Старание
Оправдание случайности
«Лажа дикая и куча паровозов» – приговорка моего друга детства Глобуса – наивная, но очень яркая фраза. Она сама собой выползла из подкорки, когда мои близорукие глаза поразились недавнему сериалу-детективу из жизни старателей-золотарей.
Там было много плохих парней и один хороший (талантливый актер, мой знакомый, чем горжусь).
Плохие хитили золото, будили таежную тишину стрелковым оружием и погонялись за хорошим Женей Дятловым. Он, бедняга, таранил шестидесятикилограммовые мешки с драгметаллом, ховал их по разным схронам и сквозь лишения и мытарства надувал банду самопалов, беззаветно служа справедливости на русской земле.
Когда фантазии сценариста и режиссера доползали до апофеоза, мы вместе с Джеком Лондоном и Олегом Куваевым проливали горькие слезы…
…Мне довелось полгода вкалывать в старательской артели – позывом тому были мой наивный романтизм, влюбленность в нетронутые северные широты («Лес – первый храм твой, Боже», ну и честно – заработать денежек…
А тогда, после отсмотра ярчайшего детектива, захотелось поведать о настоящей старательской, мужской работе. Там, в котле сорока мужиков, где ценилось не фиглярство, а профессионализм, не скалозубство, а плечо помощи, не манеры, а уважение к людям любого пошиба…
Я достал большую пачку моих старых писем с Нарта-Ю и…
Чтобы описать все то, что я перечувствовал в Артели, нужно погрузиться в состояние щемящей тоски, что потрясла меня, когда мы с плотником Федотычем и токарем Сашкой оказались в дребезжащем животе МИ-8 среди тракторных железяк, ватных матрасов и ящиков с синими цыплятами – предгорья приполярного Урала.
Какие-то полуобнаженные и неприветливые сопки вдруг замкнули горизонты, защемило сердце и вспомнился слезный выдох отца:
– Зачем ты это делаешь? Опомнись! Тебя убьют! Ты пропадешь! Золотоискатели – это отрепье, подонки…
…В Артель я попал случайно неслучайно.
Золото – это тяжелый металл, тяжким трудом достается… Если ты, парень, старателем стал – легкая жизнь не вернётся!
Вспомнится зимник простуженным сном, как тряс кишки на ухабах: тысячи верст нету лавки с вином, не говоря уж о бабах…
Ночью полярной молитвы твердил: только б чуток отогреться, только б надёжно стучало в груди четырехтактное сердце.
Сирая жизнь у высоких широт – Богом забытое место; помнишь, неделями ждал вертолет, писем, как манны небесной…
Сколько сезонов ты клятву давал: хватит стараться, парнишка, да отравил тебя желтый металл, серая сволочь сберкнижка.
…Эй, мониторщик, покрепче штурвал! Эй, веселей на подаче! Золото – это тяжелый металл! Золото – это Удача!!!
…Ненавидел бумажную проектную работу.
Наше электрическое инженерство можно было определить словами большого североамериканского романиста: «…обтрепанный подол вселенной». Болезненное отставание в технике, даже по сравнению с чулочно-парфюмерной Францией, приводило меня к тяжелому внутреннему скрежету. А душа моя, брошенная за колючку заводов, металась от несвободы.
Случайные байки о старательских артелях и легендарном Вадиме Туманове, наши отпускные скитания по северным, слезной чистоты, рекам, научные деловые контакты друзей-ихтиологов с золотарями – и я постучал в дверь отдела кадров артели «Приполярье».
– Только на Север, только на Речку, кем угодно, а могу все, что угодно! – выпалил я.
– Кто таков?
– Инженер-электрик. Таков, каких и не было в помине!
– Наглец, но ты мне нравишься, – и Чугун отправил меня по этапу за восемьсот верст, почти к полярному полукругу Евразии.
Ивдель – 400 верст от Якова Свердловска, главная база артели.
Не виден воочию, но витает призрак Отца–Председателя, потому все вкалывают по-хорошему, по-мужицки и, можно сказать, по-русски. Как будто и нет вокруг социалистического разгильдяйства. Я удивлен, просто обесфуражен. И вроде сам чую – работа в кайф….
Опять допрос начальничка базы.
– Кто такой? Электрик на Речку? Сначала грузчиком досок в Полуночное, вместе с земелей-токарем – два сапога, а потом поглядим, какие вы покладистые. Сороковки покладете-наложите Камаз с верхом, вот и увидим.
А че? Сила есть, ума не надо. Мы институтскими халтурами на всяких скотобазах закаленные. Че только не грузили – от кильки в банках до туш коровьих…
Сходу и на ходу познакомились с первым опытным старателем, водителем длинномера Сергуней.
Он рулил по непростой дороге и попутно подучивал нас правилам поведения на предприятиях несоветского типа.
– Во! Видите, джентльмены, нас обогнал УАЗ, это наш снабженец с древнеславянской фамилией Изя Либерзон (они все такие, или краснорожие нахалы, или бледнолицые, но не очень русские). Сейчас пригонит на лесобиржу и все дела решит простым до невозможности контактом с крановщицей. Непонятно? Тогда слухайте, юные старатели, и запоминайте.
Послали из Ивделя в Н-Тагил за железом: встретишь «доставалу» на бензоколонке, он все знает. Приехал, жду. Обедаю, не волнуюсь, в дорогу хорошо снабжают, то–се. Нет кореша час, другой, уж к вечеру дело. Припомнил, бичует где-то на окраине, у шалавы. Еле нашел. О, прости, погулял, поехали! Да куда, говорю, – ночь! Самый табак! Едем вокруг металлургического завода, забор кончился, приехали. Туши свет и тихо! Понял? Подъезжаем к цеху. Жди, Кирим. Сам литр за пазуху и туда. Ворота открылись, давай быстро! А крановщица уж пакет на весу держит. Бух в кузов. Куда?! – еще один!…
Вот так, бичи! Трудись и держи в артели язык за зубами…
Глубокой осенью мы встретились с Сергуней на реке Сурья, он, как ни странно, был уже не многоопытным, а подопытным кандеем, т.е. «стряпчим». Или поваром от сохи, т.е. от руля…
Неделю ковали и пахали в тени Отца бичей. Потом оказия самолетная вышла и прыгнули мы еще 400 в сторону полюса. (Тот, кто пашет и кует, тот кует и пашет; тот, кто пляшет и поет – тот поет и пляшет).
Вот он – стольный град Зырянcк – средоточие золотарей, геологов, браконьеров и просто любителей привольной жизни.
Утром лениво позавтракали, ждем вертушку на участок. Нас пять человек новобранцев, бравых на вид. Если не считать внутреннего трепета от грядущей встречи с будущим.
Откуда ни возьмись – Андреич, зав. ивдельской базы, тоже подлетел. Бледный, нервный.
– Сейчас подвезут троса, мужики, спасайте, иначе мне кирдык. На зимнике застрял наш тракторный поезд, реки разливаются, будем бульдозеры вынимать вертолетом МИ-10. Надо на канаты петли сделать, ну – огоны.
– Так бы и сказал – стропы.
Ну, что – надо! К слову сказать, оно и хорошо – всякое заделье отвлекает от душевного разбаланса .
Затаскиваем конец в мастерскую, а там инструмента – одни тисы. Зажали. Свайку надо, нет свайки. Надо рычаг с зажимом – нет рычага. Славка-хохол попробовал ручищами трос ворочать – хрен там, канат-то что твоя рука. Чешем затылки…
Даже Федотыч растерялся:
– Не сопоставьте, робяты, но эдакой мудрости не ведаю.
…Уж если Николай Федотович не знает какого-то ремесла… Как только я его узнал ближе, мне припомнились рассказы Отца и других фронтовиков о простых русских мужиках, умеющих по жизни ладить любую мужскую работу. Эти мужички, крестьянской закалки, научили мальчиков-новобранцев-неумех разуму и премудростям на фронте. Схорониться, терпеть, добыть, воевать и тянуть тяжелую фронтовую лямку …
Подбегает на двор и к нам – мужичок, правда, аккуратненький такой, даже бритый.
– Че ладим? Эх, старатели! Расплетай два метра, да не так! Сердечник вырезай, концы с жилой совместили и монтировкой вкрутили. Все, песец!
Сделали на четырех тросах восемь огонов. Сидим на крылечке, курим. Прибежал Андреич, затопал ножками.
– Опять сидим, трудоголики? Ё-моё! Да как вы так! Не может быть! Поставлю, ха-ха-ха, в конце сезона!
А петельки-то сделаны, действительно, не поймешь как! Я потом многих удивлял. Пять минут и огон готов. Он и называется – пятиминутка.
Знание таких хитростей всегда добавляет масла в шестерни авторитета.
Наконец дали погоду – борт МИ-8 (вот тут нас и окружили эти печальные, небритые, серого снега сопки).
Мы на участке Нарта-Ю. Бичарни то есть общежития старателей, токарка–брезентовый цех механосборочных работ, золотоприёмная контора – ЗПК, склады, дизельная, столовая, баня, терем Евгения Васильевича Колечко – шефа. Электричеством все опутано, дизеля шлепают. Вова с Валерой – бичи-бичами – два повара в сапогах и серых робах. Накормили. Хлеб свежий, свой. На столе шмот масла, венгерские соленья, печенье, конфеты, варенье, в углу столовой «табачный киоск» – коробка с сигаретами, папиросами. Живи, старатель, как при коммунизме, вкалывай, добывай драгоценный металл родине.
Я – глава и единственный исполнитель департамента энергетики, он же – Фаза, он же – Электросила.
…Издавна почти все мужички в артели имеют кликухи. Традиционные: токарь – Точило, сварщик – Лепило, плотник – Деревянный, повар – Кандей, если узбек – Бабай, шофер – Водило, съемщик – Золотой, уборщик – Шнырь Некоторые присваиваются спонтанно: громкоголосый – Граммофон, обронил сурьезный термин – Полиспаст, часто твердит приговорку – Маленько, хохлятский прононс – Риба и т.д…
Так вот, моя вотчина.
Надо, чтоб дизеля крутили генераторы, свет бежал по проводам, станки работали, печки у поваров жарили-парили, холодильники морозили, ну и у Шефа рация чтоб квакала – от главного Босса Артели ходули раздавала.
А так ничего, жить можно, русски люди, когда не бражничают, да работают с усердием – нормальные люди. Хорошо, что научил меня на ЧМЗ Юрийсаныч, как проникать вглубь извилин электрического тока, как втыкать отвертку в нужную дырку, создавая при этом умный вид. Одеваю когти, лезу на столб и смеюсь – довела меня судьбина и любовь к Северу – болтается сын профессора на дереве-столбе, бич-бичом!
А внизу старатели хором напутствуют работу под напряжением:
«И молода-ая не узна-ает,
Какой у парня был конец!»…
Наш главный механик Генерал (понятно, фамилия Карбышев), меня окорачивает.
– Делай всё неторопко, Саня, но грамотно. Не понятно – спрашивай.
А на него приятно смотреть – классический русский завгар: крепок, слегка косолап, лыс, роба чистая, рукавички свежие. Клапана регулирует без щупа, на тык-тык, если, говорит, щупать будем, деток не накормим.
Когда я осмотрелся, хитровато мне работу подкинул:
– Сварочный генератор не фурычит. Вольтаж есть, а дугу не дает, может, ЭДС легулирыть надыть?
– Борисыч, легулируй клапанцы и ни об чем не беспокойся! Запомни, моя военная специальность – инженер танкового электрооборудования. Я сквозь любую броню замыкание чую! Одна во мне червоточина – скромен, как девушка на кассе борделя…
Как я догадался? Из приборов только тестер. Привязал иголку на ниточку, включил возбуждение, иголку поднес, а полюса-то друг другу навстречу. Переделал обвязку «силы», закрутил, поперло. Скромно показываю Генералу.
– Пожалте, Юрий Борисович!
– Ну – голова! Проверял я тебя, эта динама сроду не работала, думали, заводской дефект. Уважаю!
А мужики наши, основные работники – бульдозеристы, крановщики, мониторщики, сварщики – разделены на две смены и вкалывают днём и ночью. На первом полигоне вскрышу делают до золотоносных песков, устраивают отстойник, устанавливают промывочный прибор, ставят монитор, к нему насос. Не просто все это заделать, сам шеф руководит, но лучше всех, конечно, Генерал соображает (семнадцатый сезон по артелям).
– Полигон надо изладить грамотно, в нерестовую речку не гадить, налетят ихтиологи и закроют промысел.
Ждем не дождёмся, когда замоемся.
Бульдозерист Славка Плахотнюк, начиненный здоровым мужицким задором и хохляцкой наливной силой, как-то вечерком брякнул:
– Треба, хлопцы, валедбол сообразить. А шо? Поляну раскатим, песку з полигону посыпив – и буде тоби едина в мире забава, когда мужики пятками золотье мисять. (Как-то хохол не сразу осознал, что такое шестнадцать часов на ногах и в работе).
Первый раз я услышал, какой мгновенной реакцией обладает Володенька Метёлкин, повар. Человек-Джаз – остроум и импровизатор:
– Так ты сразу и садись, Плаха, за стол, пиши Боссу челобитную. Батюшко, мол, Комков, пришли ты нам сети-мячики, судей и обслуги женьского полу, а еще лыжи водные, ласты подводные, очки темные, плавки светлые и погоду пожарче. Измаялись пацаны твои – мышцы вянут, животы растут и жопы виснут! А вообще лучше всего – штангу и двухпудовку – каждому комплект. Завизируй и печать не забудь! Да что тебя учить, вы ж, запорожцы, с главным бичом Турции сколь веков перепись дипломатную ведете…
Всяко дело венцом красно! Сегодня праздник – добыли первое золото и я увидел самородок 60 грамм. Назвали «челюсть». А история презабавная. Шеф сел за стол, говорит, ну кто еще желтяк не видел? Я из-за его спины вякаю – я. Он подает, я хвать на зуб, сделал свежий надкус, испугался, быстро грязной рукой затер. Больше никогда в руки не брал…
Поперло золотье, люди повеселели. Шеф заулыбался:
– Так и быть, – говорит, – на рыбалку поедем, половим хариуса.
А ночи стоят белые, солнце скрывается за горами, но светло…
После работы, бани и ужина, уж часов в девять, сели на «Урал», поехали вниз по Речке и свернули на приток. Место замечательное, на нашей стороне скалы, на другой луга, разнотравье.
Первую рыбку поймал Лепило Боря Монтач, приговаривая:
– Разве это хариус? Вот на Алима-Ю хариус! От полутора до двух килограмм! В прошлом годе за раз восемьдесят штук споймал. Еле унес(!!!)
– Знаешь, Боря, – сказал я ему, – когда ты травишь, у тебя самое ласковое слово «еблобан» и я, тебя слушая, вспомнил цитату из Аксенова: «Речь его состояла из мата с вкраплением позорно невыразительных слов, но была понятна до чрезвычайности».