интересом. Хозяйственный Петя прихватил с собой пару бутылок минералки в стекле, включенный на полную мощность кондиционер взбодрил, и Яр попытался собрать разбегающиеся мысли. Он видел и заметил что-то важное, но это важное от него ускользало, пряталось под мешаниной впечатлений: бесшумно и неотвратимо надвигающаяся на беседку стальная туша, хруст, дрожь веток и тяжелое падение дерева.

«Завязывай пить, – приказал себе Яр. – А то забудешь все… надо на трезвую голову обдумать».

Мягко чавкнула передняя дверь. Телохранительница уселась на водительское сиденье, передала Вирму карту, проговорила с осуждением:

– Хорошо погуляли, Владимир Петрович.

– Наденька… – Вирм кинул карту в бардачок и икнул. – Ты меня распекаешь, как Крупская Ильича за проваленную явку.

– Так вы явку и провалили, Володенька, – хмыкнула та. – Думаю, вас сюда больше не пустят.

– Да и хрен с ними, – махнул рукой Вирм. – Поехали домой.

Телохранительница повернула ключ зажигания. Мотор заурчал, машина выехала за ворота гостиницы. Яр сначала вздернулся: как это, с бухты-барахты, никого не предупредив, в Хрустальный Ключ? И тут же обмяк, напомнив себе – в детский сад можно позвонить и отпроситься по болезни, паспорт и бумажник в кармане. Не на Северный Полюс едут. Пусть змей снимет хворца – дебош в парке почему-то убедил: сможет, снимет… а потом Яр сбежит, никакая привязь не удержит. Якорь он или не якорь, а от таких мутных дел – разгромов элитных гостиниц – надо держаться подальше.

Сон сморил на трассе, когда за окном автомобиля потянулись подсолнуховые поля. Лента золота слева, лента золота справа, посередине асфальтовая полоса с ограждениями и мелькающей разметкой… как тут не заснуть?

Пробуждение было отвратительным – Яра вернул в реальность жестокий сушняк. Очнулся там же, где отключился, на заднем сиденье автомобиля. Водитель Петя спал рядом, привалившись головой к другой дверце. Владимир храпел на переднем сиденье.

– Пить…

– Минералку под ногами ищи.

В голосе Надюхи – нет-нет, Надежды Алексеевны – которая вела машину, не было ни заботы, ни раздражения.

– Спасибо, – прохрипел Яр.

Он с трудом нашел пластиковую бутылку, свернул крышку и сделал три глотка. Живительная влага попала в организм, утолила нестерпимую жажду.

– Если надумаешь отлить, скажи, я остановлюсь.

– Спасибо, пока не надо, – второй ответ вышел более внятным, похожим на человеческую речь, не на воронье карканье.

Измученному алкоголем телу действительно ничего не хотелось. Даже хворец притих – то ли впал в летаргический сон, то ли жестоко отравился. Яр вдоволь напился, чувствуя, как минералка наполняет сведенный судорогой желудок, и уставился в темное окно. Где-то впереди, на горе, светились огни далекого города, а, может, поселка.

«Не на что любоваться. Вспоминай. Вспоминай то важное, что мелькнуло, процарапало до ссадины. Пока никто мешает, не лезет с разговорами. Вспоминай!»

Стекло приятно охладило висок и щеку. Яр закрыл глаза, начал разматывать клубок происшествий от первого упоминания заказов и крутых паразитов, до треска разваливающегося мельничного колеса. Он перебрал все сказанные слова, – которые сохранились в памяти – и, наконец, нащупал спрятанную в правде ложь. Вирму не требовалась помощь, чтобы выпустить змея. Тот и сам рвался на свободу, и вылетел в здешнее небо, когда пьяный человек ослабил контроль. Якорь был нужен, чтобы вернуться. Вернуться в беспомощное, потерявшее сознание тело. Выпустив змея, Вирм становился уязвим. Для того рядом и маячила бдительная Надюха – присмотреть, не позволить чужаку подобраться к отключившемуся хозяину. Так-то Вирм и сам себя защитит.

Додумался Яр вовремя. Вирм проснулся, напился минеральной воды – ему Надюха выдала прохладную, в стеклянной бутылке – и начал на все корки костерить августовские праздники, алкоголь и утреннее похмелье. Выговорившись, он обеспокоился:

– Наденька, ты хоть останавливалась? Отдыхала? Кофе пила, кушала? Давай, я тебя сменю?

– От вашего выхлопа фары туманит, Владимир Петрович, – непочтительно ответила телохранительница. – Сидите уже, пейте минералку. Сейчас въедем в Ессентуки, найдем какую-нибудь забегаловку, я себе еще кофе куплю, а вам ряженки.

– Ох, грехи мои тяжкие… – вздохнул Вирм. – Яр, ты как? А Петя там живой?

– Я – нормально. Петя спит.

– Пусть спит. Наденька, доберемся, возьми отгул на сутки.

– Позже. Когда все уладится.

Вот и гадай, что она имеет в виду – ненадежность нового якоря или разгром в «Авторитете»?

В городе Ессентуки, славном своими минеральными источниками, Яру не довелось ни выпить целебной воды, ни осмотреть достопримечательности. Рассвет они с Вирмом встретили на лавочке возле магазина, на обочине трассы. Наденька пила черный кофе, а им достались шесть пол-литровых тетрапаков ряженки и восемьсот грамм сахарного песка в целлофановой упаковке. Вирм откручивал крышечки с узких пластиковых горлышек и подставлял под пакет, а Яр старался насыпать сахар в ускользающее отверстие. Перед вторым кофе Наденька попросила продавца принести еще сахара и ряженки, ловко всыпала белую смерть в тетрапаки, взболтала и вручила им со словами:

– Пейте, страдальцы.

Вирм выхлебал ряженку, блаженно зажмурился. Пообещал Яру:

– Скоро дома будем. Спать ляжем, нормально выспимся, а Фатиме я записку оставлю, чтоб хаш* сварила. Встанем, покушаем и в горы прогуляемся. К вечеру будем как новенькие, вот увидишь.

– Это хорошо… – неуверенно отозвался Яр.

Он лихорадочно вспоминал, говорил ли Вирм что-нибудь о своей личной жизни. Кто такая Фатима? Жена? Любовница?

Молчать, теряясь в догадках, было глупо. Яр решился, задал вопрос и тут же получил ответ.

– Тете Фате уже семьдесят, она моя фрекен Бок. Домоправительница. Старушка бодра, как весенний ветерок, и упаси тебя бог что-то пошутить на тему любовниц. Она и так считает неприличным работать в доме мужчины. Видел бы ты, как она своих младших невесток блюдет, когда те ковры выбивают… пылесосы тетя Фатя не признает. Да и зачем ей, с невестками-то?

– А ты женат? – невпопад спросил Яр.

– Нет. Не срослось.

По тону и сведенным бровям стало ясно – глубже лучше не копать. А Яру и не нужны чужие секреты. Главное, что их не встретят руганью, не впихнут в руки кричащего младенца. Не придется соответчиком в скандале за гулянку выступать.

Хотя можно было сразу сообразить… Яр покосился на Наденьку. Ревнивая жена с младенцем вряд ли бы терпела рядом с мужем симпатичную телохранительницу.

____________

*Хаш – жидкое горячее блюдо, суп, получившее распространение по всему Кавказу и Закавказью.

Глава 3. Скель. Билет в Хрустальный Ключ

К встрече с внуком Марии Ивановны скель подготовился заранее. Отгладил белоснежную рубашку, сбрызнул старомодным одеколоном пальто, чтобы отбить запах нафталина, почистил шляпу. Лев Евгеньевич был грузным мужчиной, при ходьбе опирался на трость, излучал слегка удушающую благообразную вежливость, нервирующую торопливых собеседников. Внук Марии Ивановны вытерпел обращение «мой юный друг», вручил нудному деду письмо, получил коробку конфет и купюру, после чего сбежал от речи, щедро нашпигованной словами «голубушка» и «премного благодарен». Скель произведенному эффекту порадовался – превращение далось ему с трудом, жаль было бы потратить силы зря. Он спрятал письмо во внутренний карман осеннего пальто, медленно пошел по улице, претерпевая тычки от спешащих прохожих и осторожно переходя изобилующие автомобилями дороги. Темп жизни стремительно убыстрялся, скель едва успевал привыкать к достижениям техники, меняющимся названиям городов и стран, денежным реформам и рисункам на купюрах. Казалось, в воздухе витал какой-то вирус помешательства: граждане государств лихорадочно доламывали старое, относительно налаженное бытие, стремясь построить новое к круглой дате – стыку веков и тысячелетий. Звучало, тиражировалось, завораживало красивое слово «миллениум». Самозваные пророки обещали скорый конец света, люди торопились жить, любить, воровать и убивать, как будто смена цифр в календаре действительно что-то значила.

Суматоха, неразбериха и пышно расцветшее мздоимство давали скелю больший простор для маневра, чем регламентированное существование при Советском Союзе. Он перестал побаиваться бдительных участковых, не опасался ни доносов, ни слежки. Государство упразднило отделы охотников за нечистью, ходивших под погонами. Идейные одиночки не могли причинить скелю серьезного вреда. Он уже не стеснялся, привык к мелкому воровству чужой жизни среди белого дня, на глазах: отщипывал неделю, воспользовавшись транспортной давкой, мог надергать пару месяцев в праздничных очередях к кассам супермаркета. Никого не удивляла внезапная дурнота – списывали на духоту, нервное напряжение, скачок артериального давления. Колдунов и колдуний, способных понять истинную причину, уже, считай, не осталось. Красть жизнь по мелочам стало неопасно. Только делать это приходилось постоянно, ворованное было не накопить, не усвоить впрок. Месяц-другой – и мир начинал тускнеть, холодели, каменели руки и ноги. И вновь надо было выходить на охоту, высматривать подходящую жертву и воровать.

Пару сотен лет назад скель о таком нищенском существовании и подумать не мог. Прятался не потому, что боялся наказания или людского осуждения. Какое там! Каждый колдун или знахарка знали – хозяин камня может забрать у гор любой клад, указать старателям жилу золота или самоцветную россыпь. Плата была простой: отданные годы жизни. Добровольно подаренное десятилетие позволяло скелю проживать полвека, давало силы для волшбы – хоть большой, хоть малой. Он менял личины до десятка раз на дню, не боялся ни наговора, ни ножа, ни пули. Тело каменело, упреждая удары и нападения. Чужая волшба соскальзывала с живого камня. Скель придирчиво перебирал заказы, уходил из любых ловушек, распознавая человеческую ложь. Путешествовал, повидал и Азию, и Европу. И, чем дольше жил, тем больше поддавался беспросветной тоске. Колдовство исчезало, отступало под натиском техники. Оскудели леса и недра, измельчал народ. Перестали появляться боги и боженята, прежде захаживавшие к людям праздник через праздник. Мать-Сыра-Земля начала скрывать алтари и охранные знаки, словно не хотела давать ведунам и нежити ложных надежд.

Скель с тоской вспоминал былые времена, когда возле святилищ Древобора, алтарей Живы и Ручьицы виднелись выходы на Кромку. Тропу, с которой по неосторожности – или, наоборот, с должным умением – можно было шагнуть в другой мир. Стражи Чура возвращали домой тех, кто выбирался в межмирье вопреки судьбе или раньше срока. Охраняли проходы, не позволяя войти чужакам со злыми помыслами. Приветствовали тех, чей путь лежал в Чертоги Мары – за истинной смертью или новым предназначением. Кромка была единственной дорогой для тех, чья жизнь прерывалась волшбой, прожорливостью нежити или ее кознями. Сильные пополняли войска Ярого, сменяли отбывших свой срок стражей Чура. Слабые погибали в пути, заново рождались рабами в отнорках.

Скель повидал и хорошо помнил богов второго круга. Чура, бога-пограничника, сына Ярого и Живы – кряжистого мужика в пятнистой куртке с подпаленным овчинным воротником. Черепашку, выглядывавшую из глубокого кармана, втягивавшую голову под панцирь при громких звуках. Горевший до утра костер, дым, смешанный с запахом оружейной смазки. Самокрутки, табачные крошки, которые бог сплевывал в пыль, отмечая паузы в разговоре. Чур, ведавший границами, безжалостно карал лазутчиков и нарушителей, пытавшихся пробраться в чужие миры, и при этом был добр к безобидным невежам и охотно делился знаниями. Он рассказал скелю о его истинном предназначении – камень пробуждали для охраны источников живой воды. Пожал плечами на вопрос: «А где мой источник?». Сказал, что, может быть, иссяк, а может – еще не пробил дорогу из недр. Утешил: «Узнаешь его, когда услышишь, не беспокойся». Чур не давал обещание – «обязательно услышишь» – только об узнавании говорил как о неизбежности.

Осенью, в дни жатвы и сбора плодов, к людям частенько заглядывала Заржина, богиня урожая, сводная сестра Чура, дочь Живы и Хмеля. Она проверяла, хватает ли припасов на зиму, творила охранные знаки на амбарах и общинных погребах. Волосы цвета пшеницы, выбеленные ранней сединой, покрывал вышитый колосьями платок, в минуты нужды обращавшийся в скатерть-самобранку. Скеля однажды угостили яблоком, на месяц утолившим голод, и дозволили испить воды, снявшей вековую усталость. Заржина была не так уж безобидна – скель слышал рассказы о том, что подпояска-лоза, ронявшая на землю спелые виноградины, могла превратиться в смертоносную плеть, каравшую обидчиков.

По весне в лесах водили хороводы дочери Заржины и Хлябника, зеленовласые красавицы Живинка, Берегиня и Цветана. Тормошили скованную морозом землю, оставляли следы из пролесок и морозников. Иногда с ними в круг выходила Шмельница – черноокая, черноволосая, ослеплявшая ярко-оранжевым платьем, будившая шмелей и отправлявшая их собирать первый нектар.

Знавал скель и тех, кого не тревожили людские горести. Ясмень, бог пожара, являлся, чтобы вдоволь поплясать в огне горящих городов и сел. Сыновья Древобора, Лех и Овражень славились тем, что превращали рощи и сады в губительную чащобу. По трактам и тропам частенько бродила окривевшая Стежка-Дорожка, обозленная за свое увечье на все миры и Кромку. Стражи Чура действовали по-разному: одни гнали бормочущую старуху прочь, другие позволяли ей кроить и перешивать человеческие судьбы, не осмеливаясь перечить обезумевшей богине.

Кромка не исчезла, в этом скель был уверен – тропа между мирами не может пропасть навсегда. Захаживали гости, ох захаживали. Не те, что к добру, те, что к худу. Скель вспомнил деву-лихорадницу, тонкую, изломанную, ставшую идеалом красоты для тысячи мужчин и женщин. Снова пробрал озноб, как на показе коллекции модной одежды, куда его занесло случайным ветром пару десятков лет назад – выехал в столицу за фальшивыми документами. Зал аплодировал. Трясовица улыбалась, лобызала товарок по подиуму и модельера, алела щеками, предвкушая жатву предсмертных хрипов.

Почему ее не остановили стражи Чура? Прошмыгнула в лазейку? Вошла с чьего-то дозволения? Или нет уже стражей, просто нечисть позабыла пути в неприметный мирок, и сюда забредали только по случайности?

Много безответных вопросов. Скель подозревал, что перемены в окружающем его мире – отголоски событий куда более масштабных. Может быть, боги воюют между собой, меняя межмирье, и выплескивают гнев и боль через скрытые землей алтари. А, может быть, просто устали и уснули, оставив людей на произвол судьбы.

Размышления и воспоминания так захватили скеля, что он чуть не споткнулся о спящее в подъезде тело. Пьяный сосед, регулярно устраивающий дебоши и избивающий жену и дочь, не добрался до дверей квартиры. Прикорнул на ступеньках, перегораживая путь к лифту.

Со стороны могло показаться, что Лев Евгеньевич наклонился к соседу, пытаясь понять – жив тот или почил в бозе. Пальцы коснулись запястья пьяницы, словно нащупывая пульс, лоб прорезала морщина. На самом деле скель воспользовался удобным случаем и украл у соседа добрых полгода жизни. Ни дареные, ни краденые годы не имели вкуса и не заражали алкоголизмом или сумасшествием.

Лев Евгеньевич степенно разогнулся, переступил через руку соседа и прошествовал к лифту. Неожиданная удача приободрила – отступило желание спрятаться под каменной броней, застучало, разгоняя кровь, взбодрившееся сердце.

Дома скель старательно развесил одежду по плечикам – рубашка на выход в магазин сгодится – достал из кармана письмо и отнес на кухонный стол. Нож взрезал конверт с хрустальноводским и екатеринбургским штемпелями. Сложенный тетрадный листок едва не спланировал на пол – скель успел поймать его на лету. Край листка был неряшливо оборван. Короткие строки написаны пляшущим почерком – буквы расползались в разные стороны, меряясь неуместной длиной и шириной.

«Пишу вам по наущению моей родственницы, Ефросиньи Петровны Гладышевой, переехавшей в Хрустальный Ключ из уральского села в 1961 году вместе с супругом. Она посоветовала мне обратиться к вам, как к сведущему кладоискателю. Нам нужна срочная консультация по поводу одной находки. Об особенностях оплаты осведомлен, заранее согласен, готов потратить десятилетие. Прошу вас позвонить по телефону…»

Скель отвел взгляд, не вчитываясь в ряд цифр, и задумался, перебирая имена и даты. Гладышева. Нет, фамилия ни о чем не говорила. Ефросинья. Фрося. Покопавшись в памяти, скель вспомнил толстенную русую косу, зеленые глаза. Фрося! Красавица была, и любую тоску и боль ладонями снимала. Рассталась с даром, когда замуж пошла, тогда связь и оборвалась – с обычными людьми скель общался неохотно. О чем говорить? С придуманными праздниками поздравлять? Вот и Фрося почти сорок лет молчала, по пустякам не дергала. А теперь нашла – или поверила, что нашла – богатую захоронку, решилась позвать на помощь.

Соблазнительно. Заманчиво. Оплата должна вернуть скелю силы, лишить проблем со сменой облика – в последнее время он с трудом копировал две фотографии с документов, о том, чтобы уйти от слежки, превратившись в случайного прохожего, не было и речи. Предложение привлекало и отпугивало одновременно. Скель побаивался, что его заманивают в западню, и ему придется потратить последние крохи волшбы на то, чтобы вырваться. Позвонить? Поговорить с этим… как его? Скель прочел имя, которым подписался отправитель. Георгий.

Будет ли польза от звонка? Вероятнее всего – нет. Скель не поймет, ответили ему правду или соврали. Он не утратил умение распознавать людскую ложь, но для этого требовалось смотреть в глаза. Звонок выдаст его заинтересованность, в худшем случае подтвердит: тот, кого хотят заманить в ловушку, действительно существует.

Скель отодвинул письмо. Распахнул окно, впуская морозный осенний воздух. Он стоял перед выбором. Можно было продолжать бессмысленные прятки. Прозябать в человеческих городах, переезжать, меняя однотипные съемные квартиры, воровать кусочки жизни и документы, бояться разоблачения по отпечаткам пальцев. Он не удалялся от Уральских гор – верил, что его источник зазвучит там, где он впервые осознал себя. Когда-то, в годы революции, он вернулся в Екатеринбург, раздираемый гражданской войной. Против потока – рвался туда, откуда многие люди бежали. Он равнодушно следил за сменой человеческой власти, не тяготился «железным занавесом» – перейти границу, осыпавшись щебнем, не составляло особого труда. Беда была в том, что свобода европейских стран, манившая людей, не давала ему никаких привилегий, а могла и наложить дополнительные ограничения.

Советская власть сначала отрицала колдовство, затем, постепенно, начала подминать редких колдунов, ведуний и нежить, ставя на контроль. Несогласных и бунтовщиков уничтожали. Скелю удавалось скрываться от надзора особых отделов. Здешние правила игры он выучил назубок. Как выжить в свободной Европе или далеких Соединенных Штатах Америки – сложный вопрос. Скель не верил в правительство, не замечающее существование волшбы – даже коммунисты в итоге построили Астрально-Диагностические Центры и создали институты для обучения биоэнерготерапевтов. Какую плату мог бы взять с него свободный Запад, скель не знал и не хотел знать. Он боялся, что эмиграция отрежет ему путь в Уральские горы.

«Горы, в которые я перестал выходить, замирая камнем в квартире, проводя недели и месяцы в летаргическом сне».

Пара телефонных звонков в справочные службы дополнила изменчивую картину мира. Расстояния сократились. Какую-то сотню лет назад путешествие от Екатеринбурга до Кавказа не один месяц занимало, хоть верхом, хоть на перекладных. А сейчас три дня поездом бесцельной тратой времени считались. Как и авиарейс с пересадкой.

Скель заказал билет на самолет, который доставит его в Ставропольский край трехчасовым перелетом. Он решил, что Льву Евгеньевичу Бархатцеву не к лицу выбираться в Хрустальный Ключ на разведку. Если Фрося на старости лет поддалась искушению и доложила о его существовании спецслужбам, разумнее будет не светить династию Бархатцевых в списках авиапассажиров.

В Хрустальный Ключ, город-курорт, славящийся бронзовым орлом и нарзанной галереей, отправится неприметный худощавый мужичонка со скучным именем Василий и незапоминающейся фамилий Петров. Конечно, скель собирался взять с собой запасной комплект документов. Мало ли как дело обернется, вдруг и Лев Евгеньевич срочно понадобится. Кража жизни у пьяного соседа давала пару недель, позволяющих менять эти личины, не боясь осечки. Она же обострила слух – в квартире зазвучала негромкая перебранка гор, недовольных шахтами, пронизывающими недра, и заводами, выбрасывающими удушливый дым в атмосферу. Ропот укрепил скеля в мысли – «надо что-то менять». Сворачивать с накатанной колеи, пока это возможно.

Глава 4. Владимир. Прогулка на обрыв

– Я еще два пакета ряженки купила, Владимир Петрович. Хотите?

– Нет, спасибо, Надюша. Уже в ушах плещется.

Вирм откинулся на сиденье, ненадолго прикрыл глаза, в сотый, а, может, в двухсотый раз порадовался, что пошел наперекор общему мнению, и позвал девчонку на себя работать. Петя водитель хороший, и не было бы хозяйского приказа, к рюмке не потянулся. Но чутья на неприятности лишен, при виде змея, бывает, что и столбенеет… и хлопотать, беспокоясь о хозяине, не станет. Это Наденька и переодеться после купания в фонтане заставит – «куда вы, ироды, в машину мокрые лезете?» – и сахар в ряженку насыплет, когда руки дрожат, и за новым якорем проследит, чтоб не своевольничал.

– Бюветы уже открыты. Водичку пить будете?

– Можно, – согласился Вирм. – Остановись перед мостом. Сходим, причастимся.

Ему не хотелось пить, поход к источнику был поводом понять, примут ли Яра его город и его горы. Их владения.

Вирм приехал в Хрустальный Ключ случайно. Десяток лет назад метался по стране, пытаясь справиться с горем, пережить смерть Ирины, научиться жить без якоря. Он еще не подозревал, что найдется замена – сначала продажный Игорь, потом надежная Кристина – и решал проблему, как мог. Останавливался в недорогих гостиницах, ночью выпускал змея на свободу, не зная, сможет ли утром очнуться, или горничная вызовет «Скорую», наткнувшись на почти бездыханного постояльца. Они утюжили небо, крушили, ломали, рвали на части, выплескивая ярость. Змей возвращался к себе в отнорок, а Вирм сбегал, меняя поезда, автобусы, привокзальные гостиницы. Долго бы не пробегал, и не таких вычисляли и ловили, остановили бы… сам остановился, повезло.

Он влюбился в Хрустальный Ключ с первого взгляда на башню вокзальных часов. Закрепил чувство глотком воды из питьевого фонтанчика, и уверился, что нашел свой дом. Горы, зелень вперемешку с белизной далеких зданий, внушительные старые корпуса санаториев со шпилями, куполами и вычурными балконами, тенистые улочки – все было пропитано спокойствием, надежностью, незыблемостью вековых привычек. Хрустальный Ключ вытер из памяти промозглый, закованный в дремлющий камень Питер, унял боль от потери Ирины.

А змею понравились горы. Даже отнорок изменился: исчезли набережная, мост через канал, возле которого он поджидал Ирку из колледжа. Появился утоптанный обрыв, с которого шаг – и в пропасть. Вирм тогда порадовался, что новый дом пришелся по душе им обоим. Жить в разлуке с Хрустальным Ключом он бы не смог, жить в разладе со змеем – тоже.

Новый якорь Наденьке не понравился, да и самому Вирму по душе не пришелся – нахальный, настороженный, озлобленный, как битый бродячий пес. Вроде оно и неудивительно, не с чего пока доверять незнакомому человеку, но так и хочется ухватить за шкирку, натыкать носом в очевидный факт: никто кроме меня тебе не поможет. Прими реальность – пусть и выбивающуюся из обычных представлений – и начинай делать то, что от тебя требуют. Всего-то и надо: быть рядом, пока змей утюжит здешнее небо, и помочь вернуться.

Вирм ненавидел неведомо кем наложенные ограничения – на время вылета змея он терял контроль над телом, превращался в овощ, и приходил в себя только после окрика или прикосновения якоря. Была и альтернатива, зыбкая, то работающая, то неработающая – боль. За дни поисков Яра Наденька трижды прижигала плечо. Помогло. А могло и не помочь. Пока нашел Кристину, ухитрился в больницу загреметь, две недели пролежал в коме. Налетался в змеиной шкуре так, что думал, от высоты тошнить начнет. Обошлось.

Может, оно и правильно – границы должны быть. Неизвестно, что Вирм бы натворил, без рамок-то… на мировое господство, конечно, не замахнулся, но властью над любимым Хрустальным Ключом не ограничился.

– Как тебе? – спросил Вирм, спускаясь по ступенькам к бювету.

Он сюда заходил регулярно, привычно здоровался с продавщицами стаканов, клал на блюдечко купюру, отмахивался от сдачи. Нельзя сказать, чтобы здешний нарзан был так уж вкусен, или забота о здоровье гнала. Нет, все объяснялось просто – когда-то Вирм с сумкой через плечо накружился по улочкам, вышел к бежевому зданию с крышей-куполом и задумался: «Что это? Часовня? Креста вроде нет». Внутри оказались краны с минеральной водой, и, утолив жажду, он пообещал себе возвращаться – странный привкус ржавчины утихомирил бушующие обиду и гнев. Это надо было запомнить и пользоваться.

– Первый раз такое вижу, – Яр осматривался, прочитал надпись «источник минеральных вод» на фасаде, изучил вывеску-расписание, оглянулся на шум электрички на мосту.

– Я тоже раньше думал, что нарзан в бутылках растет, – заверил его Вирм. – Потом разобрался, даже слова «доломитный» и «сульфатный» выучил. Пойдем, я тебе все покажу.

Они купили разовые стаканчики, наполнили их из отполированных прикосновениями кранов, вышли под тень деревьев. Яр попробовал воду, поморщился.

– Пей. Полезно.

– Невкусно.

Вирм рассмеялся. Он радовался и в то же время немного негодовал. Появление Яра в его личном храме не вызвало ни неприязни, ни отторжения, а с Игорем, помнится, вместе войти не мог – корежило. Это хорошо. Плохо, что в любопытстве Яра нет симпатии. Настороженность, опаска.

«Да он же планирует, как будет отсюда бежать! – неожиданно сообразил Вирм. – Ищет взглядом железнодорожные пути, запоминает ориентиры. Ему не до нарзана и красот. Ничего, когда поймет, что ко мне привязан, по-настоящему осмотрится. А привяжу накрепко, чтоб даже мысли о побеге отшибло, и лишний шаг сделать боялся».

Он напомнил себе – в рукаве есть козырь – выкинул пустой стаканчик, приказал:

– Пошли в машину.

Пусть увидит его дом, его крепость. Не новостройку, настоящий особняк, с башенками, солидной оградой с каменными шарами, аккуратно подстриженными кипарисами, и старинными фасадными часами над главным балконом. Пусть поймет, с кем завязался, уяснит, наконец, что никому его однушка даром не сдалась.

Дома вышло, как желалось. Особняк вогнал Яра в оторопь. Глазел, приоткрыв рот, то на часы смотрел, то на Фатиму, встретившую их в дверях. Та рассматривала Яра украдкой, прячась за серым пуховым платком – знала, за кем уехали, тоже оценивала – от волнения частила так, что Вирм половины слов понять не мог. «Опять пил-гулял», «ждала хаш варила» и «куда гость селить?» разобрал, ответил:

– Гость к нам надолго, так что пусть сам комнату выбирает. Посмотрит дом, потом решит.

Яр поперек не полез, будто и вправду честно собирался год отработать, с Фатимой поздоровался вежливо, получил чистые, относительно подходящие по размеру вещи, и отправился в ванную в первой попавшейся комнате для гостей.

Вирм тоже пошел в душ – смыть с себя привязчивый запах мокрых лотосов. Прохладная вода утоляла усталость, бодрила, нашептывала: «Начни, начни…» Вирм скомкал мочалку, отправляя желание действовать в слив, вместе с мыльной пеной. Торопиться нельзя. Змея надо выпустить ночью. Плавали, знаем, три года назад, после Кристинкиного затянувшегося отпуска, пришлось городу новое колесо обозрения дарить. Оно, конечно, детишкам в радость, но накладно.

Искупавшись, Вирм включил телефон – пусть расскажет о принятых звонках и смс-ках – промотал длинный список, просмотрел сообщения. Ничего важного, ничего срочного… разве что Соньке перезвонить?..

Раздался тихий стук – в дальнюю дверь. Вирм пересек спальню, вышел в комнату, которую Кристина называла «малой гостиной», крикнул:

– Входи.

В дверь проскользнул один из Фатиных внуков. На шахматный столик легла тоненькая папка.

– Татьяна Васильевна передала.

Вирм кивнул, пролистал скудное содержимое. На фотографиях, в костюме и при галстуке, Яр выглядел солиднее, чем сейчас. Взгляд уверенный, держится с достоинством. Ни грамма злости.

– Та-а-а-к… Родился в одна тысяча девятьсот… отец, токарь-расточник, скончался от отравления алкогольным суррогатом, мать, швея-мотористка, от инсульта. Ближайшая родственница – тетя, старшая сестра матери, пенсионерка. Служил… работал… благодарности…

Биография у Яра была короткая и чистая. Хоть в банк работать бери. Такого орла – если без хворца – Семен бы в ЧОП с руками оторвал. Высокий, спортивный, внешность приятная, лицо открытое, располагающее. Поставь охранником в вестибюле элитного санатория, и истеричные дамочки почувствуют себя, как за каменной стеной. Успокоит нервы лучше нарзана.

На последнем листке убористым почерком Васильевны – секретарши Семена – было написано: «Продолжаем собирать дополнительную информацию».

Звонить, давать отбой Вирм не стал, пусть поищут, но сомневался, что на Яра что-то накопают. Не подпустили бы его к деньгам в казино, не повышали бы.

В дверь снова поскреблись. Фатима ворчливо сообщила, что разогрела хаш.

– Стынет, что, опять давай греть? Кушать иди! Гость звать?

– Сам позову, – выбирая в меню Сонькин номер, ответил Вирм. – Сейчас приду, теть Фать. Поговорить надо.

Сонька отозвалась сразу, как ждала. Не выдержала, первым делом спросила:

– Ну, как, удачно? Не ошибся? Привез якоря?

Сонькин интерес был объясним – ей с заказов хороший процент отваливался.

– Привез. Сегодня попробую размяться.

– Доктор мне всю душу вымотал, – голос посредницы приобрел знакомую вкрадчивость. – Что ему сказать? Обнадежить?

– Ничего пока не говори. Я еще не готов работать, – Вирм отогнал вьющуюся перед лицом мошку. – Будет сильно душу мотать, повтори совет клинику продать. Не понимаю, зачем за нее цепляться. Все равно репутация подмочена.

– Ой, да что той репутации будет от пары придушенных алкашей, – хихикнула Сонька. – Дело житейское.

Вирм усмехнулся – Сонькины замечания о заказчиках всегда сочились циничным ехидством.

– А еще ему Тимофей в красках расписал, как после твоих визитов энергетика здоровеет, и доктору прямо печет тебя заполучить.

– Сказал же – я пока не работаю.

– Не злись, – и, словно и не было разговора о делах. – Я по тебе соскучилась.

– Я тоже соскучился, – честно ответил Вирм. – Через пару дней, ладно? Если накладок не будет, то через пару дней.

– Договорились, – Сонька почмокала в трубку, подсластив гудки отбоя.

Вирм повертел телефон. Звонить Семену, не звонить? А, не горит. Неделями без него на фирме обходятся, и сейчас обойдутся.

Он прошелся по дому, разыскал Яра, затащил в Фатино царство – на большую просторную кухню – и заставил съесть тарелку наваристого хаша. Редьку и чеснок Яр отодвинул в сторону – и правильно, сердце не каменное – с удовольствием попробовал тушеные баклажаны, а после хаша спросил:

– Когда змея звать будем?

– Вечером.

– А до вечера что?

– Отдохнем. Потом в горы поднимемся. Я хочу, чтобы ты посмотрел на мой город. Сверху хорошо видно.

Яр нахмурился – похоже, слова «мой город» не понравились – и отказался от кофе, предложенного относительно любезной Фатимой.

– Что тебе сейчас не по вкусу? – Вирм не кофе имел в виду, и якорь его понял.

– Я поверил, – рука, потянувшаяся к кувшину с компотом, чуть дрожала. – Я поверил, что он его снимет. А вдруг ты – шарлатан? Морок наводишь. После такого проблеска надежды откат расплющит. Я пытаюсь себя окорачивать… и не получается. Желание жить ничем не заглушишь.

Даже стыдно стало – немного. Броня-то уже давно наросла, научился чужие беды не замечать. И, глядя на Яра, не сочувствовал – а ведь мужик молодой, умирать готовился – думал только о том, как ситуацию в свою пользу обратить. С одной стороны это правильно: сам не почешешься, никто о тебе не побеспокоится. А с другой… зачерствело сердце под змеиной шкурой.

– Я не шарлатан. И не мошенник.

– Змей уже снимал таких хворцов?

– Нет, – Вирм решил не врать. – Он не лекарь. Мы убиваем, исцелять – не наше дело. Но раз сказал – сможет. Я ему верю. Он не умеет обманывать, понимаешь? Он или соглашается что-то сделать, или сразу говорит: «Нет». И еще никому не предлагал свою помощь.

Яр поник – слова его не ободрили. А Вирм вдруг подумал: «И правда, это не утешение. Змей врать не умеет, но я-то… и ведь собираюсь. Собираюсь подстраховать себя подлостью».

Разговор больше не клеился. Разошлись по спальням, придавили подушки до обеда. Фатима захлопотала, попыталась покормить, но Вирм решительно отказался:

– Тяжело будет вверх шагать. Мы в кафе у канатки перекусим, если сильно припрет. Ты нам компота в бутылку налей. Неохота воду брать.

Наденька нарисовалась в дверях кухни, спросила взглядом: «С вами?»

– Отдыхай. Мы сами прогуляемся, перетрем о своем, пацанячьем. Как вам, девочкам, правильнее лапшу на уши вешать.

– Да вы и без советов отлично справляетесь, Владимир Петрович.

И эта никогда не упустит укусить, только мягче Соньки.

– Чужой опыт не помешает! – торжественно воздел палец Вирм. – Скажи Пете, пусть машину выгонит, до тропы нас добросит, чтоб лишний асфальт не топтать.

Распоряжение выполнили, но не без оговорок. Наденька поймала его возле машины, зашептала, хмурясь:

– Владимир Петрович, может, я вас сопровожу? Вы уже почти полгода без якоря, нормально не летали… а ну как змей засвоевольничает? А на тропе склоны крутые… я хоть на лавку усажу.

– Яр усадит, – отмахнулся Вирм.

– Да за ним самим присматривать надо! Его же хворец жрет! А вы его в гору тащите. Вдруг он от нагрузки скопытится?

– Надя, если что-то случится, ты нас обоих на спине не унесешь. И не сгущай краски. Как будто двух инвалидов на Эверест отпускаешь.

Замолчала, отступила. А ноздри трепещут – злится.

«За Яра все-таки беспокоится. Это хорошо. Притрутся».

За окном машины замелькали дома и деревья.

– Ты тут быстро сориентируешься, – пообещал Вирм Яру. – Центр крохотный, за полдня можно вдоль и поперек обойти. Парк побольше. Там есть разные пешеходные маршруты: и легкие, когда ползешь от лавочки к беседке, и тропы повышенной сложности – на вершины, по размытым дорожкам через обвалы. Мы с тобой сейчас по середнячку пройдем, назад по канатной дороге спустимся. Катался когда-нибудь в кабинке?

– Не-а.

– Я тебе прям завидую.

– Меня сейчас расплющит от счастья, – сообщил Яр. – Надо же, мне кто-то завидует!

«Не договоримся мы, – понял Вирм. – Надо будет на него Соньку напустить. Сонька с любым общий язык найдет, кровных врагов примирит».

– А это – вот, серый дом, видишь? – это наш офис, – надо сделать над собой усилие и говорить, говорить о чем-то отвлеченном… Пусть ищет второй смысл и огрызается, но отвечает. Сонька не сегодня появится.

– Я смотрю, ты себя походами на работу не утруждаешь. К нам в город сорвался без проблем, сегодня мимо проехал, и притормозить не велел.

– Я учредитель, – пожал плечами Вирм. – Раньше больше делами занимался, сейчас отошел. Семен, кореш мой, с которым фирму открывали, без меня справляется.

– Не боишься, что уволит?

Вирм поймал в зеркале осторожную улыбку Пети, усмехнулся, ответил:

– Не боюсь.

Не рассказывать же Яру то, что ни Надя, ни Петя не видели и не знают. Фирма с чего началась? С пьянки… ну что поделать, если у Вирма все или через баб, или через водку? Это сейчас привязал а тогда – Вирм едва осмотрелся в городе, снял частный дом с мангалом – они выпили по сто грамм в привокзальной забегаловке, разговорились, зацепившись, кто где служил. Взяли пару пузырей, двинули к Вирму. Перетерли армейские воспоминания, перекинулись на извечный вопрос «как дальше жить?» Вирм свои проблемы не выкладывал, про Ирину только вскользь рассказал, а змей и якорь так на языке горечью и осели. У Семена беды были попроще. Так же, как и Яр после армии, стоял на дверях, слушал претензии скучающих дамочек, улыбался за копейки.

– Дело свое хочу открыть. В городе одно охранное предприятие есть, но на все гостевые дома и магазины его не хватает. Я уже присмотрелся, знаю, к кому сунуться, на лапу дать, куда парней ставить.

– И в чем проблема?

– Денег нет.

Водка ли сыграла свою роль, или едва слышный далекий свист-шелест: «Шевелись»? Теперь не упомнишь. Вирм завел Семена в комнату, расстегнул спортивную сумку, переворошил пачки купюр – кровавое наследство стылого Питера.

– Деньги не проблема.

И ведь не убил Сеня, не обобрал пьяного чужака. Потянул вверх, на буксире, не позволил топить горе в бутылке, поначалу заставлял работать, чтоб отвлечься. И когда змея первый раз увидел, в штаны не наложил. Привел Вирма в себя хорошей зуботычиной и восхищенно выдохнул:

– С таким еропланом нам никакой ментовской крыши не надо. Сами кого хошь закрышуем.

И подмяли под себя городок – как раз Игорь нашелся, змею вылетать стало проще, да и объяснить задачу легче во сто крат. А тот заброшенный санаторий, где стрелки забивали, они потом выкупили. Что ж не купить, если не надо тратиться на снос, только мусор с участка вывезти?

– …не уволит, – повторил Вирм, улыбаясь воспоминаниям. – Сеня – мой друг. Петя, останови тут, не объезжай, мы по лестнице поднимемся. Можешь быть свободен. Часа через три жди звонка с нижней станции. Скажу, как пойдем, откуда забрать.

– Приятной прогулки, Владимир Петрович.

– Спасибо.

Каменные ступени крошились. Выцветший плакат: «Объект находится на реставрации» нервировал – маячил перед глазами не первый год.

«Деньги разворовали… а ты ноги ломай».

На дорожке раздражение улетучилось. Нагретые солнцем сосны источали хвойный аромат. Лето, душистое горное лето, благодать. Деревья трепал легкий ветерок – шуршал дубовыми листьями, срывал сухие сосновые иглы, ронял шишки. Шороху вторил далекий свист крыльев. Змей успокоился, не давил, не пытался навязать свою волю, спокойно ждал вечернего вылета.

«Без якоря – не жизнь».

Яр размеренно шагал рядом, с интересом читал таблички вдоль тропы, проговаривал вслух номера станций, высоту над уровнем моря, расстояние от исходной точки – галереи. Когда тропа свернулась крутым серпантином, замолчал, начал беречь дыхание. У очередной скамейки «Грибок» Вирм сообразил, что якорь пощады не запросит и сам первый не присядет. Тронул за локоть, предложил:

– Отдохнем.

Ополовинили бутылку с компотом, которую поочередно пригубливали, пока шли. Вирм завинтил пробку:

– Остальное на обрыве допьем. А оттуда уже до кафе рукой подать, там минералку купим.

– Долго еще идти?

– Столько же и еще чуть-чуть.

На подходе к обрыву стало ясно, что Яр держится на чистой гордости: покраснел, дышал с хрипами, но присаживаться отказывался наотрез. По короткой каменной лесенке едва не на четвереньках полз. Вирм уже заволновался, сократил дистанцию – подхватить, если упадет. Но упрямый якорь добрался-таки до промежуточной цели. Тропа пошла круто вверх, сосны, закрывавшие панораму, остались ниже.

Вирм сунул Яру мешавшую бутылку. Подошел почти к самому краю, игнорируя табличку: «Осторожно, обрыв!» Поднял руки, позволяя ветру пробраться под намокшую от пота футболку. Он приветствовал лесистый ковер, укрывавший горы, четкую линию горизонта, далекую шапку облаков.

– Красотища! – Яр немного ожил, завертел головой.

– Змею тоже нравится это место. Ему нравятся эти горы. И он создал такие же горы у себя. В отнорке.

Яр сделал пару глотков компота, признался:

– Думал – сдохну. А сейчас хорошо. Говоришь, кафе рядом?

– Вон оно. Шпиль видишь? – Вирм развернулся, показал пальцем.

– Ага. Недалеко. Давай чуть-чуть постоим тут, – Яр приставил ладонь ко лбу, заслоняя глаза от солнца. – Полюбуемся. А потом дойдем туда, сядем, и ты мне объяснишь, где именно змей живет и давно ли ты его… гм… знаешь.

– Нечего особо рассказывать, – признался Вирм. – Мне говорили, что он живет рядом с Кромкой. Кромка – это такая тропа между мирами. А у него где-то рядом гнездо. Отнорок. Может, это подпространство, а, может – параллельный мир. Я в этом не разбираюсь, я не ученый, академий не заканчивал. А связан я с ним уже, считай, тридцатник как. Мне пять лет было, когда я яйцо увидел. Оно на заброшенной стройке лежало.

– Круто, – Яр допил компот и тряхнул головой. – Я в детстве тоже по заброшенным стройкам лазил, но у нас там вирмовы яйца не валялись. Тебе, похоже, крепко повезло.

Глава 5. Владимир. Первый вылет

Ветер трепал тенты, капли испарины ползли по стеклу бутылок с минеральной водой, добираясь до деревянной столешницы. Вирм смотрел на мешанину камня и зелени, отмечал изменения – в новостройке прибавились три этажа, а на старом корпусе санатория разобрали крышу – и парил на волнах умиротворения. Он с первых дней удивлялся разнице – здешние львы, охранявшие магазины, орлы, прячущиеся в тени деревьев, барельефы домов, были безжизненны или не несли угрозы. Просто рай по сравнению с Питером. Поначалу он думал, что зло изгоняют горы и источники минеральных вод, потом, поездив по югу, решил, что жизнь в камне выжигает беспощадное летнее солнце. А может, дело в деревьях, растущих на каждой улице, пробирающихся корнями под фундаменты, с легкостью взламывающих асфальт и крошащих бетонные плиты – вытягивают из камня соки, не дают ожить.

– Я уже готов слушать продолжение, – сообщил Яр. – Где ты нашел яйцо? Здесь? – он огладил дрожащую от зноя панораму.

– Нет. Я сам… – Вирм запнулся на фразе: «Я сам из Питера».

Не из Питера, а из города-спутника. Сорок тысяч человек, женщин больше, чем мужчин, все, кто в силах штурмовать утреннюю электричку или автобус до станции метро, работали в северной столице. Памятники культуры – как без памятников? И обветшавший дворец, и парк, и отреставрированная крепость, к которой привозили туристов.

Вирм – тогда еще Вовочка – и достопримечательности существовали отдельно. Пацаны из пятиэтажек гоняли в футбол на пустыре, и он тоже носился по утоптанной траве в толпе малышни, то визжа от восторга, то вывесив язык от усталости. За пустырем, отгороженная бетонным забором, скалилась провалами окон законсервированная стройка. За пару лет до рождения Вовочки в городишке начали строить бытовой комбинат, и промахнулись с расчетами – топкий грунт просел, коробку перекосило. Детям к стройке подходить запрещали строго-настрого, да разве за шустрыми пацанами уследишь? А за Вовочкой в дни, когда закрывался детский садик, и не следил никто: бабушек-дедушек не было, мама-одиночка не могла отменить занятия в художественной школе, а соседка, которую просили присматривать… уставала она быстро от Вовочки и отправляла гулять на пустырь.

Наверное, маме хотелось девочку. Тонкую, акварельную, тихо сидящую за раскрасками, с почтением переворачивающую страницы альбомов с репродукциями Серова и Васнецова. Что Вовочка, дравшийся с соседскими мальчишками, что Вирм, отделывающийся переводами на банковскую карту – и то благодаря порыву Кристинки стать женой и невесткой – вымотали слишком много нервов и не смогли стать заботливой опорой в старости.

Он полез на стройку за футбольным мячом. Забросили туда мяч старшие пацаны, ударили сильно, перекинули через забор. А доставать послали подвернувшуюся под руку мелочь, верткую и щуплую – как раз пролезет в собачий подкоп под плитой забора. Вовочка сначала пачкаться в земле не хотел, но его взяли на «слабо». Стройка, заросшая кустарником, дохнула сыростью из подвального зева. В шорохи и размеренную капель вплетался тихий писк. Вовочка прислушался, зажмурился – от страха, не от любопытства – и вдруг понял, как будто ему картинку показали. Там, в сырости, возле стены, среди обломов кирпичей, лежало гладкое серебристое яйцо. И в нем ворочался, пытался оттолкнуть тесную скорлупу крохотный змееныш. Будь у гаденыша лапы, может, что и получилось бы. А так – бодался, пихался то лбом, то хвостом, и все одно без толку.

Страх исчез – змееныш был маленьким и неопасным. Вовочка сделал пару шагов и провалился в глубокую круглую яму из бетонных колец. Упал удачно – внизу кто-то ваты набросал. Только штаны порвал, зацепился за арматуру.

На его крики и рыдания явилась сторожиха – Вовочка и не подозревал, что стройку кто-то охраняет. Бабка была уродливой, одноглазой, со шрамом, перекосившим лицо в гримасе вечной злости. Она даже не разоралась. Вытащила Вовочку из ямы – руки у нее оказались длиннющие и загребущие. Зашила штаны, сводила в подвал, разрешила потрогать яйцо. Велела никому об этом не рассказывать, на стройку больше не приходить. Яйцо, мол, само без Вовочки вылупится и вирм потом его найдет.

Вовочка вернулся на пустырь, к пацанам, принес мяч, который подкатился ему под ноги, когда он вышел со стройки, и никому не рассказал ни о сторожихе, ни о яйце. Не поверили бы. Засмеяли.

Маленькая тайна не давала о себе забыть. Вовочке снились странные сны – два могучих крылатых змея парили над болотистой равниной, охраняя серебристое яйцо, заботливо уложенное в гнездо из камыша. Бабка-сторожиха что-то бормотала, пришивая клочья ткани к камышинам. Сны разнились: иногда на нее кричал дед в пятнистой куртке, иногда бабку брали под локти и уводили люди в форме. Как-то раз яйцо пытался разбить копытом огромный олень, золотой, похожий на ожившую скульптуру. Его отогнали взрослые змеи, оттеснили с дороги, выстланной ватой, сбросили в пропасть. Когда кого-нибудь били или обижали, Вовочка просыпался, вытирая слезы. Мама беспокоилась, спрашивала, почему он плачет, но про змеев толком не слушала, а впустую-то что рассказывать?

Самыми лучшими были сны, когда Вовочка прокрадывался к большой дороге, устраивался в кустах и рассматривал идущих мимо путешественников. Здесь не было ни одного автомобиля, зато животные разгуливали в изобилии. И вьючные быки, тащившие на спине связки узлов, и нагруженные верблюды, и даже слоны ярких в попонах, увенчанные резными башенками с погонщиком. Пробираться к дороге было страшновато – облачно-ватные клочья всегда парили над темной бездной, выстилались тропой, если сделать первый шаг. Вовочка успокаивал себя тем, что если упадет вниз – не разобьется, а проснется. Это же сон. Во сне никто не умирает.

Подросший Вовочка обшарил стройку от верхнего этажа до подвала, яйца не нашел и постарался выбросить странную историю из головы. Дорога, змеи и караваны снились все реже. В армии Владимир о крылатых тварях и яйце позабыл. А потом…

Вирм протер ладонью запотевшую бутылку, решил, что лишние откровения ни к чему:

– Я сам из Питера. Яйцо на стройке нашел. Змеев во сне стал видеть. И еще много всякой чертовщины снилось. Прошло, когда в армию забрали. Я о змее и не вспоминал. Вернулся, а он уже вымахал о-го-го… меня почуял и вылупился.

– Вылупился, а дальше? – с любопытством спросил Яр. – Он в своем подпространстве летал или сразу Питер громить принялся? Как ты понял, что тебе нужен якорь? Где первого якоря нашел?

Вопросов было слишком много. Вирм выбрал один и дал нейтральный ответ:

– С первым якорем я познакомился до того, как змей вылупился. Это была моя девушка. Ждала меня из армии, дождалась. Монету я ей в подарок привез.

– Что с ней случилось? – Яр прикрывал смущение твердостью голоса. – Я тебя не допрашиваю, пойми мой интерес правильно – меня же это напрямую касается.

– Нас расстреляли после выполнения заказа.

Вроде уже отболело, а говорить все равно трудно.

– Моя вина, моя ошибка. Я польстился на большие деньги, не подумал об опасности. Не подумал о последствиях. Змей сделал, что заказывали. Ни я, ни он не ожидали, что особняк начнет рушиться, хороня под собой людей. Пока мы справлялись с шоком, дверь в квартиру выбили. Ирина умерла на месте, я почему-то не умер. Оказалось, что меня трудно убить, когда я в трансе. Повышенная регенерация. Даже кровью не истек – утром смог замотаться в одеяло и уползти на чердак. Там две недели отлеживался. Змей сам к себе вернулся. А через месяц я его позвал, и мы отомстили. – Вирм не стал умалчивать о важной детали. – Я забрал у покойного заказчика и оплату, и проценты. И уехал из Питера. Со стартовым капиталом для новой жизни.

Яр долго молчал. Потом сказал, и правильно сказал, Вирм от него не ожидал даже…

– Сразу на язык попросилось: «Мне очень жаль». И чистой правды в этих словах нет – дело, похоже, давнее, и не знал я твою Ирину. И все-таки жаль, что у тебя так вышло. А отомстить смог – это хорошо. Зло выплеснул. Жить чуть-чуть легче.

Вирм кивнул – да, стало чуть легче – и, упреждая возможный вопрос, объяснил:

– С тех пор я ученый стал. На заказы без охраны не выезжаю. Надюха всегда рядом, Петя. И пару-тройку бойцов с фирмы беру. И заказчиков проверяю. Так что за безопасность не беспокойся.

– А я и не беспокоюсь, – пожал плечами Яр. – У меня по-прежнему хворец сердце грызет. Что мне какие-то заказчики?

– Завтра, – пообещал Вирм. – Если сегодня все пройдет нормально, то снимем завтра. Ну, что? Отдохнул? Спросил, что хотел?

– Да.

– Тогда пойдем к канатке.

Когда пошли, Вирм загадал: приедет желтый вагончик – все будет хорошо, приедет красный… Он часто делал такие ставки, умел забывать проигрыши, лелеял совпадения, сулящие удачу. Глупая привычка, со школы привязалась, и осталась, никак не искоренить.

Отдохнувший Яр вертел головой, рассматривал станцию, развевающийся флаг, подошел к перилам смотровой площадки, слушая указания, разыскал белую горную вершину среди далеких облаков. Пока изображали беспечных туристов, красный вагончик ушел, и Вирм потащил Яра к кассе – успеть на желтый.

Он поздоровался с пожилой кассиршей, кинул купюру на тарелочку – «за двоих, без сдачи» – и, нарушая правила, вытащил Яра на посадочную площадку, куда нельзя было выходить без сопровождающих.

– Смотри, вон, справа, будто арки в камне, видишь? Это Бурые скалы. Мы мимо них не проходили, на развилке влево взяли. А можно было вперед пройти. Как-нибудь потом прогуляемся. Там скальники живут, на которых змей охотится.

– Ты мне про них еще в кабаке говорил, – кивнул Яр. – Кто это такие?

– Твари не особо опасные, но ценные. Мало кто знает, что они здесь живут, иначе бы тут толпы с сетями сидели. Скальник на краба похож, только панцирь каменный. А так – один к одному, глаза на стеблях, тонкие лапы и клешни. Жрут они мало, лисицы на год хватает, прикол весь в том, что жрут хитро. Если клешней цапнет, что человек, что зверь, что птица цепенеют. Скальник жизнь вытягивает. От укуса окаменение расползается. Жертва уже никуда уйти не может – ноги или лапы каменные. А скальник пристраивается и потихоньку жизнь отщипывает. Когда доест, из жертвы офигенная скульптура получается. Мне один человек говорил, что древнегреческие скульпторы специальные загоны со скальниками держали. Выбирали натурщика, поили сонным зельем, усаживали или ставили в нужную позу, и голодных скальников в комнату запускали. Не знаю, правда ли это.

Яр поежился:

– Экая хрень… Я сказку помню, арабскую, кажется… там баба мужика от ног до живота в камень превратила, заперла и по ночам приходила издеваться.

– Если скальника от добычи оторвать, так и будет, – объяснил Вирм. – Жертва какое-то время проживет. Потом все одно помрет, но помучается. Сам понимаешь, кто отомстить хочет, и в таких тварях разбирается, за скальника бешеные деньги заплатит. Да и скульпторы, желающие прикупить, находятся.

– Продаешь?

– Нет, – усмехнулся Вирм. – Я не готов вносить такой вклад в искусство. А кто хочет мстить, пусть сам ловит. Дорогу не заступлю.

Желтый вагончик приближался, рос – будто огромный лимон в воздухе болтается, плывет над зеленью, неведомо почему на землю не падая. Все ближе, ближе… сейчас на площадку выйдут немногочисленные пассажиры – день будний, клонится к вечеру, отдыхающие разбежались по санаториям – и они с Яром отправятся на нижнюю станцию.

Телефон зазвонил, когда желтый вагончик подставил бок под ладонь Вирма.

– Да, Сеня, приветствую.

– Надя сказала, ты в парке гуляешь.

– Вниз едем. Скоро буду в городе. Что-то случилось?

– Нет. Спросить хотел. Вечером заехать?

– Сегодня не надо. Завтра.

– С меня не убудет и сегодня, и завтра приехать.

Вирм понимал – друг беспокоится, и, по идее, надо быть благодарным… но иногда «нет» значит именно «нет», и навязчивая забота превращается в надзор, из-под которого хочется вырваться, поступить назло.

– Я позвоню тебе завтра. Сам, – с нажимом, чтоб до Сени дошло. – Встретимся в городе, переговорим.

– Лады. Не хворай.

Вагончик тронулся. Яр высунулся в открытую форточку, рассматривая пещеры скальников.

– Слушай, а никого не беспокоит, что тут вроде как курорт, а человека каменный краб сожрать может?

– От одного укуса ничего не будет. Онемеет нога, захромаешь, но уйти сможешь. Надо часа три просидеть, чтоб скальник тебя второй раз укусил. Они стаей опасны. Если в кольцо взяли, тогда хана, да. А тут они в стаи не сбиваются, змей разогнал.

– А до змея как было?

– Не знаю. Я же тут не жил. Может, кто-то другой гонял. Я тебе уже говорил – мир не таков, как его большинство людей видит. Не скажу, что чудовища на каждом шагу встречаются… но иногда на такую дрянь наткнешься, что волосы дыбом встают.

Яр покосился на двух женщин и маленькую девочку, стоявших у другого окна.

– Люди пропускают мимо ушей все неприятное, – заверил его Вирм. – В самом худшем случае – если услышат, и попытаются осмыслить твои слова, сочтут психом. Это правильная защитная реакция. Жить в неведении проще и безопаснее.

– Но ведь у тебя есть заказчики?

– Мои заказчики не разговоры на канатной дороге подслушивают. Не с этого начинается.

Яр долго смотрел на лесное море – вагончик уже миновал опору и плыл над пихтами – повернулся и снова удивил Вирма правильными словами:

– Все меняется, и неизвестно к чему переменится. Когда мы с тобой мелкими были, про биоэнерготерапевтов никто и не слыхивал. А теперь центры кругом понатыканы, и в поликлиниках сидят, и с хворцом на инвалидность подать можно. И душегрызов снимают, и прочую дрянь. Раньше ведь такого не было.

– Не было, – согласился Вирм. – Шаг сделали. Вроде как продвинулись. Но, знаешь ли, они там, в центрах, по трое собираются, и делают то, что любая бабка-ведунья в деревне могла. До настоящих перемен еще далеко.

– Поживем – увидим, – пожал плечами Яр.

За разговором путешествие по воздуху закончилось. Они пошли вниз, к выходу в город – свернули с более широкой, но длинной дороги на короткую прямую тропку. Вирм заставлял себя сдерживать шаг, чтобы не загнать, не сбить с дыхания якоря. В далеких облаках невидимые крылья разрезали воздух, свист торопил, как раньше торопил писк мелкого змееныша. Но по тропе шел Вирм, не Вовочка. Он уже давно научился противостоять змеиной воле. Иначе бы наворотил дел.

К вечеру стало ясно – нетерпение, тревога зацепили всех. Змей ли был тому виной, или нервозность передавалась воздушно-капельным путем – непонятно. Но как началось с Пети, который ни с того, ни с сего погнал автомобиль, хоть и знал – Вирм любит в окошко поглазеть, так упрямой Фатимой и закончилось. Затеяла выпечку на ночь глядя, а когда Вирм спросил, собирается ли она домой, разворчалась, что тут все молодые и глупые, без присмотра никого оставить нельзя. Вроде и не наорешь, не прогонишь – кто рядом сидел, бульоном с ложки кормил, когда плохо было? А злость взяла, как при разговоре с Семеном. Захотелось сделать все наперекор, затолкать Яра в машину, самому сесть за руль, и уехать в горы, чтоб выпустить змея без публики. И снова пришлось сдержать порыв. Мало ли кто отследит выезд, воспользуется ситуацией?

– Пойдем, – Вирм вломился к Яру без стука, поднял из кресла. – Сядем на заднем дворе. На всякий случай. Там площадка, специально для змея. Может, захочет навестить.

Сумерки казались гуще из-за ярких фонарей. Небо, плотное, сизое, темнело с каждой минутой. Вирм уселся на плетеный стул, бросил ключи на столик, указал Яру на второй стул и на монету:

– Садись. И вытаскивай меня, если что-то пойдет не так.

Якорь, похоже, хотел спросить, как отличить «так» и «не так», но Вирма уже разорвало надвое. Так ясно, так четко, получалось только с Ириной: тело обмякло, но не полностью утратило чувствительность – лакированная столешница холодила щеку, под пальцами теплела монета с якорем. Вирм, уткнувшийся носом в стол, сейчас лежал тряпкой. Зато второй Вирм, шагнувший на тропу над бездной, смог, наконец, прикоснуться к змею, истосковавшемуся в одиночестве. Пальцы скользили по броне, гладили чешую, не ощущая ни порезов, ни боли – здесь не было места крови, она пятнала монету на столике.

– Хороший якорь.

Голос, искаженный шипением, наполняло довольство.

– Хороший, – согласился Вирм. – Мы оставим его себе.

Он поплыл в синеве змеиного взгляда, приник лбом ко лбу, погружаясь в чужие мысли. Погружаясь и растворяясь, теряя себя-человека, сливаясь со змеем.

– Летим!

Он заорал от восторга, оказавшись в небе над Хрустальным Ключом. Город сиял разноцветьем огней: фонари, гостиничные вывески, реклама, яркие гирлянды на колесе обозрения. Змей полыхнул хищным азартом, расправил крылья, собираясь атаковать медленно движущееся колесо. «Нельзя!» – вопль заставил подскочить Яра – тот завертел головой, пытаясь понять, откуда доносится голос.

Змей изменил курс, облетел колесо обозрения, словно совершая круг почета, и направился к горам. Вирм ошалел от легкой победы – обычно приходилось навязывать свою волю, бороться, пытаться перехватить управление чешуйчатым телом.

«Я принесу ему скальника», – размеренно взмахивая крыльями, сообщил змей.

«Только панцирь пробей».

«Ладно».

Опьянение полетом смешивалось с давно забытым чувством единения – сейчас они со змеем понимали друг друга с полуслова, совпадали в желаниях. Как в той, прерванной автоматной очередью жизни, когда они наперебой старались угодить Ирине, и змей соглашался работать, чтобы Вирм мог купить цветы, серебряную цепочку, заказать столик в кабаке, снять квартиру. Сейчас было похоже, но по-другому. Баловать Яра не собирались ни Вирм, ни змей, а вот скальника подарить, чтоб посмотрел и клешню пощупал – это можно.

Они стремительно спикировали вниз. Змей выдохнул, морозное облако осело на хвое пихт, затрещали мгновенно оледеневшие ветки, упал гнилой ствол. Двое скальников, нежившихся на нагретой каменной площадке, успели удрать. Третий, скованный льдом, сверлил обидчика ненавидящим взглядом. Удар хвоста проломил панцирь, заставил глаза-бусинки вылезти из орбит и повиснуть на жгутах. Змей зашевелился, сбросил тело скальника, повисшее на заостренном наконечнике хвоста, сообщил:

«Готово. Полетаем, потом заберем».

«Согласен».

Вирм летел над парком, одновременно ощущая слабые укусы перекиси – Яр и Надя суетились, останавливая кровь, текущую из порезов на руках. Не рассчитал, когда обнимал змеюку на обрыве.

За пару часов налетались от души, устроили переполох в спорткомплексе и обвал на закрытой для туристов тропе. Змей удерживался в воздухе, яростно работая крыльями, дробил скалы ударами хвоста, сбрасывая излишек скопившихся сил. Наконец, наигрался, вернулся к полудохлому скальнику, забрал добычу и полетел к дому.

Странно было видеть самого себя, валявшегося мордой в стол – единственного, кто не отреагировал на появление змея, и слышать глухой стук упавшего на асфальт скальника. Наденька подобралась, насторожилась. Оно и понятно, прежде змей просто так в дом ничего не приносил. Фатима, высунувшая нос в кухонное окно, неразборчиво запричитала. Хотелось верить, что не скальника жалела. Яр потянулся к монете и замер. Быстро учится отличать «так» от «не так». Змеиное зрение позволило хорошенько рассмотреть хворца. Гадость серая, раздувшаяся, на огромную вошь похожа. Как Яр еще жив? Ведь ворочается, грызет, изнутри ребра ломает.

«Я сейчас сниму?»

Это было предложение, Вирм расслышал вопросительный оттенок.

«Не сейчас. Завтра. Я устал».

Змей заколебался – почуял ложь. Не заспорил, просто вытянул шею, чуть дохнул на Яра. Тот удивленно потрогал захрустевшую от мороза футболку. Вирм тоже удивился.

«Я успокоил хворца. Чтобы он не дергался»

«Спасибо, и… тебе пора. Улетай. Встретимся завтра».

С плоской поверхности змей взлетал потешно – судорожно рассекал воздух крыльями, извивался, как червяк, отталкивался от асфальта хвостом. После некоторых усилий они поднялись в небо. Вирм повторил: «Пора». Яр забрал и сжал в кулаке монету. Взмах крыльями, и змей переместился между мирами. Огни города пропали, внизу промелькнула бездна, рассеченная мерцающей тропой. Еще рывок – и они в отнорке. Куда ни кинь взгляд – безжизненная лесистая долина. А вот и обрыв. Вирм упал на растрескавшуюся глину, крепко ударившись коленом. Змей вместо сочувствия хлопнул крыльями, прошипел: «Возвращайся завтра». Вирм не успел ответить – его, разорванного надвое, слепило воедино, будто комки глины превратились в статуэтку под руками скульптора.

Он открыл глаза в своем теле, сел, охнув от боли в разбитом колене. Яр убрал пальцы с его запястья, спросил:

– Получилось?

– Отлично получилось! – признал Вирм. – Гляди, змей тебе скальника принес, чтоб ты понял – я тебе голову не морочу. Прикольный гад, правда?

Яр стряхнул иней с футболки, азартно подтвердил:

– Прикольный. А он живой еще?

– Ну!

– А можно его… того… потыкать чем-нибудь, чтоб он клешнями пошевелил?

– Запросто, – Вирм тоже хотелось развлечься. – Сейчас швабру в кладовке возьмем.

Швабру они все-таки взяли. Из рук никто не вырвал, знали, кто в доме хозяин. Но воплей было, как на базаре, когда менты дань собирают. Наденька забыла про нейтралитет, накинулась на пару с Фатей единым фронтом:

– Владимир Петрович! Я бы еще поняла – осудила, но поняла – если бы вы скальника кому-то на заказ поймали.

– Шайтан такой, управы на тибя нет!

– А вы что творите? Принесли опасную магическую тварь, чтоб шваброй в нее потыкать?

– Бензин неси давай, жечь нада! Куда пошел, бензин неси!

– Владимир Петрович, честное слово, это неадекватное поведение. Я сейчас Семену Алексеевичу позвоню!

– Звони, – согласился Вирм, расправляя безвольную клешню. – Только скажи, чтоб швабру с собой вез, у нас в кладовке больше нету.

– Уголь для камин и бензин! Вода набрала уже!

Фатима была права – скальников уничтожали переменой температур. Если находили в горах объевшуюся и оцепеневшую, или прихваченную морозом каменную тушу, раскладывали вокруг нее костер, поджигали, а потом лили на панцирь воду. Тварюка трескалась, и приходил ей конец через острые колья. Все правильно. Но сейчас зачем торопиться? Змей скальника хорошо приложил, через пару часов сам загнется.

Они с Яром натешились вволю: фотографировались на фоне внушительного каменного краба, размером с тракторную шину, перевернули на спину, рассмотрели и истыкали шваброй относительно мягкое, укрытое пластинами брюхо. Перед тем как сдохнуть, скальник засучил клешнями, пытаясь ухватить живое тепло, и они предусмотрительно отошли в сторону, оставив на растерзание деревяшки.

После, накрыв дохлого скальника брезентом, пили чай и ели горячие осетинские пироги – Фатя ругаться-то ругалась, а вкусноты напекла. Только перца переложила. Наверное, от нервов.

– Владимир Петрович! Надо руку перебинтовать.

Наденька потащила его в ванную, открыла аптечку, сняла грязный бинт. По морщинке на лбу Вирм понял – все еще сердится. Или волнуется.

– Надя, ты чего? Скальник-то при издыхании был. Ничего опасного.

– Вы какой-то сам не свой, Владимир Петрович. И это… – Надя коснулась иссеченной порезами ладони. – Лежали, а кровь ни с того, ни с сего закапала. Такого раньше не было.

– Было, – заверил ее Вирм и потер разбитое колено – тоже бы надо перекисью промыть. – Это нормально все, это я змея на обрыве погладил.

– Не было такого! – заупрямилась Надя. – Я при вас три года уже, и никогда у вас ни царапины, ни порезы не появлялись, если вы без сознания лежите. Как этот Яр рядом сел, так все накось и пошло.

– Глупости. Он правильный якорь. Я давно так хорошо не летал. А это… – Вирм натряс перекиси на ладонь. – Я, когда при Ирине летал, со змеем договаривался с полуслова. И шишки-царапины каждый раз зарабатывал – видно, плата такая. Как-то мы с ним на прощанье заигрались, и он мне плечо прокусил. Кровищи было!.. Ирка завизжала, змей с перепуга в канал нырнул – не в настоящий, в фальшивку в своем мире – а мне потом в травмпункте пришлось лапшу врачу вешать, что со служебной собакой сцепился. А зажило быстро, за три дня. От этого к утру следов не останется.

Надя недоверчиво покачала головой.

– Зачем я тебе врать буду? – Вирм даже обиделся. – Мне поначалу и змеиных шишек перепадало. Он тогда только на крыло становился, мотало, как пьяного. И мы с размаху в пятиэтажку врезались. Два балкона обвалили, хорошо, ночью дело было, никто воздухом не дышал, белье не вешал. Ему ничего – он же бронированный, а у меня полморды в бифштекс и нижняя челюсть сломана. За неделю до днюхи Иркиной мамаши. Так меня с фингалом с порога и выгнали. Хоть я был в костюме и при цветах.

– Вы… вы никогда…

– Что? – не понял Вирм.

– Вы никогда о прошлом так спокойно не вспоминали, – Надя не выговорила, прошептала.

– Отпускает. И знаешь, это тоже из-за Яра. Похоже, часть горя не моя была, а змеиная. Ни Игорь, ни Кристина его успокоить не могли, а сейчас полегчало.

– Понятно.

– Надя, – Вирм дотянулся, плотно прикрыл дверь ванной комнаты. – Яр тут не останется. Если хворца сниму – сбежит. Надо его удержать. Ты мне поможешь?

– Помогу, – без раздумий, мгновенно. – Сделаю все, что скажете.

Глава 6. Скель. Эхо хрустального звона

Из аэропорта в маленький городок с бронзовым орлом и нарзанными ваннами скель добрался электричкой. Смотрел на мелькающие за окном склоны и вершины, прислушивался к ощущениям, улыбаясь от радости. Горы, волею богов лишенные золота и самоцветных россыпей, пронизывала Кромка. Он мимолетно укорил себя: сюда надо было путешествовать в прошлом веке, а не в Альпы. И тут же отогнал сожаление. Пути между мирами изменчивы, сегодня есть, завтра нет. Может быть, сто лет назад тут и глянуть было не на что, кроме скудных человеческих кладов.

Скель оставил сумку в камере хранения на автовокзале. Побрел, куда глаза глядят, проникаясь уютом провинциального городка. Осень заставила деревья растерять листья, оставила редкие клочья золота на обнаженных ветвях. Белели бережно сохраненные колоннады, пламенели ухоженные цветочные клумбы – поздние астры и георгины. И – вот так сюрприз! – взгляд притянула пересекающая аллею бесцветная липкая полоса. След хорошо откормленного хандреца. Редкие прохожие вступали в ловушку, не замечая подвоха, разве что иногда удивлялись – «а что это под подошвой чавкнуло»? Чавкнуло и чавкнуло, люди шли себе дальше, не понимая, отчего настроение испортилось. А от следа волочилась тонкая, незаметная человеческому глазу нить. И тянула, тянула хорошее настроение к темнеющему от эмоций пятну, пока хандрец не выбирался и нити не подъедал. Скель остановился, всмотрелся в клумбу. Невидимая людям тварь грела на солнце затвердевший от ворованной радости панцирь. Можно было шагнуть на траву, прикончить паразита одним ударом, но скель решил не вмешиваться в чужой уклад. За хандрецами и хворцами специалисты из Астрально-Диагностического Центра должны следить. Специально они им жировать позволяют или просто ленятся рейды проводить? Судя по сетованиям камня – ленятся. Голос гор скель услышал сразу: обрадовались, начали наперебой жаловаться на отсутствие заградительных знаков, позволяющее иномирцам захаживать сюда, как к себе домой. Кто тут летал и ходил, для него пока оставалось загадкой – слишком мягок и певуч говор южного камня, с отвычки не разберешь. Не о хворцах с хандрецами речь, их горы не замечают. Тот, кто им беспокойство доставляет, людям обычно не по силам. Звать нужно богов или боженят. Горы вздохнули, спросили: «Вмешаешься? Исправишь?» Скель отмолчался. Рано раздавать обещания.

Кромка и свободно расхаживающие иномирцы меняли расстановку сил. Зазывавший его человек хотел достать клад. Здесь, на Кавказе, земля была богата на ничейные сокровища, об этом скель слышал от знакомых кладовиков. Немало захоронено в древних могильниках, припрятано в годы войн и при раскулачивании. Иногда золото искали и не могли найти, а иногда находили и не могли забрать. Жизнями платили за попытки. А здешний клад мог мимо рук проскальзывать, потому что на Кромке или за Кромкой захоронили. Тамошних стражей еще поди обойди.

Скель прогулялся по сосновой аллее, с удовольствием вдыхая горьковатый аромат хвои. Воздух – чистый, свежий, как и обещано в рекламных проспектах курорта – кружил голову. Ветер примешивал к знакомым земным запахам быстро тающие нотки других миров. Скель вздохнул, повел плечами, прогоняя мурашки, отозвавшиеся далеким шорохом каменной крошки. Заповедный Кавказ, не изрытый шахтами, не знавший нашествия техники, сохранил и приумножил волшбу, и это вызывало страх. Скель не мог решиться, позвонить заказчику. Боялся, что не справится с заданием, и неудача заставит его признать: жизнь закончилась. Впереди – забытье, окаменение, распад глыбы на горсти щебня. Скель давно не творил настоящей волшбы. И лет двадцать не командовал камнем. Выполнят ли эти горы приказ? Или огрызнутся обвалом, поставив свою прихоть выше его воли?

Ноздри пощекотала пряная нотка – пришлая, слишком южная для ноябрьского дня. Скель чихнул и скрипуче рассмеялся. Впереди замаячили яркие призывные пятна, тенты летнего кафе. Столики пустовали – меню было безалкогольным, желающих пить чай на осеннем ветру не нашлось. Скель ни жары, ни холода не боялся, а отсутствие лишних ушей счел добрым знаком. Получив от официантки чайник и чашку, он достал сотовый телефон и набрал врезавшийся в память номер. Человек по имени Георгий отозвался сразу. Заговорил о кладе, за который готов отдать десятилетие, чтобы доживать оставшиеся годы богатым. Просил о встрече с глазу на глаз, обещал оплатить билеты.

– У меня есть карты. Дневники очевидцев. Я знаю, что там лежит золото, но не могу его достать.

– Напомните, кто вам посоветовал меня найти? Кто дал мой адрес?

– Баба Фрося, – человек поправился. – Ефросинья Петровна Гладышева, моя дальняя родственница, директор краеведческого музея. Она, как и я, с Урала сюда переехала. Только я не очень давно, а она много лет назад. Это она упоминания о кладах собирала. Карту составила, я прошлым летом в горы ходил, но только пустой тайник нашел. А недавно в музей принесли тетради, в которых интересные дополнения записаны. Я попытался к месту пройти, и не смог – тропа обвалена, из трещин лютым холодом тянет. А пещеру видно, рукой подать. Баба Фрося сказала, что ход заговоренный, надо скеля искать, скель любой клад добыть может. И адрес ваш дала.