Алый след

От яркого полуденного солнца, словно кипящее золото, сыпавшегося на землю и освещающего каждый уголок земли, хотелось поскорее укрыться в тени лесных зарослей. Жара в этом году, не знала милости, но для дачников это было прекрасным поводом не форсировать морские побережья в поисках тепла и загара, а остаться у себя, на своих законных сотках, где погода создавала едва ли не райские условия для комфортного отдыха, ничуть не уступающие пляжным курортам. А если недалеко были водоёмы в виде реки, озера или карьера, то о море вообще можно было забыть.

Марина, в предвкушении аромата свежесорванной земляники, не могла усидеть на месте. Всевозможные дела, затеянные ею с утра пораньше, были уже переделаны, но просто отдохнуть у неё никогда не получалось. Спокойный и безмятежный отдых, который безмолвно возвращает нам силы, подобно тому, как вода наполняет опустевшие сосуды, был не для неё. Прокрастинация вообще не входила в её лексикон – вместо того чтобы предаваться бездействию и наслаждаться ароматами лета, она изобретала новые заботы, как, например, теперь вот, в самую жару направила свои стопы в сторону леса, находящемуся неподалёку.

Когда-то, в детские годы, судьба распорядилась так, что Марина оказалась старшим ребёнком в семье. Сестра родилась, когда ей исполнилось семь, а младший брат – когда Марине было уже десять. Ей полагалось следить за младшими, помогать матери по хозяйству и в огороде, да к тому же хорошо учиться в школе. В то время, когда её сверстники весело лепили снежки на улице или загорали под июльским солнцем, она усердно вытирала попы своим брату и сестре, развлекала их песенками и танцами, кормила с ложечки и выгуливала на свежем воздухе.

Так уж получилось, что до семи лет Марина себя почти не помнила, а в семь перестала быть ребёнком, сразу повзрослела, став прилежной ученицей, заботливой сестрой и маминой помощницей. Раз вступив на путь “белки в колесе”, она уже не могла остановиться. Часы (а вернее, минуты) отдыха казались ей безумным расточительством, зря потраченным временем, она не умела расслабляться, каждое мгновение, проведённое в праздности, в состоянии покоя, угнетало её. Как будто когда-то её завели, как механическую куклу, и забыли вырубить, а сама она не в силах была остановиться, пока работает “завод”.

Муж не выдержал гиперопеки и сбежал через три года их совместной жизни (хорошо, что не успели обзавестись детьми).

– Жизнь так несправедлива, – размышляла Марина, глядя на пустой стул, где когда-то сидел её супруг. – Почему же он не оценил ту заботу, что я вкладывала в него? Я оберегала его, как мать оберегает своего младенца, вкусно кормила, обстирывала, наводила в доме чистоту и порядок, никогда не отказывала в сексе.

Она предполагала, что все мужчины, с которыми сводила её судьба, лишь пользовались ею, сжигая её мечты о настоящей любви. И каждый раз, когда она обнаруживала собранные вещи своего очередного избранника, а в телефоне прощальное послание в стиле «спасибо за всё», в ней проклёвывалась безысходность.

Её брат и сестра, воспитанные ею со старательной заботой, вполне благополучно обзавелись своими семьями, принося ей радость в виде племянников, которые тоже плавно перекочевали под её опекунство. Четыре сорванца, с разной периодичностью врывались в её жизнь, не давая ей заскучать. И так как своих детей у неё не было, она полностью растворялась в племянниках, перенося всю свою материнскую заботу и ласку на них.

“ Как же приятно, – думала она, надевая на Тёму жёлтую шапчонку с ушами (он так походил в ней на забавного зайчонка). – Они становятся опорой и смыслом моего существования!”

Только вот в этом нескончаемом калейдоскопе сестёр-братьев-мужчин-племянников не было места для неё самой, как будто всё вокруг решило, что её день наступит лишь по прошествии всех забот – в какой-то безмятежной и зыбкой будущности.

Но осень жизни подкрадывалась незаметно, и вместе с ней возникло понимание, что, возможно, именно сейчас ей стоит перестать бояться чужих разочарований и попытаться изменить правила игры. Марафон забот можно прервать, и, если жизнь щедра на неожиданные повороты, то, возможно, мир вокруг неё не рухнет.

“ В конце концов, – размышляла она, – жизнь – это долгая череда событий. И важно, чтобы все эти события были значимыми, чтобы понимать, что свою жизнь я живу не зря”.

А нынче все её родственники прикупили себе отдельные квартиры и постепенно разъехались из отчего дома, из далёкой деревеньки поближе к шумным городам с их большими возможностями. Но Марина, какой бы одинокой себя не ощущала, всё же предпочла остаться в своей “Таре”. Уж слишком много сил и любви она вложила в это место: каждое растение здесь было как её ребёнок, каждый цветок, распустившийся в её палисаднике, вызывал гордость и нежность.

Сквозь стёкла очков она любовалась своими пышными цветниками, где алые и жёлтые розы вели бесконечный диалог, а в теплице наливались соком и витаминами помидоры, баклажаны и перцы. Грядки с огурцами и зеленью тянулись вдоль забора, лаская взгляд сочными яркими листьями всех оттенков зелёного. И каждый раз, проходя между ними, Марина думала: “На кого же всё это оставить?”

Когда родителей не стало, участок плавно перекочевал на её плечи. Никакие уговоры продать его, как ненужную обузу, не подействовали, и ровно по полгода, с апреля по октябрь Марина жила загородом, работая на “удалёнке”, наслаждаясь природой и принимая периодически у себя гостей.

Кто же ещё, как не она, накрутит впрок хрустящих огурцов и умопомрачительно вкусных помидоров? Кто ещё заполнит закрома подвала банками густого, «сделанного с любовью», лечо и икрой из кабачков? Остальные? Они тоже прикупили себе дачи, но лишь для того, чтобы заниматься бездельем, которое они упорно называли “отдыхом”, и выгуливать на свежем воздухе детей.

А ей и нравилось возиться, нравилось растить обильные урожаи, ведь семья-то большая! И никто пока ещё не отказывался от её домашних “вкусняшек”.

Весело размахивая пустым ведёрком для ягод, Марина, одетая в невзрачную, мешковатую одежду, торопилась к опушке леса, чтобы спрятаться в его тени от жаркого солнца. Её фигура, крепкая, но женственная, с высокой грудью, узкой талией и покатыми бёдрами, ловко скрывалась в толстых складках кофты с капюшоном “оверсайз”. Её светлые, коротко стриженные волосы выбивались из-под белой бейсболки и торчали в разные стороны, создавая на её лице совершенно игривое, почти ребяческое выражение. Визуально Марина напоминала восторженного пионера, готового к новым открытиям. Под нос она тихо напевала незамысловатую мелодию, то ли народную, то ли подслушанную на радио, и размышляла, куда лучше направиться сначала – на просеку или в овраг.

Как только Марина вступила под вожделенную тень, её окружила армада комаров. Их противный писк заполнил, казалось, всё пространство, как чем-то гнусным и кровожадным.

С тихими ругательствами в адрес назойливых насекомых Марина достала из кармана баллончик с репеллентом и, зажмурившись, обрызгала себя с головы до ног. Резкий химический аромат ударил ей в нос, разъедая слизистую, но с этим приходилось мириться, если не хочешь стать обедом для местных кровопийц.

– Пойду-ка я для начала разведаю овраг, – проговорила она вслух, словно бы обращаясь к самому лесу. Лес для неё всегда был полон тайн, а ещё она верила, что он живой, поэтому, находясь в лесу, частенько разговаривала с ним, песни пела тоже для него.

Отмахиваясь палкой от паутинных “занавесок”, развешенных то тут, то там между стволами, Марина шла сквозь бурелом в сторону канавы, как исследователь в поисках новых открытий. После прогулки на открытом солнце мысль о прохладе влажного оврага, покрытого шуршащими листьями, вызывала в ней самые приятные чувства. Здесь, вдали от прямых солнечных лучей, земляника бывает крупной, сочной, как на картинках. А на просеку она отправится позже, когда жара спадёт.

А вот и канава. Происхождение её было непонятно – то ли природная эрозия почвы, то ли рукотворная, но в любом случае, она находилась здесь очень давно. На её крутых склонах успели вырасти большие деревья, в основном берёзы и ели. В грибной период тут в изобилии водились белые и подберёзовики, а в сезон ягод – земляника и черника. Конечно, оголтелые дачники собирали всё подчистую, но это обычно бывало на выходных. А среди недели кое-что доставалось и жителям деревни, которых, к слову, осталось совсем немного, да и те, в силу возраста, нечасто выбирались в лес.

* * *

Марина знала всех соседей, со всеми общалась, но больше всего ей нравилось бывать у бабы Шуры – старушки с таинственной биографией, которая, казалось, была самой древней жительницей этого полузабытого уголка земли. Хатка её, обветшалая, но ухоженная, с обветренными ставнями и яркими цветами герани на окошке, словно росла из земли, на которой стояла, и хранила в себе множество таинств.

Домик, где жила баба Шура, находилось совсем близко к погосту, и этот факт вызывал у многих недоумение и даже лёгкий страх. Слухи о ней ходили разные, люди её сторонились, но уважали и заглаза называли “берегиней”. Детишки побаивались ходить в сторону одинокой хаты на краю деревни, а Марина же, подобно мотыльку, что жаждет света, таинственным образом тянулась к бабе Шуре, частенько забегала к ней, просто так, поболтать, угоститься чем-нибудь вкусненьким. Видимо, так она отвлекалась от домашних хлопот и обязанностей вечной няньки. Мать с отцом ворчали “Что там тебе, мёдом намазано, что ли?”. Но не запрещали. А она и рада!

Сердечко её так и пело от радости, когда она слушала незамысловатые истории под тихое мерцание плодовой наливки в гранёном графинчике, которую баба Шура попивала малюсенькими глоточками, каждый раз смакуя на языке терпкую жидкость. Иногда разрешала пару глоточков сделать и девочке, и тогда их неторопливая беседа становилась ещё волшебней.

И так их странная дружба длилась всё это время, за которое Марина успела вырасти, выйти замуж, отучиться, развестись, переехать в город, потоптать его пыльные асфальтовые дорожки, а у бабы Шуры только кошка сдохла, и после этого она завела себе кота. Для неё время словно остановилось, внешне она тоже ничуть не изменилась – всё такая же высокая, стройная, с длинной, почти полностью седой косой, неизменном русском сарафане, коих у неё было множество, все цветастые, искусно вышитые. На голове всегда косынка или платок, повязанный на затылке. Чистая и опрятная, баба Шура всегда с особенным чувством относилась к своей внешности и любила приговаривать: “Что внутри, то и снаружи”. В молодости, вероятно, она быть очень хороша, но этого никто не помнил.

Этим летним утром, окутанным лёгкостью раннего тумана и яркими бликами солнечного света, Марина решила навестить свою «подругу» – бабу Шуру. В руке она держала баночку тёмного гречишного мёда, купленного у местного пасечника. Она размышляла о том, что неплохо бы было пригласить с собой по ягоды и бабу Шуру, вдвоём-то всегда веселее.

– Ой, что ты, милка, какие мне ягоды? Я вчера так с печи пи…ась, что еле кости собрала, – закряхтела старая женщина, её голос был густой и тягучий, как тот мёд, который принесла Марина, но сама она казалась живой и бодрой, без малейших признаков недомогания или усталости, что было странно.

– Ну, что ж ты, баба Шур, неосторожная такая? Зачем тебе на печку лезть, когда вон какая роскошная постель у тебя! Всегда завидовала твоей кровати, – усмехнулась Марина, словно мимоходом подмигнув хозяйке и кивнула в сторону высокой старой кровати, стоящей в соседней комнате, пышной от перины, с высокой пирамидой из подушек, покрытых белым кружевным покрывалом.

– Ну, это ночью-то я на кровати, а днём, чтобы не расстилать, на печь лезу. Там сейчас и прохладно бывает, в жару – самое то, – спокойно объяснила баба Шура, пряча баночку с мёдом в нижний ящик буфета, легко согнувшись при этом пополам.

– За гостинец благо дарю тебе, милка! Сама уж хотела к Петру идти, да вишь, ты меня опередила, порадовала старуху.

Она резко выпрямилась, и в этот момент тонкие лучи солнца, пробиваясь сквозь занавески окна, словно волшебные пальцы, коснулись её лица. Баба Шура ласково посмотрела на Марину своими выцветшими зелёными глазами, в которых мелькали ещё проблески молодости (“да сколько ж ей лет-то?”). А потом, словно внезапно вспомнив о чём-то, ухватилась рукой за поясницу и заохала, изогнувшись, как старая кочерга. Очевидно, она решила слегка изобразить театральные страдания, и Марина, уже не в первый раз наблюдая за этим представлением, невольно улыбнулась. Она знала, что бабушка просто не желала бродить по лесу в такую погоду, а откровенный отказ был бы неуместен в их давней дружбе.

– Ладно уж, отдыхай сегодня. По жаре, и правда, не стоит пожилым людям ходить. А я, как наберу, забегу к тебе, чай земляничный заварим, – проговорила она, вставая и собираясь уходить.

– Милка, ты бы тоже сегодня не ходила, Лиха не будила, – вдруг произнесла баба Шура негромко, и в глазах промелькнул зелёный огонёк. Её лишь слегка морщинистое лицо приняло серьёзное выражение.

Внезапно молодая женщина ощутила слабость в ногах, как будто пол под её ногами сделался зыбким и ненадёжным, и она, не в силах устоять, снова села на лавку. Её вопросительный взгляд, полный ожидания, уставился на хозяйку.

– Что ты смотришь, словно забыла, как лес "поиграть" любит? Как маленькая была и заблудилась, помнишь? Помнишь, как насилу нашли тебя через три дня? – продолжала баба Шура, её голос становился всё громче, как будто она пыталась пробудить давно забытые воспоминания.

– Ой, да помню, конечно! Ты меня и нашла тогда. Мне лет шесть было, да? Ребёнку в лесу заблудиться – раз плюнуть, – пыталась весело улыбнуться Марина, но её лицо омрачилось невесёлыми воспоминаниями детства, а взгляд приуныл. Она провела левой рукой по лбу, словно смахивая накатившую вдруг тревожность.

– Ну, как знаешь, хер с тобой, – со вздохом произнесла баба Шура, усаживаясь рядом. – Только возьми с собой мою куколку и в случае чего-то странного пошепчи куколке в самое ушко "баба Шура, помоги". Не потеряла её?

– Не, она везде со мной! – снова улыбнулась, на этот раз совершенно искренне, Марина и погладила теплую руку своей спасительницы. – Как ты тогда мне подарила её, так я её всюду за собой и таскаю. Только зря ты страху нагоняешь, мне тридцать шесть лет! Я взрослая тётя с высшим образованием.

Баба Шура лишь слегка усмехнулась.

– Может, и зря – произнесла она, глядя перед собой немигающим взглядом, словно перебирая картотеку своей памяти. – Но лес, он всё помнит. И ты, хранительница его секрета, не ведаешь, какие искушения он может предложить. Тебя, “взрослую тётю”, он заманит, и ты даже не поймёшь, как, куда, и бесполезны будут все твои дипломы. Время сейчас неспокойное, и похоже, что “разломы” снова активировались.

– Ты про какие “разломы” говоришь? – спросила Марина, поглядывая в лицо хозяйки с лёгким недоумением, словно удивляясь, что можно про это говорить вслух.

– Сама знаешь… – уклончиво произнесла баба Шура, её глаза, однако, словно угли, вспыхнули таинственным светом. Указательным пальцем левой руки, на котором сверкало серебряное колечко, она начертила в воздухе фигуру, похожую на зигзаг молнии.

В этот момент кот, дремавший у печки на коврике, вдруг, словно укушенный в самое уязвимое, подскочил на месте, выгнул спину, ощетинился, зашипел, но не от ярости, а точно от страха, и стремительно бросился к выходу, будто его преследовали невидимые враги.

– Стёпа, ты куда, милка? – усмехнулась хозяйка. – Даром, что лесной кот, а тоже аномалий не любит. Животные лучше нас чувствуют их, сторонятся. Люди же мало кто их замечает, вот и попадаются в ловушку.

При этих словах Марина вздрогнула и чуть втянула голову в плечи, точно хотела спрятаться.

– Баб Шур, ты и правда его в лесу нашла? – спросила Марина, глядя вслед упорхнувшему коту с едва заметной тенью недоумения на лице. – По виду так настоящий мейн-кун.

– Да точно, в лесу под корягой. Какой там “мейн-кун”? Обычный дикарь, – баба Шура захохотала, упершись руками в бока, – вымахал – что твой бегемот! А жрёт втригорла. Но пропитание сам себе добывает, я только иногда подкармливаю. Поди уж в деревне ни одной мыши не осталось, а птицы уж к моему дому давно близко не подлетают – всех распугал, живоглот!

Марина вышла на крыльцо, мир вокруг вроде бы остался прежним и медленно вращался в привычном ритме, но в душе сгущались тучи тревожного волнения. Под сердцем, словно чёрный кот, копошились давным-давно закопанные страхи, которые неожиданно выбрались на поверхность, чтобы отомстить за годы забвения. И предостережения бабы Шуры уже не казались пустяшными, никчёмными советами старой женщины, которые можно было просто выкинуть из головы.

Сомнения наполнили её нарастающим страхом. Что если баба Шура права? Она устремила глаза к лесу, его деревья порой напоминали стражей, охраняющих тёмные секреты, и тут же ей вспомнились детские страхи, с которыми она мечтала справиться однажды и навсегда.

Вздохнув, она попыталась убрать ненужные мысли, но они тянулись к ней, напоминая о том, как она однажды заблудилась в лесу и оставалась там три дня. Она не могла понять, что именно произошло в тайниках её памяти, и почему её личные воспоминания говорят совершенно иное? Какие три дня? Она помнит, как пошла в лес с отцом по ягоды, потом вдруг очутилась одна, куда-то бежала, плакала, кричала, споткнулась и упала, больно ударившись головой о торчащий из земли пенёк. Потом провал, и вот уже её обнимают за плечи заботливые руки бабы Шуры. По её ощущениям прошло не больше двух часов. Но это были ЕЁ воспоминания. В них присутствовал сладковатый запах хвои и шорох опавшей листвы, который неожиданно стал оглушающим, когда пришло осознание одиночества. Страха в тот момент почти не было – он пришёл позже, с годами. А сейчас, погружаясь в эти болезненные воспоминания, она видела лица родителей, полные тревоги и усталости, глаза, полные слёз, глубокие морщины между нахмуренными бровями— всё это всплывало перед её взором, вновь вытаскивая на поверхность то, что, казалось, было похоронено. Быть может, лучше укрыться под мягким одеялом привычного бытия и избежать возможной встречи с тем, что обитало в глубинах её разума? И ведь она могла… Все эти годы, она так и делала.

“ Баба Шура права: лучше повременить с походами в лес, не стоит открывать испытывать судьбу”.

Когда они, спустя немало лет, обсуждали странности того происшествия, баба Шура, глядя в выразительные глаза Марины, с некоторой неохотой, словно боясь, что ей не поверят, поведала о «разломах», о загадочных трещинах, пересекающих пространство и время, в которые легко можно попасть, как в западню.

“ Попасть-то можно, – говорила она, – но вот выйти обратно… Без помощи почти невозможно. В другом мире время течёт иначе. Измеряй не измеряй, а оказывается, что, когда тут проходит только час, там – целый день или даже больше».

Если бы не баба Шура, вЕдующая тайны леса, кто знает, чем бы всё это закончилось? Возможно, мир стал бы ещё печальнее…

Марина, подставив своё лицо ещё не жарким утренним лучам солнца, зажмурилась. Её вдруг охватило ощущение облегчения, подобно нежному поцелую света, растворяющего в её душе бесполезную тревогу, навеянную недавней беседой. В палисаднике пышно цвели душистые пионы: их сладкий и яркий аромат разносился по пространству, словно восхитительное вино, которое нельзя было не вдыхать полной грудью. К ним добавлялся ещё один, горьковатый, запах полыни, росшей вдоль щербатого заборчика. Этот вальс эфирных масел, как спасительный эликсир, избавлял её от тревожных мыслей и дарил умиротворение.

«Ладно, ближе к полудню решу. Может, и вправду никуда не пойду, хотя так хочется спелой земляники…» – с этими мыслями Марина, не спеша, спустилась по скрипучим ступенькам крылечка. По дороге к калитке она наклонилась к цветам, чтобы полюбоваться их огромными головками распустившихся лепестков, цвета спелой малины.

* * *

Но она всё же пошла. Утренние хлопоты притупили её чувство осторожности, а желание полакомиться душистыми ягодами, напротив, лишь усилилось. На мгновение в её голове мелькнула тень предостережения, но быстро рассеялась под солнечными лучами очередного погожего денёчка.

“Да что в конце концов со мной может случиться в лесу, где я каждый пенёк знаю?” – успокаивала себя Марина, бодро шагая к лесной опушке. Лес, полный шорохов и шёпотов, уже ждал её с нетерпением, как давний друг, которому она хотела нанести долгожданный визит.

В канаве ягодника не оказалось, но по склонам его было видимо-невидимо, словно скопления алых звёзд на зелёном небосводе, мелькали спелые ягоды – бесчисленные и манящие. У Марины аж дух захватило. Голова её сразу очистилась от тревожных мыслей, сосредоточившись исключительно на этой лесной сокровищнице. Вслух поблагодарив лес за его щедрость и изобилие, женщина опустилась на колени, ведёрко поставила рядом и погрузилась в сакральный процесс собирания.

Земляника выглядывала почти из-под каждого листика, ярко-красная, словно зардевшаяся от смущения девица, готовая откровенно признаться в своей безграничной любви к солнечным дням. Непередаваемый аромат витал в воздухе, заполняя его сладким дурманом. Он завлекал в свои объятия и уводил далеко-далеко от обычной суеты, словно предупреждающий о надвигающемся празднике радости. Марина собирала ягоды неторопливо, замечая, что в такие моменты жизнь словно замедляет свой бесконечный бег, оставляя её наедине со своими мыслями и ощущениями.

“Одну ягоду беру, на другую смотрю, третью примечаю, а четвёртая мерещится,” – бормотала она себе под нос, ловко орудуя руками между земляничных трилистников. Она уж и не помнила, от кого услышала эти слова, но ей очень нравилось их повторять снова и снова, будто какое-то волшебное заклинание.

Лес, кажется, затаил дыхание, с тихой радостью наблюдая за ней. Несколько ягод живительными каплями витаминок скользнули по губам Марины. Она бездумно выбрала самые спелые, ярко-красные, которые, казалось, сами по себе пели о лете и радости. С наслаждением раскусывая нежную мякоть, она сразу ощутила, как сладкое земляничное пюре заполняет её чрево, наполняя его теплотой и гармонией. От переполнявших её чувств она даже слегка прикрыла глаза, ощущая, как сосредотачивается на простом, но прекрасном.

“Как же мало иногда нужно для счастья,” – думала она, ощущая момент единства с природой – лес, упивающийся собственным величием, земляничная поляна, словно зелёный бархатный ковёр, усеянный алыми бусинами ягод, тихое щебетание птах, нежно оглашающее пространство, шорох ветра, играющего с кудрявой листвой. Всё это, несомненно, было для неё – для её души, жаждущей покоя и совершенства. В этот момент мир казался ей удивительно простым и прекрасным.

Где-то неподалёку подала голос кукушка. Её негромкое, но настойчивое “ку-ку” тут же наполнило лесной воздух мерным печальным отсчётом. Каждое “ку-ку” звучало как тиканье часов жизни, неумолимо отмеряющее время. Марина никогда не задавала птичке-пророчице вопрос “сколько мне жить осталось?” из опасения, что злосчастную кукушку прямо посредине её песни хватит апоплексический удар, и она так и не успеет накуковать многие лета. И вот, несмотря на свой подсознательный страх, она всё же краем уха улавливала вещую песенку кукушки, словно подслушивая, и начала подмечать, что исполнительница сегодня в ударе и останавливаться, похоже, не собирается.

“Можно было смело спрашивать,” – пронеслось у неё в голове, хотя она и так, без вопроса приняла на свой счёт щедро отмерянные птицей “ку-ку”. Она улыбнулась, вдруг осознав, что сегодня ей всё благоприятствует, и её сердце ещё больше расширилось от прилива радости.

Нельзя сказать, что Марина была азартным человеком. Она не любила рисковать, не понимала приверженцев игорных залов и прочих необузданных увлечений. Однако, стоило речь зайти о ягодах или грибах, как в ней вдруг пробуждались качества, схожие с азартом. Остановиться и пройти мимо, даже с полным ведром, было выше её сил. И на этот случай у неё всегда был припасён пакетик.

Вот и сейчас, идя по краю оврага с полным трёхлитровым ведёрком в руках, наткнувшись на новую полянку с земляникой, она решила не отступать и, достав пакетик, набросилась на следующую поляну, словно кто-то ещё, кроме неё, претендовал на неё. Ягод было столько, что просто так встать и уйти не представлялось возможным.

Вид спелых, ярко-красных ягод земляники оказывал на Марину магнетическое действие. Её мысли уносились далеко-далеко, в детские воспоминания, в те далекие времена, когда лето было бесконечным, а ягоды – любимым и самым доступным лакомством. Она вспоминала, как вся семья разбредалась, каждый искал свою полянку, соревнуясь, кто больше наберёт. Затем все вместе собирались вокруг стола на кухне и дружно лепили вареники, а мама варила земляничное варенье, самое восхитительное из всех возможных! А зимой это варенье стремительно уничтожалось под уютный треск поленьев в жарко натопленной печке и под дружное прихлёбывание горячего чая.

Марина посмотрела на экран своего телефона и обнаружила, что было уже четыре часа по полудни. Пора возвращаться. По дороге она обещала заглянуть к бабе Шуре, попить чайку с земляникой.

Не спеша оглядевшись, она подумала: «Вот сейчас ещё обдеру с тех кустиков, ужас какие крупные, а то переспеют и пропадут». Ступая мягкими шагами, по зелёному ковру из земляничных трилистников, Марина осторожно перемещалась вперёд и влево. Её пакет был уже наполовину полон, однако ягод в лесу как будто не убавилось. Здравый смысл тихонько напоминал, что дома ещё ждали дела, да и сама она, вовсе не юная дева, уже немного подустала ползать на коленках несколько часов кряду.

Но коварный ягодный азарт не спешил отпускать её. Шаг за шагом, помимо воли, Марина углублялась в чащу, то и дело нашептывая под нос свои заветные слова.

– Одну ягоду беру, на другую смотрю, третью примечаю…ой, – внезапно она ощутила, как рука тянется не к заветной ягоде, а к чему-то необычному и странному.

Приглядевшись, Марина остолбенела. С веточек земляники свисали капли, переливающиеся на солнечном свете, напоминающие свежую, яркую кровь. Её сердце затрепетало от охватившего его волнения. Она успела ухватить пару таких “ягод”, прежде чем поняла, что что-то тут не так, и теперь с отвращением рассматривала алые следы на пальцах.

Поднеся кончики пальцев к носу и осторожно принюхавшись, женщина ощутила знакомый железный и солёный аромат – так пахнет кровь. Только откуда она здесь? И кому принадлежит?

Хорошее настроение мигом обернулось тревожным ожиданием чего-то плохого. Предчувствие беды накатило, как гром среди ясного неба. Лес будто сразу изменил свою суть, из приветливого и щедрого став жутким и опасным местом. Уйти и сделать вид, что ничего не видела? Как бы не так – она не из тех, кто бежит при первых признаках грозы. Никогда она себе не простит, если уйдёт, не выяснив, в чём дело. Ведь, возможно, кто-то или что-то сейчас нуждается в её помощи – раненый зверь, или человек, попавший в беду.

Прислушавшись, Марина поняла, что в лесу стало как-то подозрительно тихо. Даже ветер словно куда-то запропастился, и встревоженные деревья, замерев, прислушивались к чему-то зловещему.

Охваченная тревожными мыслями, Марина ощущала, как сердце колотится в груди, глухим стуком отдаваясь в ушах. Долгое размышление могло лишить её решимости, поэтому, подхватив ведёрко с пакетом и чувствуя, как адреналин расплескивается в венах, она направилась в ту сторону, куда вёл алый след – яркий, словно кричащий об опасности, на фоне сочной зелени. Со стремлением твёрдо противостоять своим страхам, она шагала вперёд, надеясь, что там, где может быть угроза, она ещё успеет принести спасение. Как будто проверяя свою смелость, Марина пыталась отбросить догадки о том, что ждало её впереди. Вслух произнося слова, которые по-своему стали её защитной мантрой, она шагала по следу туда, где её поджидала страшная тайна.

След вёл от канавы в сторону бурелома, который Марина обычно всегда обходила, ибо он был непроходим. Но на этот раз ей пришлось преодолевать нагромождения сухих веток, стволов и листьев, чтобы не потерять след. Теперь уже свежие капли крови тянулись по земле почти непрерывной линией, почти ровной, лишь изредка извиваясь, словно чертёжника в какие-то моменты кто-то толкал под руку. Женщина с упорством, которому позавидовали бы чемпионы по спортивному ориентированию, пробиралась сквозь бурелом напрямик, рискуя выколоть себе глаза или серьёзно оцарапать лицо. Она прикрывалась руками от торчащих то тут, то там коряг, нацеливших на неё свои острые выросты, словно изуродованные полиартритом пальцы погребённых здесь чудовищ. И вскоре руки покрылись многочисленными, хотя и незначительными царапинами и порезами.