Ночь, чтобы проснуться

© Валерия Горбачева, 2025

ISBN 978-5-0068-5338-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Ночь, чтобы проснуться

Как я проснулся – сам не знаю,

Вдруг просто понял, что не сплю…

Евгений Горбачев.

– Лена, тебя! – Наталья Сергеевна, как всегда первая взявшая телефон, протягивает мне трубку.

Сердце привычно сжимается на какие-то доли секунды, оно даже не сжимается, а скорее толкается чуть сильнее, чем обычно, но тут же выравнивается. Я даже не успеваю вздохнуть на этот признак слабости, как он уже проходит. Конечно, это не он. Он не звонит уже год. И слава богу, как говорится. Я беру трубку:

– Алло.

– Леночка, привет, как дела? – это моя подружка, бывшая одноклассница, потом бывшая однокурсница, а еще и постоянная соседка – Настя.

– Привет, – радостно говорю я, – у меня нормально все. А у тебя?

– И у меня, – так же радостно отвечает Настя.

Удивительно банально мы иногда себя ведем. Вот Настя, например. Мы видимся с ней раз в два-три дня, поскольку не только дружим со школы, но и живем в одном доме. У нее семья, муж, ребенок, а то мы бы встречались еще чаще. Но перезваниваемся мы каждый день, а то бывает и в день несколько раз, если что-то нужно решить или обсудить. И каждый раз она спрашивает: «как дела?», а я отвечаю: «нормально!». Это у нас вместо приветствия, что ли? Да нет, вроде, «привет» -то тоже произносится. В общем, банальны и автоматизированы мы до ужаса.

– Лен, ты помнишь, что в субботу мы идем к Ирке на день рождения?

Конечно, я помню. Очень хорошо помню, потому что идти туда мне совсем не хочется, хотя соберется там вся наша институтская компания. Как-то так сложилось, что, окончив институт, мы не разбежались кто куда, а продолжаем дружить. Уже десять лет. Новый год встречаем вместе, дни рождения отмечаем, да и просто так иногда собираемся…. У нас хорошая компания, но идти на день рождения к Ире мне не хочется. По целому ряду причин. Во-первых, у меня сейчас совсем туго с деньгами, а компания приглашенных решила скинуться и подарить «что-нибудь существенное», как выразился кто-то из наших активистов. И как им сказать, что я «ограничена в средствах»? Как-то неудобно, скажут, что жмусь. Сегодня понедельник, где бы найти денег до пятницы? Потому что в субботу уже день рождения. А получка только на следующей неделе.

– Леночка, скидываемся по полштуки, завтра – крайний срок. – Настя тараторит легко и весело, конечно, у нее муж совсем неплохо зарабатывает, ей и по тысяче скинуться было бы не слишком заметно для бюджета, – решили, что по штуке – не все потянут, а пятьсот рублей – это каждый может. Я собираю деньги.

«Пятьсот – это каждый может». Я в ужасе, завтра вторник, ну откуда взять мне сейчас пятьсот рублей?

– Хорошо, Настюша, я занесу тебе вечером, – что я говорю?! Откуда я возьму деньги? Занять надо у кого-нибудь, что ли? У самой же Насти можно, конечно, или у Анатолия Семеновича, папиного друга. Он рад будет помочь, он нам с бабушкой всегда помогал, да и теперь они с тетей Катей меня не забывают. Но очень уж не люблю я занимать. Конечно, кто ж любит?

– Лена, а завтра после работы мы пойдем выбирать подарок. Я за тобой зайду. Лады?

Во-вторых, почему я не хочу идти на этот день рождения, это потому, что мне нужно будет покупать подарок. «Что-нибудь существенное». Я знаю, как все будет: Настя сунет мне кучу денег, извинится «дорогая, дочку надо из садика забрать, а то мой опять застрял где-то. Боже, как мне это надоело, никакой жизни, ну ты сама посмотри, ладно? Я на тебя надеюсь» и убежит.

– Ладно, Настя, заходи после работы. Пойдем.

Почему я не могу сказать, что не пойду выбирать подарок? Пусть кто-нибудь из нашей компании хоть иногда решил бы этот вопрос.

– Лен, и последнее, – сейчас Настя скажет, что отмечать день рождения будут в кафе. – Ирка не хочет возиться дома, поэтому все идем в кафе. – Ну, что я говорила? А это, между прочим, третья причина, почему я не хочу идти – я не люблю рестораны и кафе. Не люблю и все. Там и ни поговорить, как следует, ни фотографии старые институтские посмотреть. Там музыка, танцы и сигаретный дым. Я не курю, а танцевать меня не приглашают. Я скучная. Но очень ответственная. Да, именно так Володя и сказал «ответственная, но скучная». Конечно, он это сказал не мне, понятное дело, глядя в глаза, мужчины такое не говорят, это я случайно услышала. Это было год назад. Володя – это муж одной из наших институтских подруг. Теперь муж. Год назад они еще не были женаты. Официально не были женаты, но жили, оказывается, вместе. Я этого не знала.

Я вздыхаю. Елки-палки. Прошел уже целый год, а я все равно нет-нет, но вспоминаю эту историю. И буду вспоминать, наверное, до следующей, точно такой же. Потому что они все похожие. Первая моя любовь случилась еще в институте и продолжалась ровно неделю, а потом парень сказал, что я очень хорошая, но …. Дальше было все как в романах: он сказал, что я только друг, и что вообще у меня все еще будет хорошо, и, конечно, что он такой нехороший, и что он меня недостоин, а я найду себе отличного парня и буду счастлива с ним всю жизнь. Они все говорят, что они меня недостойны, и что я должна найти хорошего парня. Вернее, теперь уже говорят, что хорошего мужчину. Конечно, когда тебе перевалило за тридцать, с мальчиков и парней пора уже переключаться на мужчин.

– Дорогие коллеги, минуточку внимания, – это наша начальница Ирина Матвеевна выходит из своего кабинета. Вообще-то она не любит, когда ее зовут по имени-отчеству, она предпочитает, чтобы ее называли просто по имени – Ирина. Она старше меня лет на десять, кажется. Но я называю ее, как она просит – по имени. Как и другую нашу сотрудницу – Ксению. Она ровесница Ирине, но тоже предпочитает просто имя. У нас только Наталью Сергеевну и еще Зинаиду Геннадьевну все называют по имени-отчеству, потому что они намного старше всех, им в следующем году на пенсию.

– Нужно смотаться в столицу, – Ирина всегда разговаривает в свободно-молодежном стиле, порой даже грубовато, но мы привыкли и даже иногда сами копируем невольно такую манеру, потому что она удобная и веселая, – поездочка на один день – туда-обратно, ничего страшного, только отвезти документы.

– Командировочка простая, но не легкая, – тут же комментирует Ксения, – две ночи в поезде.

– Зато и командировочных три дня. – Ирина улыбается, она понимает, что на один день ехать никто не хочет.

Наш центр по охране памятников занимается многими видами работ: от реставрации памятников культуры до организации археологических раскопок, и почти все это нужно согласовывать или утверждать в Москве. И финансирование крупных работ или работ на особо значимых объектах тоже идет из министерства. Поэтому в Москву мы ездим очень часто. От нас до Москвы двенадцать часов езды на поезде и очень удобное расписание: вечером садишься, ночь спокойно спишь, и утром ты в столице, а вечером из Москвы – ночь снова в вагоне, и рано утром – дома, еще даже и на работу при желании успеваешь. Только вот желания обычно-то и нет. Тяжело: две ночи в поезде – это же не дома на своей кроватке спать, а потом день по Москве набегаешься – ног не чуешь, и если утром еще и на работу…. Никто такие командировки не любит. Поэтому все молчат. И тут меня осеняет. Три дня командировочных – это же триста рублей! В Москве можно и не есть, за один день от голода еще никто не умирал, в крайнем случае, можно бутерброд из дома прихватить, а проезд на метро нам оплачивают дополнительно. И останется мне занять всего двести рубликов, чтобы на подарок сдать.

– Ирина, давай я поеду, – говорю я, – только когда надо ехать?

– В среду нужно быть в Москве, – Ирина обрадовано оборачивается ко мне, – значит, выезжать завтра. Лена, я понимаю, что тяжело, но выручишь, да?

– Конечно, я поеду, – я немного стесняюсь спросить про деньги, выплатят ли их сразу, но Ирина вообще-то обычно в командировки в долг не посылает. – Можно, я тогда сейчас сразу за билетами на вокзал поеду? А то после работы в кассах обычно много народу.

– Конечно, давай, лети на вокзал, деньги в бухгалтерии возьми, они уже знают. Тебе сейчас все и выплатят – и на билеты, и суточные, и на метро.

Отлично! Настроение у меня поднимается. Я быстро проверяю, с собой ли у меня паспорт, и действительно почти лечу в бухгалтерию. А Ирина тем временем поворачивается к Наталье Сергеевне:

– Наталья Сергеевна, сделайте приказ на командировку на Лену. Она едет в министерство. Цель командировки – подача заявки на финансирование на реставрационные работы на объекте культурного наследия…, – что она дальше говорит мне уже не слышно – я уже в другом кабинете, в бухгалтерии. Совершенно неожиданно мне выдают там кучу денег.

– Что-то много, – я растерянно смотрю на бухгалтера, – Вы мне с запасом даете, что ли?

– Лена, тебе суточные выдаются по двести пятьдесят рублей в день, – Зинаида Геннадьевна, улыбаясь, качает головой, – ты как будто первый раз едешь, это же с платных командировка, а не бюджетная.

Настроение взлетает просто до невиданных высот. Семьсот пятьдесят суточных! Фантастика! Можно жить. И даже поесть можно в Москве. Только нужно сейчас позвонить Насте и предупредить ее, что завтра за подарком не получится пойти, потому что завтра у меня поезд вечером. Я волнуюсь. Как бы не обиделась моя подружка, что я так вот неожиданно уезжаю. Конечно, она понять должна, что это же работа, командировка, я же не по своим делам еду. Но все равно, как бы ей сказать, чтобы она не сильно расстроилась? Ладно, я ей позвоню, когда вернусь с вокзала.

На улице довольно пасмурно и довольно холодно, но это и понятно, еще только начало марта – весна только по календарю, хотя снега и нет уже почти – только небольшие грязные сугробы на газонах напоминают, что была зима, был снег, морозы и холодное солнце. Скоро, совсем скоро будет все по-другому, будет трава, цветы и жара. И будет отпуск. Каких-то четыре месяца – и будет отпуск. Через месяц я начну позволять себе планировать, что я буду делать в отпуске. Сейчас еще немного рановато, но за три месяца можно начинать фантазировать. Можно поехать, например, в Зеленогорск, к тете Оле. Там у нее свой дом, прекрасный сад, пушистый кот Барсик и огромный лохматый Грей – кавказская овчарка, которых я просто обожаю …. Так, хватит, рано еще мечтать. Я же сказала – через месяц. Просто когда у меня хорошее настроение, то всегда сразу хочется подумать, помечтать о чем-нибудь приятном. Как у всех, наверное.

Вокзал встречает меня прохладой полупустых залов. Совсем недавно на нашем вокзале сделали капитальный ремонт, и теперь у нас красивые плиточные полы, стильные стеклянные тамбуры и затемненные окна. Красиво и чисто. А сейчас и народу мало, удачное время я выбрала: в кассовом зале вообще ни души.

– Один плацкарт до Москвы на завтра…, – я называю число и протягиваю в кассу свой паспорт, – и обратно на среду.

– На завтра плацкарт только на дополнительный поезд, – милая девушка быстро что-то смотрит в компьютере, – отправление в двадцать один тридцать, прибытие в девять сорок восемь.

– Давайте, – можно было, конечно, взять и купейный билет, но зачем тратить лишние деньги? Пусть даже и казенные. Да и основной поезд прибывает в Москву в шесть часов утра – зачем мне в такую рань? На вокзале сидеть? В любом учреждении рабочий день только с девяти. Так что даже неплохо, что на дополнительном поеду.

Девушка ловко и быстро набирает что-то на своем компьютере, берет просунутые мною в окошко паспорт и деньги, и скороговоркой прочитав мне данные моих билетов – отправление до Москвы, прибытие в Москву, отправление из Москвы, прибытие домой – подает мне билеты и сдачу.

– Спасибо, – я проверяю еще раз билеты, просто так, по привычке, потому, что всегда говорят – проверяйте билеты, не отходя от кассы. Однажды я видела, как женщине, которая стояла в кассе передо мной, неправильно выбили фамилию. Она глянула, а там перепутано что-то, она тут же сказала, и кассир, исправляя, ее похвалила, сказала, что потом были бы трудности, пришлось бы оформлять возврат билетов, и женщина потеряла бы в деньгах. Мне это почему-то врезалось в память, и с тех пор я всегда проверяю билеты. Никогда не бывало ошибок, но я все равно проверяю. Вот и сейчас все правильно. Как только я выхожу из здания вокзала, неожиданно выглядывает солнце, и серый пасмурный день начинает казаться каким-то… многообещающим.

На работе начальница, покачав головой, только вздыхает:

– Лена, почему купейный-то не взяла? Все экономишь?

– Ирина, я и на самом деле больше люблю ездить в плацкарте, – оправдываюсь я смущенно, – еще неизвестно, кто тебе в купе попадется, а плацкарт – тот же вокзал, неважно кто рядом, все равно все вместе.

– Боишься, что ли? – вступая в разговор, весело спрашивает Ксения, – маньяков опасаешься?

Я смеюсь. В общем, не без этого, но признаться в этом мне стыдно. Особенно Ксении. Потому что она вызывает у меня странно смешанное чувство восхищения и зависти. Белой зависти, хорошей. Она какая-то легкая, уверенная и смешливая. И за это ее все любят. Все. И мужчины в том числе. Ксения работает у нас чуть больше полугода, но и за такой короткий срок я уже успела заметить, как на нее реагируют мужчины. К нам по работе приходят много посетителей, и очень заметно, как стоит ей поднять глаза на любого из них и улыбнуться, как они начинают тут же глупо улыбаться в ответ, говорить комплименты, а которые послабее, так и заикаться и что-то про глаза или про вечер бормотать. А она только смеется. И не боится ничего, ни показаться смешной или глупой, или вольной, как говорила моя бабушка, не стесняется кокетничать и смотреть глубоким завораживающим взглядом. Наверно, так называется этот взгляд, от которого мужчины начинают тормозить и дергаться. А ей смешно. И никаких надежд она им не оставляет, при малейшей попытке взять телефон или договориться о чем-то конкретном, дает от ворот поворот окончательно и без вариантов, что называется. И никто не обижается. Вот что странно. Все ходят довольные и веселые. Один раз я тоже попыталась посмотреть внимательно на какого-то из заказчиков, но в ответ только недоумение прочитала в его глазах. Пришлось срочно выходить из кабинета, по делу якобы. Больше не экспериментирую. И не уродка я вроде, по крайней мере, на улице люди от меня не шарахаются. Как было написано в одной книге «не косая, не рябая, и из носа у меня не течет».

За чаем вагонная тема почему-то получает продолжение. Воспоминания о том, кто, когда, как ездил, какие случаи бывали, сменяют друг друга. Ирина очень смешно рассказывает, как первый раз в СВ пришлось ей ехать, как они с подругой постеснялись спросить, включен ли предложенный им ужин в стоимость билета, и перестраховавшись, испугавшись, что придется платить большие деньги, отказались от еды. А потом выяснилось, что ужин был включен в стоимость, и на обратном пути они уже ели и очень жалели пропавшую в прошлый раз еду. Я слушаю и не верю – неужели и Ирина могла постесняться спросить? Мне кажется, что это только я такая трусиха.

– А я люблю купе, – говорит Ксения, – мне как-то всегда везло на соседей.

– И не боитесь ничего? – я спрашиваю непроизвольно, просто как-то само собой получилось.

– Я свое отбоялась, – усмехается Ксения, – больше не боюсь.

И Ирина как-то понимающе и сочувственно кивает головой. Видимо, какая-то история была. Очень хочется спросить, но как-то неудобно.

Ближе к концу рабочего дня я решаю, что пора звонить Насте. Но сначала я набираю номер папиного друга – Анатолия Семеновича.

– Алло, – вежливый голос тети Кати, жены Анатолия Семеновича, вызывает у меня теплую улыбку. Я всегда улыбаюсь, когда слышу голос тети Кати или Анатолия Семеновича.

– Тетя Катя, здравствуйте, это Лена Суворова.

– Леночка! – обрадовано восклицает тетя Катя, – здравствуй, дорогая, как дела? – надо же, и она тоже задает этот вопрос банальный. Мне весело.

– Спасибо, все хорошо. Тетя Катя, я сказать хотела, что я завтра в командировку еду.

– Куда?

– В Москву, тетя Катя, но ненадолго, всего на один день. В четверг уже дома буду.

– Понятно, Леночка, ну хорошо, поезжай, отвлекись от рутины, – она смеется, – только устанешь, наверное.

– Ничего, впереди выходные будут.

– И то верно.

– У Вас как дела?

– Все хорошо, дорогая, езжай спокойно.

– До свидания, привет Анатолию Семеновичу передавайте.

Теперь я, наконец, собираюсь с духом, чтобы позвонить Насте.

– Настя, слушай, я сегодня вечерком забегу к тебе, занесу деньги, – начинаю я после традиционного «привет», и ее традиционного «как дела?», – во сколько тебе удобно?

– Мне все равно, только не позже десяти, – отвечает подруга, – а можешь вообще завтра отдать, если хочешь, мы же с тобой завтра идем за подарком.

– Понимаешь, Настюш, – я вздыхаю, – завтра я не могу, я завтра уезжаю в командировку.

– Да? В командировку? – Настя удивлена не на шутку, – еще с утра ты вроде никуда не собиралась….

– Срочно, в Москву, документы повезу.

– И надолго ты едешь? – Настя даже как будто расстраивается, – когда вернешься-то?

– Нет, не надолго, на один день всего, в четверг уже буду дома.

– Это хорошо, – с облегчением говорит подруга, – значит, в четверг пойдем за подарком.

– Ладно, – соглашаюсь я, – но если кто-нибудь изъявит желание до четверга поискать чего, то я не возражаю.

– Смеешься?

– Нет, – робко говорю я, – может, ты с кем-нибудь другим договоришься пойти. Возьми кого-нибудь….

– Даже не мечтай. – Не дает мне договорить подруга, – Приедешь, и пойдем.

– Хорошо, пойдем, – вздыхаю я, – но деньги я тебе все равно занесу сегодня вечером.

В ответ Настя смеется:

– Заноси, конечно, а то растратишь по столицам. Заодно обсудим, в чем идти в кафе. Там не только наши будут, но и с Иркиной работы приглашенные. Ты должна выглядеть на все сто.

– Почему это?

– Мужчины будут. И даже некоторые из них свободны. – Настя весело смеется, – мне Ирка по секрету сказала. Так что будем тебя замуж выдавать.

– Настя, прекрати, – говорю я устало, – ты же знаешь, у меня завышенные требования к мужчинам. Таких, чтоб мне понравились, теперь нет.

– Вечером обсудим, – бесцеремонно перебивает меня подружка, – только очень поздно не приходи, а то Олесю спать будет не уложить. Пока.

– Пока. – Я обреченно кладу трубку телефона. Ну и как объяснить Насте, что не только я не нравлюсь мужчинам, но и мне они тоже не нравятся. Вернее, мне уже давно никто не нравился. Не попадаются мне такие, как представляется… ну пусть не идеал, но хоть что-то близко к нему. Близко к настоящему мужчине. А это желательно без физических нарушений внешности – не урод, короче, и чтобы не грубый, грубость просто не выношу, и чтобы не дурак, потому что с дураком сложно. И чтобы состоявшийся, не размазня и не слюнтяй, и чтобы не алкоголик, и без проблем, и чтобы одет был хорошо. И не женатый. Наверное, такие есть. Почти наверняка есть, только на меня они вряд ли когда посмотрят. А на другого я не согласна. Подняв глаза, я вижу, как улыбается Ксения, видимо отреагировав на наличие у меня «завышенных требований».

– Все замуж меня пытаются пристроить, – говорю я с улыбкой, – планируют, в чем я должна в кафе пойти, чтобы кому-то там понравиться.

Почему я вдруг все это сказала, я не понимаю. Наверное, чтобы попытаться перевести все это в шутку, а то еще подумают, что я комплексую. А может, мне просто хочется поговорить с Ксенией.

– В чем идти, это, конечно, важно, – Ксения улыбается, но как-то странно, как будто осторожно. – Тут главное – не забыть, что важнее всего не кому-то понравиться, а самой себе.

Самой себе я больше всего нравлюсь в джинсах и свитере. Но в них в кафе не пойдешь. Этого я вслух не говорю, я в ответ на слова Ксении согласно киваю головой, типа, конечно, конечно, это же ясно как божий день. И Ксения замолкает. А я расстраиваюсь. Почему бы мне было не обсудить с ней эту тему? Не посоветоваться? Тем более, теперь мне кажется, что она была готова поговорить. А я, испугавшись, что меня сочтут то ли глупой, то ли дикой, делаю вид, что все и так понятно. А на самом деле мне ничего не понятно. И опять я пойду в том, в чем хожу всегда – юбка и блузка. Прилично и скромно. Сколько бы Настя не уговаривала меня на мини-юбку или платье с декольте.

Настроение, поднявшееся после покупки билетов, снова падает. Вернее, не то, чтобы оно портится, а просто снова становится никаким. Может, после работы в магазин зайти, купить себе что-нибудь вкусненькое? Киви, например. Очень я уважаю киви, особенно с мороженым. Куплю себе пломбир «Белоснежный» и киви и съем вечером. Я вздыхаю, выключая компьютер и собираясь домой. Нет, не пойду я в магазин, нечего деньги тратить. А то в Москву совсем без денег ехать нельзя. Мало ли что. Лишнюю копеечку всегда надо иметь на всякий случай. А продукты дома есть, в воскресенье я все запасы сделала.

Дома, скинув куртку и сапоги, я лезу в шкаф. Достаю свои любимые джинсы и несколько свитеров, выбираю тонкую футболку, и, разложив все это на диване, иду в душ. Стоя под сильным струями воды, я предвкушаю, как буду сейчас примерять свитера и выбирать, в чем поеду в командировку. И уже мысленно прикидываю – серый свитер лучше или синий. Или вот еще розовый мне идет. Сквозь шум воды я с трудом различаю телефонный звонок и, кое-как обмотавшись толстым полотенцем, выскакиваю из ванной.

– Алло!

– Лена, ты чего к телефону не подходишь? – Настя, как всегда, ругается. Она терпеть не может дозваниваться. Такая у нее особенность, она считает, что все всегда должны находиться рядом с телефоном и брать трубку после же первого звонка.

– Настюша, я в душе была, – оправдываюсь я, – ты долго звонила? Прости, пожалуйста.

– Ничего, – милостиво прощает она меня, – я не очень долго ждала, пока ты вылезешь из ванной. Ты собираешься к нам?

– Да, только сейчас решу, в чем в командировку завтра ехать….

– Потом решишь, давай, приходи сразу. – Настя, похоже, попутно еще что-то делает на кухне, потому что что-то у нее там шумит и скворчит. – Только ты не ужинай, Лен, ладно? С нами поужинаешь.

– Брось, Настя, зачем это нужно? – в мои планы ужин в гостях не входит, – ужинайте сами, я попозже приду.

– Нет, мы тебя ждем. Давай, приходи сразу. У тебя пятнадцать минут на сборы. Только я тебя умоляю – не неси ничего, у нас все есть.

«Не неси ничего»… понятно, но чтобы такое взять к ужину? Как была, обмотанная полотенцем, я лезу в холодильник. О, замечательно! Маленькая баночка тети Олиных помидорчиков так и стоит не открытая. Вчера я достала ее из кладовки и поставила в холодильник, потому что холодные помидоры вкуснее, но открыть, почему-то не открыла. Забыла, наверное, ну и хорошо. Лучшего гостинца и не придумать, потому что вся Настина семья обожает помидорчики моей тетушки. Так, теперь решить, в чем идти. Джинсы только постиранные и даже выглаженные, но в них я хотела ехать в Москву…. Ну и что? Что станет с ними за один раз? Я же не уголь грузить иду. Быстро уговорив себя таким образом, я влезаю в штаны, натягиваю приготовленную футболку, есть соблазн все-таки померить свитер, хоть один, но, взглянув на часы, я останавливаюсь – времени почти не осталось, и, накинув куртку, иду в соседний подъезд, где живет Настя.

Только войдя в квартиру подруги, я понимаю, что на ужин меня пригласили не просто так. Из кухни доносятся мужские голоса, Настя, открывшая мне дверь, довольно улыбается, а Олеся, пятилетняя дочка Насти, радостно кидается ко мне со словами «Тетя Лена, а мне дядя Андрей мишку подарил!». Оценив ситуацию, я даже не разуваюсь.

– Настя, у вас гости? Я тогда потом зайду.

– Не выдумывай, – Настя стаскивает с меня куртку, – это Андрей приехал, давай проходи.

Андрей – это брат Настиного мужа. Пожалуй, один из немногих мужчин, которые близки к тому самому идеалу. Симпатичный, веселый, внимательный. Никогда не смотрит на меня как на пустое место, всегда улыбается и всегда, кажется, рад меня видеть. У него только один недостаток. Он женат. Мне он даже нравился одно время, пока не женился. Впрочем, он мне и сейчас нравится. Поэтому я лучше пойду домой. И я снова натягиваю на плечи уже почти снятую было куртку.

– Нет, Настя, я пойду, а то мне надо еще в командировку собираться….

– Ваня, – Настя, не отпуская моего рукава, громко зовет своего мужа, – Ваня, Лена не хочет проходить!

Из кухни тотчас же показывается мужчина. Но это не Иван, а Андрей.

– Лена, привет! – довольно радостно говорит он, – ты чего не проходишь?

Я что-то невнятное бурчу в ответ про командировку, краснею и улыбаюсь.

– Ничего страшного, проходи, мы тебя долго не задержим, – как всегда вежливо произносит Андрей, – поужинаем вместе, а то сто лет не виделись.

И мне ничего не остается, как послушно снять многострадальную куртку, кое-как пригладить растрепанные волосы, еще больше расстроиться, взглянув на себя в зеркало – «даже не накрашена!», и пройти на кухню. Видно, что меня ждали, потому что салаты стоят нетронутые, тарелки сверкают, а в бокалах еще нет вина. И от этого мне становится совсем неловко, и я не могу выдавить из себя ни слова.

В общем, вечер для меня становится самой настоящей пыткой. Андрей что-то у меня спрашивает, я отвечаю односложно, смотрю по большей части в свою тарелку и как всегда много внимания уделяю Олесе, отвечая на ее вопросы и восхищаясь новым мишкой. После чая я все-таки поднимаюсь. Пробормотав что-то вроде, спасибо, но я пойду, мне еще собираться и вообще, все было прекрасно, рада была повидаться, я выскакиваю в коридор. Настя, вышедшая меня проводить, хватает меня за руку и шепчет прямо в ухо:

– Ты что – ненормальная? Что ты уходишь? Оставайся, потом Андрей тебя проводит, потому что будет уже поздно, а сейчас, пока еще светло, как он пойдет тебя провожать?

– Не надо меня провожать, я и сама дойду.

– Лена, ты что, не заметила, как он на тебя смотрел? Оставайся, а потом он тебя проводит, а ты пригласишь его к себе….

– Настя, ты в своем уме? – я вырываю руку и кручу пальцем у виска, – он же женат!

– Сегодня женат, а завтра разведен, – философски замечает подружка, – мне его жена не нравится.

– Главное, чтобы ему нравилась.

– Ему, по-моему, ты нравишься.

– Настя, прекрати, – я злюсь. Злюсь потому, что мне приятны ее слова. Потому, что он все-таки мне нравится. Потому, что мне хочется, чтобы все было именно так, как говорит Настя: чтобы я ему нравилась, и чтобы он пошел меня провожать. Но это просто невозможно. Неприлично. Так нельзя.

– Нет, ты точно ненормальная, – Настя качает головой, – давай пятьсот рублей и проваливай.

Мне становится смешно.

– Настюш, я тебя обожаю, – достав из кармана сложенные сторублевки, я протягиваю их подруге, – как приеду, я тебе позвоню.

– Давай, удачи тебе в командировке, – Настя улыбается мне в ответ и чмокает в щеку, – жалко, а так бы, может, породнились….

– Мы и так почти родные, – извиняющимся тоном говорю я, – ну, прости, Насть, ну ты же понимаешь….

Распрощавшись, я ухожу. И, придя домой, конечно же, жалею о том, что не послушалась Настю. Посидела бы еще немного, глядишь, и правда Андрей бы меня проводил. И даже, может быть, зашел бы в гости. Я мельком оглядываю свою комнату – прибрано, уютно. Не стыдно принимать гостей. Только свитера валяются на диване, но это даже неплохо – комната выглядит жилой и естественной. Сразу становится ясно, что никого специально не ждали, что всегда так чисто, что…. Да, а что толку? Все равно никто не пришел. И сама в этом виновата. Я вздыхаю. Ну и ладно, зато свитера спокойно примерю. Выбрав светло-серый свитер, я немного кручусь перед зеркалом. Да, в джинсах и свитере я себе нравлюсь. Какая-то и стройная вроде, и современная вполне. Почему я на работу не хожу в джинсах? Нет, я не чумичка какая-то, носящая только скромненькую юбочку за колено и темненькую кофточку. Я хожу и в брюках, и блузки у меня вполне модные. Но джинсы – это что-то совсем другое. Их плотное облегание меня и радует, и смущает одновременно. Поэтому на работу я хожу в довольно широких брюках, а джинсы оставляю на походы к Насте, в магазин или просто для дома. Или вот для командировки.

Лежа в кровати, я позволяю себе немного помечтать, что было бы, если бы Андрей пошел меня провожать. Мы остановились бы около подъезда, и он, придерживая тяжелую дверь, сказал бы: «Давай я провожу тебя до квартиры, а то мало ли что…» и я, улыбнувшись, молча кивнула бы головой. Около квартиры я, открывая дверь ключом, вежливости ради, пригласила бы его на чашку чая или кофе, и он бы зашел. Конечно, он попытался бы обнять меня прямо в коридоре, но я, изящно выскользнув из его рук, прошла бы на кухню ставить чайник. Он прошел бы следом и, подойдя ко мне сзади, обнял бы за плечи. Я удивленно бы обернулась, и его губы встретились бы с моими. На этом месте я начинаю хохотать. Господи, до чего же мы банальны! Мне даже не придумать ничего своего, этот эпизод настолько явственно взят из какого-нибудь фильма или вычитан в какой-нибудь книжке, что даже Андрей в нем какой-то совсем не настоящий, а только смутно имеющий что-то общее с реальным мужчиной, сидевшим сегодня со мной за одним столом. Этот реальный мужчина даже не сделал попытки удержать меня, или попытаться намекнуть на провожание. Я вздыхаю. Но все равно, приятно представлять этот волнующий, нежный, такой романтичный поцелуй с красивым мужчиной, совершенно забыв при этом, что он женат, кстати. Я сворачиваюсь в клубок под одеялом и закрываю глаза, снова прокручивая в уме красивый эпизод с провожанием: подъезд, тяжелая дверь, приглашение на чашку чая, поцелуй. Кино про любовь со мной в главной роли….

Просыпаюсь я за пять минут до будильника. Как всегда. Потянувшись, бросаю взгляд на часы и снова прикрываю глаза. Пять минут как всегда на то, чтобы вспомнить, что мне снилось. Где-то когда-то в каком-то журнальном психологическом тесте был вопрос: «Просыпаясь, Вы первым делом… а) вспоминаете, что Вам снилось; б) планируете предстоящий день; в) что-то еще, не помню что, кажется, просто встаете». Почему-то я этот вопрос запомнила. Я не помню абсолютно, какой это тест, не помню своих результатов, не помню выводов и рекомендаций. А вот вопрос помню. Наверное, помню потому, что ответила тогда неправду. Я ответила, что планирую свой день, а на самом деле я всегда вспоминаю, что мне снилось. Потому что очень часто мне снятся интересные, даже, можно сказать, сюжетные сны. То я кого-то спасаю, то путешествую, то влюбляюсь, даже дерусь иногда. Жутко интересно. Хотя и нельзя так говорить. Как говорила моя бабушка, «жутко» и «интересно» – это не сочетаемые слова, как и «страшно нравится». Но мне и, правда, страшно нравятся мои сны, именно потому, что в них мне жутко интересно. Я тихо смеюсь. Прости, бабушка, но у нас на работе так все говорят. Но сегодня мне не снилось ничего. Точнее, конечно, я не помню, что мне снилось. Скорее всего, это из-за выпитого вчера бокала вина. Я уже и раньше замечала, что хорошее красное вино действует на меня как снотворное – я сплю после него как убитая. Звенит будильник, и я поднимаюсь. Пора на работу. Привычный утренний ритм: душ, чайник на плиту, утюгом чуть подгладить водолазку, немного теней на веки…. Уже на ходу допивая чашку зеленого чая и быстро проверяя, не забыла ли я ключи, часы и телефон, я вдруг осознаю, что как хорошо, что поезд у меня дополнительный и идет попозже, успею после работы зайти домой, спокойно поужинать и переодеться.

Рабочий день пролетает совсем незаметно. Приходят посетители, звонит телефон, кто-то что-то рассказывает за чаем. Абсолютно спокойный, привычный рабочий день. Я, прямо с утра забрав нужные для командировки документы, записав хорошо знакомый адрес министерства на отдельный листок бумаги и засунув его за корочку паспорта – на всякий случай, вдруг споткнусь, как говорится, и забуду, проверив билеты, командировочное удостоверение и сложив все в один пакет, переключаюсь на обычную работу. О вчерашнем вечере я вспоминаю только иногда и, честно говоря, думаю не столько о реальном ужине, сколько о несостоявшемся провожании. Жалею, что Настю не послушалась. Но особенно предаваться воспоминаниям мне некогда – работы много, да и вспоминать-то, строго говоря, нечего. Поэтому, когда в телефонной трубке раздается: «Лен, привет, это Андрей», я прихожу в замешательство.

– Привет! – мой голос звучит, наверное, удивленно, потому что Андрей говорит как-то чересчур поспешно:

– Лена, Настя просила передать, что ты забыла перчатки, а ты же уезжаешь сегодня, они тебе нужны, наверное?

– Перчатки? Нет, Андрей, у меня еще одна пара есть. – Вдруг я пугаюсь, что это звучит невежливо. Люди беспокоятся, переживают, а тут им говорят, что, дескать, не надо, зря беспокоились. Мне становится неловко, и я добавляю как можно душевнее, – хотя, спасибо, конечно, большое.

– Точно не нужны? – Андрей спрашивает довольно весело.

– Точно, – в тон ему отвечаю я.

– У тебя как там, много вещей? Сумки тяжелые? – Андрей продолжает так же шутливо, – может, проводить тебя?

– Нет, спасибо большое, но у меня всего один пакет практически с одной бумажкой, – я все это произношу шутливо и непринужденно, стараясь подыграть ему, даже хихикаю в трубку и, говоря все это, сразу понимаю, что опять все делаю не так.

– Точно? – снова повторяет Андрей, но мне кажется, уже не так весело, как первый раз.

– Точно, – мне очень хочется сказать ему, что проводить меня можно и без тяжелых сумок, что просто приятно, когда кто-то машет тебе рукой на перроне и, жестикулируя под окном, старается сказать «пиши», «звони», «возвращайся скорее». Мне очень хочется все это сказать, но я боюсь. Боюсь сказать ему, что мне было бы приятно, если бы он меня проводил. А вдруг он скажет, что раз перчатки тебе не нужны и сумок тяжелых нет, то чего я пойду? Вдруг он подумает, что я к нему пристаю? Вдруг он совсем не хотел идти меня провожать, а это Настя пытается нас как-то подтолкнуть друг к другу? Я так и представляю, как она говорит: «Андрей, позвони, может, ей перчатки нужны и спроси, может ей помочь сумки донести нужно. Давай звони!», а он пытается отвертеться: «Да неудобно, что я скажу, позвони сама…», а Настя: «Чего тут неудобного, давай я тебе сейчас номер наберу…» и так далее и тому подобное. В общем, довольно живо я все это себе представляю и решительно повторяю:

– Точно, Андрей, провожать меня не нужно, спасибо.

– Ну, счастливого пути тогда.

– Спасибо.

Положив трубку, я задумываюсь. Интересно, хотел он меня проводить или просто из вежливости предложил? Самое грустное в этой истории то, что теперь я этого никогда не узнаю. Настя не признается ни в чем, даже если это она все устроила, в некоторых моментах она может молчать как стойкий оловянный солдатик или, вернее, как партизан. Андрей тоже никогда не скажет правды. Даже если предположить, что у нас когда-нибудь выйдет разговор на эту тему, он все равно скажет, типа, да ты что, конечно, я хотел тебя проводить, разве бы я стал предлагать! Но правдой это может и не быть. Разве какой-нибудь мужчина скажет женщине такую правду – я не хотел тебя провожать, меня заставили тебе позвонить! Они все всегда врут. Да и женат ведь он. А это означает только одно – если он даже хотел меня проводить, значит, он будет потом врать своей жене. Кругом одна ложь.

За полчаса до конца рабочего дня я еще раз проверяю билеты, бумаги и командировочное удостоверение, уточняю у Ирины, куда и кому сдавать документы и, наконец, собираюсь. Уже выходя из кабинета, я неожиданно останавливаюсь в дверях и бросаю взгляд на свой стол. Появляется странное чувство, что я что-то забыла, оставила что-то такое, что то ли в этот раз должна была взять, то ли всегда беру с собой. Повинуясь этому чувству, я еще раз подхожу к столу и несколько раз выдвигаю ящики, перекладываю бумаги, в смутной надежде, что мой взгляд упадет на то, что мне нужно.

– Лена, ты чего? – это Ирина удивленно смотрит на меня, – потеряла что-нибудь?

– Да нет, вроде, просто чувство такое, что забыла что-то, – я говорю довольно неуверенно, – а что – вспомнить не могу.

– Главное – билеты, деньги и документы, – весело говорит начальница, – а остальное все пустяки. Когда уезжаешь – всегда боишься забыть что-нибудь. Не бери в голову.

– Да, конечно, – соглашаюсь я, – «главное» я проверила.

– Ну, и счастливо тебе. В четверг прямо с поезда-то не несись на работу, – Ирина усмехается, – часам к двенадцати подходи, а то и к обеду.

– Спасибо, – радостно киваю я головой, до чего ж приятно, когда начальство хорошее – понимающее, – хоть душ принять с поезда спокойно….

– Вот-вот.

Наконец я ухожу. Ухожу с чувством, что все-таки что-то я оставила. Дома это чувство меня не покидает, но я, что называется, махнув рукой – все равно уже ничего не сделаешь, даже если и забыла что, переключаюсь на сборы. Поужинав и собравшись, я какое-то время еще слоняюсь по пустой квартире, в основном оценивающе поглядывая на себя в зеркало, а потом решаю, что уже пора. Ничего страшного, если я на вокзал приеду пораньше, это лучше, чем опоздать, потому что еще неизвестно как с автобусом повезет, не на такси же потом мчаться. Я нахожу весьма веские и объективные причины, чтобы выехать пораньше, и только присаживаясь на диван – «посидеть на дорожку», признаюсь себе, что мне кажется, что к поезду должен придти Андрей, придти меня проводить. С чего это вдруг я так решила – понять невозможно, но у меня такое чувство, что он придет, и поэтому я должна быть на вокзале. В общем, я выхожу из дома довольно рано.

Пасмурный весенний день заканчивается таким же серым вечером. На улице уже довольно темно, но с автобусом мне везет, я жду его не больше пяти минут и вскоре я уже на вокзале. Посадку еще даже не объявляли, и весь народ толпится в светлом и теплом зале ожидания. И я тоже. Поставив свой пакет на широкий подоконник, я поглядываю по сторонам. Никого нет, как скажет Настя, если в целой толпе не видит нужного человека. Наконец диктор правильно-приветливым голосом сообщает, что можно занимать места согласно купленным билетам, вернее она, конечно, просто объявляет, что начинается посадка, но какая разница? – и весь народ начинает двигаться на перрон, а я остаюсь стоять около окна. Я стою и жду. Жду Андрея: он ведь не знает, какой у меня вагон, и если я сяду в поезд, то он меня наверняка не найдет. Поэтому я и стою в вокзале. Здесь меня найти легко. Быстро бежит по кругу стрелка на больших вокзальных часах, висящих над выходом прямо у меня перед глазами. Я перевожу взгляд с часов на двери и снова на часы: остается совсем немного времени до отправления поезда, а Андрея нет. А почему вдруг я решила, что он придет? Потому что мне этого хочется? И пусть я сама сказала, чтобы Андрей не приходил на вокзал, сказала твердо и однозначно. Пусть. Но если он хотел прийти, разве мои слова могли бы служить помехой? Я вздыхаю. Все правильно: «если хотел» – вот определяющие слова. Не пришел – значит, не хотел.

Радостно-ожидающее настроение сменяется досадой на собственную глупость. Десять минут до отправления поезда. Я хватаю пакет и решительно иду на перрон. Я не сержусь на мужчину, что он оказался таким недогадливым. Я удивляюсь сама себе. Ну, сколько можно? Вечно я напридумываю себе какое-то развитие событий, продумаю слова, интонации, поступки, все распишу как в театре до мельчайших подробностей, а когда в жизни все получается совсем не так, или вообще ничего не случается из моих мечтаний, я расстраиваюсь. Хорошо хоть на людей не злюсь за то, что они не сделали или не сказали именно то, что я им придумала. Ну конечно, если бы еще и на людей злилась – то это была бы не просто дурочка-мечтательница, а шизофреничка. Слава богу, до этого еще не дошло. Но если и дальше будешь фантазировать, то скоро свихнешься совсем.

Пожилая проводница, проверив мой билет, равнодушно сообщает, что у меня семнадцатое место, и отворачивается к стоящей рядом с ней проводнице соседнего вагона. А я, оглянувшись еще раз – «никого нет», прохожу в полутемный вагон. Пассажиров не очень много, боковые места почти нигде не заняты, да и так видно, что много свободных мест. Середина недели, дополнительный поезд – понятно, что народу немного. Вот и мое место. На соседней полке сидит какой-то парень, уставившись в окно.

– Добрый вечер, – вежливо говорю я.

– Добрый, – невнятно бурчит он в ответ.

Вот интересно, почему в наших вагонах при посадке свет не включают? Каждый раз я этому удивляюсь. Вот тронется поезд – врубят свет на полную мощность, и до одиннадцати он будет гореть, хотя в поезде большинство пассажиров укладываются спать сразу после десяти. И вот весь вагон спит при ярком свете. А при посадке – полумрак, даже не разглядеть попутчиков. Я снимаю куртку, укладываю свой пакет под сиденье и усаживаюсь около окна. Мне хорошо виден перрон, почти под каждым окном кто-то стоит, смешно размахивая руками, подавая непонятные знаки и пытаясь что-то сказать. Провожающие. Им, наверное, не очень уютно – на улице сыро и как-то промозгло, но почти никто не уходит. И Андрей мог бы стоять так же…. Я вздыхаю. Раз уж так хотела, чтобы он пришел, то могла бы ему об этом сказать. Чуть заметный толчок, и в вагоне ярко вспыхивает свет. Машинально я зажмуриваю глаза и откидываюсь назад, под тень опущенной верхней полки. Поехали.

– Будешь?

Я открываю глаза. Парень, мой сосед, смотрит на меня, а на столе стоят две бутылки какого-то импортного пива.

– Нет, спасибо, – еще чего не хватало!

Говорю я вслух, естественно, только первую часть фразы, ту, где «нет, спасибо».

– Может, чего покрепче? У меня есть.

Он, что, издевается надо мной? Я внимательно смотрю на попутчика: ну да, усмехается, и глаз вон как горит, наверняка уже «принял на грудь», так, кажется, это называется.

– Нет, спасибо, я ничего не хочу, – я стараюсь говорить вежливо, но твердо. Я хорошо помню, как прочитала где-то, что с пьяными лучше не спорить, не переубеждать их, не отмалчиваться, чтобы не злить, но и в разговоры долгие не вступать.

– Да я не пьян, ты не бойся, детка.

Кажется, мне достался «веселый» попутчик. И главное, больше в нашем купе, вернее, в нашем отсеке, никого нет, даже на боковых, чтобы можно было хоть переключить его внимание на кого-то другого. Ну, ничего, сейчас проводница соберет билеты, принесет белье, и я лягу спать. Переживем как-нибудь эту ночь. Всего одна ночь.

– Я ничего не боюсь, – я решаю не реагировать на «детку», как и на утверждение, что он не пьян. Решила же, что спорить не стоит. Пробормотала ответ и уставилась в окно.

– В командировку в Москву?

– Да. – Я стараюсь быть как можно лаконичнее и головы при ответе от окна не отворачиваю.

– Там уже и не видно ничего, в окне-то, – прерывает совсем недолгое молчание парень, – темень сплошная.

Я, повернув голову, слабо, чуть заметно улыбаюсь и, не проронив ни слова, снова перевожу взгляд на темное окно. Честно говоря, сначала он не показался мне таким болтливым. В темном стекле вагонного окна я вижу его отражение. Он сидит, довольно бесцеремонно уставившись на меня. Почему-то в этот раз я совсем не обольщаюсь на свой счет, хоть и выгляжу, по-моему, неплохо – джинсы и свитер придают мне уверенности. Но у меня даже мысли не мелькает, что он смотрит на меня потому, что я ему понравилась. Я уверена, что он смотрит на меня только потому, что смотреть здесь больше не на кого. И эта уверенность меня не расстраивает, а скорее наоборот, утешает. Потому что, во-первых, это не мой тип мужчины – одет в какие-то потертые джинсы, в том смысле, что не стильно потертые, а просто потертые, на лбу шрам, причем недавний, розоватый еще, после пьянки какой-нибудь, наверное, полученный, да и поведение – бесцеремонное, неинтеллигентное… нет, такие мне не нравятся, ну, а во-вторых, вполне вероятно, что сейчас, как только соберут билеты, он уйдет искать себе собутыльника или собеседника поразговорчивей и поинтересней, а я смогу спокойно лечь спать. И помечтать о том, что было бы, если бы Андрей все-таки пришел меня проводить. В мечтах же можно сделать небольшой допуск и забыть, что он женат. В общем, полчаса, ну, в крайнем случае, час, подождать и можно будет ложиться.

– Билеты, пожалуйста, – проводница устало присаживается на край полки, – постель брать будете?

– Да, конечно, – я протягиваю свой билет, – сколько за постельное?

– Семьдесят пять рублей, – женщина поворачивается к парню, – а Вы брать будете?

– Да, пожалуйста, – почему-то с усмешкой говорит парень, достает из кармана сторублевку и кладет ее на столик, – порядок есть порядок.

– Можете и не брать, – пожимает плечами проводница, – только Вы же до самой Москвы едете, устанете сидеть всю ночь.

– Да-да, – как-то отстраненно соглашается парень, – до самой Москвы.

Я тоже достаю сто рублей. Женщина привычно отсчитывает нам сдачу.

– Чай будете? – спрашивает она, задержав в руке мелочь.

– Нет, спасибо, я не буду, – поспешно говорю я. Мне не жалко пять или семь рублей на чай, просто хочется пораньше лечь.

– Спасибо, я – пиво, – смеется парень, кивнув на стоящие на столе, но так и не открытые до сих пор, бутылки. Даже странно.

Проводница, молча кивнув и положив на стол мелочь, проходит дальше.

– За постельным самим идти? – спрашивает меня сосед.

– Нет, она принесет, как только соберет билеты, – вежливо отвечаю я. Видно, давно он не ездил в поездах, если такие вопросы задает.

– Пойдем, покурим? – предлагает мне попутчик, достав из висящей за его спиной кожаной куртки, красивую пачку каких-то сигарет.

– Я не курю.

– Что ж ты такая скучная-то, а? Не пьешь, не куришь….

Ну вот, дождалась. Теперь уже мне прямо в лицо говорят, что я скучная. Мне становится ужасно обидно. И еще обиднее из-за того, что я не нахожу сразу, что ему ответить. Я просто пожимаю плечами и продолжаю смотреть в темное окно. Глаза мои наполняются слезами. Вот тоже новость. Я уже давно не плачу. Тем более по таким пустякам. Ну, подумаешь – нагрубил какой-то пьяный парень. Чего рыдать-то? В оконном отражении я вижу, как он, постояв секунду, снова усмехается и, ловко и красиво, как в кино, подбросив и поймав сигаретную пачку, уходит. Украдкой я вытираю чуть-чуть выступившую слезу. Скорей бы уж постельное белье принесли, чтобы можно было отвернуться к стенке и, придумав достойный и гордый ответ этому нахалу, уснуть. Мерный стук колес, мелькающие в темноте редкие огоньки, невнятный еле слышный шум соседей за перегородкой, постепенно успокаивают меня. Вот сейчас он вернется, и я ему скажу, что, во-первых, с какой стати он мне «тыкает» все время – мы с ним на брудершафт не пили, а во-вторых, что это не его дело, какая я – скучная или нескучная, нет, лучше я ему скажу с насмешкой, что мне его жаль, раз веселье для него – это курево и выпивка. И что интересный человек вовсе не обязательно курит, пьет и болтает, что ни попадя. И еще, что грубость никогда не украшает настоящего мужчину. Я вздыхаю: вот что нужно было сказать сразу. Посмотреть спокойным, даже высокомерным взглядом настоящей королевы, которую не задевают – просто не могут задеть – слова мелкого уличного торговца, и снисходительно произнести: «Грубость – не есть достоинство настоящего мужчины». И пусть бы краснел и смущался. Надо было. А теперь уж поздно. Что после драки кулаками-то махать? Ничего, в следующий раз обязательно скажу. И плакать не буду ни за что. И чего это вдруг на меня так подействовали его слова? Он ведь даже, если по-честному-то разбираться, и не грубил. Тон у него был веселый, немного удивленный и даже где-то сочувственный. Человек сказал правду. И что с того, что эта правда мне не нравится? Почему я расстроилась аж до слез? Я гляжу в темное стекло и пытаюсь понять, почему на меня так подействовали его слова. В чем причина? Вернее, в ком? Во мне? В нем? А может быть, в Андрее? Может быть мне обидно, что он не пришел меня проводить? Именно это меня обидело, а слова соседа – это всего лишь повод поплакать? Я прислушиваюсь к себе. Мне жаль, что никто не стоял под окном, провожая меня, конечно, но это, в данной ситуации, скорее лишь повод пожалеть, что этот нахал не видел, что меня провожает мужчина. Наверное, поостерегся бы грубить тогда. Я усмехаюсь своим мыслям. Значит, все-таки мне обидны именно его слова. Почему?

В оконном отражении я вижу, что сосед вернулся. Как интересно, я много езжу в поездах, иногда мне попадаются интересные, приятные попутчики, и мы разговариваем, как обычно в вагонах, о том, кто куда едет и какая ожидается погода в пункте назначения, иногда бывают совершенно неразговорчивые люди и я, помолчав и посмотрев в вагонное окно, быстро укладываюсь спать. По-разному бывает. Но никогда раньше я не использовала темное стекло в качестве средства наблюдения за кем-либо. А это, оказывается, довольно удобно. Вот сейчас, например, не поворачивая головы, я знаю, что парень пришел и молча стоит в проходе, облокотившись на верхние полки, и что он смотрит на меня. Оконное стекло, словно большое зеркало, отражает все до мельчайших подробностей. Парень стоит, чуть покачиваясь в такт поезда, не улыбается и не хмурится, просто смотрит, как будто задумавшись о чем-то. Наверное, решает, пойти сразу искать себе сотоварищей или дождаться, пока принесут постельное белье, за которое уплачено семьдесят пять рублей. Он стоит уже довольно давно, и молчание, которого мне так хотелось вначале и от которого я, в общем-то, никогда не испытываю дискомфорта, вдруг начинает тяготить меня. Его молчаливое «нависание» за моей спиной создает ощущение опасности, хоть я и могу контролировать любое его движение. Впрочем, он и не двигается, но мне все равно становится неуютно. Как все-таки хорошо, что я еду не в купейном вагоне! В подтверждение моим мыслям кто-то проходит по длинному проходу, попросив посторониться моего соседа и дав мне возможность повернуть голову, якобы среагировав на звук. Я оборачиваюсь и встречаюсь взглядом с парнем.

– Ну что, насмотрелась? – насмешливо спрашивает он, усаживаясь напротив меня.

– На что? – банально реагирую я, а ведь хотела попросить его разговаривать со мной на «Вы».

– На меня, – парень широко и снисходительно улыбается.

Что-то настораживает меня в этой улыбке. Какое-то несоответствие, то ли слов, то ли интонации, то ли взгляда. Я не успеваю разобраться, что именно, потому что вдруг понимаю, что все это время, пока я разглядывала его в «зеркале» окна, он рассматривал меня и прекрасно видел, что я наблюдаю за ним. Краска заливает мое лицо и становится трудно дышать. И я не нахожу ничего умнее, чем ответить:

– Я на Вас не смотрела.

Он смеется. И я расстраиваюсь все больше. Ну почему бы и мне ему не ответить какой-нибудь интеллигентно-изощренной грубостью, типа «было бы, на что там смотреть» или «меня пьяницы не интересуют» или еще лучше «алкоголики – не мой профиль». Не очень интеллигентно и совсем не изощренно, ну пусть бы хоть так, чем краснеть и врать как школьница.

– Н-да, – парень постукивает пальцами по столу и усмехается своей непонятной улыбкой, – я надеялся, что хоть в этом мне повезет – попутчица достанется напоследок веселая, а тут… никакого просвета.

И тут я не выдерживаю.

– А почему Вы все время мне грубите? – мой голос дрожит, а в глазах снова появляются предательские слезы. Я стараюсь дышать поглубже – слышала, что так можно заставить слезу уйти обратно в глаза. – Почему?

– А разве я грублю? – довольно искренне удивляется попутчик.

– Конечно. – Я не смотрю на него, – конечно, грубите – «тыкаете» все время, обзываетесь….

– Ну, прости, детка, я не хотел. Просто … – он замолкает на какое-то мгновение, а затем продолжает, – … так вышло.

Ни капли раскаяния, или сожаления, или искренности не слышу я в его словах. Насмешка и что-то еще. Злость, что ли, какая-то. Ну и пусть. Чего же это постельное-то так долго не несут?! Скорей бы уж закончить этот бессмысленный разговор.

– Тебя как зовут-то? – Ну совсем не может молчать этот парень. Я даже не пойму – пьян он или нет. Запаха алкоголя нет, пиво стоит нетронутое, координация движений у него не нарушена, а вот какая-то неестественная веселость и то ли нервозность, то ли взбудораженность чувствуется. Может он наркоман? Ну тогда вообще пиши пропало. Я тогда пойду к проводнику и попрошу перевести меня куда-нибудь на другое место. Вагон, слава богу, не переполнен. Только как мне это узнать? Я вспоминаю неожиданно, как однажды мы с друзьями шли куда-то, и к нам подошел молоденький парнишка. Он спросил что-то у одного из наших ребят, тот начал ему объяснять, показывая рукой в сторону. А потом сказал, что это был наркоман. Я, помнится, еще спросила, откуда, мол, ты знаешь-то? А он посмеялся, не видела, дескать, что ли, какой у него взгляд? И объяснил, что взгляд у наркомана как будто прозрачный, не фиксирующийся на предмете. Что-то вроде этого он мне тогда объяснил.

– Чего молчишь? Как звать-то тебя, детка?

– Лена. – Я говорю осторожно и стараюсь не глядеть на него – боюсь увидеть «прозрачный» взгляд.

– Даже зовешься ты как-то скучно, – парень не может скрыть своего разочарования. А меня вдруг разбирает самая настоящая злость. Ведь попросила же не грубить!

– Можно подумать ты – Пантелеймон! – я стараюсь говорить презрительно, не задумываясь ни об изощренности, ни об интеллигентности своих слов.

Парень какое-то время удивленно-весело смотрит на меня, а потом начинает хохотать.

– Белье, пожалуйста, – проводница бросает на полку два запечатанных пакета.

Ее вежливые слова нисколько не сочетаются с ее интонацией и уж тем более с ее швыряющим жестом. Я вдруг ловлю себя на мысли, что странная какая-то складывается обстановка. Я всей кожей начинаю ощущать какой-то резкий диссонанс. Странное, не явное, не кричащее, не бьющее в глаза, но от этого не менее болезненное ощущение несоответствия слов и взглядов, действий и интонаций, поступков и желаний. Противоречие между видимым и ощущаемым. Наверное, я слишком много сегодня думала о том, чего не случилось. Надо ложиться спать. Завтра будет новый день, завтра мне целый день бегать по Москве, и документы нужно отнести, и посмотреть что-нибудь хочется, и даже просто походить по городу.

– Будьте добры, достаньте мне, пожалуйста, матрац, – обращаюсь я к соседу.

– А почему Пантелеймон? – спрашивает он меня, даже не подумав встать и достать мне матрац.

– Потому что необычно. Вы же наверняка какой-нибудь обычный Коля или Сережа. Достаньте мне матрац.

– Я не Коля и не Сережа.

– Ну, Петя, Миша, Ваня – какая разница? – я так понимаю, что матрац мне придется доставать самой. Поэтому, перечисляя приходящие мне на ум мужские имена, я расстегиваю молнию на сапоге, стягиваю его и встаю, намереваясь встать на полку, чтобы попытаться дотянуться до свернутых в рулоны матрацев на третьей полке. Опережая меня, парень встает, легко снимает один рулон и бросает его на мою полку:

– На, не смеши народ, тебе все равно не достать было бы.

– Спасибо.

Я разворачиваю матрац и начинаю застилать постель. Спиной ощущаю его оценивающий взгляд, почему-то краснею, но головы не поворачиваю. Застелив простыни и надев наволочку, я присаживаюсь на край, задумавшись, идти или не идти за одеялом.

– Меня зовут Эльнар.

Я поднимаю глаза. И молчу. Молчу потому, что он оказался прав: он не Коля и не Петя, имя у него действительно необычное. И взгляд совершенно нормальный – веселый.

– Не Пантелеймон, конечно, – усмехается парень.

– А почему Эльнар? Ты, что, нерусский?

Я спрашиваю и удивляюсь себе. Нет, сам вопрос очень логичен, потому что этот Эльнар имеет совершенно европейское лицо. Мой взгляд выхватывает основные черты: волосы, конечно, темные, но не жгуче-черные, скорее темно-русые, кожа довольно светлая, и глаза светлые, то ли серые, то ли голубые, при электрическом свете трудно разглядеть. Я машинально отмечаю про себя, что парень был бы даже красивым, если бы не шрам, пересекающий левую бровь и деформирующий этим правильные черты его лица. Нет, он не восточный тип, скорее славянский. Так что вопрос логичен. А удивляет меня мое собственное поведение. Разве можно вот так спрашивать человека – русский он или нерусский? Что за национализм? И вообще, тебе-то какое дело? Но вопрос задан.

– Я-то? Русский. – Парень молчит немного, делая непонятную паузу и почему-то уставившись в темное окно, потом встряхивает головой и продолжает, как ни в чем не бывало, – родители так назвали.

– А меня назвали Леной, – почему-то говорю я. – Что ж теперь, не жить? И не знакомиться ни с кем?

Я вижу, как он вздрагивает и неопределенно хмыкает, то ли удивиться хотел, то ли рассмеяться.

– Главное, не как тебя назвали, а как ты сама себя называешь, – неожиданно серьезным голосом говорит Эльнар. Что-то смутно знакомое послышалось мне в его интонации. Я вспомнила почти сразу. Ксения вчера мне сказала почти то же самое – главное, не кому-то понравиться, а самой себе. Конечно, ей легче: у нее имя редкое, звучное. Когда она произносит «Ксения», вспоминается что-то дворянское, подзабыто-трогательное. «Балы, красавицы, лакеи, юнкера…».

– Сменить имя? – я качаю головой. – Но мне нравится мое.

– У тебя красивое имя, – голос у парня становится каким-то другим, я не могу объяснить, что именно поменялось, но в нем вместо насмешки и снисходительности появляется какая-то заинтересованность, даже можно сказать какой-то азарт, что ли. Так бывает, когда человек решает интересную задачу или головоломку.

– Красиво имя, – размеренно повторяет он, – Лена. Это же Елена. Да?

Я молча киваю головой.

– Абсолютно у всех еще со школьной скамьи, с пятого или там какого класса, ну, когда историю древнего мира проходят, имя Елена ассоциируется с Еленой Прекрасной. – Эльнар снова усмехается, и пожимает плечами, – ты вполне симпатичная, и если перед ответом на банальный вопрос «как Вас зовут?» выдержать легкую паузу, а потом, чуть улыбнувшись уверенной улыбкой, произнести с достоинством «Елена», – Эльнар довольно смеется, как будто решил свою интересную головоломку, – то, поверь, детка, любой мужчина вслух или про себя, но обязательно дополнит «Прекрасная». И посмотрит на тебя совсем другими глазами.

Неожиданно я тоже смеюсь. У меня двойственное чувство, с одной стороны, он вроде как учит меня жизни, выставляя меня не слишком умной, дескать, даже имя свое правильно назвать, и то не может. А с другой стороны, его слова кажутся такими простыми и такими правильными, что спорить с ним трудно. И обижаться совершенно не на что. Хорошо бы еще научиться смотреть уверенным взглядом и выдерживать «легкую паузу».

– Я постараюсь научиться, – звучит, пожалуй, не очень остроумно, ну а что я еще могу ему сказать?

Почему-то в ответ разговорчивый Эльнар промолчал. Ну и ладно. Пойду я все-таки схожу за одеялом. Сейчас в вагоне вроде тепло, даже жарковато, можно сказать, но опыт показывает, что уже посреди ночи будет прохладно, а к утру так и вообще замерзнуть можно будет. Так что лучше запастись одеялом. Я встаю.

– Ты куда?

Странный вопрос, произнесенный настороженно-грубоватым тоном, меня удивляет. Что это за контроль такой? Я что, отпрашиваться должна? Как в первом классе? «Можно мне выйти в туалет?»

– За одеялом. – Вот почему я не могу никогда поставить никого на место? Почему я послушно отвечаю на такие дурацкие вопросы? Почему я не могу, дернув плечом, спросить, дескать, а тебе какое дело?

– Ладно, иди.

Я иду по длинному вагонному проходу и… улыбаюсь. Мне смешно, что я такая трусиха. Я ведь всегда знаю, что нужно ответить, и, в общем-то, довольно быстро придумываю ответную фразу, пусть она не всегда остроумна или изящна, но мнение мое отражает верно, но я никогда этих ответных фраз не произношу. Всего-то и делов – задержаться на доли секунды с ответом, чтобы ответ этот всплыл в голове, сформулировался, и выплескивай его. А пауза в доли секунды придаст этому ответу значимость. Все вроде ясно. Делай! Ан нет, я отвечаю сразу, отвечаю послушно, неумно и робко, или не отвечаю вовсе, принимая как должное «руководящие указания» или проглатывая обидные намеки. Почему я такая? Безответная, как корова. Не заметили – ну и ладно, гладят – стою, хлестнули – пошла. Образ коровы мне, конечно, не нравится. Но я все равно старательно улыбаюсь, хоть и настроение у меня просто ниже плинтуса. Так тебе и надо, раз не умеешь отбиваться. Получив у проводницы разрешение взять одеяло, я стаскиваю его с полки и на секунду задумываюсь, может и соседу прихватить? Ну, уж нет, это мужчина должен приносить одеяла, доставать матрац, ухаживать, одним словом, а не женщина, нужно будет – сам сходит и принесет, тем более такой грубиян. Обойдется. И я двигаюсь в обратный путь. Странный этот Эльнар. Вроде, как только что разговаривал со мной по человечески, заинтересованно, даже, можно сказать, по-приятельски, и тут же снова грубит. Странный.

Вернувшись на свое место, я для начала попросту укладываю одеяло под подушку, чтобы ночью можно было легко его достать и укрыться, если замерзну. Потом, положив опять-таки под подушку свою сумочку, начинаю расстегивать сапоги.

– Ты, что, спать собралась, что ли? – Эльнар сидит, опершись спиной на стенку, и крутит в руках сигаретную пачку.

– Да, надо ложиться, одиннадцатый час уже. – Я стараюсь говорить спокойно и вежливо. Пусть я корова, но корова вежливая, вполне интеллигентная такая корова, правильная.

– «Уже»? Всего! Всего только начало одиннадцатого, – Эльнар смотрит на меня почти с презрением, – пойдем, покурим лучше.

– Я не курю.

Я снимаю сапоги и забираюсь на полку с ногами. Хорошо, что джинсы у меня стрейнч, тянутся хорошо, так что, в крайнем случае, можно их и не снимать. Вообще-то я всегда брюки снимаю в поезде, оставаясь в колготках, так удобнее спать, и махры от белья не так пристают, но при Эльнаре мне как-то неудобно. Уж больно пристально следит он за каждым моим движением, так что мне не хочется возиться с джинсами даже под простыней, как я обычно делаю. Впрочем, уляжется же и он когда-нибудь, тогда можно будет и джинсы стянуть.

– Да я помню, что ты не куришь, – Эльнар поднимается, – ладно, я быстро, только ты не спи.

– Почему? – я сижу на полке, подтянув колени почти к подбородку и обняв их руками, это моя любимая поза.

– Поговорим. – Интонация у него, прямо скажем, издевательская. Уж не знаю, что он имел в виду под своим «поговорим», но я не собираюсь ему подыгрывать. И отвечать не буду. Просто, когда он уйдет, лягу и отвернусь к стенке, и сделаю вид, что сплю.

– Я быстро, – Эльнар чуть наклоняется ко мне и покачивает головой, – не спи.

– Угу, – довольно неопределенно бурчу я в ответ.

Эльнар уходит. Как же, не буду спать ни за что. Ждать тебя буду, пока ты придешь и снова начнешь грубить. Все это я вслух, конечно, не произношу, но мысленно звучит просто здорово: в меру издевательски, в меру уверенно, в меру воспитательно. Я с наслаждением вытягиваюсь на своей полке, укрывшись простыней. Можно, конечно, и сейчас джинсы снять, пока попутчика нет, но почему-то не хочется двигаться. Стучат колеса, чуть покачивается вагон, за окном темно. На боковых полках никого нет, это хорошо, тихо. В соседнем купе тоже, похоже, улеглись, потому что и там тихо. И вообще, по проходу никто уже не ходит. И пусть еще горит свет, но вагон уже засыпает. Мои глаза тоже закрываются, мысли начинают немного путаться. Андрей не пришел на вокзал, но это ничего, может, он и хотел прийти, но я же сказала «не приходи». А имя у меня и в самом деле красивое. Елена. Эльнар произнес его как-то очень необычно. И нежно и торжественно одновременно. Странный парень. Интересно, сколько ему лет? Я поворачиваюсь к стене. Лет тридцать, наверное, почти ровесник. Впрочем, мне уже за тридцать. Только бы никто не сел на боковые или наши верхние места где-нибудь посреди ночи. Хорошо бы поспать ночь спокойно….

– Эй, детка, я же сказал – не спать! – Эльнар произносит эти слова не очень громко, даже немного приглушенно, видимо, все-таки какие-то представления о приличиях у него остались: не орет на весь вагон. Вот и чудненько. Я не шевелюсь. Я сплю.

– Даже не думай притворяться – заснуть за полторы минуты невозможно, – да, поторопилась я с выводами насчет приличий, сглазила. Мой попутчик не просто произносит эти слова, он еще сильно и бесцеремонно трясет меня за плечо, – повернись, детка, спать я тебе не дам все равно.

– Эльнар, – я впервые называю его по имени и, странное дело, мне это почему-то даже приятно, – я хочу спать. У меня завтра будет трудный, напряженный день, мне нужно очень много успеть, завтра будет….

– Не будет.

Я замолкаю, удивленно глядя на него.

– Не будет завтра у тебя дня.

– В каком смысле?

– Ты только представь, что сегодня последняя ночь в твоей жизни, – Эльнар присаживается на полку рядом со мной, и я, инстинктивно подтягивая колени, непроизвольно сажусь, – последняя ночь – неужели ты ее проспишь?

– Чего это вдруг она последняя? – пожимаю я плечами, – с какой стати?

– Да мало ли чего, – парень смотрит на меня, странно усмехаясь, – авария, катастрофа, метеорит упадет….

– Землетрясение, цунами, инопланетяне, – продолжаю я, – не смешно, извините. Так вообще можно считать каждый день последним.

– Так и нужно считать. Нужно. – Странный парень, серьезен настолько, что появляется ощущение, что он и в самом деле так думает.

– Ага, – я подчеркнуто неинтеллигентна, – и не спать вообще.

Я даже говорю не «вообще», а «вааще». Что это на меня нашло? Я разговариваю так, как будто веду разговор сама с собой. Как-то очень легко, свободно и не жалею ни об одном своем слове.

– Лучше бы, конечно, не спать, – соглашается сосед, – но это нереально.

– Вот именно, – я снова пытаюсь лечь, – поэтому, давайте укладываться.

– Совсем не спать нереально, но одну ночь, особенно, если ты точно знаешь, что она последняя….

В этот момент гаснет свет. Что-то мистическое было в этом, как он неожиданно погас, причем именно на этих словах – «она последняя», но я не желаю поддаваться мимолетному смущению – подумаешь, значит просто уже одиннадцать часов – и продолжаю, как ни в чем не бывало:

– Так это если точно знаешь, – легкий холодок все-таки пробегает по спине и плечам, и я чуть растираю плечи руками, – но это, слава богу, нам знать не дано.

Неожиданно Эльнар берет меня пальцами за подбородок и заглядывает мне в глаза. Я впервые смотрю ему прямо в глаза и от того, что я в них вижу, я теряюсь. Тоска. В полумраке вагона, в слабом отблеске какого-то отраженного света, я отчетливо вижу выражение его глаз. Тоска. Глубоко запрятанная, наверное, даже неосознаваемая. Я так ошеломлена, что даже не пытаюсь вырваться из его пальцев, сжимающих мой подбородок. А он неожиданно говорит, все так же странно усмехаясь:

– Играть, так играть. Вдвоем даже интереснее.

Он отпускает меня и откидывается к стене, но с моей полки не уходит, по-прежнему заставляя меня сидеть с поджатыми ногами. Впрочем, мне достаточно удобно пока. Еще бы понять, о чем это он говорит.

– Я хотел просто напиться и просто потрахаться с кем-нибудь, все равно с кем. Мне на все наплевать. – Его грубость коробит меня, но я молчу, потому что у меня ощущение, что он говорит сейчас не со мной, кроме того, я краснею от его неприличных намеков и если сейчас скажу что-нибудь, то он заметит, что я покраснела, и скажет еще что-нибудь обидное, а так, может, и не заметит. Хорошо, что все-таки темно.

– Но просто почему-то не получается, но, может, и правда так будет поинтересней, – голос у него злой, совсем не совпадающий со словами про интерес и с выражением жуткой тоски в глазах. Парень поворачивается ко мне. Его глаза лихорадочно блестят, а губы улыбаются неприятной, кривой улыбкой.

– Знаешь, детка, сейчас я тебе кое-что покажу.

Я молчу, словно загипнотизированная его взглядом. Почему-то мне становится страшно. А он продолжает:

– Только ты должна дать мне слово, что не закричишь.

Чего я боюсь? Мы не в купе, дверей нет, кругом люди. Оружия у него в руках нет. Чего я боюсь?

– Смотря, что ты покажешь. Вдруг у тебя в сумке труп? – я пытаюсь пошутить, чтобы унять начинающие дрожать колени, – я не хочу смотреть на труп. И буду сопротивляться.

Он усмехается и быстро выглядывает в проход. Потом встает, приподнимает крышку своей полки и поворачивается ко мне:

– Вставай.

Мне не видно, что там, в отделении для сумок под его полкой, но его взгляд мне не нравится, и я пытаюсь отшутиться:

– Может, лучше не надо? Можно я просто буду спать? А то плохой сон потом приснится….

– Вставай, – Эльнар резко хватает меня за плечо и рывком заставляет подняться. Я возмущенно гляжу на него и начинаю тяжело дышать – верный признак, что сейчас я могу начать кричать или плакать – как он смеет так обращаться со мной?! Но ни того, ни другого я не успеваю. Потому что Эльнар крепко зажимает мне рот рукой и почти силой наклоняет меня к открытой полке. Свободной рукой он расстегивает молнию на стоящей там сумке и… хорошо, что он зажал мне рот, а то я бы точно заорала. Не вскрикнула, не всхлипнула, а именно заорала. Потому что в сумке была бомба. Я понимаю это с первого взгляда, потому что все время смотрю новости. И боевики люблю. Хорошие боевики, качественные, правдоподобные.

– Если будешь кричать, я взорву ее прямо сейчас, – тихо говорит мне на ухо Эльнар, – и все.

Меня начинает трясти. Я смотрю на своего попутчика, и дрожь сотрясает мое тело, как будто я бьюсь в конвульсиях. Она бьет меня все сильнее и сильнее, голова трясется из стороны в сторону, ноги подгибаются, и мне совершенно нечем дышать. Я задыхаюсь и пытаюсь вырваться из рук парня. Еще мгновение, и я просто задохнусь. Легкая пощечина неожиданно открывает путь воздуху в мои легкие, словно выбив какую-то невидимую пробку из моего горла, а крепкие руки, быстро прижавшие мою голову к мужской груди, не показались ни грубыми, ни страшными. Это странное чувство – стоять, уткнувшись в мужской свитер, и думать о том, что так дышать намного легче. Легче не видеть ничего вокруг, ни страшную сумку, начиненную смертью, ни лицо человека, принесшего эту смерть в вагон. Террорист. Я вздрагиваю и сильно отталкиваюсь руками от мужской груди. Эльнар, видимо от неожиданности, выпускает меня, но тут же хватает снова, теперь уже за плечи. Он смотрит мне прямо в глаза и ничего не говорит, но я понимаю его взгляд – одно слово и мы взлетим на воздух. «И все». И я молчу. Молчу и смотрю, снова словно загипнотизированная его серыми глазами. Да, серыми. Мне видно это хорошо, потому что его лицо рядом. Он выше меня, но, склонившись надо мной как будто специально, чтобы наши глаза были на одном уровне и совсем-совсем рядом, он напряженно смотрит в мои глаза. Потом осторожно целует меня в лоб и, не отпуская моих плеч, усаживает на полку. Я слушаюсь его, словно кукла или больная, обессилевшая, измученная… корова. Да, корова, которую ведут на бойню. Откуда-то из глубины почти помутившегося рассудка яростно всплывает, карабкаясь изо всех сил, отчаянная надежда – а может, это не для этого поезда? Может, это не для нашего вагона? Может, это не для нас? Может, это не для меня?