Безмолвие на болотной
Глава первая
Первый ключ был ржавым и холодным, даже несмотря на летнюю духоту Вермонта. Он с трудом повернулся в замке с громким, утробным щелчком, который, показалось Эланор, отозвался эхом во всём мёртвом пространстве за дверью. Она толкнула массивную дубовую панель, и ей навстречу хлынул воздух – спёртый, пахнущий пылью, забвением и чем-то ещё, сладковатым и гнилостным, словно запах увядших лилий на давно забытой могиле.
– Ну вот, мисс Кроули, – произнёс за её спиной нервный голос мистера Хендерсона, риелтора. – Добро пожаловать в… ваш новый дом.
Не дом, – промелькнуло в голове у Эланор. – Руина. Склеп. Мавзолей для моей умершей карьеры.
Она переступила порог. Пятна сырости расползались по обоям с выцветшим викторианским узором, словно карта неведомых земель. Паутина, тяжёлая от вековой пыли, колыхалась в такт движению воздуха с улицы, словно кружевные занавески. В огромном холле с потемневшими дубовыми панелями царил полумрак, сквозь который лучи солнца с трудом пробивались из высокого витражного окна на лестнице, окрашивая воздух в кроваво-красные и угасающие синие тона.
– Проведка есть, – поспешно добавил Хендерсон, не заходя внутрь. Он стоял на пороге, в прямоугольнике солнечного света, как актёр, боящийся уйти со сцены. – Вода. Крыша, в общем-то, цела. И… история. Много истории.
Эланор кивнула, не оборачиваясь. История. Именно за этим она и приехала. Не за романтикой старого дома, а за его язвой. За его грязным секретом. Семья Грейс: Томас, Шарлотта и их десятилетняя дочь Элис. Исчезли. Ни тел, ни следов, ни мотива. Идеальная загадка. Готовая пугающая пустошь, которую она могла бы заполнить словами. Если бы слова снова решили к ней прийти.
Она сделала несколько шагов по скрипящему полу. Её собственное дыхание казалось ей неестественно громким. Тишина в доме была не просто отсутствием звука. Она была плотной, вязкой, внимательной. Казалось, сами стены затаили дыхание, ожидая, что же она скажет.
– Спасибо, мистер Хендерсон, – сказала Эланор, наконец повернувшись к нему. – Я справлюсь отсюда.
Риелтор выглядел так, будто она предложила ему оставить её на съедение волкам. – Вы… вы уверены? Одна? В первую же ночь? Миссис Поттер, в библиотеке, она сдаёт комнату…
– Я уверена. Мне нужно… почувствовать место.
Хендерсон поспешно кивнул, сунул ей в руку конверт с остальными ключами и отступил, почти споткнувшись о порог. – Звоните! В любое время! – бросил он и почти побежал к своей машине.
Эланор закрыла дверь. Щелчок замка прозвучал окончательно и бесповоротно. Теперь она была одна. Одна с этим молчаливым, голодным великаном из дерева и камня.
Она прошла в гостиную. Массивная каменная каминная полка была завалена хламом: сломанные свечи, пустые банки, высохшая муха, застывшая на подоконнике в вечном танце. Её взгляд упал на единственный оставшийся на стене предмет – потемневшую от времени фотографию в замысловатой раме. Семья Грейс. Томас – серьёзный, с прямым пробором. Шарлотта – красивая, но с грустными глазами. И маленькая Элис с большим бантом в волосах и куклой на руках. Все они смотрели в объектив с тем одинаковым, застывшим выражением, которое было у людей на старых фото. Но Эланор показалось, что в их глазах читалось нечто большее. Не просто строгость эпохи, а предчувствие. Как будто фотограф запечатлел их за мгновение до того, как занавес упал.
Вечером, разбирая коробки с самым необходимым, она нашла его. Заночевав в спальнике посреди пустой гостиной, при свете керосиновой лампы (электричество, как выяснилось, было чисто номинальным понятием), она решила осмотреть книжные полки, встроенные в стену. Большинство книг рассыпалось от прикосновения. Но одна полка, самая верхняя, была наглухо забита. Отодвинув её с усилием, царапая ногти о старую краску, она обнаружила за ней не стену, а узкую, тёмную щель.
Сердце её заколотилось – не от страха, а от азарта археолога, нашедшего гробницу. Она просунула руку в проём и нащупала что-то холодное и кожистое.
Это была записная книжка в потёртом кожаном переплёте. На обложке не было ни имени, ни даты.
Дрожащими от возбуждения пальцами Эланор раскрыла её на первой странице. Чернила были выцветшими, почерк – изящным, женственным.
«3 мая 1972 года. Сегодня Томас посадил у крыльца новые розы. Говорит, они должны прижиться до зимы. Интересно, увидим ли мы их цветение…»
Эланор замерла. Это был голос Шарлотты Грейс. Голос из небытия.
Она лихорадочно пролистала страницу за страницей. Бытовые заботы, переживания о дочери, намёки на напряжённость в отношениях с мужем… И затем, ближе к концу, тон начал меняться. Записи становились отрывистыми, параноидальными.
«12 сентября. Я уверена, что положила ножницы на комод в спальне. Их там не было. Нашла их в подвале. Ржавыми.»
*«29 сентября. Элис говорит, что по ночам с ней разговаривает стена. Я ругаю её за ложь. Но сама слышу… шёпот. Как будто кто-то очень быстро читает на непонятном языке.»*
Эланор читала, затаив дыхание, погружаясь в нарастающий ужас этой женщины. Это было именно то, что ей было нужно. Подлинный, сырой материал.
И тогда она добралась до последней, заполненной страницы. Та самая, от 14 октября. Последняя запись. Про топор. Про шаги на лестнице. Про прорехи в сюжете.
Эланор перечитала её дважды, и по её спине пробежал ледяной мурашек. Это было не просто безумие. Это была метафора. Блестящая и пугающая.
Она перевернула страницу, ожидая увидеть чистый лист. Но он не был чистым.
Внизу, на самой кромке бумаги, свежими, почти влажными чернилами, которые пахли так же, как и воздух в доме – сладко и гнилостно, был выведен один-единственный вопрос. Почерк был её собственным.
«И что ты будешь делать теперь, писательница?»
Эланор отшвырнула дневник, как раскалённый уголь. Кожаный переплёт мягко шлёпнулся о пыльный пол, но страницы, перелистываясь, прошептали что-то на непонятном, шипящем наречии.
Она вжалась спиной в холодные дубовые панели стены, сердце колотилось где-то в горле, выстукивая сумасшедший ритм. Глазами, широко распахнутыми от ужаса, она водила по пустой, погружённой во мрак гостиной. Свет керосиновой лампы отбрасывал на стены пляшущие, уродливые тени, которые казались теперь куда более осязаемыми, чем сама комната.
– Это не со мной, – прошептала она, и её голос был чужим и хрупким в этой гнетущей тишине. – Я сплю. Устала. Галлюцинации. Стресс.
Рациональное объяснение. Ей всегда нужно было рациональное объяснение. Оно было её щитом и оружием. Но здесь, в этом доме, где сама реальность казалась зыбкой, щит трещал по швам.
Она зажмурилась, пытаясь отдышаться, сконцентрироваться на физических ощущениях. Холод пола сквозь тонкий спальник. Сладковато-гнилостный запах, въевшийся в одежду. Тишина.
Тишина была неполной.
Вначале она не придала этому значения, списав на старый дом. Но теперь, прислушавшись, она осознала. Из-за стен, с того самого чердака, о котором писала Шарлотта, доносился едва уловимый, монотонный звук. Не скрип. Не шорох.
Это был тихий, размеренный скрежет.
Словно кто-то точил нож. Или водил пером по чернильнице, готовясь сделать новую запись.
Эланор медленно, как во сне, поднялась на ноги. Колени подкашивались. Она должна была посмотреть. Она должна была доказать себе, что это ветер, что это трубы, что это что угодно, только не…
Она подошла к дневнику, лежавшему раскрытым на полу. Страница с вопросом, адресованным ей, была чиста. Никаких чернил. Никакого почерка. Только пожелтевшая, пустая бумага.
Лёгкая дрожь сменилась леденящим волнением. Дом не просто пугал. Он играл. Он давал ей улику, а затем отнимал её, оставляя лишь сомнение и семя страха, которое уже пускало корни в её сознании.
Она подняла лампу и направилась к лестнице, ведущей на второй этаж. Дубовые ступени громко заскрипели под её ногами, и ей показалось, что в такт этому скрипу скрежет наверху на мгновение затих, будто прислушиваясь.
– Кто здесь? – крикнула она, и голос её прозвучал дерзко и неуместно.
В ответ только тишина, ставшая ещё гуще, ещё внимательнее. Она поднималась выше, и свет лампы выхватывал из мрака портреты незнакомых людей в золочёных рамах. Их глаза, написанные маслом, казалось, провожали её. На площадке второго этажа она остановилась. Двери в спальни были закрыты. Дверь на чердак, та самая, узкая и неприметная, была приоткрыта. Из щели между дверью и косяком тянуло ледяным воздухом.
И скрежет доносился именно оттуда.
Эланор протянула руку, пальцы коснулись шершавой, облупившейся краски двери. Сердце бешено колотилось, крича «беги», но любопытство – этот проклятый, профессиональный рефлекс писателя – оказалось сильнее. Она толкнула дверь.
Она вела не на чердак, а в маленькую, похожую на келью комнатку. Кабинет. Узкое окно, затянутое паутиной, письменный стол, заваленный пожелтевшими листами, и стул. На столе стояла чернильница, и рядом лежало стальное перо.
Скрежет стих.
Эланор подошла к столу. На верхнем листе, лежавшем ровно по центру, кто-то только что вывел одну-единственную фразу. Чернила ещё блестели, отражая свет её лампы. Это был снова её почерк.
«Она подходит к столу. Она видит слова. Она понимает, что уже является частью текста.»
Она резко обернулась, ожидая увидеть кого-то за спиной. Комната была пуста. Но в воздухе витало ощущение присутствия, плотного и недоброго, как взгляд невидимого наблюдателя.
Она снова посмотрела на лист. И закричала.
Буквы под её взглядом начали медленно расплываться, как будто кто-то проводил по влажным чернилам мокрой губкой. Они потекли вниз, оставляя синие разводы, и на очищенном месте стали проявляться новые слова. Более старые, выцветшие, написанные тем изящным почерком, что был в дневнике Шарлотты.
«Он знает, что я здесь. Он спускается по лестнице. Я слышу его шаги.»
И тут же, как эхо, из холла на первом этаже донёсся тяжёлый, мерный стук. Один. Два. Три. Чьи-то сапоги уверенно ступали по дубовому полу внизу.
Дом не просто повторял историю. Он ставил её на повтор, меняя актёров. И для Эланор Кроули роль была уже отведена.
Глава вторая
Крик застрял в горле, подавленный ледяным приливом ясности. Бежать? Куда? Шаги внизу уже поднимались по лестнице. Тяжёлые, неумолимые. Топот сапог, который она читала секунду назад.
«Он спускается по лестнице.» Нет. Он поднимался. Дом менял сценарий, подстраивая его под нового «автора» – под неё.
Инстинкт кричал запереть дверь, но её взгляд упал на перо, лежавшее на столе. Стальное перо, остроконечное, как стилет. И чернильница, полная тёмной, почти чёрной жидкости.
Мысль родилась мгновенно, отчаянная и безумная. Если Дом подчиняется законам повествования, если он редактирует реальность… значит, ей нужен свой редакторский карандаш.
Она схватила перо. Оно было холодным и неожиданно тяжёлым в руке. Шаги на лестнице стали громче, ближе. До площадки второго этажа оставалось несколько ступеней.
Эланор с силой ткнула пером в чернильницу и, не раздумывая, нанесла на тот же лист, поверх расплывающихся слов Шарлотты, жирную, кривую линию. Она провела её по фразе «Он знает, что я здесь», стараясь зачеркнуть, вымарать, уничтожить.
– Нет! – прошипела она, и голос её сорвался на шёпот. – Он не знает! Он не придёт!
Чернила её пера впитывались в бумагу, но не сливались со старыми. Они легли поверх, яростные и современные. На мгновение ей показалось, что шаги замедлились, в них появилась неуверенность.
Сердце ёкнуло от слабой надежды. Она снова опустила перо в чернильницу и написала рядом, на чистом поле, дрожащей, но твёрдой рукой:
«Лестница пуста. В доме никого нет, кроме меня.»
Она отбросила перо и замерла, прислушиваясь.
Тишина.
Гулкая, оглушительная тишина, ворвавшаяся после навязчивого стука. Шаги прекратились. Словно кто-то нажал на паузу.
Эланор выдохнула, дрожь пробежала по всему телу – на смену адреналину приходило осознание. Это сработало. Она нашла слабое место. Она могла влиять.
Осторожно, крадучись, она подошла к двери и выглянула на площадку. Лестница была пуста. В полумраке холла внизу ничто не шевелилось.
Но победа была иллюзорной. Воздух сгустился, наполнившись новым, другим напряжением. Теперь это была не погоня, а затишье перед бурей. Заговорщицкая, зловещая тишина хищника, который переоценил добычу и теперь меняет тактику.
Она спустилась вниз, в гостиную, не выпуская из рук керосиновой лампы. Её взгляд упал на дневник Шарлотты, всё ещё лежавший на полу. Она подняла его, и страницы сами раскрылись на том месте, где был задан тот самый вопрос. Теперь под ним, её же почерком, была выведена новая фраза. Ответ.
«Она пытается править текст. Глупая. Чернила её страха – лучшие чернила для новой главы.»
Эланор с силой захлопнула дневник. Она поняла. Это была не победа, а первый ход в новой, более сложной партии. Она бросила Дому вызов, и он принял его.
Он больше не просто заставлял её играть роль Шарлотты. Теперь он писал историю специально для неё. Историю о писательнице, которая пытается переписать свою судьбу.
И главный вопрос был уже не в том, сбежит ли она, а в том, хватит ли у неё таланта и сил написать финал, в котором она останется жива.
Она посмотрела на темноту за окном. Ночь была в самом разгаре. А впереди её ждало ещё много-много пустых страниц.
Эланор не сомкнула глаз до рассвета. Она сидела, прислонившись спиной к камину, с дневником Шарлотты на коленях и пером, зажатым в потной ладони. Каждый шорох, каждый скрип старого дерева заставлял её вздрагивать и впиваться взглядом в темноту, ожидая нового послания, новой уловки. Но Дом, казалось, удовлетворился первой пробой пера. Он отступил, давая ей время осознать всю безнадёжность её положения. И это затишье было страшнее открытой угрозы.
С первыми лучами солнца, бледными и жидкими, пробивавшимися сквозь грязные стёкла, напряжение немного отпустило. Свет, пусть и обманчивый, принёс крупицу здравомыслия. Эланор заставила себя встать, размять затекшие конечности и принялась за чисто практические, земные дела. Нужно было принести вещи из машины, разобрать коробки, проверить, действительно ли есть вода.
Именно так она и оказалась в подвале.
Спуск был крутым, пахло землёй, плесенью и тем самым сладковатым запахом тления, который теперь она узнавала с первого вздоха. Она дёрнула за верёвку, и лампочка включилась – одинокая, без абажура, она висела под потолком, освещая клочок бетонного пола и груду старого хлама в углу. И тут её взгляд упал на стену.
Не на ту, где висели ржавые инструменты, а на противоположную. Она была чистой, почти стерильной. И на ней, ровно по центру, как картина в музее, висел тот самый топор.
Он был старинным, с длинной деревянной рукояткой и широким, отполированным до матового блеска лезвием. На нём не было ни пятнышка ржавчины. Он выглядел так, будто его только что положили после тщательной чистки.
«…он спрятал топор в сарае, и его лезвие до сих пор пахнет свежей сталью и обещанием.»
Слова из дневника Шарлотты прозвучали в памяти с оглушительной ясностью. Но Дом снова внёс правку. Не сарай. Подвал. Легкодоступное место. Соблазнительное предложение.
Эланор отступила на шаг, сердце снова застучало где-то в висках. Это была не случайность. Это был намёк. Соблазн. Возьми его, – шептала тишина. Заверши историю так, как оно должно было случиться. Стань главной героиней. Стань сильной.
Она сжала кулаки, чувствуя, как её пальцы сами собой тянутся к холодной рукоятке. Нет. Это ловушка. Это следующий сюжетный поворот, прописанный для неё.
Она резко развернулась и побежала наверх, захлопнув дверь в подвал с таким грохотом, что с полки в прихожей упала фарфоровая статуэтка – уродливая пастушка, оставшаяся от прежних хозяев. Она разбилась вдребезги. Эланор не стала её убирать.
К полудню, когда солнце наконец-то растопило утренний туман, она услышала скрип тормозов у своего дома. За окном она увидела пожилую женщину, вылезающую из старого, видавшего виды седана. Она несла керамическую миску, накрытую полотенцем.
Эланор замерла у окна, наблюдая. Женщина подошла к крыльцу, её лицо было испещрено морщинами, но выражало решимость. Это была та самая миссис Поттер из библиотеки.
Сердце Эланор ёкнуло. Контакт. Связь с внешним миром. Возможность услышать другой голос, кроме шепота стен и её собственных тревожных мыслей. Но вместе с этим пришла и осторожность. Риелтор боялся этого места. А эта женщина пришла сама.
Она открыла дверь, прежде чем та успела постучать.
– Миссис Поттер? – спросила Эланор, стараясь, чтобы голос звучал нормально.
Женщина слегка вздрогнула, но быстро оправилась. – Ага. Добрый день. Решила, раз новенькая, надо проявить гостеприимство. – Она протянула миску. – Тушёная говядина с картошкой. Не Божья благодать, конечно, но с голода не умрёте.
– Это очень мило, – сказала Эланор, беря миску.. Она была тяжёлой и тёплой. Настоящей. – Спасибо. Хотите войти?
Вопрос повис в воздухе. Миссис Поттер бросила быстрый, почти украдкой взгляд вглубь холла, и её лицо на мгновение исказилось чем-то неуловимым – не страхом, а скорее… знанием.
– Нет-нет, не буду отвлекать. Вижу, у вас дел по горло. – Она сделала паузу, собираясь с мыслями. – Слушайте, ребёнок… – Она снова посмотрела на Эланор, и теперь её взгляд был твёрдым и прямым. – Дом этот… он любит тишину. Но не ту, что от отсутствия звука. Он любит, когда тихо внутри. Когда не о чем думать. Вы понимаете?
Эланор почувствовала, как по спине пробежали мурашки. – Не совсем.
– Он питается историями, – старуха произнесла это просто, как констатацию погоды. – Чем ярче, чем трагичнее, тем вкуснее. Семья Грейс… у них была целая сага. А вы… вы одна. И вы писатель. Будьте осторожны со своими мыслями. Он их слышит.
Прежде чем Эланор успела что-то ответить, что-то спросить, миссис Поттер уже развернулась и засеменила к своей машине. Она уезжала так же быстро, как и появилась, оставив Эланор на пороге с миской тушёнки и с новым, ещё более жутким знанием.
Она не просто была персонажем. Она была едой. А её разум – кухней, где эта еда готовилась.
Вернувшись в гостиную, она поставила миску на камин. Аппетита не было. Она смотрела на разбитую фарфоровую пастушку. И тут её осенило.
Она подошла к письменному столу, который накануне вечером придвинула к окну, достала из коробки чистую пачку бумаги и свою дорогую, любимую перьевую ручку. Она не была стальным пером Дома. Это было её орудие.
Она устроилась поудобнее, сделала глубокий вдох и начала писать. Не попытку вырваться. Не мольбу о помощи. Она начала писать историю.
«Женщина по имени Эланор вошла в старый дом. Она была сильной. Она была умной. Она знала, что дом пытается её запугать. Но она не испугалась. Она осмотрелась, нашла сломанную вещь и починила её…»
Она описывала, как заклеивает разбитую статуэтку, как наводит порядок, как зажигает во всех комнатах свет – не керосиновые лампы, а воображаемые люстры, полные ярких, тёплых лампочек. Она писала о простых, бытовых, победоносных вещах. Она писала скучную, мирную, победную историю.
И по мере того как слова ложились на бумагу, в доме что-то менялось. Воздух становился менее спёртым. Давление, висевшее в нём с самого начала, чуть ослабло. Она дышала свободнее.
Она писала несколько часов, заполняя страницу за страницей этим бальзамом нормальности. И когда она наконец подняла глаза, то увидела, что та самая разбитая статуэтка всё ещё лежит в осколках. Дом не подчинился. Но он и не сопротивлялся. Он… наблюдал. Изучал её метод.
Она отложила ручку и потянулась. На мгновение ей показалось, что она нашла способ отгородиться.
А потом её взгляд упал на миску с тушёнкой, которую она так и не притронулась. На поверхности застывшего жира что-то проступило. Тёмные, жирные буквы, сложившиеся в короткую фразу, как будто кто-то водил по ней пальцем.
«Скучно.»
И в этот миг из угла комнаты, из самой густой тени, донёсся тихий, детский смешок.
Эланор медленно, очень медленно повернула голову.
В углу, прижавшись к стене, сидела маленькая девочка в платье, которое давно вышло из моды. В её руках была та самая кукла, что на старой фотографии.
Девочка подняла на Эланор свои огромные, пустые глаза.
– Моя мама тоже сначала пыталась писать счастливые истории, – тихо сказала Элис Грейс. – Но Дому они не понравились. Ему нужна драма.
Эланор не шевелилась, боясь, что любое движение спугнет видение. Девочка сидела, обхватив колени, и качала свою куклу. Её платье было чистым, но выцветшим, как на фотографии, которая висела внизу.
– Ты… ты Элис? – наконец выдохнула Эланор, и голос её прозвучал хрипло.
Девочка кивнула, не отводя пустого взгляда.– Он говорит, что твоя история может быть очень интересной. Гораздо интереснее маминой.
– Кто… Он?
– Дом, – просто ответила Элис, как если бы кто-то спросил, что такое дождь. – Он не любит, когда пишут счастливое. Ему скучно. Ему нужно, чтобы было страшно. Или грустно. Или чтобы кто-то кричал.
Она подняла куклу и посмотрела на неё.– Мама писала, как мы будем жить долго и счастливо. Как папа нас больше никогда не бросит. Как мы поедем к морю. Но это была неправда. Дом сделал так, чтобы всё было по-настоящему. Чтобы было… интереснее.
Эланор медленно, чтобы не спугнуть, опустилась на корточки, пытаясь сравняться с уровнем девочки.– Элис, а что случилось с твоей мамой? И с тобой?
Девочка покачала головой.– Не помню. Помню только, что было темно. И тихо. А потом… потом я стала частью истории. Как и ты.
– Я не хочу быть частью истории, – твёрдо сказала Эланор. – Я хочу уйти.
Элис впервые оторвала взгляд от куклы и посмотрела прямо на Эланор. В её глазах было не детское любопытство, а древняя, бездонная печаль.– Никто не уходит. Все остаются. Ты будешь здесь всегда. Как мама. Как я.
Она указала пальцем на листы, испещрённые писаниной Эланор.– Он уже начал. Он читает твои мысли. Твои страхи. Скоро он найдёт самую страшную и сделает её правдой.
Внезапно Элис нахмурилась, как будто прислушиваясь к чему-то, что было слышно только ей.– Мне пора. Он не любит, когда я много разговариваю с новыми. Ему не нравится, когда мы дружим.
– Подожди! – бросилась вперёд Эланор, но было поздно.
Девочка не исчезла в дымке. Она просто перестала быть. Одна секунда – она сидела в углу, а следующая – углу была пуст, если не считать пыли и теней.
Эланор осталась сидеть на полу, в тишине, которая снова стала гнетущей и внимательной. Слова Элис эхом отдавались в её сознании. «Он найдёт самую страшную и сделает её правдой.»
Она посмотрела на свои записи – на ту самую «скучную» историю о силе и порядке. Это была ложь. Попытка притвориться, что всё в порядке. Но Дом, как и Элис, видел насквозь. Он знал, какой страх гнездился в её душе. Страх, который привёл её сюда, в эту глушь, подальше от всего мира.
Она встала, подошла к окну и посмотрела на заходящее солнце. Лес вокруг дома поглощал последние лучи, становясь чёрной, безразличной стеной. Бежать? Но куда? И как? Машина могла не завестись. Дорога могла оказаться бесконечной. Дом не отпустил бы её так просто.
Она повернулась и взглянула на дневник Шарлотты, лежавший на камине. Затем на своё перо. И на чистые листы.
Слова миссис Поттер вспомнились с новой силой. «Будьте осторожны со своими мыслями. Он их слышит.»
Значит, нельзя думать о страхе. Нельзя давать ему пищу.
Но как не думать о том, что уже проникло в каждую клетку?
Эланор глубоко вдохнула и снова взяла свою перьевую ручку. Она отодвинула листы со «счастливой» историей и взяла чистый.
Она не будет писать о том, чего боится. Она не будет писать о том, чего хочет.
Она будет писать правду. Жёсткую, неудобную, без прикрас. Правду о том, что она здесь, в этом доме. Что она напугана. Что она в ловушке. Но что она наблюдает. И что она борется.
Она прикоснулась пером к бумаге и начала выводить первые слова новой главы – главы, которую Дом от неё не ждал.
«Она сидит одна в комнате, полной теней. Она знает, что за ней наблюдают. Она знает, что каждая её мысль – это кирпичик в стене, которую возводят вокруг неё. Но она также знает, что у неё есть оружие. Не перо, не чернила. А внимание. Она будет наблюдать за ним так же пристально, как он наблюдает за ней. Она будет изучать правила его игры. И она найдёт способ их обойти. Потому что она – не Шарлотта. У неё другая история.»
Она писала медленно, вдумчиво, не стараясь ни напугать, ни утешить. Она просто констатировала. Была ли это магия? Или просто психологический приём? Она не знала. Но по мере того как слова ложились на бумагу, панический страх отступал, уступая место холодной, собранной решимости.
Она закончила абзац и отложила ручку. За окном окончательно стемнело.
Тишина в доме снова изменилась. Теперь в ней читалось не терпеливое ожидание, а настороженность.
Дом понял. Игра усложнилась.
Тишина длилась недолго. Примерно через час Эланор почувствовала лёгкий, едва уловимый запах гари. Он исходил не из камина – тот был холоден и пуст. Он струился откуда-то из глубины дома, сладковатый и неприятный, как запах палёной шерсти или старых фотографий, брошенных в огонь.
Она встала, вооружившись керосиновой лампой, и пошла на поиски источника. Запах вёл её по коридору первого этажа, мимо запертых дверей, к самой дальней комнате – той, что, судя по плану, могла быть кладовой.
Дверь была приоткрыта. Из-под неё стелилась тонкая струйка дыма.
Эланор отодвинула дверь плечом. Комната была пуста, если не считать одного предмета, лежащего в центре деревянного пола. Это была её собственная записная книжка с набросками для новой книги – та самая, что она привезла с собой в надежде, что атмосфера дома вдохновит её. Тетрадь тлела. По её страницам ползали синеватые огоньки, но бумага не сгорала. Она лишь чернела и скручивалась по краям, испуская этот тошнотворный запах.
Она бросилась вперёд, чтобы потушить её, но остановилась в двух шагах. Это была очередная ловушка. Приманка. Она заставила себя внимательно посмотреть.
Тление было выборочным. Выгорели, почернели и стали хрупкими только те страницы, где она в прошлом, ещё до приезда сюда, пыталась набросать идеи для романа – банальные, штампованные сюжеты о призраках в старых домах, о безумных отшельниках, о семьях с тёмными секретами. Всё то, что Дом, без сомнения, считал непростительной банальностью, оскорблением своему величию.
А вот последние, свежие листы – те, на которых она всего час назад писала свою «правду», свою холодную констатацию фактов – были нетронуты. Они лежали поверх обугленных страниц, чистые и невредимые.
Послание было ясным: «Твои старые, дешёвые страхи мне неинтересны. Покажи мне настоящие. Или я сам их найду и сожгу твой прошлый, ничтожный мир.»
Эланор отступила, оставив тетрадь тлеть в центре комнаты. Она плотно прикрыла дверь, отсекая запах. Сердце бешено колотилось, но теперь это был не только страх, но и ярость. Холодная, сосредоточенная ярость учёного, у которого сожгли лабораторию.
Она вернулась в гостиную. Её взгляд упал на разбитую статуэтку пастушки. Осколки всё так же лежали на полу. Она подошла и подняла один, самый крупный, с частью фарфорового лица. Край был острым, как лезвие бритвы.
Она положила осколок на письменный стол, рядом с чистым листом бумаги. Это был не акт агрессии. Это был акт принятия. Принятия того, что её мир теперь здесь, и он состоит из острых краёв, тлеющей бумаги и призраков.
Она снова взяла перо. На этот раз она писала не о силе и не о правде. Она писала вопрос. Единственный, который сейчас имел значение.
«Чего ты хочешь от меня? Какую историю ты считаешь достойной? Покажи мне. Дай мне знак.»
Она отодвинула лист на середину стола, вложила в него перо и отступила назад, как оставляют подношение в храме. Она не была уверена, что это сработает. Это был прыжок в неизвестность.
Ответ пришёл почти мгновенно, но не на бумаге.
Керосиновая лампа на столе померкла, её свет съёжился до маленького, трепещущего оранжевого шарика, погрузив комнату в глубокие сумерки. В этом внезапном мраке стена напротив неё… пошевелилась.
Не тени на ней. Сама стена. Обои с викторианским узором заколыхались, как поверхность воды, и узор начал меняться. Цветы и завитки расползались, переплетались, образуя новые, чёткие изображения. Это была не одна картина, а несколько, сменяющих друг друга, как кадры на плёнке.
Сначала она увидела саму себя, сидящую за этим столом и пишущую. Но на стене её изображение было искажено, глаза полыхали паникой, рот был открыт в беззвучном крике.Затем – вид из окна на запертый гараж, где стояла её машина. Дверь гаража была завалена упавшим деревом.Потом – миссис Поттер, лежащая ничком на пороге своего дома, а её седан стоял с открытыми дверями, как будто она не успела из него выйти.И последнее – она сама, поднимающая тот самый топор в подвале. Её лицо на этом изображении было спокойным, решительным, почти прекрасным в своей ужасающей отрешённости.
Картины исчезли. Обои снова замерли в своём обычном, выцветшем виде. Свет лампы вспыхнул с прежней силой.
Эланор стояла, не в силах пошевелиться, её тело сковал ледяной ужас. Это не были просто угрозы. Это был синопсис. План. Сценарий, который Дом считал идеальным.
Он хотел отчаяния. Хотел изоляции. Хотел, чтобы она переступила черту и совершила необратимое. Он хотел не просто трагедии. Он хотел превратить её в монстра, в главную злодейку своей новой саги.
Она медленно выдохнула, и её взгляд упал на лист бумаги, на котором она только что писала свой вопрос. Чернила на нём всё ещё были влажными, но её почерк… её почерк изменился. Он стал угловатым, резким, почти незнакомым. И под её вопросом тем же чужим почерком был выведен ответ – единственное слово, которое заморозило кровь в её жилах.
«Всё.»
Слово «Всё» пылало на бумаге, казалось, прожигая её взгляд. Но что-то внутри Эланор уже сломалось и перестроилось. Чистый ужас кристаллизовался в нечто твёрдое и острое. Она не дрогнула, не отпрянула. Она подняла голову и окинула взглядом гостиную, этот нервный центр кошмара.
– Нет, – тихо, но чётко сказала она. – Не всё. Не отдам.
В ответ тишина сгустилась, стала вязкой, как смола. Воздух задрожал, и сладковатый запах тления сменился другим – влажной землёй, хвоей и чем-то ещё, настолько знакомым, что сердце сжалось от ноющей боли. Это был запас леса за домом её детства.
Стена напротив снова ожила. На этот раз обои не складывались в угрожающие образы будущего. Они превратились в окно – не настоящее, а нарисованное, но до жути реалистичное. За ним шелестели листвой берёзы, подёрнутые вечерней дымкой. И на фоне этого пейзажа стояла девочка. Девочка лет десяти, с тёмными, как у Эланор, волосами и её же глазами.
Лорен. Её младшая сестра.
Эланор ахнула, рука сама потянулась к стене. Это было невозможно. Лорен умерла двадцать лет назад. Сбита машиной, когда бежала за мячом на ту самую дорогу, что вилась за лесом.
– Лорен… – прошептала она, и голос её дрогнул.
Девочка на «окне» улыбнулась её улыбкой, помахала рукой, а потом развернулась и побежала вглубь леса, туда, где в реальности её ждала смерть.
– Нет! – крикнула Эланор. – Стой!
Она бросилась к стене, но картина исчезла, снова став безжизненными обоями. Однако запах хвои и влажной земли остался. И до слуха донёсся отдалённый, но чистый детский смех. Он доносился из-за двери, ведущей в кухню, а оттуда – в чёрный, как смоль, задний двор.
Дом нашёл её самую страшную историю. Не вымышленную, не придуманную для книг. Ту, что она десятилетиями хоронила в самом дальнем уголке памяти. Историю, которая заставила её замкнуться, уйти в писательство, бежать от реальности, пока она окончательно не сбежала сюда, в эту воплощённую нереальность.
И теперь он предлагал ей невозможное. Шанс. Шанс всё исправить. Догнать. Предупредить.
Она знала, что это ложь. Циничная, утончённая жестокость. Но её ноги сами понесли её к двери. Рука сама легла на холодную ручку.
«Он найдёт самую страшную и сделает её правдой.»
Слова Элис звучали в ушах. Он не просто показывал кошмар. Он предлагал его прожить. Сделать его сюжетом их новой общей саги – саги о сестре, которая пыталась спасти, но лишь погубила себя.
Эланор замерла на пороге, глядя в тёмный провал двери. За ним ждал не просто сад. Ждала ловушка, выстроенная из обломков её души.
Она сделала шаг назад.
– Нет, – повторила она, и в этот раз голос прозвучал твёрже. Она обращалась не к Дому, а к самой себе. К той части, что всё ещё готова была бежать за призраком. – Я не пойду.
Она повернулась спиной к двери и к призрачному смеху, и медленно, преодолевая каждым шагом невидимое сопротивление, пошла обратно к своему столу. Она подняла с пола свой дневник с опалёнными страницами и положила его перед собой. Затем взяла перо.
Она не писала. Она рисовала. Грубые, резкие линии. Дверь. И себя, стоящую к ней спиной. А под рисунком вывела всего три слова:
«Это не моя история.»
Она не предлагала Дому другую. Она просто отказывалась от его сценария. Это была не атака. Это была баррикада.
В ту же секунду детский смех за дверью превратился в яростный, пронзительный визг, полный такой ненависти, что стёкла в окнах задребезжали. Запах хвои сменился удушающей вонью гниения. Свет лампы погас, погрузив её в абсолютную, густую тьму, в которой было слышно только её собственное прерывистое дыхание и этот вселяющий ужас звук.
Но Эланор не пошевелилась. Она сидела в темноте, сжимая в руке осколок фарфоровой пастушки, чувствуя, как его острый край впивается в ладонь. Боль была якорем. Напоминанием о реальности, которую она должна была отстоять любой ценой.
Визг стих так же внезапно, как и начался. Тишина вернулась, но теперь она была другой – раненой, обозлённой. И бесконечно опасной.
Вторая глава подошла к концу. Битра была объявлена. Теперь Дом знал, что имеет дело не с испуганной женщиной, а с противником, который понял правила и был готов играть до конца. Начиналась третья глава – глава войны.
Глава третья
Тишина, пришедшая на смену визгу, была густой и тяжёлой, как свинец. Она давила на барабанные перепонки, на кожу, на веки. Эланор сидела в темноте, не двигаясь, пока острота ощущений не притупилась, не растворилась в леденящем онемении, которое было хуже любого страха. Это была пустота, в которой не осталось ничего, кроме осознания собственного безумия. А что, если я и правда схожу с ума? – пронеслось в голове. Что, если этот дом – просто катализатор, а все монстры рождаются внутри меня?
Она не знала, сколько прошло времени – минут или часов. Но когда свет керосиновой лампы дрогнул и снова разгорелся, слабый и колеблющийся, она поняла – первая атака отбита. Не победа. Передышка. Дом давал ей время осознать всю глубину падения.
Она разжала ладонь. Осколок фарфоровой пастушки оставил на коже глубокий красный след и каплю крови, тёмной и густой. Боль была реальной. Эта мысль стала её якорем. Боль реальна. Я реальна. Даже если всё остальное – иллюзия.
Она поднялась с пола, её тело ныло от напряжения и неудобной позы. Подошла к столу и посмотрела на свой рисунок – на ту самую дверь, за которой ждал призрак её сестры. Бумага была чиста. Никакого рисунка. Никаких слов «Это не моя история». Только ровная, пожелтевшая поверхность.
Дом не принял её отказа. Он просто стёр его, как редактор вычёркивает неудачную строку. Это было не просто отвержение. Это было презрение.
Эланор не удивилась. Она ожидала этого. Она медленно обошла гостиную, проверяя каждую щель, каждый угол, словно заключённая, изучающая камеру. Запах гниения исчез, сменившись привычным затхлым духом. Но что-то изменилось в самой атмосфере. Раньше Дом чувствовался как нечто внешнее, наблюдающее, пусть и всепроникающее. Теперь он был внутри. В воздухе, который она вдыхала. В древесине, к которой прикасалась. В самой крови, что стучала в её висках. Он проник сквозь её барьеры, проигнорировал её отказ и теперь обустраивался в её крепости, как полноправный хозяин.
Она подошла к окну, стараясь дышать ровно и глубоко. Ночь была безлунной, лес – сплошной чёрной массой, поглотившей всё, даже силуэты деревьев. И вдруг она увидела это. В глубине, между стволами, мелькнул огонёк. Маленький, колеблющийся, как свет фонарика. Он двигался. Нет, не просто двигался – он выписывал дугу, затем зигзаг, будто кто-то пытался подать сигнал.
Сердце ёкнуло. Кто-то там был! Реальный человек! Миссис Поттер? Шериф? Кто-то, кто заметил что-то неладное? Мысль о другом живом человеке, о возможности контакта, была как глоток воздуха для тонущего.
Она прильнула к стеклу, стараясь разглядеть. Огонёк снова мигнул, теперь чётче. Он выводил в темноте нечто, отдалённо напоминающее буквы. Букву «Л». Затем «О».
Лорен?
Нет. Это не могло быть. Это была очередная уловка. Но что, если нет? Что, если Дом не просто манипулировал её разумом, но и мог влиять на реальный мир, заманивая в ловушку кого-то другого? Мысль о том, что из-за её истории может пострадать невинный, была невыносимой.
Моральная дилемма вонзилась в неё острее фарфорового осколка. Остаться в относительной безопасности, зная, что там, снаружи, возможно, гибнет человек? Или выйти навстречу опасности, понимая, что это почти наверняка ловушка, и тем самым подыграть Дому?
Огонёк снова мигнул, настойчивее, отчаяннее. Он вывел ещё одну букву. «П».
ЛОП? Бессмыслица. Или… ПОМОГИ.
Эланор отшатнулась от окна. Руки дрожали. Дом играл грязно. Он атаковал не только её страхи, но и её мораль, её человечность. Он заставлял её выбирать между самосохранением и состраданием.
Она закрыла глаза, пытаясь отсечь визуальный образ, и сосредоточилась на звуках. Только на реальных звуках. Скрип дома. Шёпот ветра за окном. Собственное дыхание.
И тогда она услышала это. Сначала едва уловимо, потом всё отчётливее. Тихий, монотонный стук. Не тяжёлые шаги призрачного Томаса. Не скрежет. Это был лёгкий, деревянный стук. Как будто по полу катится мячик.
Её мячик. Тот самый, ярко-красный мячик, за которым двадцать лет назад выбежала на дорогу Лорен. Стук раздавался из коридора, ведущего к входной двери. Он приближался. Тук. Тук. Тук. Неровно, с перекатами, точно как тогда. Звук был таким знакомым, таким родным и таким проклятым, что слёзы сами потекли по её щекам.
Эланор стояла, вжавшись в стену, не в силах пошевелиться. Глаза снова были прикованы к окну. Огонёк в лесу плясал, настойчиво повторяя те же буквы. Л… О… П…
Внутри – стук мяча, призрак её вины, её вечного раскаяния.Снаружи – сигнал мнимой или реальной помощи, проверка её человечности.
Дом поставил её перед выбором. Игнорировать возможное страдание другого или поддаться на свою самую глубокую, незаживающую боль.
Она сделала глубокий вдох. Воздух снова пах хвоей. И детством. И смертью.
Она знала, что это ловушка. Но некоторые ловушки нужно проверить лично. Потому что если там и правда кто-то есть, она никогда себе этого не простит.
Она потушила лампу. Полная темнота поглотила её, став почти осязаемой. Стук мяча в коридоре стал громче, настойчивее, словно приглашая поиграть.
– Хорошо, – тихо сказала она в темноту, и в её голосе не было ни страха, ни покорности, только холодная решимость. – Играем по-твоему. Но помни – я уже знаю правила.
Она потянулась к столу и на ощупь нашла тот самый осколок. Его острый край был её единственным оружием. Затем она двинулась не к двери в коридор, откуда доносился стук, а к кухне, к чёрному ходу, ведущему в сад. К тому самому месту, где минуту назад маячил спасительный огонёк.
Если Дом хотел, чтобы она вышла, она выйдет. Но не как жертва, идущая на зов призрака. А как охотник, идущий навстречу своей добыче. Пусть даже эта добыча была частью её самой.
Она толкнула дверь. Ночной воздух ударил в лицо, холодный и влажный. Стук мяча за её спиной стих, будто его и не было. Воцарилась абсолютная, гробовая тишина. Огонёк в лесу погас, словно его выключили.
Она сделала шаг вперёд, сжимая в руке осколок. Тьма снаружи была ещё гуще, чем в доме. Она ждала чего угодно – ледяного прикосновения, детского шёпота, вида бегущей девочки.
Но ничего не произошло. Только ветер шелестел сухими листьями, да где-то вдали кричала сова.
И тогда, где-то очень далеко, на границе слуха, послышался новый звук. На этот раз совершенно земной и оттого ещё более зловещий в своей неотвратимости.
Одинокий, протяжный вой полицейской сирены. Он приближался.
Глава четвёртая
Сирена выла, разрезая ночную тишину словно нож. Эланор замерла на пороге, сжимая в руке осколок так, что тот впивался в ладонь. Часть её, измученная и истерзанная, хотела верить, что это спасение. Что кто-то заметил странный свет, услышал крики, вызвал помощь. Что сейчас всё закончится.
Но другая, более холодная и опытная часть, уже научившаяся читать замыслы Дома, знала: ничего просто так здесь не происходит. Сирена была слишком вовремя. Слишком идеально вписалась в момент её наивысшего напряжения, её выхода в ночь. Это был не конец кошмара. Это был его новый акт.
Она отступила назад, в тень кухонного проёма, сливаясь с темнотой. Сирена приближалась, её вой нарастал, переходя в пронзительный визг, и вот уже мигающий красный свет пополам с синим заливал стволы деревьев, отражался в стёклах её машины, бросал безумные, пляшущие тени на фасад дома.
Полицейский внедорожник резко затормозил на гравийной площадке перед домом. Дверь открылась, и из неё вышел мужчина в униформе шерифа. Он был высоким, широкоплечим, с лицом, огрубевшим от лет и непогоды. Он не выглядел призраком. Он выглядел… настоящим. Слишком настоящим. Его движения были чёткими и профессиональными. Он осмотрел фасад дома, его рука лежала на кобуре, но оружие не было обнажено.
Эланор не двигалась, наблюдая из своей засады. Она видела, как его взгляд скользнул по тёмным окнам, по её машине, и остановился на входной двери. Он что-то сказал в рацию, голос его был низким и неразборчивым на расстоянии. Затем он направился к крыльцу.
Её сердце колотилось. Кричать? Бежать к нему? Предупредить? Но предупредить о чём? О том, что дом ест истории? Он решит, что она сумасшедшая. А может, так оно и есть.
Шериф поднялся на крыльцо и постучал в дверь. Твёрдо, настойчиво, но без агрессии.– Полиция! Кто-нибудь дома?
Его голос прозвучал громко и неестественно в ночной тишине. Эланор видела его силуэт в дверном проёме. Он подождал, потом постучал снова.
– Мисс Кроули? Это шериф Мэттьюз. Мы получили звонок. Всё в порядке?
Звонок? От кого? От миссис Поттер? От Хендерсона? Или… от самого Дома?
Шериф попробовал ручку двери. Она была незаперта. Он медленно толкнул её и шагнул внутрь, исчезнув в чёрной пасти холла.
Эланор затаила дыхание. Теперь он там. В её кошмаре. Один. Неподготовленный.
Прошла минута. Две. В доме царила тишина. Слишком тихая. Ни звуков шагов, ни голоса. Ничего.
Потом свет в полицейской машине погас. Сирена умолкла. Ночь снова поглотила всё, оставив лишь тусклый свет луны, пробивавшийся сквозь облака.
И тут из дома донёсся звук. Не крик. Не выстрел. Это был… смех. Тихий, детский, знакомый до слёз смех Лорен. Он прозвучал один раз и оборвался.
Эланор почувствовала, как по спине побежали мурашки. Дом не просто заманил её. Он заманил нового персонажа. И теперь разыгрывал сцену специально для неё, для зрителя.
Она должна была войти. Она не могла оставить его там.
Осторожно, крадучись, она вышла из укрытия и двинулась к входной двери. Гравий хрустел под её босыми ногами. Дверь была по-прежнему приоткрыта. Она заглянула внутрь.
Холл был пуст. Ни шерифа, ни его фонарика. Только лунный свет, падающий из гостиной, рисовал на полу бледные прямоугольники.
– Шериф? – тихо позвала она.
В ответ – тишина.
Она шагнула внутрь. Воздух в доме изменился. Он снова был спёртым и сладковатым, но теперь в нём витала нота чего-то нового. Чужого страха. Чужой растерянности.
Она прошла в гостиную. Всё было как прежде. Её записи на столе, дневник Шарлотты, осколки статуэтки. Ничего не изменилось. Словно шерифа и не было.
И тут её взгляд упал на камин. На его каменной полке лежал новый предмет. Полицейская фуражка. Аккуратно, ровно, как экспонат в музее.
Эланор подошла ближе. Она протянула руку, но не посмела прикоснуться. Фуражка была настоящей. На козырьке блестел значок. Она пахла потом, лаком для кожи и чем-то ещё… чем-то металлическим и резким. Страхом.
Из темноты за её спиной раздался голос. Низкий, спокойный, но с дрожью, которую она уловила сразу.
– Не бойтесь, мисс. Всё под контролем.
Она резко обернулась.
В дверном проёме стоял шериф Мэттьюз. Он выглядел бледным, его лицо было покрыто испариной, но он улыбался. Слишком широко. Слишком натянуто. Его глаза были стеклянными и пустыми.
– Я всё проверил, – сказал он тем же ровным, неестественным тоном. – Всё в порядке. Никаких нарушений. Просто старый дом. Скрипит. Вам показалось.
Он сделал шаг вперёд. Его движения были плавными, но скованными, словно он был марионеткой на невидимых нитях.
– Вам нужно отдохнуть, – продолжил он. – Вы переутомились. Писательское воображение. Я сам иногда…
Он не закончил фразу. Его взгляд задержался на осколке в её руке, и на мгновение в его глазах мелькнула искра осознания, чистого, животного ужаса. Но тут же погасла.
– …иногда что-то кажется, – монотонно закончил он.
Эланор отступила к столу. Она понимала. Дом не просто поглотил шерифа. Он его… переписал. Сделал персонажем. Вестником, который должен был убедить её в её безумии, усыпить её бдительность.
– Что вы здесь увидели? – спросила она, стараясь говорить так же спокойно.
Шериф наклонил голову, словно прислушиваясь к чему-то.– Ничего. Пустые комнаты. Пыль. Всё как должно быть. Вам пора спать, мисс Кроули.
– А ваша фуражка? – она кивнула на камин.
Он посмотрел на неё, и его лицо на мгновение исказилось, будто он пытался вспомнить что-то очень важное. Пальцы его правой руки непроизвольно дёрнулись.
– Неважно, – выдавил он. – Я… я зайду завтра. Проверить, как вы.
Он развернулся и, всё так же скованно, направился к выходу. Он не выглянул в окно, не проверил задние комнаты. Он просто шёл, как запрограммированный робот, к своей машине.
Эланор наблюдала, как он садится в внедорожник, заводит двигатель и, не включая мигалки, медленно разворачивается и уезжает по дороге, скрываясь в темноте.
Она осталась стоять посреди гостиной, слушая, как звук мотора затихал вдали. На камине лежала фуражка. Доказательство. Трофей.
Дом показал ей свою новую силу. Он мог не только пугать и соблазнять. Он мог подчинять. Вписывать реальных людей в свой сценарий и вычёркивать их из её реальности.
Она подошла к столу и посмотрела на свои записи. На свою «правду». Теперь она казалась такой наивной.
Она взяла перо. Чернила в её ручке почти закончились. Она обмакнула его в чернильницу Дома – ту самую, что стояла в комнате на втором этаже. Чернила были холодными и густыми.
Она написала на чистом листе всего одну фразу. Не правду. Не отказ. А констатацию нового правила игры.
«Он может влиять на них. Он может менять их. Но он не может стереть их полностью. Они оставляют следы.»
Она посмотрела на полицейскую фуражку. След.
Война продолжалась. Но теперь она знала – поле битвы было гораздо шире, чем стены этого дома.
Глава пятая
След.
Фуражка лежала на камине, безмолвное свидетельство того, что реальность – та, что за стенами дома, – всё ещё существовала. Но она же была и доказательством мощи Дома. Он не просто пугал. Он перекраивал.
Эланор не спала до самого утра. Она сидела, уставившись на трофей, и думала. Мысли её, наконец, обрели чёткость, отточенную холодным, почти бесчувственным сосредоточением. Страх никуда не делся, он просто отступил, уступив место расчёту.
Если Дом мог влиять на людей, значит, у него был предел. Он не мог стереть их полностью – оставались вещи, как эта фуражка. Значит, его сила над реальностью была не абсолютной. Она была… нарративной. Он не стирал факты, он переписывал их интерпретацию. Шериф не забыл, что у него была фуражка. Дом заставил его поверить, что её отсутствие не важно. Что всё в порядке.
Именно эту иллюзию «всё в порядке» Эланор и должна была разрушить.
С первыми лучами солнца она подошла к фуражке. Она взяла её – кожаный трофей оказался на удивление тяжёлым – и поставила на письменный стол, прямо перед собой. Затем она взяла свой блокнот и начала составлять список. Не истории. Не эмоции. Факты.
Шериф Мэттьюз приехал на вызов.
Он вошёл в дом.
Он вышел без фуражки и вёл себя неестественно.
Фуражка осталась здесь.
Она смотрела на список. Это была хроника. Летопись вторжения. Дом питался историями, сюжетами. Что, если она предложит ему не историю, а сухой отчёт? Будет ли он так же питателен?
Она положила перо рядом с фуражкой, как бы предлагая ему ответ. Никаких реакций. Воздух в комнате оставался неподвижным и спёртым.
Внезапно её взгляд упал на окно. На подоконнике, с внешней стороны, сидела ворона. Огромная, чёрная, с блестящим, как уголь, клювом. Она смотрела прямо на Эланор. И в её глазах не было птичьей пустоты. В них читался странный, почти человеческий интерес.
Эланор замерла. Птица не улетала. Она повернула голову набок, словно изучая её.
– Что тебе нужно? – прошептала Эланор.
Ворона каркнула – грубый, резкий звук, прозвучавший как вызов. Затем она ударила клювом по стеклу. Один раз. Два. Три. Стекло не треснуло, но звук был оглушительным в утренней тишине.
И тут Эланор заметила нечто странное. На подоконнике, где сидела птица, лежал маленький, тёмный предмет. Он был похож на пуговицу. Тёмно-синюю, почти чёрную пуговицу с обломанной ниткой.
Пока она смотрела, ворона снова каркнула, оттолкнулась от подоконника и улетела, её чёрные крылья слились с серым утром.
Эланор распахнула окно. Холодный воздух ворвался в комнату, пахнущий мокрой землёй и обещанием дождя. Она взяла пуговицу. Она была настоящей. Ещё один след.
Она положила её рядом с фуражкой. Две вещи. Два трофея. Два доказательства.
Она вернулась к столу и добавила в свой список пятый пункт.
Ворона. Принесла пуговицу. Чью?
Она не знала, была ли птица ещё одним проявлением Дома, его посланником, или же кем-то другим… может, даже союзником? Но мысль о союзнике в этом безумии казалась слишком смешной.
Через час, когда она пыталась сварить себе чай на газовой плитке (вода, к её удивлению, была горячей), она услышала стук в дверь. Не громкий, как у шерифа, а робкий, неуверенный.
Эланор подошла к двери и выглянула в боковое окошко. На крыльце стояла миссис Поттер. Но сегодня она выглядела иначе. Ни следов вчерашней решимости, ни даже обычной старческой суетливости. Её лицо было бледным, глаза красными, будто она не спала всю ночь или много плакала. В руках она сжимала свёрток, завёрнутый в белую ткань.
Эланор открыла дверь.
– Миссис Поттер? Всё в порядке?
Старуха вздрогнула, увидев её, и её пальцы судорожно сжали свёрток.
– Я… я принесла вам хлеб, – прошептала она, протягивая свёрток. – Домашний.
Эланор взяла его. Хлеб был ещё тёплым.
– Что случилось? – спросила Эланор мягко. – Вы выглядите расстроенной.
Глаза миссис Поттер наполнились слезами.
– Он был здесь… – выдохнула она, оглядываясь через плечо. – Ночью. Шериф. Спрашивал о вас. Говорил, что всё в порядке. Но… – она понизила голос до шёпота, – …но он был не тот. Совсем не тот. Его глаза… В них ничего не было. Как у куклы.
Эланор почувствовала, как по спине пробежал холодок. Дом не смог полностью стереть память. Тень правды осталась.
– А потом… – миссис Поттер нервно облизала губы, – …я не могла найти пуговицу от своего старого синего платья. Такая красивая, тёмно-синяя. Я её всегда на удачу прикалывала. А сегодня утром её нет. И я подумала… – её голос дрогнул, – …я подумала, может, он её забрал? Тот, кто ходит по ночам?
Эланор онемела. Она посмотрела на старуху, потом мысленно представила ту самую пуговицу, лежащую на её столе.
– Зайдите, – тихо сказала Эланор. – Пожалуйста.
Миссис Поттер с испугом посмотрела за её спину, в тёмный холл, и энергично замотала головой.
– Нет-нет. Я не могу. Я… я уже и так сказала слишком много. Он не любит, когда говорят лишнее.
– Кто? – настойчиво спросила Эланор.
– Дом! – выкрикнула старуха и тут же схватилась за рот, словно совершила кощунство. – Он слышит. Он всегда слышит. И он наказывает тех, кто вмешивается. Семья Грейс… я ведь их знала. Шарлотта… она тоже пыталась бороться. А потом… потом они все исчезли.
Слёзы потекли по морщинистым щекам миссис Поттер.
– Я не хочу исчезнуть, – прошептала она. – Просто… будьте осторожны. И не доверяйте никому. Даже мне. Потому что он может заставить сказать что угодно.
Не дожидаясь ответа, она развернулась и почти побежала прочь, пошатываясь, к своей машине.
Эланор закрыла дверь, медленно повернулась и прислонилась к ней спиной. В руке она сжимала тёплый хлеб. В гостиной на столе лежали фуражка и пуговица. У неё теперь было три доказательства. И ещё одно – исповедь миссис Поттер.
Дом не был всемогущ. Его контроль над реальностью был хрупким. Он зависел от веры, от страха, от молчаливого согласия. Шериф поверил, что всё в порядке. Миссис Поттер верила, что нельзя говорить. А что, если перестать верить?
Она подошла к столу, отломила кусок ещё тёплого хлеба и съела его. Это был простой, земной вкус. Жизни.
Затем она взяла пуговицу миссис Поттер и положила её в карман. Она не собиралась оставлять её Дому. Это была не его собственность.
Она подошла к окну и посмотрела на серый, неприветливый день. Где-то там была ворона. И, возможно, другие следы.
Она не знала, кто или что такая эта ворона. Но она была благодарна ей за подсказку.
Дом хотел истории? Он её получит. Но не ту, которую он ждал.
Она села за стол, взяла перо и на чистом листе вывела новое заглавие, крупными, уверенными буквами:
«Хроники Дома на Болотной улице. Записи о вторжении в реальность.»
Она больше не была просто жертвой или персонажем. Она становилась летописцем. А летописи, как она знала, переживают своих создателей. И своих владык.
Она сделала первую запись.
«День первый после инцидента с шерифом. Получены материальные доказательства. Обнаружены пробелы в контроле Дома над сознанием людей. Начато документирование.»
Она отложила перо и посмотрела на свою летопись. Воздух в комнате заколебался. В нём послышалось лёгкое, едва уловимое шипение, словно от гневного вздоха.
Дому не понравилось. И это было прекрасно.
Глава шестая
Воздух шипел. Негромко, словно змея, притаившаяся в углу. Эланор не шелохнулась, сохраняя позу летописца – спина прямая, перо в руке, взгляд прикован к только что написанным строкам. Она не позволяла страху проникнуть в голос, в мысли, в кончик пера. Она наблюдала и фиксировала.
«Реакция на начало документирования: акустическая аномалия. Шипящий звук низкой интенсивности, источник не установлен.»
Она отложила перо и прислушалась. Шипение прекратилось. Его сменила тяжёлая, недовольная тишина. Дом понял, что его попытка запугать провалилась. Точнее, не провалилась – страх никуда не делся, он был её вечным спутником, – но она перестала его кормить. Она превратила его в объект изучения.
Весь день она посвятила методичному исследованию. Она не искала призраков и не пыталась разгадать тайну исчезновения семьи Грейс. Она искала дыры. Прорехи в реальности, которые Дом не мог залатать.
Она обходила комнату за комнатой, ведя протокол.«Гостиная: запах тления усиливается у восточной стены. Температура воздуха стабильна. Предметы на месте. Фуражка шерифа не подверглась изменениям.»«Кухня: водопровод функционирует. Холодильник пуст. На задней стенке шкафа обнаружены царапины, похожие на буквы. Неразборчиво.»«Кабинет на втором этаже: чернильница полна. Перо лежит на том же месте. Лист бумаги, на котором являлись послания, – чист.»
Она спустилась в подвал. Топор всё так же висел на стене, сияя зловещей чистотой. Она не прикоснулась к нему, лишь внесла в записи:«Подвал: объект «Топор» на месте. Предлагает нарратив насилия. Игнорируется.»
Она была подобна учёному, картографирующему токсичное болото, где каждый шаг мог быть последним. Но её хладнокровие было её броней.
К вечеру она вернулась в гостиную и села за стол. Она разложила перед собой свои трофеи: фуражку, пуговицу и теперь – кусок хлеба, который она завернула в бумагу, подписав: «Образец пищи от миссис Поттер. Признаков порчи нет.»
Она смотрела на эту странную коллекцию. Фуражка представляла власть, пуговица – быт, хлеб – жизнь. Всё это Дом пытался подчинить или уничтожить.
Внезапно её взгляд упал на дневник Шарлотты Грейс. Она так сосредоточилась на своём расследовании, что почти забыла о нём. Она открыла его наугад. Страницы были заполнены тем же изящным почерком, но… что-то было не так. Она пролистала назад, к самым ранним записям, которые читала в первую ночь.
И вот оно.
Запись от 3 мая. «Сегодня Томас посадил у крыльца новые розы. Говорит, они должны прижиться до зимы. Интересно, увидим ли мы их цветение…»
Эланор подняла голову и посмотрела в окно, на голые, неухоженные кусты у крыльца. Никаких роз. Никогда их здесь и не было.
Она вернулась к дневнику. Запись от 12 сентября. «Я уверена, что положила ножницы на комод в спальне. Их там не было. Нашла их в подвале. Ржавыми.»
Она встала, подошла к комоду в своей спальне. На нём лежали её собственные ножницы. Современные, блестящие.
Она пролистала до последней записи Шарлотты, той самой, что была написана перед исчезновением. Текст был прежним. Но теперь, в контексте её изысканий, он читался иначе. Шарлотта не просто сходила с ума. Она пыталась задокументировать изменения. Она тоже вела летопись, но её инструментом были эмоции, а не холодные факты. И Дом сжёг её, как сжёг тетрадь с набросками Эланор.
Эланор вернулась в гостиную, неся дневник Шарлотты. Она положила его рядом со своей хроникой. Два летописца. Два метода. Две судьбы.
Ночь опустилась над домом. Эланор зажгла лампу. Она не боялась темноты. Она боялась упустить деталь.
И деталь не заставила себя ждать.
Она писала, углубившись в работу, когда её перо внезапно остановилось. Чернила в нём… иссякли. Она потрясла его, но ничего не произошло. Она потянулась к чернильнице Дома, но рука замерла в воздухе. Использовать его чернила? Нет. Это было бы капитуляцией.
Она встала, чтобы поискать свои чернила в коробках, как вдруг заметила нечто на стене напротив. Тени. Обычные тени от лампы. Но одна из них… была не такой.
Тень от вазы на камине отбрасывала на стену не плавный овал, а угловатый, рваный силуэт. Он напоминал… схематичное изображение башни. Или маяка.
Эланор медленно повернула голову к самой вазе. Это была обычная керамическая ваза, пустая, покрытая пылью. Её тень должна была быть округлой.
Она посмотрела на стену. Тень-маяк всё ещё была там.
Она не стала паниковать. Она взяла свой блокнот и сделала зарисовку. «Аномалия тени. Объект: ваза. Проекция: структура, напоминающая башню.»
Едва она закончила рисунок, тень изменилась. Она сжалась, превратившись в вертикальную линию, а затем – в нечто, напоминающее стрелу. Стрела указывала на окно.
Эланор подошла к окну и выглянула наружу. Ночь была тёмной, но вдали, на опушке леса, горел огонёк. Не мигающий, как в прошлый раз, а ровный, неподвижный. Как свет в окне одинокого дома.
Но там, она знала, не было никакого дома. Только лес, болото и старая, заброшенная дорога.
Она посмотрела на свою зарисовку тени, затем на огонёк в лесу. Башня. Маяк. Указатель.
Это не было угрозой. Это была… подсказка. Но от кого? От самого Дома, который устал от её сопротивления и решил сменить тактику? Или от кого-то другого? От той самой вороны?
Она вернулась к столу и внесла новую запись в хронику.«Обнаружена визуальная аномалия: тень объекта (ваза) проецирует изображение, не соответствующее форме. Аномалия развилась в указатель, направленный в сторону леса. В указанном направлении наблюдается стабильный источник света, ранее не зафиксированный.»
Она отложила перо. Завтра она пойдёт туда. Она должна была пойти. Потому что летописец обязан проверить свои источники.
Она посмотрела на трофеи, разложенные на столе. Фуражка, пуговица, хлеб. Дневник Шарлотты. Её собственная хроника.
Коллекция росла. И с каждым новым экспонатом её страх всё больше превращался в нечто иное – в настойчивое, неумолимое любопытство.
Дом хотел истории? Он получал отчёт. Но, возможно, в этом отчёте скрывалась история, которую он не ожидал узнать – историю своего собственного поражения.
Глава седьмая
Рассвет застал Эланор за подготовкой. Она не была наивна. Выйти в лес вслепую значило играть по правилам Дома. Поэтому она превратила это в экспедицию.
Она нашла в подвале старый рюкзак и сложила в него всё необходимое: флягу с водой, нож (обычный кухонный, но острый), керосиновую лампу, спички, свою хронику и перо. На дно положила трофеи – фуражку и пуговицу. Хлеб оставила дома. Он был символом, но не инструментом.
Перед выходом она подошла к окну. Свет в лесу исчез, растворившись в утреннем тумане. Но она запомнила направление.
Дверь дома закрылась за ней с тихим щелчком. Воздух был холодным и свежим, пахёл мокрой листвой и сырой землёй. Она сделала несколько шагов по хрустящему гравию и остановилась, чтобы посмотреть на дом со стороны. При дневном свете он казался просто старым, облупившимся зданием. Но она-то знала, что это лишь маска.
Она двинулась к лесу. С каждой минутой дом за её спиной становился меньше, но ощущение его присутствия не ослабевало. Казалось, он наблюдает за ней с высоты, словно паук, ожидающий, когда муха запутается в паутине.
Граница леса была подобна стене. Под ногами хрустели прошлогодние листья, ветви цеплялись за одежду. Она шла, сверяясь с компасом (его она тоже нашла в подвале), держа курс на северо-восток – туда, где видела свет.
Лес был неестественно тихим. Ни пения птиц, ни стрекотания насекомых. Только шелест её шагов. Она шла медленно, внимательно глядя под ноги и по сторонам, отмечая в блокноте странности: сломанную ветку на высоте человеческого роста, неестественно правильный круг из камней, след на земле, похожий на отпечаток босой ноги, но слишком большой для ребёнка и слишком маленький для взрослого.
Она углубилась в чащу. Свет солнца с трудом пробивался сквозь плотный полог листвы, окрашивая всё в зелёные полутона. Воздух становился гуще, влажнее.
И тут она увидела его. Не свет, а то, что его испускало.
Посреди небольшой поляны стоял маяк. Не настоящий, морской, а его уменьшенная, сказочная копия. Башня высотой не более трёх метров, сложенная из грубого, почерневшего от времени камня. На её вершине не было огня – лишь пустая железная жаровня. Но именно отсюда, она была в этом уверена, исходил тот самый ровный свет.
Она остановилась на опушке, изучая постройку. Кто и зачем возвёл это здесь, в глубине леса? И как это связано с Домом?
Сделав последнюю запись в блокноте, она шагнула на поляну. Трава под ногами была мягкой и примятой, будто по ней часто ходили.
– Здравствуй, – раздался за её спиной молодой голос.
Эланор резко обернулась, сжимая в руке нож.
На краю поляны стояла девушка. Лет шестнадцати. Простенькое платье, босые ноги, тёмные волосы, заплетённые в две косы. Но больше всего Эланор поразили её глаза – ярко-зелёные, как весенняя листва, и абсолютно живые. В них не было пустоты Элис или остекеневшего ужаса шерифа.
– Ты… кто ты? – спросила Эланор, не опуская ножа.
– Я – Хранительница, – просто ответила девушка. – А ты – Летописец. Мы этого ждали.
– Ждали? Меня?
Девушка кивнула и подошла ближе. Её движения были лёгкими, почти бесшумными.
– Он пытается сбежать. Дом. Ему тесно в своих стенах. Он хочет большего. Больше историй. Больше жизней. Он посылал сигналы. Тени. Свет. Ворону. Но большинство не замечало. А ты… ты заметила.
Эланор медленно опустила нож, но не убирала его.
– Ты… ты не его часть?
Девушка усмехнулась, и её смех прозвучал как звон колокольчика.– Я была. Как и все здесь. Но я нашла способ… отгородиться. – Она указала на маяк. – Он помогает. Он показывает дорогу. Не всем, только тем, кто может её увидеть.
– Какую дорогу?
– Дорогу к сердцу Дома. К его истинной истории. К той, что он тщательно скрывает.
Эланор смотрела на девушку, пытаясь понять, можно ли ей доверять. Она выглядела настоящей. Но в этом мире иллюзий ничто не было тем, чем казалось.
– Почему ты мне это рассказываешь?
– Потому что ты не сбежала. Ты не сошла с ума. Ты начала записывать. Ты делаешь то, что не смогла Шарлотта. Ты видишь не призраков, а узор. И этот узор может его уничтожить.
Эланор почувствовала, как по спине пробежал холодок. Уничтожить? Она не думала о разрушении. Только о понимании.
– Что мне делать?
– Вернись в Дом, – сказала Хранительница. – Но теперь ты знаешь, что у него есть слабость. Он не всесилен. Его сила привязана к месту. К этим камням, к этой земле. И у него есть история происхождения. Найди её. Найди то, что было до него. И используй это.
Девушка сделала шаг назад, к лесу. Её силуэт начал терять чёткость, словно растворяясь в утреннем воздухе.
– Жди знака, – её голос прозвучал уже как эхо. – И не доверяй теням. Даже моей.
И она исчезла. На том месте, где она стояла, лежал маленький, отполированный до блеска камень зелёного цвета.
Эланор подошла и подняла его. Камень был тёплым на ощупь. Она положила его в карман рядом с пуговицей. Ещё один трофей. Ещё один ключ.
Она ещё раз посмотрела на маяк. Он был молчалив и пуст. Но теперь она знала – это не конец пути, а лишь его начало.
Она повернулась и пошла обратно к Дому. Теперь она шла быстрее. Не потому, что боялась, а потому, что у неё появилась цель.
Дом ждал её. Он, должно быть, видел её встречу. Чувствовал, что что-то изменилось.
Когда она вышла из леса, дом на Болотной улице встретил её не просто молчанием. Он встретил её яростью.
Все окна на первом этаже были распахнуты настежь, хотя она точно помнила, что закрыла их. Из них вырывались клубы пыли, словно дом тяжело дышал. А на входной двери, выведенные чем-то тёмным и липким, красовались два слова:
НЕ ВХОДИ.
Эланор остановилась, глядя на эту примитивную угрозу. Она не боялась. Она чувствовала нечто иное – удовлетворение. Она задела его за живое.
Она подошла к двери, достала блокнот и зарисовала послание. Затем стёрла его рукавом. Грязь оказалась влажной и легко сошла.
– Слишком поздно, – тихо сказала она, обращаясь к Дому. – Я уже внутри. Во всех смыслах.
Она толкнула дверь и переступила порог. Воздух внутри завыл, закрутился вихрем, поднимая с пола клочья пыли и бумаги.
Эланор стояла посреди этого хаоса, сжимая в руке зелёный камень, и чувствовала, как страх окончательно уступает место чему-то новому – холодной, безжалостной решимости.
Она больше не просто летописец. Она стала охотником. И её добыча знала об этом.
Глава восьмая
Воздух в холле всё ещё вихрился, поднимая с пола хлопья пыли, когда Эланор захлопнула дверь. Наступила мгновенная тишина – тяжёлая, звенящая, полная невысказанной угрозы. Дом затаился, наблюдая. Ожидая.
Эланор стояла, прислонившись спиной к дереву, и сжимала в кармане зелёный камень. Он был тёплым, почти живым. «Жди знака», – сказала Хранительница. Но пассивное ожидание никогда не было её стилем.
Она вынула камень. В полумраке холла он отливал мягким изумрудным светом, будто кусочек далёкой, здоровой жизни, занесённый в это проклятое место.
– Что ты покажешь мне? – прошептала она, не обращаясь к Дому, а скорее к самому камню.
Она медленно провела им перед собой, как сканером. Сначала ничего. Стены, лестница, портреты – всё оставалось прежним. Но когда луч света от камня упал на дубовую панель у подножия лестницы, дерево будто ожило.
Там, где раньше была лишь тёмная, полированная временем поверхность, проступили линии. Сначала слабые, как карандашный набросок, потом всё ярче. Это были не случайные царапины. Это были слова. Вырезанные с отчаянием, с силой.