Холодною зимой метель нас закружила. 6-й заключитальный том цикла «Безжизненно стучат не любящих два сердца»

© Ольга Токарева, 2025

ISBN 978-5-0068-5527-4 (т. 6)

ISBN 978-5-0068-5528-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Начало зловещих планов колдуна

Пламя, объявшее роскошные комнаты дворца, ревело, переходя во вселяющий ужас хохот, словно алчный зверь, пожирающий всё на своем пути. С трепещущей жестокостью оно слизывало тончайшую вуаль с окон, а атласные обои, некогда украшавшие стены, исчезали в огненном жару, словно по мановению злой волшебной палочки. Краска на старинных портретах вспучивалась, и лики предков, сгорая, таяли в адском пламени. Лишь на мебели пламя задерживалось чуть дольше, словно дразня свою жертву. Податливое дерево было так сладко на вкус и разгоралось с таким удовольствием, как будто было соучастником огненной стихии, поглотившей дворец Лисанского ханства.

Пляшущий жар сомкнул свое огненное кольцо вокруг государя и его семьи. Уже больше часа свирепствовало это пекло, пожирая всё на своём пути, но так и не сумело коснуться шести неподвижных тел. Огонь, словно одержимый прикидывался преданным псом, стелясь по полу и крадучись, пытался просочиться огненной лапой сквозь незримую преграду. То, обезумев от бессилия, он бросался на невидимую стену, словно стервятник на добычу. Но чем яростнее бушевала огненная стихия, тем крепче и неприступнее становился защитный купол, ограждавший королевскую семью. Единственной победой пламени стало его отражение, пляшущее в остекленевших глазах Мурахала Сах Парсаши.

Не сумел правитель уберечь ни себя, ни родных, ни королевство от предательского удара соседней державы. Слишком мягким и доверчивым было сердце Мурахала. Не разглядел он, как брат родной, словно змея, пропитывается ядом злобы и зависти. Предал… Отворил врата врагам. Мечтал занять трон. Но враг оказался хитрее. Под корень вырезали весь славный род Сах Парсаши. Опьяненный властью и безнаказанностью, враг свирепствует, огнем и мечом проходя по землям, обращает в рабство народ Лисанского ханства.

***

Турман Сах Изоргашир натянул удила, останавливая своего черногривого красавца. Верный конь душарской породы, тряхнув головой, недовольно фыркнул, но повиновался. Переступая копытами, он развернулся в сторону зловещего пожарища. Инстинктивно попятившись от жара, конь замер, ожидая, пока хозяин утолит свой взгляд созерцанием содеянного. Чернота глаз вороного в эти мгновения казалась бездонной пропастью, в которой бушевало адское пламя.

Усмиряя встревоженного коня, Турман похлопал его по шее, не отрывая взгляда от дворца, охваченного неистовым пламенем. Удовлетворенно поглаживая свою черную, словно вороново крыло, бороду, он неторопливо спросил: – Хариб… ты уверен, что династия Сах Парсаши искоренена до последнего отпрыска?

– Да, мой повелитель, – прошептал колдун и по совместительству преданный слуга, склонив голову. Хариб, правая рука короля в делах захвата соседних земель, был подобен червю, незаметно проникающему в чужие королевства. Словно хищник, он выжидал, наблюдая за жертвой, а затем, подобно стервятнику, обрушивался на нее, не оставляя ни единого шанса на спасение. – Последнюю дочь султана не нашли, – продолжил он, – но огненное заклинание, начертанное кровью династии Парсаши, отыщет принцессу и завершит начатое. Никто не выживет в этом адском пламени.

Повернув коней, всадники неспешно тронулись с места, не обращая внимания, как за их спинами с грохотом рушится правое крыло дворца, погребая под собой былое величие.

***

Огонь, словно голодный зверь, с жадностью терзал толстую преграду, лизал языками пламени детские покои, где в заточении ужаса находилась восьмимесячная Ралина. Отчаянный плач ребенка тонул в реве пожара, но никто не спешил на помощь. Маленькая девочка, будто чувствуя неминуемую гибель, продолжала настойчивым визгом звать мать. Пятого ребенка короля северных земель, принцессу Лисанского ханства, сковал первобытный страх. Багровые языки пламени уже опоясали все в детской, наконец, они нашли лазейку и зловеще приближались к левой, белоснежной, пухленькой ручке принцессы.

Ралина взвизгнула, пронзенная болью, и инстинктивно прижала руку к груди. Впервые в жизни из ее уст вырвалось отчаянное: «Мам! Мама!» Но в ответ – тишина. Не дождавшись, когда в комнату ворвется любящая мать, принцесса, заливаясь слезами, опустилась на колени, ища опору в мягком ворсе ковра. Боль в руке пульсировала, отзываясь в каждой клеточке тела, но в этой маленькой воительнице уже просыпался стальной характер. С трудом, словно неуклюжий птенец, она попыталась подняться, но, не найдя точки опоры, вновь рухнула на пол.

Огонь, словно упиваясь своим триумфом, с хищным ликованием набросился на последний, не тронутый пламенем островок в комнате. Взметнувшись багровым змеевидным телом, он яростно ударил в невидимую преграду. Камень на кулоне девочки пылал в унисон с бушующей вокруг огненной стихией, но былой мощи в медальоне почти не осталось. Магия, заключенная в амулете, угасала с каждой секундой, и пламя, почуяв слабость, с еще большим остервенением рвануло к ребенку.

Малышка взвизгнула, захлебываясь слезами, неуверенно поднялась на дрожащие ножки. Вскрикнув от острой боли, пронзившей щеку огненным поцелуем, она в отчаянии позвала: «Мама!» – словно это был последний звук, способный вырваться из ее перепуганного сердца.

Но и на этот отчаянный зов Ралины никто не отозвался, а огонь, сломив сопротивление, с ликующим злорадством впился в одежду принцессы. Пламя, подобно голодному зверю, жадно терзало тонкую ткань, оставляя на нежной коже девочки багровые волдыри и жгучие ожоги. Ему оставалось лишь упиться предсмертным криком, насладиться муками жертвы, и тогда его гнусная миссия будет завершена. Насытившись огненной стихией, что бушевала вокруг, оно сможет уснуть в ожидании следующего приказа своего темного властелина.

***

Гара возвращалась с задания, но поручение владыки так и оставалось невыполненным. Единственный наследник престола Тисхлана, Рон Нардинг Диарнах, как будто растворился в воздухе, не оставив и следа…

Увидев пляшущее в ночи пламя, гончая замерла. Чуткие уши уловили еле слышный треск, а нос, вздернутый к звездному небу, поймал горький запах гари. И тут же, обнажив клыки, она оскалилась. В огненном реве, в какофонии треска и жара, псина без труда различила пропитанный болью детский крик.

Демонические псы не ведали страха перед огненной стихией. Они были порождены пламенем и тьмой, и умели лишь одно – убивать.

С рыком, сотрясающим самое нутро, Гара ринулась в пляшущую геенну огненную, вихрем пронеслась над рушащимся куполом и возникла в комнате, где буйствовало пламя. Из клубящегося ада огня, словно демон из преисподней, она явила свою чудовищную морду. В очах ее пылал неземной огонь, а шерсть, опаленная жадными языками пламени, казалось, лишь закаляла ее, придавая сил.

Гончая, оскалив клыки в хищной усмешке, зарычала, увидев, что смертоносное заклятье колдуна почти завершило свою грязную работу и, будто бы играясь, довершает начатое. Прыжок – и острые когти Гары вспороли небольшой, еще живой сгусток магмы, пронизанный тёмными синими нитями заклинания. С упоением хищника она разорвала его на дымящиеся ошмётки, и, тут же поглотила их, утоляя первобытный голод.

Предсмертный хрип ребёнка, словно оборванная струна, дрогнул в раскалённом воздухе, притянув внимание Гары. Другой, всепожирающий огонь, с жадностью лизал тело малышки, намереваясь дописать кровавую картину. В ушах гончей всё еще звенел отчаянный плач и голос девочки, мучительно похожий на плач её собственных детей – безвозвратно потерянных. Кто-то, с леденящей душу жестокостью, оборвал их короткие жизни. И Гара поклялась: найдёт чудовище, что посмело поднять руку на её щенков, и разорвёт на куски. А может, поволочет прямо в пылающую глотку вулкана, и, швырнув в лаву, будет наслаждаться его предсмертной агонией.

С треском обрушилась потолочная балка, фонтаном искр осыпая обугленные стены, словно приветствуя посланницу ада. Пламя, взревев в исступлении, с новой, неутолимой яростью продолжило терзать всё вокруг.

Издав утробный рык, гончая лениво повернула голову, бросив равнодушный взгляд на бушующее пламя. Огонь плясал вокруг, но Гара знала – ни один язычок не причинит ей вреда. Ступив в огненный хоровод, словно в утреннюю росу, она подошла к ребенку. Осторожно склонив голову, гончая нежно взяла малышку в пасть и, одним мощным прыжком взметнувшись ввысь, исчезла в зияющем портале, окутанном непроглядной тьмой.

Демоническая гончая вырвалась из портала в своё логово, где воздух еще хранил призрачный, манящий запах её щенков. Бережно опустив обмякшее тело в каменную колыбель, Гара несколько долгих минут изучала его – изъеденное огнем, покрытое багровыми волдырями. Человеческий детеныш… Что с ним делать? Не зная ответа, гончая робко ткнула его носом. Не увидев отклика, отпрянула, жалобно скуля. Неужели и в этот раз она опоздала?

Гара вновь приблизилась, настойчивее подталкивая тельце и тут же уловила дыхание смерти. Её жесткая шерсть на загривке мгновенно встала дыбом. Оскалив пасть в безмолвном рыке, гончая отступила, но, собравшись с силами, присела рядом с мертвым ребенком и, задрав морду к темному своду пещеры, затянула песню. В пронзительный вой, полный боли и отчаяния, Гара вложила всю материнскую горечь утраты – память о своих, еще слепых, щенках. И поведала миру Карварса о бесчинствах колдуна, об отнятой жизни ни в чем не повинного человеческого дитя.

Глава 2. Слёзы Дианы

События, развернувшиеся передо мной лишь мгновение назад, выжжены в памяти, словно герб на старинной золотой монете. Ослепительный луч, пронзив кромешную тьму, в которой я пребывала, обвил меня коконом нежности и любви и, словно комета, умчал сквозь бескрайнюю вселенную. Явление столь странное, сколь и непостижимое, сотканное, казалось, из мистики и тайны, ускользающей от моего понимания.

Шепот древних религий гласит, что в час смерти душа предстает пред ликом Всевышнего, дабы держать ответ за содеянное. И лишь по тяжести грехов Господь определяет ее участь: вечное блаженство рая или неумолимый ад.

Леденящая мысль о смерти сковала меня ужасом, но хватка его оказалась недолгой. Всей своей сущностью я ощутила, как неведомая сила помещает меня в нечто тесное и, к моему изумлению, живое. Откуда эта уверенность? Учащенный стук сердца, едва различимое дыхание – все говорило о том, что я не умерла. Я жива!

Пробуждение обрушилось внезапно, словно удар молнии. Сознание ещё не успело осознать, что мучения позади, а я уже чувствовала своё тело. Но почему оно такое… чужое? Словно сжатое в тиски. Я попыталась проникнуть вглубь ощущений, и лучше бы мне этого не делать. Кожа пылала адским пламенем. Боль, словно рой раскалённых игл, пронзала каждую клеточку. Казалось, меня бросили в кипящую лаву. Каждый вдох обжигал лёгкие нестерпимым жаром, и я молила об одном – глотке ледяной воды.

– Пи… – прошептала я пересохшими, потрескавшимися губами, тщетно пытаясь их облизать. Вкус крови, солоноватый и металлический, наполнил рот, словно я отведала ржавого железа. Разум, затуманенный мучительной болью, с трудом осознавал, что сорвавшийся с губ звук был чужим – грубым, как скрип старого, давно несмазанного колеса, и в то же время детским лепетом.

«Что за странность?» – мысль вспыхнула молнией, и я распахнула глаза. Из моего горла тотчас вырвался истошный крик. «Потерять оковы одной темноты, чтобы оказаться в других. Вырывший меня из тюрьмы мрака, кто бы ты ни был, ты что, издеваешься надо мной?».

Отчаяние хлынуло из меня рыданиями. Я попыталась сжаться в комок, обхватить колени, ища спасения в позе эмбриона, но резкая боль, словно хлыст, пронзила спину, заставив выгнуться дугой и закричать. Кожа на моей спине разрывалась, словно старый пергамент.

От безысходности я сжала кулаки и замерла, словно изваяние. Боль и страдания отступили на второй план, померкли перед лицом внезапного откровения. Шок сковал меня, когда я осознала: руки… это не мои руки. Маленькие, детские пальчики. Раздвинув их, я осторожно, словно боясь спугнуть видение, ощупала себя. И застыла, сражённая правдой: я в теле ребёнка. И тут, словно плотина рухнула, на меня обрушился поток воспоминаний. Обрывочные, как сны, но согревающие душу теплом и рождающие лёгкую улыбку. Восьмимесячную принцессу Ралину окружала любовь. Родители, братья, сёстры – все боготворили её. Но тут же, словно удар хлыстом, пришло осознание: малышка не выдержала мучительной боли от ожогов и умерла. Я заняла её место. Не по своей воле. Всё свершилось по велению загадочных высших сил, и только им одним ведомо, для какой цели.

Всхлип сорвался из горла, болезненным осколком расколов тишину. Реальность хлынула обжигающей волной, затопив сознание болью и отчаянием: что же теперь? Ралина еще не сделала и первого шага, а значит, и я пленница бессилия. Осторожно ощупав пространство, поняла, что лежу на холодном, голом камне. Медленно поднявшись на четвереньки, неуверенно перебирая руками и ногами, я вновь попыталась осознать, где я? Когда голова коснулась чего-то твердого, крик боли пронзил меня, словно молния.

Переведя дух, провела рукой по гладкой поверхности. Холод камня отозвался блаженством в груди, и стон облегчения вырвался на волю. Я подползла ближе, прижалась боком к ледяной глыбе и закрыла глаза, утопая в облегчении. Слёзы бессилия хлынули из глаз, и каждая капля, падая на камень, гулко отдавалась в тишине глухим шлепком.

Камень, словно живой, впитал жар моего тела, и я, превозмогая дрожь в руках, поползла дальше. Время потеряло счёт, пока я исследовала эту каменную чашу, ставшую моей тюрьмой. Порой под ладони попадались жёсткие волосы и колкие камушки. Тогда из горла рвался стон, и я, спеша очистить израненную кожу, вновь принималась ощупывать стены.

Но силы таяли, как дым. Обессилев, я прислонилась к прохладному камню, и рыдания вырвались наружу. Одна лишь мысль терзала сознание: выбраться отсюда самой невозможно. Куда идти в этой кромешной тьме? Я понятия не имела, где нахожусь.

В воздухе, густом и жарком, отчетливо ощущался запах псины, а не едкий смрад гари. Значит, огненный ад остался позади, кто-то успел вырвать меня из его объятий. Но кто? Может быть, пожарные? Но тогда бы я сейчас лежала в больничной палате, а не томилась в этом жутком месте. Если собрать воедино все обрывки воспоминаний и применить толику логики, выходит, что какая-то неведомая сила, возможно, в обличье собаки, вырвала меня из огня и притащила в свое логово. Но как она сама уцелела в том бушующем пламени, что навеки отпечаталось в памяти Ралины?

Как же остро не хватает знаний об этом мире, его правил, его опасностей… Впрочем, в том, что он иной, я уже не сомневалась. Сколько фэнтезийных саг про «попаданок» было зачитано до дыр! Их приключения казались такими манящими, такими невероятными, и вот, ирония судьбы, я сама оказалась заточена в чужом теле. И на этой мысли, словно в омут, сознание вновь поглотила липкая, туманная пелена небытия.

***

Не успела Гара до конца оплакать человеческое дитя погребальной песнью, как пещеру, служившую ей обителью, пронзил луч света – нежданный и чуждый. Он был подобен огненной стреле, сорвавшейся с небес. Люди называли его кометой. Но те кометы вонзались в землю с яростью, доселе невиданной, и не могли попасть в её логово.

Гончая, чуя недоброе, ощетинилась. Звериный оскал исказил ее морду, когда она, пятясь, ощутила мощь, исходящую от неведомого явления. Гара нутром понимала: ее сил не хватит, чтобы совладать с этим огненным копьем, да и сам хозяин, будь он здесь, не смог бы противостоять его испепеляющей силе.

Жаль было мёртвое человеческое дитя. От его крохотного тельца, опалённого лучом, и пепла не останется. За что такая участь выпала ему? Демоническая гончая не знала ответа, и потому её изумление достигло предела, когда в тишине раздался хриплый, просящий детский лепет.

Неведомый луч погас, и пещеру вновь окутала тьма. Не веря собственным ушам, Гара настороженно повела ими, пытаясь понять, что творится в её логове. Уловив слабое шевеление и призывный плач, она медленно приблизилась к краю каменной чаши и, замирая от изумления, стала наблюдать за копошащимся ребёнком.

Невероятно! Человеческое дитя было живо и, словно маленький слепой котенок, ощупывало прохладную гладь камней. Гара сосредоточенно наблюдала за беспомощными движениями малышки, и когда та, обессилев, легла и притихла, псина одним стремительным прыжком оказалась в своём обиталище.

Гончая, все еще не веря своему чутью, осторожно ткнулась влажным носом в крохотную детскую ручку. Не встретив ответа, Гара прилегла, навострив чуткие уши, пытаясь уловить едва различимое, частое дыхание. Ребенок спал… или потерял сознание, как это часто случалось с людьми. Особенно с демоницами. Чуть что – сразу в обморок перед правителем. А он и не замечает, лишь потом сжимает кулаки до побелевших костяшек и рычит в ярости: «Наглые притворщицы!» Сколько раз хотелось прикусить их пухлые задние места, но повелитель не разрешает.

Демоническая гончая немного отвлеклась от мыслей о ребёнке, чуть не подскочила, когда почувствовала, как крошечный ротик жадно прильнул к её набухшему молоком соску и несмело поначалу начал его призывно теребить.

***

Жар, словно живое существо, продолжал обвивать меня, просачиваясь сквозь кожу, вонзаясь тысячью раскаленных игл в тело. Я металась в бреду, ощущая под собой мерзкую липкость – лопнувшие волдыри, кровоточащие от каждого движения. Из моего иссохшего горла вырывался сип, чем-то похожий на предсмертный, а разум молил о единственной, спасительной капле воды.

Глухой стук вблизи вырвал меня из плена забытья. Сердце, стучавшее и без того в ускоренном ритме, теперь затрепетало от страха. Я догадывалась, что меня спас кто-то из животных, только кто здесь – враг или друг? Мои маленькие ручки затряслись от напряжения и страха. В ноздри ударил резкий запах псины, и я не знала, радоваться мне или содрогаться от ужаса?

Гнала прочь мысли, что я нахожусь в волчьем логове. Ближе к сердцу лежала мысль о собаке. Всё-таки она друг человека и зачастую приходит ему на помощь. Хотя… если она бродячая, одичалая, то, возможно, притащила меня в своё мрачное пристанище для того, чтобы утолить голод. И словно в ответ на эти сумрачные мысли, по моей голове скользнул горячий, влажный, шершавый язык.

Взвыв от кинжальной боли, пронзившей насквозь, я судорожно перевернулась на бок, и в этот раз крик, дикий и отчаянный, вырвался из груди. Непривычный, грубый детский плач резал слух, словно осколок стекла, и сознание отказывалось принять, что этот хриплый звук теперь исходит от меня.

Когда огненная волна боли немного схлынула, в нос ударил новый, чужой и вместе с тем до боли знакомый запах. Память, словно опытный алхимик, начала бережно раскладывать его на составляющие, тут же подбрасывая ускользающие образы… «Молоко!» – попыталась я выкрикнуть, но вместо слов из горла вырвался лишь невнятный, булькающий лепет.

Я протянула руку, робко ощупала пространство перед собой. Пальцы наткнулись на густую, жёсткую шерсть, и я погрузилась в её перебор, когда они прошлись по вздувшейся горячей коже, я замерла, словно громом поражённая.

В памяти всплыли обрывки рассказов, услышанных за мою недолгую жизнь, о собаках-спасительницах, выкармливающих и оберегающих брошенных детей.

Вывод обжигал сознание своей очевидностью: кто-то отнял у собаки щенков, и, услышав плач ребенка, она, не раздумывая, бросилась на помощь. В который раз мысль пронзила мозг: как я выжила в этом адском пламени? Но сейчас не время. Сейчас нужно унять этот всепоглощающий жар, что терзает меня изнутри и обжигает снаружи.

Рука нащупала упругий, тугой бугор. Осторожно приподняв голову, я коснулась губами горячей кожи, ища спасения. Наткнувшись на твердый большой сосок, примерно с большой палец взрослого человека, я с трудом жадно обхватила его ртом, инстинктивно прильнув к источнику жизни. Молоко, горячее и живительное, обжигало израненный рот и воспаленное горло, но я терпела, жадно глотая каждую каплю. Слёзы, обжигая солью, текли по щекам, смешиваясь с кровью и копотью на лице, а я ускользала мыслями в свою прежнюю жизнь, заново проживая её.

Я родилась двадцать третьего марта 2003 года в Самаре, городе, где эхо русской старины гулко отзывается в каждом камне мостовой, и росла в коконе безграничной любви и заботы. Мой отец, Илья Александрович Иванов, в лихие девяностые вместе с двумя неразлучными друзьями детства основал компанию, призванную согревать дома теплом и уютом, производя строительные и отделочные материалы. Мама, Валентина, была истинной волшебницей в мире оптики.

В пять лет мой мир, до того цельный и безмятежный, треснул пополам, расколовшись на осколки «красивых» и «некрасивых». Палачом выступила Анжела, надменная королева детсадовской группы. Скривив губы в презрительной гримасе, она приблизилась ко мне, ткнула пальцем, словно клеймом, и процедила ледяным тоном: «Ты не красивая. С тобой играть не станем».

Слова обрушились, словно шквал морозного ветра, опаляя нежную кожу детской души. В сердце зародилась ледяная сосулька обиды. Не находя слов для защиты, я инстинктивно схватила подвернувшийся под руку пластмассовый молоток, забытый воспитательницей из младшей группы, и со всей отчаянной силой обрушила его на голову Анжелы. Игрушка жалобно пискнула, и в тот же миг раздался оглушительный рев, возвестивший о начале новой, бурной эпохи в моей жизни.

Когда мама пришла за мной в детский сад, воспитательница обрушила на нас водопад упреков за мое якобы возмутительное поведение. Вечером не миновать было разговора с отцом. Но к моему величайшему изумлению, вместо взбучки он лишь посмеивался, приговаривая: «Против лома нет приема!» Мама же, напротив, надулась, и её ноздри раздувались от сдерживаемого гнева.

– Илья! – воскликнула она. – Как ты можешь! Нужно же что-то делать! – и с этими словами тяжело опустилась на диван.

– Обязательно, – пробормотал отец, почесывая бороду, – а меня сегодня вообще кормить в этом доме собираются?

Мать, словно птица, вспорхнула с дивана и скрылась на кухне, а отец, подхватив меня на руки, усадил к себе на колено. Его взгляд, изучающий и внимательный, задержался на мне. После долгой паузы он произнес: – Коли кулаки в ход пускаешь, значит, силушку девать некуда. Не хочешь ли ее в дело направить? Хочешь быть ловкой да сильной?

Кто ж от такого откажется? Я обвила его шею руками, прильнула щекой к щеке и прошептала на ухо: – Ты самый лучший папка на свете.

– То-то же! – отозвался он, игриво щелкнув меня по носу.

Подхватив меня на руки, словно пушинку, глава нашего небольшого семейства направился на кухню. С этого дня моя жизнь совершила головокружительный кульбит. Кто знает, если бы не тот случай в детском саду, блистала бы я сейчас, в свои пятнадцать, мастерством третьего дана и черным поясом по каратэ?

Но у медали была и темная сторона. Стоило кому-то бросить в мою сторону презрительный взгляд, во мне просыпался зверь. Ярость клокотала, подступала к горлу, и я едва сдерживала себя от желания так изувечить обидчика, чтобы родная мать не признала, чтобы он прочувствовал на своей шкуре все «прелести» некрасивого лица. Обида жгла изнутри, отравляя каждый миг.

Будто вина моя, что появилась на свет гадким утенком. Кличка соответствовала – Мышь. Страдала ли я? Больше, чем можно вообразить. Грезила о дне, когда лягу под нож хирурга, чтобы стереть с лица печать уродства. Но однажды всё это отошло на второй план, затмившись горем. Мама… Ее забрала онкология. Израильские врачи оказались бессильны. Мне едва исполнилось шестнадцать, братишке – семь. Жизнь заставила повзрослеть в одночасье, взвалив на мои плечи заботу о доме и двух мужчинах. Даниил тянулся ко мне, ища утешения, а отец… Отец топил горе в вине. Я не знала, как с этим бороться, лишь беззвучно рыдала по ночам, отчего мое и без того некрасивое лицо наутро казалось еще более измученным.

Так тянулись долгие три месяца. Однажды вечером, когда отец, словно прикованный, восседал на кухне с очередной бутылкой, я взяла брата Даниила за руку. Мы вошли на кухню, и, глядя в глаза этому взрослому, но такому родному человеку, я произнесла: «Может, и нам с Даниилом водки нальёшь? Мы не меньше твоего тоскуем по маме».

Отец застыл, словно громом пораженный. Некоторое время он смотрел на нас невидящим взглядом, потом резко поднялся, схватил бутылку и, не говоря ни слова, вылил её содержимое в раковину.

– Простите, – прошептал он, выходя из кухни, словно покидая поле боя.

Я успела заметить, как на его осунувшемся лице заходили желваки, пальцы сжались до побеления костяшек, словно он пытался удержать в кулаке саму ярость. И с того вечера наша жизнь вновь потекла по иному руслу. Отец больше не притрагивался к бутылке, лишь задумчиво молчал, погруженный в свои мысли. Спустя пять долгих месяцев этой тягостной тишины он вдруг спросил нас с братом: «Как вы смотрите на то, чтобы переехать в Москву?»

Вопрос обрушился на нас как гром среди ясного неба. Мы с Даниилом ошеломленно переглянулись, пожали плечами и неуверенно кивнули. Честно говоря, я увидела в этом какую-то спасительную соломинку, возможность вырваться из болота тоски, в котором мы все увязли. Очень надеялась, что смена обстановки, переезд на новое место помогут нам отвлечься от этих мрачных, гнетущих мыслей.

И, как ни странно, в хлопотах с чемоданами и поисках нового дома мы словно заново взглянули на свою жизнь, осознав, что всем нам необходимо двигаться дальше.

Москва! Сколько надежд я возлагала на тебя, на новую жизнь! И если у отца и брата дела постепенно налаживались, то я не видела перемен в своей судьбе. Поначалу ученики класса, в котором мне предстояло учиться, ничем не отличались от тех, с кем я провела восемь лет. Но это было лишь первое впечатление. Вскоре всё изменилось…

Я превратилась не просто в Мышь, а в фурию, в бешеного грызуна, и с того дня меня предпочитали обходить стороной. Элазар Дубинович, ничем не примечательный юноша из нашего класса, разве что ростом да богатырской статью, вздумал потешиться надо мной. Развязной походкой, источая презрение, он направился ко мне, не стесняясь в выражениях, с настойчивым «советом» убраться не только из класса, но и из школы. Свысока намереваясь толкнуть меня, он не подозревал, какую бурю выпустит на волю. Злоба, копившаяся годами, запеленала мой разум, затмила рассудок. Сколько раз я видела это выражение лица, эту смесь брезгливости и превосходства, обращенную ко мне… и не смогла сдержать вырвавшегося из глубин души змея мщения.

Схватив руку Элазара мертвой хваткой, я с силой перебросила его через бедро. Он рухнул на пол, словно подкошенный, а я, на мгновение застыв, продолжала сжимать его конечность. Резкий рывок. В ту же секунду аудиторию пронзил оглушительный вопль Дубиновича, расцвеченный сочным матом: «Сука! Руку сломала, гадина!»

Выпустив его руку, я с хищным прищуром окинула взглядом застывшие, напряженные лица одноклассников.

– Кто еще не горит желанием видеть меня в этом классе? – процедила я сквозь зубы. Ученики шарахнулись в стороны, словно от проказы. – Мне плевать на ваше мнение, – продолжила я. – Буду учиться там, где захочу. А если вы против…

Тут я посоветовала им отправиться прямиком туда, куда обычно посылают в подобных ситуациях. Подойдя к парте, я подхватила сумку с учебниками и направилась к выходу, предчувствуя, что за содеянное возмездие неминуемо. Нужно было собраться с духом.

Весь вечер я нервно перебирала вещи в шкафу, словно выбирая броню для грядущей битвы. Когда в дверь постучали, сердце замерло – я знала, это отец.

– Заходи, пап! – крикнула я, присаживаясь на кровать и стараясь казаться невозмутимой.

Он вошел, и его взгляд скользнул по хаосу в комнате и тяжело вздохнув, присел на стул.

– Что, не приняли в новом классе? – спросил он удрученно, ожидая объяснений.

– Да как сказать… – растерянно пробормотала я. Все заготовленные оправдания разом вылетели из головы. Но вдруг, словно вспышка, в памяти возник случай из детского сада, и на губах появилась слабая улыбка.

– Ты ведь сам когда-то говорил, что против лома нет приёма. Вот я и применила этот лом. Другого выхода у меня не оставалось. Понимаешь, пап… – я умолкла, вглядываясь в отца, ловя едва уловимые перемены в его лице: из глаз словно ушла многолетняя тоска, а на ее месте проступила уверенность, и еще что-то неуловимое, что я не могла сразу разгадать. – Он меня оскорбил, – бросила я, словно пытаясь отмахнуться от произошедшего, не желая посвящать отца в грязные детали своей ссоры с еврейчиком.

В отцовских глазах мелькнул озорной огонек, он поднялся, подошел ко мне и ласково провел рукой по волосам.

– Моя умница… Умеешь дать сдачи, – с гордостью произнес он и, направившись к двери, остановился на пороге. Не оборачиваясь, добавил: – Завтра меня вызывают к директору. Дубиновичи тоже приглашены…

Отец ждал меня у кабинета директора, и когда я вышла, его брови взметнулись вверх, а в уголках губ заиграла еле заметная улыбка. Еще бы! Сегодня я явилась в образе ожившей аниме-героини. Этот мультяшный облик был моей бронёй в дни, когда тревога сдавливала сердце тисками. Короткая юбочка в мелкую клетку, алый пиджак, белоснежные гольфы и туфельки на kitten heels, два жидких соломенных хвостика, стянутых пышными розовыми бантами, весело подпрыгивали в такт моим шагам.

Родители Дубиновича замерли, словно пораженные громом, когда я предстала перед ними. Еще бы! Стоит перед ними этакое хрупкое создание, девочка-одуванчик, наивно хлопающая своими блеклыми ресницами. Элазар, с рукой, закованной в гипс, тоже был в кабинете. При моем появлении он застыл, слегка приоткрыв рот, словно увидел меня впервые.

– А вот и наша воительница пожаловала, – не растерялся директор. – Диана Иванова, надеюсь, ты осознаешь причину своего вызова?

– Я…, – невинно захлопала я ресницами, исподволь наблюдая за одноклассником. Что-то такое он прочел в моих серых глазах, что его слова спутались в невнятное бормотание.

– Ну-у-у, – протянул он, явно затрудняясь представить произошедшее в выгодном для себя свете. – Я сам виноват. Споткнулся о парту, упал, а Диана… ну, неудачно схватила меня за руку.

– Элазар! – взвизгнула его мать. – Ты говорил нам совершенно другое!

– Эмилия, успокойся, – недовольно оборвал ее тучный мужчина, поразительно похожий на Элазара. – Я говорил, что дети сами во всём разберутся.

– Замолчи! – завизжала она, сорвавшись на фальцет. – Её ангельский вид – всего лишь маска! Посмотри на неё внимательнее – она настоящее исчадие ада! Она погубит нашего мальчика!

Я окинула взглядом возвышающегося надо мной на целую голову одноклассника, изобразила на лице милую улыбку и легонько махнула хвостиками.

Элазар, закатив глаза, с шумом выдохнул и, схватив меня за руку, потащил к выходу.

– Элазар! – возмущенно вскрикнула его мать. – Куда ты?!

– Нам на урок пора. Разбирайтесь без нас, – бросил он через плечо. Как только за нами захлопнулась дверь, его напускное недовольство мгновенно сменилось злорадной усмешкой. – Слушай, Иванова, то, что я тебя сейчас прикрыл, ничего не значит. Просто эти родаки достали хуже горькой редьки.

– Да я всё понимаю, – ответила я, отдергивая руку из его цепкой хватки. – Но лучше держи свой рот на замке. Целее будешь.

Развернувшись, я направилась на поиски нужного кабинета. Глухие удары по паркету и сердитый окрик заставили меня улыбнуться.

– Иванова… Эй, слышь, где ты так драться научилась?

– На занятиях. У меня черный пояс по каратэ, – небрежно бросила я, ускоряя шаг. Совершенно не хотелось сейчас ни с кем разговаривать.

Моя выходка так и не растопила лёд отчуждения, которым одноклассники отгородились от меня. Редкие реплики, брошенные вскользь, лишь подчеркивали ярлык «выскочки», приклеенный ко мне навечно. Единственным проблеском был Дубинович. Он, словно загнанный паровоз, пыхтел рядом со мной за обедом, когда мальчишки начинали свои колкие нападки. В драку он не лез, лишь обреченно закатывал глаза, всем своим видом выражая вселенскую усталость.

Школу я покинула без единой капли сожаления, скорее, с предвкушением новой жизни, где обязательно найдутся настоящие друзья. Я не волк-одиночка, мне необходимо внимание, тепло. Да и первая безответная любовь оставила в моем сердце болезненный рубец, и, увы, виной тому был отнюдь не Дубинович. Он, безусловно, был самым рассудительным в классе, но относился ко мне как к младшей сестренке, да и я, в принципе, отвечала ему тем же.

Похоронив детские мечты, я без особых усилий поступила в МФЮА, выбрав направление «экономист и бизнес-планирование». Профессия востребованная, да и для женщины всегда актуальная.

Наша группа пестрела юными лицами, двадцать девять студентов, и львиную долю составляли девушки. Никогда не думала, что экономика может пленять мужские сердца. Впрочем, какое мне дело? У каждого свои причуды, свой хоровод мыслей в голове.

Сбросив оковы скучной школьной формы, я с трепетом принялась создавать свой новый образ. Перед зеркалом, любуясь отражением, я не могла не отметить стройность ног, изящество талии. Фигура – загляденье, и округлости второго размера, на мой взгляд, – идеальный баланс. Но стоило взгляду подняться выше, я замирала, словно в оцепенении, рассматривая свое, казалось, бесцветное лицо. Маленькие, близко посаженные глаза, нос-картошка и бледные, тонкие губы. Вся эта «красота» – фамильная черта, доставшаяся от прабабушки по отцовской линии. Иногда доставала ее старую фотографию и ворчала: «Ну, нельзя было хоть немного постараться? А мне теперь расплачиваться за тебя по полной. В твое время с таким лицом еще можно было удачно выйти замуж, а сейчас – целая проблема. Придется к тридцати годам самой себе ребенка „нагулять“. Хотя, и это, скорее всего, будет непросто, Вынуждена буду к сорока годам прибегнуть к искусственному оплодотворению». Как же наивны были мои тогдашние грезы!

Кличка «Мышь» незаметно перекочевала из школы в университет. Я уже и свыклась с ней. Хорошо хоть не «моль», и на том спасибо. А на моё восемнадцатилетние отец приготовил нам с братом сюрприз»…

Неохотно вынырнув из омута воспоминаний, я судорожно сжала кулаки. Жар, охвативший тело, терзала ноющая боль в животе, а во рту разлился привкус горечи, словно отравленной полыни. Зная, что сжиматься нельзя, я жалобно заскулила, моля о помощи, и в тот же миг услышала звериный рык и почувствовала обжигающее дыхание на лице.

С трудом разомкнув веки, я столкнулась взглядом с двумя тлеющими углями, и в сознании вспыхнула леденящая мысль: глаза. Озноб ужаса пронзил всё тело. Первая догадка о загадочном существе оказалась жуткой правдой. Я в незнакомом мире, населенном чудовищами с горящими адским пламенем глазами. Тягучая волна боли вновь прокатилась по животу.

– Ма… ма, – прошептала я и мысленно обратилась к образу женщины родившей меня. По лицу скользнул шершавый язык, причиняя новую вспышку боли. «Прошу, не надо…» – взмолилась я в мыслях и тут же замерла, услышав в голове чужие слова.

«Странный детёныш… Плачет… Боится…»

Решив, что это бред, порожденный жаром, я вновь погрузилась в воспоминания, перевернувшие нашу жизнь. Тогда я ещё не знала, что события, развернувшиеся спустя четыре года, вдребезги разобьют все мои мечты о будущем. Я стану пленницей бесконечной, леденящей тьмы. Как ни странно, но и здесь она сдавила меня в своих объятиях со всех сторон. Только в моём мире я не чувствовала боли, а здесь, чтобы укрыться от её жара, терзающей плоть, я спасалась, погружаясь в зыбкие волны воспоминаний:

«Отец вывез нас за город и представил нашему взору великолепный трехэтажный особняк. Мы с братом, взвизгнули от восторга. Наша самарская дача, конечно, была неплоха, но этот красавец не шел с ней ни в какое сравнение. Мы радостно носились по этажам, заглядывая в комнаты, восхищаясь современными интерьерами, изящной мебелью и, конечно же, комнатами, созданными специально для нас. А бассейн и огромная зала для приёмов и вовсе покорили наши сердца.

Сияя от удовольствия, что угодил с подарком, наш глава семейства, укатил прочь, оставив нас наедине с собой. Но скучать нам было некогда: мы тотчас же погрузились в мерцающий мир компьютерных экранов. И словно вишенка на торте – появление в доме прислуги! Больше никаких мучительных подъемов ни свет, ни заря, никаких терзаний о том, чем бы накормить моих ненасытных мужчин. Уборка дома, эта вечная головная боль, тоже перешла в чужие, умелые руки, высвободив драгоценное время для грядущей учебы, до начала которой оставалось целых два месяца. Лето, свежий воздух, никаких забот… разве это не заветная мечта каждой девушки? Что ж, мне выпал счастливый билет.

Идиллия нашей с братом жизни длилась чуть меньше года. Однажды отец, словно гром среди ясного неба, объявил, что в субботу вечером устраивает торжественный прием в честь заключения выгодной сделки. Ожидается прибытие множества его деловых партнеров и не только. Я, поглощенная сессией, бросила рассеянное «Угу», не придав значения его словам, и вновь погрузилась в пучину зубрежки.

Раскинувшись на кровати, нога на ногу, в объятиях тишины, нарушаемой лишь громогласным роком «Радио Тапок», я растворилась в музыке. Ритм «Высоты 776» отбивался нетерпеливой дрожью стопы, когда реальность бесцеремонно вторглась в мой мир. Прикосновение. Резкий рывок наушников – и я, словно очнувшись от колдовского сна, уставилась на отца. Безупречный костюм, словно скроенный по его воле, подчеркивал атлетическую стать. В глубине голубых глаз – искры озорства. Что сказать, красавец он у нас.

– Диана… Прошу, спустись к гостям. Хочу тебя кое с кем познакомить.

Это сухое «кое с кем» царапнуло слух, и я проводила отца хмурым взглядом. Пружиной сорвавшись с кровати, ринулась к шкафу. Мелькнула вереница платьев, пока взгляд не зацепился за алый всполох. Платье-миди от «МОДНЫХ БУНТАРЕЙ». Дерзкое красное, плотная тафта, отливающая сатиновым блеском, расклешенная юбка, и вместе с тем – невесомая конструкция, словно созданная для моей фигуры. Высокий хвост, обуздавший непокорные тонкие, редкие пшеничные пряди, черные шпильки, добавляющие роста и уверенности, и лишь легкий намек на макияж – и вот мой образ готов.

Я медленно, словно тень, скользнула вниз по лестнице со второго этажа. В гостевом холле разливалась акварель лёгкой музыки, и гости, с бокалами в руках, подобно стайкам экзотических птиц, щебетали в небольших группах.

Заметив отца, стоящего в обществе высокой, безупречно красивой девушки, я почувствовала, как сердце предательски подпрыгнуло в груди, предчувствуя какой сюрприз нам приготовил глава семейства. Вновь кольнула обида – острая, как заноза. Казалось, отец предал не только маму, но и нас с братом.

Задержавшись на мгновение на ступеньке, я глубоко вдохнула и медленно выдохнула, пытаясь унять волнение. Я уже не ребенок, прекрасно понимаю природу отношений между мужчиной и женщиной. Что ж, отцу едва за сорок, он молод и, конечно, жаждет внимания и любви не только от детей, но и от прекрасной половины человечества. И эта самая половина сейчас цепко держала его под руку, одаривая приторно-сладкой улыбкой. «Выдра», – безжалостно констатировала я. И дело не в том, что она моложе мамы лет на десять, а меня старше примерно настолько же – бывает, что еще не знаешь человека, а уже нутром чуешь его гнилую сущность.

Натянув на лицо подобие улыбки, я, словно канатоходец, балансируя на грани, преодолела последние ступени и поплыла сквозь толпу к воркующей парочке.

Скользя взглядом по лицам гостей, я чувствовала, как обрываются обрывки фраз, а вслед мне тянутся взгляды, полные любопытства, словно я – экзотическая бабочка, залетевшая на чужой праздник.

Подойдя к отцу, я выдавила из себя слащавую улыбку, немым жестом требуя представить меня этой женщине.

– Диана… – начал он нерешительно, словно ступая на тонкий лед. – Позволь представить тебе мою… любимую женщину. Я сделал Маргарите предложение, и она согласилась стать моей женой.

Встретившись с его сияющим лицом, я с трудом прошептала: – Поздравляю.

Грохот аплодисментов и поздравлений обрушился на меня, словно каменная лавина, сдавливая грудь невыносимой болью и горечью. Внутри все кричало: «Предатель!», хотелось вцепиться в смоляные локоны будущей мачехи, втоптать её надменное лицо в пол, пока от него не останется лишь кровавое месиво. Держалась на грани.

– Рада за вас, – проронила я, чувствуя, как деревенеют ноги, и побрела в свою комнату.

Перед глазами плясали зловещие круги, в ушах стоял назойливый гул, сердце билось набатом, а разум, словно издеваясь, подбрасывал картинки счастливой молодой пары. Да любому идиоту ясно, что эта хищница подкатилась к отцу исключительно из-за его денег. Сколько историй я слышала и читала о таких аферистках, но никогда не представляла, что сама окажусь в эпицентре подобной драмы.

Ворвавшись в комнату, я медленно прикрыла дверь, пытаясь обуздать клокочущую ярость. Безуспешно… Со стола полетел ноутбук, стул с грохотом отлетел в сторону, и я, обезумев, набросилась на гардероб, вымещая злость на безмолвной одежде. Но когда в руки попала юбка плиссе, я замерла, и в голове, словно молния, сверкнул дерзкий план, но для его выполнения придётся подключить брата…

Медлительный вальс, доносившийся из гостевой залы, вдруг захлестнула волна гитарного рифа и мощного вокала «Белой лилии».

…Вглубь нашей Родины идёт нацистский марш

Враг обречён и вскоре гнев познает наш

Вместе плечом к плечу мы вступим в смертный бой

В битву с фашистами под Курскою дугой…

Под этот аккомпанемент я, оседлав перила лестницы, понеслась вниз. Гости застыли, тараща глаза на это феерическое явление – анимешную девчонку с розовыми бантами, чья юбка плиссе неприлично взметнулась, обнажая желтые шортики. В одной руке я сжимала магнитолу, позаимствованную у брата, в другой – ролики.

В тот же миг с другой лестницы, тоже по перилам, съехал Даниил, сжимая ролики в руках. Мы приземлились почти одновременно.

Схватив брата за руку, я потащила его к отцу и, остановившись напротив опешившей девушки, лучезарно улыбнулась: – Даниил… Знакомься, это наша будущая мачеха, Марго. Заметив, как тает улыбка на холеном лице этой хищной выдры, я перевела взгляд на отца. – Пап… Мы на площадку. Кататься на роликах. Не скучайте без нас.

Не давая Даниилу опомниться, я потащила его к выходу. Почувствовав на себе чей-то взгляд, обернулась и без труда выделила из толпы молодого мужчину лет тридцати, в чьих глазах плясали искорки смеха. Подмигнув ему, я выскочила за дверь, услышав в спину раскатистый, заразительный хохот. Что ж, ему смешно, а нам – хоть волком вой.

И никаких роликов, конечно, не было. Мы сели на скамейку, я прижала к себе всхлипывающего брата, ощущая в груди жгучую боль обиды и несправедливости. Я знала, время не залечит эту рану. Мы никогда не примем Марго. Отцу нужна молодая женщина, а нам… нам хотелось материнского тепла и заботы.

Отец пылал гневом, и большая часть этого пламени, казалось, была направлена на меня. Осознавая, что перегнула палку, я все же решилась на разговор.

– Пап, ну не сердись. Мог бы ты нас хоть немного подготовить. Я понимаю, ты влюблен, счастлив, но ведь мы не имеем к твоей избраннице никакого отношения. Она для нас чужой человек. Не станем же мы называть ее мамой. Да она и для Даниила в матери едва ли годится. Пойми, мы не против твоей женитьбы…

– Она будет жить в этом доме, – отрезал отец, обрывая меня на полуслове, – и на этом разговор окончен.

Отец ушел, оставив меня наедине с гулкой тишиной, которая сдавила со всех сторон. К горлу подступил болезненный комок, и я не смогла сдержать хлынувшие слезы. Рыдала до полуночи, тоскуя по маме, по нашей счастливой семье, и с горечью осознавала, что все это осталось в прошлом, а впереди – лишь туманная неизвестность.

***

Как-то раз мне попалась на глаза цитата одного мудреца: «Лишь только тех мы, женщины, избираем, которые нас избрали уже». Верить в то, что могу кому-то приглянуться, казалось немыслимым. И вот, однажды вечером, когда в дверь моей комнаты робко постучалась Анна, шепнув, что у ворот меня дожидается молодой человек, я была поражена до глубины души.

Отбросив в сторону плеер и наушники, как была в спортивном костюме, так и отправилась на встречу, не забывая обдумывать, кто бы это мог быть?

Выйдя за калитку, я увидела стоящий на обочине GENESIS цвета мокрого асфальта, а рядом с ним незнакомца с букетом цветов.

Нахмурившись, я в недоумении изучала статного красавца. Светло-голубые джинсы, как вторая кожа, облегали его стройные ноги, а белая футболка, казалось, вылеплена по контуру упругих бицепсов и кубиков пресса. Тёмно-русые волны волос, непокорные порывам летнего ветра, то и дело спадали на лоб, а голубые глаза, искрящиеся смехом, буравили меня взглядом.

– Сегодня ты выглядишь по другому… Образ анимешной девочки тебе очень шёл. Не хватило только рюкзака за плечами или меча в руке. Будь он при тебе, не повезло бы нам всем, уж больно у тебя был воинственный вид, – его задорный смех заставил меня непроизвольно улыбнуться и в памяти всплыл тот самый парень, которому я подмигнула на вечеринке. Спроси меня, что на меня нашло в тот момент, ни за что не отвечу. Сама не знаю. Будто вилами кто пихнул в мягкое место.

– Кстати… Это тебе, – сказал он, и подойдя ко мне протянул букет состоящий из разноцветных гербер. – Мне почему-то подумалось, что эти цветы тебе должны понравиться.

– Спасибо… Очень красивые, – прошептала я, невольно касаясь носом нежных лепестков. – Пахнут солнцем. В тот миг мне было бы все равно, из чего составлен букет. Даже скромные ромашки показались бы самыми чудесными, ведь впервые в жизни цветы мне дарил парень.

– Ну, комплимент отпустил, цветы вручил, – с шутливой сосредоточенностью перечислял он свои замыслы. – Ах да! Совсем забыл… Давай знакомиться. Я Дмитрий Сергов.

Я тихонько хихикнула, пряча лицо за букетом.

– Диана Иванова.

– У тебя редкое, необычное имя, – заметил Дмитрий, машинально откидывая со лба прядь волос. – Хотел пригласить тебя на свидание. Если, конечно, твой молодой человек не обидится, – он замер, и мне показалось, даже слегка напрягся.

– Нет, не обидится. У меня его нет, – поспешно ответила я, смутившись от собственной торопливости. – Только мне нужно переодеться, – указала я на свой спортивный костюм и кроссовки.

– Не стоит беспокоиться. Хочу прогуляться с тобой на берегу реки, – озвучил он своё предложение. Если конечно ты не против.

Я была только за, точнее, отчаянно цеплялась за эту возможность, ведь понятия не имела, как вести себя в компании молодого человека. В душе царила растерянность, словно я была выброшена в бескрайний, чернильно-синий океан и не знала в какую сторону держать путь к долгожданному берегу.

Моё первое свидание пролетело как сказка, возможно, потому что сердце уже было покорено Дмитрием. Он был воплощением галантности, его шутки искрились остроумием, а рассказы увлекали в мир невероятных историй. И при этом ни малейшего намека на фамильярность.

Ночью, у ворот моего коттеджа, мы уже строили планы на воскресенье в Москве.

– Прогуляемся по Арбату, заглянем в уютный ресторанчик, а потом, если будет желание, можно и в кино, – предложил он.

– Опять все расписал по минутам, – прыснула я от смеха, пряча зардевшееся лицо в букете. – Хорошо… Посмотрим, как все сложится. Я упорхнула за калитку, а внутри все пело и ликовало. Как бы я ни пыталась унять этот восторг, ничего не получалось. Сердце жило своей, счастливой жизнью.

С Дмитрием наши встречи были не так часты, как хотелось бы моему сердцу, но даже редкие свидания заставляли меня порхать, словно невесомую бабочку. С началом учебы мы с Даниилом переехали в московскую квартиру, оставив отца с Марго в уютном коттедже. Каждый был счастлив по-своему: отец – новой любовью, а мы с братом – обретенной свободой.

Мой первый поцелуй случился в середине сентября на набережной Москвы-реки. Вечер пробирал осенней свежестью, и я не сразу осознала, что поглаживаю плечи, пытаясь прогнать колкие мурашки.

– Замёрзла, – встревожено сказал Дмитрий. Он торопливо снял пиджак, набросил мне на плечи, подошёл ближе и, обняв, прижал к себе. Мы стояли, зачарованно глядя на бегущую темноту речных вод, наслаждаясь молчаливым единением. Не помню, о чем хотела спросить, но когда повернулась к Диме, он наклонился и невесомо коснулся моих губ. Я растерялась. Моя неопытность выдала себя с головой. Когда Сергов отстранился, я, ошарашено глядя на него, невольно коснулась губ, словно они горели невидимым огнём.

– Дим… – голос дрогнул, – скажи только честно, зачем я тебе?

Вопрос, словно заноза, терзал душу уже давно. Не верилось, чтобы в моей скромной персоне кто-то мог разглядеть искренний интерес. Даже Марго, высказала своё мнение на этот счёт: «Ты хоть в зеркало на себя посмотри. Неужели думаешь, что такому, как Сергов, ты можешь нравиться? Да ему явно что-то от тебя нужно, вот и вьется вокруг».

– Да пошла ты! – отмахивалась я, но ее слова, как ядовитые семена, прорастали в сердце, оставляя горький осадок обиды. И теперь, во что бы то ни стало, я должна была выяснить причину этого навязчивого внимания со стороны Дмитрия.

– Ты думаешь, я провожу с тобой время, тая за душой недоброе? – в его голосе прозвучало удивление, смешанное с недоумением, и он слегка прищурился.

– Нет… Дело не в этом. Просто я… я знаю, что не красавица. В школе меня и звали-то Мышью. А Марго… Она говорит, что такой успешный и красивый мужчина, как ты, не станет встречаться со мной просто так. У него должны быть какие-то скрытые мотивы.

Дмитрий выпустил меня из объятий. Он подошёл к парапету и, опёршись на него, замолчал, словно подбирая слова.

– Зря ты прислушиваешься к чужим шепоткам, – его голос смягчился, став почти бархатным. – Мне от тебя ничего не нужно, кроме тебя самой. Парадокс, правда? – Он замолчал на мгновение, словно подбирая слова, и усмехнулся. – Наши судьбы чем-то неуловимо похожи. Когда мне исполнилось десять, отец встретил свою новую любовь и оставил мать. Но меня ей не отдал, решил воспитывать сам. С мачехой, как и у тебя, отношения не получились, и тогда отец отправил меня учиться за границу. Звучит, возможно, странно, но я благодарен ему за это. Я получил блестящее юридическое образование, свободно говорю на трех иностранных языках. Сейчас отец вводит меня в курс дел компании. К вам в коттедж я попал по той же причине. Ты не представляешь, как я противился этой поездке, а потом решил взглянуть на этот высший бомонд. И ты… ты вспыхнула ярчайшей звездой среди однообразия скучающих лиц. А насчет того, что ты некрасива… это вздор. У тебя удивительные глаза. В них словно отражение тебя самой. Когда ты сердишься, они темнеют, словно наливаются тяжестью грозовых туч, готовых разразиться молниями. Когда ты печальна, кажется, что в твоих глазах стелется туман, окутывающий душу в свой саван, и тогда возникает лишь одно желание: прижать тебя к себе и никогда не отпускать. А когда ты улыбаешься… в серебре твоих глаз вспыхивают искры золотого света. И мне кажется, что в эти мгновения я вижу, как в них отражается твоя душа, чистая и светлая.

– Ты случайно не поэт? – не смогла скрыть своего изумления она. Мне никогда в жизни не говорили таких красивых слов.

– Нет… Я не поэт. Ты мне нравишься до безумия. А на Марго можешь и вовсе не смотреть. Таких, как она, – легион. Куклы с глянцевой внешностью и прогнившей душой. Я называю их львицами-охотницами. Готовы на всё, лишь бы заарканить в свои сети богатого мужчину. Ходят на курсы, где их учат не только светскому этикету, но и искусству соблазнения, шлифуют тело, не гнушаются пластикой. Твой отец неминуемо попал бы в лапы одной из таких хищниц. Не Марго, так другая тратила бы его деньги, играя роль добродетельной жены. Пойми… Я хочу видеть рядом с собой открытую душу. Чтобы в голове были не одни тряпки и бриллианты, а любовь. Когда я впервые увидел тебя, сразу понял – эта девушка станет моей женой и матерью моих детей. Хочу сына и дочку, – он замолчал, и губы его тронула светлая улыбка, словно он видел своих малышей воочию.

– А если родятся одни мальчишки? – поддразнила я его, чувствуя, как давящая тяжесть отступает.

– Будем рожать мальчишек до тех пор, пока не появится на свет дочка. А если наоборот, будем ждать сына, – он задорно рассмеялся.

– Чего ты смеешься? – спросила я, представляя, как по квартире носятся стайки ребятишек.

– Представил, как по мне ползают и прыгают семь дочек, и, знаешь, мне понравилось.

– Не знаю, не знаю, – ответила я с легким испугом и тут же растаяла, когда его губы накрыли мои, теперь уже в нежном, трепетном поцелуе.

Дмитрий приучал меня к себе неспешно, не торопил события и в постели. Изучал моё тело, постоянно восхищаясь моими идеальными округлостями грудей, фигурой и упругим телом. Мой первый опыт близости обернулся неожиданностью. Я не представляла, что будет так больно. Впилась в его бороду, чувствуя, как зубы впиваются в кожу.

– Не знал, что каратистки ещё и зубы в дело пускают, – шутя, говорил он, сидя на кровати.

– Димочка… Димочка, прости. Я сама не знаю, как у меня так получилось, оправдывалась я, обрабатывая ему рану перекисью.

– Ерунда, – отвел он мою руку, а потом подхватил и, посадив к себе на колени, уткнулся лицом мне в шею. – Дин, – зашептал он, – ты не представляешь, как ты мне дорога. Я впервые в жизни люблю по- настоящему.

Были и другие ночи, наполненные нежностью и страстью, и в одну из них я стала принадлежать ему целиком. Дмитрий лежал рядом, и на его лице играла блаженная, счастливая улыбка.

– Знаешь, – тихо обратился он ко мне, – я всегда хотел, чтобы жена мне досталась чистой. Не знаю, может, это какой-то мой личный пунктик, но мне хотелось быть первым мужчиной в её жизни.

– А если бы у меня кто-то был до тебя? – спросила я, приподнимаясь на локте прикрывая грудь одеялом, заправила выбившуюся прядь волос за ухо. Внезапно меня охватила тревога: неужели Димка со мной только потому, что я девственница? Ведь опытному мужчине, такому как он, наверняка сразу стало ясно, что у меня не было близости с другими.

– Я не говорил, что это для меня кредо, я просто поделился с тобой своими мыслями, – ответил он, помолчав. – А на твой вопрос отвечу честно: мне было бы неприятно, но я все равно женился бы на тебе.

Зима распахнула свои белоснежные объятия, укутав землю в искрящееся покрывало. В воздухе витало предновогоднее волшебство, рождая новые мечты и надежды. Новый, 2023 год мы встречали втроём. Даниил, чокаясь бокалом безалкогольного шампанского, весело заметил: «Забавно получается: три „Д“ – я, Диана и Дмитрий!»

После праздничной феерии наступили каникулы, а за ними потянулись долгие, тоскливые зимние дни. Но стоило Дмитрию переступить порог нашей квартиры, как она тут же наполнялась смехом, шутками и заразительным весельем.

Моё двадцатилетие отец решил отпраздновать в загородном коттедже, и я не стала возражать. Полдня, словно бабочка, порхала между салонами красоты, едва успев вернуться к началу торжества. На мне было пышное миди-платье из шелкового фатина, сотканного в нежнейшей палитре кораллово-бледно-персиковых оттенков. Кружевной корсет, словно паутинка ручной работы, оплетал талию, подчеркивая каждый её изгиб. Открытые плечи изящно вырисовывались на фоне воздушной ткани.

Удивительно, но только Дмитрий своими восхищенными взглядами открывал для меня красоту собственного тела, заставляя с удивлением переосмыслить себя. Никогда прежде ни мать, ни отец не говорили, что у них растёт красавица. Мама всегда твердила: «Ты моя умница», а отец неизменно называл «моей воительницей».

Извлекая из коробки туфли-лодочки на изящном каблучке, я скользнула ногами в их атласную глубину и закружилась перед зеркалом, словно балерина, поискала взглядом ускользающие изъяны. Тихий стук в дверь, вырвал меня из плена самолюбования.

– Войдите, – крикнула я, не отрывая взгляда от отражения в зеркале.

Дверь неслышно отворилась, и в комнату вошел отец. Увидев меня, он застыл, будто пораженный молнией, и в волнении потер свой подбородок.

– Прости меня, дочь… Я словно ослеп, не замечал, что ты у меня такая… красивая.

– Пап… Ну что ты, – пробормотала я смущенно, заметив в его руке обтянутый бархатом футляр.

– С днём рождения, моя девочка, – произнес отец, протягивая мне коробочку, но тут же передумал. – Знаешь, мне кажется, к этому платью больше подойдет… вот что, – и он открыл футляр, являя миру ослепительное колье, сотканное из мерцающих серых бриллиантов. С трепетом коснувшись моей шеи, он застегнул замок. – Как чувствовал, что этот комплект будет создан для тебя. И название у него необычное – «Слёзы Дианы», – прошептал он, и в голосе его звучала еле уловимая дрожь. – Серьги… сама наденешь, не разбираюсь я в этих ваших застёжках.

– Папка! – завизжала я, и сердце мое, казалось, выпрыгнет из груди. Словно маленькая, безудержная девчонка, я бросилась к нему на шею, осыпая лицо поцелуями, пытаясь выразить всю безмерность охватившего меня счастья.

В тот миг, когда слезы навернулись на глаза, все прежние обиды отступили в тень, словно их и не бывало. Мы и представить не могли, что судьба уже занесла топор, готовый расколоть наши жизни на «до» и «после». Знали бы мы тогда, как мимолетно счастье, берегли бы каждое мгновение, словно хрупкую жемчужину.

– Дочь, как ты смотришь на то, чтобы пустить с молотка нашу самарскую недвижимость? – прозвучал вопрос отца, словно гром среди ясного неба.

– Продать?! – вырвалось у меня, в голосе плескалось изумление.

– Да… Я долго взвешивал все «за» и «против» и пришел к выводу, что столица – вот где кипит настоящая жизнь. Да и не слепой я, вижу, что у тебя появился молодой человек. Твой выбор мне по душе. Если дело дойдет до свадьбы, хочу, чтобы у тебя до этого счастливого дня был свой угол.

В словах отца была сермяжная правда. В городе детства меня держали лишь воспоминания, да и те порой блекли. Но как же Даниил? – тут же спросила у него мучавший меня вопрос, вот уже некоторое время. Знала много случаев, когда отцы, женившись второй раз забывали своих детей от первого брака.

– Даниилу оставлю квартиру, в которой вы сейчас гнездитесь. Плюс, ему, как наследнику, перейдет мой бизнес, – объявил он и, с ноткой напряжения в голосе, добавил: – Надеюсь, возражений не возникнет?

– Да я обеими руками «за»! Строительство – это не моя стихия, – ответила я, но тут же засомневалась: – А Марго не будет против? Ведь у вас еще могут быть свои дети.

– Не забивай этим голову, когда появятся – тогда и буду думать. Рад, что мы расставили все точки над «i». А теперь, припудри носик и давай к гостям.

Когда отец вышел, я еще минут пять простояла перед зеркалом, машинально поправляя прическу. Волнение, как незваный гость, поселилось в душе. С тяжелым сердцем я покинула комнату.

Спускаясь по ступеням, я парила, словно сказочная принцесса, сотканная из грез. В центре зала, стоял мой принц, Дмитрий, застыл в восхищении, не отрывая от меня взгляда. На моих губах расцветала счастливая улыбка, а в груди трепетали райские птицы, вторящие биению сердца. Когда я приблизилась, Дмитрий опустился на одно колено, протягивая руку, на которой, словно на алой подушке, покоился раскрытый бархатный футляр. Мой взгляд приковало кольцо с крупным серым бриллиантом, мерцающим таинственным светом. Замирая в предвкушении, я ждала слов, которые изменят мою жизнь.

– Диана… Выходи за меня замуж.

Кивок – единственное, на что я оказалась способна. Спазм сковал горло, не давая вымолвить ни звука. Собравшись с силами, я прошептала:

– Я согласна.

Дмитрий надел кольцо на мой палец, и, поднявшись с колен, заключил в нежные объятия, одарив поцелуем, в котором сплелись любовь и обещание вечности. Взрыв радостных возгласов пронесся по залу, сливаясь в единый хор поздравлений.

Вечер был соткан из красоты и волшебства, опьяняющий, как терпкое вино. Никогда прежде счастье не переполняло меня с такой силой. Но хрупкую гармонию нарушили слова Анны. Поздней ночью, словно тень, горничная проскользнула в мою комнату. В её глазах плескалось нетерпение, было видно, что она горела желанием поделиться новостями.

– Ну же, рассказывай, – поторопила я её, проводя расчёской по влажным волосам.

– Марго закатила настоящий скандал, – прошептала Анна, и, прислушавшись к тишине за дверью, продолжила: – Визжала, как резанная, обвиняла Илью Александровича в том, что он балует свою ненаглядную доченьку, задаривает её бриллиантами, квартиру покупает. Швыряла в него подушки, шкатулки с драгоценностями, кричала, что бизнес должен был достаться их общим детям, а не Даниилу.

Я замерла с гребнем в руке, нахмурилась. В душе, в который раз поселилась неприятная тяжесть.

– А отец что?

– Илья Александрович отрезал, как бритвой: «Ты сначала роди, а потом посмотрим». Ох, и припечатал же он её! Хлопнул дверью и ушел спать в гостевые покои.

Тлеющая искра надежды еще теплилась во мне, что отец наконец прозреет и увидит истинное лицо Марго – её злобную алчность, её меркантильную душу. Я мечтала об их разводе, но этим мечтам не суждено было сбыться. Такие женщины, как моя мачеха, умеют виртуозно плести сети лести и безотказно удовлетворять мужские желания, играя на самых низменных инстинктах.

С того самого дня, как Дмитрий надел мне на палец кольцо, я парила в небесах, опьяненная счастьем. Роспись мы решили отложить до окончания моего университета. Двадцать третьего дня рождения я ждала с нетерпением, и отец предложил отметить его в нашем загородном коттедже. Я согласилась, лишь попросила обойтись без шумного и многолюдного празднества.

Брат, словно угадав мои мысли, преподнес мне три билета на концерт моей обожаемой группы «Радио Тапок». Я взвизгнула от восторга, прыгая, словно маленькая девочка. Дмитрий, нежно поцеловав меня, вручил заветные билеты в Париж – целая неделя романтики в городе любви! А отец… Отец, как всегда, преподнес футляр, в котором покоилось жемчужное ожерелье дивной красоты.

После званого ужина Дмитрий предложил прогуляться по вечерней Москве, и я с радостью приняла его приглашение. Вечер выдался дивным: держась за руки, мы неспешно бродили по набережной, а когда прохладный воздух пробрал нас до костей, он отвез меня обратно в коттедж. Димка долго не отпускал меня из объятий, целовал с какой-то исступленной нежностью, шепча, словно завороженный: «Дин… Дин, ты даже не представляешь, как сильно я тебя люблю. Не могу дождаться того дня, когда ты станешь моей женой».

С трудом вырвавшись из его объятий, я легко чмокнула его в щеку и, заливаясь смехом, выпорхнула из машины. Счастье… как, же оно бывает хрупким.

В доме царила сонная тишина. Медленно поднимаясь по лестнице, я с улыбкой перечитывала смс-ки от Димки. На самой верхней ступеньке я замерла, погруженная в очередное любовное признание. Удар обрушился внезапно, словно гром среди ясного неба. Я не успела даже вскрикнуть. Как стояла, так и рухнула спиной вниз, кубарем покатилась по ступеням, и меня накрыла непроглядная тьма».

Тело снова скорчилось в мучительном спазме. Казалось, по венам струится расплавленное золото, обжигая изнутри, оставляя лишь пепел.

– Ма… ма, – прошептала я в бреду, взывая к матери в беспамятстве. Ощутив на руке шершавое, обжигающее прикосновение, я заскулила, содрогаясь от пронзившей боли, и вновь погрузилась в объятия мрака, ставшего мне за долгие годы вторым домом.

«Я не ведала, какие события развернулись после моего падения. Не представляла, сколько времени прошло до пробуждения. Впрочем, и пробуждением это состояние назвать было нельзя. Меня со всех сторон окружала лишь беспросветная тьма. Холодная, безразличная к моим терзаниям и страданиям. Словно мотылек на пламя, я летела на звуки голосов, но упиралась в непроницаемую черную стену, напоминающую застывшую резину. От неё исходил такой леденящий холод, что я в ужасе отступала, отчаянно крича: «Я здесь! Выпустите меня! Мне страшно! Кто-нибудь… Помогите мне!»

Время текло, и я постепенно сжилась с окружающей меня тьмой, словно она, устав от моего сопротивления, стала ко мне терпимее. Возможно, она просто наблюдала, оценивая мое смирение, и позволяла находиться у стены забвения, пока я не бунтовала, не бросалась на нее в отчаянной попытке вырваться на свободу.

Брат часто навещал меня. Он надевал мне наушники, и я погружалась в мир любимой рок-группы, в музыку, в завораживающий голос Олега Абрамова.

На волнах Камчатских вод

Встал на рейд Английский флот

Принеся в лучах Луны

Едкий смог Крымской войны…

Меня больше не трогали недовольное ворчание и шелест непроглядной тьмы вокруг. Я закрывала глаза и отстукивала ритм, радуясь этим нескольким часам подобия жизни. Если то состояние, в котором я сейчас находилась, можно было так назвать. Я не спала, не испытывала голода или жажды, да и не могла, существовала отдельно от своего тела. Единственным слабым лучом надежды было осознание, что я ещё жива. Не сразу поняла, что монотонный писк, пронзающий мою темницу, – это работа аппарата ИВЛ, отсчитывающего удары моего сердца. Об этом я узнала случайно, услышав обрывки разговоров медицинских работников и врача, наблюдавшего за моим состоянием.

Отец и Димка навещали меня, реже, чем хотелось бы, но я понимала – их дни заполнены работой. Их слова были словно якорь, удерживающий меня на плаву. Отец, склонившись надо мной, просто говорил: «Держись, дочь». А Дмитрий, опускаясь на пол рядом с кроватью, брал мою ладонь и, прижав к щеке, шептал о своей любви и о том, что будет ждать моего пробуждения.

В кромешной тьме я потеряла счёт времени. Однажды я заметила, как брат, надевая на меня наушники, говорил низким, ломающимся басом. Сначала это вызвало слабую улыбку, но потом я застыла. Голос Даниила ломался… Печаль сдавила грудь. В этот момент меня пронзила мысль: жизнь ускользает сквозь пальцы, проходит мимо меня.

В один из дней меня навестили Марго с отцом. В этот раз он был тих, лишь ласково коснулся моей руки, прошептав: «Дочь, рад видеть… Схожу к врачу, поговорю с ним».

– Ты думаешь, она тебя слышит?! – с вызовом в голосе воскликнула мачеха.

– Мы очень надеемся… Точного ответа не даст никто, потому и теплится надежда, – ответил отец.

Услышав приглушенный стук, я поняла, что отец ушел, и невольно напряглась. Интуиция не обманула.

– Мелкая дрянь, – прошипел у самого уха змеиный голос. – Почему ты не сдохла в ту ночь? Надо было тогда добить. Теперь приходится ждать, пока «Слёзы Дианы» перейдут ко мне после твоей смерти. А, впрочем, выпрошу у Илюши за беременность, а потом избавлюсь от неё. Не дура я свою красоту беременностью портить, слишком дорого она мне обошлась. Рожу к сорока, твоя квартирка моим детишкам отойдет, а там подумаю, как и бизнес прибрать. Тебя не так удачно столкнула, а вот с братцем твоим постараюсь, чтобы уж наверняка.

Ледяной ужас за брата сковал меня, словно липкий кокон. Крик сорвался из груди, а я, обезумев, бросилась на стену, стремясь вырваться из кошмарного плена. Но неведомая сила отшвырнула меня, словно пушинку, и я беспомощно полетела в пустоту. В зловещей тьме вспыхнули багровые, монотонные огни, аккомпанируя учащенному, надрывному писку аппарата искусственной вентиляции легких.

Я потеряла счет времени, ускользнувшему после моего бунта. Вдруг, словно раскат грома вблизи, донесся взволнованный голос брата.

– Динка!… Поздравляю тебя… Ты стала тетей! – в его голосе звенело безграничное счастье и ликование. – Моя Варвара подарила мне богатыря! Представляешь, пять с половиной килограммов, рост – пятьдесят четыре сантиметра! Ходил, завороженный, любовался им. Орет Олег Даниилович! За дочкой через три года пойдем. И в честь тебя назовем.

Я опустилась к стене, и меня захлестнула волна счастья. Не слезы текли по щекам – их просто не было, неоткуда взяться – рыдала сама душа. В эти мгновения мне, как никогда, отчаянно захотелось вернуться в настоящую жизнь, увидеть моего племянника, разделить эту безумную радость с ним.

Минуты ликования схлынули, оставив меня наедине с ледяным ужасом. Марго еще не осуществила свой чудовищный план, но я нутром чувствовала: она не отступится. В этот раз, стиснув зубы, я подавила подступающую истерику, боясь нового наказания. Затаившись в тени собственных страхов, я судорожно искала способ обезопасить моих близких, но выхода не видела.

– Здравствуй, Дин, – до боли знакомый голос пронзил тишину, словно удар хлыста. Я вскочила, огляделась и застыла, словно громом пораженная, услышав признание любимого: – Прости… Я пришел прощаться. Десять с половиной лет… Я больше не могу ждать твоего пробуждения.

Я почувствовала, как моя ладонь утонула в горячем коконе его рук. Дмитрий крепко сжал ее, и слова хлынули из него, словно прорванная плотина: – Ты не представляешь, как я каждый день мечтал о звонке из клиники, о том, что ты открыла глаза. Плевал на прогнозы врачей, на их слова о безнадежности, о возможном беспамятстве. Если бы ты знала, какая это пытка – видеть тебя неподвижной, опутанной проводами… Знаешь, я даже хотел взять твою яйцеклетку, сделать ЭКО другой женщине… Мечтал о нашем ребенке. Ты бы проснулась, а у нас уже была бы дочка или сын. Мне было все равно кто, лишь бы наш… Но твой отец не разрешил. Счел это аморальным. Ты не представляешь, как я жалел, что мы так и не поженились… Прости меня, Дин. Время против нас. Мне скоро сорок, и я больше не могу ждать. Знай, что я люблю только тебя и буду любить всегда. Я чувствовала, как горячие капли обжигают мою кожу. Мою ладонь сжали еще крепче, и тишину разорвали рыдания.

Рыдания любимого человека резали сердце острее стекла, каждое слово признания отдавалось в душе невыносимой болью. Казалось, что нужно всего лишь провести рукой по его мягким волосам, прошептать: «Я прощаю тебя. Будь счастлив, прошу. Не вини себя ни в чём.» Но, я не могла сказать ему этих слов. Лишь жалость и нежность, словно тихий омут, затягивали меня в свою глубину, посвящённую Димке. А когда он ушёл, одиночество, доселе лишь тенью скользившее рядом, вдруг обрело плоть и кровь, став моей неразлучной спутницей.

Я всё реже и реже стала слышать рядом с собой родные голоса. В душе не было обиды на них, меня всё больше окутывало усталость и уныние, как осенний туман. И лишь приход Марго взбодрил меня лучше терпкого коньяка.

– Не понимаю, – начала она, и ледяной озноб пронзил меня. – Зачем столько денег на поддержание твоего полуживого тела? Всем ясно: очнёшься – будешь овощем. Впрочем, тебе не привыкать. И с убийством братца твоего тянула, чтобы подозрения отвести. Наконец забеременела, а твой отец, старый дурак, верит, что ребёнок от него. Ха! – она скривилась в презрительной усмешке. – Мой любовник молод и прекрасен телом. И он тоже считает, что пора покончить с Ивановыми и их отродьями. Наплодил троих детишек и радуется. Ну и пусть. Через три дня устрою небольшую аварию… Были Ивановы, да сплыли. А у Илюши сердечко совсем слабое стало. Я уж постараюсь, чтобы оно не выдержало, – её злорадный смех, змеиным шипением, расползся по стерильной тишине палаты.

Мачеха исчезла, унеся с собой эхо зловещего хохота, словно ядовитый туман злорадства. В отчаянии я металась по своей ледяной клетке, ища лазейку, тропу к спасению брата и его семьи. И вот, словно луч сквозь тьму, забрезжил единственный путь.

Прильнув лбом к стене, чувствуя, как тысячи ледяных игл вонзаются в плоть, я зашептала, словно молитву: «Пап… Пап… Услышь меня… Это я, Диана…» Снова и снова я повторяла эти слова, словно заклинание, пытаясь пробиться сквозь пелену снов к родному сердцу. Боль сковала меня в ледяные объятья, стоны срывались с губ, переходя в крик, но я не отступала.

Осознание, что я бреду по лабиринтам отцовского сна, пришло не сразу. Долог был путь сквозь густую, непроглядную тьму, ноги вязли в тягучей черной массе, но огонь надежды, пылавший в груди, указывал путь. И вдруг, словно шепот ветра, коснулись слуха слова: «Исполнение одного желания… ценой твоей жизни…»

«Я согласна!» – вырвалось у меня, без тени сомнения, и в тот же миг я оказалась рядом с отцом. Сердце забилось в тревоге, страх не успеть, не донести правду, заставил меня заговорить торопливо, сбивчиво: «Пап… Марго… она не простила тебе „Слёзы Дианы“. Она толкнула меня… Но это уже неважно. Поверь мне, это не сон, каждое мое слово – истина. Марго давно плетет паутину лжи и ненависти вокруг нас. Сейчас, вместе со своим любовником, они задумали погубить Даниила и его семью. Прости, что говорю это, но Марго носит под сердцем не твое дитя… Я ухожу, папа. Берегите друг друга. Вы – всё, что у меня есть в этом мире. Прощайте…»

– Диана! – прозвучал отчаянный крик отца, и я ощутила, как натянулась до предела нить, связывающая наши души. Родственные узы истончались, словно паутина на ветру, и вот, в одно мгновение, оборвались. Вместе с ними оборвалась и моя жизнь. Чёрная, вязкая тьма сомкнулась вокруг, протягивая ко мне когтистые лапы, готовые растерзать.

Яркий луч света, пробив тьму, пронзил липкий мрак, рассеяв его осколки в стороны. Он окутал меня коконом нежности и любви и понёс через вселенную».

Оставалось непостижимым одно: зачем понадобилось заточать меня в хрупкое тело девочки, обрекая на невыносимые муки, чтобы вновь отнять жизнь? В какой-то миг я ощутила леденящее дыхание близкой смерти, понимая, что мои секунды сочтены. Я угасаю. Вырвавшись из цепких объятий тьмы и боли, я отчаянно закричала, протестуя против злого рока.

Услышав недовольный рык рядом, я мысленно обратилась к неведомому существу: «Прощай, добрая собака. Спасибо за тепло, которым ты меня согрела, за молоко, которым накормила. Но это не спасло, я умираю.»

Когда вокруг меня сомкнулась горячая пасть, мир погрузился во тьму. А когда сознание вернулось, первым, что обожгло мой взгляд, было лицо, склонившееся надо мной.

Громадный мужчина, чьи рога, казалось, пронзали пространство над его головой, смотрел на меня с нескрываемым гневом. Едва его рука потянулась ко мне, я завизжала от ужаса и леденящего душу осознания: Я попала в Ад.

Глава 3. Адиское ханство. Дворец королевской династии Рон Диархан

Рон Тисхлан Диарнах вздрогнул от пронзительного детского крика, но не хриплый звук поразил его до глубины души, а взгляд широко распахнутых голубых глаз, в которых плескался первобытный ужас. Словно это крошечное создание узрело в нём не просто короля, а воплощение кошмара, кровожадного душегуба, гостя из самых мрачных глубин подсознания. А ведь всего несколько мгновений назад Тисхлан и помыслить не мог, что верная гончая принесёт во дворец… ребёнка. Король словно очнулся от забытья и вновь, кадр за кадром, прокрутил в голове картину возвращения Гары.

Он восседал на троне, погруженный в чтение донесений лазутчиков, рассеянных по всему материку Ор Аридан. И хотя в Карварсе их земли презрительно именовали островом, сами ариданцы считали это несправедливым унижением.

Агенты расползлись по ханствам, словно тени, но до сих пор не принесли ни единой отрадной вести. Ни один артефакт, настроенный на королевскую кровь, не отозвался на присутствие сына. Где искать Нардинга? Этот вопрос терзал Тисхлана неустанно.

Тягостные думы прервала демоническая гончая, бесшумным призраком вынырнувшая из клубящейся, непроглядной тьмы, с необычной ношей в зубах.

– Гара… неужели нельзя было перекусить в другом месте? – укоризненно спросил он.

Фарг, дремавший у подножия трона, встрепенулся. Подняв морду и радостно помахивая хвостом, он направился к своей подруге.

Гара, заметив приближающегося кобеля, недовольно зарычала и, бережно опустив на холодный мраморный пол окровавленный кусок, бросилась на Фарга. Она защищала свою добычу с исступленной яростью, била пса лапами по морде, впивалась зубами в его бока, вырывая клоки шерсти. Успокоилась лишь тогда, когда он, поджав хвост, спрятался за троном, жалобно поскуливая. Невероятная самоотверженность гончей поразила Тисхлана. Он никогда не видел, чтобы она так рьяно отстаивала свою добычу.

«Спаси…» – услышал король в голове жалобный голос демонической гончей и не сразу понял, что она обращается к нему. «Спаси дитя…» – повторила она, осторожно прикоснувшись носом к окровавленному куску и поворачивая его в сторону Тисхлана. И только сейчас он разглядел, что это не кусок мяса, а человеческий ребёнок.

Ледяной ужас пронзил Рон Тисхлана Диарнаха, словно осколок зимнего ветра, обратив кожу в зыбкое поле мурашек. Сбросив с себя оковы трона, он ринулся к ребенку, в смятении пытаясь найти способ прикоснуться, не причинив ещё большей боли. Тело девочки, казалось, цвело жутким садом язв и кровоточащих волдырей. Рон Диарнах, с горечью осознавая собственное бессилие, понимал, что чудо не в его власти.

– Прости, – прошептал он гончей, голос дрожал от подступающего отчаяния. Выпрямившись, он отступил, а в его глазах плескалось виноватое страдание. – За её спиной стоит смерть… Я бессилен перед её дыханием.

– Ваше Величество! – прохрипел Дошран, задыхаясь, словно раненый зверь, и вихрем ворвался в тронный зал. – Я узрел… Увидел ведение, что жжет глаза словно пламя: мир объят огнем, а в самом его сердце – Дитя Миров. В ней дремлет сила духа, подобная несокрушимой скале, и вера в жизнь, ярче раскаленных лучей света. Призывный плач этого дитя услышит Зверь, сотканный из пламени и кромешной тьмы. Она спасет девочку, но Смерть уже точит косу, жадно предвкушая новую душу. Остановить её подвластно лишь крови, текущей в жилах короля, оплакивающего утрату своего дитя. Кровь к крови протянется нитью, сотканной из звездной пыли и древних заклинаний. И когда годы прольются, словно слезы, Путеводная Звезда отыщет в мире Карварс наследника древнего рода Рон Диарнах.

Предсказатель замер, прерывисто дыша, и невольно опустил взгляд на пол. Тут же отшатнувшись, пробормотал: «Невероятно… Неужели моё предсказание начинает сбываться?» Ваше Величество… – запнулся старик, не находя слов, он отступил от скрючившегося на полу ребенка, вперив в него безумный взор. Затем перевёл взгляд на демоническую гончую, и, вновь обернувшись к владыке ханства, с тревогой вопросил: – Что же вы медлите, Ваше Величество?

В эти мгновения Тисхлана обуяли сомнения, терзающие душу, словно раскалена лава. Неужели так просто – влить в хрупкое дитя древнюю королевскую кровь? Демоны… одна из могущественнейших рас, что населяют Карварс. И каждый правитель – стихийник, обладающий силой, способной сокрушить горы.

Но тут Гара, словно вынырнув из омута вечности, вырвала его из тягостных раздумий. Запрокинув голову к потолку тронного зала, она затянула прощальную песнь, полной скорби, да с такой тоской в голосе, что по коже побежали мурашки, а сердце сжалось от леденящей жалости. Сомнения отступили, отброшенные волной нахлынувшего сострадания.

Тисхлан выхватил кинжал из ножен, и сталь, блеснув в тусклом свете, полоснула левую ладонь. Алая кровь, горячая и живая, хлынула из раны. Осторожно, он взял малышку правой рукой и словно, держа в руках драгоценный хрусталь, наклонил её к себе, позволяя каплям крови падать прямо в маленький, приоткрытый ротик. К его изумлению, девочка облизнула окровавленные губы, и, широко раскрыв рот, жадно проглотила предложенную ей кровь, будто испивая нектар жизни.

Прошло некоторое время и вот тогда и произошло то событие, ввергшее короля в пучину потрясения.

Услышав детский хрип, Гара встревоженная, бросилась к девочке. Проведя, шершавым языком по головке, вскинула преданный взгляд на Тисхлана.

Дошран рухнул на колени пред королем Адиского ханства, и голос его дрожал от волнения: – Благодарю вас, Ваше Величество, за то, что вняли пророчествам старца. Да продлит Единый дни ваши. Да будет спасен единственный наследник престола.

Король наблюдал, как рубцуются окровавленные шрамы на детской нежной коже, и в его сердце клокотало мрачное восхищение перед мощью древней крови.

Девочка, распахнув глаза, вздрогнула, но на этот раз не издала, ни звука. Лишь изучающее смотрела на владыку, а он, завороженный, наблюдал, как чистая небесная голубизна её глаз, медленно тонет во тьме, словно в это время неумолимая бездна у него на глазах поглощала последний свет. А над редкими прядями светлых волос, словно пролетела стая воронья, сбросив со своего оперения весь окрас. Такова плата демонической крови. Не терпит она и искры света в облике того, в ком течет.

***

Я очнулась от ощущения, будто по мне ползают шелковистые черви, но это не вызывало отвращения, скорее приносило облегчение израненной коже. Желание открыть глаза вспыхнуло, но старческий, хриплый голос заставил меня повременить. Удивительно, я понимала каждое слово незнакомца, хотя слуги и родственники принцессы Ралины, в чье тело я, угодила, изъяснялись на чужом, незнакомом мне наречии. И вопреки моим ожиданиям, меня не бросили в кипящую лаву, а принялись лечить. Значит, это не Ад. Выходит, книги фэнтези, с их расами демонов, не такая уж и выдумка.

«Буду решать проблемы по мере их поступления», – пронеслось в голове, и я открыла глаза, вздрогнула от пристального взгляда тёмных глаз незнакомца, смотревшего на меня задумчиво.

Осознавая свою наготу перед ним, я машинально, от смущения, засунула палец в рот, и стала бессознательно изучать его лицо. В чертах короля дышала мужественная сила: волевой подбородок, тронутый легкой трехдневной щетиной, рассекала кокетливая ямочка, делая его искусителем женских грез. Бордовые губы, плотно сжатые, говорили о несгибаемом характере, а прямой, словно выточенный из мрамора, нос выдавал аристократическое происхождение. В глубине чёрных глаз, казалось, поселилась сама ночь, и лишь изредка в них вспыхивали далекие звезды, приоткрывая завесу над потаенными мыслями владыки демонов. И, конечно, главной отличительной чертой этой расы были гордо возвышающиеся над головой рога и, иссиня-чёрные волнистые волосы, отливающие призрачным серебром.

– Не понимаю, – прорычал король, и я увидела, как тень сомнения омрачила его лицо. – Почему, шрамы на её теле исчезли не все?

Шарканье приблизившихся шагов заставило меня искоса взглянуть на старца, который изучал меня с глубокой, почти скорбной задумчивостью.

– Быть может, дело в том, что она всего лишь человек, – прозвучал его скрипучий голос, пока он медленно поглаживал свою тонкую, серебристую бороду. – Демоническая кровь, проникшая в её тело, не обладает той же силой, что и в ваших венах.

– Возможно… – отозвался владыка демонов, в его голосе проскользнула неуверенность. – Но лучше будет узнать мнение целителя.

Король крепко прижал меня к своей горячей, широкой груди и зашагал, словно неся драгоценную ношу. Опомнившись, что бессознательно тереблю палец во рту, я вытащила его и принялась жадно вертеть головой, пытаясь запечатлеть в памяти роскошный дворцовый интерьер.

Пока владыка демонов нес меня, убаюкивая каждым своим шагом, я мысленно вернулась к обрывкам недавнего разговора, и истина обожгла сознание: меня напоили демонической кровью. Вот откуда этот странный, сладко-металлический привкус во рту. Она дала мне шанс на жизнь, да еще и залечила израненное тело. Вот это кровушка! С ней мне теперь никакие болячки и раны не страшны!

– Акэнат! – голос короля, словно зимний ветер, ворвался в комнату, наполненную терпким ароматом трав и масел. Он прошел внутрь, придерживая меня на руках. – Осмотри мою приемную дочь. Шрамы от ожогов, не хотят исчезать с её тела.

– Вашу приемную дочь?! – переспросил дородный мужчина в белоснежном халате. Удивление отразилось в каждой складке его лица, но, встретившись взглядом с владыкой, он тут же осекся.

Мои губы невольно дрогнули в улыбке при виде двойных рогов целителя, пробуждая в памяти фривольные анекдоты о неверных женах.

– Надо же, улыбается, – пробормотал он, и в его чёрных глазах вспыхнули искорки доброты. – Ваше Величество! Разрешите осмотреть девочку. Иди ко мне, малышка, – ласково проговорил он, подхватывая меня на руки и осторожно опуская на кровать. Его тёплые, мягкие пальцы скользнули по моей коже, а густые брови тут же в задумчивости сошлись у переносицы. – Так… так… – повторял он, причмокивая языком. Наконец, вздохнув, он бросил виноватый взгляд на короля. – Простите, Ваше Величество… ни один целитель не сможет изгладить эти шрамы. Они нанесены не обычным огнем, а колдовским заклятием. Вам придется искать колдуна или ведьму, возможно, они смогут помочь вашей дочери. В остальном же, малышка совершенно здорова. Голодна, конечно, но, полагаю, эту проблему быстро решат няньки и кормилицы.

– Бедное дитя, – прошептал владыка, в голосе его сквозила неприкрытая тоска, когда он взглянул на меня, а затем перевел взгляд на целителя. – Акэнат, я на время доверю тебе эту кроху. Распоряжусь насчет нянек, а ты проследи, чтобы ее искупали, одели и накормили.

– Слушаюсь, Ваше Величество! – отозвался демон, склонив голову в почтительном поклоне. Внезапно что-то вспомнив, он вскинул голову, поспешив обратиться к уже уходящему королю: – А как зовут вашу приемную дочь?

– Хагар.

Это имя донеслось до меня эхом, прежде чем дверь затворилась. «Диана, не успела ты насладиться именем Ралины, как уже стала Хагар» – пронеслось в моей голове, и я, снова сунув пальчик в рот, с любопытством уставилась на двурогого целителя.

Когда Акэнат повернулся и окинул меня задумчивым взглядом, я перестала наяривать палец и, в очередной раз вспомнив, что лежу совершенно голая, быстро подхватив край покрывала, накинула его на себя.

– Хм… – протянул целитель, машинально почесывая затылок. – А ты, оказывается, стеснительная особа. И это в свои восемь месяцев.

Я надула губы, сделав вид, что обиделась на его слова, принялась перебирать пальчиками мягкую ткань, укрывавшую меня, с удивлением рассматривая свои крохотные ручки. Тяжело будет привыкать к этому новому телу. Пока я бредила в предсмертной агонии, о переселении души в новый мир мало думала, а теперь, когда боль, терзавшая тело, отступила, можно было, наконец, рассмотреть себя. Неужели я когда-то была вот такой крохой?! Какое же слабое и ещё не умеющее ходить тело! Да… Невероятно странно ощущать зрелый разум, заточенный в этой беспомощной оболочке. Как мне теперь с этим жить, как привыкнуть? Мои раздумья вмиг развеялись, когда в палату вихрем ворвались демоницы. Они окружили меня со всех сторон, ахая и галдя почти в унисон:

– Ах! Какая маленькая!

– Ох… и уродливая…

– Зачем повелитель такую страшную девочку удочерил?

– И не говори, да еще и человечка.

От их слов сердце обожгло нестерпимым жаром. Я слышала разговор короля и целителя, не видела своего лица, но по шрамам на руках, животе и ногах представляла, что оно, наверное, ничуть не лучше этих багровых, уродливых отметин. Неужели и в другом мире мне предстоит выслушивать в свой адрес смешки, издевательства, выкрики и брезгливое выражение! Глаза мгновенно заволокла влажная пелена, нижняя губа задрожала в преддверии горьких слез.

– Вы! – злобно выкрикнул целитель. – Угомонитесь, курицы! Не видите, что девочку до слез довели?

– Акэнат, – обратилась к нему пухленькая демоница, на мой взгляд, лет пятидесяти, кто этих демонов разберёт, сколько они живут и как выглядят в возрасте? – Неужели ты думаешь, что она понимает, о чем мы говорим? – продолжила она.

– М-м-м, – протянул целитель в раздумье, – Занга, я затрудняюсь с определенностью, но взгляд её поразительно осмысленный, словно у взрослого человека. Складывается впечатление, будто она понимает каждое слово.

– Да! – вырвалось у меня, и я замерла, пораженная собственным голосом. Грубый, басистый, он резонировал чужеродно, больше подобающий зрелому мужчине, нежели ребенку.

– Ох… – схватилась за сердце худая, как спичка, демонесса. – Да разве может дитя таким голосом говорить? – спросила она, бросив взгляд на целителя.

Он подошел ко мне, и его пальцы, мягкие и прохладные, коснулись моего подбородка. Осторожно приоткрыв мой рот, он внимательно изучил его, безжалостный вердикт: – Заклятье опалило гортань.

– Получается, у девочки останется такой голос! – с негодованием воскликнула ещё одна демоница. Четыре рога, два больших и два маленьких, похожие на полумесяцы, венчали её голову, как и у Акэната, и я поняла, что она тоже целительница.

– Ты права, Сахран. Голос малышки изменится, когда заклятье падет. Только не уверен я, что Рон Тисхлан Диарнах разыщет колдуна. Девочку принесла Гара, и где она её нашла, неизвестно. Но то, что не на нашем континенте, это точно.

– Бедное дитя, – прошептала Занга и, с материнской нежностью подхватив меня на руки, заспешила к выходу, словно боялась потерять драгоценную ношу. – А вот мы тебя сейчас умоем, накормим, наденем красивое платье… – Но тут ее голос осекся. Она бросила на мое лицо мимолетный взгляд и, тут же зардевшись, отвела глаза в сторону.

Я понимала, что демонесса запнулась, желая сказать «красивой», но осеклась. Впрочем, я не обиделась. К подобному не привыкать. Желая выразить хоть толику благодарности своей няньке, я легонько погладила её пухлую щеку. Мимолетная гримаса отвращения, скользнувшая по её лицу, ясно дала понять: этот жест был излишним.

Сердце кольнула острая игла обиды. Чужой мир встретил меня неприветливо, кинув в бушующее огненное пламя. Да и для надменной расы демонов я – чужачка… Жалкий человечек, навеки обреченный вызывать лишь отчуждение и неприязнь. Грусть обрушилась лавиной. Нестерпимо захотелось домой, раствориться в родном тепле очага, услышать живой голос брата и узнать, как там они, мои близкие, без меня? Только хандрить мне не дали.

Освободив меня от покрывала, нянюшка бережно опустила в ванну, наполненную теплой, благоухающей водой. Горячий пар, поднимающийся над гладью, дарил сладкий аромат роз. Я игриво ударила ладошками по пене, взвизгнула от восторга, отдаваясь во власть чистого, детского счастья.

Я жива! И это главное. Буду жить, расти, во что бы то ни стало отыщу и принца, и колдуна, и обязательно верну себе свой истинный облик. Ралина была дивной красавицей, и я непременно узнаю, каково это – купаться в восхищенных взглядах. Но мысли о Димке вновь омрачили меня, как тени заползают в светлый сад.

Занга, словно почувствовав это, вовремя прервала мои размышления, вытащив из воды. Она аккуратно вытерла меня мягким полотенцем и, молчаливо, принялась одевать. Когда на моих ножках заблестели изящные туфельки, я восторженно покачала головой, трогая их крошечными пальчиками.

– Ка, – произнесла я и вздрогнула от собственного голоса, хриплого и нескладного.

– Лучше бы тебе и вовсе молчать, – прошептала нянька, с тревогой глядя на меня. – От твоего голоса другие дети заиками станут.

– Ду… ро… э… те… за, – затараторила я, пытаясь закончить фразу, но поняла лишь, что из меня вырываются бессвязные обрывки слов, а не та пламенная речь, что бурлила в голове: «Дурочка рогатая! Это из-за тебя дети заиками станут».

– Гляньте на неё, – прошипела демоница с кривой усмешкой, – пышет злобой… Что-то там лепечет на своём. Давай-ка я тебя Ругдане отдам, она тебя накормит до отвала, да и спать уложит, чтоб не мешалась под ногами.

Нянька внесла меня в скромные покои, где одиноко стояла детская кроватка, безошибочно указывая на предназначение этой комнаты. Сухопарая демонесса, вздернув свой длинный нос, подхватила меня на руки и усадила за стол. Аромат манящей каши, щедро сдобренной маслом, мгновенно наполнил мой рот слюной. Я нетерпеливо потянулась за ложкой, но ее проворно перехватила Ругдана.

– Рано тебе еще орудовать ложкой самой. Я тебя покормлю, а потом – в кроватку, и никаких капризов, слышишь? – властно проговорила она, зачерпнула полную ложку каши и отправила мне в рот.

Я, словно маленький волчонок, жадно набросилась на еду, торопливо глотая и тут же распахивая рот, требуя добавки, в нетерпении постукивая рукой по столу. Стакан теплого молока показался мне небесной манной. Осушив его до дна, я полусонно, посмотрела на воспитательницу.

– Ты посмотри на неё, какая прожорливая, – недовольно высказалась Ругдана и, подхватив меня на руки, понесла к кровати. Сняв с меня одежду, она переодела меня в пижаму и, прикрыв тёплым одеялом, строго приказала: – Глазки закрывай. Спи. И ни звука.

Да я была и не против сна. Что ещё нужно ребёнку, пережившему такое? Раны излечили, тело больше не изнывало от боли. Лишь шрамы слегка тянут кожу, но это ничтожная плата по сравнению с пережитым кошмаром. К тому же я сытая, есть крыша над головой, и лежу в мягкой перине. Конечно, неприятно, что демонессы так со мной грубо. Но по мне, лишь бы руки не распускали, тогда я готова пожить в этом замечательном месте. Пусть я и приёмная дочь. Зато папа-король в обиду не даст… С этой успокоительной мыслью я провалилась в объятия сна, но он был недолгим. Разбудил меня гневный крик.

– Как ты мог! Наш сын… Мой бедный мальчик! Он пропал, а ты усыновляешь… эту ничтожную человечку! – взвизгнул женский голос, словно удар кнута, окончательно рассеивая остатки сладкого сна.

Я распахнула глаза, отбросила одеяло и села, ошеломленно моргая. Передо мной стояла одна из самых прекрасных женщин, которых мне когда-либо доводилось видеть. Демонесса была воплощением обворожительной красоты, в которой чувствовалась первозданная сила. В смоляных волосах, искусно уложенных в прическу, притаилась изящная диадема, словно капля росы, застывшая в полуночной тени. Глаза – два бездонных омута, в глубине которых искрились всполохи бриллиантов, гордая, царственная осанка, изгибы тела, словно выточенные скульптором. Тонкая талия казалась невозможной. Высокая, пышная грудь, словно два спелых плода, губы, цветом и формой напоминающие изгиб алой реки, бархатная, оливковая кожа, источающая тепло и чувственность. Я никогда не видела существа, наделенного столь совершенной, пленительной красотой.

– Вау, – вырвалось у меня, и я посмотрела на удручённого отчима.

– Признавайся! Она твоя дочь?! – продолжала допытываться королева, устраивая сцену ревности.

– Дорогая, – обратился он к супруге. – Кальсинея… Выслушай меня. Ты же помнишь, что у гончей убили всех щенков. Вот она вытащила девочку прямо из огня и принесла мне её для того, чтобы я спас умирающего ребёнка. Скажу честно. Малышка едва дышала. Я просто развёл руки, чувствуя своё бессилие. Но в тронный зал ворвался наш провидец, крича, чтобы я спас это дитя, напоив своей кровью. Она, дескать, приведёт её к нашему сыну. Разве я мог сомневаться, услышав эти слова. Кальсинея… Пойми, я не меньше тебя тоскую по нашему сыну, – король обнял супругу, устало прикоснувшись губами к её волосам.

– Дя, – выпалила я довольно, хлопнув ладошками по одеялу, и тем самым обратила на себя внимание.

– Видишь, разбудила кроху, – с укоризной промолвил Тисхлан, и тихий вздох сорвался с его губ.

– Если твои слова правдивы, нам надлежит устроить пир в честь обретения приемной дочери, – отозвалась демонесса, скользнув по мне оценивающим взглядом. – Как же она… неказиста. Неужели невозможно избавить ее личико от этих ужасных шрамов? – проговорила она, словно смиряясь с нежданным пополнением в их семье.

– Акэнат бессилен против подобного колдовства. И где искать чародея, сотворившего это с ребенком, я не ведаю. Да и вряд ли он обитает на нашем континенте. Людскому племени не место среди нас, – мрачно произнес он и, оставив супругу, приблизился к кровати. Бережно взяв меня на руки, он нахмурил брови, и гневный рык сотряс покои: – Занга! Ругдана!

Демонессы, распахнув двери, вихрем влетели в комнату и замерли, их мгновенно лица тронула бледность.

– Вы полагаете, что наша приемная дочь достойна находиться в этих убогих покоях?!

– Нет, Ваше Величество, – пролепетала нянька, дрожа всем телом.

– Покои для принцессы Хагар уже готовятся, – гордо заявила преподавательница и склонила голову в поклоне.

– Дя! – выпалила я и, лучезарно улыбаясь, ласково погладила щетинистый подбородок отца.

.

***

Жизнь потекла своим чередом, и каждый день был бы похож на предыдущий, если бы я не проявляла своеволие. Бывшая владелица тела ползала не на четвереньках, как обычные дети, а подставляла под попку ногу, согнутую в коленке, отталкивалась другой ножкой и таким образом передвигалась. Мне же не терпелось встать на ноги, почувствовать уверенность в каждом шаге. Поэтому отбивалась от назойливых рук нянек, ругала их, бормоча недовольно, и, придерживаясь за шелковистую обивку дивана, упорно оттачивала свои первые робкие шаги.

После двух недель упорных тренировок я, наконец, сделала свои первые самостоятельные шаги. Широкая, сияющая улыбка расцвела на моем лице, обнажая восемь молочных зубов, и вырвалась наружу звонким, ликующим смехом. Получилось! В груди затрепетали стайки бабочек, а сердце предвкушало бал в мою честь, который состоится уже через неделю. Я мечтала войти в зал самостоятельно, гордо держась за руку отца.

Настал долгожданный день, трепетной волной захлестнувший всё моё существо. Впервые в жизни я должна предстать на королевском балу. Меня облачали, словно драгоценную куклу, готовящуюся к триумфу. Белоснежное платье, пышное облако нежнейшего кружева, кожаные туфельки в тон, словно сотканные из лунного света. И в завершение диадема, увенчавшая мою голову.

Ругдана подвела меня к зеркалу и с торжественной медлительностью оглядела моё отражение.

– Великолепна… – прошептала она, и в голосе её прозвучала тень сожаления. – Если бы не эти шрамы, обезобразившие твое личико…

Я глубоко вздохнула и, поджав губы, не отрываясь, устремила взгляд в зеркало. Моё обезображенное лицо вызывало отторжение. Багрово-красные широкие рубцы, словно змеи, извивались по нижней части лица, а приподнятый уголок рта нескромно обнажал десну. Хотелось кричать. Теперь прежние терзания казались такими жалкими и нелепыми. О, если бы я могла вернуться назад! Я бы приняла своё прежнее лицо с благодарностью. С другой стороны, не переживи я издевательства в прошлой жизни, забилась бы сейчас в тёмный угол, боясь показаться на глаза миру.

Приемные родители вошли в мои покои, их лица светились улыбками. Кальцинея несла в руках невесомую, словно облако, ткань кисеи. Подойдя ко мне, она бережно закрыла ею лицо, оставив лишь глаза, и, закрепив ткань в волосах, тихо промолвила:

– Так будет лучше, – и вздохнула, словно облегченно.

Я потрогала лицо и посмотрела на неё с благодарностью. Еще недавно, представив лишь на миг, как сотни глаз впиваются в меня, я содрогалась от напряжения и невыносимого волнения. Теперь можно будет спокойно предстать перед приглашёнными гостями.

Что сказать, возможно, я была слишком мала, чтобы оценить грандиозность торжества. Громкая музыка, толпы демонов и их назойливая лесть быстро меня утомили. Прислонившись головой к отцовскому плечу, я широко зевнула и неосознанно кивнула, словно собиралась спать.

Отец, заметив мою усталость, нежно сказал матери: «Хагар устала, хочет спать». Затем он встал со своего трона и, придерживая меня на руках, направился на выход.

Нянька заботливо приняла меня, быстро раздела, искупала и напоила тёплым молоком. Как только моя голова коснулась подушки, я уснула.

Я пришла в себя от неприятного ощущения, будто вокруг меня сгущается зло. Сложно описать это чувство. Мне стало трудно дышать, по коже побежали мурашки, волосы на голове встали дыбом.

Я резко открыла глаза и увидела в свете, падающем из окна, высокую мужскую фигуру склонившегося надо мной. Его глаза горели ненавистью, а в руке он сжимал острый клинок.

– Откуда ты только взялась, жалкая человечка? Ты должна подохнуть, – прошипел он и, взмахнув рукой, направил острое лезвие прямо мне в сердце. И меня поглотила мгла.

Я не успела отреагировать. Да и не могла бы справиться с сильным мужчиной. Ожидая удара, оцепенела. Единственная мысль, как острая игла, пронзила сознание: «Я должна исчезнуть».

Тьма окутала меня со всех сторон, словно материнский кокон. Я чувствовала движение воздуха и понимала, что лечу. Яркая вспышка света ослепила. Лёгкий удар о твёрдую поверхность выбил из моих лёгких воздух, и я отчаянно закричала, призывая помощь.

Глава 4. Наёмный убийца

Первые лучи Сол, словно золотые стрелы, пронзили ночной полог, возвещая о рождении нового дня. Тьма, подобно дикой кошке, недовольно заворчала, ощетинилась тенями и отступила в укромные уголки, не желая расставаться со своей бархатной чернотой.

Солнечные потоки, ликуя, словно златогривые воины, ринулись во все стороны. Достигнув древесных крон, разбудили сонный хор пернатых, прошлись трепетной волной по изумрудному ковру травы, распахивая навстречу дню бутоны, полные радужных снов. В игривом танце с ветерком, лучи скользнули по лазурной глади вод, устремились в горние выси, коснулись мудрого, исчерченного морщинами лица человека и, не задерживаясь, понесли свет дальше, в бескрайние дали.

Истонченные временем губы старца дрогнули в улыбке, являя миру пожелтевший частокол зубов – безмолвное свидетельство многолетней работы, требующей сосредоточенности сродни медитации. Сейчас же он и сам пребывал в этом состоянии, погруженный в созерцание робкого пробуждения природы.

Веймин, словно провидец, умудренный годами, чувствовал: грядущий день не станет поворотным в его судьбе. Он будет зеркальным отражением вчерашнего, да и тысяч дней, канувших в Лету. И все же старик не испытывал ни горечи, ни ропота на судьбу. Его мысли витали вокруг иного: как сложилась бы его жизнь, если бы родители не продали его в юном возрасте?

Родился Веймин в Анайском княжестве, в крохотной деревушке Сашлин, приютившейся на втором по величине континенте Сирвас мира Карварс. Он был третьим, но не последним ребенком в семье. Шесть голодных ртов, истерзанных недоеданием в тот зловещий неурожайный год.

И словно почуяв запах крови, по деревням поползли тени стервятников: наёмники, приказчики и, как ни странно, монахи Донсумо. Первые выкупали в рабство здоровых, крепких мужчин, а вот монахи рыскали по дворам, словно коршуны, высматривая свою добычу. Их интересовали мальчишки, в которых едва забрезжил магический дар – явление редкое, но изредка случающееся среди простолюдинов.

Так уж вышло, что, купаясь с друзьями в ледяных водах горной речушки, Веймин едва не захлебнулся. Спасся чудом, а выбравшись на берег и отдышавшись, почувствовал, как тело наполнилось неведомой силой. Сначала он не придал этому значения. Побежал по протоптанной тропинке домой, рассекая рукой заросли высокой травы, и вдруг заметил, что от каждого его прикосновения стебли покорно склоняются к земле.

Остановившись, он обернулся и застыл в оцепенении. За ним простирался измятый изумрудный ковер, словно здесь пронесся разъяренный вихрь. Веймин много слышал о магах, знал о многообразии их искусств, но самыми могущественными и почитаемыми оставались стихии: вода, огонь, воздух и земля.

Догадка молнией пронзила сознание, заставляя сердце бешено колотиться в груди. Однако сомнения еще терзали его, и, чтобы развеять их, он взмахнул рукой, мысленно высвобождая ветер. В тот же миг изумрудная гладь пришла в движение, словно игривый горный поток, послушно повинуясь его воле. Веймин зачарованно смотрел на свое творение, и слезы восторга орошали его щеки.

Всё, что он знал о детях, отмеченных магией, – их ждала дорога в столичную школу. А если дар был щедр и силён, то и вовсе – прямиком в княжескую свиту. Иная жизнь, где голод и нищета лишь бледные воспоминания.

Задыхаясь от нетерпения, он ждал возвращения родителей с работы. Едва они переступили порог, мальчик выпалил о своём чуде и тут же продемонстрировал умение. Отец и мать плакали от счастья, как совсем недавно плакал он сам, потрясенный открытием.

Кто знает, как сложилась бы его судьба, не вспыхни в нём искра волшебства. Прошло сто тринадцать лет, а перед глазами всё так же стоит заплаканное лицо матери. Словно предчувствовала она, что больше никогда не увидит своего сына.

Порой его захлестывало томительное желание – сорваться в родную деревню, хоть краем глаза взглянуть, как там живут его близкие. Но ледяной страх сковывал сердце: а вдруг никого уже не осталось? Хардзи безжалостно вырезают целые семьи изменников. А он, Веймин, и был таким изменником, и прекрасно понимал: наемные убийцы будут рыскать по следу, пока не настигнут. И тогда – неизбежная схватка, в которой он обречен. Почему? Да потому что устал. Устал от этой бесконечной гонки, от кошмарных снов, где в мучительном безмолвии возникали лица убитых им людей. И не все они были злодеями, нет, некоторые – лишь случайные жертвы, чье существование кому-то мешало. В такие ночи он вскакивал, падал на колени и, воздев руки к небу, корявыми, но искренними словами молил Единого о прощении. Душа будто вымерла в нем, осталась лишь зияющая пустота. С самого детства из него выжигали жалость, сострадание, любовь, заменяя все тепло человечности ледяной расчетливостью, жестокостью и безразличием.

Монахи Донсумо, словно облеченные в шелка лицемеры, прятали истинную суть за елейными речами и сладкой лестью. Выторговав себе ученика за семь тансарий, словно породистого щенка, они усадили его в повозку к таким же, ничего не подозревающим «счастливчикам», и, довольные сделкой, отправились в свою обитель, словно пауки, возвращающиеся в свое логово.

Почти месяц тряслись они по дорогам, приближаясь к своему новому заточению. Кормили детей исправно, словно откармливая скот перед убоем, и единственным неудобством в этом долгом путешествии были лишь жесткие, голые доски, служившие им и сиденьем, и ложем. Несмышленые птенцы, вырванные из родного гнезда, они еще не понимали, что их «обучение» уже началось, и дорога эта – лишь первый урок.

По прибытии в обитель, их разместили в тесных, словно гробы, одиноких комнатах, где, кроме жесткой лежанки, не было ничего. Сам монастырь, подобно мрачному стражу, высился каменной крепостью, окруженной высокой стеной из серого, безжизненного камня, словно навеки отрезая их от внешнего мира.

Сначала им явили донсумийских монахов во всей красе их умений. Неискушенные, они завороженно внимали силе, скорости и грации юных воинов, облаченных в черные одежды, словно вороново крыло.

Больше всего Веймина пленило воинское искусство. С какой непринужденной легкостью они владели хайтаном – длинным мечом с хищно изогнутым лезвием и рукоятью, словно сплетенной для крепкой ладони! Завистливый огонь плясал в глазах, разжигая в груди жажду: научиться так же непринужденно взмывать по стенам, сражаться с превосходящим врагом, искусно обороняться, стать таким же бесстрашным и ловким.

Грезы мальчика воплотились в жизнь, пусть и не сразу, ценой суровых испытаний и жестокой выучки. Лишь много позже он узнал, что донсумийские монахи – не кто иные, как хардзи. Разведчики-диверсанты, тени-шпионы, неуловимые лазутчики и безжалостные наемные убийцы.

К тому времени, как Веймин стал хардзи, он уже был виртуозом. Карабкался по отвесным скалам с легкостью горного козла, донсум в его руках превращался в смертоносный танец, а любой предмет, будь то камень или палка, становился оружием защиты. Веймин владел искусством исцеления, знал секреты иглоукалывания и силу трав. Его обоняние различало запахи за версту, в ночи он видел, как днем, а задержка дыхания позволяла растворяться в реке, словно тень. И, наконец, он был мастером перевоплощения, способным в мгновение ока обернуться крестьянином, торговцем, нищим – кем угодно. Все эти навыки делали его идеальным разведчиком, позволяя проникать в самое сердце вражеской территории, собирать информацию и, если потребуется, бесшумно отправлять на тот свет тех, на кого укажут.

Тридцать семь зим промелькнули за его спиной, когда судьба вложила в его руку заказ – уничтожить семью богатого торговца. Веймин, словно ночной призрак, просочился в роскошный дом, где безжалостно оборвал жизни хозяина, его жены и двоих взрослых детей. Оставался лишь третий – дитя.

Тенью скользнув в детскую, он бесстрастно лишил жизни кормилицу, разбуженную не вовремя. Подойдя к кроватке, Веймин встретился с чистым, сияющим взглядом младенца. Малыш, радостно взмахнув крохотными ручками и ножками, приветствовал незнакомца, застывшего над ним с окровавленным клинком. Веймин занес руку. Кроха издал счастливый визг, и в этот миг рука наемного убийцы дрогнула.

И все эти годы его не терзало сожаление о несбывшемся приказе. Он выхватил ребенка, словно драгоценную ношу, и, шепча беззвучные молитвы, чтобы мальчик не расплакался, тенью скользнул по стенам и крышам, унося его в сердце ночного города. С первыми робкими лучами рассвета он сменил обличье, нанял дилижанс и поспешил в далекий Сианмул. Почему именно туда? Этот портовый город, затерянный на другом краю континента, обещал забвение в пестрой толпе прибывающих и отбывающих людей.

Веймин не искал семью для младенца, судьба сама привела его к ним. Случай решил все. В последний момент он запрыгнул в дилижанс, где уже расположилась молодая чета, спешившая к родительскому очагу. Жена купца была на последнем месяце, и, словно по злому року, тряска в дороге спровоцировала преждевременные роды. Нежданно-негаданно наемному убийце пришлось не только познать таинство рождения, но и принять в нем самое деятельное участие. Так мир увидел нового жителя – здорового и голосистого мальчика.

И тогда Веймин, сплетая паутину лжи, договорился с купеческой четой. Он поведал им трагическую историю об убиенной жене и о себе, бегущем от безжалостных наемников, чья тень нависла и над его сыном. Отдав молодой семье все свои сбережения и драгоценного малыша, Веймин сошел в тихом городке, в двадцати пяти километрах от Сианмула, держа в руках лишь куклу-ребенка. Этот спектакль был разыгран специально для извозчика и преследователей-хардзи, идущих по его пятам.

А дальше, словно хамелеон, Веймин, используя все грани своего мастерства перевоплощения, растворился в суете портового города. Там он, как тень, скользнул на борт корабля, уходящего в далекий Инданис. Пять лет, проведенные на чужбине, были отмечены смертью – он вновь отправил на тот свет одного из головорезов местной банды, добыв себе новые документы. И вот, казалось, судьба дала ему шанс вернуться на родину. Но у судьбы были свои планы. В портовом городе Рис-Арливарта он поднялся на борт корабля, и после трех месяцев скитаний по волнам прибыл на Сирвас. Не теряя ни минуты, он пересел на другое судно, держащее курс на остров Ор Аридан.

Веймин впервые узрел рогатый народ. И хотя ариданцы славились своим добродушием к иным расам, хардзи нутром почуял, что среди демонов ему не затеряться. На следующий день он поднялся на борт торгового судна, державшего курс к острову Ор Ханор.

К его великой удаче, ханорцы поразительно напоминали хинзарцев Сирваса: те же раскосые глаза, невысокий рост, иссиня-черные волосы и оливковая кожа. Еще одним даром судьбы стал языковой диалект – не пришлось притворяться немым в первые дни.

Исколесив остров вдоль и поперек, Веймин решил обосноваться в крохотной деревушке, затерянной в низине гор, – всего-то десяток домов. Обитатели ее жили охотой да рыбной ловлей. За добычу исправно платили мзду привратнику хана, а излишки везли в столицу Урувского ханства, обменивая на товары первой необходимости.

Деревенские жители встретили Веймина с опаской, но весть о его целительском умении растопила лёд недоверия, и ему выделили заброшенный охотничий домик высоко в горах. Так наёмный убийца, чья прошлая жизнь была залита кровью, доживал свой век в уединении, посвящая каждый день медитации и постижению тайн мироздания.

Веймин настолько погрузился в глубины своих воспоминаний, что истошный, хриплый крик не сразу пробился сквозь пелену раздумий. Вынырнув из медитативного забытья и увидев клубящуюся вокруг тьму, хардзи мгновенно вскочил, принимая боевую стойку. С досадой вспомнив об оставленном в хижине оружии, он замер в напряженном ожидании. К его изумлению, тьма вскоре рассеялась, явив ему картину, полную странного дива. На камнях, громко рыдая, лежал ребёнок. И все бы ничего, если бы не шок, пронзивший закаленного убийцу при виде изуродованного личика малышки. В том, что это девочка, сомнений не было.

Очнувшись от оцепенения, Веймин кинулся к ребёнку, подхватил её на руки, словно хрупкую драгоценность, и зашептал, баюкая: – Тише… тише, кроха. Переполошишь всех лесных духов своим плачем.

К его изумлению, девочка мгновенно смолкла, распахнув влажные от слез ресницы. Взгляд её, не по-детски серьезный, скользнул по сторонам и, задержавшись на Веймине, прозвучал вопросом, эхом прокатившимся в тишине леса: – Де… Я?

Впервые в жизни Веймин ощутил, что слова застряли в горле. Как ответить этой крохе, в глазах которой плескалось нечто, неподвластное детскому пониманию? Она смотрела на него так, будто за этими маленькими плечами скрывалась целая прожитая жизнь.

Старик, погруженный в раздумья, так и не смог подобрать слов в ответ на вопрос девочки. Лишь промолвил, словно эхо гор: – Я здесь живу. А ты откуда взялась, дитя? – спросил он, не надеясь на осмысленный ответ, понимая, что от столь малого создания можно ожидать лишь невнятного лепета. Так и вышло. – Я… Там… Дядя… – пролепетала она, дрожа всем телом и цепляясь крохотными пальчиками за его халат.

***

Воспоминание об искаженном злобой лице мужчины пронзило меня дрожью, словно осколком льда. Я вцепилась в одежду незнакомца мертвой хваткой, оглядываясь по сторонам в лихорадочном ожидании нападения.

Легкий, теплый ветерок, словно материнское прикосновение, прошелся по моим волосам, умиротворяя встревоженные мысли: «Каким-то непостижимым образом я перенеслась из кровати в это дивное место, дышащее первозданной красотой».

Со всех сторон меня обступили горы, облаченные в древние леса. Взгляд вниз заставил зажмуриться от ослепительных бликов, танцующих на лазурной ленте горной речушки, берущей начало где-то высоко в снежных шапках и низвергающейся вниз грохочущим водопадом. «Красиво…» – промелькнула мысль, но стоило отвлечься от созерцания этой идиллии, как в памяти всплыла другая деталь: очередной дворец, где мою жизнь вновь пытались оборвать.

Как же нелепо быть запертой в этом крошечном теле! Бессилие и косноязычие терзали душу, словно ржавые иглы. Осознание, что дворцовые интриги остались позади, принесло облегчение, словно глоток свежего воздуха после удушающей духоты. Прильнув щекой к теплой груди старика, я вздохнула.

Значит, судьба дарует мне еще немного жизни. А уродство… что ж, к нему не привыкать. Другая на моем месте, возможно, оплакивала бы свою участь денно и нощно, но меня подобным не сломить – закалена.

– Гурон! – разнесся по округе женский окрик.

Вздрогнув, я вскинула голову и взглянула поверх старческого худощавого плеча.

Неспешно, словно утка, переваливаясь по узкой тропинке, к нам приближалась пожилая женщина. Ее одежда, простая и поношенная, говорила о бедности. В моем сознании она идеально вписывалась в образ крестьянки. Впрочем, я еще не понимала до конца, в какой мир забросила меня судьба и какие народы его населяют.

Заметив меня, незнакомка замерла, словно каменное изваяние, с нескрываемым изумлением разглядывая мое изуродованное лицо. Я же, в свою очередь, внимательно изучала ее.

На вид ей было около пятидесяти. Худощавая, с черными, тронутыми сединой волосами, выглядывающими из-под платка. Заветренное лицо испещрено паутинкой морщин у глаз, а контур лица выдавал возраст – намек на брыли. И лишь в черных, чуть раскосых глазах плескалось неприкрытое любопытство.

Выйдя из оцепенения, она не отрываясь смотрела на меня, словно изучая диковинную бабочку. Подойдя ближе, женщина вскинула брови, и в глазах плеснулось неподдельное изумление.

– Откуда у тебя такое сокровище? – прошептала она.

– Внучка, – буркнул старик, державший меня на руках, но тут же голос его смягчился: – Зачем пожаловала?

– Так, колени всю ночь покоя не давали. Может, найдется у тебя, чем их утихомирить эту ноющую боль? – спросила она, впиваясь в меня цепким взглядом.

– Найдётся, – пробурчал Гурон, развернулся, направляясь к своей ветхой хижине.

– А внучка-то на тебя не похожа, – не унималась женщина.

Я сразу поняла: старику нужно время, чтобы сплести хоть какую-то правдоподобную историю моего появления. Нужно отвлечь внимание этой словоохотливой крестьянки. Для малютки, в чьем теле я очутилась, женщина наверняка приходилась бабушкой, но у меня язык не повернулся её так назвать.

– Тётя, – пролепетала я и расплылась в самой очаровательной улыбке, на какую только была способна.

Лучше бы я этого не делала. Женщина опешила, тяжело сглотнула, но, кажется, моя льстивая выходка подействовала лучше любого бальзама на её душу.

– Надо же! – воскликнула она, не спуская с меня глаз. – Такая кроха, а уже и слова ладно выговаривает. Гурон, – тут же обратилась она к старику. – А я тебе молока козьего принесла.

– Ням, – вырвалось у меня прежде, чем я успела подумать, и живот, вторя моим словам, откликнулся хищным урчанием.

– Ох, ты ж! – всплеснула руками крестьянка. – А внучка-то у тебя голодная. Ты бы её покормил. Молоко у меня в крынке ещё парное, тёпленькое.

– Ням! – вновь, восторженно взвизгнул я, дивясь пробудившимся во мне младенческим рефлексам и тут же смутилась от своей выходки.

– Так откуда у тебя внучка? – не унималась женщина, едва мы переступили порог хижины.

– Рудаг, я, что перед тобой отчитываться должен? – проворчал старик, передавая ей в руки стеклянную баночку с мазью.

Схватив снадобье, Рудаг поставила кувшин на стол и, словно не замечая недовольства старика, продолжила допрос.

– Одежка на девчурке дивная. Ткань видать дорогая, не чета нашим домотканым рядюжкам. Да и сама внучка у тебя чистенькая, словно не здешняя, – заключила она, подчеркивая мое чужеродное происхождение.

– Рудаг, утомила ты меня своей болтовней, – прохрипел Гурон, усталостью выдавая каждое слово. Он налил молока в кружку и поднес ее к моим губам.

Я жадно обхватила теплую глину ладошками, припала к ободу и стала пить большими глотками. К моему удивлению, молоко не имело запаха. Утолив жажду наполовину, я отстранилась от кружки, блаженно вздохнула и с благодарностью посмотрела на деда, а затем на крестьянку.

– Спа, – вымолвила я закивав в головой в знак признательности.

– Какая ж у тебя внучка славная! Махонька, а уже за еду благодарит. Гурон… Может, вещи какие ей принести? Внук мой из той одежонки вырос, а ей в самый раз будет, – щебетала женщина, словно сорока на ветке, ничуть не замечая хмурого взгляда травника. Сама-то она ещё на свет не появилась, когда незнакомец в их деревню прибрел, да так в одиночестве и остался. Гурона побаивались, но и благодарили исправно: за целебные травы, за мясо да шкуры, что он из лесу приносил. Годами длился этот негласный договор, и обе стороны были довольны.

– Принеси, – прохрипел старик, тяжко вздохнув, уже смирившись с мыслью, что забота об этой крохе ляжет на его плечи. Может, это кара за былые грехи, а может, сам Единый напомнил ему о том ребенке, которого он не убил, но отдал в чужие руки.

Старик проводил взглядом удаляющуюся фигуру деревенской сплетницы, поражаясь, как резво, словно молодая козочка, несли её больные ноги. Хорошо ли, плохо ли, что Рудаг застала девочку в его хижине – Веймин не знал, но понимал, что утаить появление новой жительницы все равно бы не удалось.

– Ну что ж, будем знакомиться? – спросил он, а я лихорадочно перебирала в уме, каким именем лучше назваться: Диана Ралины или Хагар?

– Ха… га… ль, – произнесла я с расстановкой, выбрав третье имя.

Диана, земное имя, должно остаться в прошлом, не бередить душу и сердце воспоминаниями. С Ралиной связаны лишь горькие воспоминания и шрамы, что змеились по лицу и телу. Хагар – имя новое, к которому я уже успела привыкнуть и на мой взгляд подходило, как к девочке, так и к мальчику. Это имя, как нельзя лучше подходит к моей новой жизни с дедом, к тому же предчувствовала, что придется донашивать мальчишескую одежду.

– Хагаль?! – вырвалось у деда, удивленно вздернувшего седые, куцые пряди бороды.

– Неть! – отрезала я, сердито растягивая имя по слогам: – Ха… га… ль.

Гурон на миг застыл, словно споткнувшись о незнакомое звучание, но тут же, как по щелчку, до него дошло: – Хагар, – произнес он осторожно, внимательно глядя мне в лицо.

Мои губы расплылись в довольной улыбке, а внизу живота предательски заныло. Покрутив головой в поисках хоть какого-то подобия уборной в этой убогой лачуге, я вздохнула и, заерзав в старческих руках, заканючила: – Де… да, пу… ти.

Неуклюже вывалившись из хижины, я окинула взглядом окрестности и, высмотрев раскидистый куст, наградила его сердитым взглядом. С тихим стоном, словно жалуясь мирозданию, я принялась медленно перебирать своими крохотными ножками, вздрагивая от каждого прикосновения босых ступней к ледяным камешкам и колючим веткам.

Обогнув куст и убедившись, что я одна в этом мире, начала стягивать пижамные штанишки.

– Давай помогу, – раздался над головой хриплый голос, от которого я чуть не напрудила в штаны.

Прогонять деда не стала, придется еще какое-то время мириться с этими неудобствами. «Слишком уж я мала» – пронеслась в голове очередная мысль, и с ней пришло осознание: учиться всему придется заново. Радовало лишь одно – говорить получалось вполне сносно, а вот от смущения была готова провалиться сквозь землю. Но ничего не поделаешь, такова жизнь маленьких детей. За ними ухаживают пока они не научаться делать все сами.

За этот день наша скромная хижина в горной долине стала местом паломничества для всех жителей деревни. И надо сказать, никто не пришел с пустыми руками. Несли все, что могли отдать от сердца: детскую одежду, которая пригодится еще не скоро, простую посуду, еду, сколоченную из грубых досок кроватку. Одна из женщин принесла глиняный горшок, при виде которого я невольно взвизгнула от радости, вызвав смех у тех немногих, для кого мое появление было дивом дивным, сродни чуду.

Что еще добавить? Ни единый крестьянин не осмелился спросить Гурона, откуда я взялась. Чудилось мне, что страх сковал их языки. Был в его взгляде холод, пробирающий до костей. А я рассуждала просто: раз не столкнул сразу в пропасть, значит, не все человеческое в нем вымерло. К тому же приютил, накормил, да и спать уложил. Не хватало только сказки на ночь, но это потом я у него вытребую, когда немного подрасту.

***

Веймин, чутко внимая тихому, детскому посапыванию, почти не сомкнул глаз. Одиночество въелось в его жизнь, а теперь вот – нежданная гостья, дитя. Весь день его терзал вопрос: что за черная дымка клубилась вокруг девочки, когда он услышал ее отчаянный крик? Единственное слово, пришедшее на ум – «портал».

Когда-то, давно, о подобном способе перемещения рассказывал его наставник. Сильные колдуны, повелевающие четырьмя стихиями, могли на такое. Девочка, несомненно, из знатной семьи, хотя пока и не проявляет магических способностей. Но эта зловещая дымка… Она не давала покоя сердцу хардзи.

Самое логичное объяснение, которое он нашел: чтобы избавиться от нежеланной ноши, ее попросту забросили в портал. Оставался главный вопрос: знают ли те, кто ее выбросил, где она теперь? Если да, то в любой момент можно ждать непрошеных, опасных гостей.

Старик не знал, хватит ли у него сил противостоять колдуну, но твердо решил: он не отдаст ребенка без боя. Эта маленькая девочка и так уже слишком много пережила. Оставалось одно – воскрешать в памяти древнее боевое искусство донсумийских монахов.

Легко поднявшись с кровати, Веймин подошел к детской колыбели, бережно укрыл Хагар легким одеялом и бесшумно покинул свой скромный дом. Новый день робко вступал в свои права. На старческих губах мелькнула едва заметная, теплая улыбка. Кто бы мог подумать, что вчерашний день принесет ему такое потрясение?

– Посмотрим, что уготовано мне сегодня, – прошептал старик, усаживаясь в позу лотоса для медитации. Нужно успокоить разум, наполнить тело энергией, струящейся из самого пространства, а затем – начать тренировку. Веймин и так упражнялся каждый день, но сейчас требовалась совсем иная отдача, сила, необходимая для настоящего боя.

***

Я проснулась от невесомого прикосновения заботы. Шаги деда звучали как дыхание ветра. Нетерпеливое любопытство подняло меня с ложа. Что же Гурон делает в этот предрассветный час? Неужели любуется первыми лучами?

Выскользнув из хижины, я ощутила ледяное прикосновение камня к босым ногам. Легкая дрожь пробежала по телу, но взгляд, зацепившись за прямую спину старика сидевшего на краю уступа, заставил сердце замереть в предчувствии. Гурон медитирует. Если бы он еще владел боевыми искусствами… цены бы ему не было! Но если нет, придется пробуждать воспоминания о том, чему обучалась в прошлой жизни.

Мне нужно выжить в этом новом мире. Пока я мала и слаба, мне прощают многое. Но когда вырасту, на моем пути встретятся разные люди, и я должна быть готова дать отпор. В том, что из-за моего обезображенного лица будут придираться, я не сомневалась ни секунды.

Дураков везде хватает.

Взять тот же дворец Диарнаха. Демоны не стеснялись в своих ядовитых насмешках. И сейчас я поняла, что даже рада оказаться в этом укромном уголке природы. Жители деревни более сердечные. Они смотрят на мир другими глазами. Видя мое уродство, они не смеются, а сожалеют о той боли, что мне пришлось пережить.

Подойдя к деду, стараясь не нарушить его сосредоточенность, я присела рядом, повторив его позу. Закрыв глаза, подставила лицо робким лучам восходящего солнца. Пока ничего не приходило в голову, лишь холод камней пронизывал тело, сковывая разум. Поняв, что долгое сидение на ледяном камне не для девочки, я открыла глаза и встретилась с изучающим взглядом старика.

– Ути, – вырвалось у меня невольно, прежде чем я успела подумать. Видно, мысли о боевых искусствах дали о себе знать.

***

Веймин едва успел погрузиться в зыбкую тишину медитации, как её грубо рассекло недовольное сопение. Нарушение хрупкого уединения обожгло его, словно плевок раскалённой лавы.

Распахнув веки, хардзи застыл, поражённый: рядом, подражая ему, сидела девочка, с усердием копируя позу медитирующего. Её нескладное «ути» прозвучало не просьбой, а повелительным указом, разжигая в душе старика гневный пожар. Но взгляд, упавший на израненное шрамами детское личико, погасил пламя, оставив лишь тлеющие угольки сожаления.

Девочка смотрела на него, как прежде, недетским, пронзительным взглядом, в котором не было ни мольбы, ни вопроса, лишь непоколебимое требование. И Веймин сдался, покорившись неумолимому ходу времени, отмеряющему ему последние года. Внучка… она должна уметь постоять за себя. «Внучка,» – эхом отозвалось в его сознании это слово, согревая душу теплом запоздалого осознания.

– Что ж… Если хочешь учиться, забудь о слезах, когда станет больно и тяжело, – пророкотал он, и тут же услышал в ответ твёрдое, словно высеченное из камня:

– Не бу… ду.

Глава 5. Там в глухой доли, где-то на краю земли

Веймин не представлял, как обучать такую малютку боевому искусству, но её упорство и настойчивость возымели действие, и он принялся учить. Первое задание, которое он дал внучке – ходьба и растяжка. И если с первым у Хагар было совсем плохо, то на шпагат она садилась с большой легкостью. Да и что говорить, гибкость – природный дар юных созданий.

Старик переодел внучку в одежду, принесенную деревенскими жителя и взявшись за крохотную ладошку, повел ее по извилистой тропке, змеей спускающейся с гор к затерянному в долине поселению.

***

Я понятия не имела, куда меня тащит Гурон. Сандалии на ногах, словно кандалы, сковывали каждый шаг. Усталость обрушилась лавиной уже через несколько минут. Я пыхтела, как старый паровоз, падала, поднималась то и дело, бросая умоляющие взгляды на деда. Лишь когда я совсем обессилела и начала оседать на землю, в его сердце дрогнула жалость.

Тяжело вздохнув, он подхватил меня на руки, пробурчав: – И откуда ты только взялась на мою голову? Одна морока с тобой. Смотри и запоминай дорогу, соколица. Сама будешь каждый день спускаться к селению и обратно подниматься в горы.

Взгляд скользнул по десятку домов, приютившихся в долине, и слова застряли в горле. Будь я взрослой – другое дело, но мои едва окрепшие ножки осилят этот путь в лучшем случае за целый день. Это я и попыталась донести до старика: – Тё? – пролепетала я, с немым укором глядя на него, давая понять, что он, должно быть, спятил.

– Вот тебе и «тё», – ответил он, и смешинки заплясали в уголках его глаз. – Когда научишься преодолевать этот маршрут за два часа, перейдем к другим упражнениям.

Дорога в небольшое поселение отняла у Гурона не более получаса. Я с любопытством вглядывалась в лица, выходящие из покосившихся лачуг, и, помня об их недавней доброте, приветливо махала рукой. Они казались мне отражением людей восходящего солнца из моего собственного мира.

Опустив меня на землю, старик, заметив Рудаг, одну из жительниц, объяснил ей причину нашего визита.

– Моя внучка будет приходить к вам каждый день. Не пугайтесь, если увидите ее одну, и не помогайте, когда она отправится в горы.

– Такую кроху гонишь в такую даль! Да у тебя сердце из камня, – с горечью воскликнула Рудаг.

– Это наше общее решение, – отрезал Гурон. – И горе тому, кто ослушается. Лечить не стану. С этими словами он хмуро развернулся и неспешно зашагал обратно.

От волнения я не заметила, как отправила палец в рот. Вот уж эта детская привычка! Убрав руку, я окинула заинтересованным взглядом людей и широко улыбнулась им.

– Ох, дитятко… Сколько же тебе пришлось пережить, – прозвучал надтреснутый голос. Сердобольная женщина, лет сорока, подхватила уголок фартука и промокнула влажные щеки. – Гурон-то хоть накормил тебя?

– Неть! – вырвалось у меня, и я машинально прижала руку к животу, ощущая, как утренняя прогулка разбудила зверя аппетита.

– Тогда пойдём, покормлю тебя.

С превеликим удовольствием, хотелось мне сказать, но я только радостно кивнула. Понимала, что от моего хриплого мужского голоса у людей просто происходит шок.

Меня накормили нежной молочной кашей из проса. Едва успевая открывать рот, я жадно поглощала это солнечное, лучистое великолепие, дрыгая ногами от удовольствия. Парное молоко, словно ласковое облако, завершило утреннюю трапезу. Насытившись до блаженной истомы, я довольно выдохнула, сладко зевнув, сказала: – Спа…

– Тебе бы еще в постели нежиться, сны цветные смотреть, а тебя вон как мучают, – прошептала сердобольная селянка, ласково пройдясь рукой по моей голове.

Очередной вздох, вырвался из моей груди. Я поерзала на коленках женщины, намекая, что бы она меня отпустила. Она с неохотой поставила меня на дощатый пол и я зашагала к выходу.

Ступая по избитой дороге, я с любопытством разглядывала покосившиеся домики и добродушные взгляды селян. Каждый шаг давался с трудом. Ноги предательски дрожали, когда последний дом остался позади. О многострадальной пятой точке и вспоминать не хотелось – я давно сбилась со счета падений.

Пройдя немного, я остановилась на узкой тропинке, затерянной в высокой траве, словно в изумрудном море. Закинув голову, обвела взглядом горы, окружавшие долину, и устремила взор вдаль, выискивая свой новый дом. Его крыша едва проглядывала сквозь густую зелень кустов и деревьев. Отогнав назойливую муху, я упрямо, хоть и неумело, двинулась к горе.

Приблизившись к ее основанию, я опустилась на изумрудный ковер земли и, устремив взор в бездонную лазурь небес, дала измученному телу долгожданный отдых.

В поднебесной выси трепетали жаворонки, рассыпая хрустальные трели, а над головой, словно живые цветы, надо мной порхали пестрые бабочки. В зеленом, цветущем полотне земли бурлила жизнь. Шмели и пчелы, словно золотые кораблики, садились на желтые тычинки, жадно собирая сладкий нектар. В густой зелени травы слышалось умиротворяющее жужжание и стрекот кузнечиков, наполняя сердце тихой радостью.

Мне нравилось это место своей дикой природной красотой и сердобольными людьми. Мечтая, как буду жить в этом уголке рая, не заметила, как уснула. Когда проснулась, поняла, что пора начинать путь.

Встав на ноги и ощутив их легкую дрожь, приказав себе: «Надо Хагар. Ты должна быть сильной». Ступая на извилистую тропку ведущую вверх, решила придать себе силы напевом песни «Высота 776» моей любимой группы Радио тапок.

«Мгла иллюзий пала, Грозный взят в кольцо

Войны Аллаха тысячи бойцов

Спешно отступая с битвы за Шатой

Прорывались с боем горною грядой…

Едва прозвучал первый куплет, я почувствовала, как задыхаюсь. Восхождение в гору и пение – удовольствие сомнительное, поэтому я решила продолжить песню мысленно. Немного передохнув, я сначала встала на четвереньки. Мой взгляд упал на обломок ветки, валявшийся на земле, и я подумала, что он может стать отличным помощником в подъеме.

С радостью подползла к нему, ухватилась, уперлась и встала. Удивительно, но палка идеально подходила мне по росту. В такую удачу почему-то трудно было поверить. В памяти всплыл Гурон. Он только казался хмурым и нелюдимым, но я видела, как в его глазах порой проскальзывали лучики доброты.

Дальнейший путь давался чуть легче, хотя любое продвижение вперед для такого хрупкого создания, как я, казалось почти космическим путешествием. И вот, напевая под нос, я прокладывала свой собственный путь сквозь вселенную препятствий.

…Мрак окутал горы, ждет во тьме чечен

Где шестая рота не сдается в плен

Долг исполнив с честью, свой оставив след

Только 6 гвардейцев встретили рассвет!…

Как бы это не звучало странно, но песня отвлекала меня от раздумий, придавала силы, и воодушевляла на ходьбу вперед. К тому же я поняла, что из моей памяти выветриваются некоторые строчки текста. Я дала себе слово, что буду каждый день повторять песни. Это связующее звено между тем и этим миром и оно поможет мне жить. Нет, я не хотела думать о брате, отце о любимом, это было слишком горько. Но отказаться от этой мощной мелодии, от песен, хранящих историю моей Родины и дарящей силы, – значило предать саму себя.

До дома не доползла. Проводив взглядом, ускользающее золото последних солнечных лучей, свернулась усталым зверьком под сенью кустов, что прятались у тропинки, и забылась сном. Я не услышала легких шагов, и не почувствовала заботливых рук поднявших меня.

Лишь сквозь дрему ощутила, как тело мое погружается в теплую, настоянную на травах воду. Приоткрыла отяжелевшие веки и вновь провалилась в бездну. Разбудил Гурон, настойчиво предлагая дымящийся, наваристый бульон. Едва осушив последнюю ложку, я мгновенно уснула, словно меня накрыло заботливой волной забвения…

***

Две недели промелькнули, словно сон. Гурон каждый день, втирал в мое измученное тело душистый бальзам, исцеляющий боль и уносящий напряжение из натруженных мышц. Однажды, на рассвете, мы сидели с ним на уступе, погруженные в тишину позы лотоса. Внезапно утро разорвал грозный рык, заставивший нас резко обернуться.

Старик, словно молния, вскочил, подхватил меня на руки и, попятился.

– Гая! Гая! – радостно завизжала я, узнав свою любимую гончую. Но, увидев ее оскаленную пасть, сверкающую рядом белоснежных клыков, и глаза, полыхающие диким огнем, замотала головой, шепча в ужасе: – Нет… Гая. Нет… Деда.

Вспомнив о возможности мысленного диалога, я перешла к безмолвной беседе: «Гара! Убери клыки! Этот человек дал мне приют, согрел и накормил».

«Повелитель в смятение. Он ищет тебя повсюду» – ответила гончая, успокоившись и грациозно опустившись на задние лапы.

– Я не вернусь. Они едва не убили меня.

«Я не могу ослушаться приказа. Я должна вернуть тебя во дворец», – настаивала Гара.

Я задумалась. Рон Тисхлан Диарнах окружил меня заботой, назвал приемной дочерью. Было бы неблагодарно ответить на его доброту пренебрежением. Ужас вселял неизвестный убийца. Но если его рука поднялась на такую кроху, как я, не причинит ли он боль и другой семье? Лицо душегуба врезалось в память. Его нужно найти.

– Деда… пу-ти, – попросила я, дергая ножками. Не получив ответа, я начала бить ладошкой по его старческой руке, недовольно ворча: – Гая моя… Пути. Хотю Гае. Оказавшись на земле, я побежала к гончей и, обхватив руками ее мощную лапу, зашептала: Гая… Гая… Моя…

***

Веймин поддался мольбам внучки, и теперь, с замирающим сердцем, наблюдал, как она бежит навстречу самому грозному созданию Карварса – гончей. Хагар едва доставала до середины её лапы, но чудовище, вместо рыка, одарило девочку ласковым прикосновением своего длинного, алого языка, скользнувшего по черному пушку волос. Затем, бережно перехватив её зубами, гончая растворилась в темной, клубящейся дымке – той самой, что когда-то принесла малышку в его жизнь.

Это говорило лишь об одном: связь между девочкой и демоническим псом была крепка и нерушима. Гончая никогда бы не причинила ей вреда. Но в груди Веймина всё равно болезненно сжалось, словно льдинка коснулась сердца. Как же он привык к этому неугомонному дитя…