Остерегайся своих желаний

Как будто спичкой чиркнули в бараке,

Сверкнула жизнь – без дыма, без огня:

Его любили только злобные собаки,

В кармане часто не было рубля.

Ю. Колесников

Глава 1. ОТЦЫ И ДЕТИ

Иван Петрович Дикий ожидал приезда дочери. Московский поезд приходил утром, и, чтобы не маяться нудным ожиданием в квартире, он вышел во двор своей пятиэтажки, где и воздух чище, люди ходят, синички с воробьями шныряют в поисках чего-нибудь съестного. Одним словом – жизнь, не то, что дома, где без женской руки всё находится в каком-то затхлом, застойном состоянии и это несмотря на то, что чистоту в своей двухкомнатной квартире Иван Петрович соблюдал, привычный порядок ежедневно наводил.

Он присел на одну из обшарпанных дворовых скамеек, медленно обвёл двор каким-то равнодушным взглядом. Уже начало июня, а сирень ещё только зацвела, то-есть чуть ли не на месяц позже. Уральская погода опять показала свой норов: весны, можно сказать, и не было – сразу лето. Март на Южном Урале вообще зимний месяц, а апрель с маем в этом году находились в каком-то застойном состоянии: серое небо, серый снег, а от того и жизнь казалась серой.

Погода на Урале своеобразная: когда циклоны идут со стороны Балтики – это нормально. Они, не спеша, поочерёдно проходят Москву, Поволжье и на Урале сыплют занудными осадками не более двух суток, а, обдав горную страну холодом, уходят в Сибирь и наступает двух-трёхдневный тёплый период с солнышком. Такая цикличность привычна для людей, животных, насекомых и растительного мира. Но часто бывает и так: перестроится погода, и циклоны идут один за другим со стороны севера, с Карского моря, на юг, вдоль Уральского хребта. Естественно сыплют дожди, холодно и такая погода, как правило, длится около месяца, а то и больше. Тут уж о хорошей, бодрой весне говорить не приходится, бывает и лето такое же. Самая лучшая погода весной, само собой и летом, складывается на Урале, когда циклоны, видимо по указке Создателя, спокойно и лениво идут вдоль северного побережья России, по южным оконечностям северных морей. Цепь этих, не спеша ползущих циклонов, непреодолимым барьером защищает уральскую местность от холодов. Погода – чудо. Тепло приходит уже в апреле с юга, вегетация растительного мира начинается как обычно, по классическому порядку и всё бурно лезет из земли, торопится распуститься, быстро зеленеет, теплу радуется.

В этом году, видимо, на Южном Урале погодные условия сложились по самому наихудшему варианту: циклоны вдоль хребта ползли с севера и вовсе не думали менять направление. Но вот, вдруг, привычная циклоническая деятельность по какой-то причине нарушилась, задул южный ветер и при резком потеплении интенсивное таяние снега, наконец, началось в конце мая. Наступивший июнь, вобрав в себя весенние отголоски, поспешил показать силу уральского лета. Тополя с берёзами и черёмухой, будто очнувшись, заторопились, сразу оделись в зелёную вуаль. Предлетье сократилось до одной недели. Небо заголубело, и яростное солнце, хоть и с запозданием, мигом высушило всё вокруг, а с появлением зелени и долгожданного тепла стало и на душе веселей, с лиц прохожих исчезла хмурость, появились улыбки, особенно у женщин.

Собаки Ивана Петровича не любили. Где бы не встретился ему какой-нибудь пёс, будь то с хозяином или просто приблудный, так обязательно облает. То ли чувствовали животины, что инженер не от мира сего, а, может, просто здоровались, по-своему, по-собачьи, кто знает. Иван Петрович, в отличие от некоторых своих соседей по дому, был убеждён, что собаку в квартире держать не стоит, место пса во дворе частного дома. Возможно, собачий народец это чувствовал, а потому и осуждал инженера своим гавканьем.

Стая воробьёв устроила в позеленевшей кроне большого клёна свой ежегодный весенний симпозиум, звонко гомоня на весь двор, видимо делили места гнездований. Голуби тоже не теряли времени, громко ворковали, ухаживая за молчаливыми голубками. Начались школьные каникулы, и ребятня с весёлыми возгласами гоняла по двору мяч, а молодые мамаши, пользуясь хорошей погодой, выкатили из подъездов свои коляски с детьми.

Вот только хорошая погода инженера Дикого не радовала. Иван Петрович, глядя на всю эту дворовую суету пустыми глазами, погрузился в ворох своих мрачных мыслей и воспоминаний. Уже год как он был на пенсии, но заслуженным такой отдых не считал, адаптироваться к пенсионной жизни не мог, да и не хотел, обижался на своих руководителей за то, что не дали ещё поработать, хотя был в силе и всё ещё обладал ясным умом и цепкой памятью. На заводе был на хорошем счету, чего, казалось бы, вытолкали-то? Его, ведущего инженера-рационализатора, опытного специалиста с почти сорокалетним стажем, сократили, даже толком и не поговорив с ним. Получилось как-то глупо: кругом во всём многообразии кипит жизнь, а он стал каким-то сторонним наблюдателем. Чувствовал Иван Петрович себя на обочине жизни, отработанным материалом, никому не нужным, на душе было пакостно, а потому всё его раздражало.

Дома он старался занять себя работой, всякой бытовой мелочёвкой. Вроде бы отвлекало от мрачных мыслей, но как-то слабо. Мало того, коли, уж появилось много свободного времени, Иван Петрович разработал проектную документацию по использованию малогабаритных вакуумных камер для гальванического покрытия изделий. Этот метод давал огромную экономию дорогостоящих материалов, таких как кадмий, кобальт, серебро и палладий. Надо бы внедрить в производство, но на родном заводе отмахнулись, мол, без разрешения профильного министерства нельзя. Иван посылал запросы в Москву, в министерство, в различные инстанции и комитеты, но чиновники отмалчивались. Иногда из столицы приходили какие-то маловразумительные отписки, мол, не представляется возможным. «Не представляется им! – злился он. – Какой только «уникум» придумал такую издевательскую формулировку?»

Инженер Дикий принадлежал к категории серого большинства. Такие люди, как правило, в элиту общества пробиваться не стремятся, хотя дорастают иногда до постов директоров заводов и даже крупных компаний. Характер у них не пробивной, не авантюрный; наука, производство, творчество для них важнее, чем какие-то там властные полномочия, карьера. В элиту довольно часто попадают по воле случая, ну а уж попав в ряды властных структур даже, казалось бы, серый человек, вдруг, становится личностью, его сознание изменяется, из каких-то глубин всплывают волевые начала, характер перестраивается, быстро приобретая командные качества. А если не перестроился, быстро сдулся, то такого мигом отодвинут, засунут куда-нибудь мелким помощником, элиту ведь тоже надо обслуживать.

Давно подмечено, что серые, ничем непримечательные люди, особенно на периферии, став чиновниками, преображаются: быстро наедают толстые физиономии, отращивают брюхо для солидности, приобретают дорогое авто за государственный, естественно, счёт и, прикрывшись модным костюмом, напускают на себя важный вид. Но к истинной элите они не имеют никакого отношения – ума у них нет, зато гонору и самомнения хоть отбавляй. Иван Петрович был убеждён, что элитный человек, особенно тот, что при власти, уважает, прежде всего, простого трудягу и общество в целом, а уж только потом себя – это государственник, таких мало. Но чаще бывает наоборот и тогда страна вступает в период обскурации, находится в застое, пока не сменится властная элита, у которой несколько иное мировоззрение, базирующееся на общечеловеческих ценностях и понимания огромного значения именно серого большинства в строительстве мощного, независимого государства.

Кто-кто, а уж новоиспечённый пенсионер Дикий отлично понимал, что это большинство только на поверхностный взгляд, в общей массе, кажется серым. Каждый в отдельности – это в какой-то степени личность. Постоянно занятые в материальном производстве, в науке, в искусстве, все эти люди являются становым хребтом любой страны, только вот интеллект их используется недостаточно, что явно указывает на слабость государственных механизмов.

Иван Петрович человеком был обычным, стандартным даже по характеру, и внешне выглядел каким-то полустёртым медяком, но так только казалось на первый взгляд стороннему человеку. В юности он мечтал быть врачом, но жизнь вещь сложная, противоречивая, мечты чаще всего не сбываются и вместо медицинского института молодой человек поступил в политехнический. Профессию машиностроителя полюбил, учился с охотой. Уже работая на заводе, молодой специалист получил к тридцати годам квартиру, да вот как-то поздновато женился. Не зря видно народная поговорка гласит, что сопливых вовремя целуют. Большое расхождение в возрасте между мужчиной и женщиной чаще всего имеет какие-нибудь негативные последствия.

Жена Алла была моложе мужа на десять лет и долго не желала иметь детей, всё ей хотелось пожить для себя, но Иван всё-таки настоял, и, наконец, появилась дочь. Постоянно занятый на производстве он всё-таки для дочки время находил: читал ей детские книжки, покупал кукол и кукольную мебель, а в выходные обязательно водил ребёнка на разные выставки, в краеведческий музей, в парк, на детские спектакли в театр. Мелкие, казалось бы, события детских лет хорошо укореняются в памяти ребёнка, а потому кто был в это время ближе, тот и становился роднее. Для Светланы отец был ближе. Мать чаще командовала, распоряжалась, а отец просто брал дочь за руку, да и вёл гулять во двор на качели или в тот же парк на детские аттракционы.

Иван, поглядывая иной раз на жену, ловил себя на мысли: почему эффектная красавица выбрала именно его, ничем не примечательного парня? Опасался: как бы чего не вышло, а оно возьми, да и случись. Дочь выросла, поступила на строительный факультет архитектурного института, а мать, избавившись от мнимой опеки над ребёнком, и не потерявшая ещё красоту, в сорок с небольшим лет, вдруг, взбрыкнула: сбежала из дома, оставив мужу извинительную записку. Доброхоты тут же охотно сообщили Ивану, что Алла сумела обольстить, якобы, заезжего столичного певца, стандартного орателя пошлых шлягеров, да и уехала с ним. Ну, прямо как в дешёвом классическом водевиле. Иван Петрович её понимал: надоела ей вся эта серая однообразная рутина жизни в промышленном городе, да, видимо, и он сам. Понимал, а всё же неприятный осадок на душе остался, и время от времени свербил, чесался и покалывал словно репей, попавший невзначай за пазуху. Виноватым себя считал, маялся от мысли, что от хорошего мужа жёны не сбегают, так ведь, не без оснований, люди говорят. Подкаблучником Иван не был, но жене её капризы прощал. Известно ведь, красивые женщины силу свою чувствуют, а мужья им не противоречат, потому что любят, а ребёнок-то в семье всё видит, запоминает…

После исчезновения жены Иван Петрович, с детства привыкший к самостоятельности, жил один, новую хозяйку в свой дом не искал, к женщинам относился с подозрением, в каждой видел, почему-то, корыстную душу, в искренние чувства с их стороны не верил. Ещё, когда в страну пришёл рынок Алла постоянно надоедала молодому ещё мужу, чтобы он бросил свою малодоходную работу на заводе, да, по примеру многих занялся предпринимательством. Иван отмалчивался, понимал, что это дело требует от человека особых качеств характера, здесь нужен тот ещё талант. Надо быть изворотливым, наглым, надо, как шахматисту просчитывать каждый свой ход, вовремя принимать решение, уметь с улыбкой обманывать людей. Он таким даром не обладал. А работу свою он любил, вкладывал в неё душу, часто задерживался на заводе, да вот недооценили. Ну, что ж поделаешь – рынок. Вспомнили управленцы про рентабельность, экономить стали на всём: на воде, на электроэнергии, на материалах, но особенно на людях…

Когда дочь позвонила и сообщила что приедет, Иван Петрович обрадовался и надел костюм с галстуком. Всё-таки единственная родная душа, надо встретить достойно. Одно вот только его коробило: дочь не по специальности работает, хотя строек в Москве много. Опять же доброхоты донесли ему, что дочь зарабатывает хорошую деньгу в модельном бизнесе, да ещё в каком – рекламирует нижнее бельё, да не как-нибудь, а на себе. Отец за голову схватился – вот ведь судьба…

*****

На скамейку молча и осторожно уселся юноша в футболке и затёртых джинсах. Это был соседский мальчишка, который жил с матерью в квартире напротив. Инженер Дикий часто помогал парню по физике и математике. И, вообще, взял негласное шефство над малолетним соседом, коли, уж у самого жены нет, дочь далеко, да и взрослая, а он уже восьмой год один. Мать у мальчишки с утра до вечера на работе, присмотреть за парнем некому, родной отец вообще неизвестно где пропал, его никто и не помнил. Таких однобоких семей в России немало, а Иван Петрович малолетнего соседа полюбил, как-то по-отцовски прикипел к нему, да и пацан доверчиво тянулся к доброму, отзывчивому, всёзнающему инженеру.

–– А, это ты, Лёша? – заметил, очнувшись от тяжёлых мыслей, Иван Петрович. – Ну, с окончанием школы тебя!

–– Спасибо, дядь Вань! – охотно откликнулся сосед.

–– А теперь что? Определился с профессией? – поинтересовался инженер.

–– В политех буду поступать! – ответил тот.

–– По моим стопам, стало быть? – поддержал разговор Иван Петрович. – Сейчас ведь молодые всё бизнесменами хотят быть.

–– Не хочу я в торгаши! – заявил парень. – Там людей обманывать надо. Они, торгаши, вон перегрызлись все меж собой, всё чего-то поделить не могут.

–– Да, Лёша! – тепло улыбнулся инженер. – Я с тобой согласен. Профессию по душе надо выбирать, чтобы потом не жалеть. Бизнесмен из тебя, пожалуй, не получится, доверчивый ты, а в бизнесе акулой надо быть. Учись парень, потом будет что вспомнить. Учти, студенческие годы, как бы тяжко не было в бытовом смысле, самые прекрасные. В студенческой среде весело, энергии хоть отбавляй, настоящая демократия…

–– Вообще-то я в армию нацелился, Иван Петрович! – посерьёзнел парень. – Мне же осенью восемнадцать стукнет.

–– Хм! – насупил брови инженер. – Толку от вас одногодичников! Боевая техника в армии сейчас сложная, за год едва ли освоишь. А авиация, а флот? О-о-о! Взять хоть современный танк: там ведь наводчик за пультом сидит, в ствол пушки снаряды автоматически подаются. Из трёх типов снарядов нужно выбирать тот, что необходим в данное мгновение, а определяет расстояние до цели, её тип, защиту, автоматика. Электроникой напичкан танк. Кроме композитной брони машина имеет противоракетную защиту, электромагнитную, да много чего. Скоро боевые машины вообще без экипажей в бой пойдут, оператор будет управлять целым батальоном танков из бункера, из командного пункта, где-нибудь в далёком тылу. Хорошо, если вас, призывников, хоть стрелять научат. Ну, наводчиками, скорей всего, контрактники служат, а ты, механиком-водителем будешь. Гусеничный трактор в школе освоил, права получил, в анкете это указал…. Пожалуй, определённый смысл в призыве молодёжи в современную армию всё же есть. Окунётесь в армейскую жизнь, поймёте, что такое дисциплина, пропитаетесь службой в коллективе, почувствуете мощь государства.

–– Дядя Вань! – вдруг, сменил тему парень. – Вот мы по истории знаем Русь только с девятого века. Рюрик там, Олег Вещий, княгиня Ольга, а что было, например, в первых веках новой эры на этой большой территории, что занимает сейчас Россия? Ведь жили же люди? Почему полная темнота, ничего неизвестно?

Иван Петрович от неожиданности аж согнулся, а, выпрямившись, внимательно посмотрел на мальчишку. Помолчав и собравшись с мыслями, заговорил, тщательно подбирая слова:

–– Любознательный ты парень, молодец! Это хорошо, Лёша, что ты можешь задавать дельные вопросы, только не каждому их можно задать! Думай, сопоставляй, анализируй! Всегда надо добираться до корня – это правильно. Ещё Цицерон говорил, что, мол, тот, кто не интересуется историей своего народа, тот так и будет пребывать в младенчестве. Так что чти и изучай историю, Алексей. В жизни такой подход пригодится, но и осложнит её, зато духовно ты будешь богаче многих, и никакой материальный достаток у других не сравнится с твоим широчайшим мироощущением, ты всегда будешь выше. С высоты этого мироощущения ты будешь снисходительно посматривать на тех, кто в слепоте своей гоняется за длинным рублём, за материальными миражами.

Инженер дружески, по-отцовски, обнял молоденького соседа и продолжил:

–– А по существу вопроса могу сказать следующее: ты ведь знаешь, что царь Пётр в начале восемнадцатого века круто изменил жизнь россиян. Огрел Россию хлыстом преобразований и реформ. Создал академию наук, пригласил иностранных учёных, немцев в основном. Представь себе, из двадцати четырёх академиков русских было всего трое. По распоряжению царя Петра в академию свезли множество старинных документов и иностранцы, изучая наши летописи, много чего узнали о нашей истории. Им не понравилось, что славянские племена, являясь, по сути, конфедеративным государством в те времена, в военно-экономическом отношении были равны Великому Риму и противостояли ему.

–– Государством? В первых веках? – недоверчиво протянул парень.

–– А что такого? – кинулся в разъяснения Иван Петрович. – Известно, что уже в то время была выборная должность великого князя! Существовал военно-политический союз племён, была и экономическая составляющая: торговля, а это деньги, ткани, кожаные, стальные и ювелирные изделия, пушнина, да много чего. Потому и говорю – конфедеративное государство. По договору племена обязаны были поставлять в общую дружину великого князя отряды воинов для отражения неприятеля, а торговые связи сами по себе скрепляли племена. Культура общая: песни, обряды, верования. Кроме того – один язык.

–– А это откуда известно? – пытал инженера дотошный сосед.

–– Язык – это форма мышления, мой друг! Письменные источники откопали наши археологи! – пояснил Иван Петрович. – Наш язык самый древний в мире, потому и сложный, соответственно и письменность появилась раньше, чем у других народов. Согласно дошедшим до нас летописям славяно-скифской цивилизации уже семь с половиной тысяч лет.

–– Странно, у скифов – письменность? – задумчиво произнёс Алексей.

–– А чего тут странного? – добавил инженер. – Скифы и славяне – это одно и то же! Славян называли варварами высокомерные римляне, мой юный друг, а скифами – древние греки ещё со времён Гомера. Между прочим, античные греки установили с этими славянами или скифами довольно плотные торговые связи. Хотя вот арии, более древний народ, являлись прародителями не только славяно-скифов, а и, вообще, всех европейских народов, в том числе тех же греков, и мудрые эллины это знали. Генетически мы, русские, являемся прямыми потомками ариев, это уже доказано нашими археологами, хотя бы уже через древний Аркаим, что расположен в нашей области.

А насчёт письменности, так эта, так называемая кириллица, была у славян задолго до появления на территории Руси Кирилла и Мефодия и называлась она глаголица, от слова глаголить, говорить. Просто эти проповедники Православия изменили древний алфавит на современный. Они создали единую азбуку для обучения славянских детей, чтобы те могли легче осваивать грамоту, читать Библию и нести слово Божие в народ. У той же княгини Ольги уже была библиотека из книг, переведённых с греческого на древнерусский язык. Так что письменность была у славяно-скифов ещё до новой эры. Кстати у них была ещё одна письменность – руническая, которой пользовались грамотные волхвы. Остатки этой загадочной письменности дошли до нас через индийские Веды, которые являются общими для наших народов. Индийцы считают, что их предки пришли с севера около четырёх тысяч лет назад.

–– Неужели!

–– Абсолютно точно!

–– Здорово! – воскликнул юноша. – А русские когда появились?

–– Примерно в это же время, которым ты интересуешься, то-есть в первом веке нашей эры! – пояснил Иван Петрович. – Римляне на протяжении трёх веков воевали с германскими племенами, теснили их к северу и востоку. Одно из древнегерманских племён пришло в район реки Волхов. Это были росы, рыжие, стало быть. Именно из этого племени избирались великие князья, потому что оно было высокоорганизованным, крепко спаянным, воинственным. Вообще-то это тоже славянское племя, просто под давлением обстоятельств пришло с территории Германии, которая ещё долго не была государством. Постепенно имя росы, перешло на всех скифо-славян. Ещё в десятом веке византийцы в своих документах писали – славяно-русы.

–– И откуда ты, дядь Вань, всё знаешь по истории? Ты же технарь! – удивлённо заметил юноша. Выросший в однобокой семье без отцовской опеки, рядом с Иваном Петровичем, мальчишка путался и часто обращался к инженеру доверительно, на ты. Сосед и был парню вместо отца.

О-о, Лёша! – инженер опять обнял мальчишку. – В доме моих родителей висела политическая карта мира и где-то с трёх лет она постоянно была у меня перед глазами. Я всё время натыкался на неё. Ребёнок начинает осваивать мир с раннего детства, да ещё очень здорово, когда его научат читать с этого же возраста. Я изучил эту карту, а география обязательно связана с историей – это аксиома. Кроме того, я читал сказки народов мира, и это подвигло меня читать учебники по истории. Учти, Лёша, любопытство закладывается в человека с самого раннего детства. Родителям нужно только вовремя подсунуть что-то любопытное из области знаний. Ну, а потом мои преподаватели были старого закала, образованнейшими людьми, эрудитами. Кроме своего спецпредмета обладали широчайшими знаниями по другим предметам, владели иностранными языками, великолепно играли на музыкальных инструментах.

–– Вот потому ты латынь знаешь лучше любого врача! – сделал вывод парень. – Зачем он тебе? Кроме медицины его и применить-то негде. Время ведь нужно для изучения.

–– Ну, так что? Живу-то один! – успокоил соседа Иван Петрович. – Ну, а латынь просто так, мне нравится этот язык Великого Рима.

–– А ещё, какие языки знаешь, дядь Вань?

–– Греческий, тюркский, немного арабский!

–– Это ж уйму времени надо на изучение? – удивился парень.

–– Память у меня хорошая! – улыбнулся инженер. – Иногда у меня ощущение, Лёша, что я из тех времён, просто кто-то могущественный взял да и перенёс меня в эту эпоху.

–– Как это? – обомлел сосед.

–– Ну, чьё-то сознание перекочевало в наше время, вселилось в меня! – пояснил Иван Петрович и весело хохотнул.

Мальчишка кивнул головой и, вдруг, с юношеской бестактностью, по-максималистски, задал весьма неприятный вопрос инженеру:

–– Дядь Вань, а почему тебя тётя Алла предала? Ты такой добрый, много знаешь, всякий там ремонт в квартире сам делал, со Светкой всегда гулял, по паркам-музеям её водил.

Иван Петрович нахмурился, слегка помрачнел, более взрослого послал бы куда подальше, а тут юнец, об ухабах жизни ничего не знает. Надо как-то ответить, а как? Надо правдиво объяснить ситуацию, кривить, изворачиваться нельзя, ложь обязательно приведёт к трагедии. Чего доброго заложишь в душу мальчишки искажённое понимание отношений между мужчиной и женщиной, а в жизни чего только не бывает, и будет он, в случае чего, жить с обидой на весь свет. Ой, как непросто всё – вот задача с сотнями неизвестных?

–– Понимаешь, Лёша! – медленно заговорил, тщательно подбирая слова, инженер. – Жизнь, она вся состоит из противоречий, и человек тоже, и поступки его часто бывают, противоречивы, тут надо характер иметь. Чтобы не запутаться в них, надо иметь соответствующее эпохе правильное воспитание. У женщин эмоциональная сторона психики, в отличие от мужской, превалирует над интеллектуальной. Они в большинстве своём страстями живут. Вот преподнеси мужчине букет цветов, он к этому равнодушно отнесётся, а у женщины душа радуется. Тётя Алла человек взрывной, эмоциональный, простые рабочие будни надломили её душу, надоела ей вся эта невзрачная рабочая жизнь. Она, жизнь эта, показалась ей серой до невозможности, хоть кричи, всё равно никто не услышит. Я вовремя не услышал, сам виноват.

Про себя инженер подумал: «Были бы у неё, у дуры, ещё дети, так некогда было бы любиться на стороне, молодых мужиков соблазнять, своего мужа на кого-то менять».

–– У неё не было хорошей интересной работы, Лёша, – продолжил Иван Петрович, – такой работы, которая поглотила бы её целиком. В работе человек находит душевное равновесие, она увлекает, затягивает в себя, сынок. Человек и создан Высшим Разумом, Творцом, именно для труда, который совершенствует интеллект, а тот в свою очередь силой мысли раздвигает горизонт миропонимания. Через труд и мышление человек познаёт мир во всей своей сложности, и мир перестаёт быть для него таким уж враждебным. А ещё добавлю, сынок, когда мужчина и женщина живут, душа в душу, то по жизни и шагать легче, веселей, они друг друга поддерживают, подправляют. Отношения меж людьми на доверии строятся, Лёша, а иначе жизнь – каторга…

Иван Петрович хотел, было добавить, что в жизни всё направлено против человека, сплошные испытания наваливаются на каждого почти с самого рождения. Этот сложный мир отталкивает, не обнимет радостно молодого человека, а, наоборот, без поддержки других людей, словно злобный марид сразу старается перемолоть, изжевать душу и тело вместе с потрохами, да и выплюнуть на помойку, что и происходит с некоторыми. Вовремя спохватился инженер: всё-таки мальчишка, по сути, ребёнок ещё, психика тонкая нежная, недолго и искалечить юную душу своими дурацкими рассуждениями.

–– Я понял, дядь Вань! – согласился юноша, понурив голову. – Ты извини, что я так вот! Ты вот в последнее время какой-то озабоченный стал, даже мрачный.

–– Да ничего, Лёша! Ты должен был знать правду! – инженер тряхнул мальчишку. – Я тебе так скажу: желания человека чаще всего не совпадают с его возможностями. Внутри, в душе, постепенно нарастает бунт, протест. Если его вовремя не заметить, не погасить, будет взрыв, последствия которого непредсказуемы. А насчёт моей озабоченности, так устал я от глупости человеческой. Она ведь, глупость эта, везде, бесцеремонно лезет в душу, окружает нас всюду, проявляет себя даже вон в международных делах.… Ты уж не обращай внимания на мой вид, тебе я всегда рад. Скажи вот лучше мне, что желаешь?

–– Ха! – оживился и ухмыльнулся мальчишка. – Авто! Иномарку типа БМВ, навороченную.

–– Ну, вот зачем она тебе? – снисходительно улыбнулся Иван Петрович.

–– Для понтов! – мечтательно заулыбался молодой сосед. – Девчонок катать!

–– Тх! – пренебрежительно хмыкнул инженер. – Эпоха автомобилей заканчивается, Лёша. – Другой транспорт нужен, например, летающий, а ещё лучше мгновенное перемещение людей и грузов сквозь любое пространство, я имею в виду хотя бы по планете. Ну, да это задача будущего, а вот что касается твоего желания… Ты соседа с первого этажа, Николая Ряхова, знаешь? Ну, осуществил он своё желание, купил «Ауди», залез в долги, кредит в банке взял, не успел и недели на ней покататься, как её украли. Полиция, конечно, завела розыскное дело, но кредиторы-то ждать не хотят. Парень – в бега, неизвестно где обретается, а эти проклятые коллекторы теперь родителей третируют. Драма! Так что опасаться надо, Лёша, своих желаний, обуздывать их, каждый свой шаг просчитывать. В шахматы играешь?

–– Играю, но плохо! – поскучнел юноша.

–– А ты заходи ко мне почаще, будем шахматные задачи решать!

Мягко прошипев шинами, к подъезду тихо подкатило такси. Из него выпорхнула улыбающаяся блондинка в модном блестящем комбинезончике. Иван Петрович в волнении поднялся, блондинка кинулась ему на шею. Оторвавшись от отца, она приветливо поздоровалась с соседом:

–– Здравствуй, Лёша! Вырос-то как, прямо парень!

–– Привет, Свет! – заулыбался сосед. – Зато ты вон, какая модная! Ладно, пойду я, дядь Вань!

–– Погоди, Лёша! – остановил юношу инженер. – Пошли к нам, я борща наварил, чуть ли не на весь дом.

–– Не могу, дядь Вань! – деликатно отнекался парень. – У меня же тренировка, а как с полным пузом-то?

–– Ну, потом заходи!

–– Ладно, приду! – пообещал парень и быстрым шагом удалился.

*****

Иван Петрович, сидя за столом в кухне, накрытом по случаю приезда дочери белой скатертью, искоса поглядывал на девушку. А та, приняв ванну, в банном, материном халате, с тюрбаном махрового полотенца на голове, с лёгкостью молодости сновала из кухни в прихожку, разыскивая то расчёску, то фен.

–– Ну, папа, все вещи не на месте! – несколько озабоченно обронила девушка. – Ничего сразу не найдёшь!

–– Найдём, дочка, найдём! – добродушно посмеивался отец. – Не всё сразу! Мне-то эти фены, расчёски не нужны, стригусь-то я почти под ноль. Лежат где-то в выдвижных ящиках. Садись лучше чай пить, а то остынет.

Иван Петрович, оценивающе поглядывая на дочь и, памятуя об этом проклятом модельном бизнесе, отметил про себя, что фигура у девушки идеальная, прямо-таки классическая, да и на лицо – красавица. Ну, вся в мать. А вот характер, пожалуй, от него: целеустремлённый, твёрдый, упорный. Хотя, кто его знает – это вопрос спорный, может это ему только так кажется. Однако Иван Петрович был убеждён, что свою точку зрения он отстаивать мог и умел.

Девушка присела на мягкий пристенный диванчик, отхлебнула из своей чашки жиденького напитка, слегка покривилась, ворчливо обронив:

–– А сахара нет?

–– Нет, Света! – кинулся в объяснения инженер. – Давно уже отказался от сахара, и вот по какой причине. Понимаешь, я часто задавал себе вопрос: почему у женщин, которые не принимают алкоголя, не курят, инфаркты и инсульты также распространены, как и у мужчин с вредными привычками? Пришёл к выводу, что эти, довольно часто встречающиеся патологии у женщин, от сладкого. Наши бабушки сладкое ели редко, только по большим праздникам, потому и заболеваний этих в среде женщин раньше практически не было.

Девушка, попивая жиденький чай, с любопытством уставилась на отца:

–– И как эти патологии развиваются? – поинтересовалась она.

–– А очень даже просто, дочка! – разъяснил Иван Петрович. – Мельчайшие кристаллы сахара, проходя по сосудам, царапают их стенки, а холестерин и тромбоциты крови торопятся заклеить эти микротравмы. Естественно нарастают холестериновые бляшки, стенки сосудов утолщаются, просвет их становится уже, кровоток уменьшается, питание миокарда и мозга со временем значительно слабеет. Кроме того, от сахара сосуды становятся менее гибкими, почти стеклянными, а потому трескаются, ну, а холестерин делает свою работу. Из-за плохого поступления крови органы голодают, некрозируются – вот вам и инфаркты с инсультами. Доходчиво объяснил?

–– Да уж более чем! – недовольно ответила дочь, окинув взглядом скудный стол, на котором кроме совершенно несладкого чая, постных баранок да горькой шоколадки больше ничего не было. – Если следовать твоей теории, так уж и поесть-то ничего нельзя!

–– Это наука, дочка! – заметил, криво улыбнувшись, отец. – Ты к своим желаниям подходи избирательно! – Многие желания во вред человеку, жаль, что люди, во всяком случае, большинство, не понимают этого, или знают, да не принимают.

–– Отец! – проворчала дочь. – Зачем этот аскетизм? Ты что монах, который изнуряет себя постами?

–– Монах не монах, но мой аскетизм базируется на знаниях, дочка! – заметил Иван Петрович, смакуя свой жиденький чай. – По-моему, люди слишком уж окружили свою жизнь бытовым комфортом, и это сказывается на здоровье в отрицательную сторону. Вот отключи сейчас электричество и девяносто процентов комфорта тут же исчезнет.

–– Чай-то свой на керосинке что ли будешь греть, да ещё в потёмках? – усмехнулась дочь.

Иван Петрович слегка помрачнел:

–– Человечеству, дочка, – упрямо заговорил он, – давно пора задуматься над альтернативным видом энергии, без проводов, кабелей, электродвигателей и так далее. Согласись, что это менее затратно, экономия просто гигантская, исчезнут целые отрасли производства. Кстати, новый вид энергии быстро вытеснит и керосин, и всю нефтедобывающую промышленность.

–– Хватит фантазировать, папа! – отреагировала дочь. – Видов энергии всего пять и ты это знаешь.

–– А, может, больше! Уже многие физики пришли к такому мнению. К тому же электромагнитная, например, энергия имеет множество модификаций! – отпарировал отец. – Наши физики, да и зарубежные тоже давно «ломают голову», какой вид энергии используют НЛО, к полётам которых люди уже привыкли. Кстати, ты в курсе, что гениальный Никола Тесла ещё в начале двадцатого века экспериментировал с беспроводной передачей энергии?

–– За что его и прикончили, отец! – подытожила Светлана. – Согласись, что преодолеть сопротивление тех воротил, кто делает огромные деньги на производстве электроэнергии и соответствующей техники, едва ли возможно! – дочь скептически покривила свои красиво очерченные губки.

–– Да, перейти на новый вид энергии непросто! – согласился, помрачнев, инженер. – Пожалуй, тут сразу запахнет мировыми социально-политическими потрясениями! – Но перед человечеством всё равно в скором времени встанет проблема более дешёвого энергопроизводства и потребления! – упрямо сделал вывод Иван Петрович. – Ты уж наверно заметила, что двигатель внутреннего сгорания начал постепенно сдавать свои позиции?

–– От мамы какие-нибудь известия есть? – спросила, круто изменив тему разговора, Светлана и пытливо уставилась на отца.

Иван Петрович поморщился, поняв, что дочери надоели его научно-технические прогнозы и рассуждения. Он подвигал нижней челюстью, словно хотел выплюнуть горошину чёрного перца:

–– Я перестал её разыскивать, дочка! – неохотно заговорил он. – Если бы она хотела, так давно бы уже сообщила о себе. Жениться на молоденьких – это рисковать своими будущими отношениями. Сам виноват, наплёл ей в уши о полётах на Марс, к Юпитеру. Мне-то уже было за тридцать, и девчонке я казался великим строителем ракетной техники, завоевателем космоса, чуть ли не инопланетянином. И хватит, не хочу я о ней говорить. Тебе вот двадцать пятый годок пошёл, не пора ли свою семью заводить?

–– Успею ещё, папа! – улыбнулась Светлана. – Ты бы сам хозяйку в дом привёл, мало ли вдов и разведёнок в городе, хватит бирюком-то жить, не старый же ещё, подумаешь – шестьдесят лет. Обычно мужчины в твои годы толстеют, становятся обрюзгшими, запущенными, малопривлекательными, или наоборот тощими и сутулыми, а ты вон какой: фигура спортивная, прямой, походка и голос уверенные. Женщинам такие мужики нравятся.

–– Нет у меня доверия к женщинам! – обрезал отец. – Всё, не уговаривай!

Ещё пока дочь была в ванной, инженер заметил в большой комнате толстую пачку пятисотрублёвок, валявшуюся на столике с телевизором. На взгляд получалось пятьдесят тысяч.

–– Что там за деньги лежат возле телевизора? – полюбопытствовал он.

–– Это тебе на расходы, папа!

–– Мне никаких денег не надо, Света! – тут же отреагировал отец. – Мне уже от этой жизни вообще ничего не нужно. У пенсионеров, как правило, материальные запросы очень маленькие. – Молодым деньги гораздо нужнее, так что забери.

–– Эх ты! – Светлана с укоризной посмотрела на отца. – Привык к своей нищете, ничего вокруг не видишь, а жизнь изменилась.

–– Все так живут, дочка! – проворчал отец.

–– Между прочим, папа, – упорствовала дочь, – пенсионерам деньги нужны на лекарства, которые сейчас очень дороги! Фармакологи с каждым годом наглеют, цены на медпрепараты задирают.

–– Я здоров, дочка! – нахмурился Иван Петрович. – Относительно, конечно! Поликлиники эти с вечно огромными очередями терпеть не могу. Для врачей лишь бы клиент был, а болезни всегда найдутся. Ты же знаешь, врачей у нас в стране много, а настоящих докторов мало.

Светлана пристальней посмотрела на отца, и показалось ей, что тот чем-то недоволен, во всяком случае, выглядел совсем не так, как в прошлогодний её приезд. Его явно что-то беспокоило, но привычная сдержанность не позволяла ему высказаться.

–– Папа! – в упор, глядя, спросила она. – Ты чем-то недоволен? Что-то тебя гнетёт? Я же вижу! Ты уж не таи, не держи камень на сердце! Говори прямо, что тебя гложет? Посторонних в квартире нет!

Иван Петрович поёрзал на табурете. Отметил про себя, что дочь приобрела характер: стала более решительной, твёрдой, любой вопрос может задать жёстко. Прорабом на стройке вполне могла бы работать, причём тут нижнее бельё? Но надо что-то говорить, а как? Обидеть ведь недолго. Инженер смутился, начал издалека:

–– Какой объект строишь в Москве, дочка? – каким-то изменившимся голосом заговорил он. – Столица сейчас здорово строится, мэр Собянин широко размахнулся.

–– Не крути, отец! – нахмурилась Светлана. – Не ходи вокруг, да около! Совсем ведь о другом думаешь.

–– Ну, хорошо! – как-то сразу устало произнёс Иван Петрович. – До меня дошли слухи, что ты работаешь в модельном бизнесе?

–– Работаю! – коротко бросила дочь. – Ну и что?

–– Как это что!? – начал разогреваться отец. – Разве можно это назвать работой? Нижнее бельё говорят, рекламируешь на своём теле! А мне-то, каково это сознавать? Твоему родному отцу! А?

–– Времена изменились, папа! – попыталась успокоить отца Светлана. – Это сейчас не зазорно.

–– Да мне-то каково? – злился Иван Петрович. – Всякие похотливые мужики пялятся на мою почти голую дочь, а здесь, в городе, мне, плохо воспитанные люди, делают нелицеприятные намёки.

–– Но ты же не мусульманин, отец! – возразила Светлана.

–– Люди, ёрничают! – спохватился Иван Петрович, приглушая голос. – В глаза мне тычут этим фактом!

–– Пусть ёрничают! Это хорошо! Значит, ни о чём больше не догадываются! – заметила дочь. – Показ модного белья – это не основная моя работа.

–– Господи! – обомлел Иван Петрович. – Неужели основная – это очень дорогая девушка по вызову!

–– Ну, вот как ты мог так подумать, папа? – с укоризной выдохнула Светлана и с негодованием воззрилась на отца.

–– Извини, дочка, но ты сама сказала, что времена изменились! – как-то виновато промямлил Иван Петрович. – Тут уж не знаешь о чём и думать, что предположить?

–– Рекламный бизнес – это для прикрытия, папа! – медленно заговорила Светлана. – Мне так нужно. Пусть больше видят и говорят про моё, легкомысленное на твой взгляд, занятие. Помнишь, когда я ещё училась в школе, ты всё время настаивал, чтобы я больше внимания уделяла иностранным языкам. Мол, кто владеет хотя бы одним иностранным языком, того смело можно отнести к образованным людям?

–– А ещё худо-бедно знать историю! – добавил инженер. – Разбираться в ней. Кто не знает истории свой родины, того нельзя назвать гражданином.

Светлана в упор посмотрела на отца, поставила чашку с недопитым чаем на стол и как бы невзначай добавила:

–– Вот-вот, разбираться! Некоторыми языками из романской группы я владею, и мне предстоит длительная командировка. И всё, больше не задавай бестактных вопросов!

Тяжёлая догадка вошла в голову Ивана Петровича. Он совсем другими глазами посмотрел на дочь, и она заметила это. Синие глаза отца потускнели, сделались как у собаки, которую огрел поленом злобный хозяин.

–– Понимаю, дочка! – тихо произнёс он. – Каждый устраивает свою жизнь по своему разумению. О своей семье видно придётся забыть. Что ж, такова судьба…

–– Отец! – с некоторым отчаянием в голосе произнесла Светлана. – Ещё раз говорю, женись, приведи в дом добрую женщину! Вдвоём-то ведь легче будет. Не верю я, что таких не найдётся в городе. И не думай, что тебя все бросили. Я люблю тебя и всегда думаю о тебе.

–– Ладно, дочка! – согласился Иван Петрович. – Я подумаю!

–– Думай, да побыстрей! – подстегнула с улыбкой Светлана. – Годы-то идут!

–– Ты надолго приехала? – замял не совсем удобную тему инженер.

–– На неделю, папа! – был ответ. – Может на месяц!

–– Сегодня что собираешься делать? – полюбопытствовал отец.

–– Хочу навестить свою учительницу французского, Марию Станиславовну! А вот завтра у меня встреча с одноклассниками. Всё, мне надо подсушить волосы, папа!

Светлана поднялась с кухонного диванчика и пошла в прихожку к зеркалу. Иван Петрович изумлённо смотрел ей вслед с мыслью о том, что вот время так скоротечно, и что дочь так быстро выросла, умеет принимать самостоятельные решения, и что вот уже способна на серьёзнейшие дела и поступки…

Глава 2. ЧУДНЫ ДЕЛА ТВОИ, ГОСПОДИ

В России люди давно уже разделились на две условные группы: садоводов и их антиподов. Первые, не без оснований, считают, что физический труд на своём садовом участке придаёт сил, отвлекает от городской суеты, как-то душевно успокаивает, прибавляет здоровья на свежем воздухе, а главное, является приличным подспорьем для семейного стола в виде выращенной сельхозпродукции.

Антиподы же убеждены, что садовая продукция никакой экономии семейному бюджету не даёт, потому как надо платить членские взносы, покупать минеральные удобрения, навоз, да мало ли чего ещё. А вот «пахать» надо на участке с утра до ночи, и, якобы, последнее здоровье там утратишь. Мол, в этих садовых кооперативах гнут спину только идиоты. Не лучше ли, вечер посвятить детям, погулять, отдохнуть, набраться сил для завтрашнего трудового дня в учреждениях или на производстве.

Иван Петрович идиотом себя не считал, садовый участок имел и работал там с удовольствием. Тишина, городского шума нет, автомобильный смог отсутствует, воздух чистейший, потому как хвойно-лиственный лес рядом. Что удивительно, не чувствуется даже того напряжения, которое обычно как-то незаметно, исподволь, обволакивает человека среди домов и улиц в городе. А главное, с растениями можно поговорить и они не возражают, согласно кивают листьями, будто соглашаются с мнением хозяина. Он же и их слуга, так как любовно ухаживает за ними: рыхлит землю, поливает по мере надобности, подкармливает удобрениями, лечит, когда заболеют, избавляет от разных там насекомых-вредителей.

С утра следующего дня, после приезда дочери, инженер Дикий отправился в хозяйственный магазин за гвоздями, которые понадобились ему для кой-какого ремонта в садовом доме. Давно известно, кто завёл своё домашнее хозяйство в виде частного строения с подсобными помещениями, так обязательно должен настраиваться на постоянный мелкий ремонт. Купив гвоздей разных размеров, инженер вышел на улицу, по которой, нагоняя смог, неслись разномастные автомобили. Особенно дымили большегрузные КАМАЗы. Пройдёт с натугой и шумом один, и за ним тащится плотный шлейф удушливого грязно-зелёного дыма, который при отсутствии ветра надолго укладывается вдоль улицы, пока его не размешают и не разгонят бегущие по проспекту легковушки.

Горожане, озабоченно снующие по тротуару, давно привыкли к автомобильному смогу, и убери, вдруг, этот транспорт с улиц, сразу почувствуют себя как-то неуютно, не в своей тарелке. Велика сила привычки у людей, а вот несчастные оранжево-красные герберы и бархатно-пурпурные циннии, что метровыми полосами посадок отделяли пешеходные тротуары от пыльной проезжей части, привыкнуть к смогу не могут. Кричать цветы не умеют и ждут, не дождутся, когда их обмоет дождь или, с неохотой, обрызгает из шланга ухаживающий за ними нерадивый, равнодушный к своим обязанностям садовник из коммунального хозяйства.

Инженер Дикий поторопился поскорей уйти с зачумлённого проспекта, и уже было набрал привычную крейсерскую скорость шага, когда его кто-то окликнул. Иван Петрович остановился, обернулся и увидел знакомого по заводу, химика Георгия Вальтера, а теперь тоже пенсионера, и тоже садовода со стажем. Инженер Георгий Иванович Вальтер имел немецкие корни, но языка исторической родины, как и большинство русских немцев, не знал, хотя в городе был немецкий культурный центр. Вальтер в этот центр не ходил и настолько обрусел, что немецкая культура его не интересовала абсолютно. Он и чувствовал-то себя настоящим русаком.

Бывший заводчанин, прихрамывая и постукивая клюшкой по тротуарной плитке, подошёл, тряхнул протянутую руку, проворчал:

–– Чего разогнался-то, на пожар что ли?

–– А ты чего хромаешь, Жора? – в свою очередь задал вопрос Дикий. – Вроде я тебя раньше хромым не примечал.

–– Да подагра у меня разыгралась, Иван! – недовольно ответил Вальтер. – Нога ноет, прямо спасу нет!

–– Понимаю! – шутливо и добродушно заговорил Иван Петрович. – Это болезнь королей Европы и губернаторов островов Карибского моря – вот и ты с ними сблизился, можно сказать породнился!

Тут же посерьёзнев, добавил:

–– Много мочевой кислоты у тебя, кристаллы пуринов атакуют суставы, оттого и воспалительные процессы. Почки плохо работают, на вегетарианской диете надо сидеть, Жора, мяса и алкоголя ни-ни.

–– Да я и так уж забыл, когда чарку в руках держал, Ваня! – криво улыбнулся Вальтер. – Пошли отсюда вон в проулок, уж сильно дымно здесь, да и дома наши в той стороне.

Бывшие заводчане медленно удалились с дымно-пыльной, шумно-суетливой улицы. Увидев в дворовом скверике скамейку, Вальтер решительно заковылял к ней. Одет он был стандартно, как и все пенсионеры в городе: летняя куртка, неопределённого цвета, обязательная бейсболка, затёртые джинсы и такие же кроссовки. Инженер Дикий в одежде мало чем отличался от своего знакомого. Усевшись, Вальтер вытянул ноющую ногу, а Иван Петрович, присев рядом, заговорил первым:

–– Отвык ты, Жора, постоянно в своём саду пребывая, от городского, да и от заводского шума-дыма. Небось, яблоки по килограмму весом выращиваешь, а помидоры – по два?

–– Ага! – поддержал шутливый тон соседа Вальтер. – У меня и чёрная смородина размером больше на сливу смахивает. Прям-таки с куриное яйцо!

–– Да ты мичуринец! – развеселился Дикий. – А я вот пошёл вчера в лес, да нашёл белый гриб в полпуда весом. Сам не поверил, такой огромный, подумал, уж не леший ли это притулился под ёлочкой, шляпой коричневой прикрылся?

–– Палец-то загни, Ваня! – рассмеялся Вальтер. – Врёт и даже не моргнёт. В июне ещё и грибы-то не растут, ну, разве что маслята, да и они не должны, лето в этом году с запозданием, даже поганки ещё не появились.

Оба пенсионера от души расхохотались. При этом нога у Вальтера дала о себе знать, мол, нечего тут веселиться. Он же, помрачнев, замахнулся, было клюшкой на эту проклятую ногу, да вовремя одумался, быстро сообразил, что первой «взвоет» нога от боли, а за ней и он.

–– А насчёт заводского, как ты говоришь, шума-дыма, Ваня, – заговорил он, погладив левой ладонью голеностоп и несколько успокоив таким образом ногу, – так моя лаборатория от прочих цехов на отшибе располагалась, в лесочке. Тишь и благодать, как в саду сейчас. Мои сотрудники даже цветочки высаживали, территорию облагораживали. Да ты же был у меня, сам видел.

–– Был, Жора! – посерьёзнел Иван Петрович. – В лабораторию, которой ты командовал, без спецпропуска даже заводское начальство попасть не могло. Дополнительная охрана, усиленный пропускной режим. Да-а, дела давно минувших дней! Вот всё куда-то ушло, Жора, серым дымом, утекло ручьями, растаяло, словно весенний снег.

–– Ишь ты! – Вальтер удивлённо взглянул на Дикого. – Чего это тебя на поэзию-то потянуло? Случаем стихи не сочиняешь? Хотя помнится, ты всё иностранными языками увлекался, хобби у тебя такое было.

–– Почему было? Я и сейчас занимаюсь, а вот заводскую жизнь часто вспоминаю! – как-то уныло заметил Иван Петрович. – Рано, думаю, нас списали. Теперь вот никому не нужны стали. Впечатление такое, как будто и не жил. А что создал? Где всё это? Время всё сожрало и не подавилось. Я, знаешь ли, всё от жизни ждал чего-то большего. Ну, не так чтобы явно, а как-то подспудно.

–– Это старая песня, Ваня! – заговорил Вальтер и строго посмотрел на соседа. – Хватит ныть-то! Может, ты это большее-то не разглядел в суете рабочих будней и сейчас не видишь. Так бывает. Человеку взор застилает всякая бытовуха, а что-то важное, большое, он не видит, хотя оно рядом с ним. Большое, оно ведь видится на расстоянии. Учти, Ваня, мы создавали сложную технику, ошибались, искали новые подходы к удешевлению производства, к улучшению продукта, и этот бурный отрезок нашей жизни не прошёл бесследно. Наша деятельность была весомой, она дала толчок новому развитию научно-технической мысли в ракетостроении. Благодаря нам, и таким как мы, страна наша имеет то, чего нет даже у ведущих стран мира.

–– Да всё это правильно, Георгий! – встрепенулся Дикий. – Зачем эти высокие слова? Но вот сидит в душе какая-то неудовлетворённость, и выдрать, выбросить её я не в силах.

–– Свой рабочий кусок жизни мы прожили достойно, Ваня! – пафосно заявил Вальтер. – Передали эстафету молодым. Мы кормились своим интеллектом, Иван Петрович, а вот некоторые кормились своими должностишками. Они ничего не создавали, но тёрлись возле нас. Хотя скажу прямо, друг мой, и надо отдать им должное, некоторые из чиновников, которые имели отношение к нашему производству, с немалыми для себя трудностями продвигали наши научно-производственные идеи, а потому не зря ели свой хлеб. Это, я тебе скажу – государственники, – это личности, и я перед такими готов шапку снять. И вообще, не переживай ты так!

–– Но время, Георгий, время! – как-то беспокойно бурлил Иван Петрович. – Даже память у человека стирает это вездесущее и жадное время. Всё тонет где-то там, в глубине времён, всё забывается и кажется, что ничего и не делал, а так, прозябал. Лучше было бы, если бы человек жил неопределённо долго, пока не надоест. Как думаешь, хорошее желание? Вот бы вернуться вспять, стать снова молодым!

–– Зачем!? – удивился Вальтер, подняв густые седеющие брови. – Повторять пройденное? Глупо и не интересно. Меня вон беспокоит с каждым годом растущая прослойка паразитов, так называемой «золотой молодёжи». Каким местом думают их разбогатевшие дураки-родители? Лишившись по какой-либо причине финансирования, эти отпрыски просто погибнут, потому что выросли в тепличных условиях, когда любые их желания исполнялись беспрекословно. Они не испытывали трудностей, а потому не знают жизни. Американские и европейские миллиардеры своих детей держат в «чёрном теле», и после получения ими дипломов, просто лишают их даже малой финансовой поддержки. Живи, как хочешь или работай, может, даже в отцовской фирме.

–– Повторить пройденное, говоришь! Эх, Жора! – Иван Петрович, как-то вяло и безнадёжно махнул ладонью. – Может, я бы и повторил, да не так! Может, лучше! Свои ошибки постарался бы исправить. Вот грызут горькие воспоминания: кому-то не то и не так сказал, нехорошо, как кажется, поступил. Сейчас, с высоты своих лет, я эти ошибки вижу очень даже отчётливо.

–– Хватит заговариваться, Ваня! – Вальтер мягко положил на сгиб локтя Дикого свою суховатую ладонь. – Я понимаю тебя, и нечего ссылаться на какие-то там производственные ошибки. Просто у тебя личная жизнь покорёжена – вот потому и грызёт твою душу неудовлетворённость. Мы с тобой дружим уж больше сорока лет, и я твой характер беспокойный хорошо изучил. Ты уж прости меня за прямоту, но ты, в одиночестве проживая, засох, каким-то нытиком стал. По жене, предательнице, сохнешь что ли? Нечего было на молоденькой жениться. Я тебя ещё тогда предупреждал, но, коли, уж женился, так надо было сразу пристроить её к интересному творческому делу, например, в мою лабораторию. Я же предлагал. Мои сотрудники беспрестанно заняты экспериментами, согласно плану, конечно. Они и сейчас в творческой запарке, ко мне частенько приходят за советом. Твоей жене скучать некогда было бы. Ты, Ваня, о ней, дуре, постарайся забыть, приведи в дом новую хозяйку. Если бы ты знал, сколько их, вдов и разведёнок, в нашем городе? Полным-полно! Ей Богу твоя хандра сразу пропадёт! Учти, жизнь она ведь из мелочей состоит, заботиться друг о друге будете, радоваться всяким этим жизненным мелочам.

–– Ишь ты! – Иван Петрович криво улыбнулся, глянув на словоохотливого собеседника. – Какой советчик выискался! Хозяйку в дом привести. Не коза ведь бесхозная, поймал на улице за рога, да и веди куда хочешь. С женщиной, Жора, надо знакомиться, ухажи там всякие, цветы, а я уж забыл, как это делают и какие при этом слова говорят.

–– Ничего, вспомнишь! – слегка хохотнул Вальтер. – Я могу свою жену, Валентину, к этому делу подключить. Ей этой, как это, сводней, очень уж нравится быть, прямо хлебом не корми.

–– Нет уж, не надо, Жора! – тут же воспротивился Дикий, подняв ладонь в сторону друга. – Сам как-нибудь! Женщину ведь не только полюбить, к ней прикипеть надо, а сумею ли? Древние убеждённо считали, что в этом деле только боги могут помочь.

–– Ладно, Ваня, лучше поведай мне, друг мой, какое-нибудь другое, самое скромное и заветное твоё желание!

–– Ты знаешь, Георгий Иванович! – оживился Иван Петрович. – Вчера соседский мальчишка заявил мне, что им в школе ничего не могли рассказать о людях и событиях первых веков новой эры на огромной территории занятой славяно-скифскими племенами. И не поверишь, очень уж мне захотелось побывать в этом тёмном отрезке времени, своими глазами посмотреть, как наши предки жили, какие песни пели, о чём мечтали…

–– Да ты что, Иван Петрович!? – Вальтер аж откинул назад не только голову, но и корпус. – Ополоумел? Ишь, ты, куда его занесло! Да ты бы там, в этом бурном времени, не прожил и дня!

–– Кто знает, кто знает! – загадочно произнёс Иван Петрович. – А я вот думаю, что отношения меж людьми того времени были такими же, что сейчас, только не было электричества, двигателя внутреннего сгорания и этого проклятого Интернета.

–– Вот насчёт электричества я бы поспорил! – возразил Вальтер. – Археологи не зря свой хлеб едят. Разве ты не в курсе, что найдены ёмкости разных объёмов представляющие собой батарейку для выработки электрического тока. Помести в эту ёмкость железный или медный стержень, залей какой-нибудь электролит – вот тебе и ток. Такие батарейки огромного размера найдены в пещерных городах горного Крыма, например. А возьми Египет: на стенах усыпальниц фараонов изображены лампы накаливания и принципиальные схемы аккумуляторов – это ли не доказательство, что электричеством древние уже пользовались.

–– Пожалуй ты прав, Георгий Иванович! – согласился Дикий, задумчиво глядя на копающихся в песочнице двух карапузов.

–– А ещё в том времени, о котором ты размечтался, был Великий Рим! – добавил Вальтер.

–– Ага! – подхватил Иван Петрович. – С нещадной эксплуатацией рабов, с распущенностью верхних эшелонов власти, с неработающим ленивым плебсом, жаждущим хлеба и зрелищ.

–– Ишь, ты! – усмехнулся Вальтер. – А наука, а медицина! Вон показывали недавно по телеку: нашли офтальмологические инструменты римлян для работы глазного хирурга, абсолютно идентичные современным инструментам, только бронзовые. И не забывай – у Рима была лучшая по тому времени армия, тому немало письменных и материальных свидетельств!

–– Ничего! – иронично добавил к сказанному Дикий. – Эту, хорошо вооружённую, дисциплинированную армию громили германцы… и славяне.

Вальтер как-то строго взглянул на собеседника:

–– Ну, это уж перебор, Иван! – возразил он. – Германцы точно, сражались с римлянами, особенно алеманы, но до славян Риму было всё-таки далековато.

–– А как же даки, которых покорил император Траян? А дулебы, а амазонки, с которыми в устье Дона сталкивались римские легионеры? Вон в Уфе, а это ведь совсем далеко от Рима, археологи при раскопках нашли золотой ауреус, ржавую пехотную гладию, ещё какие-то ржавые железки явно римского происхождения. Это ведь наши края, Южный Урал.

–– Да это всё торговые отношения, Ваня! – отпарировал Вальтер.

–– А может результат военных столкновений? – не сдавался Дикий. – Этих римлян везде ведь черти носили, они мечтали покорить весь мир, как вон наши заокеанские партнёры. Вот странно, Жора, о Великом Риме всё известно, даже лекции по Римскому праву читают студентам в юридических институтах, а о славянском государстве того времени ничего неизвестно. А ведь оно было! Из тех же европейских источников известно, что огромная территория от Балтики до Алтая и дальше, где обитали наши предки, называлась Тартарией. Даже карта составлена средневековыми картографами.

–– Нет уж, Иван Петрович! – Вальтер отрицающе отмахнулся ладонью. – До Южного Урала всё-таки далеко. Я допускаю, что Причерноморье римляне могли пощупать, подняться по Днестру, по Днепру, по Дону. Они могли столкнуться с тиверцами, с полянами и северянами.

–– Это позднее название племён! – полез в дебри Иван Петрович. – Предки тиверцев – это алазоны и агафирсы, а предки полян и северян – сколоты и гелоны, так эти племена обозвали греки. Для эллинов все они скифы, античные племена, то-есть анты. Наши историки называют их скифо-славянами. У древних греков с этими племенами были довольно тесные торговые отношения. В археологических раскопках найдено немало серебряной и керамической посуды явно античного происхождения, а также кожаная обувь, шёлковые ткани и монеты, даже амфоры с вином и оливковым маслом. Греки покупали у этих антов, скифо-славян, в основном пшеницу, льняные ткани, мёд, кожи и как не странно обыкновенные телеги и бочки. Но и это ещё не всё, Жора!

–– Да что ещё-то, Ваня?! – возопил Вальтер.

–– А то! – разошёлся Иван Петрович. – Вон некоторые наши историки, с докторскими степенями, кстати, прямо, с фактами, доказывают, что татаро-монгольского, так называемого ига, и не было вовсе! Враньё всё это! Особенно постарались немецкие и польские историки в семнадцатом и восемнадцатом веках, всячески искажая нашу российскую историю. Якобы Европу в первой половине тринадцатого века громили татаро-монгольские войска под предводительством Субутая, а чуть позже Мункэ-хана, внука полководца Чингиза. Оказывается, что это имена вымышленные, то были русские князья с русскими дружинами, в которых конечно были и азиатские воины из Волжской Булгарии, а ещё буртасы и гузы с Волги. Выясняется, что и хана Батыя-то не было, а орудовал на Руси огнем и мечем никто иной, как князь Александр Невский, приводя удельных князей к покорности центральной власти, которую он и возглавлял, сидя в Переяславле Залесском или во Владимире, а то и в Новгороде Великом. Его часто свои дружинники называли просто Батя. И не было таких уж очень горящих городов многочисленных убийств мирного населения и тем более полона детей и женщин, хотя на войне всякое бывает. И с литовцами, и с немецкими рыцарями сражался великий полководец Земли Русской. А на Юго-Западе в это же время орудовал дядька Александра по матери, князь Даниил Галицкий с которым племянник был в союзнических отношениях. И умер князь Александр в сорок два года от банального инфаркта, потому что ежегодные военные столкновения не прошли даром для его здоровья.

–– Ну, хорошо, Иван! – Вальтер как-то устало откинулся на спинку скамейки. – Бог с ними, с римлянами, с греками, с гелонами, с князем Александром, наконец! Лучше скажи, чего ты не в саду? Погода-то на загляденье! Торопиться надо с посевом, Весны, можно сказать, не было – сразу лето. Сирень вон ещё только зацвела, с запозданием на целый месяц. Что с погодой творится? Уж не ледниковый ли период надвигается?

Иван Петрович посмотрел в синее и чистое, будто умытое утреннее небо, перевёл взгляд на цветущий рядом со скамейкой роскошный куст сирени и, повернув голову к собеседнику, сказал:

–– Да за гвоздями вот ходил, собираюсь пойти в сад, но уж теперь завтра! А тебя, видать, в сад нога не пускает?

Вальтер взглянул на ногу, осторожно стукнул по левой кроссовке своей клюшкой, медленно заговорил:

–– Нога, Ваня, пройдёт! Попью лекарства, посижу дня три на одной овсянке, всё будет нормально. Но дело не в ноге. Тебе от дома до своего участка десять минут ходу, а мне ведь в три раза больше.

–– Ты же на своей развалюхе можешь ездить!

–– Нет уж, Иван Петрович! – решительно заявил Вальтер. – Никаких авто! Я давно взял за правило ходить в сад пешком. Для укрепления здоровья! – добавил он. – Я тебе вот что скажу, друг мой: вот уж третий год, как первую десятидневку июня я в сад не хожу принципиально.

–– Чего это так? – удивлённо поинтересовался Дикий. – В чём дело?

–– Сегодня седьмое июня, эта первая десятидневка уже заканчивается. Понимаешь, именно в начале июня, – Вальтер заговорил приглушённо, как-то загадочно посмотрев на соседа, – эта первая неделя, когда я иду в сад, преподносит мне странные сюрпризы. Видел, небось, возле дороги, что ведёт мимо сада «Берёзка», на краю поля, почти рядом с развилкой, лежат два приличных валуна: один больше, другой меньше, возле них ещё растёт раздвоенная ель?

–– Видел, помню! – кивнул Иван Петрович. – Я-то до этих камней прилично не дохожу, мой сад налево будет, даже не доходя до «Берёзки».

–– Ну, вот! – продолжил свой рассказ Вальтер. – А моя дорожка дальше тянется. От этих камней до моего сада на Чёрной речке шагать ещё минут пятнадцать. Метров через десять от камней дорога, коли знаешь, раздваивается: одна ведёт в наш кооператив, а другая тянется к железной дороге – до неё километра три будет. Так вот я уже почему-то не один раз, и именно в эти дни, в свой сад попасть не могу, почему-то сбиваюсь на этой развилке с пути, и по целому часу, а то и больше, блуждаю по каким-то дорогам, а после выхожу к этому железнодорожному полотну. Сориентируюсь, и от этой железки уже иду до знакомой развилки, а тогда уж попадаю на свой участок. Чудеса, да и только! Ведь вот что странно: дорога мне известна, с закрытыми глазами по ней могу ходить, но по чьей-то воле попадаю на другую. Удивляюсь, почему от этой развилки, пересекая поле, я оказываюсь на другой дороге? Вокруг такие же сосны и ели, ромашковые поляны с мелким ельником и никаких ориентиров, глаз и память ничего особенного не фиксируют. Такое плутание было со мной уже четырежды. И что интересно эти сюрпризы бывают не всегда, не каждый день, но ежегодно в начале июня. Вот и перестал я ходить именно в эти дни в сад, какая бы хорошая погода не была. Поговаривают, что кое-кто уж и заблудился в том месте.

–– Так погоди, погоди! – Иван Петрович протестующе поднял руку ладонью к собеседнику. – Ты же днём ходишь в сад, чаще утром, люди же на этой дороге должны быть. Одни догоняют тебя, другие навстречу идут. Кооператив у вас большой, шестьсот участков, а ещё там, за железной дорогой сады есть.

–– Да в том-то и дело, Ваня, – Вальтер усилил голос и в раздражении, чуть не попав по больной ноге, стукнул клюшкой по земле, – что люди тут не причём! Бывало, что и впереди идёт человек или сзади, а меня всё равно черти на какую-то пустынную дорогу забрасывают, и я целый час блуждаю непонятно где! Я уж боюсь совсем исчезнуть из нашей реальности. Ты же знаешь: по телеку не один уже раз давали интервью некоторые учёные мужи о том, что иногда люди пропадают бесследно. Каждый год только в России исчезает от семнадцати до двадцати тысяч человек. Абсолютно бесследно! Что это – миф или реальность? Причём некоторые возвращаются, кто через месяц, кто через год, кто через три, и совершенно не помнят, где они были всё это время, а если и помнят, то благоразумно помалкивают.

–– Так, погоди, друг мой! Кто-то же из прохожих, – Дикий в упор уставился на Вальтера, – тем более из твоих садовых знакомых, должен же был видеть, как человек идущий впереди, вдруг, пропал, растаял? Спросил бы потом у знакомого-то.

–– Видеть-то должен был, да как спросишь-то, Иван? – Вальтер насупил мохнатые брови. – Подумают, что я того…, с приветом! Скажут, иди ка ты, Жора к психиатру, или ещё пошлют куда-нибудь подальше, сам знаешь, куда посылают в подобных случаях…

–– Знаю! – слегка улыбнулся Иван Петрович. – В Катманду, столицу Непала!

–– Вот-вот! – Вальтер опять в раздражении ударил тростью по растрескавшемуся асфальту.

–– Та-ак! – задумчиво протянул Иван Петрович. – Я где-то читал про теорию лабиринтов. Там что-то говорилось про временное несовпадение вселенского лабиринта с сознанием человека. Время – это движение и наоборот, и оно не имеет постоянной величины. Мультивселенная пульсирует и некоторые физики из ведущих университетов выдвигают теоретические разработки парадоксов времени. Если очень коротко, то настоящее время содержит в себе и прошлое, и будущее в одной миллисекунде.

–– Это всё гипотезы, Ваня! – проворчал Вальтер.

–– Не спорю, Жора! – согласился Иван Петрович. – Но эти гипотезы не лишены научного обоснования. Вон математики Санкт – Петербурга в своих расчётах уже добрались до одиннадцатимерного мира. Если в двух словах, то наш трёхмерный мир, если не считать времени, трансформируется и одновременно присутствует в пятимерном, семимерном и так далее состояниях. Мы с тобой, или наши клоны, существуем в тех мирах. При мультивселенской пульсации, гигантской гравитационной волны, пронизывающей всё космическое пространство, эти миры могут соприкасаться, переплетаться и даже находиться друг в друге. Чувствуешь, какая сложность?

–– Ваня! – чуть ли не взвыл Вальтер, уставившись на друга. – Не лезь в научные дебри! Наше сознание ещё не доросло до таких сложных понятий. Моего высшего образования не хватает, чтобы, хотя бы, примитивно охватить всю эту сложность. Понимаю, что ещё не все физические законы открыты человечеством. Нет предела открытиям в науке, и не будет никогда.

–– Я тебе ещё одну гипотезу преподнесу! – добавил, разогнавшись, Иван Петрович. – Миллионы людей уже видели НЛО, так вот некоторые физики считают, что это наши потомки из будущего проводят растянутые во времени эксперименты с геномом человека. В научной среде распространено мнение, что прибывшие в далёком прошлом на Землю инопланетяне взяли группу обезьян и добавили или наоборот убрали один или несколько генов, получился синантроп, древнейший человек, потом они переделали его в неандертальца, и, добиваясь совершенства, создали в конечном итоге кроманьонца, то-есть нас. А уж наши потомки пятнадцать тысяч лет назад принялись подправлять биофизическую структуру своих же предков. Думаю, что и на нас они не остановятся, потому что наших физических возможностей, а главное интеллекта, не хватает для тяжёлых условий планеты Земля. В далёкой древности, как инопланетяне, так и наши потомки, экспериментируя в попытках улучшить приспособляемость человека к окружающей природе, наделали много всяких мутантов, которых люди назвали нечистой силой. Эти мутанты обладали гораздо большими физическими возможностями, чем обычный кроманьонец, но уступали людям в интеллектуальном аспекте. Мутанты и сейчас иногда появляются, например, пресловутый Йети.

–– Эка, куда тебя занесло! – заметил, усмехнувшись, Вальтер.

–– Появляясь иногда среди людей, – продолжал методично разматывать нить своих рассуждений инженер Дикий, – наши потомки из будущего что-то подсказывают нам. Древние люди называли их богами: Аполлоном, Сварогом, Велесом и так далее. Так появилась металлургия, колесо, календарь, электричество, лазер, нанотехнологии и ядерная физика, да много чего. Это они взорвали Челябинский метеорит, чтобы уберечь город от полного разрушения. А ещё раньше они взорвали Тунгусский метеорит в глухом уголке Сибири. Это, конечно, гипотезы, но над всеми этими экспериментаторами и нами, «подопытными кроликами», распростёр свои могучие руки Создатель нашего мира и всей Мультивселенной.

–– Но ведь это опасно! – полез в полемику Вальтер. – Зачем же раскачивать биологическую константу человечества? Выходит, наши же потомки бесцеремонно лезут в эволюционный процесс, а мы, их предки, являемся промежуточным звеном, расходным биологическим материалом. Чего же тогда, Ваня, – повысил голос собеседник, – эти вездесущие потомки не прекратят проклятые войны между людьми?

–– Согласись, друг мой, что древние цивилизации обладали такими высокими технологиями, что нам пока до этих знаний, как до неба. Кое-какие артефакты прямо указывают на это. А что касается войн меж людьми, так полагаю, что Высший Разум, таким суровым образом, шлифует наше сознание, Жора! – подытожил Иван Петрович.

–– Шлифует! – вспыхнул Вальтер. – Наше сознание?! Так ведь и до какого-нибудь ядерного катаклизма меж людьми можно докатиться! Хватит, Иван! Фантазёр ты, с тобой не соскучишься.

Иван Петрович согласно кивнул головой и уставился пустыми глазами в глубину двора. Погрузившись в раздумья, он не замечал весёлых детских возгласов, всей этой кипящей дворовой жизни вокруг, пока его не вывел из задумчивости голос Вальтера:

–– Когда в сад-то пойдёшь?

–– Завтра! – машинально ответил Иван Петрович.

–– Вот возьми, да и проверь мой случай, Ваня! – заметил, успокаиваясь, Вальтер. – Может, заметишь что-нибудь необычное, тогда и поговорим.

–– А что! – загорелся Дикий. – Это мысль!

*****

Утром, Иван Петрович, собираясь в сад, положил в рюкзак купленные накануне гвозди, бутылку простой воды и несколько бутербродов с сыром. В наружном кармане рюкзака лежал сорокакратный бинокль, инженер даже и не вынимал его, постоянно таская с собой. Подумаешь, невелика тяжесть, зато иногда можно рассматривать окрестности или хозяйственную возню белок, птиц, да мало ли чего ещё. Несмотря на тёплое, даже жаркое начало июня, инженер надел поверх водолазки куртку из плотной камуфляжной ткани с подкладкой и джинсовые тёмно-синие штаны. Хотел, было уже обуться в свои стоптанные и потёртые от времени башмаки, но в это время из соседней комнаты, одетая в материн халатик, вышла Светлана, с коробкой в руках.

–– В сад собрался, папа? – произнесла девушка.

На утвердительное, ага, она протянула коробку отцу и предложила:

–– Я тебе новую обувь привезла, примерь!

Иван Петрович взял коробку из рук дочери, открыл её, там лежали новые кроссовки. Отец, рассматривая, повертел обувку в руках:

–– Настоящая кожа, спасибо дочка! – удовлетворённо произнёс он. – Дорогие ведь, минимум пять тысяч.

–– Самое важное, папа, – обронила, улыбаясь, Светлана, – это не сами кроссовки, а стельки в них! Это термостельки и стоят они в три раза дороже самой обуви. Нанотехнологии. Кроме того, эти стельки ещё и ортопедические.

–– Выходит всего, примерно, двадцать тысяч! – удивлённо воскликнул отец. – На эту сумму можно хорошую цигейковую шубу купить. Зачем же такие расходы, дочка? В сад-то и в простых кроссовках можно ходить, например, из кожзама.

–– Зато в этой обуви можно и зимой смело топать, папа! Носи, давай и пусть тебя цена не смущает.

Иван Петрович обулся, прошёлся по прихожке, кроссовки пришлись по ноге. Чувствовалось, да и видно было, что обувь качественная, что в последнее десятилетие стало редкостью; производители старались делать деньги из воздуха. Кстати, это касалось не только обуви, но и множества другого товара. В той же Европе за некачественный товар производитель нарывался на крупный штраф, вплоть до отзыва лицензии, но больше всего западные фирмы боялись потерять клиентуру. А в России и так сойдёт, рыночные отношения ещё толком не сложились, были какими-то рыхлыми, не притёртыми как следует, да ещё не совсем совершенное законодательство, плюс слабая, негибкая, налоговая политика.

–– Ну, ещё раз спасибо, доча! – поблагодарил Иван Петрович, обнимая Светлану и целуя её в щёчку. – Я пошёл, обедай без меня!

Лесной массив, в который вошёл инженер Дикий, начинался почти сразу за городскими, стандартно-панельными пяти и девятиэтажками. Этот лес, снижая загазованность в городе, отделял жилые застройки от садовых кооперативов, где тишь и благодать, где вообще идёт другая жизнь, очень приближённая к сельской. Люди здесь работают, не спеша, естественно с огромным удовольствием, забыв о городской суете и бренности своего существования. Всевозможные, иной раз даже диковинные для этой местности, растения, полностью забирают в плен этих любителей что-то выращивать на своём участке. И непонятно кто тут хозяин: то ли какой-нибудь сельдерей, смородина, груша, то ли этот озабоченный садовод, превратившийся на какое-то неопределённое время в обслуживающий персонал, в добровольного раба своих зелёных насаждений.

Особенностью уральской, горнозаводской местности была её неровность: то надо подниматься на взгорок, то опускаться в низину. С высоты какой-нибудь лысой шишки, или даже невысокой скалы, видно было, как лес, то, поднимаясь, то, опускаясь по горным складкам, уходил вдаль сине-зелёными волнами. Он был похож на морские волны. Обернувшись назад, увидишь город, который бело-охристыми уступами домов спускался в речную долину, удаляясь за рекой в сине-фиолетовую мглу горизонта. Но то в ясные солнечные дни, когда над этим великолепием властвует антициклон, с приходом же сыроватой непогоды вся красота здешних мест смазывается туманами, занудной сеткой дождя и грязно-серой ватой низкой облачности.

Иван Петрович в это чистое и солнечное утро на красоты природы внимания не обращал, а, обуреваемый своими мыслями, бодро зашагал по протоптанной людьми извилистой дороге к садоводческим кооперативам. По обеим сторонам пути высились столетние сосны и мохнатые ели, но кое-где встречались великовозрастные гиганты, которым было явно за двести лет. Окружённые ребятнёй мелкого елово-соснового подлеска, эти хвойные родители, уткнувшись вершинами в синее утреннее небо, снисходительно посматривали на одинокого путника, который куда-то торопился и не смотрел как обычно по сторонам.

Вскоре дорога пошла вдоль садовых заборов огороженных сеткой-рабицей, успевшей уже за какие-то три недели обрасти побегами китайского огурца, чертополоха и молодой крапивы. Иван Петрович к воротам своего сада сворачивать не стал, а, озабоченный каким-то решением, проследовал дальше. Освещённый утренним солнышком лес от южного ветерка слегка пошумливал вершинами, что вовсе не мешало звонко пересвистываться зарянкам. На сухой сосне дятел-красношапочник деловито стучал по стволу своим крепким длинным носом, выколупывая из под коры свою законную добычу, белых гусениц короедов. Где-то в глубине леса куковала кукушка. На маленьких полянках между стволами берёз и елей отголосками весны белели куртинки весёлых ветренниц, а лиановидные побеги омелы белой, не успев ещё толком вылезти из лесной почвы, быстро вытянулись по чахлым стволикам дикой малины, поторопившись скорей выбросить бело-кремовые цветы, которые уже осваивали мохнатые трудяги-шмели.

Отросток дороги, что вёл к воротам сада «Берёзка» Иван Петрович тоже пропустил, отметив про себя, что идёт в верном направлении. Вот лес по левую руку поредел, сад остался позади, а впереди открылось большое поле и только дальше, за ним, снова виднелся лес. На этом поле лесники когда-то выращивали сосново-еловый молодняк, со временем всё было заброшено и огромное пространство без хозяйской руки покрылось всяким сорным дикоросом.

Дорога пересекала это поле и вела дальше через видневшийся лес в кооператив «Чёрная речка» и детский летний лагерь «Лесная сказка». Перед выходом на поле дорога раздваивалась: одна часть под прямым углом заворачивала направо, к железнодорожному пути. Там тоже были сады, и кое-кто из путников шёл в ту сторону. Перед этой развилкой, прямо возле дороги лежали два валуна.

Иван Петрович с некоторым удивлением отметил, что за всё время пути он не увидел ни одного путника. Обычно в эти часы садоводы спешат к своим зелёным любимцам и на дороге всегда можно увидеть от трёх до пяти человек, в основном женщин в возрасте. До развилки дорог оставалось около пятидесяти метров. Вывернув из-за поворота, инженер увидел на одном из валунов согбенную фигуру одинокого путника. Ему показалось странным, что шёл уже десятый час и утренний холодок давно уж убрался в тень, а тут на солнцепёке сидит человек в тёмном плаще до пят, да ещё на голове башлык, из которого торчал только кусок бороды и крючковатый нос.

Подойдя ближе, Иван Петрович поздоровался и обратил внимание на то, что рука незнакомца держащая красивую чёрную трость с никелированной ручкой в виде орлиной головы была очень уж загорелой, почти коричневой. Другая рука была спрятана в карман плаща. «Вроде рано ещё загореть-то? – пронеслось в голове». Лицо с профессорской бородкой и усами не отличалось по цвету от руки. «Похоже, что это преподаватель из местного университета, может, в сад идёт? – подумал Дикий. – Многие же наши городские преподаватели имеют в садах участки. А загореть успел, видно на юге побывал, там лето уж в полном разгаре».

–– Поработать идёте? – спросил «академик», ответив на приветствие. – А я вот решил прогуляться пока погода добрая.

Незнакомец поднял лицо на стоящего перед ним Ивана Петровича и доброжелательно улыбнулся. Инженеру показалось странным, что загорелое лицо у человека больше чем на тридцать лет не тянет, уж очень молодо выглядит. Но больше всего поразили глаза: они были редкого и очень интенсивно-синего цвета; мало того, они смотрели на Ивана Петровича до пронзительности пытливо, изучающе. Взор незнакомца проникал внутрь, выворачивал душу, прощупывал её. У инженера промелькнула дикая мысль, что незнакомец присматривается к нему, прикидывает в уме: подойдёт ли он для какого-то дела.

–– Мне много лет, молодой человек! – угадал мысли Дикого незнакомец. – И на юге я не был. Да Вы присаживайтесь!

Иван Петрович против своей воли присел на соседний, местами обросший мохом валун, а что сказать не знал. Сидел, собираясь с мыслями. Из леса напротив дороги, вдруг, раздалась звонкое цвирканье зинзивера, ему из глубины леса протренькал в ответ соперник. Незнакомец, глядя на опушку леса, медленно произнёс:

–– У тебя, молодой человек, душа болит, страдает! Ты потерял половину своего Я! Это Я состоит из плюса и минуса – вот плюс у тебя и исчез. Но это дело поправимое.

Иван Петрович от этих слов растерялся, но всё же уловил и смысл сказанного, и, что незнакомец обратился к нему на ты, как к очень хорошему знакомому. «Академик» же, при этом, повернул к нему голову и опять пронзил инженера своими притягательным, могучим взором. Его удивительные глаза были наполнены какой-то странной космической энергией. Дикому показалось, что незнакомец своим необычным взглядом проник к нему в грудь и как-то мягко, ласково погладил ему сердце. Инженеру стало тепло и легко на душе. Отвернув голову, «академик» уставился на опушку леса и тихо, ни к кому не обращаясь, произнёс:

–– Июнь начинается и с сегодняшнего дня синусоида вселенской волны начала свой неумолимый рост. Её динамика закончится через полгода, но, может, и раньше, надо делать сложные расчёты. Но, если сюда включить человеческие переживания, столкновение характеров, то и вообще ничего толком не рассчитаешь. Вы уж извините меня, Иван Петрович, что задержал. Идите, Вы же на Чёрную речку спешите. Счастливого пути…

Инженер послушно встал с валуна и автоматически зашагал по дороге в направлении поля к развилке. «Академик» же пробормотал ему вслед:

–– Душа у тебя мечется, ты сам себя запрограммировал…

В голове у Ивана Петровича засела мысль: «Откуда он знает моё имя, я его в первый раз вижу? А ещё знает, куда иду. Чудны дела твои, Господи!»

Прошагав метров десять, Иван Петрович обернулся: незнакомца на камне не было. Вместо него на валуне сидела серенькая трясогузка и, покачивая чёрным хвостиком, весело поглядывала на инженера бусинками глаз. Дикому даже показалось, что птичка заговорщицки ему подмигнула. Вспорхнув, она низко полетела над дорогой и скрылась за поворотом. Иван Петрович почему-то машинально посмотрел на свои часы, стрелка застыла на отметке ровно десять.

Инженер, со словами странного «академика» в голове, приблизился к развилке и пошёл дальше, прямо по дороге на Чёрную речку. Отметил про себя, что ничего не произошло, никакого плутания по лесным дорогам, а чего спрашивается, идёт – зачем ему этот садовый кооператив, хотя у Вальтера на участке он был и не раз? Подумал, что уж ладно, дойдёт до сада, а потом повернёт обратно к себе на участок. Вальтеру надо будет сказать, чтобы не дурил голову себе и людям, а то и в самом деле пошлют к психиатру или…, в Катманду.

Задумавшись, Иван Петрович всё шагал и шагал по утоптанной садоводами дороге, пока не поймал себя на мысли что по времени так уж что-то долго идёт. Да и поле давно должно закончиться, а оно почему-то только расширялось, увеличивалось, и дорога продолжала оставаться пустынной. Мало того, так она изменилась: была просто вытоптанная садоводами полоса земли шириной в метр, может чуть больше, а теперь она стала шире и на ней появились следы от тележных колёс. Хотя летом в садах многие живут, уединившись от городского шума и суеты, а потому кое-кто из фермеров возит для садоводов молоко на лошадке. Но вот ведь и само поле незнакомо, на нём кое-где, почему-то, росли огромные сосны и редкие развесистые берёзы, а раньше их не было. Иван Петрович привычно глянул на часы – они стояли. Судя по жаркому солнцу в чистом синем небе сейчас где-то около двенадцати, значит, он находится здесь, на дороге, в пустынном поле, около двух часов, но ведь по ощущению времени, он прошёл меньше пятнадцати минут. Хорошо хоть дорога не выглядит заброшенной.

Инженер остановился, в растерянности медленно осмотрелся, в голову осторожно закрались мысли: «Вот ведь Вальтер оказался прав, а я сомневался. Ага, воздух, изменился состав воздуха, он стал каким-то первозданно чистым, никогда таким не дышал. Похоже, в нём отсутствуют углеводородные отработки, присущие воздуху моего времени». Иван Петрович озадаченно вскинул руку по привычке почесать голову, но вместо редкой щетины на лысине нащупал густые волосы. Ладонь его сползла с головы и нащупала мягкую бородку с небольшими усиками. Он в молодости отпускал как-то точно такую. Инженер оцепенел от страшной догадки, прошептал: «Вот попал! Аномальная зона что ли? Вальтер-то, видать, ещё легко отделался, бродя по каким-то там дорогам. Получается, что я, как-то совершенно незаметно, вошёл в легендарный пространственно-временной портал. Об этих порталах сейчас так много пишут, но на каком же участке дороги это произошло?».

Иван Петрович, словно жук на палочке, завертелся на месте, не зная, что делать, куда двигаться. В голове возникли мысли о параллельных мирах, вселенских волнах, порождающих сдвиг в пространстве и времени, возможно, в сознании. Хотя, если это параллельный мир и организм по прихоти Вселенского Разума значительно помолодел, то почему полностью сохранилась память, жизненный опыт и полученные знания, соответствующие прожитым шестидесяти годам? Вот ведь теоретически известно, что в параллельном мире физические законы могут не совпадать с физикой родного мира, а то и вовсе быть другими. Чушь какая-то.

Где-то в желудке зародилось щемящее чувство страха, и оно росло, заполняя инженера целиком. Он понимал, что поддаваться панике нельзя, иначе конец. Что же делать? Иван Петрович с сумбуром в голове пошёл в обратную сторону, прошагал метров двести, но ничего не изменилось. Он остановился, захотелось взвыть по-волчьи, его начала бить крупная дрожь. Ноги сами собой подогнулись и Дикий безвольно опустился на землю, прямо на, измочаленную лошадиными копытами, короткую дорожную траву.

Отчаянье охватило его, как тогда, давно ещё, в лесу, когда он был мальчишкой и, отстав от матери, заблудился. Его тогда довольно быстро нашли, а вот сейчас он, с высоты своего возраста и образования, точно знал и понимал, что искать его никто не будет, потому что он в совершенно другом мире, в другом пространстве, в ином времени. Инженер безнадёжно опустил голову и увидел, как рыжий муравей деловито тащит куда-то травинку, а за ним – другой. Такая, казалось бы, крохотная жизнь, что-то делает, работает. Это взбодрило инженера, в мозгу возник настойчивый приказ о какой-либо деятельности. Даже дрожь унялась, он, резко поднялся и, развернувшись, опять двинулся в прежнем, первоначальном направлении, решив, что всё равно куда-нибудь да придёт, а тогда и видно будет, как поступить, и что делать. Коли дорога наезженная, значит, есть люди, а это, какая бы не была, а всё жизнь…

Ивану Петровичу недолго пришлось бесцельно тащиться по жаркой и незнакомой дороге. Где-то вдалеке за спиной послышался глухой конский топот, и он усиливался, становился отчётливее. Инженер обернулся на этот звук и в изумлении увидел, не поверив своим глазам, что к нему приближается… всадник… в кольчуге, в кожаной юбке, в жёлтых сапогах, на голове поблескивал стальной шелом, с пояса свисал меч. Одна за другой проносились мысли: «Что за наваждение? Сказка из детства, былина? Что это – миф или реальность? Но ведь это же не сон. Что же теперь будет-то со мной? В плен, что ли возьмёт этот былинный витязь, или прикончит сразу? – лихорадочно думал Иван Петрович». Всадник, подъехав, остановил коня, и, как-то добродушно, спросил на вполне понятном русском языке:

–– Ты чего тута пытаешь, мил человече? По дорогам в одиночку не ходют, понеже ты без зброя. Обидеть могут лихие люди. Видать смелый ты парень.

–– Но ты же тоже один? – машинально ответил Иван Петрович.

В его душу как-то мягко вошёл покой. До него, наконец, дошло, что он в силу сложившихся странных обстоятельств, оказался среди русских людей, только в ином времени, пожалуй, даже в том, в которое имел желание попасть, и, о котором он накануне говорил Вальтеру. Да лучше бы не говорил, слова иногда создают реальность почему-то, и это тоже парадокс какой-то неземной, вселенской физики, неосвоенной человечеством. Между тем строгость с лица всадника сползла, он весело рассмеялся, сказал просто, но веско:

–– Я друго дело, вьюнош! Кому охота испробовать остроту моего меча на своей нечестивой вые? Яко имя-то твое, назовись, кто ты?

–– Иван Дикий я! – ответил инженер.

–– Что-о?! – удивился всадник и быстро спрыгнул с коня. – А я Илья Дикой! Похоже мы с тобой родня, одного кореню. Давай-ка, брат, знаться будем. Откуль топаешь, куды идоша? Аще что я помогу, понеже мы родственники. Давай-ка устроим короткий уртон, воды глотнём, поснидаем, поведаешь о себе, да и коню моему, Орлику, передых нужон. Вон пошли к той сосне.

Глава 3. ПОДОПЕЧНЫЕ ПЕРУНА, СВАРОГА И ВЕЛЕСА

Новый знакомый был ростом на голову выше Дикого, шире в плечах, на вид ему можно было дать лет тридцать пять, может, сорок. Он решительно, по-хозяйски, разнуздал лошадь, снял с седла дорожный мешок и зашагал в сторону ближайшего дерева. Конь сразу принялся щипать сочный осот, а Дикому ничего не оставалось, как двинуться вслед за богатырём.

Возле дерева Илья отстегнул с широкого, в ладонь, кожаного пояса свой меч, приставил его к стволу, уселся, подогнув одну ногу под себя, с головы снял шелом, положил рядом. При этом Иван Петрович обратил внимание на то, что по ободу шелома тянулась цепь рунических знаков из золота, а свисающие на кольцах бармицы были украшены золотым орнаментом. «Не простой, видать, воин, – подумал он». Вопросительно взглянув на Дикого, Илья добродушно прогудел:

–– Чего стоишь? Садись! Я ведь, парень, выехал из Боровска ещё затемно, не жрамши, не пимши. Мать-Заря ещё и ланиты-то свои не думала красить. Пять десятков поприщ отмахал, а може и поболе. Ну, а теперя уж победье, вон щит Даждьбога яко высоко полыхает на небушке.

С этими словами новоиспечённый родственник развязал свой дорожный мешок, и первым делом достал оттуда сероватый кусок ткани. Расстелив на примятую траву эту импровизированную скатерть, Илья положил на неё серебряную фляжку, две берестяных кружки, ковригу чёрного хлеба и приличный шмат сала. Иван Петрович тоже присел к дорожному столу и достал из своего рюкзака пластиковую бутылку с водой и бутерброды, завёрнутые в газету.

Илья подозрительно глянул на бутылку и газету, но молча вынул из-за голенища сапога нож, отрезал ровный кусок хлеба от ковриги, положил на него пластину сала и протянул Ивану Петровичу, слегка поклонившись корпусом и головой. Тот взял, пробормотав привычное спасибо и, в свою очередь, развернув газету с бутербродами, предложил:

–– Вот, Илья, угощайся!

Богатырь, отщипнув кусочек хлеба от ковриги, положил его бережно на траву возле дерева ближе к вспучившимся корням, и, встав на колени, поклонился до земли, со словами:

–– Прости владыко Велес, что угощаю тебя яко нищего! В город приеду, угощу яко положено.

Усевшись по-прежнему и отведав бутерброд Ивана, он заметил:

–– Хлеб-от твой, Иване, якой-то хиленький, да и сыр-от худой! Видать, кто такое угощеньице готовил, шибко скуповат. Откуль, ещё раз спрошаю, прибыл-то, и куды идоша?

–– С Урала я! – поспешил с ответом Иван Петрович. – А иду в никуда, просто путешествую, мир хочу повидать!

Пришлось немного приврать, не будешь же говорить, что попал в этот мир случайно. Кроме того, Иван Петрович с удивлением отметил про себя, что разговаривают с ним на древнеславянском языке, который он почему-то отлично понимал и воспринимал, а в свою очередь и он отвечал на языке этого времени точно, или почти точно, привнося в свою речь кой-какие слова, соответствующие речи своего времени.

Илья пытливо посмотрел на Дикого, отложил надкусанный бутерброд, слегка, недоверчиво, качнул головой.

–– Каменный пояс! – заговорил он. – Знаю, сам побывал там, в молоди, лет эдак два десятка назад. Говоришь ты яко-то чудно, не совсем по-нашенски. Егда я был тамо, на Урале твоём, потомки богов тамо проживали, а теперя возят нам оттудова, люди тамошни, земляки твои, чушки железны, да медны, да каменья драгоценны, да много чего. Волхвы говорили, что Урал наша прародина, а ещё наши волхвы поведали, в древних рунах, якобы, вычитали, что в шибко давние времена солнышко наше, щит Даждьбога, проходило свой путь за день вдоль Каменного пояса с восхода до заката, и жара стояла, что в печке, и деревья были другие, и жизнь другая. Токмо, Иване, от наших мест, Урал энтот, далеко ведь, месяц пути, а по твоему виду так не сказал бы, что ты шибко изнурён долгой дорогой, да и закусь твоя давно бы уже засохла. Сказал бы уж сразу, что боги тебя перенесли сюда в одночасье, тако бывает, аще человек знающий, да шибко пожелал.

–– Ну, пусть так, Илья! – смутился Дикий, уловив в словах богатыря истину.

–– Вот, энто друго дело, Иване! – одобрительно проговорил Илья. – Одет ты, брате, тоже яко-то чудно. Летов-то тебе сколь?

–– Шестьдесят второй пошёл! – автоматически ответил Иван Петрович, не подумав, что попал в комическое положение.

–– Ха-ха-ха! – от души рассмеялся богатырь, рассыпав пряди тёмно-рыжих волос по плечам. – Да ты, я гляжу, весельчак! С тобой, брат, в нуне сидеть не будеша! Ишь, якой старой, а на вид тебе тако не боле двадцати я бы дал. Однако очи у тебя Иване, и в сам деле стареньки, но смышлёные, видать умом тебя Сварог не обидел. По очам тако ты и впрямь на шесть десятков лет тянешь, мудрость зело учёного волхва в них вижу. Поведай-ка, брат, мне, без утайки, яко дело разумеешь, чему обучен?

–– Меня металлы обрабатывать учили, Илья! – заговорил Иван Петрович, опасаясь не сказать бы чего лишнего. – Языки кой-какие знаю.

Богатырь в это время приложился к своей фляжке и при последних словах своего гостя поперхнулся. Прокашлявшись и утерев усы ладонью, заговорил:

–– С железом вожгатьси обучен энто шибко хорошо, а яки языки-то толмачишь?

–– Латынь знаю, тюркский, греческий, немного немецкий! – честно сообщил Дикий.

–– О-о-о! – взвыл богатырь. – Да я гляжу, великий Сварог подарок мне содеял от щедрот своих! Ромейский язык мало кто у нас ведает, а по-тюркски я и сам глаголю, да и греческой речи внемлю. Вниз по Итилю буртасы с гузами проживают. Мы с имя то торгуем, то ратоборствуем, энто егда у них ханы из молодых дураков на племенной стол влезут, власть в свои жадны руки приберут. Энтими молоденькими ханами кровушка управляет, играет, охота им поразбойничать, соседей, нас, стало быть, пограбить. Ну, мы им по сусалам, они и остепеняются, даже воинов своих в нашу дружину дают. Ты вот что, Иване, айда ко мне, брат! Коли ты языкам обучен, тако само дело тебе у нас быти, у вятичей.

–– Да я не против! – мигом согласился Иван Петрович, скрывая радость, понимая, что ему явно повезло; как-то быстро осознал инженер, что вот он и определился, устроился как-то сразу в этом мире, и не придётся ему где-то блуждать, как-то приспосабливаться, да и защита обеспечена.

–– Всё, парень, при мне будешь! – решительно заявил Илья. – Корм тебе дам, коня доброго справлю, упряжь красну получишь, само собой зброй крепкий, бронь надёжну. Великому князю моему, Мирославу, такой толмач, яко ты, зело нужон. А ну, реки чего ни то по-ромейски! Спытать хочу!

–– Хомо сум эт нихиль хумани…, – поспешно затараторил Дикий, первое, что пришло ему на ум по латыни.

–– Всё, всё! – воскликнул Илья. – Верю, верю, вьюнош!

Он бодро вскочил с места и принялся истово кланяться солнцу, которое яростно светило и грело с высоты небес, приговаривая:

–– Слава ти, Даждьбог и Перун, покровитель ратников, и ты великий Сварог, что подсунули мне вы энтого вьюношка на пути моём, да ещё родственника! Ой, яко вовремя-то!

Где-то на дороге глухо застучали колёса телеги. Вот показалась одноконная повозка, которой управлял какой-то мужчина, сплошь заросший бородой и лохматой гривой. Одет он был в длинную льняную рубаху до колен, подпоясан простой верёвкой, на ногах кожаные постолы. Возчик резко затормозил, спрыгивая с телеги. Иван Петрович сразу догадался, что в эти времена, куда он по чьей-то воле попал, проехать мимо – это оказать неуважение к уртону с людьми, тем более, что один из них явно походил на государственного, военного человека. Кроме того, всегда можно было узнать какие-то свежие новости. Мужик быстро подошёл, отвесил глубокий поклон, пробормотав:

–– Мир вам, добры люди! А особливо тебе, батюшко Илья Дикой! Здоровья вам на четыре стороны!

Богатырь степенно наклонил голову и, кивнув на место возле Ивана Петровича, густым басом прогудел:

–– Садись, Тихон, да отведай нашего хлебушка, выпей воды ключевой!

Отказываться ни в коем случае нельзя, богов обидишь, а тогда жди неурожая, да много каких неприятностей в жизни. Потому этот Тихон, хоть и вовсе не выглядел голодным, без всяких там отнекиваний, присел к полевому столу:

–– Благодарствуй, батюшко Илья, за угощеньице! – с поклоном ответил он, получив от богатыря кусок хлеба с салом и берестяную кружку с водой.

Все принялись жевать скудную пищу. Иван Петрович отметил про себя, что сало обычное, в меру солёное, с чесноком, а вот хлеб, хоть и ржаной, но вкусный, мягкий, ноздреватый, с ароматом каких-то трав. Инженер съел свой кусок с аппетитом, взял свою пластиковую бутылку запить, пластик при этом захрустел, защёлкал. Тихон выпучил глаза, глядя на странную бутылку, Илья тоже со вниманием посмотрел на неё:

–– Ишь ты! – обронил он. – Не ломается стекло-то, хоша и тонко. – А мы вон ромейские кубки бережём, боимся уронить, шибко уж хрупки, хоша и толсты, зелёны, да тяжёлы.

–– А что ей сделается! – заметил Дикий и стукнул закрытой пластиковой полторашкой по сосне. Та издала привычный для Ивана Петровича хруст, вода в ней булькнула, а Тихон боязливо отпрянул, посчитав, что уж сейчас-то точно бутылка разобьётся, и вода из неё хлестанёт в разные стороны.

–– Сами делаете, таки надёжны посудинки, аль вам греки их привозют? – с улыбкой поинтересовался Илья.

–– Сами делаем! – удовлетворённо произнёс Дикий.

–– Молодцы! – одобрительно выразился Илья. – Вельми тонка и искусна работа! Дай-ка пощупаю!

Осторожно приняв и слегка помяв хрустящую полторашку с водой, Илья поставил её на место:

–– А яко там, на Урале, поживают ваши соседи башкирцы, Иване? Хлебушек-от сеют? – сменил тему разговора Илья.

–– Хорошо живут, Илья! – не удивился вопросу Дикий, но пришлось подыграть, не будешь же говорить о развитом машиностроении и добыче нефти с переработкой. – И пшеницу сеют, и овечек с конями пасут, на кураях играют, чай с мёдом пьют. Чай им китайские купцы привозят.

–– Дорогой ведь! – поднял брови Илья. – Знаю, приходилось пробовать.

–– Ничего! – ответил Дикий. – Конями рассчитываются, мёдом.

–– Я ведь почему о башкирцах интерес поимел, Иване? – заговорил Илья. – Мы у них энтих коней тоже берём. Вот и теперя ждём большой табун от них в двадцать косяков. Серебром придётся платить, но зато кони любо-дорого глянуть.

–– Две тысячи голов!? – недоверчиво произнёс Иван Петрович. – Куда вам столько?

–– Это малость, Иване! – спокойно произнёс Илья. – У нас и своих жеребят хватает, но и новы кони-степняки, не помешают, да и приплод от них нужон. Вот, Тихон, – обратился он к мужику, – то мой брательник с Каменного поясу! Кличут его Иван и тоже Дикой. Чуешь, род наш, корень родовой далёко протянулси, ажник с Уралу. Ты откуль едешь-то?

–– Тако, – заговорил мужик, – с поля своего еду, батюшко! Вон тамо, за лесочком берёзовым. У меня тамо овсы посеяны, да клин ржи, да клин гречки. Всходы смотрел, огорожу поправлял. Медведей тута нету, овсы обсасывать некому, а лосей мои сыны по осени ещё разогнали, да поселили в энтих местах выводок лисят. Они всех зайцев тута переловили, да поразогнали, тако что, мои поля скотинка лесная не тревожит, слава Велесу.

–– А яко ж твои сыновья, скотину лесную разгоняя, гнева Велесова не убоялись, да и от Деваны разрешенье нужно? – насмешливо спросил Илья.

–– Тако жертву же они Велесу, первым делом принесли, батюшко! – разъяснил Тихон. – Лося-быка завалили, да тут же на костре и сожгли, сыну великого Сварога Огню предали, но во имя Велесово. А и Девану мёдом угощали, на пне берёзовом лепёшку хлебну оставили, сверху пчёлкину добычу намазали. Знамо дело, ей сладкое зело любо…

–– Ну, ладно, Тихон! – строго заговорил Илья. – Ты ведь в Чудов едешь?

–– А тута все дороги ведут в Чудов! – ответил тот.

–– Все, да видать не все! Брательник вон заблудился с Уралу добираясь.

–– Неужто с Каменного поясу!? – воскликнул, удивившись, Тихон. – Да тута до городу всего-то три поприща осталось!

–– Ну, он-то по первости! Откуль ему ведать?

–– Да-а! А обувка-то на нём уж зело красна, да нова. – Мужик кивнул головой на кроссовки Ивана Петровича. – Аще издалёка идёт, тако уж сносил бы до дыр. В этакой обувке токмо по праздникам великим выходить, да и то токмо на крылечко, покрасоваться малость пред девками.

–– Тако мир не без добрых людей, Тихон! – сказал, улыбнувшись, Илья, и заговорщицки подмигнул Дикому. – Подвозили по дороге. Ты вота что, коли домой едешь, тако свези моего родственника до подворья старосты Силантия Вербы, глядишь обувка-то его и не сшоркаетси по нашим дорогам. Я тамо поперёд тебя буду. На Орлике-то своём быстро доскачу. Князь ваш, Северин Печка, здоров ли?

–– А чего ему подеетси! С конями общинными всё вожгаетси! – проворчал Тихон. – У него их ажник пять десятков, энто строевых, а ещё молодняк, да кобылы жерёбые. Без помощников, без челяди, да сыновей, тако замаялси бы князюшко наш.

–– А старая бабка Веда яко поживает? – допрашивал Илья.

–– Ха! – развеселился Тихон. – Старину всё блюдёт, обычаи древни! Намедни запретила Таньке, дочери Ивана Хмеля, замужество с выбранным женихом, молодым Вольгом Колодой. Якобы энта Танька порченная, детя от неё либо вовсе не дождёшьси, либо урод якой ни то получитси. Сам ведь ведаешь, батюшко Илья, бабка Веда мать всех матерей в нашем городу, её слово – закон. Даже волхв дядя Боко к ней не подходит…, то ли просто тако боитси, то ли сила яка-то божеска от старухи исходит. Она яко глянет на кого неугодного своими огневыми очами, тако хоша провались на энтом месте. Одно слово – ведьма та ишо…

*****

Закончив простенький обед, Илья, быстро собравшись, ускакал, а Иван Петрович с Тихоном, не спеша, поехали на телеге вслед. Большинство людей быстро адаптируются к изменившимся условиям – вот и инженер Дикий полулёжа на мягкой траве в тряской телеге, размышлял о том, как он будет устраиваться в этом мире. Быть военным, несмотря на помолодевшее тело, он, пожалуй, не сможет. Понимал, что воин в этом времени сродни хорошо тренированному спортсмену в чемпионском звании, когда силу и ловкость начинают тренировать с раннего детства. О занятии сельским хозяйством вообще говорить не приходится, хотя нужда заставит. Но всё же новоиспечённый родственник Илья уже определил ему место в этом обществе, о котором он всё же кое-что знал заранее. Все эти люди и народы находились сейчас в переходном времени, на довольно расплывчатой границе между античностью и ранним средневековьем.

–– Слухай, Иване! – послышался голос Тихона. – Сам-то я в ваших краях не удосужился побывать, а люди сказывают якобы тамо, у вас, на Урале, окромя наших славян много других народов проживает?

Бросив вожжи, Тихон с любопытством ребёнка повернулся к Дикому всем корпусом. Лошадь и без понукания спокойно двигалась размеренным шагом по единственной дороге, видимо хорошо знала куда. Тихон же продолжал любопытствовать:

–– Ну, вота башкиры живут, угры тамо, а чудь белоглазую не приходилось зреть, аль встречатьси, а може других? Сказывают, будто и великаны в три сажени ростом у вас по горам шастают? А ещё, якобы, люди с собачьими головами по лесам шляются?

–– Всякие народы там живут, Тихон! – не очень-то охотно ответил Дикий.

Иван Петрович боялся ляпнуть что-нибудь не то, чего доброго поймут не так и пойдут всякие нелепые слухи.

–– А я мыслю, – продолжал фантазировать Тихон, – что понеже вы нашего, славянского кореню, то и люди зело мастеровитые. Вон на тебе и обувка, и одёжа зело искусно поделана, и люди вы учёные, понеже среди вас боги проживают. Хлеб вам растить нету надобности, коли, вы к нам железо везёте, злато и серебро, каменья драгоценны, а взамен получаете отборное зерно, али уж готовую муку, ткани льняные, сёдла и упряжь конскую…

Редколесье, по которому бурой лентой тянулась наезженная дорога, перешло в густой лес. По бокам проезжей части выстроились стены из мощных, в обхват, сосен. Светлые, жёлто-охристые стволы деревьев были как на подбор ровные стройные; своей мощью и лесным природным здоровьем они радовали глаз, а зелёные кроны их шумели где-то далеко в высоте. Из глубины леса звонкую перекличку синиц перебило грубое стрекотание сороки, обнаружившей какого-то зверя или человека. Колёса телеги дробно застучали по вспучившим дорогу корням. Но вот сосновый бор закончился, повозка выкатила на простор открытого пространства. Взору Ивана Петровича предстал благостный сельский ландшафт: впереди и поодаль от дороги, на взгорочке, медленно крутила крыльями настоящая ветряная мельница, возле неё паслось стадо коров и овец. На опушке леса, из которого выехала повозка, лежало несколько срубленных и уже очищенных от коры деревьев, здесь же два плечистых мужика мерно постукивали топорами, очищая от сучьев очередные, сваленные недавно деревья. Дорога опускалась вниз, где виднелись открытые настежь ворота с деревянными башенками по бокам и потемневший от времени забор из брёвен, за которым торчали высокие коньки жилых строений. За строениями блеснула голубоватая гладь реки, а за ней в нежно-фиолетовой дымке виднелись, поднимавшиеся на возвышенность, зеленовато-синие, с прожилками белесого тумана, волны сплошных лесов.

–– Вот, Иване! – раздался голос Тихона. – То есмь наш град Чудов! Добро пожаловать в гости! Что к старосте править? А то айда ко мне! Я такому гостю, да с Каменного поясу, вельми рад, а уж домочадцы-то мои яко рады будут.

–– Да я бы и не против, Тихон! – смутился Дикий. – Так ведь Илья велел к старосте явиться. Слушай, мы хоть и родственники с этим богатырём, но я ведь о нём ничего не знаю, расскажи, кто он, где живёт, чем занимается?

–– О-о, – воодушевился словоохотливый Тихон, – Илья Дикой старший дружинник, ближний помощник у великого князя Мирослава Обруча, цепной пёс он у князя, но добрый человече, хоша силён телом и особливо духом. Сам он с семьёй проживает тамо же, в Славгороде, но часто ездит по делам великого князя, в разны города.

–– А где этот Славгород? – поинтересовался Иван Петрович.

–– Ну, аще вдоль реки к истоку, – охотно пояснил Тихон, – на заход Ярила, то через сотню поприщ будет град Ельня. Тамо живут соседи наши, кривичи, а стольный град у них Смольня; я тамо бывал. Град сей, расположен на реке Борисфен. А вот аще на восход править, вдоль нашей речки, то чрез два дня пути будет град Славгород, ну, а уж за ним, чрез три дня приедешь в град Полесье (Рязань). То зело торговый град.

–– Сколько же народу в вашем Чудове? – допытывался Дикий.

–– Град наш большой, Иване! – охотно пояснил Тихон. – Семь сотен дворов, а в Ельне – тыща, ну а уж в Славгороде, тако ажник две тыщи, да и в Полесье тыщи две будет.

–– Та-ак! – озадачился Дикий. – Если в каждом дворе в среднем по десять человек, то в городе Чудове проживает семь тысяч человек. Это немало!

–– Ну, где-то так! – согласился Тихон. – А в Славгороде выходит все двадцать, да ещё торговые гости, да шатающие меж двор, да кто проездом, да много народу. Я там по прошлому году тако заблудилси, покуда своего кума, Евдокима Муху, нашёл.

Проезжая в створ ворот, Иван Петрович обратил внимание на то, что распахнутые настежь, толстые в полбревна, почерневшие дверные полотна, давно не закрывались, и давно уж внизу заросли осотом, чертополохом и вездесущей крапивой:

–– Ворота-то что не закрываете на ночь? – спросил он возчика. – А если ночью нападёт враг?

–– Тхе! – беспечно откликнулся Тихон. – Уж пятый год яко не закрываем. Со всеми в мире живём, Иване, яко избрали великим князем Мирослава. Добрый мужик энтот Обруч, все распри меж племенами миром норовит сотворить. За энто его и любят. Мы и своего-то князя, Северина, уж десятый год держим, понеже тоже добр, боевит, но не задира, зазря не петушитси.

Заросшая травой улица, в четыре телеги шириной, поразила Ивана Петровича строениями жителей: почти все дома представляли собой огромные, в пять-шесть метров высотой, шалаши. Двускатная крыша такого дома от конька опускалась до самой земли и была покрыта дёрном, а выходящая на улицу фронтальная сторона из толстых, почти в обхват, брёвен имела узкое, горизонтальное окошечко. В самом верху, под коньком виднелось задымлённое отверстие, видно в этих домах были печки, а вход с дверью был со стороны двора и огорода. Во дворе виднелись разные мелкие постройки типа курятника, свинарника, коровника и конюшни. По всей вероятности был и погреб, и баня; все эти дворовые строения, но каждое отдельно, было накрыто толстыми жердями, поверх которых тоже виднелся дёрн. Получается, что вся шалашная архитектура города сплошь накрыта этим дёрном, который к тому же так оброс травой, что город походил скорей на большую и кочковатую кротовую обитель с четырёхметровым забором вокруг.

На этой зелёной улице, по которой медленно двигалась повозка Тихона, кипела жизнь: важно шли по своим делам, изредка гогоча меж собой, стайки белоснежных гусей и носились, беспокойно кудахтая, чьи-то растрёпанные куры, мирно похрюкивая, паслись свиньи. Какими-то своими играми были заняты босоногие и нагие, маленькие, года по два, дети. Где-то за плетёными из верболозы заборами лаяли собаки и горланили петухи. Но больше всего слух Ивана Петровича привлекла песня, доносившаяся с ближайшего двора. Песня лилась плавно, протяжно и не была печальной, а наоборот, энергичной, кого-то ласкала, куда-то звала. Голос, скорей девичий, был сильный, приятного тембра и звучания.

–– Ишь, распелась, Аринка-то! – прокомментировал Тихон. – Замуж пора девке, понеже пятнадцать годков уж.

В это время какая-то женщина, вывернувшись из-за плетня окружавший очередной шалашный дом, выплеснула что-то из деревянного ушата чуть ли не под ноги лошади. Она тут же скрылась в глубине двора, рассердив при этом Тихона:

–– Ну, вот, что деет, дура-баба! Сама ведь посля у Макоши прощенья просить будет, мол, ненароком. Для помоев выгребная яма же в огороде есть, так нет, норовят на улицу. Вот Силантий-то Верба, наш голова, узнает, тако ведь штрафную виру наложит на мужика-то и будет тот отрабатывать в городу, а жену материть, да може и по шее достанетси ей, непутёвой.

Указывая рукой на дом через улицу, Тихон добавил:

–– Вон моё подворье, Иване! Видишь елку, зело приметно место, тако что заходи, гостем дорогим будешь!

Улица закончилась большой поляной, в центре которой был вкопан почерневший от времени дубовый столб, толщиной в два обхвата. Верх столба грубо изображал стилизованное лико какого-то божества. Усы и подобие волос на голове были покрыты золотом, под насупленными бровями сверкнули два рубина. У подножия столба пластинами дикого камня было выложено костровище, в центре которого в качестве жертвенного подарка лежал полуобгоревший поросёнок.

От этой поляны веером отходило сразу четыре улицы. В начале одной из них стояла привычная для Ивана Петровича большая, деревенская, бревенчатая изба, но с двускатной крышей покрытой тем же дёрном, на котором, словно щетина на кабаньем загривке, тоже дыбился травяной нарост из лебеды и вездесущего осота. В два узких окошечка на передней стене были вставлены зеленоватые, совершенно непрозрачные куски неровного стекла, что указывало на высокий социальный статус хозяина. Дом и двор окружал уже привычный плетень из верболозы, но были ещё и высокие ворота, состоящие из половинок жердей.

–– Ну, вот, Иване! – указал на избу Тихон. – Тута и есмь подворье старосты Силантия. Ступай, да пребудет с тобой сила и милосердие нашего Белобога, парень!

Во дворе Ивана Петровича встретил Илья и хозяин, не старый ещё мужчина, возле которого вертелась собака рыжей масти. Илья был уже без кольчуги и меча в обычной длинной рубахе. Хозяин тоже был одет в холщёвую белую рубаху до колен, подпоясанную малиновым кушаком, в свтло-охристых сапогах, подошва, прошита толстой, в миллиметр, вощёной ниткой. Седые кудри на голове были перехвачены по лбу жёлтой, в два пальца, тесьмой с геометрическим рисунком, вышитым красной ниткой. Хозяин поклонился в пояс и приветливо указал обеими руками на вход в избу. Не привыкший кланяться инженер, кивнул головой и сказал «здрасьте», после чего протянул ладонь для рукопожатия и назвался своим полным именем. Хозяин обомлел и неуклюже ухватился за ладонь Ивана Петровича, после чего вторично указал на дверь, со словами:

–– Илья уж о тебе сказывал, Иване, сын Петров! – приветливо, но без угодничества произнёс он. – Гостя с Каменного поясу вижу первый раз, хотя башкиры, лет этак пять назад, пригоняли к нам табун лошадей. Обычаев ваших не ведаю, тако ты уж прости гость дорогой.

Внутри изба была обычной, такие можно увидеть и в наше время. Огромная, с печью, кухня, она же и гостевая, а за бревенчатой перегородкой женская половина, она же спальня, её чаще называют светлицей. Чердачного перекрытия не было, толстые, потемневшие жерди сходились вверху на конус, образуя крышу, зато в кухне, частично заменяя привычный потолок, высились большие полати, на которых, скорей всего, спали дети. На них могло поместиться до десятка детей; хорошо, тепло и никому не мешают. Почти по всему периметру кухни протянулись широкие лавки, на которых вполне можно было спать, завернувшись в овчинный тулуп. Навскидку здесь тоже могло поместиться человек восемь гостей. Возле пристенных лавок стоял большой стол, за который могла усесться вся семья старосты. Иван Петрович сразу отметил, что печь топилась по-чистому: сложенная из сланцевого плитняка, печь стояла на плотно утоптанном земляном полу и имела прямой длинный дымоход, который выводил дым через крышу.

Хозяйка, довольно солидная женщина в кокошнике, в белой кофте с длинным рукавом прямого покроя, в зелёном, шёлковом сарафане и льняном переднике, расшитом растительным орнаментом, удивлёнными глазами приглядывалась к одежде гостя. Поливая из деревянного ковшичка воду на руки умывающемуся Ивану Петровичу, она всё же набралась смелости спросить:

–– Батюшко, неужто на Урале вашем таки тонки ниточки делают, да и на одёже твоей таки швы ровненьки?

Иван Петрович, сливая воду с рук в широкий деревянный ушат, ответил:

–– Делают, матушка, делают! На Урале много чего производят и много товаров привозят с юга: из Бухары, Афросиаба, Самарканда, даже из Китая!

Разглядывая вышитых синими нитками петушков на рушничке, которым вытирал лицо и руки, Иван Петрович не заметил, как из комнаты вышла девушка почти в такой же одежде, что и хозяйка только с лёгкой косынкой на голове. Пепельно-русые волосы девушки были заплетены в косу, спускающуюся из-под косынки на высокую грудь. В руках она держала деревянный резной поднос, на котором стояла расписанная жёлтыми цветами коричневая фаянсовая чашка с какой-то жидкостью.

–– Испей с дороги, гостюшко! – проворковала, зардевшись, девушка.

Памятуя о том, что отказываться нельзя, обидишь и радушных хозяев, и уж, конечно, богов, Иван Петрович взял чашку и принялся пить. Жидкость оказалась настоем шиповника на меду. Выпив настой, Дикий поставил чашку обратно на поднос и, взглянув на девушку, спросил:

–– Как зовут-то тебя, краса ненаглядная?

–– Иванка Верба я! – смущённо ответила девушка, но всё-таки взглянула на инженера более пристально большими синими глазами.

–– О, а я Иван! – с улыбкой воскликнул Дикий.

Девушка совсем стушевалась и быстро юркнула в соседнюю комнату.

В обширной кухне было достаточно светло от двух узких окошек и от распахнутой по летнему времени настежь входной двери. В избе был стойкий запах какой-то кислятины: то ли редьки с чесноком, то ли овечьих кож, но эти ароматы перебивал, опять же к удивлению Ивана Петровича, такой знакомый запах щей с капустой. Из своих скудных знаний по истории он знал, что капусты в первых веках новой эры у славян ещё не могло быть. Однако стол был накрыт льняной скатертью с вышитыми по краям красными цветами. На столе стояло три глиняных миски, из которых шёл пар и запах этой самой капусты.

Илья и староста ждали, когда Иван Петрович усядется за стол и возьмёт в руку деревянную ложку. Тогда они дружно встали и, задрав лица в шатровый потолок, громко воздали хвалу Велесу, после чего все принялись за еду. Кроме квашеной капусты инженер заметил в чашке ещё и кусочки моркови, какие-то травы, распаренные зёрна ячменя и жареный на сале репчатый лук. Опять же, по мнению Дикого, моркови не должно было быть, хотя у римлян этот овощ в это время уже был. На резном, деревянном подносике лежало нарезанное кусочками сало. Хлопотливая хозяйка поставила на стол ещё три чашки с горячей гречневой кашей. Силантий угодливо извинился:

–– Ты уж прости, гостюшко дорогой, за стол-от скудной, токмо мяса сегодня не положено, аще грядёт девятый день, а полнолуние завтра!

Иван Петрович с аппетитом съел и щи, и кашу, после чего принялся попивать травяной чай из тяжёлой глиняной кружки. Дикий знал, что женщины будут обедать только после того как мужчины встанут из-за стола, да и то сначала накормят детей. А ещё ему показалось, что староста принимает его не только как гостя, но и считает, что Иван Петрович человек высокого звания. Сам же Дикий никак не мог привыкнуть к своему странному молодому состоянию, а потому обращался к этим людям с высоты своего шестидесятилетнего возраста.

–– А где домочадцы-то, Силантий? – поинтересовался он.

–– Тако, гостюшко! – охотно заговорил хозяин. – Старшего сына с семьёй я давно уж отселил, средний служит в великокняжеской дружине, младший сын со старшей дочерью и зятем в поле, а внуки прибегут токмо к вечеру. А Иванка, тако самая младшенькая, токмо вот замуж её выдать я не в силах. Всё женихи ей не по нраву, хоша сама уж перестарок. Семнадцать лет ей, никто уж и не сватается, да и нрав у неё зело строптивый.

–– А как вы хозяйствуете-то в городе, да и не только? – продолжал любопытствовать Дикий.

–– Ну, один бы я не справилси! – с определённой долей солидности ответил староста. – У меня десять помощников, выборных от каждого конца на три года. От горшечного там, от кузнечного, от тележного, от бондарей и так дале по одному представителю. Осенью, в конце листопадника каждый ремесленный конец обязан поставить в общинный котёл свой товар: один горшок из десяти, такожде одну подкову из десяти…, от всех. Всё это добро свозится в общинную клуню. То же самое продовольствие: один баран от десяти, один мешок зерна от десяти. Посля, яко всё посчитаем, везём энто добро на продажу, а вырученную деньгу копим, покупаем вот у вас железо, коней, помогаем вдовам с малыми детя, прокорм даём, понеже их мужья пали в бою, а их никто второй женой замуж не берёт. Даём прокорм старикам, у которых детя либо повымерли, либо тоже пали в ратоборстве, а семей своих завести не успели, а ещё волхву, да князю Северину, понеже им хлеб растить некогда…

–– Ладно, хватит, Силантий! – прервал Илья, вставая из-за стола. – Посля доскажешь, а сей час нам с Иваном надо вашего князя Северина навестить.

*****

Изба у князя Северина была тоже четырёхстенная, а лучше сказать шестистенная, потому что нужно было учитывать две внутренние бревенчатые перегородки, врезанные поперёк во внешние, продольные стены. Внутри, по верху такого сруба, посредине, проходило связывающее все четыре перегородки толстое бревно, называемое маткой. Потолка, кроме широченных полатей возле большой печи, как и в других домах, не было – сразу шатровая, двускатная крыша из толстых жердей, накрытая сверху всё тем же дёрном.

Князь гостей не ждал, да и не знал об их приезде. Илья с Иваном застали его в обширной кухне, где тот, разложив на огромном столе разной ширины ремни, занимался их украшением бронзовыми бляшками. Света, при ярком солнечном дне, видимо вполне хватало от двух узких, горизонтально расположенных, окошек. Одет он был в стандартную белую рубаху до колен, а кроме неё на широких плечах его сидела короткая овчинная безрукавка. Синие штаны были заправлены в сыромятные постолы, а завершал его скромную одежду жёлтенький ремешок, удерживающий густую чёрную с проседью гриву волос на голове. На этом ремешке тоже поблёскивали золотом какие-то письмена, похожие на руны. Навскидку ему можно было дать лет сорок. Выше среднего роста, крепко склоченный, князь, своим горбоносым худощавым и бородатым лицом с густыми бровями и глубоко посаженными синими глазами, походил на чёрного, как головёшка, нахохлившегося ворона. Увидев входящего Илью, Северин, приветливо улыбнувшись, произнёс густым басом: