Уошито

Пролог

“Если клятву нарушишь на берегу,

то река тебя к себе заберет.

И не будет тебе покоя ни в земле,

ни в воде”.

Он увидел ее в густой, непроглядной полночи, в тот час, когда сон становится тяжелым, а тени – осязаемыми. Она стояла у окна, как призрачная гравюра. Ее силуэт, темный и зыбкий, был нежен, изящен и до боли знаком. Светлые, чуть вьющиеся волосы, будто опаленные лунным светом, мягко спускались на обнаженные плечи, кончиками прядей осторожно лаская впадину ключицы. Мокрая, почти прозрачная ткань свадебного платья липла к телу, откровенно подчеркивая каждую его линию, каждое достоинство. Она смотрела на него. И, что было пугающе, взгляд ее в кромешной тьме был ярок, ясен и неумолим, словно сама ночь обрела зрение.

За окном гнулся облетевший дуб. Шквальный, неистовый ветер измывался над ним. В одно мгновение он позволял дереву прийти в себя, начать выпрямляться. В следующее – резко и внезапно нагибал. Без прелюдий. И без спроса.

В щелях окна периодически свистело. Тяжелые шторы слабо колыхались. С улицы завыла собака. Истошно. Протяжно. Обреченно. И очень громко.

Он ее узнал. Конечно, он ее узнал, ведь иначе и быть не могло. Эта женщина – этот кошмар – приходила к нему во снах вчера. И позавчера. И за день до этого. Приходила. Касалась. Говорила. Голос ее был всегда покрыт нежностью эха. Она цепляла и завораживала. Она так походила на жену.

– Джордж.

Его имя прозвучало, как журчание родника возле старой фермы, где он вырос.

В голове – белая, беззвучная пустота. Он, повинуясь чему-то извне, опустил одну ногу с кровати – одеяло сползло на пол белым комом, – следом – вторую. “Не своди с нее глаз, – мысленно заклинал он сам себя. – Если ты это сделаешь, то умрешь. Смотри на нее. Смотри на нее постоянно”.

И он смотрел, совершенно не моргая. Смотрел, слепо идя за ней к двери. Спускаясь по скрипучей лестнице в липкой темноте на первый этаж. Выходя на промозглое крыльцо. Передвигаясь по тротуару, по спящим улицам сейчас совсем незнакомого городка.

Ветер, холодный и влажный, бил в лицо. Он не замечал. Чуть тормозил от очередного порыва, но потом продолжал движение. В двух футах от него плыл силуэт до боли чужой и до дрожи знакомый.

Когда он оказался у реки, небо на востоке уже тронулось грязно-серыми цветами. Она ступила в воду первой – та была явно безумно холодной. Это ее не остановило. Шаги были не стремительными, но неотвратимыми, полными страшной решительности. Уже оказавшись по пояс в воде, она обернулась. И улыбнулась. Как каждое утро улыбалась его жена.

– Ну же, любимый, – ее мягкий голос отразился от реки и, показалось ему, прозвучал в самой голове. – Идем быстрее. Нас могут увидеть, – глаза чуть сузились в хитром, игривом прищуре. – Ты же не хочешь, чтобы нас увидели, правда, Джордж?

Он сделал шаг. Еще один. Она дернулась рябью и в мгновение материализовалась рядом с ним. Ее пальцы сомкнулись на его запястьях. Рывок вглубь. Боль в ушах. И последнее, что запомнил Джордж Купер – раздирающее, всепоглощающее жжение в легких. Затем он отключился.

Смерть.

Глава I.

Охота на русалку

Линдсей, Оклахома.

Дом семьи Мюррей стоял на отшибе города в полмили от реки Уошито, на другом берегу которой высился трехкорпусный авиационный завод – место работы большинства населения Линдсей. Весь город к вечеру покрывался мрачной дымкой забвения и зомбирования. Люди, по уже установленному и заезженному алгоритму, выполняли одни и те же действия каждый божий день.

Так было раньше, да.

Наверное, эта участь ждет абсолютно любой город абсолютно любой страны – рано или поздно он превратится в скопление муравьев-переростков: тружеников или пьяниц.

Линдсей превратился в город утопленников.

Линдсей познал все плоды однотонности и пресности бытия слишком рано для своего возраста. Но в последнее время начали происходить странные, загадочные и, не скрыть от вас, страшные вещи, перевернувшие привычный ритм города с ног на голову.

Но не будем спешить, вернемся к молодой семье Мюррей, что, как вы, несомненно, помните, жили на краю города у реки, давшей толчок для строительства завода а, в последующем, и самого города.

Энджи Мюррей – темноволосая, черноглазая и бледнолицая хрупкая женщина едва перешагнула через черту тридцатилетия и в последнее время пребывала в глубоком унынии от осознания, что молодость – та беззаботная и беспечная, какой ее привыкли видеть, – постепенно остается позади. Она только-только нашла работу в средней школе Линдсей, заняла должность учителя биологии, и сейчас медленно двигалась к отметке в один год ее педагогического стажа. В отличие от Майкла – мужа, – который проработал главным инженером на заводе уже семь лет, Энджи долгое время посвящала учебе, когда-то новоиспеченному супругу, а, в последствии, сыну Энтони.

Энтони Мюррей на момент событий, встряхнувших его город, было семь. Он ничем не отличался от остальных детей своего возраста. Познавая мир, Энтони, вместе со своими школьными друзьями, уже успел побывать во всех переулках города, облазил каждую водосточную трубу и посетил несколько забытых богами домов. Весь город, такой же маленький, как и он, был для Энтони открыт – Энджи не противилась здоровой потребности сына в исследовании окружающих реалий. Только одно место всегда было для Энтони Мюррей под запретом – Уошито. Старая, первобытная река наводила страх на мальчика (не без участия матери, конечно) – она пугала своей мощью, глубиной и чернотой воды.

А в последнее время начало что-то происходить – Энтони это видел, чувствовал. Родители остальных детей запретили им приближаться к Уошито, в газетах все чаще в заголовках мелькало название реки, но Энтони не пылал большой любовью к чтению и считал, что газеты читают исключительно взрослые мужчины в очках – как его отец.

Иногда Энтони слышал, как мать и отец, оставшись одни в гостиной, о чем-то тревожно шепчутся. В их голосах можно было различить волнение, страх и ужас. И Энтони приходилось лишь теряться в догадках, которые, в связи с его небольшим жизненным опытом и ярким детским воображением, кидались то в сторону подземных монстров, то всерьез склонялись к мыслям о призраках на чердаке.

Чердак в своем доме Энтони боялся больше всего – он находился прямо над его комнатой, и мальчик по ночам часто слышал, как скрипят старые половицы наверху, что-то шуршит, падает и – о, боже – завывает. И, думал Энтони, если все дело в чердаке, то почему родители не найдут новый дом или, еще лучше, новый город. Вслух говорить о своих предположениях Энтони не мог, ведь это могло показать, что он лишь маленький трусливый мальчик, а Энтони трусом себя совершенно не считал.

Все для него разрешилось лишь пару недель назад. В их компанию семилетних сорвиголов каким-то образом попал Джулиан – одиннадцатилетний мальчик, который казался Энтони взрослым, умным, и оттого в словах нового друга он не сомневался ни разу. Именно Джулиан посвятил компанию детей в страшные вещи, начавшие происходить в Линдсей.

По его словам, за последние три месяца в городе погибло 5 человек, и одного из них Джулиан знал лично – это был его сосед, мистер Купер. Он с родителями даже ходил на похороны и видел, как рыдала его жена и пятилетняя дочь – малютка Вики.

– Но что с ними произошло? – шепотом спросил Энтони.

– Они все утонули, – пожал плечами Джулиан. – В Уошито. Прямо посреди ночи в ночных рубахах или халатах. Виктор Джонсон из старших классов рассказал, что в реке завелась русалка.

– Но ведь в сказках русалки добрые, придурок, – серьезно возразил Алекс – давний друг Энтони.

Джулиан задумался, его лицо посуровело, и в одно мгновение он стал выглядеть на пять или все шесть лет старше своего возраста.

– Это они только в сказках добрые, – хмуро ответил Джулиан. – На самом деле, это кровожадные призраки девушек, которых при жизни много обижали.

Энтони почему-то поверил Джулиану. И только теперь до конца осознал, почему мать запретила подходить ему к Уошито. После услышанного Энтони поклялся сам себе, что к этой реке никогда и ни за что не приблизится.

Он очень сильно ошибался.

В тот роковой вечер Энтони не вышел на прогулку, он сидел на кухне у окна, ведущего на задний двор, играл солдатиками и, то и дело, поглядывал в сторону Уошито. Вода в реке казалось стоячей, спокойной, местами покрытой легким слоем льда и очень даже дружелюбной, но Энтони это не провело – он был уже взрослым малым и прекрасно понимал, что в тихом омуте водятся черти. В данном случае, русалки.

Энджи готовила ужин. По всему дому разносился аромат запеченной утки и тушеных овощей. Из гостиной слышались звуки вечерних новостей. Так было каждый день перед приходом отца. Энтони оперся на свои тонкие руки, чуть приподнялся на подоконнике и уставился на мост по правую сторону от его взора, ведущий на другой берег реки. Отсюда нельзя было разглядеть, но мальчик был уверен, что папа едет по нему с работы, потом на десять минут он заскочит в супермаркет на углу центральной улицы и их, чтобы расквитаться со списком покупок, а после направится домой.

– Мам, – позвал Энтони, не отводя глаз от спокойной глади Уошито, в которой отражались заходящие солнечные лучи.

– Да? – Энджи склонилась перед духовкой, намереваясь убедиться, что утка не сгорела.

– А русалки могут забраться на мост?

– Какие русалки, Энтони?

– Из Уошито, – серьезным тоном объяснил Энтони. – Джулиан рассказал, что в Уошито завелась русалка. Она убивает людей, мама.

Энджи выпрямилась, убрала полотенце на спинку стула и обернулась в сторону сына. На улице уже смеркалось, и она спокойно смогла разглядеть выражение тревожных глаз Энтони в оконном отражении. Энджи переступила с ноги на ногу, пытаясь подобрать слова, уперла ладони в бедра, нахмурилась.

– Знаешь, дорогой, думаю, русалки здесь не при чем, – тихо и осторожно начала говорить Энджи, после чего подошла к сыну, положила ладонь на его мягкие и темные волосы. – Просто в жизни случается разное. Люди не бессмертны. И конец для каждого может быть абсолютно разным. А то, что рассказал тебе Джулиан, лишь совпадение. Люди, которых нашли в Уошито, были неосторожны, поэтому и утонули. Может, кто-то из них просто не умел плавать.

– Какой человек полезет в зимнюю воду, не умея даже плавать? – Энтони не моргал. – Нам в школе рассказывали, что холодная вода может заставить ноги застыть, и человек не сможет ими шевелить и утонет.

– Ты прав, милый, – Энджи начала перебирать пряди волос сына, невольно сама засмотревшись на страшное спокойствие реки. – Наверное, это были очень глупые люди, которые не слушали в школе учителей.

– Мистер Купер работал с тобой, – проговорил Энтони. – Я узнал его фамилию, когда Джулиан мне про него рассказал. И понял, почему ты целый день плакала в ту, позапрошлую субботу. Мистер Купер тоже был учителем, так ведь?

Губы Энджи поджались, скулы ярче выразились, в глазах появилось что-то поблескивающее и влажное, но она лишь кивнула:

– Да, Энтони, мистер Купер был учителем.

– Он не мог быть глупым, – продолжил свою логическую цепочку Энтони. – Учителя умные. А умные люди знают о том, что с ними случится, если спуститься в ледяную воду.

– К сожалению, страшные вещи могут произойти даже с умными людьми, – прошептала Энджи, поцеловала сына в макушку и вернулась к духовке.

Убедившись в готовности утки, она выключила плиту, поспешила наверх, в ванную. Энджи успела лишь прикрыть за собой дверь, прижаться к ней спиной и медленно съехать вниз, на пол, крепко жмурясь и пытаясь сдержать слезы.

У боли нет срока годности.

Джордж Купер был ее наставником, несколько месяцев он вводил ее в курс дела, помогал с работой, в конце концов, он просто стал ее другом. Его смерть была последней (ли?) в череде происшествий на Уошито. В газетах Энджи читала интервью с шерифом Ларсеном и поняла, что тот придерживается версии серийного маньяка. Но это было, по ее мнению, рандомным тычком в небо. Особыми умственными способностями Фрэнк Ларсен – и это знал каждый житель Линдсей, – не отличался, из-за чего люди и не верили каждому его слову. Но оттого было еще тяжелее – никто не понимал, что же происходит на Уошито. Происходит снова – ведь около пятнадцати-шестнадцати лет назад люди тоже тонули скопом. Но тогда все закончилось так же быстро, как и началось. А сейчас родители стали запрещать детям приближаться к берегу, на ночь плотно закрывали все двери, прокручивая каждый замок – на всякий случай. И Энджи не стала исключением.

Переварив в очередной раз все эти гнетущие происшествия в своей голове, Энджи Мюррей поднялась на ноги, умылась, пригладила волосы и вышла из ванны. Энтони она застала все за тем же подоконником, не сводящим упрямых серых глаз с реки. Подобие одержимости напрягло Энджи, и она отправила его к себе в комнату убрать игрушки до ужина. Энтони повиновался беспрекословно, но, когда он проходил мимо матери, та увидела на его юном лице неподдельный страх и такую же ужасающую уверенность в чем-то.

– В любом случае, – тихо прошептала Энджи сама себе, сервируя стол, – пока он дома, ему ничего не угрожает.

Майкл прибыл спустя десять минут. Энджи услышала звук подъезжающей машины по дорожке из гравия, ведущей к гаражу, и, придирчиво оглядев стол, поспешила к входной двери.

Майкла и Энджи познакомила их общая подруга, и встречи их троицы в последующем, как в популярных американских фильмах, были полны алкоголя, еды и полуголых тел. Изначально Майкл встречался с Евой, той самой близкой подругой и соседкой Энджи. Они много времени проводили втроем, будь это библиотека или университетская ярмарка. Все было обычно, и Энджи относилась к Майклу так, как должна относиться к бойфренду своей подруги. Но в один день она начала замечать, что сам Майкл уделяет ей больше внимания, чем позволял его статус. Спустя месяц он расстался с Евой. Спустя год Энджи и Майкл сыграли свадьбу. Любые отношения с Евой были прерваны, но ни Энджи, ни Майкл не были тому инициаторами. Зачастую, рассматривая фотоальбомы и натыкаясь на снимки студенческой жизни, Энджи чувствовала укол совести, глядя на счастливое лицо бывшей подруги. И очень по ней скучала. Если бы у нее была хоть малейшая возможность связаться с Евой сейчас, Энджи бы без промедления ею воспользовалась. Но Ева испарилась из их жизни со скоростью света, не оставив ни нового номера, ни адреса. И это было в ее стиле.

Майкл вошел в дом, груженный тремя пакетами с продуктами. Он первым делом чмокнул жену в щеку, поставил ношу на столик у маленького окна, выходящего на крыльцо, и начал снимать куртку.

– Как дела на работе? – Энджи помогла убрать верхнюю одежду и, дождавшись, пока муж обует тапочки, первой направилась на кухню. – Ты вновь задержался.

– На заводе не хватает рук, – посетовал Майкл, протирая запотевшие очки. – Работаем, как чертовы нигеры.

– Майкл! – Энджи всплеснула руками и глянула в сторону лестницы на второй этаж. – Энтони может услышать. Не стоит так выражаться.

– Парень взрослеет, – отмахнулся Майкл, без особого энтузиазма оглядел стол и присел. – Тем более, если учесть, с кем он проводит время на улице, мы скоро и не такое услышим. Чего только стоит этот ободрыш Джулиан Янг.

– Кстати, об этом, – Энджи присела рядом с мужем, взяла его ладони в свои руки – они оказались холодными и напряженными. – Энтони знает о смертях в Уошито.

– А я тебе говорил, – Майкл наконец-то посмотрел на жену. – Не надо было от него это скрывать.

– Он считает, что в Уошито завелась кровожадная русалка, и боится, что она заберется на мост, когда ты будешь ехать с работы.

Майкл откинулся на спину стула и громко расхохотался. Энджи же не видела в этом ничего смешного – ее взгляд посуровел, губы плотно сжались.

– Кровожадная русалка, говоришь? – наконец выдавил сквозь приступ смеха Майкл, высвободил свою руку из ладоней Энджи и чуть приподнял очки, чтобы утереть набежавшую слезу. – Я бы на это посмотрел. Кровожадная русалка в моей машине, – Майкл игриво подмигнул, и именно в этот момент сверху донесся топот.

– Папа! – радостно воскликнул Энтони, стоило ему с верхних ступенек разглядеть на кухне отца.

Ужин прошел в обычном ритме. Покончив с едой, Майкл уткнулся в газету, Энтони убежал к телевизору, чтобы посмотреть серию его любимого мультфильма про утку-детектива, а Энджи занялась мытьем посуды. На улице завывал ветер. Днем Энджи слышала от ведущего новостей о надвигающейся буре на Оклахому, но искренне надеялась, что их городок она обойдет стороной. Энджи, выросшая вблизи Лос-Анджелеса, не любила холод и так же сильно не любила снег.

– Ты видела интервью этого олуха Ларсена? – спросил у жены Майкл. – Что за клоун. Какой только идиот решил, что его можно назначить шерифом.

– Он глуповат, – согласилась Энджи, расставляя тарелки. – Но иногда бывает очень мил. Он прост, как пятак. Думаю, для этого городка другого шерифа и не нужно.

– В свете последних событий, тебе стоит переосмыслить свою точку зрения.

Энджи лишь неопределенно пожала плечами. На этом их беседа закончилась, и факт этот послужил толчком для размышлений Энджи о том, как изменились их отношения за последние пять лет. Былая страсть улетучилась, Энджи начала все чаще чувствовать себя сожительницей, необходимым атрибутом для поддержания репутации идеальной семьи. Изредка в голове ее закрадывалась мысль о совместном посещении семейного психолога, но она заранее знала реакцию Майкла – супруг бы просто высмеял ее, долго над этим подтрунивал, а потом, если повезет, забыл бы.

На кухне мигнул свет, сопровождаясь напряженным звуком, похожим на гудение роя пчел.

– Что-то не так с электричеством? – обеспокоенно спросила Энджи – тихо и вполголоса, особо не надеясь на ответ.

– Это просто лампа, – отмахнулся Майкл и перевернул газетную страницу.

Он не читал – делал вид, чтобы жена перестала лезть с глупыми разговорами, участвовать в которых не было желания. Мысли Майкла Мюррея в тот вечер, как и во многие ему предыдущие, были заняты совершенно иным. Глаза его за стеклами очков бездумно смотрели в одну точку на газете, иногда покрываясь ностальгической поволокой, а уголки губ в тот момент предательски дергались.

Пребывая каждый в своих мыслях, Энджи и Майкл даже не заметили, как их сын, пригнувшись и придерживаясь теневой стороны комнаты, выскользнул из гостиной и, ступая на края ступенек у стены, чтобы издавать, как можно меньше звука, вбежал на второй этаж.

Дверь, ведущая на чердак, находилась в самом конце узкого и, как казалось Энтони, нескончаемо длинного коридора. Освещение здесь было тусклое, а звуки доносились лишь снизу – приглушенно, отдаленно, словно из-под толщи воды.

Со дна Уошито.

Энтони настраивался долгие пять минут. Он нервно переступал с ноги на ногу, сжимал маленькие ладони в кулачки, хмурился. На чердаке, по его убеждениям, точно обитал монстр – его Энтони слышал почти каждую ночь. Но, размышлял сейчас мальчик, если бы монстр желал ему зла, то сделал бы первый шаг – напал на Энтони, когда тот спал. Монстр этого не делал. А Энтони очень нужно было попасть на чердак.

За биноклем.

Он знал, что папа хранит его на одной из полок среди кучи коробок, которые остались еще после переезда больше семи лет назад. Майкл использовал бинокль очень редко – когда с друзьями выбирался на охоту в соседний штат. Энтони тоже собирался охотиться этой ночью.

Расстояние между одним концом коридора и дверью на чердак в другом Энтони преодолел решительно, твердо ступая по полу и напрочь позабыв, что передвигаться ему надо тихо – мама запрещала подниматься на чердак.

“Ступени очень крутые, – говорила Энджи, – а свет очень тускл. Ты можешь упасть и сломать себе что-нибудь”.

Энтони знал, насколько больно “ломать себе что-нибудь”. Прошлым летом он свалился из домика на дереве, который построил для него папа, и на несколько месяцев обзавелся гипсом на левой руке.

Но даже это сейчас не пошатнуло уверенность мальчика в своих планах. Конечно, он мог перенести охоту на русалок на любой другой вечер, но отчего-то Энтони казалось, что времени на раздумья и уговоры самого себя нет. Оно поджимает, это время, несется со скоростью безтормозной вагонетки и стремится нанести сокрушающий удар.

Сегодня.

Энтони слышал биение своего сердца. Когда он положил ладонь на ручку двери, ритм участился, пульсируя где-то в области шеи. Мальчик повернул ручку, потянул дверь на себя. Его обдало сквозняком. Этот сквозняк, легкий порыв внезапного ветра, встрепенул волосы Энтони и знатно его напугал, заставив отшатнуться на несколько шагов. Дыхание сбилось, и мальчик попробовал восстановить его, дыша через рот – глубоко и размеренно.

Черная дыра, образовавшаяся на месте двери, тем временем смотрела прямо на Энтони.

Может, монстром был сам чердак?

Дверь медленно поползла обратно, скрипуче рассмеявшись над Энтони, и этого для него было достаточно – он пробежал вперед, влетел на площадку у лестницы и ладонью спешно, истерично начал отыскивать выключатель. Отыскав, Энтони хлопнул по нему с большой силой, и наверху загорелся свет. Дверь позади него тихо закрылась.

Мама оказалась права – ступени были высоки, лестница слишком крутой. Крепко прижимая ладонь к холодной стене, Энтони начал подниматься наверх.

– Семь, – считал вслух мальчик, – восемь, девять, десять.

Десять ступеней, и Энтони оказался на чердаке. Под крышей дома раскачивалась лампа в ореоле из пыли и грязи. Энтони поспешно оглядел помещение.

– Если ты, монстр, правда, существуешь, то я совсем не против того, что ты здесь живешь, – оповестил Энтони, нервно теребя подол своей футболки. – Мне просто нужна одна вещь. И я сразу уйду.

Ответом послужила давящая тишина. Энтони принял это за согласие и направился к кучам коробок у дальней стены. Половица под его ногой скрипнула, и этот звук оказался настолько узнаваем, что мальчик почувствовал, как побежали мурашки по его телу, голове, а волосы начали приподниматься у корней. Чтобы убедиться в своих мыслях, Энтони отошел в сторону и вернулся обратно. Скрип. Именно его по ночам слышал мальчик – этот скрип прямо над его кроватью. Когда он рассказал об этом матери, та заверила, что это всего лишь крысы.

– Крысы размером с меня? – шепотом проговорил Энтони, оглядывая пол вокруг в поисках гигантской крысы-переростка, под весом которой могла скрипеть эта половица. Крысы не нашлось. Монстра тоже.

Нужная полка же отыскалась быстро. Энтони сдул с бинокля слой пыли, вдохнул его, закашлялся и замахал руками. Снизу донеслись шаги – кто-то из родителей направился, судя по всему, в ванную. Нужно было спешить. Энтони схватил бинокль, засунул его под футболку и бегом бросился к лестнице. Спускаясь вниз, Энтони услышал – или же ему показалось? – короткий визгливый смешок прямо у себя за спиной. Мальчик испугался, глаза его в дичайшем страхе расширились, и последние три ступеньки он перепрыгнул, ударившись в дверь и вылетев в коридор.

Получасом позже Майкл принимал душ. Горячая вода расслабляла тело после тяжелого рабочего дня. В голове Майкл начал прокручивать план работы на завтра, когда услышал, как Энджи вышла из комнаты Энтони, прикрыв дверь, и направилась… к ванной? Да, ошибиться Майкл не мог – шаги жены остановились прямо за дверью. “Не заходи, – начал мысленно молить Энджи Майкл. – Только не заходи. Иди спать. Я не хочу делить с тобой кровать, о душевой кабине и говорить нечего. Просто уходи. Не заставляй меня делать тебе больно”.

Шаги возобновились, и Майкл услышал, как закрылась дверь теперь уже в их спальню. Он выдохнул, оперся ладонями в колени, подставляя обжигающей воде свою спину. Его разрывало изнутри – временами, – но он никак этого не показывал. Душа кровоточила, ничего с этим поделать было нельзя. К сожалению, Энджи – его прекрасная и милая Энджи – давно перестала быть той таблеткой, которая могла спасти от любой напасти.

Он вышел из кабинки, обтерся сухим полотенцем, повязал его вокруг пояса. Без очков Майкл видел плохо, поэтому он поспешил водрузить их на свой прямой нос, но видеть от этого лучше не стал. Он чертыхнулся, снял их, ладонью провел по зеркалу, мгновенно в нем отражаясь, и уголком полотенца протер линзы очков.

– Гораздо лучше, ковбой, – усмехнулся Майкл собственному отражению, провел пальцами по темным мокрым волосам, разглаживая их. Затем задумался, чуть нахмурился и растрепал прическу, как собака после купания, загадив прозрачными каплями все вокруг себя. Торчащие концы волос его молодили, придавали ему сходство с двадцатилетним юношей.

Так говорила Ева.

Майкл вышел из ванны, когда стрелки часов уже перевалили за полночь. Если бы он тронулся с места на пять минут раньше, то, несомненно, столкнулся бы с Энтони, крадущимся по коридору, словно ниндзя, вымеряющим каждый свой шаг, чтобы не разбудить родителей.

Энджи мирно спала на своей половине кровати.

Энджи. Его милая Энджи. Когда-то за одну только ночь с этой женщиной Майкл Мюррей был готов отдать все свои сбережения, каждое сокровище. Энджи была красивой. Энджи была желанной. И еще больше его вдохновляла мысль, что она испытывает то же самое в ответ.

Но года прошли. Чувства, которые когда-то разрывали Майкла изнутри, сперва потускнели, сливаясь с мрачностью Уошито, а затем и вовсе превратились в мученическое отвращение к своей жене.

Причиной тому послужило появление Евы.

Фееричное. И грандиозное.

Мягкий загар отодвигал на второй план аристократичную бледность Энджи. Светлые волнистые волосы едва ли не светились на фоне выцветших темных жены.

И Майкл наконец-то чувствовал. Спустя столько лет он снова чувствовал. Этот трепет перед каждой встречей, дикое возбуждение, вспотевшие ладони. Словно ему опять двадцать два. Словно нет этого пивного живота, а руки по-прежнему сильны и крепки, как и уверенность в завтрашнем дне.

Чувствовал ли он отвращение к себе, зная, как подло поступает с Энджи? Да. Рушились ли любые сомнения при одном появлении Евы на горизонте? Тоже да.

Майкл знал, что она вернулась в город ненадолго – нужно было разобраться с наследством от умершего отца. Автомобиль уже был продан путем уловок и хитростей этой женщины на несколько сотен дороже, чем того стоил. Остался дом. Майкл понимал, что, как только Ева избавится и от него, сразу вернется в Нью-Йорк. Наверное, эта мысль была одной из тех, которой он успокаивал себя, глядя вечерами на ничего не подозревающую Энджи. Но в глубине души он боялся того момента, когда его мобильник пиликнет от прощального сообщения. Это будет что-то вроде “я уезжаю, всего хорошего, Майки” или “не скучай, ведь я не планирую”. Никаких слез. И, тем более, никакого прощального секса. Это явно не в стиле Евы.

Их встречи в последние две недели были частыми. Почти ежедневными. Энджи считала, что муж задерживается на работе из-за навалившейся к концу года лавины заказов. На самом деле, держала его Ева. В его машине. За его галстук. И, нередко, за его член.

Мысли, мысли, мысли. Они были тяжелы. Майкла периодически посещала безумная идея: а что, если он начнет говорить во сне, как делал это в детстве? Что, если он случайно произнесет имя Евы? И – о, Боги! – что, если это услышит жена?

“Не спать! – заклинал в такие моменты себя Майкл. – Пока не убедишься, что сама Энджи спит. Не смей спать, чертов подонок!”.

Но в тот вечер Энджи уснула раньше. И Майкл, не сильно долго ворочаясь, тоже провалился в сон. Довольно мягкий. И не тревожный. Пока.

Майклу снилось детство. Ферма в горах, отделяемая от Линдсей лесным массивом. Отец, что-то колотивший в своем гараже. И мать, вышедшая на крыльцо. Сам он валялся в мокрой от дождя траве вместе со своим псом, Арчибальдом. Он смеялся, когда шершавый язык пса касался его лица. И смех этот был высоким. Звонким. Детским.

– Майкл!

Мать махала ему с крыльца, подзывая к себе. Он встал, послушно поплелся вперед, то и дело запинаясь о разыгравшегося пса.

– Арчи, прекрати!

Несмотря на строгость, которую хотел придать голосу Майкл, слова эти все же звучали неубедительно и на собаку никак не действовали. Это смешило мальчика. И он продолжал хохотать.

– Майкл!

Мать позвала его еще раз. Хотя, стоп. Нет. Не мать. Это не ее голос.

Майкл медленно перевел взгляд с Арчи на крыльцо. Улыбка стала стекать с его лица. Дом окутал туман. Солнце скрылось за тучами. Едва различимый силуэт маленькой полной женщины вскоре пропал. Стук молотка, которым орудовал в гараже отец, тоже ушел на задний план. Сплошной туман. Тяжелый. Вязкий. Грязный.

– Арч, – тихо позвал Майкл. Пес был рядом. Но былой живости в нем поубавилось – всем телом дворняга прижалась к ноге маленького хозяина. Майкл физически чувствовал, как дрожит собака. И страх этот, по-настоящему животный страх, мгновенно передался и ему.

Судорожный вздох, щенячий писк, и Майкл Мюррей, взмокнув от холодного пота, сел в кровати, крепко цепляясь в свежевыстиранные белые простыни.

Энтони в полной темноте стоял коленями на стуле, притащенном с кухни, локтями упирался в подоконник. К лицу мальчика, сосредоточенному и не по-возрасту серьезному, прилип бинокль. Энтони не мог даже предположить, сколько времени он провел в такой позе, но почему-то был уверен, что еще несколько минут, и этот бинокль срастется с его лицом, навсегда заменив глаза.

Уошито была молчалива.

Уошито готовилась к нападению.

Осознание своей важности вселяло в Энтони храбрость, цепляясь за которую он из последних сил удерживал себя на месте. Когда подул ветер, и по реке в лунном отражении прошла легкая рябь, мальчик вздрогнул и едва не слетел со стула, но вместо этого лишь сильнее наклонился к подоконнику, думая, что если сейчас появится страшная русалка, то его она вряд ли заметит.

Но время шло.

А русалка не появлялась.

Вместо этого Энтони увидел кого-то другого.

Как Майкл Мюррей проскользнул к входной двери мимо своего сына – осталось загадкой. В пижамных брюках, без какого-либо верха и полностью босой он медленно, чуть пошатываясь из стороны в сторону, как при сильном ветре, двигался по заднему двору прямо в сторону Уошито.

– Папа?

Сначала Энтони не поверил своим глазам. Он неуверенно опустил бинокль, прищурился, пытаясь убедиться, что это, во-первых, не человек, а пошатнувшееся ветром какое-нибудь дерево, а, во-вторых, что, если это и человек, то не его отец. Но все говорило об обратном. Синие в белую полоску пижамные штаны, каштановые темные волосы, которые так ярко осветила вылезшая из-за тучи луна.

Да, Энтони, это твой папа.

В тот момент Майкл Мюррей ничего не чувствовал и ничего не понимал. Запинаясь о сухую и мерзлую траву, он продолжал двигаться в сторону реки с таким упорством, будто в этом всем заключался смысл его жизни. Глаза смотрели прямо – зрачки практически не двигались. Никакого страха, никаких сомнений. И никакого холода. Он не дрожал.

Может, это и к лучшему? Ведь, когда не боишься, смерть не кажется такой ужасной?

Ветер усилился. Совсем недавно почти идеальная гладь реки пошла частой рябью.

А город тем временем спал, даже не подозревая, что творится на его задворках.

Если бы Майклу Мюррею удалось спастись в ту ночь, то он был рассказал, что видел. От реки пошел туман. Тяжелый, грязно-белый. С поразительной быстротой он покрывал берег, устремлялся вверх. Дышать стало тяжело.

Когда босых ног коснулась холодная вода, Майкл замер и уставился куда-то вдаль, на другой берег Уошито. Он что-то видел – это беспорно.

Мокро. Холодно. Туманно. Именно эти ощущения отпечатались в сознании Майкла перед смертью.

А затем он увидел ее. Девушка чем-то смахивала на Энджи – его милую и родную Энджи в студенческие годы. Лицо нежное, кожа даже отсюда светилась мягкостью и невинностью. Невысокая, стройная и грациозная. Темные, как предрассветный час, волосы почти невесомо опадали на оголенную грудь, доставали до середины живота. По ним стекала вода.

Незнакомка завораживала. И в этот момент перед остатками сознания Майкла, скорее всего, померкла даже терпкая красота Евы.

– Майкл, дорогой, – это был голос Энджи, и он хрустальным эхом отдавался, казалось, от всей поверхности реки на несколько миль, – ты сегодня задержался. Я соскучилась.

Девушка шагнула вперед – ее округлые колени показались из воды. Рука – изящная, покрытая созвездием блестящих на бледной коже родинок – протянулась к Майклу. И он, не отдавая отчета своим действием, выкинул вперед чуть дрожащую ладонь и коснулся ледяных, как вода в Уошито, пальцев.

– Папа?!

Звенящий, надорванный детский голос перекрыл завывания разбушевавшегося ветра. И голос этот имел эффект стакана морозной воды, выплеснутого в лицо опьяненного человека.

Майкл резко обернулся в сторону дома и увидел, как к нему, путаясь в засохшей и одеревенелой траве, бежит Энтони. Мальчик даже накинул поверх пижамы свою куртку. Но напрочь забыл про шапку.

“Энджи будет ругаться”, – успел подумать Майкл перед тем, как что-то мокрое и ледяное обхватило его за торс и с удивительной силой дернуло назад.

– Папа! – снова завопил Энтони. Он пытался владеть своим телом, пытался унять дрожь в ногах, но это давалось с таким трудом, что то и дело мальчик падал на землю, но тут же вскакивал и несся дальше.

Русалка забирала его отца. И Энтони видел это. Подбегая к берегу, он с ужасом в широко распахнутых глазах наблюдал, как его отец уже настолько отошел назад, что начинал захлебываться, изредка пытаясь вскинуть голову и вдохнуть. И с таким же ужасом Энтони осознавал, что ничего не может сделать.

Отец был слишком далеко.

А Энтони не умел плавать.

Мальчик упал на колени, его ладони коснулись реки. Отец не кричал. Он барахтался, взбивал вокруг себя воду, но с каждой секундой все глубже погружался в Уошито.

Возможно, в тот момент можно было кардинально изменить ход истории, но в силу детской впечатлительности и банального, свойственного почти каждому, шока, этого не произошло. И мальчик просто прижимался коленями к промерзлой земле, наблюдая за тем, как постепенно успокаивается вода там, где пару минут назад сражался за жизнь его отец.

Энтони просидел на берегу еще где-то около часа, пока Энджи, спящая в своей кровати, не очнулась от тихих ударов, доносящихся снизу – выбегая за отцом, мальчик забыл закрыть дверь. С нарастающим страхом Энджи поняла, что ни мужа, ни сына нет дома. Она выскочила на улицу, выкрикивая их имена, обежала несколько соседских иссохших газонов, тем самым разбудив самых бдительных жителей. Кто-то из соседей и заметил маленький силуэт на берегу Уошито – тогда солнце уже начало вставать.

Энтони не сказал ни слова. В какой бы истерике не трясла его мать, пытаясь узнать, какого черта он забыл ночью на берегу реки, он продолжал глядеть куда-то сквозь нее с максимально отрешенным выражением лица. Затем его укутали в чью-то большую куртку, пахнущую кошачьей мочой и дешевыми сигаретами, взяли на руки и понесли домой.

Тело Майкла Мюррея прибило к берегу к вечеру того дня. Весть об очередном утопленнике разнеслась по Линдсей со скоростью света – если не быстрее.

Еще одна мрачная тень покойника поселилась где-то среди горожан. Закупаясь в супермаркете, они ощущали, что кто-то следует за ними, доходит до отдела с алкоголем и пропадает там. Опустошая почтовый ящик, они вдруг осознавали, что скрип дверцы перетекает в чей-то смех. А, проезжая по мосту через Уошито, они наблюдали, как в темной, мрачной глади реки мелькает призрачный силуэт, впрочем, так же внезапно пропадая под толщей воды.

Глава II.

Город утопленников

То утро Евы Ходж началось с гула в висках и привкуса медной монеты на языке – верных спутников вчерашнего виски. Солнечный луч, пробившийся сквозь щель в неплотно задернутых шторах, упал прямо на лицо, заставив ее зажмуриться и с раздражением шлепнуть ладонью по тумбочке в поисках сигарет. В этот момент снаружи, словно ворона на карнизе, застучали каблуки, и чей-то старческий, пронзительный голос принялся выкрикивать ее имя.

Ева, не открывая глаз, потянулась к халату, накинула его на плечи и, спотыкаясь о пустые бутылки, побрела к входной двери. За дверью, на промерзлом крыльце, топталась миссис Андерсон – соседка с лицом, исчерченным морщинами, как старинная географическая карта. В ее костлявой, трясущейся руке был зажат листок местной газеты “Линдсей Хроникл”, которой она размахивала, словно боевым знаменем.

– Дитя мое, вы еще ничего не знаете! – выдохнула старуха, и ее дыхание превратилось в клубы пара на ледяном воздухе. – Город проклят, слышите? Проклят! В Уошито прошлой ночью еще одного выловили. Молодой еще, красавчик, говорят. Мюррей, кажется, фамилия.

Слова миссис Андерсон повисли в морозном воздухе, и Ева почувствовала, как что-то холодное и тяжелое медленно разливается у нее внутри. Она машинально взяла газету из рук соседки, пальцы сами нашли нужную колонку. Черные, жирные буквы складывались в знакомую фамилию. “Мюррей”. В голове, затуманенной вчерашним алкоголем, с сухим щелчком встала на место простая, уродливая разгадка. Так вот почему Майкл не позвонил. Почему не ответил на ее сообщения. Не потому, что охладел. Не потому, что Энджи что-то заподозрила. Он был мертв. Его больше не было.

Сначала – краткий, стыдный всплеск облегчения: значит, не в ней дело. Он не разлюбил, не бросил. Но следом, откуда-то из самого нутра, поднялась волна другого чувства. Не горя, нет. Нечто более сложное и ядовитое – странное отчаяние, смешанное с едкой, разъедающей болью где-то в области солнечного сплетения. Ева сглотнула комок в горле, безучастно кивнула что-то миссис Андерсон и, не помня себя, захлопнула дверь, прислонившись к ней спиной.

Осознание пришло не сразу. Оно подкрадывалось медленно, как вода, просачивающаяся в трюм тонущего корабля. Ева прошла в гостиную, уставилась в запыленное окно. За стеклом, в насмешку над ее состоянием, сиял неестественно ясный, солнечный день. Лучи играли на хрустальной пыльце, летящей с крыш.

– Какой идиотский, дурацкий день, – прошептала она беззвучно, и только тогда первая слеза медленно скатилась по ее щеке, оставив соленый след. Ева смахнула ее тыльной стороной ладони с таким раздражением, будто это была назойливая муха, развернулась и твердыми шагами направилась к бару отца. Дверца заскрипела, когда она ее открыла. Пальцы сами нашли горлышко первой попавшейся бутылки – выдержанный виски, который старик берег для особых случаев. “Ну что ж, пап, случай и правда выдался особый”, – мысленно бросила Ева, с силой выдернув пробку и наливая золотистую жидкость в стакан до краев. Бар, к слову, беднел с удивительной быстротой.

Пока Ева Ходж глушила виски, пытаясь сжечь в его пламени странную, не принадлежащую ей боль, молодой шериф Фрэнк Ларсен сидел на своей кухне и смотрел, как солнечный луч медленно ползет по липкой, засахаренной поверхности тоста с джемом. В доме стояла гробовая тишина, нарушаемая лишь тиканьем настенных часов и его собственным дыханием. Очередной покойник. Очередная неудача. Он чувствовал тяжесть своего жетона на груди, будто тот был отлит не из металла, а из свинца. Каждый новый труп, выловленный из Уошито, был не просто трагедией – он был личным обвинительным приговором, вынесенным ему, Фрэнку Ларсену. Он откусил кусок тоста, и переслащенный джем прилип к небу, вызывая легкую тошноту.

Репутация глупого дурочка прикрепилась к нему еще с детской площадки – дети ведь бывают такими жестокими. Еще крепче мерзкое прозвище прилипло, когда, в возрасте одиннадцати лет, Фрэнк притащил домой дикую индейку и около месяца держал ее на чердаке в тайне от родителей – пока от гадящей птицы не пошла ужасная вонь, план Фрэнка, стоит признать, работал на ура, но после стал всемирным достоянием и местным анекдотом. Но, когда на свой школьный выпускной Фрэнк пришел с матерью (потому что других кандидаток для глупого дурочка, как, думаю, вы понимаете, не было), от этой репутации местного клоуна отмыться уже было нельзя.

– Не закапай форму, – донесся с лестницы детский голос, и только потом, перепрыгивая через ступеньку, на первый этаж спустился младший брат Фрэнка – Алекс. Именно этот семилетний мальчуган являлся лучшим другом Энтони Мюррея.

– Да, спасибо, – Фрэнк настороженно посмотрел на свой тост и, убедившись, что ни одна капля джема не собирается слететь на его свежевыстиранную форму, откусил еще. Он жевал медленно, безвкусно, чувствуя, как крошки падают на стол.

Алекс, тем временем, с ловкостью маленькой обезьянки, взгромоздился на стул, достал из холодильника тарелку с завернутым в пленку сэндвичем и принялся его распаковывать, шумно шурша.

– Мы сегодня с Энтони договорились встретиться на центральной площади, – оповестил он с набитым ртом.

– Ты же знаешь, что произошло в его семье. Боюсь, Энтони не до игр, – Фрэнк отпил глоток остывшего кофе и поморщился.

– А кто сказал, что я собрался с ним играть?

Алекс повернулся в сторону брата с найденной тарелкой, и в этот момент Фрэнк вдруг осознал, как же рано пришлось повзрослеть его брату. Это читалось во всем – в торчащих во все стороны светлых волосах, которые каждое утро Алекс без чьей-либо помощи укладывал именно так, как, когда-то, папа; в чуть нахмуренных бровях и не по-детски серьезном взгляде черных глаз; в джинсовой рубашке с закатанными по локоть рукавами. Но во всем этом был плюс, который Фрэнк не мог не выделить: там, на детской площадке, к Алексу относились ни как к дурочку – наоборот, его уважали, к нему прислушивались. И за ним шли. Внешне Алекс и Фрэнк были очень похожи. Чего было нельзя сказать про внутреннюю составляющую.

Как же так произошло, что качества, которыми должен обладать шериф города, передались его юному брату?

– Когда хоронят его отца? – спросил Алекс, заталкивая в рот чуть ли не половину сэндвича.

– Завтра. Ты не пойдешь.

– Но я должен поддержать Энтони!

– Похороны не для семилетнего мальчишки.

– А для какого? – Алекс со стуком опустил пустую тарелку в раковину. – Для пятилетнего?

Поднимаясь на второй этаж, младший Ларсен всем своим видом пытался показать, что слова брата его никак не тронули, и он все равно сделает по-своему.

Мэри Купер стояла у окна в гостиной и смотрела, как ветер гонит по улице обледеневший пакет из-под молока. Он подпрыгивал на замерзших колеях, словно неживой, но упрямо движущийся труп. Известие о гибели Майкла Мюррея пришло к ней вчера вечером, звонком от одной из подруг. Она просто положила трубку и продолжила мыть чашку, которую держала в руке. С тех пор прошло двенадцать часов, а она все еще стояла у окна. Жизнь не просто превратилась в черное пятно – она стала ватной, звуконепроницаемой капсулой, где время текло густой смолой, а бессонная ночь растягивалась в геометрической прогрессии, заполняя собой все пространство.

“У тебя осталась Вики”, – эту фразу Мэри слышала уже столько раз, что слова стерлись, потеряли смысл, превратились в механический скрежет, как заевшая пластинка. Друзья, родственники, соседи – все они произносили это с одним и тем же подобострастно-сочувствующим взглядом. “Вики будет живым напоминанием о Джордже”. Мэри медленно провела пальцем по холодному стеклу. Да, напоминанием. Но каким? О его смехе? О его запахе? Или о том, как вода с Уошито стекала с его волос на похоронах, когда гроб уже готовились опускать в землю?

За ее спиной, в глубине дома, скрипнула дверь, и по лестнице затопали маленькие ноги. Вики Купер, в силу своего слишком юного возраста, продолжала цепляться за жизнь с упрямством росточка, пробивающегося сквозь асфальт. Ее веселый, словно колокольчик, смех все еще доносился с улицы, когда она сталкивалась со своими подругами. Но сейчас этот смех резал Мэри слух, казался неуместным, почти кощунственным. Как можно смеяться, когда мир за окном выцвел до оттенков старого черно-белого кино?

Мэри отвернулась от окна и позволила взгляду медленно скользнуть по комнате. Пыль лежала на полках бархатным слоем. На камине стояла фотография: они с Джорджем, обнявшись, смеются на каком-то пикнике. Она смотрела на свое улыбающееся лицо на снимке и не чувствовала ничего, кроме пустоты, зияющей, как черная дыра, в самой середине груди. Внутри нее не осталось и капли чего-то теплого и светлого. Ни одной искорки, ради которой стоило бы терпеть эту бесконечную, давящую тяжесть следующего дня.

Затем Мэри ушла спать. Снова. Впадая в приятное забытье на крошечные мгновения, которых, с прискорбием она понимала, ей было недостаточно.

Вниз Мэри спустилась вновь лишь глубоким вечером, когда солнце уже спряталось, оставив за окном грязно-синие сумерки. Вики, на удивление, не носилась по дому, а сидела, поджав под себя ноги, на диване и смотрела телевизор. На экране прыгали какие-то яркие, нелепые персонажи. Мэри прошла мимо, не глядя.

Дочь Мэри и Джорджа Куперов была похожа на куклу. Аккуратные маленькие ножки, мягкие колени, чуть пухленькие пальцы рук, круглое лицо с большими небесно-голубыми глазами и аккуратным не широким ртом просто вопили о том, что через двенадцать лет эта девчушка превратится в молодую красавицу. Чуть вьющиеся волосы теплого пшеничного цвета, собранные в высокий хвост, лишь добавляли сходства с витринной моделью в детском отделе – Вики словно только что сошла с полки игрушек. И, судя по вечно довольному выражению лица, ей нравилось осознавать свою детскую красоту.

– Мама, – услышав шаги, Вики крутанулась на диване, встала на колени и облокотилась на спинку. – Мама, я хочу кушать.

– Сейчас.

“Сейчас, дорогая”, – хотела было сказать Мэри, но язык не повернулся. После смерти мужа она вовсе стала хмурой и, зачастую, грубой.

Вики это чувствовала. Но не могла понять, что делает не так, чем вызывает раздражение матери. Она перестала бегать на улице, чтобы не пачкать платье. Начала есть брокколи и пить свежевыжатый сок, ни разу не законючив о газировке или макаронах с сыром. Старалась сразу засыпать, а утром, проснувшись раньше матери, не шуметь и не будить ее. Но это не помогало. И мама с каждым днем становилась все меньше похожей на ее маму.

А еще Вики не хватало отца. Джордж Купер всегда умел разрядить обстановку, знал много шуток и умел найти подход к своей жене. Это, думала Вики, сейчас было бы как нельзя кстати.

Мэри разогрела вчерашний ужин, накрыла на стол, окликнула дочь и, убедившись, что та направилась на кухню, ушла в свою комнату. Уже с кровати она слышала, как двигается по полу табуретка, а затем включается вода – Вики научилась мыть за собой посуду.

– Почему люди умирают?

Алекс задался этим вопросом, сидя рядом с Энтони посреди кучи песка. Энтони пожал плечами. Энтони больше не разговаривал.

В принципе, это не так сильно сказалось на дружбе мальчиков. И до несчастного случая чаще всего говорил Алекс, а Энтони Мюррей больше играл роль слушателя. Он умел не перебивать, вдумчиво кивать и с умным видом вкидывать “ага”. И всегда вовремя.

– Смерть – это же то, чем заканчивается любая жизнь, – продолжал говорить Алекс. – И это такая херня, друг. Вот представляешь. Все люди разные. У каждого своя судьба, своя боль. Но всех – абсолютно всех – объединяет то, что рано или поздно нам станет страшно от осознания, что жизнь уходит, убегает.

Энтони провел лопаткой по песку, вырисовывая чуть дрожащую линию. Слова друга засели в его голове, и в разуме поселились вопросы, на которые так хотелось узнать ответы: а папе было больно перед смертью? Что он ощущал? Боялся ли он?

Алекс вздохнул – из его рта вырвался клочок пара. Руки мальчика замерзли, покраснели, но он, несмотря на это, продолжал сидеть рядом с другом, который, казалось, совершенно не замечал холода, сковавшего конечности.

В тот день на центральной площадке было людно. Они уже ждали Рождество. Отовсюду звучал детский визг, скамейки были заняты родителями или нянями. За всеми присматривали. Но не за Алексом. С огорчением мальчик подметил, что теперь еще и Энтони начинает пополнять ряды детей, на которых всем все равно.

– Я бы, наверное, испугался смерти, – вдумчиво заявил Алекс и по глазам Энтони понял, что это заявление друга удивило. Попытался объясниться.

– Любой человек бы испугался смерти. Даже сам Волан-де-Морт. Не хочу умирать позже тебя. Да и раньше не хочу. Может, умрем вместе? Не сейчас, конечно, – Алекс чуть сконфузился, опустив глаза в песок. – Лет через шестьдесят. Или семдесят. Как ты на это смотришь?

Энтони улыбнулся. Но улыбка его была столь мимолетной, что спустя секунду от нее ничего не осталось. Мысль о возможной гибели тошнотворным обручем сдавило что-то внутри.

А потом совершенно внезапно Энтони ощутил, как его накрыло чувство глубокой привязанности и благодарности к Алексу. Всю свою короткую жизнь мальчик мечтал о старшем брате или сестре – мечтал, наблюдая, как взрослые дети на улицах защищают младших от хулиганов, мечтал, видя препирательства родных братьев в детском саду или в пиццерии. Всегда. Мечтал. Даже не подозревая, что братьями людей делает вовсе не кровь. И осознание этого было так важно для Энтони, будто он сделал самое великое открытие в своей жизни. Он воткнул лопатку в песок, дернулся вперед и крепко-крепко обнял Алекса, обвив руки вокруг шеи друга.

А в доме Евы Ходж гремела музыка. От нее периодически дребезжали окна, вибрировал пол. Две пустые бутылки на журнальном столике говорили о том, что хозяйке, в принципе, на это глубоко плевать.

Она появилась на лестнице, ведущей со второго этажа. Джинсовые шорты были запачканы пролитым на них пару минут назад вином. Бретелька майки сползла с плеча, едва-едва не предоставляя старым картинам на стене вид обнаженной груди. Походка женщины была говорящей – шагая на ступеньку, она чуть оступилась и покрепче ухватилась за перила, совершенно случайно выронив из не совсем цепких пальцев едва початую бутылку дорогого виски. Звук бьющегося стекла невозможно было расслышать за очередным гитарным соло. Ева удивленно вскинула брови и не с первой попытки сфокусировала взгляд на расплывающемся по серому ковру темному пятну.

– Вот черт, – прошипела она. В голове пронесся вопрос, можно ли будет вывести виски с ковра? Даже в бессвязном состоянии Ева сделала вывод, что это будет максимально затруднительно.

Далеко не сразу она расслышала стук в дверь. Затуманенный взгляд медленно переполз с ковра на жалюзи, за которыми маячило два силуэта. Ева ожидала, что к ней придут. Правда, она не думала, что о ее связи с Майклом разузнают настолько быстро. Не прошло и… А сколько, собственно говоря, она уже пьет?

Шагая к двери, Ева пыталась разглядеть время на настенных часах в гостиной, но перед глазами все плыло, а эта женщина и в трезвом состоянии не могла похвастаться хорошим зрением. Иначе как можно объяснить, что спустя столько лет она вновь запала на Майкла Мюррея? Эта мысль дичайше рассмешила Еву Ходж, из-за чего, открывая дверь Фрэнку Ларсену и его помощнице Джеки Вуд, она хохотала, как умалишенная, пытаясь не задохнуться из-за нехватки воздуха.

Жизнь Энджи Мюррей остановилась. Ей показалось, что она умерла там, на берегу реки, когда водолазы вытащили тело ее мужа. Тело ее прекрасного Майкла.

Они любили друг друга. Да, время не щадит никого и даже самую сильную любовь, но Энджи подсознательно всегда хотела верить, что любила Майкла столь же сильно, как и он ее. Иногда во время ужина Энджи на мгновение могла прикрыть глаза и представить, как всей семьей они собираются именно за этим же столом на день благодарения спустя лет пятнадцать. Энджи воображала, как Энтони познакомит родителей со своей девушкой. В другой семейный праздник они объявят о помолвке. Спустя год – о беременности. Счастье Энджи Мюррей заключалось именно в счастье семьи. И, представляя счастливые грядущие годы, она всегда видела рядом с собой Майкла.

Одна ночь перечеркнула все ее мечты. И Энджи Мюррей пришлось учиться жить заново.

Да, она ощущала, что умерла. Не земля ушла у нее из-под ног, не небо рухнуло на голову. А она просто взяла и умерла. Исчезла. Превратилась в тлен.

Ощущение беспомощности и обреченности окутало ее в темный кокон. Но совершенно ненадолго. Вернувшись домой, чтобы объяснить сыну, что папу нашли, – что “папа не вернется”, – Энджи застала Энтони в своей комнате. Он сидел на полу, перебирая кубики, на которых совсем недавно учился читать, а свет от ночника нежно касался его темных волос. Когда мальчик услышал шаги и обернулся, Энджи увидела то, что заставило ее взять себя в руки в ту же секунду – на нее посмотрели серые глаза Майкла. Пронзительно, чуть игриво. Ее Майкл – ее любимый Майкл – остался жить в этом доме. Энджи это чувствовала. Эта мысль оказалась столь успокоительной, столь спасающей, что женщина и не заметила, с каким по-настоящему первобытным испугом в тот момент посмотрел на нее Энтони.

А затем началась суета, переплетаемая с организацией похорон. Энтони стал редко выходить из своей комнаты, а Энджи не особо этого и замечала. Ее дом не был пуст. Шериф сменялся соседкой, а следом за той приезжали выразить свои соболезнования коллеги мужа. И так по бесконечному кругу.

Многие люди – к величайшему сожалению – свою порцию внимания получают только после смерти.

Энтони вернулся со встречи с Алексом ближе к вечеру. От голода засосало в желудке – мальчик прямиком направился на кухню. Не обращая внимания на блюда, которые принесли люди (большую часть из этих людей Энтони и вовсе будто видел впервые), он открыл морозильную камеру и достал шоколадное мороженое. Упаковка быстро полетела в мусорку. Направляясь к лестнице, Энтони подумал, что еще позавчера мама бы не разрешила портить аппетит перед ужином. Сейчас же ее нигде не было видно.

На улице поднялся ветер. Остервенело срывая с деревьев остатки засохших листьев и подбрасывая их в воздух, он завывал в каминной трубе. “Призраки, – подумал бы раньше Энтони. – Призраки с чердака. Они сердятся на меня”. За что – это другой вопрос, который не особо сильно волновал мальчика. Но время прошло. Он повзрослел. И теперь понимал, что это просто, как сказал бы Майкл, чертов ветер.

Окно привлекло внимание Энтони так же быстро, как любой интерес потеряло мороженое. Он остановился. Неуверенно повел туловищем в сторону лестницы, но, словно поддавшись чему-то другому – страху? – шагнул в сторону окна, из которого совсем недавно видел своего отца. Почти в последний раз.

Кусты и редкие деревья раскачивались из стороны в сторону. А Уошито была спокойна. Ее гладь, несмотря на довольно солнечный вечер, быстро посерела. Река создавала впечатление спящего зверя. И Энтони знал это, как никто другой. Он знал, какой монстр прячется в глубине этой воды. Знал, как он выглядит.

У этой русалки не было хвоста – сам факт этого вызывал странное противоречивое чувство. Но понимание того, что женщина, утащившая отца в Уошито, была слишком сильно похожа на его мать, наводило ужас.

Страх поселился в голове Энтони. Стал его верным спутником. Начал вить гнездо в сознании мальчика, заявляя права на каждый темный уголок.

Прошлой ночью Энтони притворился спящим и начал ждать маму, но она так и не пришла. Уже после полуночи мальчик закрыл дверь, отрезая себя от коридорного света, и подпер ее стулом, на котором всегда висел его дождевик. Если бы тогда мама перестала быть мамой, он бы таким образом хоть чуть-чуть обезопасил себя. Энтони не умел плавать и даже боялся представить, насколько больно умирать из-за этого. Легкие наверняка разрывает до боли. Мальчик этого никогда не испытывал, но и испытать в будущем бы не хотелось.

– Энтони? Дорогой?

Энтони резко обернулся. Мороженое вылетело из его рук и приземлилось на пол, медленно начав растекаться.

Энджи стояла в нескольких футах. Выглядела мама чуть хуже, чем обычно, но, несмотря на это, Энтони обратил внимание на то, что ее волосы, как всегда, гладко расчесаны, а от тела идет запах вкусного бананового крема. Энджи походила на прежнюю маму. Но та далекая мысль, что сейчас она схватит его и через окно вытащит на улицу, чтобы утопить в реке, не давала Энтони расслабиться.

– Мороженое? – Энджи чуть улыбнулась. – Скоро будет ужин. Ты сходи переоденься и сразу спускайся, дорогой.

Энтони кивнул. Слишком резко и порывисто, чтобы изобразить хоть какое-то спокойствие. И это не ускользнуло от внимания Энджи. Испуг, промелькнувший в глазах сына, полыхнул ярче, чем когда-либо. Энджи чуть нахмурилась, склонила голову набок. Попыталась разглядеть на лице мальчика то, что он так пытался спрятать за детской маской. И не смогла.

Энтони всегда был для нее открытой книгой. По выражению его лица Энджи могла определить любые эмоции, переполняющие мальчика, и их причину. Сейчас же она смогла различить страх, но Энтони виртуозно и быстро спрятал его за беспечностью и улыбкой. Он кивнул – мол, “конечно, мама”, – и чересчур размеренно для привычного Энджи Энтони направился к лестнице.

Через десять минут, когда на стол был накрыт ужин, раздался телефонный звонок. Шериф Ларсен решил уточнить единственный момент, который не был озвучен во время прошлой беседы: знает ли Энджи о том, что у ее Майкла – у ее прекрасного и родного Майкла – была любовница?

Глава III.

Старые подруги, фургон с мороженым и немой свидетель

Их встреча состоялась в в обеденный перерыв за день до похорон в одной из пиццерий Линдсей. Энджи увидела ее в окно. За улетевшие годы Ева практически не изменилась. Она была все такой же красивой – единственное, красота ее стала терпкой и дорогой. Она вошла внутрь – ее присутствие известилось тихим позвякиванием. С улицы донесся шум проезжающей машины.

На мгновение Ева замерла, пытаясь глазами отыскать давнюю подругу. И этого мгновения хватило для Энджи, чтобы увидеть всю растерянность и всю тоску, которую Ева Ходж несла с собой. Впрочем, ей было достаточно наткнуться взглядом на Энджи, чтобы на лице появилась актерская улыбка, спина стала ровнее, а походка – легче. Миссис Мюррей встала, приветствуя эту женщину.

И началось сражение – бессмысленное и глупое, ведь король давно был мертв.

– Энджи!

Ева практически подлетела к столику, чуть поддалась вперед, видимо, ожидая напороться на объятия, но Энджи сложила перед собой опущенные руки и внезапно поняла, что не ощущает ни доли радости от встречи с бывшей подругой.

– Неужели ты рассчитывала на теплое приветствие после того, как вновь появилась в жизни моего мужа и кинулась к нему в кровать?

Энджи села. Перед ней стоял молочный коктейль, но она к нему не притронулась, чинно сложив ладони на коленях. Ева с ответом не спешила. По ее лицу читалось “я так и думала”. Сперва она поставила сумку. Лишь затем села сама. Коротким и легким движением руки подозвала официанта.

– Колу и порцию пепперони.

Тишина. Где-то завизжал ребенок. Послышался невразумительный лепет его матери. Энджи в упор смотрела на лицо Евы – та глазами сверлила столешницу.

Со дна души Евы Ходж поднималась злость. Она злилась на Энджи, которая ни капли не обрадовалась, увидев ее спустя столько лет. Злилась на Майкла, который так не вовремя умер, раскрыв их совместную тайну. Злилась на эту пиццерию, в которой так долго готовился заказ. И, в итоге, Ева Ходж злилась на себя. За то, что позволила Энджи взять бразды правления над ситуацией в свои руки.

Еве показалось, что в ее голове взорвался хрустальный стакан перед тем, как она, к последующему своему удивлению, открыла рот.

– Знаешь, я его силком не тащила, – Ева едва ли не прошипела эти слова – ее карие глаза сверкнули в сторону Энджи, пальцы до побеления сжали край стола. – Мы встретились абсолютно случайно. Я ни в коем случае не пытаюсь оправдать себя, просто хочу расставить уже все необходимые точки. И какое счастье, что мне не нужно делать это тактично и вежливо, ведь на нашей когда-то дружбе лежит большой крест размером, видимо, с его член. Я переживала горе, а он оказался рядом. И, видит бог, Майкл, действительно, помог мне справиться. Я ужасный человек. Я слабый человек. И я это осознаю. Я никогда не могла сравниться с великолепной Энджи Фрост. Извините, – показательно Ева приложила ладонь к груди и чуть склонила голову, – с Энджи Мюррей. Да. Уже давно Мюррей. И если ты пригласила меня, чтобы услышать именно эти слова, то, поздравляю, ты снова выиграла. А я – нет, – Ева чуть нахмурилась. – Знаешь, проигрывая тебе раз за разом, чувствуешь только тупое смирение. И, возможно, восхищение. Ты до сих пор единственный человек, который научился меня обходить.

– Я никогда не вела с тобой какую-то бессмысленную войну, Ева. Тем более, никогда не желала тебе вреда. В любом его проявлении.

– Потенциальные победители не всегда замечают нанесенный ими урон.

Перед Евой поставили ее заказ.

– Мне жаль, что наша встреча состоялась при таких обстоятельствах, – вновь заговорила Ева, стоило официантке отойти к другому столику. – Я, правда, скучала по тебе, Эндж. Все это время. Почти каждый день. Я скучала.

– Мне тоже тебя не хватало, – честно отозвалась Энджи. – Но боль, которую я испытываю сейчас, перекрывает все возможные иные чувства. Ты должна меня понять.

– Вряд ли я смогу в полной мере осознать всю боль, которую ты сейчас испытываешь. Когда Майкл исчез из моей жизни, он просто ушел к тебе. Когда он покинул тебя, он умер.

Энджи задумалась – это Ева слишком быстро считала по застывшему взгляду, застрявшему где-то около ее виска. Казалось, будто Мюррей смотрит на нее и сквозь нее в то же время. Тишина затянулась, а мысли в голове Энджи, которые Ева не могла считать, начали вызывать у нее тревогу. И Ходж захотелось прервать эту паузу.

– Я могу прийти на похороны?

Энджи степенно кивнула.

На этом их диалог был закончен. Встреча когда-то лучших подруг завершилась.

В участке было холодно и серо. Фрэнк Ларсен посильнее закутался в куртку, ожидая у автомата второй стакан с кофе. Где-то раздался телефонный звонок. Кто-то буркнул в трубку. Стакан наполнился.

Фрэнк вернулся в кабинет и поставил одну порцию кофе перед Джеки.

Джеки пришла на работу четыре месяца назад. Она была строгой, серьезной и очень сообразительной. Иногда, глядя на то, как туго собирает Джеки свои темные волосы на затылке в короткий хвост, Фрэнк думал о том, что это она должна быть шерифом. Уровень преступности, который последние пятнадцать лет, впрочем, и до этих событий в реке был не таким высоким, и вовсе бы снизился к минимуму.

На столе перед Джеки были разложены фотографии утопленников. Она вдумчиво вглядывалась в лица каждого с такой настойчивостью, будто умела считывать мысли через картинку. Фрэнк практически слышал, как в голове девушки идет активный мыслительный процесс.

– Спасибо, – не отрываясь взглядом от фото, Джеки взяла стакан с напитком и сделала глоток. Кофе обжег горло, но она едва ли это почувствовала.

– Есть сдвиги? – поинтересовался Фрэнк, проходя за свой стол. Кабинет был маленьким, из-за чего со своего места шериф Ларсен спокойно мог дотянуться до бумаг на рабочем столе Джеки. Но зато здесь было теплее, чем в остальном участке.

– Если бы, – Джеки нахмурилась. – Что-то должно их связывать. Но я не понимаю, что. Работали не вместе, жили в разных концах города и даже не ходили в один бар. Их ничего не объединяет. Но это невозможно. Это выходит за рамки логики.

– Логика – не всегда верный помощник, Джеки.

– Вряд ли здесь помогут гадания на кофейной гуще, – прошипела Джеки. – И называй меня исключительно по фамилии. Сколько раз нужно говорить? – по ее тону Фрэнк понял, что лучше сейчас замолчать.

– Нам надо еще раз поговорить с сыном Мюррея, – спустя минут десять кромешной тишины выдала Джеки.

– С Энтони?

– С Энтони.

– Мальчик пережил стресс. Он не говорит.

– Слова – далеко не единственный источник информации, Ларсен, – хмыкнула Джеки, поднимаясь со своего места. – Он проторчал на Уошито практически всю ночь. Он должен был что-то видеть. Он должен что-то знать.

– Все равно стоит быть аккуратнее, – проговорил Фрэнк, поднимаясь следом за коллегой. – Он еще ребенок.

– Он – единственный свидетель. Боюсь, в ту ночь он окончательно перестал быть ребенком.

– Но сегодня похороны.

Джеки взглянула на настенные часы.

– Мы успеем.

Джеки Вуд всегда была чуть одареннее своих сверстников. В школе ей было скучно на уроках, потому что весь материал она заучивала еще на летних каникулах. В академии полиции она преуспевала и была в числе лучших студентов – скучно. Джеки Вуд всегда было скучно.

Но скучнее всего ей пришлось в Линдсей. Сюда она попала сразу после академии по распределению для получения обязательного опыта службы. Джеки верила в правосудие и, действительно, хотела его творить. Но этот серый маленький город давил на нее. Медленно плел петлю, а сейчас – она чувствовала это буквально физически – накидывал эту удавку на ее шею.

Все привычные людям развлечения прошли ее стороной. В барах она не бывала. Клубы не посещала. На концерты современных рок-групп не ходила. Если не заучивала очередную информацию или не работала, то принимала душ, ела или спала. Каждый день стал днем сурка. И в этой пучине Джеки задыхалась. Неудивительно, что дела утопленников чуть взбодрили ее, встряхнули. Она ощутила, что может сделать что-то важное. Что-то значимое. И Джеки зацепилась за эту идею, как за спасательный круг.

Машину вела она. Как только Джеки пришла на должность помощника шерифа, это правило возникло как-то само собой. Абсолютно негласно. Поэтому, если шериф и помощник направлялись куда-то вместе на служебной машине, за рулем была Джеки. Фрэнк противиться этому не стал. Тем более – как бы он не хотел закрыть глаза на этот факт – Джеки водила гораздо лучше, чем он. Более опытнее, что ли.

Ей было двадцать четыре, она была моложе него на три года. Что еще Фрэнк знал о Джеки? Она допоздна задерживалась на работе. На ланче ела тосты с тунцом. Кофе пила без сахара. В машине слушала местные новости. И постоянно о чем-то думала, напряженно поджимая губы. А еще у нее была странная привычка щурить глаза – из-за этого они из небесно-синих превращались в цвет глубокого океана.

Фрэнк украдкой наблюдал, как пальцы Джеки лежат на руле – длинные, ровные, с идеально подстриженными ногтями. Ни единой дрожи, ни суетливой перестановки. Твердая, почти механическая хватка, будто она держала не баранку, а штурвал идущего на таран корабля.

И он, как часто бывало в ее присутствии, почувствовал себя пассажиром, забредшим не в тот вагон. Его собственные ладони, вспотевшие и неуверенные, невольно сжались на коленях.

Что заставило ее надеть эту форму? Мысль прокралась настырно, как всегда, когда мозг Фрэнка пытался отвлечься от собственной некомпетентности. Он слышал, что у людей в их профессии обычно есть скелет в шкафу, который и толкает на службу. Один тип – прирожденные спасатели, с детства таскающие домой бездомных котят и не способные пройти мимо чужой беды. Второй – те, кто сам горел в аду домашнего насилия и теперь мстит за всех обиженных. Третий – династии, где сыновья и дочери идут по стопам отцов, как по заезженной колее.

С самим Фрэнком все было чуть иначе. Он просто хотел быть нужным.

Джеки не подходила ни под один тип. В ней не было ни следа фанатичного горения спасателя, ни озлобленности жертвы, ни бездумного следования традициям. Она была для Фрэнка старым заржавевшим сундуком, полным тайн и загадок. Хотелось ли ему разгадать их? Да. Приложил ли он хоть какое-то к этому усилие? Нет. В этом был весь Фрэнк Ларсен.

Прощание с Майклом Мюрреем проходило в часовне святого Иоанна. Но Джеки знала, что впереди еще около двух часов, поэтому Энджи и Энтони они скорее всего застанут дома.

Так и оказалось.

Открыв дверь, Энджи не выразила ни капли удивления.

Джеки стояла перед ней, сцепив руки за спиной в замок. Фрэнк маячил где-то на фоне. Когда рядом была Джеки, он автоматически терялся. Не последнюю роль здесь играли и чуть широковатые плечи помощницы.

– Миссис Мюррей, разрешите побеседовать с вашим сыном? – чуть склонив голову вперед, поинтересовалась Джеки. Энджи бездумно уставилась на ее лицо. В голове женщины пронесся один лишь вопрос: интересно, сколько ей лет? Джеки Вуд одновременно можно было дать и двадцать, и сорок. Лишь когда помощник шерифа повторила свой вопрос, Энджи чуть встряхнула головой и кивнула, отходя в сторону и пропуская Джеки и Фрэнка в дом.

– Он наверху, в своей комнате, – спокойно оповестила Энджи.

Фрэнк взглянул на Джеки. Та лишь приподняла брови, безмолвно заявляя, что справится сама. Фрэнку два раза повторять не пришлось. Он обратил все свое внимание на Энджи, в очередной раз выразил соболезнования и попытался завязать разговор, основанный, в принципе, уже на избитых для Энджи темах.

Лестница скрипнула под ботинками Джеки, словно предупреждая о ее приближении. Дверь в комнату мальчика была приоткрыта. В щели она увидела его: Энтони стоял перед зеркалом в гробовой тишине, с неестественной для ребенка сосредоточенностью поправляя черный галстук. Петля болталась на его тонкой шее как удавка. Всего пару дней назад он казался просто испуганным мальчишкой. Сейчас – маленьким стариком с потухшими глазами.

– Энтони, здравствуй.

Он повернулся медленно, будто против воли. Синяки под глазами были настолько темными, что казались свежими гематомами.

“Он не спал нормально с ночи смерти отца”, – мгновенно диагностировала Джеки.

– Меня зовут Джеки Вуд. Шериф Ларсен уже разговаривал с тобой. Но я бы хотела задать несколько вопросов лично. Ты не против?

Мальчик смотрел сквозь нее, превратившись в статую. Ни единой мышцы на лице. Одному богу известно, как ему надоели эти допросы – мелькнуло в голове Джеки.

Ее взгляд скользнул по комнате, выхватывая детали. Прикроватная тумбочка. Альбом для рисования. Коробка с карандашами, где черный был почти до конца сточен. Без единого слова она взяла их и протянула мальчику.

Он замер, оценивая. Дети, как животные, чувствуют фальшь. Или искренность. Секунда тянулась вечность. Наконец его пальцы сомкнулись на альбоме. Он опустился на пол, скрестив ноги, и Джеки, не задумываясь, повторила эту позу, зеркаля его. Их миры разделяла пропасть, но сейчас они сидели на одном уровне.

– Спасибо, парень.

Он достал черный карандаш. Джеки не сводила с него глаз, читая его как открытую книгу.

– Ты видел своего папу на Уошито?

Медленный кивок. Тяжелый, вымученный.

– Он был один?

Резкое, почти яростное мотание головой. Так. Значит, Фрэнк упустил самое важное.

– Кто был с ним? Мужчина?

Отрицание.

– Женщина?

Кивок. На сей раз увереннее.

– Ты можешь ее нарисовать?

Карандаш в его руке ожил. Сначала робкие линии, потом – яростные, порывистые штрихи. За окном завыл ветер, и Джеки с внезапной тоской подумала, что в этом проклятом городе даже снег боится выпасть.

Чем четче проступал на бумаге силуэт, тем сильнее дрожали руки мальчика. Зрачки расширились, наполнились животным ужасом.

Через восемь минут он протянул ей лист. Голый силуэт. Длинные черные волосы. И разорванный оскал, который хотелось списать на детскую фантазию, но не получалось.

– Энтони, – голос Джеки прозвучал тише, – ты когда-нибудь видел эту женщину раньше?

Энтони не двигался, впиваясь в нее взглядом. Губы, сжатые в белую нить, подрагивали.

– Это очень важно. Ты же понимаешь?

Неуверенный кивок.

– Кто она, Энтони?

И тут его взгляд метнулся куда-то за ее спину. Мальчик дернулся назад, как ошпаренный, дыхание его стало частым и прерывистым. Джеки резко обернулась.

В дверном проеме, слившись с тенью коридора, стояла Энджи Мюррей.

– Нам пора, – тихо сказала она, протягивая руку к сыну.

Джеки медленно поднялась, не отпуская рисунок. Брови ее сами собой сдвинулись. Реакция мальчика была красноречивее любых слов. Она снова взглянула на лист, и силуэт женщины внезапно приобрел пугающие, до боли знакомые черты.

Вики Купер покинула свой дом ближе к полудню. Мать ушла на похороны мистера Мюррея, а с Вики осталась дряхлая старая соседка, которая, оказавшись у телевизора, мгновенно уснула.

Теплые сапожки спасали ноги от декабрьского холода. Ладони прятались в розовых вязаных варежках – подарок бабушки на прошлое Рождество.

Первым делом Вики направилась к качелям, которые когда-то сделал ей папа. Доска – некое подобие сидения – находилась высоко, и Вики приходилось сперва забираться на деревянный ящик, принесенный из гаража, а только потом усаживаться на сами качели.

Сегодня небо было серым. Смотреть на него не хотелось, и Вики уставилась себе под ноги, отталкиваясь от ящика и начиная раскачиваться.

Ветка, к которой крепились качели, с каждым толчком гнулась ниже, но смиренно выпрямлялась практически тут же. Иногда Вики могла слышать, как истошно она скрипит. Будто дереву было больно.

Улица, на которой жила Вики Купер, летом была чистой, яркой и зеленой. Сейчас же лишь сплошная серость. У соседей, мистера и миссис Янг, уличные коты перевернули мусорный бак, и бумага, этикетки и целлофан разлетелись по дороге, подгоняемые редкими порывами ветра.

Машины ездили здесь довольно редко, поэтому фургон с мороженым, появившийся на горизонте, сразу привлек внимание. Вики так захотелось шарик пломбира с карамелью. К сожалению, она была еще слишком маленькой, и карманных денег мама ей не давала. Но однажды Вики видела, куда мама убирала зарплату отца. Когда тот был жив.

Она спрыгнула с качели, неудачно приземлившись на колени и ладонями проехав по земле, но стремление успеть до того, как фургон покинет ее улицу, чуть приглушило боль, которую девочка испытала. Вики понеслась в дом со всех ног, но на крыльце чуть убавила шаг – не хотела, чтобы нянька ее услышала. Тихо, но довольно юрко она вбежала на второй этаж прямиком в комнату матери. Целью Вики стал вещевой комод. В верхнем ящике хранилось нижнее белье Мэри Купер. Не обращая на это особого внимания, Вики запустила руку вглубь, пытаясь нащупать заветные купюры, но наткнулась на что-то холодное и твердое. Когда Вики попыталась вытащить предмет, оказалось, что он был еще и довольно тяжелым.

Раньше пистолеты, как и любое оружие, Вики видела только в фильмах. Вживую все всегда кажется чуть иначе. Сплошное недоумение отразилось на лице маленькой девочки – она не могла понять, для чего ее маме нужно хранить оружие в доме? Возможно, после смерти отца она стала бояться ночевать одна? Чувство теплоты, смешанное с жалостью, настигло Вики Купер, и она поспешно убрала оружие на место, аккуратно прикрыв вещами. Будто ее здесь и не было. Мама не должна знать, что Вики поняла, насколько ей бывает страшно.

Деньги девочка так и не нашла.

В тот день Ева – о, чудо! – не пила. Горькая трезвость была ее сознательным выбором – своеобразной данью уважения к человеку, который когда-то занимал в ее жизни три разных роли: друг, молодой человек, любовник. Она знала, на какие откровенности способна под воздействием алкоголя, и устраивать спектакль на похоронах Майкла не входило в ее планы.

Церемония прошла в гнетущей, прилизано-приличной тишине. Ева, прячась в тени у колонны, украдкой следила за Энджи и Энтони. Они стояли у гроба с каменными лицами – два идеально прямых позвоночника, обтянутых в черное и выточенных из одного куска несгибаемой воли. Не было истерик, не было слез. Только молчаливое поглощение горя, от которого становилось не по себе. Эта стоическая выдержка вызывала не столько восхищение, сколько щемящую тревогу.

На погребение Ева не поехала. Она задержалась в часовне, давясь комом в горле, и вышла одной из последних. Морозный воздух резанул по легким, когда сзади раздался чей-то голос:

– Мисс Ходж.

Ева обернулась. Из припаркованного у обочины серого “Шевроле” через приспущенное стекло на нее смотрела Джеки Вуд. Помощник шерифа коротким, почти небрежным жестом подозвала ее.

– Помощник..? – нарочито медленно переспросила Ева, подходя.

– Вуд, – подсказала Джеки, наклоняясь и открывая пассажирскую дверь. – Не составите компанию? У меня есть вопросы.

– Как предсказуемо, – хрипло хмыкнула Ева, села в машину и с легким стуком прикрыла дверь. В салон пахло кофе и оружием.

Джеки не ответила, лишь тронула с места, плавно сдавая назад. Машина мягко покатилась по щербатому асфальту.

– Куда мы едем? – с наигранным любопытством поинтересовалась Ева, выглядывая в окно. На самом деле, ей было глубоко плевать.

– Хочу полностью погрузиться в атмосферу, – голос Джеки был ровным, как гладь воды перед бурей. – Поэтому – на Уошито.

Ева непроизвольно вцепилась в подол пальто, но промолчала. За окном поплыли серые фасады спальных районов. Она понимала, о чем пойдет речь. Повторять вчерашние показания было нетрудно, труднее было снова ловить на себе эти взгляды – смесь любопытства и брезгливого презрения. В современном мире, с его упрощенной моралью, “любовница” давно стала синонимом к “продажной твари”.

– Понимаете, – Джеки, спустя пару минут, вывела машину на пустынную набережную, лицо ее при приближении Уошито напряглось, – сегодня я снова говорила с Энтони Мюрреем. Его поведение… показалось мне странным. Хочу узнать ваше мнение.

– Я не детский психолог, – Ева уставилась в лобовое стекло, следя за дорогой с показной внимательностью.

– Но вы были когда-то хорошей подругой Энджи Мюррей.

– Поразительная осведомленность.

– Как вы думаете, миссис Мюррей могла убить своего мужа?

Вопрос повис в воздухе, словно удар грома среди ясного неба. Ева медленно повернула голову, уставившись на профиль Джеки.

– Что, простите?

В этот момент машина съехала с дороги на утоптанную грунтовку и, подпрыгивая на кочках, выкатила на пустынный берег. В четырехста футах высился мост – темный силуэт на фоне блеклого неба.

Джеки заглушила двигатель. Воцарилась тишина, нарушаемая лишь свистом ветра в щели от не до конца закрытого окна. Ева отвернулась, пытаясь разглядеть в грязно-серой, неподвижной глади Уошито… что? Ответ? Оправдание? Шесть человек. Шесть жизней, поглощенных этой темной водой за три месяца.

– Я просто хочу понять, – голос Джеки вернул ее к реальности, – по-вашему, миссис Мюррей способна на убийство?

– Конечно же, нет! – голос Евы сорвался на фальцет, выдав всю ее нервозность. – Это же Энджи! Она и паука боится раздавить. Да и зачем ей убивать Майкла?

– Мотив довольно прозрачен, – Джеки пожала плечами. – И сидит он рядом со мной.

– Я? – Ева фыркнула, и ее рука беспомощно упала на колени. – Вы считаете, она убила из-за ревности? Это исключено. Она не знала о наших с Майклом встречах. Даже если бы заподозрила… Энджи не способна на такое. И как тогда связать смерть Майкла с остальными? – Ходж кивнула в сторону реки.

Джеки, до этого внимательно изучавшая каждую ее микрореакцию, перевела взгляд на воду. К горлу подступил комок, затрудняя каждый вдох.

– Только это и останавливает меня от официальных подозрений в ее адрес.

– На основании чего? – возмутилась Ева.

В ответ Джеки молча достала из внутреннего кармана куртки свернутый вчетверо листок и протянула его. Бумага была шершавой на ощупь. Ева развернула ее.

Рисунок. Уродливый, детский, но оттого не менее жуткий. Черные, яростные штрихи.

– Это нарисовал Энтони?

– Да.

– У мальчика талант, – Ева коротко, нервно хмыкнула и поспешно свернула листок, будто пытаясь спрятать доказательства. – Безусловно, есть сходство с Эндж. Особенно эта… завораживающая улыбка. Но строить обвинения на детских каракулях? Может, она просто не дала ему посмотреть мультики перед сном. Он же ребенок, в конце концов.

Джеки ничего не ответила. Ей не нужно было одобрение какой-то алкоголички с ее сомнительными моральными принципами. Ей не нужно было одобрение вообще ни от кого.

– В общем, помощник…?

– Вуд.

– Помощник Вуд, – Ева закусила губу, подбирая слова. – Думайте, что хотите. Но если мое мнение для вас хоть что-то значит – а судя по тому, что я торчу с вами на берегу этой проклятой реки, так оно и есть, – то знайте: Энджи Мюррей не способна на убийство. Ни мужа, ни даже его убийцы. Она не из таких. Она слишком… светла для этого места, что ли. Копайте в другом направлении. Иначе эта задержка может стоить кому-то жизни. Кто знает, чье имя следующее в списке Уошито.

Фрэнк вернулся домой только ближе к полуночи. Поднимаясь по узким ступенькам на такое же узкое крыльцо, он невольно вспомнил, как возвращался радостный домой со школы, несясь на кухню, где за плитой его всегда встречала мама. Отец тоже возвращался домой поздно, но даже в этом был какой-то семейный уют.

Теперь его нет.

Дома, как всегда, было убрано. Вся обувь стояла в сторонке, куртки висели на своих местах. Пройдя дальше, Фрэнк включил на кухне свет. Здесь тоже был порядок. Чистота. Тишина. Вдруг сердце Фрэнка сжалось от осознания того, насколько рано и насколько сильно пришлось повзрослеть Алексу.

В холодильнике оказалось три куска пиццы и стакан пепси. Улыбнувшись самому себе, Фрэнк подумал о том, что обязательно перекусит этим с утра, но сегодня у него нет сил даже на то, чтобы принять душ. Ему бы просто доползти до кровати. И уснуть. С последним, он думал, проблем не возникнет.

Поднимаясь на второй этаж, Фрэнк Ларсен вспоминал похороны, на которых ему пришлось сегодня побывать. В принципе, после похорон родителей Фрэнк автоматически стал плохо переносить любого рода подобные церемонии. Но должность обязывала. А в последние месяцы в городе стало так много этих похорон. И в этом была, по большей части, его вина. Какой же он шериф, если не может уберечь горожан даже от какой-то старой реки?

Ужасно больно смотреть на опускающийся в яму гроб. Но еще больнее смотреть в глаза людей, хоронивших своих супругов. Видеть слезы детей. И понимать, что это он не смог, это он не уберег. Он не спас.

Из комнаты Алекса мерцал бледно-синий свет ночника. Каким бы взрослым и серьезным младший Ларсен не казался, ночью он все же был ребенком и, как любой другой нормальный ребенок, боялся темноты и того, что эта темнота скрывает.

Фрэнк осторожно приоткрыл дверь и заглянул внутрь. Алекс спал, повернувшись спиной к двери. По комнате разносилось его мерное дыхание. В углу стоял гигантский бурый медведь, на спине которого, если приглядется, можно было увидеть позолоченную молнию – туда Алекс складывал все свои карманные деньги. В этой комнате, так же, как и в остальных, было убрано. Их дому, подумал Фрэнк, можно было бы присвоить звание дома образцового порядка, если бы не понимание того, что в душах и первого, и второго брата все раздроблено и раскрошено с такой же тщательностью, с какой и вымыто в ванной комнате.

– Спокойной ночи, – тихо, чтобы не разбудить, проговорил Фрэнк и шагнул обратно в коридор, осторожно прикрыв за собой дверь.

Как только за дверью стихли шаги Фрэнка, в комнате воцарилась звенящая тишина, нарушаемая лишь мерным тиканьем часов. Алекс замер, притворяясь спящим, пока эхо шагов не растворилось в глубине дома. Тогда он одним плавным движением сбросил с себя одеяло, обнажив темную, уже полностью одетую для вылазки фигуру. Без единого звука он скользнул к окну, привычным движением ладони разблокировал защелку и, уперевшись плечом в раму, бесшумно приподнял тяжелую створку. Ночной холод, пахнущий мокрым асфальтом, ворвался в комнату. Ловко, как акробат, Алекс перекинул ногу через подоконник и оказался на узком козырьке над крыльцом, где ветер тут же принялся трепать его волосы, прядями выбившиеся из-под шапки. Не задерживаясь ни на секунду, он развернулся, ухватился руками за края облезлой колонны и, прижавшись к ней телом, с отточенной за много ночей ловкостью соскользнул вниз, в объятия темного и засохшего куста.

Глава IV.

Пока смерть не разлучит нас

Собрание юных охотников за речными призраками было организовано Алексом Ларсеном. В какой бы компании не оказывался этот малый, он автоматически становился лидером вне зависимости от статуса остальных, пола или возраста. Именно им было принято решение хоть как-то помочь Энтони избавиться от мук, терзающих его. Именно он решил пригласить в их команду Джулиана Янга.

– Это будет более безопасно, – резонно заметил тогда Алекс. – Если с кем-то из нас что-то случится, второй может впасть в панику. Должен быть третий. Обрати внимание, во многих книгах или фильмах из любой задницы вылезают только компании, состоящие, как минимум, из трех людей.

Несмотря на свой семилетний возраст, Алекс Ларсен считал, что он имеет право говорить слова наподобие “херня”, “задница”, “чертовщина” и “усрачка”.

Джулиан Янг же был старше Алекса и Энтони на четыре года, но больше всех остальных боялся плана Ларсена как раз-таки до усрачки. Но отказать Алексу значило навсегда потерять авторитет среди своих сверстников и, возможно, даже ребят постарше. А о внимании девчонок нельзя было и говорить в таком случае.

Их штаб-квартирой, тайным убежищем и единственным безопасным местом в этом стремительно сходящем с ума мире стал старый домик на дереве на заднем дворе Мюрреев. Внутри пахло сырым деревом, прошлым летом и пылью. В тесном пространстве Энтони пытался объясниться с Алексом на своем новом, примитивном языке – языке резких жестов и выразительных глаз. Он показал на дом, изобразил, как пьет, сложив ладони лодочкой, затем приложил руки к щеке, закрыв глаза – мама уснула. Его пальцы дрожали, когда он описал, как на цыпочках подошел к ее кровати и, затаив дыхание, коснулся губами ее лба. В ту секунду он до ужаса боялся, что ее веки внезапно взлетят, а губы растянутся в том самом, леденящем душу оскале, каким ухмыляются монстры в фильмах, после чего ее пальцы вцепятся в его футболку и потащат, потащат прочь от этого домика, прямиком к темной, бездонной пасти Уошито.

Именно в этот момент снизу донесся предательский, громоподобный скрип перекладин на лестнице. Оба мальчика вздрогнули и замерли, впившись взглядом в люк. Это был Джулиан.

Джулиан ввалился в домик с гигантским фонарем в трясущихся руках. На бледном лице россыпь веснушек стала еще ярче. Копна рыжих волос встала дыбом.

– Матерь божья, Джулиан, у тебя такой вид, будто ты сейчас обделаешься, – вскользь заметил Алекс и подполз к крошечному окну, выходящему как раз на реку. В руках Алекса был бинокль, который принес Энтони.

Втроем ребятам здесь стало уже тесновато. Потолки были низкие даже для них, и передвигаться приходилось чуть ли не на четвереньках.

– Я принес еды, – пролепетал Джулиан, пытаясь восстановить дыхание. Дорога до дома Энтони оказалась гораздо длиннее, чем он предполагал. И гораздо страшнее. Каждый куст казался заблудившимся зверем. А один раз мальчишка и вовсе подпрыгнул, выронив фонарь и взвизгнув, как девчонка, когда из-за мусорного бака выбежала крыса.

– Лепешки?

– Лепешки. Мама днем пекла.

– Там в углу лежит мешок с сухарями, кинь к ним.

Джулиан послушно положил бережно завернутые в носовые платки три большие лепешки в указанное место.

– Какой у нас план? – Джулиан сперва взглянул на Энтони, затем перевел взгляд на спину Алекса.

– Ждать, – пожал плечами Ларсен. – Рано или поздно эта тварь… или, кто бы там не был, появится.

– И что тогда?

Здесь уже включился Энтони. Он достал из кармана своей куртки старый смартфон, который когда-то принадлежал его старшему кузену, но несколько месяцев назад уже традиционно по наследству перешел ему.

– Сфотографируем, – пояснил Алекс.

– И все?

Такой пик тупости Алекс вынести не смог и круто развернулся в сторону рыжего друга.

– А ты что хотел? Пойти на эту штуку самим? Джулиан, если ты так горишь этим желанием, то вперед. Мне будет интересно на это посмотреть. Но все же я советую не путать храбрость с глупостью. Хоть нам вместе и двадцать пять лет, мы – дети. Не стоит забывать про этот факт.

Джулиану показалось, что его отчитал отец за очередную двойку в тесте по математике. И он уже напрягся, приготовившись к удару, который должен последовать сразу за этим. Но удара не произошло. И только тогда Джулиан вспомнил, что перед ним на серьезный морщинистый мистер Янг, а просто Алекс. Алекс, его друг. Слишком умный, зазнавшийся, но все же друг.

Ларсен вернулся к наблюдению, прижавшись лицом к биноклю. Из его рта в окошко выплывали облачка пара.

Джулиан вопросительно уставился на Энтони, сидевшего, прижавшись спиной к холодной деревянной стене.

– А нам-то что делать?

– Для начала, болван, выключи свой фонарь, – буркнул Алекс.

В домике на заднем дворе Мюрреев погас свет.

В нескольких кварталах от охотников на призраков громоздился большой особняк семьи Барнсов. Сьюзан Барнс, семнадцатилетняя девушка с ветром в голове, в ту ночь осталась без надзора родителей и не упустила шанс воспользоваться этим. Конечно, она могла устроить грандиозную вечеринку с пивом, музыкой и джакузи, но дела сердечные тогда перевесили чашу весов.

Один звонок и умопомрачительное удивление от того, что Виктор Джонсон так быстро откликнулся и так неожиданно согласился на встречу. Он был младше Сьюзан на год, но с такой же уверенностью девушка могла констатировать и то, что он был умопомрачительным красавчиком. А она была – и зеркало в комнате подтверждало это каждый день, – умопомрачительной красавицей. Ей казалось, что они буквально созданы друг для друга. Убирая в холодильник приготовленные для вечера банки с пивом и заказывая пиццу, Сьюзан Барнс думала о том, насколько широко откроются завтра рты у всех в старшей школе, когда она появится в фойе под руку с самим Виктором Джонсоном.

Но этого не случится. У него же есть Донна. От одной этой мысли лицо Сьюзан перекосило в гримасе отвращения. Ей даже показалось, что у нее к горлу подкатила тошнота. Ложный позыв. Это была всего лишь задетая самооценка.

Начало их вечера прошло ровно так, как Сьюзан и планировала. Они поели пиццы, выпили пива и даже выкурили один косяк на двоих за просмотром “50 оттенков серого”. Но затем Виктор Джонсон внезапно собрался домой, и Сьюзан не придумала ничего другого, кроме того, чтобы вцепиться в его рубашку, притянуть к себе и поцеловать. Нельзя было сказать, что Виктор этого не ожидал. Ответил он с пылом, а руки его тут же по-собственнически начали изучать тело девушки, практически сразу залезая под платье.

В тот момент Виктор Джонсон думал о том, какие слухи распускают ребята из старших классов о Сьюзан Барнс. И, вспомнив о тех умопомрачительных вещах, которые, как он слышал, Сьюзан вытворяет в постели, руки его лишь крепче притянули напряженную девушку к его разгоряченному и заведенному телу.

Первый раз у них случился прямо там, в гостиной, на диване, на котором минут пятнадцать назад они курили траву. Виктор повернул Сьюзан к себе спиной, чтобы не видеть этого кукольного раскрасневшегося лица, нагнул, прижимая к подлокотникам дивана, и взял.

Второй раз был на лестнице. Она сказала, что ей нужно отлучиться в ванную, и начала подниматься наверх, так умопомрачительно-сексуально и зазывающе виляя задницей, что Виктор не удержался и в этот раз – повалил ее лицом вперед, крепко вцепившись в бедра. На лестнице ему хватило двух минут.

Третий раз произошел в родительской спальне на гигантской кровати с безупречно белыми балдахинами. Тогда Виктору пришлось увидеть ее лицо – расслабленное, взмокшее с приоткрытым ртом. Пухлые губы вырисовывали идеальную букву “о”, ее же и издавая. Когда Сьюзан оказалась сверху, Виктор завороженно смотрел на то, как от каждого движения ее бедер аккуратная девичья и безумно умопомрачительная грудь подпрыгивает в такт его толчкам.

В момент, когда они оба нагие и обмякшие упали на постель, Сьюзан шепотом спросила самое глупое, по мнению Виктора, что может спросить поверхностная девчонка:

– А с Донной тебе также хорошо?

“Конечно, черт возьми, – подумал Виктор Джонсон, вглядываясь в пустые глаза девушки, – конечно, мне хорошо с Донной. Мне с ней лучше. Ты даже в подстилки не годишься моей милой и нежной Донне”.

Но вслух он лишь произнес:

– Это было умопомрачительно, Сьюзи.

Виктор надел трусы, отрыл в кармане джинсов пачку Мальборо и зажигалку и, не спрашивая, прошагал к окну, открыл его. Сел на подоконник, согнув и поставив на него одну ногу. Закурил.

Сьюзан повернулась на бок и положила голову на руку, даже не думая натянуть на себя хотя бы простынь, прекрасно осознавая всю прелесть своего тела. В голове девушки пронеслась дурная мысль: “коллекция пополнена”. Виктор же подумал о том, что завтра с утра у него тест по английскому, к которому он ни черта не приготовился.

– Ты еще придешь?

Виктор степенно выдохнул дым в окно, обвел взглядом спящую улицу и только потом повернулся к Сьюзан.

– Ты этого хочешь?

– Хочу.

– Зачем тебе это?

– Ты мне нравишься.

– Что именно тебе нравится во мне?

– Твои руки. Твое тело. Твой запах. И твоя прическа.

Виктор тихо рассмеялся, бессознательно проводя ладонью по растрепавшимся волосам. Донна любит его за этот смех. И за то, как он жмурится на солнце.

– Ты не ответил мне.

– Я не имею привычки задерживаться в одной кровати дольше, чем на ночь.

– Мы уже выяснили, что в этом доме много мест для удовлетворения твоего желания в разнообразии.

– Ты права, Сьюзи, – Виктор усмехнулся, потушил сигарету об отлив и выбросил в ветки кустов под окном. – Я обязательно обдумаю твое предложение.

Он уже надел брюки и накинул рубашку, когда Сьюзан Барнс вспорхнула с кровати, медленно подошла к нему вплотную и кончиками пальцев провела от шеи по груди к животу и ниже. Их четвертый раз случился на полу. Крики и стоны Сьюзан Барнс, доносившиеся из открытого окна на втором этаже, слышали несколько соседских домов.

Донна Ньютон тоже их слышала. Она сидела за рулем своего хендая, припаркованном в тени вяза почти напротив дома Сьюзан Барнс. Она видела силуэт Виктора на подоконнике. Видела, что он практически раздет. Да и сам факт его нахождения в доме этой шлюхи говорил за себя.

К тому времени, когда Виктор Джонсон вышел на улицу, слезы у Донны закончились, и глаза полностью высохли. На недавние поскуливающие рыдания указывала только красная припухлость на веках. Чувство боли и глубочайшей обиды сменилось кипящей злостью. Донна взглянула на себя в зеркало заднего вида, чтобы убедиться, что тушь не потекла, а собранные густые русые волосы не растрепались.

Она собиралась устроить казнь. И намеревалась пребывать во всеоружии.

Глухой, оглушительный хлопок дверцы, резко всколыхнувший звенящую тишину спального района, заставил Виктора обернуться. Он узнал ее сразу – даже в сгущающихся сумерках, даже на расстоянии. Этот силуэт, этот стремительный, отточенный шаг, в котором читалась не просто уверенность, а холодная, неумолимая решимость.

Донна шла к нему. И Виктору не понадобилось видеть ее лицо – один лишь ритм ее шагов, жесткий и отрывистый, врезался в тишину как похоронный марш. Он понял – все. Все. Ловушка захлопнулась. Спектакль окончен. Скрываться было бессмысленно, оправдываться – бесполезно. Пришло время платить по счетам.

– Ты – чертов урод! – настигая парня, Донна выкинула в его сторону указательный палец.

– Дон, не шуми, люди спят.

– Да плевала я на этих людей! – на этих словах девушка оказалась уже рядом и с силой толкнула Джонсона в плечи. Тот чуть отшатнулся.

И вдруг до сознания Виктора добралась мысль о том, что даже сейчас он восхищается Донной, черт ее побери, Ньютон. Безусловно, и до этого дня Донна вызывала в нем лишь чувства очарования и безропотного преклонения, мастерски управляя своим обаянием, смешанным с, по его мнению, умопомрачительным уровнем интеллекта. Но сейчас, когда она походила на дикую фурию, способную заживо выцарапать ему глаза и этими же ногтями вскрыть брюхо, Виктор Джонсон осознал, что испытывает к этой девушке горячую и беззаветную любовь.

И от понимания, насколько поздно он в этом убедился, Виктору стало тошно.

– Дон, я…

– Ты думаешь, что сейчас можешь что-то говорить? – прошипела Донна, снова толкая парня в плечи. – Заткнись и слушай, Джонсон. Ты оказался настолько гнилым человеком, что мне даже противно думать о том, что я могла тебя целовать, не говоря о всем другом, что я когда-либо позволяла. Ты – грязное пятно. Пустое место. Я ненавижу тебя! И ненавижу себя за то, что позволила так глубоко втереться в мое доверие, залезть в мою душу! Я ненавижу тебя, Виктор Джонсон!

Из куста, у которого стоял Виктор, выскочила кошка и, истошно вопя, перебежала на другую сторону улицы. На ее крики залаяли собаки. В одном из домов загорелся свет.

– Дон, успокойся, – по привычке Виктор протянул руку и даже успел коснуться плеча девушки, но та с удивительной для ее комплектации силой отшвырнула одной рукой ладонь Виктора, а второй впечатала в его лицо смачную звенящую пощечину.

– Не называй, – процедила сквозь зубы Донна, делая многозначительную паузу после каждого слова, – не называй меня Дон. Не произноси моего имени. Не смотри в мою сторону. Не дыши в одной комнате со мной. Избавь меня от необходимости лицезреть твою бесстыжую физиономию. Ты больше никто.

Ушла Донна Ньютон красиво. Подозревал ли Виктор, что видит ее в последний раз? Нет. Он считал, что нужно время, чтобы злость и обида в душе девушки поутихли. И тогда он сможет все наладить и все вернуть. Тогда он больше так с ней не поступит. А пока… Виктор достал мобильник и проверил, сохранил ли номер Сьюзан Барнс в телефонную книгу. Довольно подкинув смартфон в воздухе, он спрятал руки в карманы и зашагал в сторону старого госпиталя, за которым находился его дом. Дорога, по всем подсчетам, не должна была занять дольше десяти минут. На автомате Виктор стал насвистывать мелодию из песни с последнего альбома Рианны.

Такие ночные прогулки приносили душе Виктора Джонсона умиротворение. Он наслаждался одиночеством во всем его прекрасном величии. Виктору нравилось представлять, как в домах за темными окнами спят люди. Ему нравилось думать, что однажды точно такая же спокойная и умиротворенная жизнь ждет его. Жена (Донна), трое детей и собака. С породой Виктор Джонсон еще не определился.

Виктор вырос на улицах Линдсей. Он знал каждый поворот, каждый закоулок и каждую мусорку. Старый заброшенный госпиталь в, казалось, далекие юные годы Виктор вместе с компанией друзей и вовсе облазил от и до. Он не боялся пустых темных выбитых окон, вспарывающих периодически тишину летучих мышей, скрипа старой заржавевшей калитки.

Он и не догадывался, что опасность может таиться где-то здесь.

Сперва Виктор решил, что ему показалось – не могла Донна вернуться. Не сейчас. Но, чем ближе он подходил к девушке у торца трехэтажного здания, тем отчетливее узнавал в силуэте черты Донны Ньютон. Сердце в груди трепыхнулось – пыталось подпрыгнуть, но не смогло. Виктор попытался понять, какая причина сподвигла Донну вернуться, но в голову ничего не шло. Возможно, она простила. Это, конечно, вряд ли. А, может, решила досказать то, что на эмоциях не смогла вылить на него пару минут назад.

– Дон.

Донна повернулась к нему спиной и зашагала вдоль тропинки. Виктор не понимал, куда направляется девушка, но безропотно шагал следом.

Если бы в ту ночь Виктору Джонсону удалось выжить, он бы смог дать шерифу Ларсену следующие показания.