Мускулы и яд
Меня зовут Кейт Левит-Вейт, и «Мускулы и яд» – книга, которую я писала, боясь собственной смелости.
У меня нет потерянного брата. Нет опыта детокса по ночам и аппарата Илизарова на ноге близкого человека. Но я знаю вкус вины, которая шепчет: «Ты могла бы предотвратить». Знаю, как ненависть к чужой самоуверенности может быть просто невыплаканной любовью к тем, кого уже не вернуть.
Эта история – сотни чужих голосов, которые я собрала и пропустила через себя: голоса сестёр, жён, матерей, бывших звёзд стадионов и тех, кто остался стоять у края, когда трибуны замолчали. Я держала зеркало дрожащими руками, чтобы те, кто действительно прошёл этот путь, увидели в нём себя и не почувствовали себя одинокими.
Если вы открываете эту книгу – знайте: я писала её из уважения к вашей боли. И из веры, что даже самые рваные шрамы когда-нибудь становятся картой домой.
С глубочайшей благодарностью всем
Кейт Левит-Вейт
ТРИГГЕРНЫЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ
Книга только для взрослой аудитории (+18). Содержит:
– Опиоидную зависимость: употребление, ломка, детокс, рецидивы, суицидальные мысли на отмене.
– Травму утраты близкого и вину выжившего.
– Хроническую боль, инвалидность, подробные описания травм и реабилитации.
– Явные сексуальные сцены, включая элементы власти/подчинения и секс на фоне эмоционального срыва.
– Токсичные родительские отношения, эмоциональное пренебрежение.
– Реалистичные сцены родов и послеродовой тревоги.
Пролог.
Тишина.
Именно ее я почувствовала первой, сорвавшись с края сна в свои девятнадцать. Она была разной. Сначала – бархатной и густой, как вата в ушах после взрыва. Потом – колючей, как иней на коже. А к утру она оседала в костях тяжёлой, свинцовой усталостью. Не скрип кровати в комнате общежития «Лайф-Сайенс Холл», не приглушенный гул кондиционера. Нет. Та тишина, что поселилась внутри меня два года назад, съела все остальные звуки. Она была единственным, что осталось от того телефонного звонка.
Я лежала на спине, уставившись в потолок, подсвеченный оранжевым светом уличных фонарей. Мозг, прекрасно зная нейрофизиологию горя, беспомощно фиксировал симптомы: мышечная атония, тахикардия, сенсорная депривация. Диагноз – жизнь. Прогноз – неясный. Комната была чужой, пахла старой плитой, пылью и чужими жизнями. Я провела рукой по лицу. Кожа была сухой. Слезные железы, исчерпав лимит, объявили забастовку. Обезвоживание. Осталась лишь эта тишина – законченная, идеальная, как тело в саркофаге.
Мой взгляд упал на единственную освещенную точку в комнате – на серебряную рамку на прикроватной тумбочке. В ней – Майк. Мой брат. Застывший в своем вечном семнадцатилетии, в синей футболке с номером 12, с мячом под мышкой и с улыбкой, которая обнажала те самые кривые зубы, которые он так и не захотел носить брекеты.
Я протянула руку и взяла рамку. Стекло было холодным, как стекло окуляра микроскопа.
«Эй, тормоз! – кричал он мне, когда я, восьмилетняя, пыталась догнать его на велосипеде. – Сильнее крути педали! Не сачкуй!»
«Я не сачкую!»– почти выла я, отчаянно работая короткими ногами.
«Сачкуешь!– он обернулся, катясь задом наперед, и его улыбка была ослепительной. – Потому что если бы нет, ты бы уже догнала. В этой жизни всё решает желание. Сильное-сильное желание. Захоти, и ты сможешь летать!»
А я так и не успела ему ответить. Не успела крикнуть: «Не лети слишком быстро!» Теперь этот ответ навсегда застрял у меня в горле колючим комом. Его гонка закончилась на мокром от дождя асфальте, в кювете у трассы №67, всего в пяти милях от дома. Один неверный поворот. Одна секунда. Одна глупая, детская вера в то, что стальные мускулы могут остановить стальной бампер.
Я поставила фото назад и потянулась за толстой тетрадью в черной коже, лежавшей рядом. Дневник. Мой личный учебник по анатомии горя, где каждая глава – это вскрытие очередного чувства, и одновременно – клинический журнал наблюдений.
Ручка скрипела, выцарапывая на бумаге слова, твердые и точные, как скальпель.
«Запись от 12 октября. Я изучила их, как учебник. Глава первая: "Мышечная масса как способ коммуникации". Глава вторая: "Громкий смех – лучшая ширма для паники". Они ходят по кампусу, как ходячие диагнозы. Хоторн… двадцать два года, последний курс. Наблюдала сегодня на аллее. Походка уверенная, но с легким перекосом. Левое колено принимает на себя ударную нагрузку неоптимально. Классический случай риска разрыва ПКС. Хрестоматийно. Предсказуемо. И от этого не менее ненавистно.»
Я остановилась, переводя дыхание. В горле стоял тот самый ком невысказанного предупреждения, знакомый и почти уютный в своей постоянности.
«Сегодня видела его. Хоторна. Он смотрел на всех свысока, и в его взгляде читалась та самая простая, животная уверенность, что бесит меня больше всего. Он – точная копия тебя, Майк. До падения. Та же улыбка, тот же блеск в глазах перед лицом неминуемой беды. И иногда, уловив в чьем-то смехе ту же нотку беспечности, я на секунду забываю, что тебя нет. И за эту секунду слабости, за это предательство твоей памяти – я ненавижу их снова, с удесятеренной силой.»
Я закрыла дневник, прижимая ладони к обложке, словно пытаясь удержать боль между страниц, как заспиртованный препарат. Где-то в городе воют сирены, а в моей комнате по-прежнему тихо. Эта тишина прочнее бетонных стен. И я ношу ее в себе, как проклятый сосуд, где когда-то хранился смех моего брата.
Я встала и подошла к окну. Внизу, на Северном кампусе, еще горели огни стадиона. Там, в своем мире грохочущих трибун и сияющих табло, двадцатидвухлетний Джексон Хоторн готовился к своей следующей победе. А я, девятнадцатилетняя студентка-второкурсница в своей тихой комнате на Южном кампусе, готовилась к его будущему падению.
Я сжала кулаки. Я стану реабилитологом. Я буду стоять на краю того самого кювета, в который они все рано или поздно рухнут, и буду протягивать руку. Не для того, чтобы спасти их от боли – они сами ее выбрали. А для того, чтобы вытащить обратно к тем, кто ждет их дома с невысказанными словами в горле. Я буду лечить их связки и мышцы, потому что своё собственное нутро – это шрам, затянувшийся рубцовой тканью, не поддающейся реабилитации. Я буду смотреть, как они ломаются, слышать хруст их амбиций. А потом, скрипя зубами, собирать по кусочкам – и их, и себя.
Я научусь ненавидеть их, не теряя профессионализма. Или научусь спасать их, не прощая. Я еще не решила.
Возможно, однажды, спасая их, я наконец вытащу из кювета и ту шестнадцатилетнюю девочку, которая так и не крикнула «Осторожней!». Или просто научусь дышать с этой мыслью.
Или просто научусь дышать.
ГЛАВА 1: Химия победы.
Адреналин – это самый честный наркотик. Он не льстит, не обманывает. Он просто вбрасывается в кровь, горький и нелегальный, и превращает тело в идеальный инструмент. Последние секунды таймера жгли сетчатку красными цифрами: 24:21. Третий и десять на сорока ярдах. Мой двадцатидвухлетний организм знал это состояние лучше любого другого – яростный пульс в висках, обостренный до боли слух, выхватывающий каждый стук сердца на трибунах, холодная ясность в голове.
«ХОУТ, БЛЯДЬ!» – мой крик прорвался сквозь рёв толпы, растворяясь в общем гуле.
Мяч оказался в моих руках – шершавый, знакомый. Пять шаков назад. Защитники «Бульдогов» смыкались, как стая голодных псов. Время замедлилось, звуки ушли в фон. Я увидел Картера, делающего диагональный забег, и послал мяч по спирали – точную, быструю, неумолимую. Идеальную механику.
«Тачдаун, мать вашу!» – кто-то прохрипел рядом, хлопая меня по шлему.
Адреналин – это как первая затяжка после долгого перерыва. Но как любая затяжка, он требовал расплаты. Острая, знакомая боль пронзила левое плечо, а в глубине колена заныла старая, недолеченная травма. Цена.
«Хоторн! Ко мне, чёрт возьми!» – голос тренера Гриффина резал воздух, как пила.
Я подошёл, стараясь дышать ровно, маскируя хромоту под усталость. «Сэр, с коленом всё охуенно. Просто дал им шанс почувствовать себя людьми.»
Гриффин фыркнул, его взгляд, как рентген, просканировал меня с ног до головы. «Ладно, умник. Иди в душ. И не задерживайся – завтра разбор полётов в семь. У скаутов из «Сан-Франциско» глаза горят.» Он хлопнул меня по здоровому плечу, и я едва сдержал гримасу.
В раздевалке воняло потом, льдом и мужским дезодорантом – запах победы, пахнущий аптекой. Я прошёл к своему шкафчику, отщелкнул замок. В кармане спортивной сумки, под сменной одеждой, лежал неприметный пластиковый контейнер. Две маленькие, белые таблетки. Мой секретный игрок, мой страховой полис. Я сунул их в рот, не глядя, и запил тёплой водой из бутылки. Химическое послесловие к физическому триумфу.
«Эй, Джек! – Райан, мой линейный защитник, развалясь на скамейке, вытирал лицо полотенцем. – Слышал, скауты в восторге. Говорят, ты пахнешь деньгами.»
«Деньги не пахнут, – буркнул я, поворачиваясь к шкафчику спиной, чтобы скрыть гримасу, когда таблетки пошли в ход. – Они кричат. И я их слышу.»
Я захлопнул шкафчик, и в его стекле мелькнуло моё отражение – двадцатидвухлетний парень с тёмными волнистыми волосами, слипшимися на лбу, и зелёными глазами, в которых погас боевой огонь, сменившись усталой пустотой. Я видел не человека, а сложную химическую формулу: адреналин, дофамин, окситоцин и пара таблеток, чтобы склеить трещины. Храм, который требовал постоянных жертвоприношений.
Из-за плеча в отражении упёрся в стену плакат: «БОЛЬ – ЭТО СЛАБОСТЬ, ПОКИДАЮЩАЯ ТВОЁ ТЕЛО». Ложь. Боль – это просто боль. Слабость – это позволить ей себя сломать. А здесь слабость не прощают.
Я потянулся за телефоном. На экране горело непрочитанное сообщение.
Отец:Горжусь. Звонили из «Сорок Девятых». Не подведи нас.
Три коротких предложения,которые давили сильнее, чем любой захват. «Нас». Всегда «нас». Его несбывшиеся мечты, его работа на заводе, его седые виски – всё было вложено в мои мускулы и скорость. Я сунул телефон в карман, не открывая. Не сейчас.
«Пошли, – рявкнул я Райану, выходя в коридор, пахнущий хлоркой. – Мне нужно двигаться.»
Но внутри, под рёвом предвкушения и химической эйфории, уже шевелился тот самый тихий, навязчивый голос, который становился всё громче в последнее время: «А что, если однажды химия предаст? И от былого храма останется лишь груда битого камня и пустой пластиковый контейнер?»
Я потрогал шрам на плече – старый, привычный жест. Ответа не было. Только тишина, которая оказалась страшнее, чем любая боль.
ГЛАВА 2: Анатомия тишины и первый диагноз.
Лекционный зал номер семь пах старыми книгами, антисептиком и тишиной, которая бывает только в библиотеках за секунду до общего вдоха. Я сидела на третьем ряду, пальцы непроизвольно сжимали ручку, пока профессор Ковальски разбирал нейропластичность и восстановление после черепно-мозговых травм. Его голос был ровным, как скальпель, а слайд на экране показывал цветное МРТ-изображение мозга с темным, зияющим пятном в височной доле.
«Классический случай хронической травматической энцефалопатии, – произнес он, делая паузу для эффекта. – Результат многократных субконтузий. Частое явление среди боксеров, игроков в регби и…» Он посмотрел на аудиторию, и я мысленно закончила: …и американский футбол.
Ладонь внезапно стала влажной. Я вытерла ее о джинсы, чувствуя, как сердце заколотилось, отчаянно пытаясь вырваться из клетки груди. Перед глазами встал не мозг на экране, а образ Майка – его кривая улыбка, его беззаботный смех, его голос: «Эй, тормоз! Сильнее крути педали!»
«Блядь, он хоть сам понимает, что несёт?»
Тихий, отчаянный шепот справа заставил меня вздрогнуть и вернуться в реальность. Я повернула голову. Рядом сидела София. Ее рыжие кудри сегодня были собраны в еще более хаотичный пучок, а большие очки в синей оправе съехали на кончик носа.
«Похоже, понимает лучше нас, – так же тихо ответила я. – На то он и профессор.»
«Элли, всегда на страже здравого смысла, – она усмехнулась. – Ладно, сдаюсь. Дай списать твои конспекты позже, а? У меня вчера… были более увлекательные занятия.»
Я покачала головой, но улыбнулась. Год дружбы с Софией научил меня ее энергии и прямолинейности. Она была моей полной противоположностью, и именно это делало нашу дружбу прочной.
Когда лекция наконец закончилась, мы выплыли в шумный коридор. София с грохотом отодвинула стул, поправила очки и энергично встряхнула кудрями.
«Ну что, пошли закинемся кофеином, пока мозг не превратился в ту самую субстанцию со слайда?»
Мы направились к «Коммонсу». Чтобы попасть туда, нужно было пересечь аллею, разделяющую Южный кампус, где царила наука, и Северный, королевство спорта и греческих лиг. Приближаясь к этой невидимой границе, я невольно замедлила шаг. В горле запершило – старый, знакомый признак тревоги.
И тут я их увидела.
Они шли нам навстречу – шумной, галдящей толпой, заполняя собой все пространство. Широкие плечи, громкий смех, уверенные позы. И в центре этого стада, как альфа-самец, шел он. Джексон Хоторн. Его темные волнистые волосы были слегка влажными после тренировки, а атлетическое телосложение выдавало в нем человека, чье тело – и есть главный капитал.
«Смотри-ка, это же Хоторн, – прошептала София, без тени стеснения разглядывая его. – Интересно, он так же хорош в постели, как на поле?»
Я почувствовала, как сжались кулаки, и ногти впились в ладони. «Обрати внимание на его левую ногу, – сказала я, стараясь, чтобы голос не дрожал и звучал сухо, по-профессиональному. – Легкая асимметрия в работе икроножной мышцы. Слабость малоберцовой. Видишь, как он чуть сильнее отталкивается правой? К тридцати будет хромать, если не возьмется за голову.»
В этот момент я машинально, нервно поправила прядь волос, выбившуюся из «конского хвоста».
«Эй, Эль, – тут же прошептала София, – а тот высокий брюнет слева от Хоторна не отводит от тебя глаз. Уже третий кругосветный за сегодня.»
«Пустая трата нейронов, которые можно было бы потратить на изучение кортикоспинального тракта,» – парировала я, но почувствовала, как предательское тепло разливается по щекам.
Когда они поравнялись с нами, один из спортсменов, крупный парень с шеей буйвола, намеренно толкнул Софию плечом, даже не извинившись. Я инстинктивно отпрянула, сердце застучало чаще, выбивая в висках тревожный ритм.
«Эй, сам смотри, куда идешь, мускул!» – парировала София, водружая очки на нос и бросая ему вызывающий взгляд.
Хоторн обернулся на шум. Его взгляд, холодный и оценивающий, скользнул по Софии, а затем на секунду остановился на мне. Не на лице, а скорее на всей фигуре, будто ставя на мне невидимый штамп «неинтересно». Но этой секунды хватило, чтобы по спине побежали противные, колючие мурашки – не от восхищения, а от сжавшей все внутри ненависти. В его взгляде читалась та самая простая, животная уверенность, что бесила меня больше всего. Он – точная копия Майка. До падения.
Мы молча прошли мимо, и я чуть не побежала, чтобы только оказаться подальше.
В «Коммонсе» мы нашли свободный столик у окна, где уже сидела Лила, погруженная в книгу по когнитивной психологии. Ее длинные черные волосы были убраны в безупречную гладкую шишку.
«Присоединяйтесь, – сказала она, откладывая книгу. – Выглядите так, будто видели призрака.»
«Хуже, – бросила София, плюхаясь на стул. – Видели Хоторна и его цирк братьев по разуму.»
«А, – Лила мягко улыбнулась. – Ходячие учебные пособия по травматологии.»
«Именно, – кивнула я, начиная наконец расслабляться. – С потенциально сомнительным будущим.»
«Ладно, хватит о них, – София откусила кусок пиццы и жестом предложила нам разделить трапезу. – Элли, давай вернемся к тебе. Почему реабилитологом решила стать? Особенно такая… хм… спокойная.»
Я замерла, чувствуя, как снова сжимается горло. Кофе, который я только что сделала глоток, стал горьким и противным. Я поставила стакан и посмотрела в окно, на беззаботных студентов, спешащих по своим делам.
«Потому что когда-то не смогла помочь тому, кто был мне дорог, – прозвучал мой собственный голос, тихий и ровный. – И теперь хочу научиться исправлять чужие ошибки. И свои тоже.»
Наступила короткая пауза. София сняла очки – жест, который уже начинал означать для меня полную искренность. «Слушай… – начала она, и ее голос впервые потерял свою взрывную энергичность. – Это дерьмово. Я рядом, если что.»
Лила мягко кивнула, ее пальцы разгладили невидимую морщинку на столе. «Путь врача – это часто попытка залатать дыры в чужой судьбе, надеясь, что это залатает что-то и в твоей. Но судьба, как и медицина, полна неожиданных поворотов. Никогда не знаешь, какого пациента она тебе подсунет в итоге.»
В этот момент я посмотрела на них – на взрывную, прямолинейную Софию и мудрую, спокойную Лиллу – и впервые за долгое время почувствовала не холод ваты внутри, а что-то похожее на тепло.
Вернувшись в комнату вечером, я открыла свой дневник.
«Запись от 18 октября. Сегодня на лекции Ковальски разбирали ХТЭ. Каждый раз, когда я вижу эти снимки, внутри всё сжимается. Майк не играл в футбол, но его авария была столь же внезапной и беспощадной. Иногда мне кажется, я изучаю травмы, чтобы найти в них логику, которой не было в его смерти.
Видела того самого Хоторна. Он смотрел на меня своим обычным оценивающим взглядом. Интересно, он вообще кого-то видит, кроме отражения в зеркале или на табло? Он – ходячее подтверждение теории: физическое совершенство часто соседствует с эмоциональной незрелостью. Его левое колено – это клинический случай, ожидающий своего часа. Жаль, что я не смогу присутствовать на его вскрытии, когда оно сдастся.
Завтра – первая практика в неврологическом центре. Настоящие пациенты, настоящая боль. По крайней мере, там никто не будет ухмыляться.»
Я закрыла тетрадь и прикоснулась к холодному стеклу фотографии Майка. «Знаешь, а здесь, кажется, есть люди, которым не всё равно», – прошептала я.
Вечерний кампус за окном жил своей жизнью. Где-то там бродил Хоторн со своей беспечной уверенностью. А здесь, в этой комнате, было тихо. И эта тишина сегодня не была ватной. Она была просто тишиной. Возможно, ненадолго. Но пока этого хватало.
ГЛАВА 3: НЕВРОЛОГИЯ ПОД НОМЕРОМ 67
Утро началось с того, что я трижды перечитала конспект по нейрореабилитации. Первый день практики в неврологическом центре. Настоящая работа. Те пациенты, чья боль была честной – не полученной в погоне за славой, а случившейся по воле случая. Как у Майка.
В коридоре меня уже ждала Лила с двумя стаканами кофе.
«Для храбрости,– улыбнулась она. – Твой первый день с настоящими пациентами.»
Я взяла стакан с благодарностью, как вдруг из кабинета доктора Райса показалась его голова.
«Элли,зайдите на минутку.»
В кабинете пахло старыми книгами и кофе. Райс сидел за столом, на котором лежал мой файл с пометкой «Неврологический центр».
«Меняем планы, – он отодвинул папку и достал другую – с логотипом спортивного комплекса. – Ваша практика начинается здесь.»
У меня похолодели пальцы. «Доктор, вы же одобрили мой запрос в неврологию. Моя специализация…»
«Знаю. Но сегодня ночью у миссис Элберт, главной медсестры футбольной команды, случился гипертонический криз.» Он протянул мне бейдж. «Команда осталась без медицинского сопровождения перед решающей игрой сезона. А скауты из НФЛ будут смотреть именно на этот матч.»
Я чувствовала, как кровь отливает от лица. «Доктор, я не могу. У меня… личные причины. Мой брат…»
«Я знаю про вашего брата, – его голос стал мягче. – И именно поэтому вы здесь. Лучшая студентка курса по диагностике, 98% по биомеханике, уникальная способность читать тело как открытую книгу.» Он посмотрел на меня прямо. «Вы думаете, я не видел ваши записи в академическом дневнике? «Хоторн… риск разрыва ПКС»? Вот и докажите.»
«Это непрофессионально!» – вырвалось у меня.
«Нет, это и есть профессионализм – видеть проблему до того, как она случится. Я не могу доверить это никому другому.»
Мой взгляд упал на открытую папку. Среди бумаг мелькнула фамилия Хоторн и пометка «жалобы на колено».
«На сколько дней?» – спросила я, чувствуя, как сдаюсь.
«Пока не вернется миссис Элберт. Неделя. Максимум две.»
Когда я вышла из кабинета, София и Лила сразу поняли, что что-то не так.
«Что случилось?» – спросила Лила, видя мое лицо.
«Меня отправляют на практику… в футбольную команду.»
София присвистнула: «Ну что ж, Джейн Гудолл, время изучать приматов в их естественной среде обитания.»
«Это не смешно, София.»
«А я и не шучу. Смотри, если какой-то мускул будет к тебе приставать, просто ударь его по тому самому колену, которое ты так любишь изучать.»
Спортивный комплекс «Гриффин» оглушил меня еще на подходе. Тренер Гриффин встретил меня в холле – высокий, седой, с глазами, видевшими слишком много сломанных судеб.
«Ридс? – бросил он, окидывая меня оценивающим взглядом. – Райс говорит, вы какая-то вундеркинд. Посмотрим.»
Он провел меня по лабиринту коридоров. Когда мы подходили к раздевалке, из-за двери донесся громкий смех и кто-то крикнул: «Эй, Джек, смотри, твой личный врач пришла!»
Мое сердце упало. Гриффин распахнул дверь.
В раздевалке воцарилась тишина, когда я вошла. Десятки пар глаз уставились на меня. Я шла, глядя прямо перед собой, сжимая планшет.
«Ребята, это Элли Ридс, – представил меня Гриффин. – Будет заменять миссис Элберт. И да, она знает о ваших будущих травмах больше, чем вы о своих девушках.»
В углу комнаты, у своего шкафчика, стоял он. Джексон Хоторн. На его лице играла та самая уверенная ухмылка, которую я ненавидела.
«Ну что, доктор, – он сделал шаг вперед. – Готовы к вскрытию?»
Я проигнорировала его и обратилась ко всей команде: «Плановый осмотр первой линии атаки. Построились.»
Работа закипела. Я действовала быстро, методично. Когда я проверяла плечо одного из линейных защитников, он пробурчал:
«Эй, доктор, а ты уверена, что справишься? Ты выглядишь хрупкой.»
«Ваша ключица смещена на три миллиметра от идеальной оси, – ответила я, не отрываясь от планшета. – Рекомендую беспокоиться о своем здоровье, а не о моём.»
Парень замолчал.
Наконец, очередь дошла до Хоторна.
«Хоторн,»– сказала я, все еще не глядя на него.
Он встал передо мной, широко расставив ноги. «Ну, доктор, только аккуратнее. Эти ноги застрахованы на миллион.»
Я молча опустилась на корточки. При пальпации левого колена я сразу ощутила то, что и ожидала – выраженный отек в области медиальной связки.
«Больно?» – спросила я, нажимая точнее.
Он вздрогнул, но промолчал.
«Когда появилась боль?»
«Сегодня утром.После вчерашней игры.»
Я поднялась, встречая его взгляд. «Легкий синовит. Воспаление синовиальной оболочки. Рекомендую полное исключение ударных нагрузок на 48 часов.»
В раздевалке засмеялись. «Слышал, Джек? Доктор выписывает тебе постельный режим!»
Хоторн нахмурился. «У нас через три дня игра против «Стейт». Я не могу…»
«Вы не можете рисковать карьерой из-за одной игры, – перебила я. – Или вы хотите, чтобы скауты из «Сан-Франциско» смотрели не на вашу игру, а на то, как вы хромаете с поля?»
Наступила тишина. Гриффин смотрел на меня с новым интересом.
«Она права, Хоторн, – сказал тренер. – Два дня – только бассейн и растяжка.»
Я кивнула и сделала пометку. Когда я подняла голову, наш взгляды с Хоторном снова встретились. Ухмылка с его лица исчезла. В его глазах читалось нечто новое – не враждебность, а уважаемое недоумение.
«Что, доктор, – тихо спросил он, так, чтобы слышала только я. – Уже поставила мне диагноз?»
«Я ставлю диагнозы только на основании медицинских показаний, – так же тихо ответила я. – А вашу самоуверенность я бы диагностировала как отдельное заболевание.»
Я развернулась и пошла к следующему игроку, чувствуя его взгляд на своей спине. Сердце бешено колотилось, но впервые за долгое время – не от страха, а от странного, запретного удовлетворения.
Выйдя из раздевалки, я прислонилась к прохладной стене. Руки дрожали. Я достала телефон и написала в общий чат с подругами:
«Первая битва выиграна. Мускул обезврежен. Пока что.»
Ответ Софии пришел мгновенно:
«Ага, а я тем временем изучаю бесполое размножение бактерий. Кажется, ты выбрала более интересную практику, подруга.»
Я убрала телефон. Возможно, Райс был прав. Возможно, это и есть мой шанс – не убежать от прошлого, а встретить его лицом к лицу. Скальпелем в руке и диагнозом на губах.
ГЛАВА 4: Треснувший фасад.
Дверь раздевалки захлопнулась за ней, но напряжение в воздухе осталось, словно после удара молнии. Эта девушка… Ридс. Осмелилась при всех назвать мое колено проблемой. Смотреть на меня так, будто я – экспонат в её проклятом анатомическом музее.
«Ну что, Джек, – Райан хлопнул меня по спине, – каково это – быть на больничном? Хочешь, я тебе носочек из бассейна принесу?»
Я отшатнулся, боль в колене отозвалась резким уколом. «Заткнись, Райан.»
«Ой, доктор задела за живое? – он не унимался, его ухмылка раздражала больше обычного. – А что, симпатичная. Умные обычно самые…»
Я резко развернулся и двинулся к выходу, не слушая. Ее слова звенели в ушах и отдавались горячей волной в воспаленном колене: «…чтобы скауты из «Сан-Франциско» смотрели не на вашу игру, а на то, как вы хромаете с поля». Черт. Она попала точно в цель. Тело предательски подтверждало каждый ее диагноз.
В душе я включил ледяную воду, надеясь, что она смоет и отек, и раздражение. Но боль никуда не ушла. Как и те белые таблетки в контейнере на дне сумки. Мой страховой полис. Мой грех.
«Самоуверенность как отдельное заболевание». Что она вообще понимает? Сидит в своей башне из слоновой кости, ковыряется в книжках, а потом приходит и за пять минут ставит диагноз всей моей жизни.
Я вышел из душа и с силой захлопнул дверцу шкафчика. В отражении на меня смотрел не звездный квотербек, а измотанный парень с мокрыми волосами. Храм, говорил я ей. Какой уж тут храм. Руины, которые я подпираю химией и упрямством.
Телефон завибрировал. Отец.
«Встреча в семь. Не опаздывай.»
Кратко.По делу. Как всегда. Даже его «горжусь тобой» после игры прозвучало как отчитанный пункт в списке дел.
Я потянулся за сумкой. Пластиковый контейнер был на своем месте. Я щелкнул крышку, высыпал две таблетки на ладонь.
«Молишься своим богам?» – снова появился Райан.
«Отстань,» – буркнул я, запивая таблетки водой. Они застряли в горле, горькие и неумолимые. Вот и всё, Хоторн. Твоё святое причастие. Химия для иконы.
«Слушай, а она ведь права, – не унимался он, понизив голос. – Ты вчера в третьей четверте прихрамывал. Все заметили.»
«Я в порядке, блядь, – выдавил я, чувствуя, как подступает тошнота – не от боли, а от бессилия. – Просто устал.»
«Конечно, в порядке. Поэтому тебя только что отправили в бассейн, как пенсионера на аквааэробику.»
Я резко повернулся к нему. «Ты хочешь занять мое место? Попробуй. Посмотрим, как далеко ты уедешь со своим вывихом запястья.»
Тренер не шутил про бассейн. Через час я уже бултыхался в дорожке, чувствуя себя полным идиотом. Вода, холодная и безразличная, обтекала колено, принося временное облегчение. Райан проплывал брассом и кричал: «Эй, Джек, не расплескай!».
Я послал его к черту, но ухмылка не получилась. Вода выставляла всё напоказ. Без щитков, без бутс, без рева трибун я был просто парнем с травмой. Таким, каким меня видела она. И самым ужасным было то, что в этой тишине, под толщей воды, ее слова звучали еще громче. И были еще правдивее.
Отец ждал меня в нашем обычном кафе. Он сидел спиной к окну, его руки лежали на столе, пальцы сцеплены. Всегда собран, всегда нацелен.
«Опаздываешь, – сказал он, когда я подошел. Ни приветствия, ни улыбки. – Пять минут.»
«Занятия затянулись,» – буркнул я, опускаясь на стул. Колено отозвалось тупой болью, и я постарался не менять выражение лица. Под столом я неосознанно начал растирать его, пытаясь заглушить ритмичный гул.
«Занятия, – он произнес это слово так, будто это было что-то несущественное. – Ладно. Вчерашняя игра. Третий квартал, семь минут до конца. Твой бросок на Картера. Почему не на Джонсона? Он был свободен.»
Я вздохнул. Мы всегда начинали с ошибок. Всегда.
«Джонсон был под прикрытием.Картер сделал хороший забег.»
«Хороший – это не идеальный. Ты должен видеть поле, Джек. Не просто игроков, а возможности. Скауты смотрят на твою способность читать игру. Не только на твою руку.» Он отхлебнул кофе. «Говоря о скаутах… «Сорок Девятые» прислали еще одного. Будет на игре против «Стейт». Это твой шанс. Твой единственный шанс.»
Его слова висели в воздухе, тяжелые, как свинец. Единственный шанс. Давление сжало виски. Каждое слово отца будто вбивало в колено новый гвоздь.
«Твое колено?» – его вопрос прозвучал резко, как выстрел.
Я встретил его взгляд. «Что с ним?»
«Не играй в дурака. Тренер Гриффин сказал, что у тебя воспаление. Что эта… студентка прописала тебе плавание.» Он произнес слово «студентка» с легким пренебрежением.
«Она реабилитолог. И она права. Два дня отдыха, и я буду как новенький.»
Отец покачал головой. ««Новенький» им не нужен. Им нужен лучший. Лучший не отдыхает, когда на кону его будущее.» Он отодвинул чашку. «Я не для этого работал двадцать лет на этом проклятом заводе, чтобы мой сын пропускал игры из-за царапины.»
Горький комок подкатил к горлу. Царапина. Всегда так.
«Это не царапина,– тихо сказал я. – Она сказала…»
«Я не интересуюсь тем, что она сказала! – он понизил голос, но его слова резали, как лезвие. – Я интересуюсь тем, что ты сделаешь. Ты выйдешь на поле против «Стейт». Ты покажешь им, из чего ты сделан. Или я зря потратил все эти годы?»
В его глазах читался страх. Страх, что его единственный выстрел в лучшую жизнь пролетит мимо.
«Я выйду, – сказал я, отводя взгляд. – Я всегда выхожу.»
Он кивнул, на лице мелькнуло нечто, отдаленно напоминающее удовлетворение. «Так и знал. Ты сильный, сын. Не забывай это.»
Когда он ушел, я остался сидеть, глядя на его пустую чашку. Его «ты сильный» повисло в воздухе, как приговор. Сильные не глотают таблетки горстями, старина. Сильные не боятся девчонок с планшетами. Значит, что ты тогда?
Я достал телефон. Сообщение от сестры светилось на экране.
«Как колено? Ты вчера опять прихрамывал, когда мы разговаривали.»
Даже она,за сотни миль, заметила.
Я зашел в браузер и вбил: «Синовит коленного сустава у атлетов». Каждая строчка будто подтверждала ее слова. Эта девушка с холодными глазами оказалась единственным, кто видел меня насквозь. Видел не миф, а набор костей, мышц и надвигающихся проблем.
Я откинулся на спинку стула, закрыв глаза. И самое ужасное было в том, что в глубине души я чувствовал странное облегчение. Наконец-то кто-то сказал правду.
Я допил кофе, оставив на дне горький осадок, похожий на вкус таблеток. Фасад был цел. Отец ушел довольный. Тренер получит своего игрока. А я… я оставался здесь. Со своей болью, своими таблетками и с новой, тревожной мыслью, от которой не было никакой химии: а что, если, чтобы спасти свой храм, сначала нужно признать, что он превратился в руины? И та стерва-реабилитолог с ее скальпелем-взглядом – единственный, кто может показать, с чего начать разбор завалов.
ГЛАВА 5: Анатомия поражения.
Утро началось с тупой, ноющей боли в колене, впившейся в сознание еще до звонка будильника. Я лежал, пытаясь силой воли отодвинуть этот навязчивый гул. Не вышло.
«Черт с тобой,» – прохрипел я, поднимаясь и направляясь к сумке. Две белые таблетки упали на ладонь. Я проглотил их, не запивая, чувствуя, как горький привкус отчаяния растекается по языку. Еще чуть-чуть. Совсем немного, и боль уйдет. Но сегодня химическое спокойствие наступало мучительно медленно.
Мысль о ней, о Ридс, стала навязчивой идеей. Ее холодные глаза, ее слова-скальпели. Она вскрыла мой фасад, и я не мог его починить. План созрел сам собой: массаж. Предлог, чтобы остаться наедине и сорвать с нее эту маску. Заставить ее чувствовать что-то. Ярость, страх, смущение – все что угодно.
Перед тренировкой я зашел к тренеру.
«Сэр,колено ноет. Нужен хороший массаж, чтобы разогнать кровь. Чтобы к игре быть в форме.»
Он изучающе посмотрел на меня.«После осмотра попрошу Ридс заняться тобой.»
Тренировка под ее присмотром была пыткой. Я ловил ее взгляд, чувствуя себя под микроскопом. А потом был этот идиотский спектакль Энджи с «потянутой мышцей» в паху. И ее ледяная отповедь: «Обратитесь к урологу». Ее невозмутимость сводила с ума.
Наконец тренер кивнул. «Джек нуждается в массаже. Сделай, что должна.»
«Идемте, Хоторн. Кабинет в конце коридора.»
Я шел сзади, имея возможность рассмотреть ее. Раньше я видел просто строгую девушку в джинсах. Сейчас, в нескольких шагах, я заметил, как точно джинсы облегают ее стройные бедра, как свитер мягко очерчивает линию талии. Ее осанка была идеально прямой, походка – собранной и грациозной. Вот черт, – промелькнуло у меня в голове. У этой ледяной королевы чертовски… совершенная фигура. Это открытие подлило масла в огонь моего раздражения и азарта.
В кабинете она указала на кушетку. «Ложитесь. Оголите колено.»
Я лег, чувствуя, как адреналин пульсирует в висках. Игра началась.
Ее руки были прохладными и удивительно сильными. Она нанесла согревающую мазь, и ее пальцы начали вдавливаться в мышцы вокруг колена с выверенным, точным давлением. Я ожидал грубых, механических движений. Но это было не так. Ее прикосновения были… глубокими, почти интимными в своей профессиональной сосредоточенности. Она концентрировалась, ее лоб был наморщен, а губы слегка поджаты. Казалось, она мысленно видела каждую связку, каждый мышечный пучок.
И тогда это случилось. Сначала как отдаленный сигнал, а затем – неумолимая, предательская волна тепла, прокатившаяся по низу живота. Кровь прилила, игнорируя боль в колене, игнорируя ярость, игнорируя всё, кроме ее прикосновений. Эрекция нарастала быстрым, неконтролируемым пульсом. Нет. Только не это. Не сейчас.
Я замер, пытаясь отодвинуться, скрестить ноги, сделать что угодно, но ее руки надежно удерживали мою ногу. Я чувствовал, как горит лицо. Это была не просто неудача. Это была катастрофа.
«Знаешь, – начал я, и мой голос прозвучал хрипло, – для такой… хрупкой девушки у тебя очень сильные руки. Не ожидал.»
Она не подняла глаз. «Анатомия не зависит от пола. Сила рук – от практики.»
«Практики? – я попытался ухмыльнуться, но вышло напряженно. – На ком? На таких же бедолагах, как я?»
«В основном на манекенах и однокурсниках. Мышечная ткань подчиняется одним законам.» Ее пальцы скользнули выше, к внутренней поверхности бедра, и я почувствовал, как сжимаются мои собственные мышцы, пытаясь противостоять физиологической реакции.
«Скучно как-то, – продолжил я, отчаянно пытаясь вернуть контроль. – Никакой романтики. А у тебя есть парень, который оценит твои… медицинские таланты?»
Она всего лишь чуть сильнее надавила на триггерную точку, отчего я едва сдержал вскрик. Ее взгляд скользнул по моему лицу, затем, на микросекунду, опустился ниже пояса, и я увидел, как в ее глазах мелькнуло нечто – не смущение, а быстрое, безошибочное понимание. Диагноз. Она все видела.
«Мои личные отношения не входят в протокол лечения, Хоторн, – ее голос был ровным, но теперь в нем чувствовалась стальная твердость. – В отличие от непроизвольных физиологических реакций, которые лишь подтверждают эффективность массажа для стимуляции кровообращения.»
Меня будто ударили током. Она не просто заметила. Она диагностировала это. Превратила мое унижение в клиническое наблюдение. Гнев и стыд смешались в удушающую волну.
«Может, тебе просто нравится меня злить?» – выдавил я, чувствуя, как почва уходит из-под ног.
Она наконец подняла на меня глаза. В них не было ни злости, ни насмешки. Лишь холодное, безжалостное научное любопытство.
«Мне нравится доводить лечение до конца.Ваши попытки спровоцировать эмоциональную реакцию… они довольно примитивны. Как рефлекс. Если вам нужно разобраться в причинах такого поведения, моя подруга Лила изучает психологию. Могу дать ее номер.»
Это был финальный удар. Она предложила мне помощь психолога. Я был полностью разоблачен, обнажен и препарирован. Слов не было. Только оглушительный гул поражения в ушах.
Она закончила массаж, ее движения оставались такими же точными до самого конца. «Готово. Не нагружайте колено до вечера.»
Она повернулась, подошла к раковине и тщательно, с демонстративной медленностью, вымыла руки с мылом. Этот гигиенический ритуал был финальным актом отстранения, символом того, что она смыла с себя не только мазь, но и мое унизительное присутствие. Затем, не оглянувшись, она вышла.
Я не знал, сколько времени пролежал на той проклятой кушетке. Воздух все еще пах мятой и ее мылом – смесь, которая теперь будет преследовать меня как напоминание о самом унизительном моменте в моей жизни. Не на поле, не в раздевалке, а здесь, под руками девчонки, которая смотрела на меня как на интересный клинический случай.
Стыд был физическим, обжигающим, как ожог. Он гнал меня прочь из кабинета, по пустынным коридорам, обратно в раздевалку. К счастью, она была пуста. Я рухнул на скамейку, уставившись в серый металл шкафчиков. Мое тело, мое чертово тело, которое я годами тренировал, закалял и контролировал, предало меня самым примитивным, животным способом. Оно отреагировало на нее. На ее холодные руки и равнодушное лицо.
Это не она. Это просто реакция на прикосновение. Любое прикосновение, – пытался я убедить себя, сжимая кулаки. Адреналин, стресс, боль в колене. Химия. Просто химия.
Но это была ложь, сладкая и удобная, которая рассыпалась при первом же воспоминании о том, как она смотрела на меня в тот момент. Она не была смущена или напугана. Она была… заинтересована. Как ученый, наблюдающий неожиданную реакцию в пробирке.
Весь оставшийся день прошел в тумане отрицания. На парах я не слышал ни слова. В столовой отодвинул тарелку. Я ловил себя на том, что снова ищу ее в толпе, но теперь это был не вызов, а навязчивая идея. Каждый ее взгляд (мнившийся мне) казался насмешкой. Каждая улыбка ее подруг – обсуждением моего провала.
Вечером я вернулся в общежитие и первым делом зашел в душ. Включил воду почти до кипятка, надеясь, что она смоет с кожи память о ее прикосновениях, о собственном предательстве. Пар застилал зеркало, скрывая мое отражение – мне было противно на себя смотреть.
Но память была сильнее. Я закрыл глаза, и передо мной встала она. Склоненная голова, наморщенный лоб, поджатые губы. Ее руки на моем колене… а потом вспышка понимания в ее глазах. Унижение снова накатило, горячее и острое, но на этот раз к нему примешалась другая, темная и навязчивая волна. Воспоминание о ее фигуре в коридоре. О силе ее пальцев. О той самой физиологической реакции, которую я так отчаянно пытался отрицать.
Я прислонился лбом к прохладной кафельной стене, и моя рука сама потянулась вниз. Это не было удовольствием. Это был акт отчаяния, ярости и самонаказания. Попытка силой выжечь ее образ, переписать память тела, доказать себе, что это была просто разрядка, ничего не значащий рефлекс. Я представлял ее – не нежную, не страстную, а все такую же холодную, смотрящую на меня с тем же клиническим интересом, пока я…
Кончил с сдавленным стоном, в котором было больше стыда, чем облегчения. Опустошение было абсолютным. Я стоял под почти ошпаривающим душем, чувствуя себя грязным и разбитым. Я пытался отрицать это, пытался убежать, но мое же тело вынесло приговор.
И тогда, сквозь пар и стыд, прорвалась новая, ясная и жестокая мысль. Она не просто унизила меня. Она зацепила. Как никто другой. Эта девчонка, со своей стальной волей и скальпелем вместо взгляда, стала для меня не просто раздражителем. Она стала загадкой. Вызовом.
Я выключил воду и вышел из душа. В запотевшем зеркале проступало мое искаженное отражение. В глазах, помимо усталости, горел новый огонь – не ярости, а одержимости.
Хорошо, Ридс. Хорошо, – подумал я, вытирая лицо. Ты хочешь играть в науку? Хочешь собирать свои данные и ставить диагнозы?
Я посмотрел на свое отражение, и губы сами собой растянулись в жесткую, безрадостную ухмылку.
Отлично. Играем. Но правила меняются. Ты думаешь, ты изучила меня? Ты даже не начинала. Я доберусь до того, что скрывается под твоей маской. Узнаю, что заставляет тешу дышать быстрее, а твои холодные глаза блеснуть по-настоящему. Ты стала для меня интересной. И я эту загадку разгадаю. Как бы тебе этого ни хотелось.
Я повернулся и вышел из ванной, оставив за собой клубы пара. Поражение было переварено и преобразовано. Теперь это была цель. Опасная, болезненная, но неотразимая.
ГЛАВА 6: Протокол непредвиденной реакции.
«…и затем я наблюдала непроизвольную вазодилатацию сосудов полового члена, сопровождающуюся увеличением объема и отвердением тканей.»
В комнате повисла гробовая тишина. София, поперхнувшись коктейлем, смотрела на меня широко раскрытыми глазами. Лила медленно опустила книгу по психологии, которую читала.
София поставила стакан с таким стуком, что я вздрогнула. Капли конденсата упали на стол, оставляя мокрые круги.
«Погоди… Ты сейчас, своими медицинскими терминами, пытаешься сказать, что у Хоторна… – она понизила голос до драматического шепота, – встал? Прямо во время массажа? У тебя на кушетке?»
Я почувствовала, как тепло разливается по шее, и непроизвольно провела рукой по волосам. «Я описала наблюдаемую физиологическую реакцию. Она не является редкостью при интенсивной работе с крупными мышечными группами и стимуляции кровообращения.»
«О БОЖЕ!» – София вскочила с кресла, ее рыжие кудры затряслись. – «Ты понимаешь, что это значит? Это же Хоторн! Джексон Хоторн! Тот самый парень, ради которого половина девушек нашего курса готова на все! И у него… он… от твоего прикосновения!»
Она начала ходить по комнате, жестикулируя. «Это же самая эпичная история за весь семестр! Нет, за весь год! Нет, за всю историю университета!»
«София, успокойся, – мягко вмешалась Лила. – Ты перевозбуждаешься.»
«Как я могу успокоиться? – воскликнула София, останавливаясь передо мной. – Ладно, хорошо. Рассказывай все по порядку. Что было дальше? Что ты сделала? Что СДЕЛАЛ он?»
Я глубоко вздохнула, чувствуя, как напряглись мышцы спины. «Я продолжила процедуру. Зафиксировала реакцию. Когда он попытался перевести ситуацию в личную плоскость неуместными вопросами, я предложила ему номер телефона Лиллы для консультации по поводу его компенсаторного поведения.»
София застыла с открытым ртом, затем медленно опустилась на стул. «Ты… ты предложила ему психологическую помощь? Прямо в тот момент?»
«Это было наиболее рациональное решение.»
«Рациональное… – София покачала головой. – Элли, дорогая, ты либо гений, либо совершенно бесчувственна. Я не могу решить.» Она повернулась к Лиле. «Ты представляешь? Он пытается флиртовать, а она ему – «вам нужен психолог»!»
Лила, наклонив голову, смотрела на меня с тем пронзительным спокойствием, которое всегда заставляло меня чувствовать себя как под микроскопом.
«Твой пульс участился, когда ты начала рассказ, – заметила Лила. – И ты поправила волосы. Три раза за последние две минуты. И сейчас твои пальцы слегка постукивают по столу – неосознанный способ снять напряжение.»
Я немедленно прекратила движение пальцев, чувствуя, как сжимается желудок. «Любая нестандартная ситуация на практике вызывает стрессовую реакцию,» – ответила я, слишком резко для собственного уха.
«Но это же не просто «нестандартная ситуация», – настаивала София. – Это Хоторн! Скажи честно, ты хоть немного… ну… не то чтобы польщена, но… что ты чувствовала?»
Я задумалась на секунду, пытаясь найти точные слова. «Раздражение. И… научный интерес. Его реакция была предсказуема с точки зрения физиологии, но его последующее поведение представляет интерес как клинический случай.»
София закатила глаза. «Клинический случай! Боже, Элли, иногда мне кажется, что у тебя вместо сердца маленький медицинский справочник!»
«София, – мягко остановила ее Лила, – не дави на нее.» Она повернулась ко мне. «Элли, ты уверена, что это всего лишь профессиональный интерес для тебя? Или, возможно, эта ситуация затрагивает что-то большее?»