Семечко дерева жизни

Часть 1. Одно единственное мгновение

—Сколько еще шагов, Архип? —спросил мягкий бархатный голос.

Я утопала по макушку в высокой траве и почти ничего не видела. Яркий свет заливал небольшую пологую долину, окруженную высокими старыми деревьями. Пели птицы. В высоком бледно-голубом небе плыло полуденное солнце.

–Еще два, —ответил другой голос, низкий с хрипотцой. —Стой здесь, Панкрат.

Раздвинув зеленые сильные стебли, я поискала невидимых собеседников. Двое мужчин, невысоких, коренастых, темноволосых, в широких холщовых штанах и белых простых рубахах, подпоясанные широкими поясами, собирались вбивать в землю деревянный колышек. Мужчина помоложе сидел на корточках, держа колышек в руках, а второй, постарше, склонился над ним, опираясь руками о колени. Они были так поглощены своим занятием, что не замечали меня.

–Ты уверен? —спросил мужчина помоложе, я узнала первый голос и поняла, что говорит Панкрат.

–Я несколько раз проверил, – отвечал Архип хрипло. —Что ты там возишься? Давай уже, придерживай, —добавил он с досадой.

Панкрат поднял глаза на своего товарища и молча кивнул в мою сторону. Мужчины выпрямились и, не сговариваясь, повернулись ко мне, отложив свое занятие. Сообразив, что делать нечего и меня заметили, я подошла, осторожно раздвигая жесткую траву.

Я поздоровалась. Мужчины неторопливо ответили. Он рассматривали меня без недовольства или раздражения, добродушно и с интересом.

–Что вы делаете? —спросила я, когда все формальности были улажены.

–Размечаем место под постройку города, – ответил Панкрат.

–Какого города?

Они переглянулись и заулыбались.

–Здесь только один Город, девонька. Тот, о котором говорится в Старом завете, —ответил Архип.

–Но разве он не построен? —удивилась я. —Христос давно уже привел в него первых праведников.

Он негромко рассмеялись.

–Христос только родился, —отвечал Архип. —Ему еще предстоит повзрослеть, пройти пыльными дорогами Земли, познать неверие своих учеников, их страх и слабость, и предательство одного из них, быть распятым людьми, которых он пришел спасти, умереть и воскреснуть. Поэтому мы и торопимся. Нужно успеть построить Город до его возвращения.

–Я не понимаю, – вздохнула я.

–В вечности время течет по-другому, —ответил Панкрат. – Подойди.

Я подошла поближе. Мужчина приставил к земле деревянный колышек с голубой ленточкой на конце.

–Не бойся, подержи.

Он осторожно перехватил мою руку и положил ее на колышек. Я держала тонкую палочку, пока Архип вбивал ее в землю. Наконец, удовлетворенно вздохнув, он выпрямился.

–Ну вот, все готово. Можно возводить стены.

–Как стены? —удивилась я. —А фундамент? На чем будут стоять дома?

–Ни на чем, —ответил Архип, —даже трава не примнется.

Наш разговор неожиданно прервался— из-за деревьев сплошным потоком в нашу сторону двигались люди. Это были все как один, мужчины возраста расцвета, молодые и сильные, одетые так же, как мои новые знакомые. Они начали выстраиваться вдоль невидимых линий, образующих четырехугольник, отмеченный колышками. Заняв свои места, они замерли, устремив глаза в центр квадрата.

–Поди сюда, девонька, —позвал меня Панкрат, и я встала между мужчинами.

Они крепко сжали мои руки, то же самое сделали остальные, образуя живой квадрат. Он был очень большим и занял почти всю долину. В его центре вспыхнула точка, которая превратилась в большой сверкающий шар. Он начал неторопливо вращаться, разворачиваясь тонкими серебристыми лентами, из которых формировались легкие каркасы домов, очертания улиц и площадей, садов и фонтанов. Казалось, невидимый архитектор рисует серебряным карандашом, создавая эскиз города в натуральную величину.

Это зрелище завораживало. Серебряные ленты легко, словно живые, летали в прозрачном воздухе, пока за ними скрылись и деревья, и небо. Наконец, люди расцепили руки и стали расходиться, оживленно переговариваясь. Через мгновение в долине не осталось ни одного человека.

Я продолжала стоять, не в силах оторвать глаз от переливающихся линий и форм. Призрак Города парил, не касаясь зеленой травы, метрах в двух от поверхности.

–Все еще думаешь, где же фундамент? —раздался тихий голос.

Я оглянулась. За моей спиной стоял Христос.

–Но ведь ты…—начала я.

–Только что родился, —улыбнулся он. —Здесь нет времени в том смысле, который в него вкладывают люди. Каждое мгновение, прожитое здесь, —единственное.

–Как долго будут строить город? —спросила я.

–Он будет готов к моему возвращению, —ответил он. —Материал для него дадут ангелы. А строить будут люди. Все в этом городе создадут руки человеческие. —Он замолчал, задумчиво вслушиваясь в тихий звон серебряных лент. – Жаль только, что не все мои дети дойдут сюда. Многие уровни так и останутся пустыми.

–И на сколько Город будет заполнен? —спросила я огорченно.

–Только на одну треть.

–А фундамент?

–Фундамент этого Города – вера, —отвечал Христос. —Он стоит на вере человеческой. И будет стоять, пока жив хотя бы один человек, сохранивший ее в душе.

Часть 2. Женский клуб

– Убери свет, – сказал голос недовольно.

Все убранство темной комнаты составлял небольшой деревянный стол, на котором стоял аквариум с синей водой.

– Да перестань же, наконец, – забурчал снова голос. – Соберись и прекрати сиять.

Я попыталась сосредоточиться, но все время сбивалась – за стенками аквариума находилось нечто необыкновенное. Рыбка была не голубой, не белой и не золотой. Она светилась поочередно всеми этими цветами, мягко мерцая, словно огонек. Переливы света танцевали на темных стенах, моих руках и склоненном над аквариумом лице человека.

Он был не стар и не молод, не красив и не уродлив. Обыкновенный человек лет тридцати, худой, тонкокостный, с большими некрасивыми руками и тяжелым, словно выточенным из камня, лицом. Простой белый балахон из грубого сукна, подпоясанный веревкой, и мягкие плетеные туфли составляли его единственную одежду.

– Наконец-то. – Когда в комнате снова потемнело, он облегченно вздохнул и поднял на меня печальные глаза. – Она не выносит света. Это рыбка с планеты Филиос, в созвездии Лиры. Там очень глубокие расщелины в земной коре. Она живет на самом дне. – Мужчина помолчал. – Она необыкновенная – может существовать во всех мирах одновременно, и в физическом, и в духовном.

– Но ведь она все равно может умереть, – отозвалась я. – Или затосковать без пары.

– Не может, – возразил он. – И ей не нужна пара. Она перерождается сама. Когда приходит время, она воспроизводит себя. После этого старое тело умирает. Подойди, не бойся.

Я подошла к аквариуму и долго с восхищением наблюдала за переливами красок. Их песня, словно негромкая колыбельная, убаюкивала и завораживала. Я не заметила у рыбки глаз или рта. Крохотное плоское тельце, почти прозрачное, передвигалось по аквариуму с помощью пушистых нитей и маленьких сияющих плавников.

– Зачем ты принес рыбку в благословенный мир? – спросила я, с трудом приходя в себя от завораживающего зрелища.

– Это подарок, – ответил он. – Она успокаивает и исцеляет застарелую боль.

– Как тебя зовут?

– Пантелеймон.

– Ты – святой великомученик Пантелеймон, целитель, – выдохнула я.

– Да, это я, – ответил он, осторожно прикасаясь к стеклу аквариума. – Можешь называть меня Пантелеймоном.

Рыбка тут же отреагировала на его движение и вспыхнула неярким золотом.

– А для кого подарок?

– Пойдем.

Он поднялся со стула, и мы вышли, плотно прикрыв за собой дверь.

Комната, в которой мы оказались, вероятно, служила гостиной. Низкие мягкие диваны с изогнутыми ножками, обтянутые бело-золотой тканью, маленький круглый столик, стулья под стать диванам, гобелены на стенах – ее обустраивала женская рука. Большой белый рояль в центре с открытой крышкой и небрежно разбросанными партитурами только подтверждал первое впечатление. Сквозь высокие, открытые настежь двери, в комнату лился золотистый свет и доносилось щебетание птиц.

За гостиной располагалась открытая веранда с легкими ажурными креслами из лозы, маленькими расшитыми подушками и небольшим плетеным столиком. Шелковые белые занавески слегка трепетали от ветра, не скрывая великолепного вида – высоких синих гор с белыми шапками снега, зеленых холмов и долин, поросших цветами и деревьями. Мягкий солнечный свет рассеянно и лениво освещал это великолепие, придавая картине зыбкость, размытость. Я словно окунулась в изысканную акварель полутонов и неярких красок.

– Что это за место? – спросила я очарованно.

– Женский рай, – ответил святой Пантелеймон.

За верандой открывалась зеленая лужайка, окруженная высокими старыми деревьями. В ее центре уютно разместился небольшой круглый стол с белой скатертью, сервированный к чаю. Вокруг стола на легких плетеных стульях расположились пять или шесть женщин. Среди деревьев мелькнуло светлое пятно —одна из женщин прогуливалась неподалеку. Длинные белые платья, утянутые в талии, высокие прически, белые шляпки, ажурные зонтики—я словно окунулась в атмосферу изысканного и неумирающего девятнадцатого века. Роскошь, незаметная и ненавязчивая, во всем своем великолепии, заставила меня почувствовать себя грубой и неотесанной.

Пантелеймон посмотрел на меня и тяжело вздохнул, укоризненно качая головой в ответ на мои мысли.

– Первый раз встречаю, чтобы в раю женщины жили отдельно от мужчин, – сказала я, не в силах оторваться от пасторальной картины.

– Это особенные женщины.

– Особенные?

– Они оставили неизгладимый след в умах и душах.

– Я тебя не понимаю.

– Как ты думаешь, что меняет лицо цивилизации и души живущих? – спросил он, вглядываясь в женские лица и вслушиваясь в неясный тихий разговор. – Политики? Чиновники? Космонавты? – Он отрицательно покачал головой. – Их имена быстро стираются в памяти людей. Видишь, вон ту темноволосую женщину с бархатными глазами? Ее книга «Поющие в терновнике» перевернула представление целых поколений о вере и долге, религии и священнослужителях.

– Неужели это Колин Маккалоу?

– Это она. А эту милую женщину с цветами в волосах не узнаешь? Величайшая балерина своего времени.

– Анна Павлова?

– Ты не ошиблась. – Он помолчал. – Чтобы изменить мировоззрение человека, недостаточно стать знаменитым. Совершить подвиг или построить государство – замечательный поступок, но люди ищут в окружающем мире нечто другое. То, что, коснувшись души, совершит невозможное – заставит плакать и смеяться, страдать и мучиться. То, что словно камертон, откликнется на неясные желания, вызовет восторг и восхищение. Поклонение, если хочешь. А эти две женщины, думаю, тебе хорошо известны. Ты ведь очень любишь их стихи.

Две аккуратные головки, склонившись, о чем-то тихо спорили.

– Марина Цветаева и Анна Ахматова.

– А вон та тоненькая женщина с высокой прической?

– Это Мария Кюри.

– Но почему они здесь, а не со своими семьями?

Святой Пантелеймон тяжело оперся о резные перила веранды.

– Это из-за боли, которую они принесли с собой. В душе каждой из них живет страдание. Оно сделало их особенными, выливалось в красоту и совершенные творения, которые они дарили людям. Оно и теперь болит, понимаешь? Эти женщины не могут стать счастливыми даже в таком благословенно месте, пока живет эта боль.

– Им бы могли помочь забыть о ней, – ответила я, помолчав. – Но, вероятно, все не так просто, раз ты здесь, не так ли?

– Боль стала частью их натуры, – ответил он. – Пламенем, который они берегут и лелеют. И они ни за что не хотят расстаться с нею.

– Здесь только знаменитые женщины?

– Нет, не только. Посмотри туда.

Он указал на юную женщину в одежде монахини. Я не успела спросить, в чем ее особенность – к нам с лаем бросилась маленькая беленькая собачка с голубым бантом на макушке. Она стала ластиться к святому Пантелеймону, радостно подпрыгивая вокруг него.

– Додо! Додо! Неугомонный мальчишка! Вернись немедленно! – послышался женский крик.

– Идем, нас заметили.

Мы спустились с веранды и пошли навстречу обитательницам женского рая, которые поднялись из-за стола.

– Дорогой наш любимый эскулап! – радостно приветствовала святого Пантелеймона Анна Павлова, протягивая ему тонкие руки, которые тот очень осторожно поцеловал. – Вы привели пополнение в наш женский клуб?

– Нет, – ответил он. – Это гостья.

– И, должна заметить, очень необычная, – вмешался в разговор тихий бархатный голос из-под прекрасной белой шляпы. – Синее платье, вуаль с золотыми цветами… Мы наслышаны о вас, дорогая.

Совершенно растерявшись, я вцепилась в руку святого Пантелеймона.

– Не смущайтесь, моя милая, – заговорила высокая очень красивая блондинка, беря собачку на руки. – Мы абсолютно безобидны, уверяю вас. Мы в состоянии причинить вред только самим себе.

– Ах, Мария Ивановна, дорогая, своими словами вы только испугаете нашу гостью.

Мягкий негромкий голос, как мне показалось, принадлежал Марии Кюри.

– Чай! – воскликнула Коллин, сглаживая мое смущение. – Немедленно чай!

– Чай! Чай! – радостно захлопали в ладоши женщины и, окружив нас, увлекли на лужайку к ажурному столику.

– Какой еще чай? – удивился святой Пантелеймон. – Откуда чай? Здесь не может быть огня и тем более чая.

– Ах, мой дорогой друг, – мягко запричитала Мария Ивановна. – Мы нашли несколько сортов чая у подножия синих гор. Смею вас уверить, он очень неплох.

– Но кипяток…?

Женщины стыдливо переглянулись.

– А вот и Рамуил, мой милый ангел, – вздохнула Мария Ивановна и пошла навстречу огромному ангелу с нежными светло-серыми крыльями, фигура которого маячила между деревьями.

– Он влюблен в нее, – улыбнулась женщина, похожая на Анну Ахматову, предлагая нам места за столом. – Пять мужей – и все обожали ее. И как ей это удается?!

– Почему же она уходила от них? – спросила я, наблюдая, как краснеет ангел, вглядываясь в синие глаза и неловко касаясь пушистых локонов своей подруги.

– Что вы, милая! Они умирали сами. Какое-то родовое проклятие.

Мария Ивановна вернулась с большим фарфоровым чайником, от которого шел пар. Кипяток был с осторожностью залит в маленький чайник, заполненный наполовину душистыми зелеными листьями. Мы подождали несколько минут, потом чай разлили в маленькие чашечки из белого прозрачного фарфора с золотой каемкой.

Я посмотрела на святого Пантелеймона. Он любил этих женщин. Он беспокоился о них. Пытливо вглядываясь в оживленные раскрасневшиеся лица, он то и дело хмурился, но быстро справлялся с собой, нежно улыбаясь в ответ на сияние глаз и ласковые слова.

– Скажите, моя милая, вы замужем? – спросила меня Марина, когда за столом несколько поутихли восторги по поводу необыкновенного чая.

– И да, и нет, – ответила я.

– Говорят, Повелитель ночи очень привязан к вам, – продолжала она и добавила: – И как он вам?

За столом воцарилось неловкое молчание.

– Порой бывает невыносим, – ответила я.

Все облегченно рассмеялись.

– Как и все мужчины, – пробормотала Марина, и все снова рассмеялись.

Обстановка совершенно разрядилась. Вернулся ангел и, краснея, поставил перед Марией Ивановной коробочку с маленькими белыми пирожными. Все восхищенно заахали и потащили ангела к столу.

Что-то странное происходило со мной. Я тонула в золотистом свете, мерцающих глазах и ласковых улыбках. Нежные руки осторожно касались хрупкого фарфора, который мелодично позванивал. Тихие голоса растворялись в шелесте высоких деревьев. Родились и зазвучали стихи. Две женщины читали их, перекликаясь, словно соловьи, не мешая, а дополняя друг друга. Чувства и мысли вплетались в слова, нанизываясь, словно драгоценные жемчужины ожерелья, достойного королевы.

Я плакала. Я смеялась. Я грустила. Я страдала.

Я думала, как они прекрасны, эти женщины, такие разные и все же чем-то неуловимо похожие. Их объединяла не та неслыханная слава, которую они оставили после себя. Они не нуждались в ней. Они перешли в высокий мир, оставив физическую вселенную, на даже не заметили этого. Они жили в своих стихах и работах, и продолжали творить, как делали это при жизни, потому что не могли иначе.

– Приходите, милая, —говорили тихие голоса. – Наши поэтические вечера просто замечательны! А музыкальные вечера как восхитительны! А Аннушка устраивает нам такие необыкновенные вечера балета. Вы даже не представляете, как она великолепна!

Девочка в монашеской одежде покачала головой, заметив слезы в моих глазах.

– Я очень люблю их, – сказала она мне тихо. – Мне давно уже пора уходить. Меня ждут в другом месте. Но я не могу покинуть их. Как они без меня? Они же словно дети!

Я молчаливо кивала, запивая чаем горький комок в горле. Я была чужая им, ничем не примечательная женщина из мира, который они покинули. Но я любила их. И жалела. За невыплаканные слезы. За саднящую незаживающую рану в душе. За боль, которая никуда не исчезла.

Взрывая бастион изысканных манер, белых шлейфов и изящных шляпок, тихо пела рыбка с синей планеты, забирая страдание и печаль, возвращая покой и надежду, что все в конце концов будет хорошо. Что не может быть по-другому в таким месте, как это.

Часть 3. Слезы ангела

—Как тебя зовут?

Человек оглянулся на высокие белые стены, которые поднимались за его спиной, и промолчал. Он сидел, прислонившись к белому камню, и что-то выстругивал из кусочка дерева. В темных коротких волосах блестела седина, а натруженные руки со вздувшимися венами покрывал стойкий загар. Из выреза простой белой рубашки выглядывала тонкая жилистая шея. Широкие холщовые брюки, босые ноги – он носил то, что удобно и, кажется, не беспокоился о впечатлении, которое производил. Когда я подошла, мужчина на мгновение поднял на меня теплые карие глаза и продолжил свое занятие.

–Зайдешь? – спросил он, немного помолчав.

Я кивнула.

–Меня зовут Николай.

–Чудотворец?

–Нет. —Он посмотрел на меня с иронией и спрятал свои инструменты в холщовый мешок, который лежал рядом с ним в густой траве. —На свете много других Николаев. Меня никто не знает на Земле. Я был неприметным. Жил себе тихо в Звенигороде —знаешь такой город? —работал сапожником.

–Нет, не знаю.

–Это в России.

Николай неторопливо поднялся, невысокий, худой, угловатый. Одежда болталась на нем мешком.

–Где я?

–Это один из уровней рая. —ответил он. —Я некоторым образом присматриваю тут за всем.

Через мгновение мы стояли на небольшой площади, мощеной белым камнем. Вокруг шумели кедры и ели, за ними тянулись зеленые луга, покрытые цветами. В низине неторопливо текла река, такая широкая, что я с трудом различала противоположный берег. За рекой густой стеной стоял хвойный лес. В среднерусский пейзаж, освещенный ярким солнечным светом, гармонично вплетались одноэтажные белые домики, окна и двери которых хозяева украсили каждый на свой лад, резными наличниками. На площади было оживленно и людно. В нескольких дощаных строениях размещались, судя по всему, подсобные помещения. Заглянув в открытые двери, я увидела мастерские, где мужчины плотничали.

– В этом нет необходимости, —заметил Николай. Он говорил медленно и неторопливо. Мне подумалось, что он тихоня и молчун. – Но нам нравится что-то делать своими руками. Мы мастерим лавки, столы, кровати, даже дом можем сложить. А там у нас конюшни.

Он указал на дальнее строение, откуда слышалось лошадиное ржание.

–Хочешь посмотреть, чем занимаются женщины?

Я не успела ответить. Послышался громкий плач, и я увидела, как в нашу сторону несется зареванная девочка лет пяти.

–Распорядитель! —закричала она отчаянно, хватая его за рубашку. —Распорядитель!!!

Беленькая, с двумя тоненькими косичками, в которые были вплетены ярко-розовые ленточки, светлом просторном платьице, расшитом по краям белым и розовым бисером, она совершенно опухла от слез.

–Что с тобой, Маринка? – спросил Андрей участливо, присаживаясь на корточки рядом с ней.

–Машка пропала! —закричала она так громко, что у меня заложило уши. – Ее нигде нет! Нигде! Я всюду искала!

Николай укоризненно покачал головой.

–Она не могла уйти просто так. Ты, наверное, чем-то обидела ее?

–Я на нее накричала!

Девочка подняла на нас большие голубые глаза и зарыдала во весь голос, зарывшись в обнимающие ее руки.

–Ну вот, что ты будешь делать, – вздохнул Николай и посмотрел на меня виновато. —Пойдем, поищем твою Машку.

Он взял девочку за руку, и мы пошли в сторону леса. Перейдя неширокий, но добротный деревянный мост, мы долго бродили между высоких кедров, на все лады упрашивая неизвестную Машку откликнуться.

–Машка! Машка! – наконец, закричала девочка с надрывом, когда мы уже совсем выбились из сил. —Вернись, пожалуйста! Я больше никогда- никогда так не сделаю! Не стану вплетать бантики в твой хвостик!

Я ошарашено уставилась на Николая. Он улыбнулся и пожал плечами.

–Точно не будешь? —спросил вкрадчивый голос, и из-за широкого ствола выглянула мордочка маленькой белой козочки. —Обещаешь?

–Да! Да! Никогда! Обещаю!

Девочка вырвалась из рук Николая и бросилась к своей подруге, обнимая ее и захлебываясь от радости. Козочка, каждую пушинку которой расчесали сотни раз, казалась белым облачком. Она ласково тыкалась в грудь девочки и та, весело смеясь, изо всех сил прижимала ее к себе.

–Разве в раю живут животные? – спросила я, улыбаясь.

–Господь никогда не разлучает любящих, —ответил он. —Конечно, живут. Даже кошки с собаками. – Он посмотрел на меня задумчиво и добавил: —Ну, раз уж мы здесь… Пойдем, я кое с кем тебя познакомлю.

Оставив милую парочку, мы пошли по едва заметной тропинке. Солнечный свет легко скользил между деревьями, не давая сумрака. Только тишина и покой стали глубже. Я вдохнула мягкий воздух и подумала о лете, которое сейчас уходило на Земле. Оно никогда не покидает этих мест. Мягкое и теплое вечное лето.

Лес заметно поредел, и я увидела поляну с тщательно скошенной травой, в центре которой уютно разместился небольшой деревянный дом, окруженный невысокой ивовой оградой. Мы вошли через калитку без замка в чистый белый двор. Двери дома были открыты, но внутри никого не оказалось. Мы нашли хозяина на заднем дворе. Это был невысокий старик, крепкий и жилистый, с сильными руками и зелеными глазами, которые ярко блестели на загорелом морщинистом лице. Черные тугие кольца длинных волос удерживала белая повязка, а в кудрявой бороде блестела седина.

Мужчина рубил дрова и складывал их в поленницу. Под закатанными рукавами серой холщовой рубахи бугрились железные мышцы.

–Здравствуй, Кузьма, —поприветствовал его Николай.

–Здоров будь, —буркнул хозяин, откладывая топор и утирая пот краем рубахи.

Тяжело дыша, он уселся на колоду и посмотрел на нас спокойно и немного угрюмо.

–Это для бани. —Похоже, он обращался только ко мне. —Мужики любят попариться. В этом нет никакого смысла, но дорого как воспоминание. – Он помолчал и добавил: —Что ж ты, девонька, деда своего не навещаешь? Он скучает по тебе.

–Вы знаете дедушку? —встрепенулась я.

–Воевали вместе.

Кузьма откатил ворот рубахи, и я увидела огромный багровый, еще не заживший, рубец. Поднявшись, он подошел к небольшому костру в углу двора, на котором стоял чугунок с каким-то варевом, и стал тщательно помешивать его.

–Раны от оружия демонов никогда не заживают, – проворчал он. —Вот варю пихтовое варенье. Помогает. Хочу ребятам передать.

–Никогда не слышала о таком.

–Теперь услышала.

Этот суровый неприветливый старик чем-то смущал меня, но он мне нравился. В нем чувствовалась доброта, глубоко спрятанная, словно он страшился показаться слабым. И он пришел с войны. Теперь вот залечивает раны и хочет поскорее вернуться обратно, к своим друзьям. Я скучала по дедушке, но знала, что он постоянно в разъездах. Ангелы света и люди – все теперь на войне.

Отвлекшись от невеселых мыслей, я подошла к поленнице. На одном из деревянных брусков были разложены в ряд несколько крупных ярко-голубых камней, прозрачных и чистых. Они мягко мерцали на темном дереве.

–Это для моей внучки, —сказал старик, продолжая помешивать свое варенье. – Когда высохнут, сделаю ей ожерелье.

– Что это за кристаллы?

– Слезы ангелов. Слезы любви.

Я резко обернулась.

–Ангелы не плачут.

–Не должны плакать, —ответил он угрюмо и посмотрел на Николая. —Нут-ко, помоги мне.

Они вместе сняли котел с огня и поставили его под навес рядом с поленницей.

– Они, девонька, созданы, чтобы защищать и утешать детей человеческих, – продолжил он. – Разве это дело, если станут утешать их? Вот они и плачут украдкой, пряча слезы. Иди со мной.

Мы вышли со двора и углубились в лес. Когда кедры сменились туей и можжевельником, я услышала журчание воды. Маленький чистый ручей уже пробил себе достаточно места, чтобы воду можно было зачерпнуть в ладони. Я наклонилась с намерением напиться и тут же отпрянула —все дно ручейка устилали голубые камешки.

Я испуганно поняла глаза.

Кузьма задумчиво смотрел на меня со странной смесью печали и надежды. Наконец, решившись, он повернулся и исчез в лесу.

–Идем, – пробормотал Николай, пряча взгляд, и пошел вслед за Кузьмой.

Ничего не понимая, я отправилась за ними. Мы шли недолго. Вскоре лес поредел и совсем отступил.

Огромное поле, покрытое белым и черным пеплом, растянулось до горизонта. Свет, яркий и солнечный в лесу, здесь становился серым и блеклым. Темные тучи медленно ползли над уснувшими навсегда демонами, ангелами и людьми, которые сошлись здесь в своей последней битве. Мы остановились на границе зеленой травы и черно-белого пепла.

Поле войны.

Посреди мертвого поля на коленях стоял ангел. Склоненная голова, поникшие плечи. Он не видел нас. Он вообще ничего не замечал. Я слышала его боль, такую невыносимую, что она разрывала его на части. Молчаливые слезы катились у него из глаз. Он неторопливо и механически собирал слезинки, сжимая их в кулаке.

–Он всегда здесь, – сказал Кузьма хрипло. – Столько тысячелетий прошло. Столько планет родилось и умерло. А он все приходит сюда. Девочка, которая лежит на этом поле… Он любит ее… Невыносимо видеть, как он страдает.

Я подняла на него измученное лицо.

–Помоги, —попросил он тихо.

–Я не умею. Не знаю, как воскрешают.

–Помоги, – повторил он сурово. —Зачем иметь силу, если не пользуешься?

С трудом поборов поднимающийся во мне ужас, я на негнущихся ногах пошла по мерцающему пеплу. Стало очень тихо. Здесь все умирало, даже ветер. Поле словно отгораживалось от остального мира стеной. Оно не знало и не понимало, как можно жить, когда кто-то умер.

Я опустилась на колени рядом с ангелом. Я не знала, что скажу ему. Не знала, смогу ли помочь. Но когда он поднял заплаканное лицо, я увидела в больших серых глазах такую боль, что у меня едва хватило сил протянуть руку.

–Давай, —сказала я хрипло, не понимая, что буду делать.

Он молча вложил в мою ладонь маленькую белую крупинку. Она мягко сияла и оказалась теплой на ощупь. Я села на колени и закрыла глаза. Я звала Отца и свет. И они пришли, синее и золотое. Слившись воедино, они запели и запылали во мне. Потом огонь рванулся наружу, вспыхнув так ярко, что осветил все поле. Я услышала надрывный крик и открыла глаза.

Крупинка исчезла. У меня на руках лежала девушка, совсем юная, в тяжелых доспехах. Она сжимала в руках синий сияющий меч. Казалось, девушка спала. Пушистые ресницы не дрожали, и я не чувствовала трепета жизни в миниатюрном тоненьком теле.

Кричал ангел. Он бросился к девушке, дрожащими руками стягивая с ее головы шлем, и, утонув в пушистых ярко-рыжих волосах, зарыдал во весь голос.

–Это не все, —сказала я мертвым голосом. —Это только оболочка.

Ангел вынырнул из рыжего облака и уставился мне в лицо сверкающими глазами. Выражение этих глаз ужаснуло меня своей страстью.

–Помогай. —Я взяла девушку за левую руку. —Зови ее.

Ангел схватил правую руку своей подруги и крепко сжал ее.

Я закрыла глаза и погрузилась в прозрачное и голубое. В мир, где нет ни жизни, ни смерти. Здесь плавали образы и существовали только сны. Золотые и черные искры парили в пустоте, погруженные в сон, более глубокий, чем смерть. Я искала душу девушки, и не видела ее. Умершее поле не хотело отдавать то, что ему принадлежало.

–Лидия, —позвал ангел тихо, но поле молчало. —Лидия! —завопил он во весь голос.

Этот отчаянный надрывный крик тоски и надежды всколыхнул прозрачное голубое море— я увидела золотую вспышку и рванулась к ней.

–Лидия! —кричал ангел так, как делал это тысячи лет.

Восставали и умирали города. Рождались и гибли цивилизации. Человеческий и ангельский миры пережили множество войн и катастроф. Ангел уходил на войну, делал свою работу и снова возвращался сюда, к девочке, которую любил. Так устроен этот необыкновенный мир. Выбирая здесь любовь, выбираешь ее навсегда.

Эта любовь потрясала. Она вызывала восхищение и восторг. И такое глубокое чувство потери и одиночества, что я, ухватившись за золотую поющую искорку, наконец, заплакала. Я плакала о тех, кого потеряла. О тех, кто ушел навсегда, и кого я никогда не увижу. И о счастье, что я их помню, что они живут во мне. Эта любовь меняла все. Она была настоящей. Единственной истиной в мире теней, где мы все бродили.

Я почувствовала тепло и трепет чужой руки, и открыла глаза.

Девочка выпустила меч и упала в объятия своего друга. Они смеялись и плакали. Она что-то шептала, а он нежно гладил непослушные кудри и целовал ее запрокинутое лицо.

Я собрала голубые шарики слез, которые он уронил, и тихо ушла. Мои друзья ждали меня у границы поля. Мы молча дошли до ручья, и я высыпала шарики в воду.

–Мне пора, —сказала я, когда впереди показалась ивовая ограда, а Николай попрощался и исчез.

Кузьма покачал головой и схватил меня за руку.

–Стой, заполошная, —пробурчал он. —Нут-ко, сядь.

Я упала на деревянную лавку и прислонилась в бревенчатой стене.

–Что тебя печалит?

–Мои книги. Мне кажется, они никому не нужны.

Он вздохнул.

–Не пытайся угодить людям. Тебе нужно угодить Ему. —Он посмотрел на небо. —Чтобы Он был доволен. – Он помолчал. —А люди… Что же. Они живут в темноте. Им в ней уютно. Они боятся выйти на свет. Боятся увидеть себя, настоящих.

Я потянулась и обняла его.

–Спасибо тебе.

–Чего уж там, —забурчал он, отворачиваясь и вытирая слезы. —К деду не забудь сходить. Скучает он по тебе, горемыке. Беспокоится.

Часть 4. Лукошко для Афанасия

Лестница с резными перилами вывела меня из темноты в яркий полдень. Вокруг расцветало лето с высокой травой, тенистыми рощами, лугами, пшеничными полями и прохладной рекой. Всю эту красоту заливал свет тихого и теплого июньского дня.

Внизу лестницы стоял мальчик. Босые ноги, чубчик и руки в карманах простых холщовых брюк— обычный земной мальчик лет десяти-двенадцати. Только глаза, мудрые и понимающие, взрослые, заставили меня смутиться.

– Давай уже, спускайся, – проворчал он, и я торопливо пробежала оставшиеся ступеньки.

Он с серьезным видом взял меня за руку.

– Пойдем. Тебя ждут.

– Как тебя зовут? – спросила я, покорно давая увести себя.

– Афанасий, – буркнул он.

Мы пошли вдоль темно-синего озера, встречая по пути множество белых лодок и парусников. Веселый смех и тихий плеск неслись над водой, все озеро тонуло в золотистом мягком свете, от которого совсем не болели глаза.

– На лодках можно кататься, когда захочешь, – пояснил Афанасий, и его глаза загорелись. Потом он добавил доверительно: – Только мотора у лодки нет. Но можно попросить, и лодка поплывет сколько угодно быстро.

Свернув на неприметную тропинку, мы пошли по цветущему лугу с такой высокой травой, что я видела только белобрысую макушку моего спутника. Стояла тишина. Запах цветов был просто опьяняющим. Вдруг я услышала голос, который звал мальчика по имени. Макушка подпрыгнула, Афанасий обернулся ко мне:

– Я совсем забыл. Мне пора пить молоко. Пойдем, я познакомлю тебя с мамой.

Мы спустились с пригорка и вошли в тень высоких деревьев. Под самым большим помещался длинный деревянный стол, на котором стояли кувшин с молоком и небольшие глиняные чашки. На чистом вышитом полотенце лежал круглый белый хлеб. Нас встретила невысокая молодая женщина в цветастом переднике и белой косынке, из-под которой выбивались локоны белокурых волос.

– Афанасий, что же ты, сынок, – упрекнула она его мягко.

– Прости, мама, – сказал он, усаживаясь и наливая себе молока. Потом важно добавил: – Вот, познакомься. Это она.

– Здравствуй, – сказала мне женщина застенчиво, но не протянула руки. Я поздоровалась. – Присаживайся, откушай с нами.

– Ну что ты, мама, – возразил ей Афанасий с серьезным видом, – разве можно давать живым то, что едят мертвые.

– Глупости, – ответила его мама. —То, что полезно мертвым, не повредит и живым.

Я уселась на деревянную скамью рядом с мальчиком и с удовольствием стала уплетать хлеб с медом и молоком. Пели птицы. Между деревьями дрожал золотистый свет. Аромат свежеиспеченного хлеба смешивался с запахами диких цветов и далекой воды. Мои проблемы и тревоги утекали, словно вода сквозь песок.

– Я умерла при родах, – говорила его мама, ласково поглаживая мальчика по вихрастой голове, – когда Афанасий родился. А вскоре и он умер. После войны всем приходилось тяжело, голодно. И совсем не было лекарств. – Она помолчала немного, потом добавила: – Я редко покидаю свой дом. А Афанасий часто уходит. Он Вестник. Выполняет поручения, которые ему дает Господь.

Афанасий закончил пить свое молоко и степенно дождался, пока я наемся.

– Нам пора, – сказал он, поднимаясь со скамьи. – Мы уже и так задержались.

Я посмотрела в глубокие синие глаза его мамы и потянулась к ней. Она радостно бросилась ко мне и нежно обняла.

– Женщины, – вздохнул Афанасий, и взял меня за руку.

Через мгновение я увидела под ногами воду, над которой мы очень быстро неслись.

– Я не знала, что ты умеешь летать, – сказала я, наслаждаясь свежим ветром и прохладой.

– Это не я, – ответил он. —Это ты.

Скоро показалось устье реки, и мы полетели вдоль берега. Наклонившись, я коснулась кончиками пальцев речной воды. Она была холодной и такой прозрачной, что можно было рассмотреть каждый камешек на дне. Вскоре река сделала поворот, и мы увидели босоногую девушку в голубом сарафане, которая стояла у кромки воды. Ее длинные русые косы мягко мерцали в золотистом свете.

– Вот, Марьяна, – сказал Афанасий, опускаясь рядом с ней, – я привел ее.

– Пойдем, – улыбнулась мне Марьяна, и маленькая рука крепко стиснула мою ладонь. – Дедушка давно ждет тебя.

Она повела меня вдоль берега вверх по течению. У излучины реки несколько мужчин таскали большие куски песчаника и складывали их у воды. Крепкий невысокий старик, не упуская возможности подставить плечо, сердито покрикивал на них. Увидев нас, мужчины бросили свою работу и, оживленно переговариваясь, ушли в тень деревьев. Марьяна выпустила мою руку и легко унеслась в том же направлении.

Я осталась стоять у воды. Усевшись на кусок песчаника, старик вытер лоб краем домотканой рубахи и поманил меня к себе.

– Иди, дитятко, – сказал он негромко. – Посиди рядом со мной. – Когда я устроилась рядом с ним, он притянул меня и поцеловал в макушку. – Вон как ты сияешь. Раньше всяк стыдился твоим родством, а теперь тобою величаются.

Невысокий, кряжистый, загорелый, он лучился энергией и внутренней силой. В нем чувствовался упрямый неуступчивый характер, но в серых глазах, которые пытливо смотрели из-под мохнатых седых бровей, были только любовь и доброта. Он вздохнул и заговорил снова:

– Я сколько годов хочу построить стену от супостата, а ангелы все не разрешают. А теперь вот из-за тебя разрешили. У нас там колодец в реке, из него льется чернота. Бьется супостат. Я говорил ангелу: «Почини». А он отвечает: «Это не моя работа. Я скажу».

– Я починю, дедушка, – ответила я и встала.

Такие колодцы разбросаны по всему верхнему миру. Нечисть бьется снизу в тонких местах, и их часто приходится латать. Я запечатала колодец и снова уселась рядом со стариком.

– Скажи, дедушка, кто ты и почему звал меня? – спросила я.

– Хотел посмотреть на тебя, – ответил он. – Марьяна – прабабка твоей матери, а я ее отец, Федот. Ты молишься об умерших, а о нас нет. Вот я и хотел попросить тебя о нас помолиться.

Когда мои восторги несколько поутихли и я, успокоенная, уютно устроилась в его объятиях, то попросила рассказать о себе. Он говорил негромко и неторопливо, что родился на реке Урал, бил белку и соболя, пока разбойники не сожгли его деревню.

–Я – последний мужик в роду, – вздыхал он, – потом повадились одни девки.

– А где же бабушка? – спросила я.

– Она тут, недалече. Шуркин род, матери твоей. Я все время ее слышу. А ругаться с ней я и отсюда могу. – Он замолчал, потом добавил. – Господь величает внучонки Шурки род. Много полей, лесов, озер и дворцов дал этому роду. Но они любят покой и свет – для них нет ничего милее чистой и светлой горницы. А Филат Лукич, прадед твой, строг, очень строг. Они величаются Шуркой, молятся за нее, и ты скажи, чтоб она за них молилась. Она беспокоится о тебе, горемыке, боится умереть. Ты скажи, пусть не боится. Много народу придет хоронить тебя и будет плакать за тобой.

– Почему так, дедушка?

– Не все, дитятко, дано знать детям человеческим, – ответил он. – А теперь ступай. Тебе пора уходить.

Но мне не хотелось никуда идти. Я положила голову ему на колени и закрыла глаза. Ясный свет разливался волнами в чистом прозрачном воздухе, песчинки сияли золотом, а вода отливала глубокой синевой. Только небо было другим, не таким как на Земле…

Меня разбудили тихие голоса.

– Марьяна, – позвал негромко дедушка, – принеси лукошко для Афанасия.

Я открыла глаза и увидела Афанасия, степенно стоящего на берегу. Через мгновение появилась Марьяна с лукошком, полным ягод.

– Отдашь матери, – приказал Афанасию строго дедушка.

Он поднял меня на ноги, заботливо поправил покрывало и, поцеловав в лоб, тихонько подтолкнул к Марьяне. Я посмотрела на Марьяну, не зная, как мне себя вести. Но она сама решила – обняла меня как сестру. Мы взялись с Афанасием за руки и полетели над рекой. Боясь расплакаться, я так и не оглянулась.

Когда мы добрались до устья, я почувствовала, что мне пора уходить.

– Ничего, – сказал Афанасий и, трогательно засопев, сжал мою руку. – Ты иди. Я сам доберусь.

Часть 5. Санаторий

Пшеница уже созрела. Сухие стебли с трудом удерживали зерна, крупные, налитые. Небольшое ухоженное поле начиналось сразу за зеленым лугом. Я сошла с дороги, утопая в росистой траве, и наклонившись, коснулась красивых пушистых колосьев.

Хлеб. Интересно, как в раю собирают пшеницу? Здесь ведь нет ни косилок, ни серпов.

– Мы просто подставляем корзинку, —сказал голос. – Пшеницу нужно собирать вдвоем. Один держит корзинку, другой собирает зерна. Мы берем ровно столько, сколько нужно, чтобы испечь хлеб. Пшеница не осыпается, видишь? Она всегда такая. Потом на месте собранных зерен появятся новые.

Мужчина дет тридцати пяти, невысокий, коренастый, крепкий, в серых брюках и байковой рубашке в синюю и красную клетку, стоял на краю поля, прислонившись к стволу большого старого дерева. Он жевал соломинку и безразлично наблюдал, как пшеница расступается, давая мне дорогу. Когда я подошла, он выплюнул соломинку и спросил с иронией:

– Ищешь настоящий рай? Думаешь рай—это распевающие с утра и до вечера ангелы и золотые дворцы? —Он усмехнулся. —Это там. – Он мотнул головой, указывая наверх. – Выше. Все танцуют и веселятся. Никто никуда не спешит, не торопится. Вечный праздник. Вечное счастье

– Мне кажется, тебе совсем не хочется веселиться, – возразила я, вглядываясь в беспокойные карие глаза.

Он усмехнулся.

– Смерть – не решение проблем, а только их начало. Мы приходим в вечный мир с грузом прожитой жизни и не всегда готовы принять то, что нам предложено.

– Я тебя не понимаю.

– Пойдем со мной.

Он расцепил скрещенные ноги и, повернувшись ко мне спиной, зашагал вглубь молчаливого темного леса. Под высокими деревьями рос густой серый мох, но было не сыро, просто сумрачно. И небо, белесое, словно выцветшее, говорило скорее об осени, чем о лете. Мы пересекли небольшой деревянный мост, переброшенный через спокойную реку с темной водой, и вышли к прозрачной стене. Присмотревшись, я с содроганием поняла, что за стеной клокочет густое, тягучее и черное. Ад вставал за преградой, словно призрак, так легко и просто, без границ, ничейной земли, передовых отрядов и воинов с синими мечами. Он был здесь – протяни руку – и коснешься.

У стены трава умирала, желтели деревья и сгущался сумрак. Мужчина подошел к ней почти вплотную и остановился, глядя в темноту.

–Как бы ты себя чувствовала, если бы знала, что близкие тебе люди находятся там, по ту сторону? – спросил он глухо, с болью. – Что твой любимый человек сейчас, в это мгновение, отдает себя кому попало. Что его тело покрывается черной липкой слизью. И что пройдет совсем немного времени, и он сам станет такой слизью.

– Тебе не стоит думать о том, – вздохнула я.

– Господи Боже мой! – заорал мужчина, резко оборачиваясь ко мне. Его подвижное лицо налилось кровью, а в глазах заплясал гнев. – Кто ты такая, чтобы учить меня, о чем думать! Да я и без тебя знаю, что не должен об этом думать! Да у меня сердце разрывается, это ты можешь понять?!

С трудом дыша, он попытался успокоится, но у него ничего не получалось. В конце концов, он упал на землю и, обхватив голову руками, зарыдал как ребенок. Потрясенная неожиданной вспышкой, я молча уставилась на этот осколок далекой катастрофы.

– Ну что же ты, Егор, – сказал тихий мягкий голос. —Испугал нашу гостью.

Через мостик к нам неторопливо шел невысокий мужчина лет сорока, черноволосый и смуглый. Поверх его длинной светлой рубашки был наброшен плотный белый халат с широкими рукавами и поясом, расшитый золотыми узорами.

– Святой Стефан, —мужчина подскочил и склонился, торопливо вытирая слезы.

– Опять ты здесь, Егор. – укорил его святой Стефан. —Не надо тебе приходить сюда.

– Да, я понимаю, – отвечал Егор, потупившись.

– Ступай.

Мужчина торопливо ушел.

–Успокойся, дитя мое, – обратился ко мне святой Стефан, и, взяв мою руку, осторожно сжал ее.

Я почувствовала мягкое тепло, идущее от него, и как-то сразу успокоилась.

– Я думала, что это…

– Рай? Так оно и есть.

– Но стена…

– О, да. – Он вздохнул. —Ты права, это не совсем обычное место. Что-то вроде санатория.

– Я не понимаю.

Святой Стефан помолчал, задумчиво всматриваясь в темноту за стеной.

– Егор умер совсем недавно и еще не совсем оправился, – пояснил он. —Они вместе с женой попали в автомобильную катастрофу. Только, к сожалению, его жена не может находиться вместе с ним. Она там, за стеной. Егор тянется к ней, потому что любит. Он мечется в поисках выхода, никак не может принять решение —уйти за стену или остаться с нами.

– Остальные находящиеся здесь такие же потерянные?

– Потерянные? В какой-то смысле, так оно и есть.

Отвернувшись от стены, он указал мне на зеленый луг за мостом, где двое играли в теннис.

–У Антона. – Святой Стефан посмотрел на высокого седого мужчину, крепкого сложения в белой тенниске и черных брюках. – Погибли жена и сын. Поскольку смерть была внезапной и не в срок, они попали в сумеречный мир и обречены вечно бродить между адом и раем. У Анны. – Невысокая светловолосая женщина в темно-синем спортивном костюме играла в паре с мужчиной. – Умер мужчина, которого она очень любила. Он там, за стеной.

– И что будет с ними? – спросила я огорченно.

– Их семьи сейчас не могут принять их. Это будет болезненно для всех, —ответил святой Стефан. – Этим людям нужно перебороть в себе сомнения, понять, чего они хотят, залечить свои раны. Только после этого они смогут подняться к своим близким и разделить с ними радость единения с нашим Создателем.

За нашей спиной раздался какой-то шорох. Оглянувшись, я увидела, что по ту сторону стены стоит молодая женщина лет двадцати. Она уже утратила свет, который принесла с собой из мира живых. Высокая, черная, худая, с ввалившимися глазами, в измятой, покрытой грязью одежде, она вызывала отвращение и жалость одновременно.

– Егор! – позвала она хриплым голосом. Потом завопила – Егор! Егор!

Она стала яростно стучать по стене, прижимаясь к ней обезображенным лицом.

– Уймись, – оборвала я женщину. – И не приходи сюда больше.

Женщина вскинулась и замолчала. Потом, вглядываясь подслеповатыми глазами, отвыкшими от света, спросила:

–Ты кто?

Я молча подошла и стала напротив нее.

– А, – пробормотала она. – Напрасно стараешься. Егор мой. Он меня любит. Я все равно заберу его. Я выпью его как хорошее вино. Выпью его свет и наконец-то наемся.

– Если ты не угомонишься, – вздохнула я, – обещаю, что сделаю твою жизнь невыносимой. Ты ведь знаешь, мне это не составит труда.

Женщина покосилась на меня. Темные глаза злобно блеснули, но она промолчала.

– Она больше не придет, – раздался холодный голос за ее спиной.

Демон, высокий, темный, тонкий, в расшитом серебром камзоле, крепко сжал плечи упирающейся женщины и вытолкнул ее в темноту. Потом низко поклонился и через мгновение исчез сам.

Я обернулась к святому Стефану. Вывод напрашивался сам собой.

– Вы не убираете эту стену и позволяете им видеться, чтобы они смогли принять решение, – сказала я огорченно.

– Такие смешанные пары —не редкость в нашем мире, —ответил он, качая головой. – Иногда люди покидают нас и уходят за стену. Если они принимают такое решение, мы не удерживаем их. У человека есть право выбора. Но из ада тоже можно попасть в рай.

– Вы даете шанс им обоим, – поняла я.

– Но с Егором как раз не тот случай, – ответил святой Стефан. Потом добавил мягко: – Пойдем, уйдем отсюда.

Мы миновали мостик и пошли по опустевшему лугу.

– Сейчас время обеда, – пояснил святой Стефан.

Среди деревьев показался белый дом с башенками, разноцветными витражами окон и изящным портиком. Перед домом на зеленой лужайке за длинным столом, накрытым белой скатертью, разместились человек двадцать—двадцать пять. Они что-то весело обсуждали. Тихо постукивала глиняная посуда, лилось молоко, ломался свежий хлеб.

Увидев нас, из-за стола выскочила девушка лет пятнадцати, тоненькая, черноволосая, с живыми черными глазами.

– Святой Стефан! Святой Стефан! —закричала она с надрывом. – Посмотрите! Посмотрите только! Моя рука! Исчезло темное пятно!

Она доверчиво протянула свои маленькие руки, со слезами вглядываясь ему в лицо.

– Представляете, – говорила она, захлебываясь и сияя. – Я пекла хлеб, когда смотрю – а рука совершенно белая! Представляете!

И уткнувшись в святого Стефана, заплакала.

– Машенька, дитя мое. Счастье-то какое! – обрадовался святой Стефан, ласково гладя ее по голове.

Успокоившись, девчушка подняла голову, заметила меня, вспыхнула и убежала. Я так и не успела познакомиться с жителями этого удивительного места. На лужайке разгорелся свет, и высокий белый ангел, стройный, чернобровый и черноглазый, мягко опустился на зеленую траву. Сидящие за столом притихли.

– Я за тобой, Зарина, – сказал ангел. —Тебя очень ждет твоя семья.

Высокая светловолосая девушка с короткой мальчишеской стрижкой сначала побледнела, потом залилась румянцем. Тяжелые слезы потекли ручьем, но она даже не думала вытирать их. Все вокруг зашумели и стали поздравлять ее.

– Как же я без вас? – плакала она, обнимая своих друзей. – Как же нам видеться теперь? Я так люблю вас! Я так вам всем благодарна!

– Ты увидишься со своими друзьями, когда они отправятся к своим семьям, – отвечал ангел. – Вы сможете навещать друг друга, когда захотите.

Девушка плакала и смеялась.

– До свидания! – говорила она. – Обещайте, что мы увидимся!

– Обещаем, обещаем! – неслись тихие голоса. – И мы тоже любим тебя!

Я слушала ее счастливый щебет, смотрела на печальные лица ее друзей, которые украдкой смахивали слезы, и думала, что же стоит за этим мгновением. Человеку нелегко найти себя, но живущий по крайней мере имеет шанс исправить ошибку. А как это сделать в вечности, где все, что ты добыл, нашел и потерял – навсегда?

Я видела непрерывную работу, тяжелый кропотливый труд тех, кто приходит к этим людям, разговаривает, помогает справится с бедой, почти раздавившей их. Скольких спасли добрые слова и эти ласковые руки, которые за мгновение успокоили меня? Я никогда не знала святого Стефана и сейчас стыдилась этого. Но я была благодарна Отцу за то, что он привел меня сюда, и я познакомилась с этим удивительным человеком. И за то, что, наконец, осознала, как глубок этот мир, как он сложен и как прекрасен.

–Теперь ты знаешь, что такое рай? – спросил смеющийся ангел. Он возник рядом со мной, пока его протеже целовалась и обнималась с друзьями по несчастью, не в силах расстаться с ними. —Это не райские сады. Не белые дворцы. Не песни ангелов. – Он перестал улыбаться и посмотрел на меня серьезно и немного печально. —Это забота и понимание. Это теплота и доброта, которые лечат любые раны. Это дружба, которая защищает и помогает подняться, чтобы идти вперед. Это любовь, которая не требует награды, она просто существует, потому что не может иначе.

Ласково потрепав меня по голове, он взял за руку сияющую девочку и растворился в золотом свете.

Часть 6. Источник живой воды

Серые глаза, спокойные и ясные, заглянули мне в лицо. Вздрогнув, я очнулась от сна, в который погружалось мое тело. Девушка улыбнулась, и на прозрачной сияющей коже вспыхнул румянец. Я подняла руку и коснулась серебряных нитей волос, зачесанных на пробор – она мне не снилась – и очнулась окончательно. Улыбнувшись еще раз, она убежала.

Оправившись от потрясения, я огляделась. Под высокими сводами зала, залитого белым светом, журчали голоса. По меркам этого мира зал был небольшим – всего лишь со стадион – с куполообразным потолком и поддерживающими его белыми колоннами. В зеркальных плитах пола отражались сотни фигур в белых одеждах.

Робко, словно путник в чужой стране, я шла по роскошным плитам, вглядываясь в лица окружающих с жадностью и стыдом – слишком много темноты и боли встречалось последние время в моих странствиях, и я совсем забыла, когда в последний раз видела в людях столько чистоты и света. Эти лица с ясными детскими глазами, спокойные и уверенные, заворожили меня. Какое-то важное событие привело всех этих людей в белый зал. Это ощущалось в том, как они обнимали друг друга, протягивали руки, как радостно и торжественно звучали голоса, возвращаясь эхом от высокого свода.

Атмосфера доброжелательности, тепла и тихой радости окутала меня, и мой страх сделать что-нибудь не так и стыд за себя постепенно отступили. Теперь я могла спокойно рассмотреть все вокруг.

Заполнившие зал фигуры делились на две группы. Первые, в простых широких белых одеждах возраста расцветающей юности – юноши и девушки —носили на затылке маленькие круглые шапочки с острым колпачком. Они хлопотали, накрывая белый длинный стол в виде креста, который занимал центр зала. Основание креста приходилось на дверь, в которую я вошла, а вершина терялась в дальнем конце зала. Молодые люди выставляли на стол подносы с хлебом и чаши с напитками. Вдоль стола, не давая возможности подойти к нему слишком близко, тянулись неширокие серебряные поручни.

Вершину креста венчал стол поменьше. Его покрывала наискось белая, похожая на гобелен, ткань, с рисунком в центре, выполненным в неярких коричневых тонах. Я постеснялась подойти поближе, чтобы рассмотреть его. В самом центре этого стола находился только один предмет – высокая куполообразная шапка из тонких серебристых лент, похожая на митру.

Точно такие же митры носила вторая половина присутствующих в зале. Они отличались друг от друга возрастом и внешним видом – молодые и старые, с окладистыми бородами или длинными волосами— но одеты были одинаково. Белые тяжелые длинные одежды с широкими рукавами облегали шею и грудь, оставляя свободными только кисти рук. Они неторопливо прохаживались по залу, разговаривая и негромко смеясь.

Какой-то шум привлек мое внимание, и я подошла посмотреть, откуда он. Зал не имел стен, а только пол и потолок. Он парил в мягком неярком свете. Встав между колоннами, я могла видеть еще одно сооружение, которое плавало невдалеке. Оно походило на высокую башню, опоясанную винтовой белой лестницей. Лестница начиналась у основания башни и заканчивалась у ее конусовидной вершины. Тонкие, почти невесомые, перила, окутывали башню, словно кружево, и удерживали поднимающиеся по ней фигуры. Толпы людей, одетых в белое, двигались медленно, но не останавливались ни на мгновение. На каждой ступени одновременно находилось несколько десятков человек. Они шли, не мешая и не подталкивая друг друга. На вершине башни бился столб такого яркого пламени, что при очередной его пульсации мир вокруг темнел.

Меня отвлекло движение за спиной, и я оглянулась. Все присутствующие в зале направились к столу. И тут я услышала Голос.

– Дитя, – сказал Отец, – ступай вдоль стола и найди серебряную чашу с вином.

Я двинулась вдоль стола, рассматривая стоящие на нем предметы, пока не увидела пузатую круглую чашу с двумя ручками, похожую на греческую амфору. Она была до краев наполнена вином.

– Опусти в чашу правую руку.

Мне не хотелось этого делать. Как я могу опустить руку в чашу, из которой кто-то пьет? И потом, когда я стану вынимать руку, капли вина запачкают прекрасную белую скатерть. И все же, я не могла ослушаться. Стыдясь, я опустила руку в чашу, стараясь не смотреть по сторонам.

Едва я это сделала, всякое движение в зале прекратилось. Наступила тишина. Я продолжала держать руку в чаше, пока Он не разрешил мне ее вынуть.

– Теперь что мне делать? – спросила я, и мой голос разнесся по замершему залу.

– Теперь возьми чашу и вылей ее на себя.

Мне было уже все равно. Стало только интересно, как я буду выглядеть, вся облитая вином. Я подняла тяжелую серебряную амфору над головой, вылила ее на себя и осталась стоять, зажмурившись, пока кто-то не взял чашу их моих рук. Тогда я открыла глаза и посмотрела на свою одежду. Она оказалась совершенно чистой. Таким же чистым, словно омытое дождем небо, стал мир вокруг меня – все предметы обрели необыкновенную четкость и ясность.

Тишина вдруг взорвалась криками радости.

– Бог здесь, среди нас, Он пришел, – говорили эти люди.

Те из присутствующих, кто носил серебристые шапки, стали подходить к столу – каждый становился у поручней на отведенное ему место. Я видела, как их много, и, одновременно, как мало для целого мира. Остальные устраивались за их спинами.

Я с беспокойством подумала, где же мое место. Сначала я пристроилась у подножия креста, но пробегающий мимо юноша в белой шапочке осторожно взял меня за локоть.

– У подножия никто никогда не стоит, – сказал он, и добавил ласково: —Тебе еще рано стоять здесь. подожди, пока не пришло твое время. Эти люди уже умерли, а ты еще жива.

Я отошла от стола, не зная, куда мне деть себя.

– Дитя, – сказал Отец, – иди к первому столу у вершины креста, —там место не занято.

Я прошла за спинами людей к столу с расшитой скатертью. В притихшем зале слышался только шелест моих шагов. У серебристой митры я замерла. Серебряные ленты, из которых она состояла, чередовались с льющимся из ее глубины белый светом. Любопытство оказалось сильнее неловкости, и я немного приподняла шапку над столом. Она оказалась довольно тяжелой.

Пока я любовалась переливами серебра и света, пространство рядом со мной засияло, и я увидела человека, лежащего ничком на полу. Он был стар и сед, в длинной рубахе из серой мешковины. Рядом с ним находился ангел смерти в широком черном плаще с капюшоном. Человек вздрогнул и с трудом поднял голову. Люди в белых шапочках склонились над ним и помогли подняться.

Теперь я знала, для кого предназначена эта митра. Я с трудом подняла ее и повернулась к человеку. Он умирал. Жизнь уходила из него под звук серебряных колокольчиков ангела смерти. Но он не думал об том. Он смотрел на меня.

– Кто ты? – спросил он.

Я не ответила. Просто одела митру ему на голову. На нем она не выглядела такой тяжелой. Я слышала, как за пределами зала, у основания башни, пели люди. Зазвенела серебряная нить – старик умер и родился вновь, чтобы занять свое место у стола, накрытого белой скатертью.

Радость, веселье, смех наполнили зал – люди приступили к трапезе.

– Куда мне теперь идти? – спросила я тихо Отца.

– За твоей спиной есть маленькая дверь, открой и войди.

Отвернувшись от зала, я вошла в комнату, такую крошечную, что в ней помещались только небольшой деревянный стол и четыре резных стула теплого коричневого цвета.

– Садись.

Я упала на первый попавшийся стул. Свет, льющийся сверху, падал на мои лицо и руки, и стоящие на столе предметы. За стенами люди произносили слова молитвы. Сначала один голос читал строчку, затем эту строчку повторяли все вместе. Когда молитва заканчивалась, все радостно смеялись и хлопали в ладоши. После третьей молитвы все стихло.

Немного успокоившись, я стала рассматривать предметы на столе. Это были высокие бокалы из гладкого хрусталя на тонких ножках. Каждый бокал украшал круг, а внутри круга – две точки и улыбающийся рот. Это был рисунок смеющегося человечка.

– Выпей.

Один бокал наполнился до середины прозрачной водой. Я выпила воду и заметила блеск на дне бокала. Тонкое серебряное кольцо со звездочкой. Несколько таких колец лежало на столе, они сияли, как маленькие солнца. Я положила кольцо на стол и встала.

– Как мне выйти отсюда?

– Выход найдется.

Поток воздуха швырнул меня вперед, несильно ударив о стену, швырнул назад, снова ударил, швырнул влево, затем вправо – и правая сторона выпустила меня. Я висела недалеко от башни со столбом пламени. Мне хотелось посмотреть на свет поближе, но Отец остановил меня.

– Не делай этого, – сказал Он. – Это обидит людей, которые целый год поднимаются к вершине, чтобы коснуться источника Силы Господней – ты займешь место кого-то из них.

– Кто они?

– Праведники. Для них большая радость и честь коснуться источника.

– А люди в зале, кто они?

– Святые. Они получили право на трапезу у креста. Получать пищу из рук Христа – самая высшая честь.

– Разве святые и праведники живут не в одном мире?

– Я уже говорил тебе, что равенства не существует. И здесь его нет – каждый получает по заслугам его.

– А как отличить святых?

– Они отвечают изречению Христа об источнике живой воды. Они испили из источника еще при жизни. Его вода проходит сквозь них незамутненной. Они несут ее живым. Но они живут незаметно, и мало кто слышал о них.

– Кто-то из них умер?

– Да.

– Это так удивительно. Но почему мне пришлось подавать ему митру?

– Ты говорила, что мало видишь светлых сторон, и слишком много темных. Теперь тебе лучше?

– Да. Спасибо.

Часть 7. Неумирающее счастье

Широкая белая дорога исчезала за горизонтом, утопая в облаках. Небо, высокое и синее, служило изящной рамкой просторным цветущим лугам, которых не касалась рука человека. Я сошла с дороги и окунулась в тишину, пьянея от горького запаха цветов и теплого воздуха, волнами поднимающегося от разогретой земли. Опустившись в высокую траву, я долго лежала, глядя в глубокий синий небосвод, где живут только райские птицы.

– Аромат рая, – прошептал ветер. – Сладкий и дурманящий. – Он легонько пошевелил мои волосы. – Тебе пора.

– Я не хочу.

Я повернулась на живот и обняла теплую землю.

– Ты всегда сможешь вернуться сюда. А сейчас иди. Тебя ждут.

Дорога закончилась у высокой ажурной белой ограды. Я поискала ручку или замок, но не нашла его— створки ворот были перевязаны розовым бантом. Некоторое время я стояла в оцепенении, рассматривая плотный мерцающий шелк, не зная, как поступить. Развязать бант? Но хозяин не звал меня.

Пока я раздумывала, подул ветер, бант упал, и ворота открылись.

В глубине необъятной лужайки, покрытой нежно-зеленой травой, в окружении высоких деревьев поднимался большой белый дом, с колоннами, беседками и маленькими фонтанами, обложенными серым и белым камнем. Солнечный свет, нежный, золотой, делал краски размытыми и неяркими, превращая картину в детский радужный сон.

Помедлив немного, я пошла к дому, утопая в золотистом мареве. Едва я ступила на лужайку, большие резные двери распахнулись, и мне навстречу выбежала смеющаяся толпа. Люди и не люди, птицы и звери, совсем неизвестные мне существа, окружили меня со всех сторон, теребя и обнимая. Я растеряно всматривалась в ясные чистые лица, искрящиеся глаза всех форм и цветов, смешные пушистые мордочки зверей, пытаясь понять, где я и что со мной.

В воздух полетели яркие разноцветные шары, фантастические цветы, пестрые птицы и семена, похожие на зонтики одуванчиков. Вокруг меня пела, танцевала и веселилась радуга из музыки и цвета. В конце концов, совершенно оглушенная, я сдалась и утонула в ней.

–Здравствуй! —кричали люди и не люди.

–Мы так рады видеть тебя! —вторили звери.

–Как давно тебя не было! —пели птицы.

Никогда еще я не чувствовала такой яркой глубины, такой чистой светлой радости. Невольно отзываясь на нее, я рассмеялась и, совершенно опьяненная, позабыв обо всем на свете, помчалась по радуге.

Вечное, неумирающее счастье. Теперь я знаю, что оно существует.

Когда я утомилась и упала на бордюр крохотного фонтана с синей водой, ко мне подошел Христос. Его простой белый балахон свободно падал складками на зеленую траву, а волосы удерживала повязка из перекрученных золотых и белых нитей. Он сел рядом со мной, наблюдая, как в воздух запускают человека-медведя, привязав к нему воздушные шары. Тот совсем не упирался и смеялся вместе со всеми.

–Почему они не расступаются перед тобой и не славят тебя? —спросила я удивленно.

–Они не видят, что это я, —ответил Христос. —Я иногда хожу среди них неузнанным.

Мужчина и женщина в широких бледно-желтых одеждах поставили на бордюр прозрачный кувшин с янтарной жидкостью и две простых деревянных чаши.

–Ты очень бледная, дитя, —сказала женщина огорченно. – Угощайтесь. – И ласково кивнула Христу.

Улыбаясь, он наполнил чаши и подал мне одну. Сладкий жгучий напиток разогнал остатки моей печали, которую я невольно принесла сюда.

На лужайке между тем затеяли хоровод и догонялки. Все радостно смеялись и хлопали в ладоши, когда существо, похожее на большого пушистого зайца с большими ласковыми глазами обогнало маленькую девочку. Она схватила зайца в охапку и, целуя его, радостно смеялась вместе со всеми.

–Нет! —пищал заяц, упираясь и приглаживая розовый бант на макушке. —Ты помнешь мне прическу!

Неожиданно в просвете между деревьями я заметила черноту, глубокую и вязкую, словно кисель. За тонкой радужной стеной, отделяющей рай от физического мира, текла река. Темные холодные воды падали вниз водопадом мертвых капель. Мне стало холодно.

–Это черная река, —вздохнул Христос. —Она польется на Землю, и ее поглотят сумерки. Она несет в себе жестокость, ненависть и страдания. Это первая весть о конце мира. – Он помолчал, потом продолжил: —Посмотри на этих людей. Они радуются, потому что их путь окончен. Никогда им не придется больше ступить на Землю. Ни одного из своих детей я больше не отпущу туда. Из тех, кто будет рождаться в вашем поколении, почти никто не будет иметь души.

–Что это—начало конца или начало начала? —спросила я. —Может, через страдание придет радость, через слезы —любовь, а темнота —только начало света? Ведь Земля —это не вся вселенная.

–Есть много планет в царстве Отца, —ответил он. —И у них одно солнце на всех. Но это солнце, как тысячи солнц. – Он ласково погладил меня по голове. —Если ты захочешь, Он создаст для тебя планету, где будет все, что ты любишь —поляны цветов, зеленые леса, ласковое море, большие белые птицы – все, что ты хочешь унести как воспоминание о Земле.

–Но Земля…

–Ты не увидишь конца Земли, – ответил он и встал. – Тебе пора возвращаться.

Они пошли все вместе провожать меня до ограды.

Они пели и смеялись, дети щебетали, разноцветные шары летали, цветы пахли медом и солнцем

–Возвращайся! – говорили они. —Возвращайся с теми, кого любишь.

И их голоса таяли в мареве летнего дня…

Не знаю, что еще сказать. Моя бабушка, мамина мама, с которой мне так и не довелось увидеться при жизни, однажды на залитом солнцем лугу поила меня молоком и кормила мягким белым хлебом, который таял во рту, оставляя вкус меда.

–Ты не знаешь силу Господней любви, – говорила она. – Посмотри вокруг. Видишь этот прекрасный мир, это синее небо, эти травы и леса, которые даны нам Богом. Мы всегда будем здесь, даже если придет конец мира. Может быть, он уже пришел, но мы так и не заметим этого. Даже если все исчезнет, мы всегда будем здесь. Так капля воды в море все еще думает, что она —вселенная. Бог любит нас и никогда не причинит нам боль.

Часть 8. Моисей

– Когда я пришла к тебе, мне показалось, что одиночество, в котором я жила всю жизнь, отступило. У меня появились друзья. Я путешествовала по другим мирам и измерениям. Но сейчас я чувствую, как пустота обступает меня. Мне кажется, я самое одинокое существо в твоем мире.

– Это не так.

– И кто же более одинок?

– Я.

– Не могу поверить. У тебя столько слуг, детей, которые тебя любят, миров, которые ты создал. У тебя есть братья, с которыми можно поговорить и которые могут поддержать тебя.

– И все же я одинок.

Я вздохнула.

– Я не знаю, как мне жить. Посмотри, видишь там, внизу —темнота и мир, который я отвергаю, а там вверху— свет и мир, в котором мне нет места. Я существую между ними. И мне кажется, не существую вообще, потому что на самом деле мне нет места ни в одном из них. Я чувствую упреки твоих детей и слуг, а когда прихожу в церковь, не ощущаю того трепета, который был раньше.

–Ты знаешь, на самом деле мне все равно, сколько религий, и как они называют себя. Мне все равно, поют люди в церкви или танцуют, или просто молчат. Меня не волнует, на каком языке читаются молитвы и читаются ли вообще. Мне безразлично, стоят ли люди на коленях, ходят в храмах босиком или лежат ниц. И не играет роди, украшают они какие-то изображения цветами или молятся холодному камню. Все это неважно. Важно единственное – они знают, кто я, и стремятся соблюдать мои заповеди.

Ты должна умереть в той же вере, в какой родилась. Ты нарушаешь мои заповеди, но только потому, что они рождены прошлым, а ты стремишься к будущему.

– Я не понимаю.

– Ступай за мной. Взойди на гору, как мой сын, которого ты любишь. Что ты видишь?

– Свет, освещающий площадку на вершине.

– Это я ее осветил.

– Темноту, которая покрывает склоны.

– Это я ее послал. Теперь встань на освещенную площадку. Что ты чувствуешь?

– Неудобство. Словно я неправильная. Тень внутри, хотя я не вижу ее.

– Теперь стань в тень. Что ты чувствуешь?

– Яркость, чистоту, словно я чистый белый свет. Мне кажется, я не могу быть спокойной ни в свете, ни в тени. Мне лучше на границе того и другого.

–Это не оттого, что ты плоха. Просто ты отличаешься от других. В тебе нет темноты, но твое добро другое, не то, что несут в себе мои дети. Ты —костер, но не обжигающий и не согревающий. Ты – костер рождающий. Костер, которому безразличен обжигающий свет солнца или холод ночи, который ровно горит и на свету, и в темноте. Больше всего ты похожа на лаву, извергающуюся из глубины земли, то, что сути своей и есть земля. Она сжигает прошлое, но оставляет неизвестным будущее.

Ты говоришь о пустоте, существующей вокруг тебя. Я живу в такой же. Она наполнена только холодом одиночества и печалью, у которой вкус горечи. Она похожа на стеклянный кувшин, наполненный до краев горечью, и тонкие стенки – единственное, что удерживает ее от того, чтобы заполнить все вокруг. Я дал тебе испить из кувшина, и тебе уже никогда не избавиться от горького ощущения, но я не успокоюсь, пока не заставлю тебя выпить весь кувшин, и тебе придется смириться с этим. А сейчас – дай мне руку и идем.

– Куда?

– В Иерусалим—самый прекрасный город во вселенной.

Впереди разгорался свет.

– На земле тоже есть Иерусалим.

– Это не тот. А этот Иерусалим – мой любимый город, лучший из городов.

– Почему ты ведешь меня туда?

– Чтобы ты не говорила о своем одиночестве.

Вспыхнул и свернулся в ярчайшую точку свет, и я оказалась у огромных ворот, которые отворились совсем чуть-чуть, только, чтобы пропустить меня.

Затем я летела какое-то время в ослепительно белом свете. Потом движение замедлилось, и я ступила на землю, которую не видела. Я толкнула резные створки и вошла в голубоватый прохладный сумрак большого мраморного зала. Прикрыв дверь, в которую рвался свет, я чуть не задохнулась от сладкого мягкого воздуха. Стены и пол зала были выложены прохладным серым и белым камнем. Невысокий купол потолка украшали разноцветные витражи пастельных тонов.

– Это мрамор, – сказал голос в моей голове, – белый и серый. Он сохраняет тень и прохладу. Господь дает нам мрамор только такого цвета.

– Я не вижу тебя.

– Слева есть ажурная решетка. Открой ее и входи.

Полюбовавшись немного колоннами и витражами, жалея о тишине и покое, которые здесь царили, я неохотно открыла тонкую серебристую решетку. Спустившись неширокими ступенями, я вошла в летний полдень с мягким южным солнцем, не жалящим, а ласкающим. Зажмурившись, я постояла, наслаждаясь теплом и ароматами лета, тихим шелестом ветра в кронах деревьев и запахом нескошенной травы. Потом открыла глаза.

Небольшой сад был таким, каким я нарисовала его в своем воображении. Вдали поднимались высокие мраморные стены, вдоль которых шумели невысокие деревья с мелкими кудрявыми листьями. Я стояла в высокой траве, которая чередовалась с цветами, деревьями и участками необработанной земли – по ней хотелось побродить босиком. Неширокая белая дорожка вела в центр сада, где находился неработающий фонтан с прозрачной водой.

– Посмотри на деревья, – продолжил голос, и я действительно услышала его, голос старого человека, спокойный, тихий и ровный. – Они цветут белыми и розовыми цветами, но не постоянно. Сейчас цветы опали, но скоро они появятся снова. Когда они начинают расцветать, мы ощущаем радость и наслаждаемся ею. Когда цветы опадают, мы ощущаем тихую печаль, и наслаждаемся ею. Перемена в чувствах, понимаешь? Она дает нам надежду, что завтра будет не таким, как сегодня. Иди ко мне.

Я подошла к фонтану и остановилась, узнавая.

– Здравствуй, – сказал Моисей. – Сколько же мы не виделись с тобой?

– Здравствуй. Очень давно.

Он взял мою голову своими сухими старческими ладонями и, притянув, поцеловал в лоб. Потом отпустил и сказал:

– Садись здесь, рядом, нет, не ниже, а сюда, на белые камни. И откинь вуаль. Я хочу как следует рассмотреть тебя.

Я откинула вуаль и с наслаждением подставила лицо свету.

– Ты стала красивее, чем прежде, – заметил он. – И, кажется, давно не снимала вуали.

–Это правда.

– Тебе не нужен свет, потому что он живет внутри тебя.

Маленькие сухие пальцы стиснули мне руку. И я вдруг увидела, как он стар и сед. Тонкие, словно покрытые пергаментом, руки слегка дрожали, а голова не держалась прямо.

– Когда Бог спросил меня, что я хочу, я попросил оставить мне мою старость, – заговорил Моисей. – Оставить меня таким, каким я пришел к нему. Это мое преимущество – иметь то, что пожелаю. Я остался таким же старым и слабым, каким пришел, и мне нравится чувствовать себя стариком. Кроме старости Бог дал мне силу, которая больше моей старости. Я могу бывать, где хочу – в аду, в свете, ходить, где хочу – по Земле или другим планетам вселенной, говорить, с кем хочу. Он дал мне управление над народом, который я вывел из пустыни, и я продолжаю делать это здесь, как он доверил мне.

Но я живу не с ними, а один, и мне нравится мое одиночество. Ко мне приходят, когда я зову, и не беспокоят, когда мне не хочется этого. Так я защищаю их от силы, которую дал мне Господь. Этой силе нужен простор, ей нужна пустота, в которой она может разместиться без вреда для окружающих.

Он погладил меня по голове.

– Глупая ты гусыня, – сказал он. – Не бойся и не страшись своей судьбы. Мой садик мал, и мой дом невелик. И я счастлив здесь. Но твой сад и твой дом – бескрайни. Ложись здесь, на белых камнях, и поспи немного.

Я легла, прижавшись к холщовым выбеленным одеждам старого человека, который для меня так много значил и который был моим другом. Закрыв глаза, я подставила лицо ласковому свету.

Он тоже закрыл глаза и повернулся к солнцу. Нашему общему.

Часть 9. Илия

Пятна света падали сквозь листву на мои руки и лицо. Я подняла голову, подставляя лицо ветру. Высокие кроны деревьев смыкались в сплошной зеленый коридор. Внизу плавал полумрак, раскрашенный пятнами цветов, белой дороги и солнечного света. Было тепло и тихо.

Я, вероятно, спала. Старик, державший мою голову на своих коленях, дремал, прислонившись спиной к дереву, такой же морщинистый и старый, как и оно. Легкий ветер трепал его белоснежные длинные волосы и шелковистую бороду, которая щекотала мне лицо. Его белые длинные одежды, казавшиеся льняными, были безупречно чистыми. Когда я повернула голову, он открыл глаза, ясные, синие, совсем без признаков старости.

– Здравствуй, – сказала я сонно. – Как же я рада тебя видеть.

– Здравствуй, дитя, – ответил он.

Приподнявшись, я потянулась, и он обнял меня. Я чувствовала грубую ткань, запах чистоты и свежего ветра, мягкую шелковистость его волос и бороды, и человеческое тепло.

Илия. Мой учитель. Самый прекрасный из всех людей.

– Я давно сплю здесь? – спросила я приглушенно.

– Довольно давно.

– Я отдавила тебе колени.

Отстранившись, я села рядом, упершись, как и он, в ствол дерева. Он тихо засмеялся.

– Этот воздух сладкий, он так дурманит, что здесь никогда не ощущаешь боли.

– Я так рада, что ты здесь, – сказала я, глядя, как шумят вверху верхушки деревьев. – Ты был со мной, когда я была чудовищем, приходил ко мне, когда я стала человеком. Будешь ли ты со мной…

– Когда ты станешь богом? Это будет зависеть от тебя. Богу не нужны друзья.

– Почему? У него нет друзей?

– Для него существуют лишь те, кто любит его, и те, кого любит он. Любовь – единственное, что имеет значение для Бога. У него нет друзей. Все, кого он создает, его дети – ангелы и демоны, люди, другие формы жизни, галактики и вселенные – созданы им для того, чтобы дарить ему любовь.

– А первородные разве Ему не друзья?

– Первородные были первыми, кого Он создал, когда еще ничего не существовало. Потом Он создал вселенную, бесконечные и бескрайние глубины пространства, в которых можно бродить вечно, потом галактики, бесчисленное количество планет и звезд. Потом Он создал скорость и время, параллельные миры и глобальные вероятностные миры, которые определяли судьбы целых галактик и солнечных систем, таких, как наша, или отдельных планет, как Земля. Затем Он разбросал семена жизни, создавая внутренний баланс между многообразием форм.

До этого момента не происходило ничего необычного. Три тысячи разумных видов во вселенной Он наделил душой. Но только человек обладает душой, которая может сделать его богом. Неизвестно, почему Он выбрал именно человека. Любое живое существо могло эволюционировать, теряя в процессе эволюции остатки животного, такие как шерсть или когти. Главное заключается в том, что внутри человека. Он сделал его похожим на себя, наделил тем, что имеет сам, потому что нуждался не в рабах или друзьях, а в существе, равном себе по духу, которое Он способен полюбить.

Пожалуйста, пойми меня. Речь идет не о материнской или отцовской любви к своему ребенку. В этом смысле Бог любит всех своих детей.

Речь идет о великой любви, великой страсти. Она рождается между испытавшими радость и страдание, она ссорит и мирит, мучает и прощает. Любовь, которая заставляет реки выходить из берегов, а небеса падатьна землю. Любовь, ниспровергающая планеты и гасящая звезды. Любовь, способная разрушить всю вселенную. Только одинокое существо, никогда не знавшее настоящей привязанности, способно полюбить так.

Во имя этой любви человек получил право стать богом.

Во имя этой любви Христос стал человеком.

Мы получили исключительное право познать добро и зло. Но мы злоупотребили этим правом, увлекшись познанием зла. Мы распространили зло во вселенной. Нашими усилиями был создан ад. Мы открыли в своей душе такие глубины, такую темноту, которую до нас не открывал никто. Мы сами все испортили. Мы ссорились и мирились с Ним. Мы рождались и умирали, пронося через поколения нашу любовь и нашу вражду. Посмотри назад, на историю только нашей Земли. Любовь рождалась, проливая кровь и слезы. Много крови. И много слез.

И что же в результате? Он выстрадал свое совершенство, а мы постыдно увязли в собственном болоте. Он, наконец нашел одно-единственное существо, которое полюбил. Со всей страстью, со всей безоглядностью, всепоглощающей ревностью и всепрощением. Это страшная любовь. И великая. Ее может выдержать только избранный. В конце концов, мы все же оправдали Его ожидания. Но с этого момента перестали интересовать Его.

Илия встал на ноги, как поднимаются только старики, медленно, осторожно. Я помогла, поддерживая его.

– Пойдем, – сказал он, – пойдем со мной.

Мы пошли по белой дороге вглубь леса. На маленькой поляне, покрытой густой травой, среди камней, тек маленький ручей, бился чистый родник.

– Зачерпни воды, – сказал Илия.

Я набрала в ладони воды из каменной чащи. Чистая и сладкая, она обжигала холодом, когда я пила ее.

– Вода стала холодной, – сказал Илия. – Холодной и чистой. И небо. Оно стало синим и высоким. А всегда было золотым. Многие из нас очень скучали за этой синевой. Но это многое означает. Означает начало перемены, приближение конца. Прозрачные границы между мирами, из которых состоит рай, исчезают. Появляются дороги. Мы можем ходить из мира в мир, посещая друг друга, а раньше это могли делать только ангелы и праведники. Мы смешиваемся в единое целое.

Ты знаешь, мы любим Его.

Даже если Он не любит нас так сильно, как мы Его, это не важно.

В этом мире важнее любить, а не быть любимым.

Часть 10. Приграничье

Вспышка. Высокие деревья и солнечный свет. Я помотала головой. Не пойду.

Снова вспышка. Морской берег и тихое темное море. Не хочу.

–Чего же ты противная, —сказал голос.

Вспышка. Белая каменистая равнина тянулась до горизонта. Солнце слепило глаза. На куске скалы сидел мужчина, очень смуглый и темноволосый.

–Тебе не угодишь, —вздохнул он, уставившись на меня карими глазами с красноватыми белками. —Что ты хочешь увидеть?

–Правду.

–Правду, —протянул он. —Правда грязна и некрасива. Люди не любят правды, предпочитая иллюзии, расцвеченные ложью.

–Зачем мне это?

Он пожал плечами. Темно-серая ряса, подпоясанная куском обычной веревки, болталась мешком на худом костлявом теле. Натруженные руки со вздувшимися венами, обветренное лицо, короткие рыжеватые волосы. И яркий внутренний свет.

–Как тебя зовут?

–Таисий.

Он махнул рукой – и белая пустыня исчезла.

Ветер нес кирпичную пыль по бескрайней пустой равнине. На западе ее накрывала темная пелена сумерек, которая, густея, становились ближе к горизонту совсем черной. А здесь плавал красноватый свет, похожий на предгрозовой. Не сумерки, но и не день.

–Это ад, —сказала я.

–Самая его окраина, —ответил Таисий.

За его спиной поднималось маленькое поселение из нескольких десятков черных домов. Оно напоминало картинку из старого американского фильма. Безводная красная пустыня. Злой ветер. Кирпичная пыль.

–Что ты делаешь в аду? —спросила я, закрываясь от песчинок, которые хлестали по лицу. – Твое место в раю.

–У Господа там и без меня достаточно почитателей, —ответил он, продолжая пристально рассматривать меня. —Я нужнее здесь.

–Не понимаю.

–Ад, деточка, это не вечные болота и липкая грязь, —ответил он сердито. —Отребье везде отребье. Его держат на самых нижних уровнях. А здесь —приграничье, где живут люди, обычные люди, которых ты встречаешь каждый день на Земле.

–Обычный человек, который просто живет. —Вздохнув, я опустилась рядом с ним. —Он ищет способ прокормить себя и свою семью. Одеть себя. Иметь крышу над головой. Найти работу. Жениться. Родить детей. Разве за это попадают в ад?

–Все то, что ты перечислила —потребности животного. Пропитание. Крыша над головой. Продолжение рода. – Таисий помолчал. —А душа хочет совсем другого. —Он посмотрел на свои руки, и сложив их лодочкой, продолжал: —Душа хочет летать. Она мечтает стать бабочкой. Или цветком. Она ищет счастья, любви и понимания. Она раздирает на части животное, в котором живет, заставляя его отправляться на поиски того, в чем она нуждается. Все остальное становится не важным. Когда отсутствует самое главное, животные потребности перестают доставлять радость. Истинная причина, почему человек оказывается здесь —он жил в разладе со своей душой.

–Как все это поможет обычному человеку, который никого не убил и не обидел, и все же оказался в аду?

–Он должен попытаться остаться человеком.

–Ты хочешь сказать, что люди, живущие в том городе…?

–Живут по законам рая.

–Но как это возможно? Рядом бродят толпы безумцев, пожирающих друг друга, нападающих друг на друга. А у этого города нет даже внешних стен.

–Никто не трогает их. Город охраняют слуги Правителя ночи. Многие приходят, чтобы жить здесь. Но не все выдерживают и возвращаются обратно. Некоторых изгоняют сами жители после двух предупреждений.

–А чем они питаются, если не друг другом?

Он поднял на меня воспаленные глаза.

–Когда-то очень давно один человек попал в ад. Но он дал себе слово, что будет молиться и жить по законам, данным Богом. Он ушел в это пустынное место и стал жить здесь. Он голодал и молился. И Бог послал ему горстку манны. Постепенно к нему стали присоединяться другие люди. Если город принимал пришельца, доля манны увеличивалась еще на одну горстку. Понимаешь? Каждый день жители этого города получают небольшую милость Господню. Они не голодают. Этой пищи им довольно, чтобы жить.

–А дома? Из чего они построили дома?

–Здесь недалеко, за горами. —Таисий указал в темноту. —Мастерские Повелителя ночи, где демоны сбрасывают старые панцири. Жители договариваются с работниками мастерских, и те им отдают непригодные для дальнейшего использования панцири. Некоторые панцири такие огромные, что из них можно сложить многоэтажный дом.

–А чем занимаются жители?

Он пожал плечами.

–Слушают и учатся.

–Я не понимаю.

–Каждый из них был кем-то. Писателем или художником. Ученым, физиком, математиком, химиком. Строителем. Они полны знаний и охотно делятся ими с другими. Остальные с удовольствием учатся. Они наполняются знаниями и умениями, которых раньше не имели. Становятся другими. Понимаешь?

–Кажется, понимаю.

–Я покажу тебе кое-что.

Он поднялся с камня и достал из кармана рясы небольшой томик. Ошарашенная, я уставилась на книгу.

Библия.

–Откуда это у тебя?

–Бог разрешил мне, —ответил он и бережно спрятал в карман свое сокровище. – Пойдем в церковь. Скоро время молитвы.

–В церковь?!

–Мы построили церковь, —отвечал он, горделиво блеснув глазами. —И дважды в день, и по праздникам, молимся все вместе. Я даю им читать Книгу. —Он помолчал. —Все читают по очереди, каждый день. Они очень гордятся этим своим правом. Читать Книгу – большая честь.

Разговаривая, мы дошли до поселения. По нешироким улицам ветер нес красную пыль. Жители выходили из своих домов, спеша в одном направлении. Они почтительно приветствовали своего священника, никто не заговорил со мной. В центре городка стоял небольшой дом, сложенный из костяных панцирей. Я не вошла внутрь. Не смогла. Меня душили слезы. Тихонько выйдя из города, я села не камень, где мы беседовали с Таисием, и задумалась.

Я думала о том, что ад— не конец дороги, а только ее начало. Неважно, куда ты попал и что сделал. Оставаться человеком тяжело, живя на Земле, но еще тяжелее оставаться человеком в аду.

Я слышала, как низкий дрожащий голос читал главу из Старого завета. Потом люди стали молиться. «Живущий под кровом Всевышнего под сенью Всемогущего покоится…» Они читали псалом все вместе, слаженно и страстно, давно уже выучив его наизусть. Над городком стал разгораться слабый золотистый свет. Он был не ярче света электрической лампочки. Но чем больше чувств вкладывалось в слова, чем ярче звучала музыка молитвы, тем сильнее разгорался свет. Вскоре маленький городок утонул в нем. Золотой луч ударил в темное небо и улетел к Тому, кто лучше всех знает, что будет дальше.

Люди не знали. Они просто верили. И эта вера потрясла меня. Глотая слезы, я вслушивалась в тихие голоса. Я думала, что голос рая можно услышать только в благословенном мире. Но я слышала его сейчас, в глубине ада, и он казался мне самым громким из всех голосов. Сжав голову руками, я зарыдала, жалея и восхищаясь мужеством и чистой верой этих людей, которые, может быть, никогда Его не увидят, но которые не перестают надеяться. Они положили голову на плаху своему Богу безропотно, как когда-то сделал Исаак.

Не праведники и не святые. Они жили как умели, молились и не верили, любили и ненавидели, рожали детей, уходили от мужей, влюблялись в молоденьких женщин, работали как проклятые, чтобы прокормить своих детей.

Они просто жили, понимаешь?

Часть 1. Настройщики

Темная птица с черным хохолком насторожено уставилась на меня серыми бусинками глаз.

–Что смотришь? —пробасила птица. – Не нравлюсь?

Огромный темный зал не имел пределов. Птицы расселись на голых сучьях деревьев, такие же молчаливые и неприветливые, как холодный туман, падающий с потолка. Куда бы я не смотрела, отовсюду натыкалась на пристальный взгляд таких же серых глаз.

–Не знаю, —ответила я, и птичье сообщество беспокойно зашевелилось. —У вас немного мрачно. Мне кажется, не помешало бы побольше света.

–Это зависит от того, кто смотрит, —ответила птица. – С нами всегда так. Нас многие ненавидят.

–А кто вы?

–Ангелы испытания. Мы посылаем испытания человеческой душе, чтобы она росла и развивалась согласно своим жизненным целям.

–Разве количество испытаний и событий не предопределено заранее?

–Только глобальные. Как человек пройдет через свою жизнь и каким придет к ее итогу, в немалой степени зависит от ангелов, которые его опекают.

–Значит, ты —мой ангел испытания.

–Да, это я.

–И это благодаря тебе неприятности постоянно сыплются на меня как из рога изобилия.

–В испытаниях совершенствуется душа. Она растет, крепнет и расцветает.

–В самом деле? Что-то я не заметила, чтобы я расцветала последнее время.

–Сердишься?

–Нет, конечно.

Я беспокойно заерзала на ветке.

–Мы не могли бы поговорить где-нибудь в другом месте? Здесь очень неудобно сидеть, и твои собратья так внимательно смотрят, что мне неловко.

–Ты в самом деле не сердишься?

–Ты ведь делаешь то, что должен. Почему я должна сердиться на тебя?

Птица облегченно вздохнула, и вспыхнув, превратилась в невысокого симпатичного мужчину лет пятидесяти, крепкого, упитанного, с живыми серыми глазами. Вслед за ним стали вспыхивать и превращаться остальные ангелы. Через несколько мгновений я не узнала зала. Высокие стены мягко засветились, в куполообразном потолке загорелись разноцветные краски перламутра. По прозрачным серым плитам понеслись миллионы светлых фигур, исчезая и появляясь в просветах арок, где струился золотистый свет. Этот мир стал живым и ярким.

–Вы что, разыгрывали меня? —спросила я ангела, который неторопливо семенил рядом со мной, оправляя свой нарядный золотистый балахон и пристраивая на рыжей макушке круглую золотую шапочку.

–Нет, —отвечал он. —Мы так стараемся защитится от посторонних глаз. Отношение человека к испытаниям, которые посылаются, как правило, крайне негативное. То, что мы обрели свой обычный вид – это только благодаря твоему восприятию. Посмотри туда.

Разговаривая, мы дошли до большого сумрачного зала. В сером тумане плавали пятачки света. На них, закрыв глаза и обхватив колени руками, застыли ангелы, молчаливые, немые, темные. Над каждым ангелом нависало золотистое облачко, из которого лился мелкий сияющий дождь.

–Здесь нас лечат, —вздохнул ангел.

–От чего? – Я с огорчением увидела слезы, которые катились по лицам неподвижных изваяний. —От чего лечат?

–От ненависти, которую к нам испытывают люди, —ответил другой голос, мелодичный и бархатный.

Оглянувшись, я увидела высокую фигуру в алом плаще. Сложив руки на груди, ангел пристально и неулыбчиво изучал меня, словно экспонат в музее. Мне стало неуютно под его взглядом, но мой ангел, наоборот, крайне обрадовался. Весело засеменив к новому лицу, он что-то озабоченно зашептал в склонившееся лицо.

– Ступай, – кивнул высокий ангел, и мой персональный ангел испытаний, улыбнувшись, растаял, словно облачко.

Наверное, побежал придумывать мне новые неприятности.

–Ему очень повезло с тобой, – сказал ангел в алом. – Ты излучаешь чистоту и покой. И совершенно не умеешь ненавидеть. Поэтому он старается изо всех сил. И очень гордится своей миссией.

–Да уж. —вздохнула я.

–Иногда он перегибает палку, —добавил ангел виновато. —Но это для твоего же блага.

–Ты здесь старший? —спросила я, помолчав.

–Да, —кивнул он. Потом, всмотревшись в лицо ближнего ангела, заботливо добавил яркости в золотой дождь. – Ненависть —чувство, которое переживает человек, не в состоянии смириться с ниспосланными ему испытаниями. Он желает жить в комфорте и покое, не понимая, что это самый краткий путь в никуда. Душа застывает, перестает расти. И загнивает в конце концов. Иди за мной.

Мы прошли печальный зал, потом несколько шумных коридоров, и наконец, оказались в маленькой темной комнате. Ангел в алом подвел меня к прозрачной стене, за которой, переливаясь перламутром, раскинулось необычное сооружение. Два больших круглых здания вместе с нашим составляли единый комплекс, соединенный между собой переходами. В центре этого своеобразного треугольника сиял золотой шар.

–Вон в том крыле размещаются ангелы благодеяния, —сказал мой собеседник, указывая на левое здание. —Они всегда веселые, потому что люди испытывают только радость, когда они приходят. У них постоянно шумно.

Действительно, из ярко освещенного здания доносились смех и радостные крики.

–А вон в том крыле находятся ангелы наказания. —Он указал на правое здание, молчаливое и темное. —Люди испытывают страх, когда сталкиваются с ними. Они суровы и неприветливы, как и работа, которую они выполняют.

Он повернулся ко мне, и его прозрачные глаза вспыхнули.

– Человек —очень, очень сложный инструмент. Как правило, в течение жизненного цикла с ним работают пятьсот—семьсот ангелов. У каждого своя задача, свое предназначение. Но главная наша цель – настроить человека, чтобы он зазвучал, чтобы все струны его души находились в гармонии между собой, чтобы он стал целостным, совершенным. Мы очень осторожно, шаг за шагом, проводим его по жизни, балансируя хорошие и плохие события с таким расчетом, чтобы в конце концов душа запела, словно арфа. Теперь ты понимаешь?

–Вы —Настройщики.

–Да, это наш мир.

–А кто играет на инструменте?

–Мы только настраиваем. —Ангел покачал головой. —Играет гений, создавший все это. Величайший из всех музыкантов. —Он замолчал. Серебряный свет скользил по его склоненному лицу. —Иногда, если мы хорошо потрудились, этот великий музыкант приглашает нас послушать, как звучит музыкальный инструмент, который мы настраивали. И это – огромная честь и величайшая награда.

–А что там, в золотом шаре? – спросила я, помолчав.

–Тот, с кем ты уже встречалась, —ответил ангел в алом. —Ангел прощения. Он живет очень замкнуто. Мы почти не видим его. —Он поднял голову и посмотрел мне в глаза. – Ступай. Поговори с ним.

Он довел меня до узкого коридора и исчез.

Я замерла в нерешительности, вглядываясь в золотистое свечение и вспоминая давний разговор:

– Только один ангел из всех моих ангелов зовется Ангелом прощения, —говорил Отец. – Он редко посещает людей, но тот, кого он выбирает —избранный. Он стоит за спиной человека дни, месяцы или годы, словно тяжелая ноша, неподъемный груз. Он орошает его жизнь болью, страданием и кровавыми слезами. Он никогда – слышишь? – никогда не дотрагивается до человека, потому что тот сразу же умрет. Ты знаешь, с чего начинается прощение? Для человека оно начинается с осознания своих собственных прегрешений. Ангел снимает ложь, словно ненужную одежду, слой за слоем, до тех пор, пока мир человека, его собственный и окружающий, не станет ясным, и он не увидит правду, скрывающуюся за одеждами лжи.

–И что происходит с такими людьми? – спрашивала я.

–Они становятся гениями или безумцами. Они видят правду мира, в то время как глаза других застилает ложь. Они прозрели, а другие остаются слепы. Они знают. А другие нет. Правда способна заставить убивать, любить или ненавидеть. Она способна заставить страдать. Гений может перенести свои слова в стихи, музыку, скульптуру или картину, науку. Он способен говорить. Только большинство человеческих существ не способно слышать.

Отец не сказал, что случается, когда ангел уходит. Но я теперь знаю это. Он уходит, когда для человека не осталось тайн в нем самом, когда он осудит и накажет себя сам, достигнув глубин своей души. Преображение происходит еще при жизни —то, что с большинством людей случается только после смерти. Ангел скажет: «Ты прощен» – и жизнь для человека начнется заново. И человек, и мир вокруг него изменятся. Только вот Ангел Прощения всего один. И бывает так редко среди нас.

Вздохнув, я прошла сквозь сияние.

Большой круглый зал переливался мягким золотом. Высокий ангел с бледным лицом сидел на мерцающем полу и что-то выстругивал из длинного куска белого дерева.

–Здравствуй, —прошептала я робко.

–Виделись уже, —ответил он, не поднимая головы. —Я тебе сказал все, что должен был.

– Я до сих пор слышу твой голос, – вздохнула я. —Это словно эхо, которое живет и не умирает. Ты сказал мне: «Ты прощена».

Ангел резко поднял голову. Огромные глаза цвета расплавленной меди уставились мне в лицо.

–Ты изменилась, —сказал он. —Ни жалобы. Ни упрека. Только чистота и свет. Я рад, что не ошибся в тебе.

Он бережно отложил деревянный брусок и поднялся.

–Подойди.

Он шагнул навстречу и сжал мои плечи. Чтобы заглянуть ему в глаза, мне пришло очень высоко поднимать голову. Он был огромен и суров, этот молчаливый безжалостный Ангел прощения, величайшее сокровище вселенной. Короткие белокурые волосы, отброшенные назад, поддерживала широкая золотая лента. Простая белая рубашка, такие же брюки, высокие сапоги. Сильные мускулистые руки и тело атлета. Всего лишь образ, который видит человек. За ним —страдание и боль, через которые нужно пройти, чтобы услышать заветные слова, перевернувшие мою жизнь.

Что-то произошло между нами, пока мы молча вглядывались друг в друга. Словно рухнула какая-то стена, разделявшая нас. Его тепло было другим. Ни добрым, ни сострадательным. Суровым. Понимающим. И горьким. Но нас объединяло кое-что важное—одиночество, которое мы несли в себе и ни с кем не могли разделить. Когда он отпустил меня, я почувствовала, что нашла друга.

–Что ты строишь? —спросила я глухо, с трудом приходя в себя.

–Корабль, —отвечал он.

В центре зала поднимался огромный деревянный корабль. Не маленькая лодочка, а настоящий белый парусник, прекрасный и величественный.

–Я почти закончил, —говорил он. —Осталась внутренняя отделка.

–Но зачем тебе корабль?

–Когда этой вселенной не станет, я поплыву на нем через Вечное море в другой мир. Так сказал Отец.

–Но отсюда далеко до Вечного моря. Как ты перенесешь корабль на его берега?

–Этого не придется делать. – Он стоял рядом со мной, высокий, угрюмый, сияющий и, сложив руки на груди, с удовлетворением рассматривая результат своих трудов. —Когда придет срок этой вселенной умирать, Вечное море выйдет из берегов и затопит этот мир и живущих в нем.

–Но твои братья…

–У каждого из нас своя судьба. – Он помрачнел. Потом повернул ко мне суровое лицо. —Пойдем, я провожу тебя.

Мы долго стояли на берегу Вечного моря, глядя на тихий рассвет. Перламутровые нежные краски сияли голубым и розовым. Тихое море молчало. В нем рождались и исчезали вселенные. Все живое умирало, коснувшись его прозрачных вод. Оно не принимало ни уговоров, ни объяснений, ни отказа. Великое сияющее Вечное море. Грандиозное в своей непредсказуемости и безжалостное в своих решениях. Я любила его. И как ни странно, оно тоже любило меня.

–Я не знаю, что меня ждет там, на другом берегу, – сказал тихо Ангел прощения. —Но твоя дорога лежит дальше моей. —Он помолчал. —Я дам тебе совет, и прошу, последуй ему. —Он повернулся ко мне и сжал мое лицо своими огромными ладонями. —Иди вперед. И никогда —ты слышишь?! —никогда не оглядывайся.

Часть 2. Музыканты

– Иди сюда, – сказал голос сквозь преграду, отделяющую миры.

– А ты далеко?

– Если лететь, то очень далеко. Если пройти сквозь дверь, то рядом.

Из перламутровой пустоты соткалась маленькая деревянная дверь, и я, не раздумывая, вошла в нее. Переход происходит всегда по-разному. Сегодня мгновение показалось вечностью. Я пролетела с огромной скоростью сквозь коридор вечности —и очутилась на земном лугу, пахнущем скошенной травой и жасмином. Спустившись с пологого склона, я прошла мимо озера с серой водой, за которым начинался лес. Высокие деревья сомкнулись за моей спиной – сердце пропустило удар, и я ощутила мгновение перехода.

Что-то легко коснулось моей щеки, и я открыла глаза. Вокруг меня цвел яблоневый сад. Белые и розовые лепестки танцевали в солнечном свете, покрывая землю разноцветным ковром. Вокруг витал чистый запах зеленых яблок. Мне подумалось, что дальше идти совсем не обязательно. Из счастливого созерцания меня вывел тот же голос.

– Иди вперед.

Я ощутила чье-то присутствие позади себя, и хотела оглянуться, но невидимый собеседник остановил меня.

– Нельзя оглядываться там, где никто не оглядывается. Здесь можно только идти вперед.

Шаг вперед – еще один удар сердца – и новый переход.

Сначала меня оглушила музыка, настолько резкая и громкая, что захотелось немедленно убежать, и как можно дальше. Открыв глаза, я увидела большой круглый зал с высоким резным куполом, стены которого украшали розетки с изображением библейских сцен. Прозрачный свет золотил витражи, в которых преобладало желтое и коричневое, и танцевал на лицах ангелов, заполнивших зал. Они играли. Инструменты, похожие на деревянные трубы, издавали те невыносимые звуки, которые так впечатлили меня.

– Музыканты играют как можно громче, чтобы души человеческие не заходили сюда, – прокричал из-за спины мой невидимый провожатый.

– А как же мне пройти? – спросила я, едва улавливая смысл его слов сквозь нестерпимый шквал звуков.

– Если выдержишь, проходи, – ответил он.

Я пошла вперед. Музыканты образовали коридор, пропуская меня. Они дудели с такой силой, что моя человеческая голова давно бы лопнула. Неожиданно музыка смолкла, вместе с нею пропали и музыканты.

Я остановилась, привыкая к тишине, и сначала даже не обратила внимания, что стою в центре огромного белого зала. Вместе с тишиной меня окутал мягкий свет. Он падал сверху, словно дождь, моросил по белым гладким плитам и высоким, без всяких украшений, колоннам, успокаиваясь на фигурах ангелов. Они выглядели по-разному, отличаясь ростом и сложением, цветом волос и одежды. Но их объединяло нечто общее – они держали в руках книги. Книги были везде —совсем крошечные, размером с коробок спичек, и огромные, толщиной в метр и более, белые и черные, чистые и грязные, открытые и закрытые.

Ангелы сидели у невысоких возвышений, на которых помещались книги, бесшумно передвигались по зеркальным плитам, или стояли, опираясь о колонны. Одни что-то записывали, другие читали, третьи тихо переговаривались между собой. Увидев меня, они оторвались от своих занятий и все как один повернулись в мою сторону.

–Это потому, что сюда не заходят дети человеческие, – пояснил голос за моей спиной.

– А что они записывают в свои книги? – зашептала я в тишину.

– Спроси сама.

Чувствуя себя сковано под пристальным взглядом множества глаз, я подошла к высокому ангелу, перед которым на возвышении лежала большая раскрытая книга.

– Скажите, что вы записываете в эту книгу? – спросила я тихо, но мой голос разнесся по всему залу.

– В эту книгу я записываю историю Земли, – ответил ангел.

Другие ангелы тоже стали отзываться:

– Истории любви.

– Истории о доброте.

– Истории о самопожертвовании.

– Истории о жестокости.

– Истории о ненависти.

– Истории о войне белых и черных ангелов.

Большая толстая книга с черным обрезом – история преступлений Сатаны.

Маленькие книжечки – истории человеческих душ, оставивших заметный след в своем мире.

– Разве эти записи находятся не у Хранителя судеб? – спросила я ангела с такой маленькой книжечкой. – Я думала, все поступки людей записаны и предначертаны. Что же тогда записываете вы?

– Мы собираем самое прекрасное и самое безобразное, – ответил он. – Судьба человеческая предопределена, но только хронологически – время жизни и смерти, срок, на который рассчитано физическое тело, встречи и расставания. Но не предопределены поступки и эмоции.

– Мы собираем только исключительное, – добавил ангел, который записывал историю Земли. – Самые прекрасные и самые ужасные истории человеческого рода. Потом мы относим эти истории в следующий зал нашему господину, и он заносит их в другую книгу.

– А кто ваш господин? – спросила я.

–Я, – ответил голос за моей спиной. Открылась небольшая белая дверь, и голос добавил: – Входи.

Комната, в которой я оказалась, уступала по размерам предыдущему залу. Она была конусообразной, со стенами их жидкого перламутра, которые переливались неяркими красками. В центре комнаты находилось небольшое круглое возвышение. Ангел вышел из-за моей спины и встал на него. Он был огромен и прекрасен, абсолютно белый, окутанный сиянием.

– Иди сюда. Становись рядом со мной, – рассмеялся он. – Дай мне рассмотреть тебя. Я так давно хотел познакомиться с тобой.

– Почему же ты прятался за моей спиной? – спросила я, поднимаясь на возвышение, поддерживаемая большой сильной рукой.

– Мне хотелось, чтобы ты все увидела сама. И потом. – Он снова рассмеялся. – Мне стало интересно, как ты справишься.

– А где же твоя книга? – удивилась я, погружаясь в нежное сияние его глаз.

– Это она и есть, – ответил он, показывая на стены, и неожиданно запел.

Этот низкий мягкий голос мне не забыть никогда. Затаив дыхание, я вслушивалась в бархатные переливы тонов совершенно невероятного диапазона. Ангел не рассказывал истории, он пел их. О великой любви и самопожертвовании, доброте, вере и самоотречении. Стены стали сходиться и поглотили нас. Я очутилась в волшебном мире, с которым не сравнится никакой фильм. Радуга чувств и поступков, прекрасных и безобразных, расцветала во всем своем великолепии и уродстве. Они восхищали и ужасали. И они были грандиозны в своем откровении, без обмана, фальши и притворства. Такими их можно увидеть, только заглянув в душу человеческую. Я почувствовала дыхание Отца. Это был Его мир.

– Это прекрасно, – сказала я хрипло, когда песня смолкла. – Но зачем ты хранишь все это?

– Зачем человеческая память хранит все самые лучшие и самые худшие события в своей жизни? Я храню здесь взлеты и падения человеческой души. Когда этого мира не станет, они навсегда останутся со мной. – Он обнял меня и добавил тихо: —Ты придешь сюда, девочка-ангел, когда затоскуешь по этому миру. Мы будем петь с тобой, вспоминая его. Ты сможешь снова увидеть тех, кого любила, о ком печалилась, с кем встречалась и расставалась. Нет красоты в совершенстве. Гармония, как и музыка, рождается из несовершенного. Запомни это.

Часть 3. Лепесток надежды

Зал Славы Господней – самый прекрасный из всего, что есть в Городе Ангелов. Каждая клеточка зеркального пола поет, когда на нее наступаешь. Тишина и свет падают с высоты, недоступной восприятию, и замирают между колоннами. Светящиеся колонны —это столпы вещества, названия которому нет в человеческом мире. Здесь собираются только в дни великих событий – побед и поражений, праздников радости и печали. Я молча постояла, боясь нарушить его торжественную тишину, и так же молча ушла.

В одном из залов, которые расходились от Зала Славы Господней словно лепестки цветка, я нашла сооружение, похожее на распустившуюся белую лилию. Из небольшого отверстия в чашечке изливалась сияющая влага. Когда я дотронулась до одного из лепестков, на котором белыми нитями горели непонятные знаки, он издал чистую ноту соль, которая разнеслась по всем залам дворца.

– Не прикасайся, – сказал голос, но я уже и так испуганно отдернула руку. Оглянувшись, я увидела ангела, такого же яркого и белого, как этот цветок. —Это музыкальный инструмент. Большая честь – играть на нем. Раньше этому искусству учились столетиями. Сейчас почти не осталось умеющих играть. Да теперь это и не важно. Наш мир умирает.

– Умирает. – Я обошла инструмент, любуясь искусной работой неизвестного мастера, изобразившего в мельчайших подробностях нежную дышащую структуру живого цветка. – Почему вы все говорите об этом? Я так часто слышу, что наш мир умирает. У нас есть еще две тысячи лет. Неужели этот срок ничего на значит?

– Что такое две тысячи лет? – вздохнул ангел. —Луч света больше летит из одного конца вселенной в другой. Первые люди почти так отмеряли срок своей жизни. Это гораздо меньше, чем вздох вселенной. Что эти годы по сравнению с миллионами прожитых?

Он вывел меня из зала и, открыв дверь, поставил на площадку, висящую в перламутровой пустоте.

– Посмотри на этот мир, – сказал он. – Многие века мы строили его.

Я видела это не раз, но у меня всегда захватывает дух от красоты и величия этого места.

Зал Славы Господней находится в центре этого мира. Ниже ступенькой —Зал Преклонения, где стоят ангелы в дни великих праздников. Зал Славы Господней очень велик, он может вместить миллионы, но никогда не собирает больше нескольких тысяч. От него четырьмя лучами расходятся четыре стороны креста – основа этого мира. Четыре реки омывают Город ангелов – река Гнева Господнего, река Печали и слез, река Любви и жизни, река Времени. Они никогда не сливаются. Обтекая его, они сходятся в небольшом пространстве, соединяющем духовный и физический миры, и с противоположной стороны текут уже общим потоком, смешивая свои воды. Поэтому мы получаем коктейль из даров Господних – каждому свое.

– Времени уже не осталось, – заговорил ангел. – Смерть идет за нами.

– Почему ты говоришь о смерти? – Я с трудом оторвалась от завораживающей картины и повернулась к нему. – Разве ангелы боятся ее?

Он посмотрел на меня с печалью.

– Пойдем, я покажу тебе.

Мы долго шли по молчаливым залам, пока не оказались в огромном конусовидном сооружении величиной со стадион. Его стены уходили глубоко вниз, и я не увидела дна. Оно походило на раскрытый тюльпан из семи лепестков, шесть из которых были молочного цвета, а седьмой— яркого белого.

– Это лепестки служения, – сказал ангел, а седьмой – лепесток надежды. Когда этот мир погибнет, и наша работа будет закончена, все ангелы соберутся здесь, каждый на лепестке, соответствующем его служению. И тогда на седьмой лепесток опустится Господь и принесет нам весть. Мы называем его лепестком надежды, мечтая, что Господь возьмет нас с собой, чтобы мы могли приглядывать и заботиться о тех, кому была посвящена вся наша жизнь. Долгие миллионы лет мы растили, лелеяли и оберегали детей Божьих, как мать оберегает своих детей. И вот, в конце мира они почти все погибнут и исчезнут для нас навсегда. Но о тех, кто пойдет в новый мир, мы могли бы заботиться. Ведь дети всегда остаются детьми, даже если они выросли.

– А что будет с вами, если Господь скажет, что ваша работа закончена?

– Мы уснем и будем спать, пока не придет время заботиться о ком-то другом. Но мы так никогда и не увидим нового мира, куда уйдут наши воспитанники. Мы останемся здесь, в этом зале, и купол закроется для сна, пока Господь не разбудит нас снова.

– Сколько раз это уже происходило?

– Много, очень много раз.

Я пошла по пустынной площадке к седьмому лепестку и позвала.

– Войди, – сказал Отец.

Я молча опустилась на золотистый свет и, обхватив колени руками, закрыла глаза.

– Я понимаю твою печаль. Истина и печаль – одно и то же. Ты ведь истину ищешь, не так ли? Посмотри на это поле. – Он развернул передо мной картину бесконечного вспаханного поля. – Оно пусто, как чистая страница. На ней можно написать прекрасное стихотворение или нарисовать картину поразительной красоты. Что бы ты сделала?

– Я бы написала Твое Имя.

– Много раз это происходило, – продолжил Он. – Пойми, ваша вселенная – не единственная в потоке. Много тысяч вселенных накладываются друг на друга, и во всех есть засеянное поле. Это так трудно —вырастить частицу, которую можно вобрать в себя и принять в себя. Только абсолютно чистая душа может жить во мне. Остальные умирают.

– Так печально и так величественно, – отозвалась я тихо. – Так глубока Твоя печаль, и так велико Твое одиночество.

– Всегда остается надежда, – ответил Он.

Часть 4. Строители

Ослепительно-белый туман не давал возможности ни говорить, ни думать. Подержав меня в своих удушающих объятиях, туман отступил, словно живое существо, которому надоело играть. К белому добавились другие цвета, неяркие, приглушенные – коричнево-розовый, голубовато-зеленый, бледно-желтый. Слева от меня проступили громадные разноцветные ступени, которые подошли бы великану, а не человеку.

– Тебе уже лучше? – спросил голос участливо.

– Этот туман очень тяжелый.

– Не удивительно. Он что-то наподобие дезинфекции – убивает все, что не должно проникнуть в это место.

– Неужели я могу принести сюда микробы?

Голос рассмеялся.

– Ты не поняла. Если бы ты не могла здесь находиться, туман просто убил бы тебя. Так он поступает с теми, кому здесь не место.

– Я могу тебя увидеть?

– Разумеется. Я за твоей спиной.

Ангел сидел на тумане и листал книгу из тонких пластин, которую держал на коленях. Из-под балахона из плотной белой ткани, затканной золотыми нитями, выглядывала полотняная рубашка с небольшими разрезами у кистей. Но когда он посмотрел мне в лицо, я уже ничего не видела, кроме его глаз. Серо-голубые, с темно-синими зрачками, похожими на многолучевую звезду, они имели очень своеобразный разрез. Зрачки сужались или расширялись, когда он говорил или думал. Я прочитала в его необыкновенных глазах только благожелательность и спокойную уверенность. И еще чуть-чуть снисходительности взрослого к ребенку.

– Вы – первородные.

– Да, мы первородные. И никто, кроме первородных, не приходит сюда. Ты не могла бы взять меня за рукав, чтобы мы переместились дальше?

Я тронула его рукав, и мы перенеслись в большой прямоугольный зал с вереницей стеклянных дверей без ручек. Туман теперь плавал над головой ангела, который был в несколько раз выше среднего человека. Я подошла наугад к одной из дверей и посмотрела сквозь прозрачное стекло. Мир за дверью напоминал Землю, но чем-то неуловимо отличался от нее – цвет неба не голубой, а зеленый, дома с другими фасадами, машины другой формы. Я заглянула сквозь другое стекло, потом еще и еще. Краски, формы, типы миров менялись, словно в калейдоскопе. причудливые и чужие.

Я побежала по залу, чувствуя непонятную тревогу, потом остановилась, словно меня ударили в грудь – зал резко обрывался в пустоту. Я находилась на небольшой площадке башни, стены которой поднимались вверх и уходили вниз, теряясь в бесконечном белом тумане. Ее очертания вырисовывались расплывчато и неясно. Круглая и очень широкая в поперечнике, башня имела множество коридоров и залов, таких же, как тот, из которого я пришла.

– Что с тобой? – спросил ангел обеспокоенно, вырастая за моей спиной.

– Дверей в другие миры так много, что у меня закружилась голова. Сколько их здесь?

– А как ты думаешь? Здесь дороги во все обитаемые миры вселенной. Пойдем.

В следующем зале, большом и круглом, я не обнаружила ничего примечательного, за исключением пола. Он был выложен разноцветными фигурами, наполненными той стройной логикой и красотой, которые мог понять только математик.

– Подойди ко мне. – Ангел расположился у самого края, в том месте, где начинался рисунок. Я встала рядом. Теперь я видела, насколько бесконечен зал. – Это что-то наподобие карты планет. Мы сами складывали ее, миллиметр за миллиметром точно так же, как создавали планеты.

– Создавали планеты?

– Богу безразлично, какие они. Звездам тоже. Они не любят планеты и предпочитают видеть их пустыми, мертвыми. А мы создаем их как среду обитания для душ человеческих, человеческого рода. Мы подбираем количество азота или кислорода, или аргона, или метана в дышащей смеси, создавая атмосферу планеты. Мы выбираем до сотых долей процента соотношение существующих во вселенной элементов, смешивая и соединяя их в различных пропорциях, стараясь каждый раз создавать новое, неповторимое соотношение. Живые существа, похожие и не похожие на твой род, поселяются на планетах, которые становятся их домом. Мы— строители, и приходим в каждую вселенную, на каждую планету только дважды – когда создаем ее и когда она умирает.

– Вы разрушаете то, что построили?

– Нет. Планета умирает сама. Иногда ее убивает звезда, иногда существа, живущие на ней. Иногда ее душа умирает, как в твоем мире.

– Значит, когда душа умирает, планета уже мертва?

– Не совсем. Она еще живет некоторое время после этого.

– Значит, планеты—живые существа.

– Все созданное Богом —живое.

– А камни?

– Камни – часть планеты. Они когда-то были жидкими, и излились из ее недр, только потом застыли. Ты хорошо рассмотрела карту?

– Она мне кажется бесконечной.

– Во вселенной постоянно что-то меняется, планеты рождаются и умирают. Мы все еще дополняем карту. Посмотри вверх. – В белом тумане был виден потолок из фигур такой же конструкции, только не раскрашенных. – Это наши задумки, но мы не сможем их воплотить – во вселенной не хватит места. Мы их оставили до следующего ее перерождения, когда она умрет и родиться вновь.

– Вероятно, у вас очень много работы.

– Очень много. Но и нас много. Мы постоянно трудимся, посещая другие миры и вселенные. А я здесь вроде старшего.

– Вы совсем не отдыхаете?

– Мы не знаем, что такое отдых, но мы знаем, что такое сон. Иди за мной.

Мы снова перенеслись. Помещение не имело границ. Его заполнял белый туман, в котором плавали бесконечные прозрачные соты. В сотах спали ангелы. Они лежали лицами вверх, вытянувшись во весь свой огромный рост, сияя, словно капельки золотого дождя. Некоторые соты пустовали.

– Выполнив работу, мы засыпаем и спим долго. Во сне мы получаем благодать и силу. Бог дает нам покой и озаряет своим светом. Мы просыпаемся счастливыми и полными надежд, идей, стремлений и можем продолжать то, что начали.

В зале для сна туман стал еще более тяжелым. Все поплыло у меня перед глазами. Я чувствовала, как несколько рук подхватили меня, не давая упасть.

– Что с ней? – голоса уплывали куда-то далеко.

– Кажется, она потеряла сознание. Ничего страшного.

Туман окутал меня, и я покинула это место. Когда я вернулась, туман был тот же, но место —другим.

Я стояла на широкой белой лестнице, которая вилась в пустоте. По обеим ее сторонам поднимались странные сооружения из переплетенных серебряных лент. Плавно изгибаясь, они превращались в бесконечные кубы, площадки и террасы. Я осторожно стала спускаться. За одним из поворотов лестницы начиналась высокая стена с башенками, которые венчали заостренные пики. Она падала отвесно вниз и исчезала в тумане. Я перешагнула пустоту, уцепившись за каменный узор, и заглянула за стену. Метрах в ста от ее края стремительно неслась река с прозрачной темно-серой водой.

– Ты вернулась? – спросил тот же голос, и я передо мной завис ангела. – Как ты здесь оказалась? Ты очень упряма.

– Я вернулась.

– Мне нужно забрать тебя отсюда. – Мой новый знакомый на мгновение задумался. – Ты не будешь возражать, если я подниму тебя?

– Нет.

Он взял меня в охапку, прижав к себе, как ребенка, и стал подниматься вверх.

– Ты могла упасть в реку, – сказал он с укоризной, легко перешагивая кубы, овалы и площадки. – Что бы мы тогда сказали твоему Отцу?

– Что это за река?

– Это река гнева.

– А что бы со мной случилось?

– Ты могла умереть. Твоя физическая жизнь окончилась бы мгновенно.

– Куда ты меня несешь?

– Тебе ведь показалось, что-то не досказано.

Мы стояли в центре башни, похожей на виденную мной, только без красок и жизни, серой и мертвой.

– Мы храним здесь души умерших планет. Ты ведь это хотела узнать?

Я ничего не ответила.

– Планеты, на которой ты живешь, здесь нет, еще не вышел ее срок жизни. Для вашей ветви человеческого рода она не родная планета. Дотронься до шара. – Он указал на хрустальный шар, возникший из пустоты. Я коснулась его. – Часть генетического кода твоего тела принадлежит большой планете в вашей системе, которая разрушена. А часть кода—планете, которую ты знаешь. Она еще жива.

– Земля? Значит, ей еще не время умирать?

– Земле – нет. Но ничего нельзя сказать о вашей ветви человеческого рода. Иногда за период жизни планеты он несколько раз рождается и умирает.

Часть 5. Архитектор

Сумрачный неяркий свет, похожий на сотню горящих факелов, освещал коридор, вдоль стен которого, обратив лица в одну сторону, застыли человеческие фигуры. Мужчины и женщины, старые и молодые, в рыцарских доспехах и одежде разных веков и народов – столетия перемешались и остановились у входа.

Я открыла дверь и вошла.

Огромный зал был тих и светел. К этому свету должны привыкнуть не глаза, а сознание. Потолок и стены терялись в нем. Между колоннами на возвышениях сидели люди. Они казались бегунами, которых остановили у финишной черты – растерянные, задумчивые, ошеломленные. Кто-то смотрел вверх, кто-то сидел, обхватив голову руками, кто-то раскачивался в прострации. По залу бесшумно скользили ангелы. В дальнем его конце сиял яркий белый свет.

Едва я двинулась к свету, один из ангелов остановил меня.

– Почему ты здесь? – зашептал он сердито. – Что тебе надо?

– Я не знаю.

– Тихо, здесь нельзя разговаривать.

Он отвел меня в дальний конец зала и снова зашептал:

– Говори, зачем ты здесь, и уходи.

– Я думала об одной женщине, у которой болеет дочь. —Я запнулась. – Несчастная любовь. Мне хотелось помочь ей.

– Здесь ты не найдешь то, что ищешь. Это место только для умерших, – ответил ангел. Немного помолчав, он добавил: – Иди вон по той лестнице. – Он указал на небольшую лестницу, вьющуюся между колонн. —Там все узнаешь.

Осторожно лавируя между людьми и ангелами, я нашла лестницу и стала пониматься, погружаясь в мягкий успокаивающий свет. Тишина тоже не угнетала, она, наоборот, оберегала хрупкое равновесие и очарование этого места. Я могла идти сколько угодно в таком блаженном состоянии, но поневоле остановилась – лестница упиралась в небольшую дверь. Хотя трудно назвать дверью золотые колышущиеся нити, но за ними явно находилось другое помещение.

Никто не пригашал меня войти, поэтому я сама попросила разрешения.

– Войди, – ответил голос.

Круглая комната могла служить внутренностью цветка, сомкнувшего свои лепестки. Тонкие стены струились и трепетали, словно за ними текла сребристая река, воды которой поднимались от пола к потолку. Эта комната очаровала меня своей неяркой красотой. Немного погодя я заметила у одной из стен невысокий овальный стол, на котором лежал древний свиток. Он сворачивался с помощью длинных палочек, прикрепленных к его краям. Дверь в другое помещение находилась у противоположной стены, и я намеревалась уже двигаться дальше, когда мои размышления прервались самым бесцеремонным образом.

– Долго ты еще будешь стоять? – спросил голос сердито. – Говори, зачем пришла. Ты кто – посланник?

Обернувшись, я увидела сидящего ко мне спиной человека. Он склонился над небольшим столиком, на котором лежала книга.

– Нет, – ответила я.

– Подойди.

Я подошла.

Он был очень стар. Пушистые белоснежные волосы с пробором посередине обрамляли суровое лицо. Широкие белые одежды, расшитые по краю шелком, скрывали худенькое тело, оставляя свободными только маленькие руки, лежащие на книге. Темно-карие строгие глаза уставились на меня, и я смутилась, как провинившийся ребенок.

– Говори, кто ты и зачем пришла.

Я сказала.

– Я ничем не могу помочь тебе, – нахмурился старик. – Вижу, ты путешествуешь для собственного удовольствия.

– Разве так уж плохо – пытаться помочь кому-то? – возразила я обиженно.

Он помолчал, потом поднялся с кресла, в котором сидел, и прошел к столу, где лежал свиток.

– Хорошо, – проворчал он, – посмотрим, что можно сделать.

Он взялся за палочки и развернул свиток.

– Ты ничем не можешь помочь этой девушке, – заговорил он немного погодя. – Ее жизненная линия не встречается с твоей, а Господь дал тебе право помогать только тем людям, чья судьба пересекается с твоей. Ты можешь оказать помощь ее матери, а через нее —девушке.

– Подожди, – остановила я его. – Ты дал понять, что не знаешь, кто я. Почему тогда на твоем столе лежит расчерченной только моя судьба и больше ничья?

Ничуть не смущаясь, он ответил:

– Тебе следовало уже научиться задавать правильные вопросы, а не те, на которые не можешь получить ответ.

Он положил свиток на место и вернулся в свое кресло. Помолчав немного, он заговорил снова:

– Нельзя вмешиваться в промысел Божий, и тот, кто это делает, будет наказан. Ты и так уже достаточно сделала для этой девушки, и большего не сможешь. Ее душа все еще болит от потери, и излечить ее сможет только любовь к другому мужчине. Сейчас она думает, что ее жизнь закончилась, так и не успев начаться. Ей нужна опора и поддержка семьи. Только любовь и покой. Все пройдет со временем.

–Ты говоришь, что я могу помочь ее матери. Но как?

– Дай ей свою тетрадь, ту, о которой говорил Господь.

– Дать тетрадь?

У меня все оборвалось, словно он говорил о моей руке или ноге.

– Тебе все равно когда-то придется это сделать, – вздохнул он. Я увидела мягкий свет в его карих глазах, и глубоко за ним— понимание и печаль. – Отдать людям то, что написано в твоих тетрадах. Дающим возвращается втройне.

Я уже собралась уходить, когда он остановил меня.

– Подойди, – сказал он. – Я так и не рассмотрел тебя как следует.

Я подошла и села у его ног. Он больше не казался мне сердитым или суровым. Какая-то особенная, трогательная доброта разливалась вокруг него.

– Бог наделил тебя красотой, силой и стойкостью, – говорил он, гладя меня по голове, – но не дал тебе счастья. Но ты все же постарайся быть счастливой. Твоя судьба занимает Его более других судеб. Я вычерчиваю жизненные линии его избранников и посылаю ангелов следить, чтобы происходило то, что должно. И еще я читаю молитвы из этой книги за вас.

Часть 6. Страна грез

Входить в этот мир трудно, поэтому его делают похожим на сказку.

Я стояла на зеленом лугу, усыпанном цветами. Такой трава бывает в начале лета – высокой, сочной, ярко-зеленой. Среди многообразия цветов выделялся один, особенный – темно-фиолетовый, странной треугольной формы, на пушистом высоком стебле. Только я наклонилась к нему, как мир закружился и свернулся в сверкающую точку.

Свет сменился темнотой и сыростью. Из маленького тесного подземелья было два выхода. Первый, небольшой, располагался под потолком. Перспектива вскарабкаться так высоко по скользким мшистым камням выглядела непривлекательно. Второй, побольше, более удобный, выходил на огромный водопад, шумный и неистовый. Броситься в бушующую бездну тоже не лучший вариант, но я выбрала именно эту дорогу. Почему? Понятия не имею. К счастью, водопад оказался иллюзией. Я вошла в воду – и перенеслась в другое место.

Большой светлый зал показался мне необычным. Колонны из светящегося вещества располагались слишком близко друг к другу, поэтому, скорее всего, предназначались не для того, чтобы поддерживать свод. Белое, смешанное с черным, создавало ощущение разводов на граните.

– Водопад – всего лишь обман для душ человеческих, которым нельзя входить сюда, – сказал голос.

Я обернулась, но никого не увидела. Просто почувствовала присутствие.

– Этот зал тоже обман?

– Нет. Ему тысячи лет. Но в нем все не так, как ты подумала. – ответил голос. – Подойди к колоннам.

Я подошла колоннам и поняла, что вещество, из которого они сделаны, не твердое, а газообразное.

–Это вещество – слова и мысли человеческие, произнесенные и выплеснутые наружу. И эмоции – радость, ненависть, счастье и многое другое. Они принимают здесь вещественную форму и накапливаются в таких столбах. Их много здесь, таких залов. Многие тысячи лет уходит на то, чтобы их заполнить. Но свободных залов почти не осталось.

– Что вы делаете с этим веществом?

– Иди дальше.

Я вышла в бесконечный белый коридор, конец которого исчезал в светлой дымке. Мой невидимый собеседник свернул направо, открыл дверь и подвел меня к мосту из молочно-белого стекла. Под мостом текла черная вязкая река.

– Необходимо тысячи лет, чтобы чернота осела в колоннах. Она стекает в эту реку, которая дальше движется в царство Темного правителя. Он питает ею себя и свой мир. А из чистых белых колонн, которые остаются, мы строим в благословенном мире все, что нам необходимо. Из этого вещества созданы дворцы, сады, моря и реки, миры, где обитают души человеческие – все, что нам может понадобиться. Мы создаем это здесь, а потом переносим, куда необходимо. Только границы благословенного мира и ворота созданы из тела Господнего, энергии Святого Духа – этот материал слишком драгоценен, чтоб расходовать его на другие вещи. Хочешь посмотреть зал вашего поколения?

Я кивнула.

Мы вернулись в коридор, и мой невидимый собеседник открыл другую дверь. Мы вошли в небольшой зал с черными полом и потолком. Колонны тоже состояли, в основном, из черного вещества, с небольшими вкраплениями белого.

– Чернота заполняет этот мир, – заговорил ангел с печалью. – Скоро река выйдет из берегов и затопит здесь все. Белое не станет черным, но мы уже не сможем строить. – Он помолчал немного и добавил: – Найди колонну со своей сегодняшней ссорой.

Я вспыхнула и молча потянулась к одной из них. Ангел помолчал, вероятно, изучая, содержимое, потом сказал:

– Посмотри, вещество не белое и не черное, а желтоватое. Это не злоба, а досада. Но все равно этого не должно быть. Забирай.

Я сложила желтое в подол платья – оно шевелилось, словно живое.

– Куда мне это деть? – спросила я с отвращением и стыдом.

– Богу это не нужно, а Темный правитель с радостью бы забрал, но ему не отдавай. Лучше выброси в огненное озеро, где Бог утопит все зло.

Мы вернулись в коридор, и ангел открыл маленькую тяжелую дверь из очень плотного материала. Мне в лицо полыхнул багровый свет. Темно-красные облака танцевали над расстилавшейся до горизонта пропастью, в глубине которой ярко-алым мерцало огненное озеро. Низкий гул, грохот и вой облаков, которые рвали на части черный вихри, то и дело возникающие над поверхностью озера, ударили в меня с такой силой, что я едва не упала. Еле переставляя ноги, я подошла к краю пропасти и, наклонившись, бросила туда то, что принесла. Это длилось всего мгновение, но я почувствовала неимоверное облегчение.

– Теперь тебе станет легче, – сказал ангел.

– Значит ли это, что снята тяжесть с моей души?

– Нет. Ты избавилась от выплеснутых эмоций и чувств. Душа—это другое.

– Если бы человек боролся с животным внутри себя, эти колонны стали бы чище.

– Это не так. Животное проявляется в малом – есть, спать, размножаться, убивать ради пищи. Когда не хватает чего-то или излишек, это не отражается на душе. К изменениям приводит недостаток работы над душой. Ты видела черную реку. Разве темный правитель питается хлебом или пьет вино? Его пища —то, что в реке.

– Во время поста человек ограничивает себя в еде.

Я почувствовала, как ангел покачал головой.

– Пост —для души. Неважно, чем питается человек. Он может есть мясо и оставаться с Богом. Он может поститься всю жизнь, и не попасть к Богу.

Следующий зал напоминал огромную подземную пещеру. Под ее темными сводами плясали золотые и белые искорки, которые падали дождем на белый камень пола, рождая ощущение сна или сказки.

– Скажи, почему я не вижу тебя? – решилась я спросить.

– Мы ждем, когда ты нас позовешь, – ответил ангел.

В то же мгновение пещера наполнилась белыми ангелами. Они окружили меня. Они водили вокруг меня хороводы, пели и смеялись.

– К нам пришло дитя человеческое! – радостно кричали они. – Чтобы забрать свое и помочь нам в нашей работе!

– Кто вы? – спросила я.

– Мы —строители рая, – отвечали они. – Но здесь очень тяжело строить – место слишком близко к Земле. Посмотри.

Один из ангелов открыл дверь, и я увидела совсем рядом громадину Земли, летящую в пустоте. Я молча застыла на небольшой площадке, всматриваясь в свой дом.

– Отец!

– Я здесь.

– Мне бы хотелось увидеть Землю такой, какова она на самом деле.

– Ты уверена? Тебе может не понравиться после этого жить на ней.

– Я действительно этого хочу.

– Подойди к окну.

Я подошла к черному пространству, начинающемуся за площадкой —Он назвал его окном. Земля вспыхнула и свернулась в точку голубого света. Стало темно.

–Я ничего не вижу.

– Смотри внимательно.

Я старалась изо всех сил. Сначала ничего не происходило. Потом послышался какой-то шум, словно в мою сторону двигалось громадное животное. Чем ближе оно приближалось, тем страшнее мне становилось. Плач и смех, вопли и крики, хрип, шепот, проклятия и молитвы, лязг и бряцанье, стук и взрывы – и еще миллионы звуков – слились в одном слове.

Животное.

Живое существо.

–Это звуки, которые издает Земля.

– Не может быть. Мне казалось, в безвоздушном пространстве звуки не разносятся.

– Это правда. В физической вселенной. В энергетической вселенной это звуки Земли, и все их слышат. А теперь посмотри, какая у Земли душа.

Я увидела абсолютно черный шар, обрамленный багровым контуром.

– Земля мертва, – сказал Отец, – и теперь физическая оболочка тоже умирает, пока не станет такой же, как душа. Земля теперь принадлежит миру тьмы, как и те темные планеты, которые ты видела. Так происходит всегда —сначала умирает душа, вслед за ней физическая оболочка, затем приходит мой старший сын и забирает этот мир. Так случилось почти со всеми мирами вокруг Земли. За последнюю тысячу лет не появилось ни одной планеты света. —Он помолчал. – Нужно заканчивать со всем этим.

– Но ведь на Земле еще есть свет?

– В некоторых местах молитв и некоторых душах, – ответил Он. – Люди потеряли любовь и свободу. Раб не способен любить. Он может обожать, преклоняться, но не умеет любить истинно. Любовь —это самоотречение, самопожертвование. Любовь —это огонь, который горит и не угасает.

Присутствие исчезло. Я молча отошла от края площадки и вернулась в зал с золотым дождем.

– Теперь ты понимаешь? – спрашивали ангелы, печально вздыхая. —Мы быстро устаем, и нуждаемся в отдыхе, чтобы строить дальше. Хочешь посмотреть, как мы отдыхаем?

Я кивнула.

За следующей дверью расцветала сказка, в которой кружила волшебная карусель. Тысячи ярких сияющих радуг раскручивали маленькие сиденья, летящие в пустоте. Неяркий золотистый свет рождался где-то внутри бесконечного помещения. Он растекался волнами, оседал на счастливых лицах, впитывался в них, словно пигмент. Тихие голоса и негромкий заливистый смех цеплялись за лучи света, отгораживая помещение, словно куполом, от внешнего мира. Так умеют смеяться только маленькие дети и молоденькие чистые девушки, по-девчоночьи беззаботно, безоглядно и счастливо.

Ангел рассмеялся и толкнул меня в пустоту.

Я полетела, раскинув руки, словно птица, которая ищет воздушный поток. Радуга подхватила меня, усадила в маленькое белое кресло и закружила в сверкающем водовороте. Исчез мир. Исчезла я. Остались только свет и радуга. Они пели друг другу нежными тихими голосами, создавая симфонию не звуков, а красок. Они рисовали в моей душе, стирая наносное и больное, оставляя только свет. Только нежность. Только покой.