Непридуманные хуторские истории
© Издательство «Перо», 2025
© Раиса Есакова, 2025
Предисловие
Где родился, там и пригодился…Так говорят в народе. Но на самом деле так бывает не всегда.
Иногда человек и в страшном сне не может увидеть то, что ему приготовила судьба. Разве могла моя мама, полячка по национальности, уроженка Житомирской области, предвидеть, что в возрасте двадцати четырёх лет найдет свой последний приют на горе хутора Бирюковского, что в Ростовской области. Она была любимой женой, счастливой матерью двух малышей и под сердцем носила третьего.
Но все рухнуло в одно воскресное утро. Война! Она изуродовала человеческие судьбы, уничтожила миллионы людей…
Гудым Василий
Семья наша жила в Житомирской области. Отец, Гудым Василий Андреевич – работник НКВД – проводил семью в эвакуацию и сразу ушел на фронт. Под Киевом был ранен в ногу, попал в плен. Удалось из плена бежать. Пробирался домой тайком, ночами.
Он пришел в дом матери рано утром 5 апреля 1942 года. Заплакала мать, увидев его. Рассказала, что идут массовые расстрелы, особенно активистов района. И отец решил, что ночью уйдет в лес к партизанам. Но не ушел… Не успел. Днем пришел сосед и привел немцев. На следующий день отца расстреляли.
Гудым Каролина
А мама наша с детьми приехала в х. Бирюковский Мигулинского района Ростовской области. Добрые люди приютили, помогали во всем. В сентябре мама родила третьего ребёнка – дочку Валю.
Но летом 1942 года враг пришел и на Дон. Нашу семью из дома выгнали в землянку. В лютую зиму 1942–1943 годов мама заболела тифом и умерла, оставив троих маленьких детей в чужом краю.
После войны брата забрали родственники, а мы с сестрой жили порознь в разных приёмных семьях. В своё время заочно получили высшее педагогическое образование.
Много лет я со своими учениками вела поисковую работу. Мы разыскали родственников семидесяти двух солдат, погибших в нашем хуторе.
Будучи на пенсии, мы с мужем собрали множество предметов казачьей старины и в 2010 году открыли свой музей – Музей истории донского казачества.
На своей родине я была всего три раза. Считаю, что пригодилась я в Донском краю в хуторе Мещеряковском. Мне нравятся его ковыльные степи с терпким запахом разнотравья, река Дон с её интересной историей. Люблю казачьи песни и пляски, юмор и шутки-прибаутки казаков. Мне небезынтересна судьба хуторян-казаков с их нелегкой долей. Я написала много рассказов о раскулачивании казаков, расказачивании, о ветеранах войны и тружениках тыла. Все эти рассказы я включила в данную книгу. Сюда также вошли рассказы моих внучек и правнука.
Р.В. с правнучками Евой и Никой на празднике в честь своего 85-летия
Раздел 1
В чужом краю
Сливовое варенье
Каждую осень, если уродятся сливы, я варю из них варенье. Стараюсь, чтобы оно получилось таким же, какое я ела в далёком детстве.
Было это в 1951 году. Я закончила пятый класс. Начались каникулы. Казалось бы, радуйся лету, солнцу, реке. Но у меня умирала мама Дуня. Умирала долго и мучительно.
Мы с нашей родной мамой попали на Верхний Дон в эвакуацию с Украины в начале войны. Отец воевал. И когда в феврале 1943 года умерла моя родная мама, и мы с братом и сестрой, малые дети, остались совсем одни в чужом для нас краю. Дуня, завернув меня в большой накидной платок, принесла меня домой. Накормила, искупала и попросила называть её мамой. Так в моей жизни появилась мама Дуня. Жила она со своей мамой – бабой Алесей, которая потом стала для меня самым дорогим человеком. Я прожила с ними восемь лет. В шесть пошла в школу. Была очень маленькой. И в морозные снежные дни мама Дуня носила меня на руках или возила в школу на санках.
Была она женщиной боевой и бедовой. Жила по принципу: хоть горе, хоть беда, я весёлая всегда. Дуня была большой выдумщицей, любила петь и плясать, всегда находила выход из любого положения. Вот только один пример. Как-то я закапризничала: «Хочу покататься на Рябчике!» Рябчик – это смирный бычок. Мама Дуня, недолго думая, принесла мешок, верёвки, сделала из них упряжь, надела на Рябчика, привязала санки, посадила меня на них и стала катать по улице.
Работала она в колхозе, как тогда говорили «на быках», и я часто с ней каталась. Ловко и быстро она их запрягала и управлялась с ними, как заправский шофёр с машиной. Но однажды не справилась. В жаркий день, напоив быков в реке, стала выезжать на дорогу. Дело было каждодневное, но откуда ни возьмись, налетели оводы, облепили спины быков, и те побежали, размахивая хвостами, не разбирая дороги. Пытаясь их остановить, мама Дуня стала на воё, но не удержалась, упала, и тяжёлая бричка её переехала.
Какое-то время она ещё ходила на работу, но вскоре зачахла и совсем слегла. Некоторое время она лежала в Мешковской больнице, а потом её привезли домой. Ухаживала за ней баба Алеся, лечила своими средствами, кто чем посоветует. Но всё было безрезультатно.
Каждое воскресенье из станицы Мешковской маму Дуню приходила навестить её сестра, которая потом стала моей третьей мамой. Искупает больную, поможет по хозяйству и уходит. И так каждую неделю.
А однажды принесла она литровую банку сливового варенья, которую ей кто-то привёз из города. До сих пор помню красивую этикетку на банке. Каждый день маме Дуне давали понемногу этого варенья. Перепадало немного и мне. Целые сливы плавали в густом сиропе, а вкус казался неземным и ни с чем несравнимым. Сегодня кто-то из читателей может сказать мол, варенье – эка невидаль. Но тогда это так и было. Слив не было, сады у колхозников забрали в колхоз, а сахар мы в глаза не видели.
Однажды я не выдержала, взяла банку (а стояла она в прохладном месте в чулане) и съела из неё две сливы. А потом несколько раз подходила на место «преступления» и смотрела, вроде бы варенья в банке не убавилось.
На третий день Троицы к нам на лошадях заехали врачи из Мешковской больницы, а ехали они в больницу хутора Тиховского. Баба Алеся очень обрадовалась, с надеждой смотрела на врачей. А они, осмотрев больную, спешно уехали, сделав ей какой-то укол. После укола мама Дуня прерывисто задышала, а потом уснула. Но её мать, сердце которой почуяло беду, не отрывала глаз от спящей дочери, а потом повернулась ко мне и велела выйти на улицу. Не успела я дойти до ворот, как услышала истошный крик бабы Алеси. Я поняла, что мама Дуня умерла.
Тогда, в детстве, я часто задавала себе вопрос: «Если бы я не съела те сливы, то, может быть, мама Дуня осталась жива?» Я винила себя, потом успокаивала тем, что варенье в банке всё-таки осталось. А после смерти мамы Дуни мне его больше не хотелось…
Прошли десятилетия. Лет сорок растут в моём саду сливы. Много. И сахара сейчас в достатке. Но такое варенье, каким было то, у меня не получается.